Она не помнит почему

Саша провожает Смольного и Волхова, долго машет им вслед платком, потом медленно возвращается по коридорам Зимнего. Теряется она неслучайно. Уже стемнело, а ей о многом подумать нужно, пока не вернётся. Многое случилось, слишком многое случилось за какие-то пару часов, за один вечер… Бо-ом! Саша замирает под бой больших часов в одном из залов. Десять. Поздно уже, Маша всё ещё рано ложится спать, хотя продолжает спать и днём. Но ей лучше, точно лучше, Сашу это обнадёживает, хотя врачи её по-прежнему не радуют. Они их столько сменили. Маша отмахивается, мол, они город никогда не лечили, вот и не понимают, что происходит. А Саша внимательно следит за архитектурными работами в Москве, благо, Его Императорское Величество больше средств выделили. С чего бы только… Видимо, передумал, раз Саша с ним так спорила, она ведь раньше никогда не перечила даже министрам. Шорох. Саша дёргается и резко оборачивается. Он тоже не ожидает, явно, случайно на неё набрёл. — Добрый вечер, Вейно, — вежливо здоровается Саша и делает привычный реверанс. Совсем чуть-чуть, ей положение сейчас обязывает, он её стране теперь принадлежит. Хельсинки морщится, но приветствует в ответ. Вымученно так, сам взглядом сверлит. Друг на друга смотрят, но оба молчат. Ни один не шевелится. Дружили ведь раньше. Даже когда со Швецией отношения совсем испортились, Саша ему о мелочах писала, о важном нельзя было. О погоде можно, просто поговорить можно. Она и писала, а теперь вот… Вот. Вейно качает головой первым. — Знаешь, — он по-русски говорит, обязали, да он и до того его знал, просто не пользовался почти. Акцент у него сильный, из родного города вывезли, пока подозревают, вот он в Зимнем под носом у императора и министров и живёт. Хельсинки вздыхает и смотрит Саше в глаза, так что она бы вздрогнула. Пронизывает, холодок по спине, но грустный он. Совсем не злой, очень грустный взгляд. — Знаешь, что меня больше всего огорчает? — тихо спрашивает Вейно. Саша качает головой. — Что я поступил бы точно также. Он с этим резко разворачивается и уходит. Саша ему вслед смотрит. — Вейно! Останавливается. — Я… — Она юбку платья придерживает, но на самом деле в тюле прячет, как до боли сжимает пальцы. Они белеют, слабеют. Но голос у Саши совершенно равнодушный, выражение лица ничего не выдаёт. — Я спрашивала, Его Величество не хочет тебя домой отпускать. Он не оборачивается. Плечами передёргивает. Ну да, ему-то что. Убедить императора в обратном Саша не пыталась. Она сама Вейно сейчас не доверяет. Только жалко его всё равно, Бьёрга не жалко, но Саша каждый раз и по Хельсинки бьёт, когда целится в другого. — Но тебе разрешили письмо передать. Вейно вздрагивает и резко смотрит обратно через плечо. Не верит. — Его прочитают, конечно же, — добавляет Саша. Она держит и вежливую улыбку и осанку. — Но отправят, если сочтут, что в нём нет ничего о положении в стране, экономике или политике, об императорской семье или чего-либо, что сочтут угрозой безопасности границ. Вейно хмыкает. — Каких границ? — Он машет вокруг. — Я в этой клетке, меня разве что в парк выпускают. Я и город не видел, не из окна кареты. Саша в пол смотрит. Да. Но запретили. — Если я только напишу, что я его люблю и больше ничего, пропустят? Саша вымучено улыбается уголками губ. — Если не припишешь ничего больше невидимыми чернилами, то да. Вейно странно смеётся. Надрывно. — А мне хватит. — Вот теперь он точно уходит. Разве что… замедляет шаг и очень тихо говорит, но в тишине ночи Саша отчётливо слышит. Эхо пустынных коридоров подхватывает. — En kertonut hänelle. (*Я ему никогда не говорил.) Саша финский знает, понимает поэтому. Сглатывает. Смотрит в темноту, хотя давно одна уже… Она ведь Маше тоже никогда не говорила. А если бы- если бы поздно было- — Нет, — шепчет Саша и качает головой. Жмурится, сердце удар пропускает, а потом на бешенный ритм срывается. Не поздно. Не будет поздно, Маша выжила, 1812 уже давно позади, Маша жива, Маше даже лучше намного… Но Саше вдруг глупым таким кажется, что она медлила. Вернуться в комнату боялась, потому что ко сну близко, ей с Машей спать, а как она в одну кровать с ней ляжет, ну, после всего… А-а-а. А. Вот больше нестрашно. Саша юбку подхватывает и едва ли не бежит, обувь всё же не позволяет. О чём она вообще думала, да, целовала её Маша. Поцеловала. Ох. Саша останавливается. Маша. Маша, Маша, Саша теперь может её так звать. Они… А вот что они? Они ведь, верно? Маша всё ещё не помнит, но когда так просит Сашу начать заново — Саша устоять не может. Она Маше вообще ни в чём отказать не может. — Ох. Саша ладонь к губам прижимает. Вот. Горят снова, и щёки тоже горят, они их щупает и легонько себя по ним хлопает. Может в свою комнату пойти, но не ночевала там Саша последний месяц. С тех пор как Маша проснулась, она раньше говорила, кошмаров боится. Вдруг они Москве всё ещё снятся? Если Саши рядом нет, тогда точно, Саша не может не прийти. Щёки жжёт, хотя отчего ей стыдно? Маша её поцеловала. Маша. Не стыдно. Саша в свою комнату заходит, чтобы в ночное переодеться. В зеркале на себе взглядом задерживается. Не стыдно ей, просто смущается до помутнения разума. При Смоленске и Новгороде Маша больше не пыталась, но когда они сейчас наедине останутся, да ещё и ночью, да к тому же в одной кровати… Ой. Но если Машу кошмары мучают… Нет. Саша переодевается и выходит. Она этого не допустит. Тихо стучит. Без ответа. Заходит. Маша мирно спит, на боку лежит, одеяло привычно откинула, Саша хоть и попросила то, что потоньше, да Москве всё равно всегда жарко. Саша мёрзнет, но проснётся всё равно в объятиях Маши. Неважно, что засыпает всегда на краю — просыпается на том же краю, но ещё и с Машей, которая к её спине прижимается и руку через неё перекинула. Маша говорит, мол, сама не знает, как так. Заснула без неё. Саше даже немного грустно. Значит, она может к себе уйти, Московская, вон, как мирно спит. Вдруг ночью что приснится, а Саша не рядом? Тогда не может. Саша улыбается уголками губ и тихо подходит. Осторожно на свой край садится, перина под её весом прогибается, и Саша ноги поднимает. — Попалась, — довольно смеётся Маша и хватает её за талию. — А-а! — вскрикивает Саша, а её уже на кровать заваливают. Смеются обе, Саша только от пуха, вылетевшего из подушек, отфыркивается. А Маша прижимается к её спине и крепко обнимает. В макушку целует, руки на её талии сцепляет и в волосы утыкается. Притворилась, значит? Но Саша от следующих слов дар речи теряет, да и вообще больше думать не может. — Я не могу без тебя, — шепчет Маша. И засыпает. Как будто и ничего такого не сказала! А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-! Ну-ну, а Саша полночи уснуть не может.