По ту сторону

Он кажется немного усталым, когда открывает дверь, промазывает сходу по выключателю. Закатное солнце красит светлые волосы в персик и мандарин, слепит глаза, прорываясь из-под не задёрнутых занавесок. У них в прихожей есть зеркало, пыльное, со ржавыми сколами по углам. Свят избегает в него смотреть, чтобы в гудящей черепной коробке не появлялся опять тот навязчивый вопрос. И кого ты принёс домой в этом мешке из костей и плоти? Себя ли? Рассечённое плечо побаливает пока, даёт о себе знать при каждом неаккуратном движении, слишком глубоком дыхании, напоминает ему: ты жив. Тебя предупреждали, что с демонами снаружи сражаться гораздо легче, чем с теми, что сидят внутри. Но выбора у тебя нет особо, так что стисни зубы и вперёд, они тебя уже ждут. – Давай с утреца макароны по-флотски что ли забацаем? – Хмельницкий предлагает непринуждённо, проходит на кухню, и пальцы его скользят по клеёнчатой скатерти. – Да, можно было бы, – тихо соглашается Марина, оставляя сумку с продуктами у двери. С ним что-то не так, у него душа словно не на месте. На столе газировка, справа у глаза маленькая морщинка. То ли нездоровый отблеск на дне зрачка, какая-то беспокойная ртуть и охра, то ли в голосе что-то дикое и глухое, царапнувшее случайно. – Спасибо, что согласилась помочь. Без тебя бы я вряд ли справился. Марина тянется в карман за сигаретой, нащупывает там пустоту. Пожимает плечами. – Ерунда. Может уделал бы этого беса побыстрее. И без увечий. – Тупил бы, как псина мёртвая. Сто процентов тебе даю. – Любопытная у вас, экзорцистов, шкала оценивания интеллекта, – на губах появляется лёгкая усмешка. – Это авторская, – Осколковой довольно подмигивают. – Устала? – Ещё бы. – До завтра тогда. Сладких снов! – высунувшись в коридор, вслед желает ей Свят. Марина ныряет в вязкую темноту комнаты и прикрывает за собой дверь. Какое-то время она просто стоит, прижавшись затылком к ней, и глубоко дышит. Потом решительно разворачивается, сжимает дверную ручку и дёргает на себя. Хмельницкого уже нет в кухне, узкая прихожая тоже отзывается пустотой. Прежде, чем отворить дверь в соседнюю спальню, Марина чувствует, как внутри словно сжимается тугая металлическая пружина. Он сидит один на кровати, сгорбившись в темноте, и не сразу замечает, что к нему вошли. А когда замечает, поднимает стеклянный невидящий взгляд. Он без маски сейчас. Не успел надеть. Когда Марина перешагивает порог, пружина в её груди распрямляется, но Осколкова только кашляет едва слышно в кулак. Она знала, что когда так случится, будет до одури больно. Она на это пошла. – Просто пришла сказать, что тебе не нужно притворяться, будто всё хорошо. Я боли не боюсь. Если хочешь, мы можем просто… поговорить. – Марина, солнце, давай забудем этот маленький эпизод или, может, переиграем его как-нибудь? Сделаем вид, что не было ничего, – он словно просыпается ото сна, растерянный и помятый. – Понимаешь, когда я притворяюсь для тебя, я иногда забываю… забываю, что на самом деле произошло. – Свят наконец признаётся в этом честно и опускает взгляд. Горькая улыбка. Болезненная и светлая. От неё словно ветер, ледяной ураган поднимается в межрёберье. Марина шагает вглубь комнаты, в глазах у неё стеной стоит упрямство. Нет, не будем мы переигрывать. Забывать тоже не будем. Притворяться, оправдываться и врать. Хмельницкий молчит, и тогда она начинает первой. Садится рядышком на кровать и говорит тихо, так, что даже местные духи не слышат, только он. – Знаешь, я ведь с самого детства их вижу, только раньше это случалось было реже. Всё равно доставляло хлопот. Раз в месяц приползёт какой-нибудь бес, сядет над кроватью, и ты не можешь спать всю ночь, потому что он смотрит. Но с тех пор как семья погибла, духи следуют за мной неотступно, они рядом каждый день, каждую минуту, всё время. Я даже в психушке пару месяцев тогда проторчала, пока не поняла, что вряд ли меня там вылечат. Пришлось научиться врать. – Их демоны убили? Твою семью? – Угарный газ. Я из деревни, там такое… случается. Врачи всех пытались спасти, но получилось только меня. После той ночи у меня не осталось никого. В общем, об этом больно говорить, но… Я знаю, что это за чувство такое. Знаю, что сколько его не облекай в слова, тебе не сделается легче. Марина замолкает. Свят знает, что ему не надо ничего говорить в ответ. Он за это по-своему благодарен. Жутко тянет коснуться её, но ему, опытному экзорцисту, много видевшему и пережившему, не хватает на это духу. Вытянуть бы из себя эту боль, быстро, одним рывком, но она не поддаётся, застревает глубоко в груди и перекраивает тебя по своим законам. Какое-то время они сидят в тишине, едва дыша, потом Марина втягивает воздух и обнимает колени, подаётся немного вперёд и продолжает тихим бесцветным голосом. – Я думала, что я проклята. Сегодня впервые за много лет это проклятье спасло кому-то жизнь. Но ты ведь уже и сам снова видишь их, и я, наверное, больше тебе не нужна. Свят смотрит на её лицо, освещённое только бликами далёких уличных фонарей, и сквозь безжизненную восковую маску на его губах проступает улыбка, искренняя и нежная, с торжествующей хитринкой. – Сочту за честь продолжить сотрудничество с тобой, Марина Осколкова. Своей жизни за пределами приюта она не представляла: какая-то сплошная белая пустота без края, она только сейчас начала обретать очертания. Марина остаётся. Это здорово и страшно одновременно. Это просто с ума сойти. Она забирается на кровать с ногами и спрашивает: – Как ты стал экзорцистом? – По глупости, – он смеётся, но глаза у него остаются серьёзными. – Купался в речке и ушёл под воду случайно. Всплыть не смог. Не помню точно, почему это произошло: воронка, может, или ногу свело. Когда меня вытащили, сердце уже не билось. Я целых две минуты был мёртв, – Свят умолкает ненадолго, словно обдумывая сказанное. Пока он говорил, кажется, был мыслями далеко, там, в прошлом, в том самом дне. – К счастью, тогда рядом нашлись люди, которые снова запустили мне мотор. Когда я вернулся, то уже видел бесов. Мне было тринадцать лет, – он выводит пальцами медленные узоры по шерстяному пледу и следит за ними невидящим взглядом, всё глубже погружаясь в себя. – Я иногда думаю, что он дал мне второй шанс, новую другую жизнь, чтобы служить церкви не как священник, как экзорцист. Но ничто не достаётся тебе просто так. Орден забрал меня из семьи, и никого из родных я с тех пор не видел, хотя знаю, что вроде они в порядке. Это и нужно, для того, чтобы они были в порядке. Жалею только о том, что не могу увидеть, как сёстры подрастают. Моя команда стала для меня самой родной семьёй, ближе которой нет, но сейчас… В общем, ему не очень просто служить. Дыхание перехватывает, и Хмельницкому приходится замолчать. Тогда Марина обнимает его, бодает лбом в плечо, и они вместе валятся на кровать. Он до рассвета рассказывает ей о своей обретённой семье. Воспоминания льются и льются из него бесконечным потоком, о том, как они ссорились и мирились, как становились сильнее, через какое пекло вместе проходили. Под утро, когда она засыпает на его плече он понимает, что, кажется, безнадёжно и сильно в неё влюблён Тимофей находит их спящими в обнимку, видит, как солнечные лучи спускаются по вискам, рассеиваются в воздухе. Дети, сотканные из золота, тишины и боли. Святые.