Vandalism

      

Начало.

      Хван не изменяет своим привычкам. В его бледной изящной руке медленно сгорает тонкая сигарета, пока он беспристрастно смотрит себе под ноги. Ожидание ощущается как целая вечность, но парень не жалеет своего времени, потраченного на бессмысленные похождения среди стволов деревьев, окружающих его со всех сторон. Место, на которое он забрёл по необыкновенной случайности кажется ему лучшим местом на свете. Под ногами приятно похрустывают сухие ветки, на деревьях мирно засыпают неугомонные птицы, а волосы легко треплет ласковый ветер. Спустя долгие часы он наконец может произнести слова, которые непременно дойдут до чьего-то слуха:       — Я уж думал ты где-то упал по дороге, — из потрескавшихся уст Хёнджина вырывается сигаретный дым, в котором затерялись слова. Чужие карие глаза с незначительной раздражительностью скользят по его тощему телу, высматривают, цепляются и пытаются приковать к себе внимание. Хван не из тех, кто станет терпеть электричество под кожей. — Я чувствую твой взгляд. Что-то не так?       Но Феликс, шатающийся и запыхавшийся, чувствует себя до страшного привычно и это вгоняет его в неизведанный страх, заставляющий с больной паникой вглядываться в образ Хёнджина и нервно заламывать собственные пальцы. Парень для незнакомцев всегда кажется безумно таинственным в холодном свете полной луны и излишне молчаливым под уличными фонарями, издалека напоминая неподвижную гипсовую статую, впивающуюся отрешённым взглядом в проходящих мимо людей, нагоняя на них мелкую дрожь. Младший больше не пугается, когда пронзительный взгляд бесшовно проникает внутрь, копается под рёбрами без отвратительного хлюпанья и так же аккуратно покидает грудную клетку. В голову медленно закрадывается ползучая мысль, словно ядом протравляя мозг — Хван всё ещё на него не смотрит, не просверливает взглядом. Это пугает и в то же время возбуждает интерес.       Младший чувствует витающий в воздухе пресный запах недосказанности, заставляющий грудную клетку вспыхивать любопытным жжением.       — А ты не мог подальше уйти? — немного обиженно произносит блондин, старательно убирая с глаз взмокшие пряди. В нём невольно заговорила гнетущая усталость, что своей тяжестью пыталась повалить парня на землю. — Я вообще-то устал за сегодня, а ты…       Хван наконец с жадностью впивается взглядом в парня, вновь созерцая рядом с собой подражание детской раскраске. Яркий, хаотичный, немного небрежный, но неотразимый в своей причудливости Феликс маячит перед глазами светлым пятном. За ним медленно тянется приторный аромат сахарного бреда, от которого старший делает вывод — в карманах Ли вновь растаял карамельный ирис. Хёнджин со временем научился игнорировать тот факт, что его зубы неожиданно крепко слипаются, стоит парню приблизиться к нему, выбивая из его тела всю дурь, что втягивалась в лёгкие. Разомкнуть челюсти получается не сразу, но через некоторое время он вновь может говорить.       — Чем же, по-твоему, я занимался? — парень щурит глаза и в последний раз выдыхает едкий дым, слегка отводя голову в сторону. Тлеющая сигарета падает на сырую землю, покидая бледные пальцы парня. Хёнджин усмехается тихо, когда Феликс возмущённо наступает на неё белыми кедами и тушит мелкий слабенький огонёк, втаптывая сигарету в грязь.       — Губил себя. Я считаю, что только это можно делать с сигаретой в зубах, — фыркнул младший, показательно морщась и неугомонно роя ямку под носком, тем самым размазывая пепел под ногами.       Хван устало протирает глаза, чувствуя в них сахарный песок. Феликс слишком благоразумный для того, чтобы водиться с таким отбросом общества, подобно ему.       С раннего детства чужие дети разбегались в разные стороны, завидя одинокого ребёнка с синяками на острых коленях; в подростковом возрасте они стали набирать тяжёлые камни, чтобы поиграть в «расстрел», выбирая жертвой притихшего Хёнджина, что шатался по двору в жалких попытках приручить божьих коровок; а в юношестве обходились унылым молчанием, наконец оставляя парня в покое, с простреленным с детства виском и полным ощущением ненужности в этом треклятом мире. Он всю жизнь бесцельно бродил по улицам города, вылавливал на себе косые взгляды прохожих и всё сильнее убеждался в своём одиночестве. Одиночество длилось бы вечность, если бы однажды он не вгляделся в чужие карии глаза, в которых сияла невинная заинтересованность.       С тех пор он узнал имя парня, протягивающего к нему свои тонкие руки — Ли Феликс. Он порывисто рвался на встречу, хотел начать непорочную дружбу с тем, кто его отвергал скомканными словами и беспокойно отшатывался, боясь, словно огня. Но старший не смог устоять, принимая столь пугающее для него предложение стать другом. Хёнджин не помнит своего первого близкого человека и сомневается, что таковой был в его жизни, но точно знал, что Ли был единственным, кто не отвернулся от него.       — Не сердись, — Хван склоняется над парнем и протягивает длинные пальцы к прогретым на заходящем солнце волосам, касаясь запутавшейся в них пластмассовой заколки кислотного цвета. — У меня для тебя кое-что есть.       Тело Феликса начинает слабо трястись от резкого запаха никотина и хриплого голоса старшего, что продолжал аккуратно возиться с его ярким украшением. Пуговицы его чёрного пальто как назло цеплялись за пряди, больно оттягивая их, не давая заботливо поправить явно игрушечный аксессуар. Облик Хёнджина всегда завершало это старое заношенное пальто, пришитое к его плечам невидимыми нитями. Внутри широких карманов, помимо сигарет и спичек, таились истории, захватывающие дух. Старший никогда о них не рассказывал, грея их в ладонях и умело притворяясь немым.       Ли пару раз хлопает длинными ресницами, смаргивает грязную серую пыль и неожиданно ловит глазами чужой тёмный взгляд, проникающий в самую глубину его подсознания. Пока осветлённых волос нежно касаются тонкие пальцы, Феликс сонливо покачивается, в навязчивом желании прикрывая потяжелевшие веки. Он громко сглатывает, — не понимает: по горлу стекает слюна или кровоточащий язык, — дёргает слегка заострённым кадыком. Хёнджин совсем скоро выводит его из того сладкого ощущения транса, тихо усмехнувшись своим мыслям, недоступным для понимания младшего.       — Чего молчишь? Пошли скорее, — старший небрежно хватает Феликса за худое запястье и ведёт за собой, делая слишком большие шаги для того, чтобы уставший младший смог поспеть за ним.       Ли с огромным трудом волочил ноги по сыроватой земле, спотыкаясь об каждый встречный камень. Лодыжки предательски путались в корнях деревьев, волосы связывались с цепкими ветвями морским узлом, а глаза застилал густой туман. Под рёбрами копалось острое ощущение, что Хван и сам не имеет представления, куда ведёт парня. Он вынуждал довериться ему, крепко сжимая чужое тонкое запястье, утягивая за собой. Сердце колотиться в груди. Феликс, медленно ползущий за ним, стал узнавать камни, растительность и даже круживших над ними насекомых, когда они уже в четвёртый раз проходили один и тот же круг. Хёнджин просто пытался вымотать его! Энергетический вампир!       — Ну-ка стоять! — завопил Ли, вырывая свою ладонь из крепкой хватки. Останавливаясь, он пытался глотнуть как можно больше прохладного воздуха, что приятно оседал на стенках его раскрасневшегося горла. — Ты куда меня тащишь? Мы топчемся на одном и том же месте!       На губах старшего растянулась лукавая улыбка.       — Наконец-то ты сказал, — хитро протянул парень, осматривая растрёпанного младшего. Его тёмные глаза приобрели лисий прищур, когда он, облегчённо расправляя плечи, произнёс. — Нельзя же так бездумно ходить за всеми подряд, не думаешь?       — Издеваешься, — Феликс раздражённо закатил глаза, чувствуя на разгорячённой коже мимолётное дуновение летнего ветра, разносящего на себе лёгкий запах пыли.       Хёнджин стал тем, кто подержит мерцающий фонарь в кромешной тьме и позволит спрятать в своих прохладных ладонях маленькую бабочку без тонкого крыла. Стал тем, кого хочется подкармливать ванильным зефиром и без опаски впускать в открытое окно своей квартиры. Он стал тем, с кем можно разделить множество звёздных ночей, не заботясь о жалких словах и поступках. Стал тем, кого не хочется называть «Все подряд».       — Верно, издеваюсь, — прошептал Хван, запрыгивая в высокие кусты. Его длинную фигуру полностью закрыла за собой пышная листва, а шелест почти заглушил голос. — Идёшь? — спрашивает он и протягивает Феликсу худую руку, предлагая пойти за собой.       Перед парнем встаёт безысходная нужда принять решение: поддаться собственному любопытству, довериться карим глазам и позволить утащить себя в сияющую неопределённостью неизвестность, или трусливо сбежать, даже не окинув взглядом подарок, приготовленный старшим. Он принимает помощь парня и утопает в листве вслед за ним, проявляя чужому взору свою немного наивную улыбку. У него было лишь два друга: патлатый Хёнджин, за которым тянется сигаретный дымок, вечно забивающийся в лёгкие, и холодное осеннее солнце, поцеловавшее его однажды.       Пробравшись через колючую растительность и чуть не выколов ветками глаза, они вышли на очищенную от деревьев местность. Феликс крепче ухватился за ладонь Хвана, останавливаясь и разглядывая возвысившееся над ними небольшое заброшенное здание. Оно представляло из себя скучную измятую коробку грязно-серого цвета, медленно разрушающуюся под тяжестью прожитых лет. В узком дверном проёме виднелись огромные обломки упавшего потолка, заполняющие здание доверху. У младшего по позвоночнику прошёлся тревожный холодок, когда он распахнул губы в немом желании обрушить на парня тонну вопросов, но не успел: Хёнджин с нечаянной грубостью дёрнул его запястье, на удивление Ли не отрывая его руку с концами. Суставы пронзила резкая боль, сопровождаемая глухим хрустом, от которой парень поморщился, чувствуя как неприятное болезненное ощущение медленно покидает его тело. Ещё пара подобных рывков и кожа зверски лопнет, показывая на свет надорвавшуюся плоть, облепленную вокруг белоснежных костей. Тогда кровь прольётся под ноги, пачкая белые кеды и истошный крик стремительно зальётся в уши.       Хёнджин быстрым шагом обогнул небольшое сооружение, глубоко втягивая в лёгкие сыроватый, немного подгнивший запах заброшенного здания. Когда Хван остановился и указал длинным пальцем на одну из разрушающихся стен коробки, младший замер, зарывая сознание глубоко под землю. На стене расползался красочный, слегка поплывший, но живой на первый взгляд рисунок. Завораживающая реалистичность била по мозгам.       — Да это же вандализм, — устало вздохнул Феликс, разглядывая незаконное творчество парня. Небрежные линии завораживают Ли, не позволяя отвести взгляд.       — Нет, это крыса, — Хёнджин выжидает пару секунд, внимательно всматривается в свой потёкший рисунок и сильнее сжимает запястье младшего. — Крыса, которой не повезло. Разве тебе не нравится?       Чёрная крыса была обречена безмолвно умирать на холодной бетонной стене, пока из её вспоротого живота выливалась алая жидкость, крупными каплями стекая на траву. С пробитым позвоночником, с ржавым гвоздём в изорванном желудке, она смотрела на парней, пытаясь найти виновного в собственной смерти. Если бы она была живой, настоящей, то её красные пылающие чистой злобой глаза бы вздулись от ужасающей боли, которой её одарило грязное железо. Она бы неистово мотала длинным хвостом в разные стороны, заходясь в последнем душераздирающем предсмертном писке, в надежде выбраться из цепких лап неминуемой смерти, загребающей её маленькое тело. Под страхом гибели она бы стала неимоверно наивной, уверовав в своё страстное желание спастись, пока из неё бы не вытекла вся остывающая кровь.       Парень растерянно тупил тоскливым взглядом в стену, жалея зверски убитого зверька. Её страдания слишком явственно проходили сквозь Феликса, когда он на мгновение представлял, через что пришлось пройти ни в чём неповинной крысе. Внутри всё сжималось от осознания того, что грызун мог стать жертвой чьей-то жестокой забавы, совсем забыв о том, что это всего лишь взращённый плод фантазии Хвана, выпустившего свои внутренности на бетон. Омрачённый Хёнджин, медленно очерчивающий изгибы своего творения, слегка повёл плечом, когда младший выпустил его ладонь из руки, с боязливой осторожностью ступая вперёд.       — Не повезло? Ты убил её, — Ли медленно поворачивается на пятках и заглядывает в глаза замучавшегося парня. В них он видит нечеловеческое спокойствие, что не хотелось нарушать даже будучи под дулом пистолета. А вдруг сломается, разорвётся или, что ещё хуже, погибнет от накатившей на него людской тревоги? Феликс долго молчит, не разрывая зрительный контакт, не моргает и, кажется, не дышит. Собрав все мысли воедино, он выпалил слишком тихо, чем ожидалось. — Я и не думал, что ты окажешься вандалом…       — Я не вандал. Я в художку ходил, — Хван слабо мотает головой, развевая чёрные густые локоны по ветру. Он медленно утекает на влажную траву, расстилая под бёдрами низ тёмного пальто, устремляя свой стеклянный взор в всепоглощающую пустоту. Пустота хоть и одинокая, но успокаивающая.       Феликс опускается на землю следом, втирая приятный аромат зелени в колени. Он зарывается короткими пальцами в свежую траву, окрашивает кожу зелёным и упорно выискивает интересные для себя вещицы, натыкаясь лишь на мелкие осколки разбитого стекла. Кузнечики громко стрекочут и, в попытке высоко подпрыгнуть, врезаются в мягкие ладони. Ли нахмурил брови, искусно делая вид, что неимоверно занят собственными поисками, чтобы пальцы как можно скорее коснулись заветного предмета: самовнушение закипает в теле. Из парня вырывается неожиданный зевок, когда он пачкает руки чернотой, пряча в них кусочек своей задумки. Вставая на ноги, он замечает на себе мутный взгляд со стороны, которому он усмехается тихо, тем самым спугивая его.       Хёнджин не хочет гадать, что младший успел выцепить из спутанной травы. Парень без особого труда смог бы отыскать мятную жвачку, пушистый хвост белоснежного кролика или молочный зуб маленького принца. Главное — его на то горячее желание. Хван с ленивым интересом наблюдает за тем, как Феликс аккуратно склоняет блондинистую голову перед крысой и присаживается около неё, неспеша начиная скрести бетонную стену.       — Если так, то вандалом буду я, — Ли небрежно облизывает пересохшие губы, старательно вырисовывая угольные линии.       Под его пальцами плавно вырастает чёрный безжизненный комок, который следовало бы назвать «Взрыв». В его лохматую голову врастают два всклокоченных прямых уха, а сзади привязывается узлом облезлый длинный хвост, распушившийся на конце. На безразличной морде аккуратно выводятся маленький нос-сердце, торчащие во все стороны усы и блёклый, словно незрячий глаз, украшенный серым зрачком. Феликс пятится назад, разглядывает своё полинявшее творчество и неожиданно натыкается спиной на хмыкнувшее тело, с кратким выдохом заваливаясь на чужую область сердца.       — А это кошка, — хрипит Хёнджин, склоняя тяжёлую голову набок. На его груди протяжно кряхтит упавший младший, что старался подняться, не заляпав и без того тёмную одежду Хвана углём, оставшимся на тонких пальцах. Выходило откровенно плохо, поэтому он оставил все попытки встать и наконец расслабился на чужом теле, переставая извиваться на нём. — Глаза нет, потому что ей тоже не повезло? — спрашивает приглушённо старший, опираясь на руки.       — Нет, — Феликс томно смотрит в пустой глаз своей кошки и обещает шёпотом. — Ей обязательно повезёт.       — Ты уверен? — Хван переводит взгляд на светлую макушку, смотря выжидающе. Ему интересно, что же должно вернуть животному глаз, если младший самолично наградил её таким недугом, но Феликсу не обязательно знать об этом любопытстве.       — Я дорисую ей глаз, когда наконец смогу понять тебя, — Ли поднимает взгляд на растерявшегося парня и тихо усмехается его замешательству. — В частности и то, что кроется в твоей черепушке.       Хёнджин щёлкает языком, и рвано выдыхает, прикрывая нежные веки. Его длинные ресницы невольно дрожат, когда белых щёк касается тёплый ветер, прохладными пальцами оглаживая скулы. Феликс сглатывает громко, не в силах отвернуть голову от завораживающей красоты парня. Младший, увлечённый своим наблюдением, не замечает, когда рядом с его головой чиркает спичка и зажигается трескучая сигарета, развевая по воздуху зловонный аромат. У него не получается выпустить из горла приглушённое ругательство, поэтому он смиренно принимает в свои лёгкие удушливый сигаретный дым, поднимает испачканное запястье и прикрывает его тыльной стороной сонные глаза.       — Так ты хочешь покопаться в моих мозгах голыми руками? — улыбается Хван, поднося зажжённую сигарету ко рту и аккуратно обхватывая её розоватыми губами. Он делает одну затяжку и выпускает из своего нутра серое облако дыма, в котором можно было бы без сожалений задохнуться. Первый пепел сыпется в траву.       Феликс многозначительно молчит, вдыхая полной грудью запах дешёвой смерти. В этот аромат вмешивается отдушка гниющих книг и секретов. Младший уверен, что именно так пахнет глубокая безнадёжность, поселившаяся в квартире парня и без спроса примеряющая его одежду, пока тот пребывает в бессознательном забытье. Необъяснимая тоска мгновенно окутывает его с головы до ног, всё сильнее запутывая мысли.       Парни сидят в сладостной тишине, наслаждаясь медленно наступающей летней ночью и безмолвной компанией друг друга, без сил прикрывая сохнущие глаза. Хван почти не шевелится, если не заострять внимание на его слегка огрубевших пальцах, заботливо приглаживающих светлые кончики волос, что неаккуратно рассыпались по тёплой шее младшего, и невесомо касающихся милой заколочки.       Небо всё гуще заливается чернилами, светит первыми звёздами. Деревья шепчут заклинания, занимаются колдовством и опускают на город беспробудный сон. Ветер уныло завывает, убаюкивает, пробирается под тонкую одежду и заставляет всё ближе жаться к чужому телу. Хёнджин — старый обогреватель, будет делиться с продрогшим Феликсом последним теплом ровно до тех пор, пока из него не посыпятся детали, предвещая скорый переезд на свалку-кладбище, где ему и место.       Хван перестаёт слышать и воспринимать окружающий мир, прикрывая ресницы и откидывая голову назад. Сейчас не существует ничего, кроме его самого и притомлённого младшего, чьё дыхание отдавалось в голове. В грудной клетке остервенело бьётся собственное сердце, ударяясь о белоснежные стены костяной коробки. Вот-вот остановится. Глаза медленно открываются и с осторожностью глядят на Феликса, когда бумажно-шершавые руки невесомо движутся по его острому кадыку, боясь тем самым напугать.       — Уже заснул…? — мягко бросает старший в темноту, стараясь не разбудить расслабленного временем Ли, плавно опустившемуся на его живот.       — Если бы всё было так просто… — приглушённо слышится внизу, когда Феликс наконец отводит хрупкое запястье от глаз и глубоко топит его в зелени. Желудок начинает мучительно вибрировать. — Меня гложет одна вещь…       — М? — кратко вырывается из Хёнджина, когда он бережно скользит пальцами по основанию тонкой шеи и цепляется за воротник помятой футболки младшего, в ожидании дальнейших слов.       — Скажи, ты когда нибудь путал сон с реальностью? — Феликс медленно, словно в навязчивом страхе сломать руки, приподнялся на локтях, через плечо глядя на задумавшегося Хвана.       — Скорее — реальность со сном… — выдыхает вяло парень. По его рукам медленно проходится стылый холод, заставляющий тревожно задать вопрос Ли, что слабо подрагивал, заглядывая в его глаза. — Ты в порядке?       Феликс в это же мгновение крепко зажмуривает глаза, созерцая разноцветные салюты под веками. Под руками — трава, в волосах — немного пепла, а в мыслях сплошная паутина, что всячески мешала здраво давать оценку своему состоянию. Пока ничто мучительно не давит на грудь, а по щекам не текут холодные слёзы, то всё, должно быть, хорошо. Всё хорошо, пока рядом находится молчаливый Хёнджин, позволяющий спрятаться от страхов в своём тёплом пальто, застёгивая все матовые пуговицы до горла. Себя задушит, но защитит.       — Думаю, что да, — на губах младшего появляется бледная улыбка, которой Хван спешит довериться, не готовый дотрагиваться до незаживших ран на чужом теле.       Хёнджин наблюдает пристально за парнем и глубоко прикусывает внутреннюю сторону щеки, обгладывая кожу. На его живот вновь опускается тяжесть чужой головы, вынуждая дыхание стать более тяжёлым. Старшему мерещится, словно его мочки уха касаются мертвецки холодные губы. Шепчут что-то, подсказывают. Хван, не задумываясь, выпаливает неожиданно:       — Ты, может, закурить хочешь?       Феликс почти сразу давится кислородом, вскидывая руки вверх. Раньше он часто поджигал драже в виде сахарных палочек, чтобы «повзрослеть» в своих глазах. Но то было глупое ребячество. Сейчас, когда его бесповоротное взросление не за горами — он хочет продолжать пачкать волосы сахарной ватой, рисовать распускающиеся цветы на обоях, пить химозную газировку из порошка и…спокойно спать.       Хёнджин не поймёт: он всегда был таким.       — Нет! — недовольно пискнул Ли, когда парень закопошился пальцами в карманах на своей одежде. Всё-равно ничего не найдёт.       — Ну да. Задохнёшься, — констатировал факт Хёнджин и выудил из пальто пачку сигарет, открывая картонную крышку коробочки большим пальцем. Тоскливым взглядом заныривая внутрь неё, он выдыхает разочарованно. — Пошли.       — Куда на этот раз потащишь? — гремит голосом Ли, выпуская из своей груди сдавленные хрипы.       Хван не спешит давать ответ, выбираясь из-под тела младшего. С кратким похрустыванием он распрямляет уставшую спину и протягивает худую руку Феликсу, что с сонливым негодованием зарывался в траву. Чтобы поднять младшего нужно плести из травы верёвки, снимать с шеи цепи и привязывать их к рукам парня, попутно заводя машину. Как жаль, что на них не было цепей. На удивление, слабые кости старшего выдерживают и не ломаются, поднимая чужое тело с земли. Когда они оба стояли около друг друга, Хёнджин наконец заговорил:       — Пойдём к тебе. По пути сигареты возьму.       — Опять… — Ли не оценивает желания Хвана и грубо сцепляет с себя надоевшую заколку, занимая ей зубы. На пластмассе остаются волны, а краска сходит на язык, окрашивая его в ярко-фиолетовый.       — Снова, — парирует парень и мысленно прощается с изуродованным украшением, что сейчас изгибалось в разные стороны под натиском крепких резцов. — Пошли, — и берёт младшего под руку, выводя из высоких кустов, норовивших кольнуть в рёбра.       Хёнджин ведёт Феликса неизвестными закоулками.       Ли почувствовал необъяснимое желание выколоть себе глаза, когда Хван отпустил его руку перед мрачным многоэтажным зданием, выдыхая ровное: «Пришли». Около дома парня царила бархатная тишина и удушающий запах перегара, впитывающийся в молодое тело сквозь поры. Погнутые фонарные столбы не освещали улицу в ночи, с высока разглядывая однотонную мозаику из разбитого стекла, разбросанную в разные стороны. Ночные бабочки, оставшиеся без выбора, стелились под окнами дорожкой из трупов, не сумев осуществить своё предсмертное желание до медленно ползущего рассвета. Их не пускали в квартиры, не позволяли насладиться столь необходимым для них светом и опалить свои нежные крылья в огне. Они были обречены разбиться об оконные стёкла, принимая трагическое падение на своё хрупкое тельце.       На обезвоженном сухом дереве роилась пушистая листва, вцепившаяся острыми когтями в тонкие ветви. На землю клочками падала грязная жжёная шерсть, в которой намертво запутались прыгучие блохи. Злые коты жались друг к другу, с гордым презрением окидывали парней гноящимися взглядами, после осуждающе зажмуривая глаза. Они выставляли напоказ прогнившие жёлтые клыки, выказывая своё великое недовольство. У кошек помладше вставала дыбом взъерошенная шерсть, когда они заходились разъярённым шипением, в жалких попытках отогнать липкие глаза любопытного незнакомца от своих полинявших животов.       — Удивительно… Никогда не видел кошачьего дерева, — Ли воодушевлённо вздыхал, ломая шею в неистовом желании получше разглядеть обозлённых котов, восседающих на ломких ветках высокого дерева. Хван с оскорбительной незаинтересованностью кинул быстрый взгляд на блохастых дворняг, пальцами невесомо касаясь розовых губ младшего. Заколка, сопровождаемая стуком острых зубов, оказывается в бледных холодных руках, что вытащили её из сжатых челюстей парня, прижавшего запястье к устам. Из его языка сочится тонкая струйка крови, дарящая неприятный привкус железа во рту. Слегка пачкает зубы.       — Ты ещё не слышал, как они орут по ночам, — ядовито хохотнув, Хёнджин небрежно указал рукой на тонкую скамейку под высушенным деревом, попутно целясь пластмассой в измятое мусорное ведро. — Не садись сюда. Прилипнешь, — предупредил Хван, выкидывая изжёванный аксессуар в компанию к жестяным использованным банкам и изорванным упаковкам из-под солёных снеков.       Феликс окинул любопытным взглядом скамью, сглатывая накопившуюся во рту свежую кровь. Две незакреплённые прогнившие доски служили некрепким скелетом для так называемой лавки, манившей к себе муравьёв. На ней было пролито что-то липкое, прозрачно-розовой лужицей затапливающее белые вкрапления изжёванных жвачек, что походили на жалостливых последних снеговиков, тающих под первыми тёплыми лучами весеннего солнца. В сладком сиропе, отдающем ароматом неспелого арбуза, устало барахталась слабая пчела, завязшая в цветной жидкости. Её тонкие крылья измученно дёргались, не в силах приподняться в свободном полёте, а задние лапки то и дело бились о сырое дерево. Внизу, рядом с рассыпающейся ножкой, смотрелся в собственное отражение лохматый котёнок, тыкаясь брезгливой мордой в стёкшую на асфальт газировку, смачивая в ней отстриженные усы. В его больных глазах плескалась чистая ненависть, направленная на отражение жалкого хвостатого существа, что был вынужден постепенно покрываться мерзкой плесенью на холодной земле, пока он не переосилит себя, впервые забираясь на самый верх иссохшего дерева. На это зрелище парню поистине больно смотреть.       Хёнджин неожиданно скрывается за железной дверью, оставляя после себя лишь грохот в рванных ушах перепуганных дворняг. Феликс медленно качает головой и с упоительной брезгливостью запутывает пальцы в сплетённых нитях своего разума. Он бездумно пинает камни под ногами, следя за тем, чтобы случайно не запустить ими в познавшего тяжесть чужого ботинка котёнка, что боязливо жался к ножке подобия скамьи и презрительно рычал на собственное отражение в пролитой сладкой газировке, растёкшейся бесформенной лужей на земле. Когда-то он вырастет, и дерево распушиться ещё сильнее, когда он займёт свою некрепкую ветку, с высока высматривая очередного несчастного, наткнувшегося на это гиблое место.       Утомлённый взгляд парня вновь упал на обездвиженное тело уже мёртвой пчелы, что со смелой стремительностью утопала в сладком сиропе, оставляя все попытки выбраться из этого вязкого плена в покинувшей её скоротечной жизни. Феликс поджимал нижнюю губу в почтительном молчании, глядя, как цветная жидкость всё гуще покрывает её жёлтые полосы и крепко склеивает тонкие недвигающиеся лапки, уставшие от мучительно долгих попыток выкарабкаться из этой проклятой лужи. Мимолётный соблазн утолить жажду обернулся для неё концом. Липким сахарным концом.       — Придётся хоронить… — печально вздыхает Феликс, озираясь по сторонам в поисках подходящего гроба для погребения. Медленно раскачиваясь на пятках, парень задумчиво засунул чуть тёплые руки в джинсовые карманы свей одежды. К своему облегчению, подушечки пальцев нащупали маленький спичечный коробок, долгое время хранившийся внутри штанов. Прошло достаточно много времени с тех пор, как Ли выхватил его из ладоней Хвана. Для Хёнджина коробок без спичек теряет свою ценность, но в глазах младшего это поистине драгоценная находка. В этой бессмысленной коробчонке можно уместить целый миниатюрный мир. — Идеальный гробик! — звучит слишком радостно, нет даже толики уместного траура. — Прости… — взгляд снова падает на насекомое, что никогда больше не почувствует настоящего сочувствия по отношению к себе.       Аккуратно переступая маленький разваливающийся забор, он наступает на землю когда-то пышного цветника. Там, среди засохших трав и некогда ярких и свежих бутонов цветов, Феликс ожидал увидеть железную табличку с красной кричащей надписью: «Опасно! Берегите ноги!», но там он смог разглядеть лишь заострённые ржавые штыри, торчащие из почвы. Парень на минуту прикрыл болящие глаза и в его голове вспыхнули обрывки ощущений: потерявшее блеск железо разрезает нежную человеческую плоть, пуская по стопе сочную кровь; жгучая боль отдаётся пульсацией в испачканные пальцы; по венам с небывалой скоростью растекается инфекция и поднимает температуру; воспалённые раны болят, кровоточат, пекут. Первый боязливый шаг придаёт Ли уверенности, от которой глаза раскрываются в попытке отыскать подходящую для захоронения землю. В причудливом «танце», в котором Феликс пытался обходить все штыри, под ногами наконец просела почва.       Феликс не щадит одежду, опускается на колени и вцепляется руками в землю, стараясь выкопать небольшое углубление, куда бы смог поместиться спичечный коробок. Под короткие ногти, состриженные под корень, забивается тонким слоем грязь; в нос ударяет запах сухой земли; глаза слезятся от оседающей на белках пыли. Под ладонями со временем появляется достаточно глубокая ямка, а потому парень тоскливо шмыгает носом и поднимается с колен, склонив голову направляясь к пчеле.       Она по-прежнему лежала неподвижно, поэтому надежды на то, что она просто спит больше не оставалось. Ли смотрел на неё с терпеливым трепетом во взгляде, умоляя её вернуться к жизни. К трудолюбивой, временами скучной жизни живой пчелы. Но она не просыпалась, продолжая лежать в сладкой газировке. Вынимая коробок, Феликс громко сглотнул, выкладывая на его дно сухую траву из глубины своих карманов и вытягивая руку к хрупкому тельцу насекомого, двумя пальцами вылавливая его из жидкости.       — Извини, ты, наверное, мечтала не о такой смерти… — Ли со скорбным шёпотом бережно опустил тельце пчелы в картонный гроб, с жалостью смотря на неё сквозь опущенные ресницы. Феликс чувствовал, что должен хоть что-то сказать ей перед тем, как она обретёт покой в земле, полностью игнорируя странную давящую боль в груди, поражающую сердце. — Я…правда очень надеюсь, что тебе не было больно… Сейчас тебе нечего бояться, я уверен, он встретит тебя на той стороне… Прошу, передай ему, что я не забыл о нём… — ком слёз застыл в горле, щёки стали гореть. Парень затаил дыхание, опасаясь, что вот-вот не сдержится и непременно омоет обездвиженное насекомое слезой. Это слишком неправильно.       Окончив последнюю фразу, он поплёлся с её мертвенным тельцем на руках в цветник, вновь опускаясь около вырытой ямки на колени. Руки дрожали так, словно сейчас в аккуратном спичечном коробке лежало не утонувшее насекомое, а окостеневший палец человека. Но это было всего лишь насекомое — о чём парень старался не забывать.       Аккуратно опустив её в почву, Ли на секунду замешкался, с гнетущей неуверенностью присыпая картонный верх коробка рыхлой землёй. Сложив испачканные руки вместе и поднося их к крепко сжатым губам, парень прикрыл дрожащие веки. Он просидел в таком положении достаточно долго, чтобы вызвать подозрения. Когда ему наконец удалось успокоить стук собственного сердца, свежая могилка была уже зарыта. Оглядевшись по сторонам, взгляд Феликса наткнулся на пару грязных, одиноких ромашек, у которых были слегка разорваны тонкие лепестки. Он бережно сорвал их, без лишних раздумий укладывая на захоронение пчелы. Рядом он нащупал увесистый камень, что в свете бледных звёзд показался ему тёмно-бурым и поставил его туда, где находится маленькая пчелиная голова. Сверху послышался грубый яростный голос, что оторвал парня от рассматривания поставленного им каменного памятника:       — На кой чёрт ты тут копаешься?! — басил парень, свешиваясь из окна своей квартиры. — Уже всё забрали до тебя! Вали отсюда! Живо!       Феликс посмотерл наверх, оглядывая неопрятного жильца этого дома. Чужие пылающие гневной чернотой глаза пронзали его в ответ, критично оценивая его внешний вид. На него смотрел неухоженный заспанный мужчина, явно не обрадовавшийся от того, что под его окнами проходит похоронная церемония. Ли даже на большом расстоянии смог почуять исходящий от парня слезоточивый аромат хмельного напитка, заставляющий его содрогнуться. Мужчина скалил зубы, щурил покрасневшие глаза и гневно плевался кровью на собственный подоконник, отхаркивая отвратительные сгустки слизи.       — Забрали? — непонимающе переспрашивает Ли, наконец поднимаясь с колен.       — Конечно! Такие же торчки, как и ты! — пыхтел мужчина, с опаской оглядываясь за плечо. Недовольно цокнув языком, его фигура скрылась в квартире, по неизвестной причине прячась от чужих глаз. Он, на удивление, не заставил долго себя ждать, вновь высовываясь на улицу. В его обмотанных полотенцем руках пыхтел закопчённый чайник, выпуская из-под крышки клубящийся горячий пар. — Проваливай, я сказал! — кричал он, угрожающе размахивая посудой во все стороны.       Ли замер в немом оцепенении. Он не знал куда ему податься, молча смотря, как дрожащие руки мужчины наклоняются, норовя вылить кипяток прямиком ему на голову. Сразу вспоминаются детские ожоги: плечо, спина, шея. Кожа вскипает, покрывается волдырями, а конечности вспыхивают болью. Воспоминания десятилетней давности ощущаются дрожью во всём теле, скачут мурашками по рукам и колят кончики пальцев, не позволяя сдвинуться с места. Последнее мгновение. Сейчас на его лицо выльется только что кипящая вода.       В голове звенит одинокое воспоминание: девочка, плетущая прекрасные венки из завядших городских одуванчиков, почти ласковым шёпотом попросила наклониться к ней. Она провела курносым носом по закрутившимся мягким волосам на виске и выдохнула мягкое: ты красивый… Но Феликс, побоявшись её приятных слов, растерянно закрутил головой, что заставило девочку быстро отпрянуть и убежать от парня куда-то в кусты, и по случайности громко ойкнуть, когда лёгкое клетчатое платьице зацепилось за острую ветвь.       Окунувшись в это тёплое воспоминание, Ли попытался приподнять уголки губ в слабой улыбке, но вышла лишь странная случайная ухмылка, послужившая для мужчины сигналом лить кипяток.       — Ты что творишь?! — слышится громко из распахнутого окна. Парня кто-то грубо дёргает за плечи. Вода из чайника выливается на землю, не попадая на запуганного Феликса. Он резко отскакивает от горячей струи, приходя в себя, когда знакомый голос начинает кричать. — Ты в своём уме? Он что тебе сделал?!       — Так ты его знаешь?! Вот с кем ты вечно ошиваешься! Наркоманом решил заделаться?! — в ответ орал мужчина, срывая голос. — Так и знал! Лучше бы я тогда проиграл тебя!       — Лучше бы та крыса тогда отгрызла тебе язык! — после этих слов парня отбрасывают обратно к подоконнику, заставляя его удариться затылком об оконную раму.       Мужчина медленно, словно смертельно больной, поднимается с пола, совсем не обращая своего внимания на то, что происходит за окном. Феликс успевает увидеть лишь чужие лопатки, прикрытые тонкой тканью домашней одежды, когда фигура человека облокачивается на подоконник, чтобы вновь не рухнуть неподъёмным грузом на пол. Ли не шевелится, впивается взглядом в чужое удаляющееся тело, сжимает кулаки. Нехорошее предчувствие раздирает горло, сушит губы. Осознание того, что его чуть было не облили кипятком замирает где-то в тяжело вздымающейся груди, и быстро покидает юное тело, не позволив парню даже на миг задуматься об этом. До слуха доносится отчётливый звук. Он шёл из приоткрытого окна той же квартиры, из комнаты, где горел тусклый приглушённый свет, напоминающий свечение зажжённой восковой свечи. Феликс слышал яркий звук сильной пощёчины, что вынесли с притворным спокойствием, не выпустив изо рта ни единого звука.       Феликс старается не дышать, принимая попытку вбить в голову мысль о том, что Хёнджин вот-вот вернётся к нему. Парень, сам того не помня, шустро вскочил на ноги, быстро покидая этот высохший цветник, в эту ночь ставший могилой. Встав около скамьи, Ли будто в дурмане тупо пялился на подъездную дверь, прислушиваясь к каждому звуку вокруг, остервенело вгрызаясь в собственную плоть. Нижняя губа уже начала кровоточить и саднить, когда из дома тяжело выполз жутко измотанный и злой Хван, в пугливой растерянности прятавший стеклянные глаза под спутанными прядями волос. Ли тревожно втянул отрезвляющий сознание прохладный воздух через нос, поспешно подбегая к пошатывающемуся старшему, чьё дыхание было частым и громким, словно ему пришлось незамедлительно бежать. Феликс жалобно пытался заглянуть ему в глаза, осветить его лицо светом фонаря, но Хван искусно игнорировал это, продолжая сохранять это неловкое молчание между ними. Младший, отчаявшись подавать различные мысленные сигналы, аккуратно протянул к чужому лицу тёплую пыльную руку, нежно обхватывая пальцами острый подбородок, вынуждая парня поддаться его напору. Щека Хёнджина горела огнём, запечатлев на тонкой коже небрежный след ударившей её ладони. Феликс не решался взглянуть в глаза напротив, когда до смерти обеспокоенный голос внезапно разрезал воцарившую между ними тишину:       — Ты всё слышал? — на этот вопрос младший заторможенно качает головой, чувствуя на себе полный сожалений взгляд, который чувствовался комом в горле. От него не хотелось бежать, а лишь только раскрыться перед ним в немом жесте, что смог бы утешить его. — Прости.       — Я в порядке, а вот ты… — тихо пробубнил себе под нос Феликс, настороженно наблюдая за тёмными зрачками Хвана, блестящими от влаги. Хёнджин старательно пытался не смотреть в чуткие глаза напротив, чтобы больше не испытывать свои нервы, готовые надорваться в любой момент. Ли цеплялся за его беглый взгляд, приковывал к себе, сам того не осознавая настойчиво подзывал в свои нежные путы. Старший не поддавался этому искушению, желая уйти от этого места как можно быстрее, не растрачивая последние силы на выматывающие их обоих взгляды.       — Нормально, — Хёнджин достаёт из карманов смятую сигарету и судорожно «запихивает» её в рот, дрожащими пальцами поджигая спичку. — Так было всегда, — оба парня постепенно теряются в дыму, когда сигарета наконец вспыхивает в его зубах. Младший слишком долго думает о своих словах.       — Он… Он всегда тебя бил?       Хван осторожно кивает.       — Хёнджин… Боже… — тихо захрипел Ли, потрясённый вскрывшейся правдой. Её алая тёплая кровь стекала по хрупким запястьям, капала на глаза Феликса, прожигала склеру.       — Давай уйдём отсюда, — произносит старший одними губами, подёргивая спрятанными плечами. Кожа пылала отступающей болью. — Пожалуйста.       Ли некрепко обхватывает рукой его прохладную ладонь, пальцами успокаивающе нежно поглаживая бледную кожу. Феликс, чувствуя в лёгких приятную тяжесть от накатившей на него ответственности за парня, плетущегося за его спиной, начинает понимать неуловимую страсть Хвана к его кистям рук, что нередко покоились на его тонких пальцах. Хёнджин из раза в раза хочет утащить его за собой, скрывая от всего дурного, кроме пачки сигарет в своём кармане. Но ещё никто в его жизни не принял ни единой попытки скрыть его самого от той тьмы, что обволакивает его, туманом ложится на кожу, заставляет прикусывать язык… Ли был готов разбиться в кровь, но совершить попытку упрятать парня до рассвета от этой поистине жестокой реальности, протягивающей к ним свои длинные крючковатые лапы. Хоть одну попытку…

***

      Феликс тяжело хрипит, когда в его голове невольно переплетаются меж собой перечащие друг другу мысли. Они связывают его по рукам и ногам, пережимают вены, не дают выбраться из своих спутанных оков, упорно практикуя один из способов убийств. Если парню когда-нибудь улыбнётся настоящая удача и он будет в силах освободить себя от них, то он непременно отыщет в надёжных закромах своего жилища пару тонких спиц и возьмётся вязать толстый мягкий шарф, которым в результате когда-нибудь и удушиться в один из холодных вечеров. А пока его удача пыталась как можно быстрее вскрыться, он заталкивает уставшего и валящегося с ног Хёнджина в свою тесную квартирку, где он мучился от томительной скуки в большом одеяле, и что-то неустанно бубнит под нос.       Старший не может удержаться и наваливается на прохладную стену, обклеенную совершенно безвкусными обоями, на которых уже желтели пятна явной старости и которые источали нечто родное, по-своему уютное для Хвана. На полу разбросана привычная кучка изорванных листов бумаги, которые совсем недавно были неудавшимися эскизами и абсолютно бездарной поэзией, что приходилось аккуратно обходить, чтобы не нарушить то, что совершенно не подходило для разрушения. Ли до того тошно здесь находиться, что голова начинает идти кругом на самом пороге входа в квартиру. Этот сладковатый запах, коим пропахла вся квартира насквозь не давал ему покоя на протяжении нескольких лет его проживания в этом месте. Он забивался в каждую неровную трещинку на потолке, не выводился из свитеров стиральными порошками, что разъедали кожу пальцев, намертво запутывался в волосах и не вычёсывался самым острым гребнем. Просто отвратительно.       А Хвану уже откровенно всё-равно. Его голова разрывается от резкой боли, что пожирала его изнутри, обгладывая косточки с неуместной манерностью. Его переполняло мерзкое ощущение, что кто-то сумел найти его заготовленные на чёрный день пули, и выпустил их парню в грудь на глазах у того, кто оказался поблизости совершенно случайно. Это ощущение затекало в горящую глотку и обжигало желудок, ничуть не хуже кислоты. Надежда на то, что и без того шокированный Феликс осмелиться задержать свой напуганный взгляд на его нашпигованном свинцом теле, была настолько призрачной, что надеяться на это станут только глупцы.       Что ж, Хёнджин — глупец. Пора начинать рыть себе могилу.       Ли аккуратно ведёт Хвана под руку в свою тёмную гостиную, где приторный аромат лишь усиливался, не позволяя вздохнуть полной грудью. Старший незаинтересованно смотрит в пол, не видя собственных ног, и позволяет себе выпустить из лёгких тяжёлый хриплый смешок, когда в голову приходит слишком правдивая мысль, что толстые портьеры в этой комнате не открываются даже по большим праздникам, пряча от яркого света всюду засыпающего Феликса, чтобы тёплый луч августовского солнца не коснулся и не обжёг нежную кожу на тонких юношеский плечах. Странно, что столь светлый мальчишка всегда прячется в тени, не желая видеть утреннее зарево, ползущее по стенам его комнат, и не выказывает особого желания прогревать свои кости. Но Феликс сам себе солнце, сам себе свет. А если станет невозможно холодно, то зажжённая конфорка поможет ему пережить то время, когда его тело медленно остывает.       Хёнджин протяжно зашипел, когда ударился коленом об тупой край маленького журнального столика. Тот, в свою очередь, слегка отшатнулся и почти взмолился о помощи, когда на столешнице что-то упало с неприятным звуком. Показалось, словно опрокинулась пустая жестяная банка, но из-за темноты, обволакивающей всё, что находилось в этой комнате, уверенности в своём предположении у парня не было. Младший с вымученным кряхтением пытался отыскать на стене низкую розетку, чтобы зажечь тусклый свет. Через пару мгновений в комнате стало заметно светлее: Хван наконец увидел блондинистую макушку, вертящуюся из стороны в сторону.       Но парня, на самом деле, намного больше заинтересовало его излюбленное место в маленьком помещении, где сейчас сидел Феликс, пытаясь встать: укромный угол, хранивший около себя разбросанные по полу восковые мелки и красивую собранную в светящейся ком пыльную гирлянду, от которой и освещалась маленькая комнатка. По старым обоям, от самого пола до потолка, вились яркие заросли алых маков. Они были столь любовно разрисованы, что прижимаясь к ним всем телом, можно было слиться с ними, и сидеть там, пока руки не устанут наматывать на тело горячие провода света. А наверху с потолка светили бледные жёлто-зелёные звёзды, которых с каждой неделей становилось всё больше. Особый ритуал…       Стеклянный столик всё-таки привлёк внимание Хёнджина, что бегающим взглядом считал всё, что на нём находилось: открытая пачка заветренного зефира; огрызки овсяного печенья; две банки дешёвой газировки — одна пустая и опрокинутая, а у второй на дне плескалась сладкая жидкость, что не дала ей упасть; леденцы с фруктовой начинкой внутри; молочные карамельки; невскрытая упаковка воздушного шоколада и мармеладных медведей. Всё это давило на глянцевое стекло, угрожая заманчивой возможностью пройтись босыми ногами по мелких режущим осколкам, впивающимся в стопы. Сомнительное удовольствие, весёлое для мазохиста.       Феликс с явным отвращением сдвигает сладости на края круглой столешницы, подавляя в себе яростное желание опрокинуть всё на пол. Хван наблюдает отстранённо, неосознанно жмётся ближе к дверному проёму, не даёт себе сократить между ними расстояние и почему-то злится на себя. На бледной коже остаются глубокие полумесяцы, а на пухлых губах через пару мгновений ощущается горьковатый металлический привкус, что ненавязчиво пытался не дать парню выпасть из суровой реальности. Он замирает, когда в черепную коробку настойчиво ломится тревожная мысль, отрезвляющая помутневшее в ненависти сознание. Из Хёнджина неожиданно выываются слова, которые спрятали в себя столь тихо играющие нотки беспокойства:       — Ты только сладким и питаешься..? — голос ровный, тон спокойный до нельзя режет слух настолько, что кажется, словно совсем скоро по нетронутым мочкам ушей потечёт тоненькая струйка ржавой крови. Не будет ничего удивительного, если в ответ он услышит утвердительное смущённое мычание, но что-то внутри готово взвыть, опасаясь той правды, что может сорваться с губ Феликса. А с губ Феликса может сорваться многое, но он старательно молчит, пытаясь держать глаза открытыми.       — Это всё, что я могу тебе предложить, — проговорил вполголоса Ли, бесшумно опускаясь на диван, нервно постукивая тонкими пальцами по коленям, обтянутым тёмной тканью. Старший не сдвинулся с места, пряча глаза от парня. Феликс не знал, как долго сможет сохранять лживое спокойствие, пока внутри продолжали завязываться тысячи узлов, дарящие боль во всём теле, пульсируя в висках, но пытался не отводить взгляд. Сейчас Хёнджин выглядел так, словно был на грани, в любой момент готовый выцарапать себе глаза. — Присаживайся…       Старший пару мгновений прокручивал в голове сказанные ему слова, пока до него не дошёл их смысл. Он обессиленно опустился подле Ли, что с сочувствием продолжал вглядываться в его пострадавшую щёку, с которой медленно сходило покраснение. Он чувствует его взгляд и без сопротивления терпит слабое покалывание под кожей, медленно сгорая от этих томных доверчивых глаз. Желание пугливо забиться в разрисованный маками угол и вглядываться в каждую новую неровную звёздочку, пытаясь как можно туже намотать гирлянду на горло, возрастало с каждой утомительной секундой. Дышать трудно, в глазах всё мутнеет, а приступ тошноты подкатывает к глотке. Это сводит с ума.       Феликс невольно отмечает про себя, что внезапное бессилие наваливается на него, заставляет чувство вины поглощать его тело, и от этого он ощущает себя опустошённым внутри, не в силах сделать хоть что-то. Сердце стучит в висках, пока Ли набирается смелости выпустить из себя хрип, который считал необходимым:       — Всё ещё считаешь, что в этом есть твоя вина?       — Прости меня, — Феликс молчал, словно не слышал. В голове путались слова, мысли, воспоминания. Его обычная слабость была незнакомой, как и человек рядом с ним, который не мог справиться с множеством осколков, наполняющих его рот. Показалось, словно старший вот-вот зайдётся задыхающимся кашлем, от которого на его руках появятся алые брызги крови. Несомненно, это было бы произведение искусства, но от этого становилось ещё страшней. Даже это, казалось бы, ставшим привычным молчание давило на психику, наполняя воздух вокруг нотками изнеможения. Он не мог вымолвить ни слова, пытаясь справиться с чувствами, ударившими в мозг. — Мне так жаль…       От Ли ответа не последовало. Он слишком увлёкся изучениями своих внутренностей, уделяя особое внимание кричащему сердцу. Он неожиданно вздрогнул, когда в памяти возникли недостающие части паззла, давно позабытые им. В горле засаднило.       — Ты не виноват, — прошептал наконец парень, судорожно потирая бледные костяшки на руках. Он понял. Наконец понял то, что смог увидеть настоящего Хёнджина, который всё это время был тем самым огоньком невинной беззаботности, утраченной за годы и запрятанной в упомрачительной усталости; он прятался в пальто, тепло кутаясь в воротник; был тем, кто не упускал возможности уцепиться за тёплую руку Феликса, каждый раз крепко сплетая их пальцы. Ли узнал того, кого увидел в зрачках Хвана в их самую первую встречу. — Совсем не виноват.       — Феликс, он чуть не вылил на тебя кипяток… — чуть заикаясь, старший неверяще мотал головой, снова начиная играть в бессмысленные прятки. Огромных усилий стоило сдержаться и не обернуться на Ли именно в тот момент, когда в голову приходили самые ужасные мысли о возможных последствиях. Его бы загрызла заживо вина, если бы от симпатичного лица младшего остались лишь ошмётки, отмершей кожей свисающие с впалых щёк. — А что, если бы… — перед глазами предстали бледные шрамы, растянувшиеся на столь юной тонкой коже, от представления которых становилось не по себе.       — Ты успел, — оборвал его Феликс, слегка улыбаясь подрагивающей от нервов улыбкой. Он не желает знать, чем могла закончится эта нелёгкая ночь. Пусть от его тела не осталось бы живого места, он разделит с парнем каждое мгновение сегодняшнего страха. Он не прогонит Хвана, не обвинит, будет лишь мягко улыбаться, укладывая подбородок на его плечо, чтобы ему было не так жутко вновь остаться одному. Быть может так Ли сможет загладить свою вину за то, что совсем не знает истинного лица Хёнджина… — Спасибо тебе, что остановил его…       Больно безумно…       Хван не выдержал и впервые посмотрел на младшего, увидев столь нужную для него в этот момент слабую, но до одури ласковую улыбку, не омрачённую глубокими рубцами и другими пугающими фантазиями. Он не сдержался и совсем не пожалел о своей слабости. От этого вида сердце быстрее застучало, а внутри стало распространяться нечто жаркое, кипучее и густое, заставляющее глаза невольно заслезиться. Столь непривычное чувство было чем-то запредельным, выходящим за рамки здравомыслия.       Феликс, казалось, тускло засиял, когда на него со всей привязанностью взглянули покрасневшие глаза, с трепетно дрожащими над ними влажными ресницами. Это была маленькая радость для младшего, которую он бережно сохранит в своей мятежной душе и будет вспоминать об этом в одну из своих очередных бессонных ночей. Фальшивая маска, сотканная из лжи, никогда не заменит настоящие искренние слёзы, собирающиеся на уголках влажных глаз. А слёзы Хёнджина были особенно драгоценны для парня, ведь в этот момент, когда их взгляды встретились, он отчётливо услышал, как хрустальная маска внутри старшего начала медленно, оттого и мучительно покрывается обилием тонких трещин, а после разбилась в дребезги, разлетевшись на миллионы мельчайших осколков, тем самым давая понять, что собрать её вновь уже не получится. Никогда.       — Феликс, — имя, столь родное на губах, потревожило поглощающую их тишину. — Почему у тебя нет друзей?       Вопрос ломит кости, отдаётся дрожью в руках. Хван совершил точный выстрел, проходящий сквозь рёбра. Младший забегал глазами по телу парня, выказывая всё своё нежелание говорить об этом, но Хёнджин продолжал сверлить его уставшим взглядом, вовсе не замечая все попытки Феликса скрыться от ответа. Больше так продолжаться не могло, Ли должен вымолвить слова, которые так долго сидели внутри него, молчаливо дожидаясь этого момента. Но перед этим, он решил неуверенно увильнуть от ответа.       — Но ты же… — начинает тихо Ли, но обрывается, не договорив задуманное.       — Кроме меня, — мягко поправляет его старший, ниже опуская голову. Он внимательно разглядывает свои тонкие руки с вьющейся паутиной синих вен. Кости, обтянутые тонкой бледной кожей ноют, поскрипывают. В глотке зарождается ядовитая неуверенность, пережимающая голосовые связки и не позволяющая вдохнуть полной грудью, заполоняя собой всё нутро. Непонимание затмило разум, явилось перед глазами пеленой. Феликс смотрит в самую душу, изучает каждый миг, прожитый Хваном в этой ненавистной пучине лживого равнодушия. Эта мысль ломает парню рёбра, дробит челюсть, поддевает внутренности и смешивает остатки в лакомство для псов. Пусть порадуются, бедняги.       У Феликса в горле встаёт ком. Воспоминания отчаянно скребут грудную клетку, а неприятный горьковатый привкус остаётся на самом конце языка. Желудок выворачивало, стоило тяжёлому дыханию донестись до его слуха. Он хотел это забыть, забыть и никогда к этому не возвращаться даже в мыслях. Сладкий запах лишь усиливался, вызывая желание чем-то его перебить. Он устал от дня и ночи, устал от мерцающей в углу гирлянды, устал тащить своё обессиленное тело по слабоосвещённым улицам города. Просто дико устал…       — Мне не было места среди тех, кто меня окружал… — Ли больно закусил нижнюю губу, замечая на себе замученный и совсем непонимающий взгляд со стороны. Чёрт, зачем он это сказал?.. — Они пугают меня своей жестокостью, словно это и было в них заложено с самого начала… — его губы кривились в грустной усмешке, а в глазах бушевала мутная, почти неразличимая ненависть, что он не смог вытравить из своей головы. — Они не придают значения своим зверским поступкам, а для меня это… Это просто ужасно!       В тело Хёнджина вонзались слова младшего, неприятным ощущением распространяясь по всему телу.       — Но почему ты решил, что я другой? Зачем было так долго пытаться удержать меня..?       — Ты был одинок и потерян… Взглянув на тебя, я неожиданно понял, что не все люди питают столь глупую ненависть к этому миру. Мне показалось, что ты сможешь разделить со мной мои мысли, — пальцы вцепились в жёсткую ткань дивана, а кадык задёргался, пытаясь сглотнуть воспоминания. Это не было ложью, но он чувствовал себя так, словно пытался скрыть от старшего давно забытую правду. — Но ты создавал впечатление как о человека, которого не волнует ничего, кроме желания слышать стук собственного сердца. Глупо, правда?       — Вовсе нет, — Хван выдавил из себя слабую улыбку, прикрывая глаза. Он отпустил этот вопрос, не желал больше думать о нём. Феликс ответил ему и это согревало душу. В тишине маленькой комнаты теперь зазвучали два неспокойных сердца, хаотично отстукивающих ритм. Необъяснимое спокойствие постепенно накатывало на уставшее тело, успокаивающе действуя на разум. Покой казался намного важнее, чем все мысли, кишащие в голове.       Проходят секунды, минуты, часы, а молчание длится вечность. И кажется, словно всё вокруг шумит, разговаривает: в стенах шепчет ветер, холодильник на кухне устрашающе гудит, а желудок тоскливо урчит. За это старший готов отдать всё, что ему было когда-либо дорого: это заношенное пальто, хрусталик глаза и даже воспоминания. Но, пожалуй, самые отвратительные воспоминания он всё же оставит при себе, чтобы не загрязнять ими чистый кослород с примесью сладости.       Феликс сидел неподвижно, изредка двигая расширенными зрачками. Неспособность продолжать мыслить разочаровывала, сражалась с приступом притупленной возбуждённости, но желание свалиться в беспробудный сон никак не унималось и без колебаний одерживало победу. Оно сгребало его в свои объятия, согревало в своих незримых лапах и неумолимо властвовало над ним. Ли безвольной куклой тупил стеклянным взглядом в пустоту, чувствуя непосильную тяжесть в голове, от которой шея начала болезненно ныть.       Хёнджин, совсем позабывший, что его двинуло на порог собственного дома, не задумываясь погрузил бледные руки в карманы. Его пальцы неожиданно за что-то крепко ухватились и, приметив это, младший ни на секунду не усомнился в своём туманном предположении, сразу пришедшим на ум. Сигареты. Очевидно. Но, на большое удивление Феликса, из пальто высунулись разноцветные колпачки, какие надевают на шариковые ручки. Когда они полностью показались его взору, он с невинным детским восторгом заметил, что в их тонких стержнях была залита разноцветная жидкость, в которой переливались мелкие круглые блёстки. Зрелище поистине завораживающее. Он мгновенно отогнал от себя сладкие грёзы, полностью погружаясь в этот момент.       Хван хмыкает про себя, наблюдая краем глаза за этой нежной картиной. Ему немного завидно. Младший способен получать нескрываемое удовольствие от всего, что происходит вокруг, полностью зарывая глубоко под землю понимание того, насколько ужасен этот гнилой мирок. И даже сейчас казалось, будто бы его глаза вот-вот закатятся и дыхание мгновенно перестанет поднимать покрытую одеждой грудную клетку. Но в это же мгновение он прижимается рёбрами к рёбрам и от него веет дурманящим любопытством, от которого голова начинает идти кругом.       Ли, не медля ни секунды, пододвинулся ближе к Хвану, разглядывая сокровища в его руках. Они поблёскивали в тусклом свете гирлянды, мерцали слабым сиянием и резали глаза. В каждой гелевой ручке, принесённой старшим, сверкали искусственные звёзды. Он боязливо протянул руки навстречу старшему с желанием повертеть ручки в пальцах, но Хёнджин лишь мягко улыбнулся. Парень, не стирая теплоту улыбки с губ, открыл одну из ручек и на Феликса неожиданно повеяло странным выветрившимся ароматом сухого лимона, от которого нос начинало щекотать. Кончик ручки мягко коснулся нежной кожи, оставляя после себя подсыхающий влажный след. Парень хотел мгновенно выхватить руку, с опаской взглянуть на старшего, но его останавливали чужие бережные пальцы, заботливо легшие на его кисть. Хван старательно выводил каждую линию, задумчиво заправляя выбившиеся пряди за уши и изредка облизывая пересохшие губы. Феликс, немного растерянный от столь любовных прикосновений, затаил дыхание и нетерпеливо пытался заглянуть под руки парня, желая поскорее увидеть малюсенький рисуночек на своём теле. Младший наслаждался этими скользящими движениями ручки по пальцам ровно до тех пор, пока Хёнджин наконец не поднял голову.       На его указательном пальце блистало маленькое аккуратное солнышко, раскинувшее свои лучи до самых костяшек. На месте рисунка осталась слегка заметная прохлада, незамеченная счастливым Ли. Он уверен, это было лучшее солнце, которое он когда-либо видел.       — И правда греет… — его тягучий шёпот перебрался на шею старшего, кружась вокруг неё, словно змея.       Феликс бесцеремонно вытянул из прохладной ладони Хвана тёмно-красную ручку, умещая её в своих коротких пальцах. Она приятно пахла спелой сахарной вишней, соком которой парень стал вырисовывать на кисти старшего округлые формы, время от времени почёсывая нос. Хёнджин медленно дышал через рот, тяжело вздымая грудью и кротко наблюдая за нежными движениями подрагивающих рук. Ли усердно закрашивал мертвенно-бледный участок тонкой кожи, опасаясь порвать её, но вскоре отстранился и позволил посмотреть на незамысловатый рисунок.       — Оно бьётся… Мило, — Хёнджин с интересом стал разглядывать маленькой пятнышко на своём запястье, по форме напоминающее сердце. В том месте, где был нанесён красный цвет, немного покалывало, будто пара тонких иголочек касаются заострёнными кончиками кожи. Это было настолько незначительно, что даже не стоило его внимания.       Взглянув на Феликса, он увидел, как тонкая красная полоса растянулась на его чистой коже, небрежно полосуя щёку. Должно быть, он случайно задел её, когда тёр кончик носа, оставив короткую блестящую линию. Тонкие пальцы Хвана медленно, нерешительно коснулись чужого лица, смазывая алые чернила. Ли тяжело вздохнул, с грустью глядя на маленькое солнце, но не отстранялся от старшего. На щеке проскользнул обжигающий холод. Парень, убирая руку, заметил на своих подушечках пальцев тонкий слой чего-то светло-бежевого, смазанного с лица младшего. Феликс, сам того не замечая, стал с болью вгрызаться в нижнюю губу, когда Хёнджин бережно поднял его голову за острый подбородок и стал всматриваться в его отсутствующие глаза с чуткой настороженностью. Щёк вновь коснулись прохладные пальцы, что стали с осторожностью тереть его чувствительную кожу, пока не добились желаемого результата.       — Они настоящие? — глупый вопрос, заданный старшим, отозвался глухим клокотанием в груди. Ли непременно бы засмеялся, если бы его не раскрыли с потрохами. Парень осторожно хмыкнул, почти не прилагая усилий принять попытку выбраться из не слишком крепкой хватки, смирно принимая своё положение. — Почему прячешь их?       Бледные щёки Феликса, что приняли лёгкий розоватый румянец от мягкого трения, были осыпаны множеством рыжеватых веснушек. Очаровательная особенность слегка заходила на ровную переносицу, пряталась на крыльях носа, расползалась по вискам и немного забрызгала веки, и остаётся тайной сколько ещё веснушек были скрыты за тональным кремом. Ли был прекрасен. Прекрасен как никогда, невзирая на признаки явной усталости в глазах. Хван уделял особое внимание лишь милым пятнышкам причудливых форм, пытаясь запомнить каждую из них, и совсем не замечал следы катастрофического недосыпа на лице младшего, изо всех сил старающегося не показывать его. Оно и к лучшему.       — Ты их не любишь, верно? — всё не унимался восторженный парень, продолжая настаивать на своём любопытстве. Феликс даже допустил неразумную мысль, что немного скучает по прежнему неразговорчивому Хёнджину, из которого слова надо было вытягивать хирургическими щипцами, но быстро кусает себя за язык.       — Ты чертовски прав, — наконец выходит из нутра Ли, ощущавшего, как по его спине пробегаются мурашки. Старший не стремиться его отпускать, продолжая с нежностью держать его лицо в своих руках.       — А если я скажу, что ты состоишь из звёзд?       Не позволив парню ответить на это, он потянулся за ручками, аккуратно сложенными около него. Взяв в ладони ручку с ярко-синими чернилами, он приблизил её кончик к одной из веснушек, давая почувствовать младшему слабо выраженный аромат ежевичного варенья. Феликс доверяет, без страха подставляется, но слегка дёргается от того, как крошечный шарик перекатывается на его щеке, рисуя ровную линию. Хван, довольно щуря глаза, любуется тихо, с беспокойством вглядывается, прежде чем произнести:       — Ты — самое чудесное созвездие, которое я когда-либо видел… — мурлычет едва слышно, чтобы коварные стены не подслушивали, не увековечили его слова, предназначенные лишь для того, кто смотрит на него с лёгким изумлением, не зная куда деть мешающиеся руки. А их очень уж хотелось оторвать и выкинуть за дверь квартиры, чтобы перестали с болью заламывать пальцы, норовя сломать нежные косточки. — И слов не хватит, чтобы выразить то, насколько ты красивый… — Хёнджин с неуверенностью остановился, несколько секунд не произнося ни слова, наблюдая лишь за заторможенной реакцией Ли, глупо хлопающего длинными ресницами. — Я могу продолжать?       Лёгкого движения головой хватило, чтобы ещё пара бледных веснушек были соединены между собой блестящим отрезком. Красивый — совсем не то слово. Слова — обворожительный, изумительный, волшебный и потрясающий, — подходят намного больше, чтобы старший смог описать то, что он думает. Он мог бы без устали осыпать младшего всевозможными комплиментами в его сторону, совсем потеряв счёт времени, но он лишь молчал, продолжая наслаждаться завораживающим процессом, пока Ли обречённо соскребал ногтями все свои оставшиеся силы, чтобы не склонить голову.       Напряжение обоих постепенно сходит на нет. Размеренно выдыхая, Хван вновь чувствует, словно его покрасневшее ухо обдаёт чужое хриплое дыхание, донося до него едва различимый шёпот, содержащий в себя два коротких слова, произнесённых с длительными паузами:       «Не… молчи…»       Хёнджин, с притаённой тенью подавленного страха, слегка морщит нос, пытаясь убедить себя в том, что ему показалось. Он ссутулил слабую спину, вспоминая, что он чувствовал подобное и прежде, когда сидел вместе с Феликсом в траве, глядя на свои порывы гнилого творчества. Совсем повредился рассудком, — проносится в его голове не без нотки разочарования. Он отрывается от расписывания щёк младшего, ловит на себе затуманенный взгляд и с трудом произносит:       — Ты что-то говорил? — в ответ Ли медленно качает головой, что даёт убедиться в предположении, что с ним играется воспалённый разум. Хван откачивается от парня, запуская в спутанную черноту волос длинные пальцы, с силой зачёсывая из назад. Тянущая боль помогает справиться с собой. — Хочу закурить.       Старший поднимается с дивана на негнущихся ногах, слегка поправляет ворот тёмного пальто и подходит к плотно задёрнутым шторам, запуская в комнату голубоватый свет луны. Стены тихо возрадовались, пол протяжно проскулил, когда Феликс подошёл к Хёнджину, безмолвно открывая скрипучую балконную дверь. Хван выскользнул на улицу, подставляя усилившемуся ночному ветру своё болезненно бледное лицо. Сейчас Ли показалось, словно его тонкая кожа была присыпана пеплом, поэтому он в очередной раз хотел начать бубнить про то, что курение ужасно сказывается на здоровье, но остановил себя. Если Хван продолжит наполнять свои лёгкие под завязку никотином — ещё пара десятилетий и он сможет встретить свои сорок дней.       Парень облокачивается локтями на холодную перекладину, смотрит в даль, где гнётся тонкий ствол высокого дерева, и позволяет холодному потоку воздуха хлестать себя по разгорячённым щекам. Позади него скованно жмётся младший, крепко стискивая в пальцах свои плечи, едва не начиная стучать зубами. Тоскливо вздохнув, Хёнджин развернулся к Феликсу и начал торопливо стаскивать со своей изящной фигуры верхний элемент одежды, чуть улыбаясь кончиками губ. Ли на мгновений забыл, как дышать, когда в его руки втиснули пальто, сохранившие в себе столь сокровенное тепло чужого тела. Хван пару минут вглядывался в потемневшие глаза, в которых отражался лишь ступор, что не собирался отпускать парня, поэтому забрал вещь обратно и сам заботливо накинул его на младшего, сильнее кутая Феликса. Сам он остался в тонком тёмно-синем свитере, вовсе не замечая вокруг себя пронизывающий холод, что вливал в его тело душевную бодрость.       Убедившись, что Феликс полностью утонул в черноте его одежды, Хван одарил его взглядом, в котором теплилась неизбывная нежность. Так смотрят на что-то очаровательное, до одури красивое и до беспамятства любимое. Но под эти прекрасные слова уж точно не подходил завёрнутый в пальто комок смертельной усталости со звёздными узорами на лице. Но Хёнджин смотрел на него так, будто парень был самым дорогим человеком в его глазах… Непередаваемое чувство…       Голова Ли разрывалась по швам от ощущения того, что ему доверили не просто заношенную вещь, но и важную частичку себя, которую не решались отдать до этого. Феликсу никогда прежде не удавалось запечатлеть Хёнджина без пальто. Хван немного оскорблённо цеплялся за ворот каждый раз, когда проворные кисти совершали попытку стащить пальто с худых плеч, заглядывая в глаза с осуждающей ноткой, которая нагоняла на младшего чувство вины. Он был так увлечён своим искренним потрясением, что не заметил, как в чужих пальцах тускло засияла сигарета. Старший не торопился делать затяжку. Его взгляд переменился, стоило ему посмотреть на предмет, неторопливо сгоравший в его расслабленной руке. Он понимал, что сгорает не только сигарета, но и его кратковременная жизнь, которую он не собирался распробовать на вкус. Это уничтожение собственного тела, попытка стереть себя с лица Земли. Но остервенелое желание взглянуть на младшего добавляло в бессмысленное бытие яркие краски, что исчезали с каждым новым уходом Феликса. Кажется, у него появилась новая тяжёлая зависимость.       — Послушай… Ты можешь задавать мне любые вопросы, — неожиданно просипел Хван, убирая с лица тёмные пряди. Обращался ли он к младшему или к ветру — не имеет значения. — Я постараюсь ответить тебе…       Ли слабо кивнул. В его теле пылала жажда тайн, ответы на которые он, скорее всего, так и не получит. Немного подумав, он всё-таки задал свой первый вопрос, с зачарованной надеждой смотря в глаза, в которых ясно отражалась ночь.       — Почему ты куришь? — неожиданно раздалось тихое бурчание, что невольно заставило Хёнджина вздрогнуть. Феликс словно хотел разобраться в нём, ощутить это удовольствие, утолить жажду знания и наконец покопаться в его внутренностях голыми руками. Глаза старшего покрылись полупрозрачной пеленой, в которой отразилась невероятная боль от пронёсшихся в голове воспоминаний.       — Я… — Хёнджин сразу запнулся, словно пытался собрать разлетевшиеся во все стороны мысли. Он быстро опомнился продолжая рыться в закоулках своей памяти, сменив гнетущую растерянность на лёгкую прохладу, растекающуюся по венам. — Я последовал плохому примеру отца… Знаешь, когда человек уходит, то от него остаются лишь воспоминания. Хорошие они или плохие — они есть. Но я был слишком мал и совершенно не был к этому готов, поэтому помимо воспоминаний я решил оставить у себя его пальто, — Хван многозначительно посмотрел на парня, что лишь сильнее сжался, с сочувствием глядя на старшего. Его плечи дрожали от переполняющих его чувств, переменяющихся с такой устрашающей быстротой, что Феликс уже и сам не понимал, что за беспорядочные эмоции бушуют в его сердце. — В карманах я отыскал пачку сигарет и спички, которые стали для меня не просто зависимостью, а самой настоящей памятью об отце…       Феликс слегка округлил глаза, сильнее зарываясь носом в пальто. Он знал, что пальто отца — далеко не последняя загадка в жизни старшего, поэтому не стал останавливаться, всё больше озадачивая парня своим любопытством.       — Почему именно пальто? — задался вопросом Ли, греясь в его недрах. — Почему не другие вещи?       — Отца убили, а тело… — Хван с болью прикусил собственный язык. Всё, что происходит в его жизни звучит, как нереальная фантазия какого-то больного ублюдка, что лжёт о своей семье. — Тело…мой брат сжёг в тайне от меня… — Феликс ему безоговорочно верил, с заботливым пониманием глядя прямо в глаза. Ли со страхом в груди только и мог, что повторять себе: не смей усомниться. Это било по рёбрам с такой силой, что даже дыхание вызывало мучительную тяжесть. Сердце тонуло в крови, не успевало пропускать через себя историю старшего, лёгкие забивались сожалениями. — Все остальные вещи проиграл мой брат каким-то типам, когда мы стали жить с ним вдвоём, — Хёнджин виновато опустил голову, шумно вздыхая. — Когда от отца осталось только пальто — я вцепился в него зубами, поэтому брат с компанией решили играть по крупному… В случае проигрыша — они забирали меня.       — Это неправильно! — Феликс не смог выдержать того негодования, что заскреблось в груди. — Как он мог на такое согласиться?! — зубы скрипели, скрежетали, угрожая стереться в порошок. Возмущением младшего можно было бы захлебнуться.       — Не стоит, — тихо вступился старший, поджимая губы. — Ему тоже было тяжело… И всё-таки он выиграл, не отдал меня…       Младшего переполняла животная злоба. Подумать только — Хёнджином распоряжались, как вещью! Но что, если бы его брату не удалось одержать победу…? Что бы произошло с Хваном, если бы он оказался в лапах этих бесчеловечных ублюдков? Да с таким же успехом они могли начать передавать его из рук в руки, отмахиваясь от мальчика. В голове не укладывается!       — Да и к тому же, одна очень смелая крыска чуть позже отомстила за меня, — на его губах появилась тень вымученной улыбки. Затаённая скорбь заскреблась в грудной клетке. — Представь только, она попыталась выжрать ему язык, пока он спал..! — восторг, с которым это воспоминание приходило в тёплое сердце, можно было бы назвать радостным. Но, увы, это не могло затмить эту вселенскую тоску, не желающую покидать уютное тело измотанного парня. — Жаль, что ей не повезло…       — Не повезло..? Только не говори, что… — Феликс тут же осёкся, когда Хёнджин уныло зашипел, будто не хотел, чтобы эти слова произнёс именно младший, пачкая свои губы подобными фразами. В голове Ли всплыл отрывок гневного крика старшего на брата, вырванный из контекста ссоры. Перед глазами мгновенно предстала чёрная крыса в собственной крови, из нутра которой торчал ржавый гвоздь… Это понимание вызывало лишь головокружение и слабый приступ тошноты, застрявший в глотке.       — Видишь, как получается… — с нотками тайны начал вещать Хёнджин. Он без сомнений хотел слиться с мраком ночи, раствориться в темноте. Ли молча ждал, вылавливая в чужих глазах быстро потухающие искорки света, что отрезвляли захмелевшее от момента сознание. — Я — глушу стресс сигаретами и рисованием, он — выпивкой и размазыванием по полу невинных крысок… — он резко смолк, с сомнением кидая слегка прохладный взор за спину младшего, пытаясь разглядеть его квартиру сквозь портьеры. — Смею предположить, что всё разнообразие сладостей на твоём столе тоже не просто так там лежит… — по коже проходится неприятный холодок, вызванный отнюдь не ветром.       — Действительно, ты прав. Но… Хёнджин, ты правда меня не помнишь?.. — раздался тихий голос ослабшего Феликса. Он прятал покрасневший нос в чужом пальто, пока Хван, склонив голову набок, пытался понять, что младший имел в виду. Ли рассмотрел в зрачках напротив неприкрытое замешательство, поэтому решил дать подсказку, которая доведёт парня до истины. Он не мог ошибиться. — «Я кричал им, чтобы они не трогали его, но они продолжали жечь ему уши»…       Хвана заметно пошатнуло и ему пришлось упереться руками на перекладину, чтобы не рухнуть под ноги младшему. В памяти прояснилось давно забытое воспоминание. Эти слова говорил ему в далёком детстве маленький черноволосый мальчик с брызгами веснушек на порозовевших от бега щеках. Он с неистовой силой врезался в него, а потом проплакал на его плече целый час, истошно завывая в чужую шею. На все вопросы он реагировал однообразно, скуля лишь: " Они убили его! Убили! Я кричал им, чтобы они не трогали его, но они продолжали жечь ему уши! Они… Они… Они издевались над ним, пока у него не вытек глаз… Помоги мне!». Когда Хёнджина привели на то место, где проходило жестокое истязание, он чуть не выплюнул желудок. Мальчик вынес из травы малюсенькое тельце котёнка, из которого выбили всю жизнь. Всю его оставшуюся шерсть покрывала запёкшаяся кровь, а на мордочке не оставалось живого места. Глаза действительно не было, весь рот был перепачкан бурой жидкостью. Едва успокоившийся мальчик вновь залился слезами, прижимая маленький трупик к груди, напрасно пытаясь вернуть его к жизни. Старший не знал, как следует поступить, поэтому упал на землю и судорожно стал выкапывать яму, нашёптывая отрывистое: «Мне жаль…». Они похоронили его, но после ещё долго не могли успокоиться, сидя около могилки на коленях.       — Неужели… — прошептал парень, не в силах поверить в то, что это правда.       — Хёнджин, я никогда не говорил тебе, но… мне каждую ночь снятся кошмары… — Феликс вдруг почувствовал на себе непосильную тяжесть, поселившуюся где-то в груди. От этого ощущения хотелось сбежать. — Я не был на его могиле с того дня, как мы его похоронили. Каждую ночь я проживаю заново тот день, чувствую, как они удерживают меня и заставляют смотреть на то, как он умирает в их руках… — на его глазах сверкнули слёзы, что не успели покатиться к уголкам губ, задерживаясь на ресницах. — Я устал… Что мне делать..? — дрожь в голосе не унималась. — Меня очень…очень пугает, что он погиб по моей вине… Я ведь мог их остановить…       Хван мгновенно потушил сигарету, размазывая пепел по железной перекладине, и не спеша сделал шаг к загнанно дышащему Ли. Тонкие руки опустились на чужие подрагивающие плечи, слабо сжимая их длинными пальцами, не осмеливаясь притянуть к себе. Кадык быстро задёргался в попытке сглотнуть образовавшийся ком, но ничего не выходило. Младший плавно выдохнул через нос, прикрыв глаза.       — Прошу, ничего не говори.       Старший не успел опомниться, как его рывком подтянули к себе и он получил невесомое прикосновение в губы. Их приятно жгло горячее дыхание, а свитер на груди крепко сжимали тонкие пальцы, согретые в пальто. Хёнджин застыл, с лёгким преждевременным испугом смотря из-под длинных ресниц на Феликса, что с удовольствием прильнул к нему, с доверием прикрыв сверкающие в лунном свете глаза. Сердце пропустило удар. Ли, пребывавший в столь отчаянном ожидании, вдруг почувствовал, как его талию аккуратно обхватили притягивающие к себе ладони. Хван ожил. Его губы целовали чувственно, трепетно, желанно. От этих наполненных наслаждением ощущений хотелось приблизиться к чужому телу непозволительно близко и слиться с ним воедино, более не обращая внимания на то, что их волновало на протяжении всех этих лет. К чёрту!       Не отрываясь друг от друга, они неловко крадутся в квартиру, наощупь пытаясь не наткнуться на мешающую мебель. Младший крепко цеплялся руками за чужое тело, сжимал одежду, пытаясь удержаться на ноющих ногах, и невесомо пробегался мягкими подушечками пальцев по выпирающим ключицам, обтянутым молочной кожей. Притягивать и влечь. Схватить и…не отпускать?       Прижав парня затылком к ярким зарослям восковых маков, Хёнджина передёрнуло всем телом. Глаза резко распахнулись и в его зрачках застыли созвездия, которые он сам и нарисовал на чужих тёплых щеках. Под ладонями Феликса бешено стучало сердце, готовое в эту же секунду разорвать на мелкие части, заливая все внутренности алой кровью. Красные маки снаружи и внутри — разве об этом слиянии всё время грезил парень?.. Хван отстраняется быстро, словно от огня, подносит длинные фаланги к чуть припухлым губам. Саднят. Взгляд бегло скачет по лицу слегка растерянного Ли, у которого порозовели даже кончики ушей. Хван отводит голову в сторону, не решаясь заговорить. Младший аккуратно подносит руку к его лицу, рвано выдыхая через приоткрытый рот, пытается ухватиться за чужой подбородок, но на него вновь бросают взгляд, наполненный чем-то мутным, будто ненастоящим. Тот взгляд включил в себя все самые важные слова, что не хватало храбрости сказать вслух.       Хёнджин ушёл. Ушёл, оставив Феликсу возможность сжаться в укромном углу на скрипучем полу, и накрыться тёмным пальто отца, из которого постепенно уходил тот столь желанный жар. Из квартиры неожиданно исчезли все звуки: даже холодильник с пониманием перестал противно гудеть. Эта тишина становилась всё более невыносимой, будто пыталась вынудить парня начать невозмутимо задаваться вслух вопросами, на которые не ответят даже спрятанные под старомодными обоями стены. Хван не просто так шептал на грани слышимости. В этом не было смысла, Ли окончательно потерялся. И совершенно неясно: в себе ли, или в чёрной плотной ткани, в которую был с уничтожающей любовью закутан. Не в силах подняться, Феликс лишь плавно моргал, устремив свой неподвижный взор на обессилевшие руки, покоящиеся на чужой, оставленной, слегка помятой одежде.       Задумка начинать насильно наполнять свой желудок сладкой гадостью была торопливо прогнана из блондинистой головы, которая так безжизненно повисла на шее. Его желудок был готов сам себя выплюнуть, что уж говорить о еде…       Феликс не мог даже заставить себя горестно заплакать, зарываясь лицом в чужое тёплое пальто, которое он бессознательно сжимал в ослабших руках. Невыносимая головная боль лишь усилиться, если горячая слеза несдержанно сорвётся с длинной ресницы, оставшись влажным пятном на чёрной ткани. Ли не подавал никаких признаков жизни, с отчаянием желая в глубине души не слышать собственного загнанного дыхания, с каждым вдохом становившимся всё более раздражающим. Страх перед слишком дорогой ценой за своё неверное действие заставлял его пребывать в долгом ожидании неминуемого сгнивания. Было жутко от этих мыслей. Парень не мог подняться с пола очень долгое время, всё продолжая воспроизводить в своём сознании те испытанные ощущения, на пару мгновений даровавшие ему запредельное счастье, растворившееся столь быстро. Кровь шумела в ушах в попытке заглушить учащённый пульс, отстукивающий в висках. Всё хорошее ушло из квартиры вместе с Хёнджином — хранителем космоса в стержнях.       Пробыв долгое время в беспокойном немом испуге, Феликс, держась обеими руками за стену с нарисованными маками, наконец смог встать на подрагивающие ноги. Усталость становилась всё более неподъёмной. Она обвивала его руками, отчаянно пытаясь вразумить парня, повалив того на холодный голый пол, где лепестками рассыпалась восковая стружка. Ли, будто ходячий полусгнивший мертвец, пошатываясь в разные стороны, зашаркал босыми ногами по паркету. Гремя костями он подошёл к дивану, где между больших подушек покоился мобильный телефон, и, тяжело рухнув на пружинистую поверхность, тут же схватился за него. Грудную клетку обжигало, когда пальцы судорожно нажимали по тусклому экрану, по памяти безошибочно выстукивая нужную комбинацию цифр. Феликс был в гнетущей растерянности, не уверовав в то, что из его глотки сможет вырваться хоть один обнадёживающий бессвязный хрип. Руки, словно движимые таинственной силой из вне, тянутся к влекущей кнопке вызова абонента. Личный ад начинается прямо сейчас, когда трубка крепко прижимается к его ушной раковине.       Звонки ползли медленно и апатично, нагоняя на парня всё больший страх и осознанность своей беспомощности. На языке остался привкус лёгкой юношеской наивности.       «Абонент не отвечает или временно недоступен» — спустя какое-то время заговорил неприятный роботизированный женский голос.       Всё кончено. Звёзды на щеках ощутимо холодели с каждым новым неудачным звонком недоступному абоненту. Сердце бешено стучало, его ритм чувствовался во всём обессиленном теле. Оно словно знало, что ничего уже не исправить и пыталось насладиться последними минутами жизни собственного глупого хозяина, принимая жалкие неумелые попытки позволить ему остановиться, подумать, пожить. Но Феликс был явно на тонкой грани, разделяющий его помутившееся восприятие с чистым безумием, которое сладостно упивалось состоянием, в котором сейчас пребывал парень. Шестерёнки заскрипели, Ли беспощадно ломался. Услышав собственное хриплое дыхание, выпущенное из приоткрытого рта, Феликс резко подался вперёд, судорожно откидывая на пол телефон. Продолжит, и телефон точно разорвётся в руках, перед этим несомненно расплавив мочки ушей. Лучше не будет никому.       Глазные яблоки заныли, захрустели от того, как их с силой вдавливали внутрь черепной коробки. Неприятная боль, сосредоточенная под глазами, была нацелена на тщетную попытку не позволить себе окончательно упасть в яму беспорядочных фантазий. Лихорадочная дрожь скакала по побледневшей коже, по которой медленно полз невыносимый холод. Хотелось полностью окунуться в беспробудный сон, чтобы пережить остаток сегодняшней ночи.       — Хватит на сегодня кошмаров… — тихонько сорвалось с дрогнувших губ парня, медленно выпустившего из тонких пальцев истерзанный телефон. Сбитое дыхание так и не восстановилось, когда он в тягучей потерянности стал плавно осматривать комнату, с осторожностью двигая головой. Не хватало ещё и шею свернуть.       Сделанные из ваты ноги неуклюже понесли пошатывающееся тело в ванную, откуда всегда веяло будоражащей прохладой. В эту ночь светлая плитка казалось намного холоднее, чем всегда. Оперевшись руками на края хрупкой раковины, Феликс на миг предался тёплому воспоминанию, когда слишком неумелые руки Хвана решились взяться за бутылёк с розовой тоникой. Они смеялись, пачкая пальцы и чёрные волосы парня в краске, а потом, когда они погрелись под горячим потоком воздуха из фена, Хёнджин кривил губы, глядя в зеркало, и с жалостливым поскрипыванием приговаривал: «Боже, я похож на баклажан…», когда на голове проявился не красивый розовый оттенок, а тёмно-фиолетовый, какими обычно бывают синяки. А Ли только и мог, что задыхаться от звонкого смеха и перебирать в ладонях чужие пушистые локоны. Но раковина и ванна сверкали белизной, «баклажановый» цвет давно вымылся вместе с утёкшей водой, а Хван добровольно ушёл с прижатой к губам ладонью, поэтому в зеркало смотреть не было абсолютно никакого желания. Да и кто захочет смотреть на собственный дышащий труп? Парень ведь не самоубийца.       Да даже если и самоубийца — плевать он хотел! Сколько раз он пытался бороться с кошмарами своими силами — сейчас не важно. Всё, что в данный миг бродило в его сознании — заветные таблетки, способные даровать ему заветный покой. В его дрожащих руках рассыпалась драгоценная возможность избавить себя от мучений, от которых каждая ночь становилась ужасающе пугающей, так почему бы не воспользоваться этой поистине прекрасной возможностью? Уголки губ слегка дрогнули, словно в попытке выдавить хоть что-то похожее на утешительную улыбку, но…для кого? В душе осталась болезненно ноющая пустота, которая лишь разрастётся, если он вновь попадёт в тот день, когда дворовые дети заставили его стать свидетелем смерти крошечного существа. А он был бессилен. Точно так же, как и сейчас.       Если примешь этот препарат — ты слаб.       И что с того? — именно с этой мыслью он нетерпеливо всыпает в рот всю горсть горьковатых таблеток, начиная предвкушать те ничтожные пару часов, что он проведёт в забытье. Таблетки заполняют глотку, дарят чувство удушенья и заставляют поморщить нос. Запрокинув голову назад, парень с трудом смог протолкнуть в себя засыпанную горсть препарата. Сухие таблетки, на которые не хватает слюны, царапают горло изнутри, ощущаются слипшимся комком в желудке, медленно завладевая юным телом. Сознание Феликса плавно покрывается дымной мглой, в которой уже ничего не удаётся разглядеть даже с большим желанием.       Привалившись спиной к прохладному углу, в котором вились наверх маки, он оставил своё тело, накрытое совсем чужим пальто, становясь первой упавшей звездой на собственном небе. Его солнце наконец зашло.

***

      Дни тянулись медленно, тоскливо, заставляя ежесекундно захлёбываться в своих мучительных страданиях. Дождь стучал по стёклам, беспрерывно стекал реками по дорогам, образуя глубокие лужи, вода в которых с неким трепетом колебалась из-за порывистого ветра. Небо полностью заволокло тёмными, почти чёрного оттенка тучами, что не позволяли ни единому лучику летнего солнца хоть на мгновение пригреть тонкую сырую веточку молодого деревца, впервые испытавшего столь холодные бушевания ветра. Он устрашающе выл в трубах, грубо срывал с ветвей нежные листочки и с небрежностью колыхал молодые бутоны алых роз.       Хёнджина трясёт, морозит. По тонкой открытой шее катятся к толстому вороту пальто множество ледяных струек. Мокрая одежда неприятно липнет к телу, дарит ощущение непередаваемого холода, от которого зубы едва ли не стучат. Парень с осторожностью сжимает в ладони букет прекрасных цветов, усердно стараясь хоть немного защитить нежные лепестки от ледяных каплей дождя, чтобы они не превратились из красивейшего подарка природы в уродливую рвань. Ливень усиливался с каждой минутой, а страшный ветер неугомонно трепал спутанные мокрые волосы, с которых непрестанно текла вода. Язык онемел, а сам Хван был не в силах выдавить из себя ни слова, даже не стараясь перекричать дождь. Он стоял в скорбном отчаянии, пытаясь найти в себе силы хоть что-то сделать и не стоять столбом. В сердце каждый миг колола драгоценная любовь, всё не покидавшая душу изнеможённого парня. Она умрёт вместе с ним, непременно умрёт.       В груди трепыхалась мимолётная радость, что ни одни коварные глаза не направлены в его сторону, не пытаются прочитать его чувства, не копошатся во внутренних органах. Как же он ошибался. Чужие потёкшие, слегка вываливающиеся из орбит глазёнки наблюдают за ним, с презрением окидывает искусственным взглядом. Крыса с жаждой мести впивалась в эти дрожащие руки, сотворившие её и запечатлевшие её нестерпимые муки. Назло ей, стеклянный взор парня не был направлен в её вспоротое брюхо, он предпочёл не вглядываться ей в кишки.       Губы Хёнджина содрогались в мелких судорогах, пока по ним стремительно текла холодная вода. Хван не осмеливался поднять взгляд, его глаза растеряли былое хладнокровие. Со временем он твёрдо решил для себя, что он обязан посмотреть на бетонную стену, разрисованную его собственными руками. Первое, что отпечаталось в сознании — кровавая каша, которую дополнял грязный ржавый гвоздь, раздробивший позвоночник бедного грызуна. Парню стало так головокружительно тошно от сего создания, что он растерянно проморгался и мгновенно направил отсутствующий взор на несмытые очертания чёрных угольных ушек, носика-сердца и незрячего глаза. Феликс так и не дорисовал его, хоть и пообещал выполнить задуманное. Но в этом нет его вины.       — Прости… — срывается с искусанных в кровь губ Хвана так приглушённо, что лишь дождь смог бы уловить это выдавленное жалкое извинение. Его обращение было боязливо и осторожно, словно его слова действительно дойдут до того, кому они адресованы. — Я так и не позволил тебе понять себя… Я и сам…себя не знаю, — с трудом удалось выпустить из себя шёпот, будто бы рот был зашит окровавленными нитями. Обстановка казалась чрезвычайно хрупкой, а оттого хотелось её продлить.       Трава угрюмо шелестит под коленями, насильно прогибаясь под весом опустившегося на неё парня. Хёнджин бережно укладывает сохранённый букет на сырую землю так, чтобы тонкие лепесточки слегка касались холодной серой стены. Розы мгновенно утопают в воде без возможности укрыться. На Хвана пристально с бетона глядит серый глаз, нагоняя страх и сожаления. Парень неуверенно тянется тонкими дрожащими пальцами к стене, аккуратно проводя по чёрненьким линиям самыми кончиками. На руках остаются тёмные пятна. Они выглядят как проклятие, которое наложили на него из ненависти. А в голове лишь одна мысль: поделом.       Вдруг за спиной слышатся кроткие шаги, будто бы кто-то крался с сильнейшим страхом спугнуть. Сердце болезненно сжалось в груди. Галлюцинации на отпускают его, ему несомненно вновь кажется. Парню становится всё хуже с каждым новым днём. Котёнок глядит в его блестящие огоньком испуга глаза так доверчиво, будто был готов защитить. А шаги лишь приближались. Хван игнорировал это, боялся вновь разочароваться и принять это за проказы больной головы. Когда шаги приблизились настолько, что позади отчётливо начало слышаться глубокое тяжёлое дыхание, на плечи нежно легли руки, с аккуратной бережностью поглаживая мокрыми пальцами.       — Хёнджин… — слышится тихо-тихо. — Пошли домой, пожалуйста…       Парня словно током ударят. Он теряется в непонимании, как ему следует поступить. Нужда в заботливом утешении и иллюзорном дремотном спокойствии накрывает его с головой, хоть по венам и растекается столь горестное понимание, что это бесполезно. Слишком глубокая рана так скоро не затянется. Будет кровоточить до тех пор, пока Хван не вскроет грудную клетку и не вырвет себе сердце. Хотя, кто знает, может это произойдёт и не по его страстному желанию…       Хёнджин молчит выжидающе. Он не хочет показывать свои внутренности, хочет скрыть эту неумолимую дрожь, что содрогает всё тело от постороннего взгляда. Ноги давно онемели, не было сил даже для того, чтобы подняться. Алые лепестки медленно тонут в воде, пока парень сохраняет траурное молчание.       — Мне жаль, правда жаль, — слышится чуть громче, тревожа забитую мыслями голову. Эта жалость ни к чему, парня не должны жалеть. — Но разве он стоил этого..?       Хвана вопрос убивает изнутри, травит всё живое, что осталось спрятано где-то под кожей. Он не может представить, как можно позволить себе ответить на такое. Феликс значил для него слишком много: был человеком, ради которого можно было без опасений поверить в нужность своего существования. Слова скомкались в глотке, сиплый неуверенный хрип издался из груди:       — Он был первым, кому я смог довериться… — без тени лжи сознался парень, сквозь прозрачную пелену смотря на розы. Их красота сводила с ума, их значение — уничтожало. — Мне плевать, что ты сейчас сделаешь, но я… — из-за дождя не видно слёз, скатывающихся к уголкам губ. Тихие приглушённые всхлипы доносятся до человека, стоящего рядом. — Я его любил… Правда любил…       Но человек рядом был трезв, услышанные им слова не произвели особого впечатления, он мог догадаться. Хёнджин несколько дней сидел в сумраке, апатично вглядываясь в свои руки, на одной из которых поблёскивало малюсенькое красное пятнышко, которое он боялся стереть. Он был похож на одержимого, помешанного на своей печали. Сегодня он резко, без предупреждения сорвался с места, покинул дом, совсем не обращая внимания на бурный ливень, оказался на коленях около «убитой» крысы, незрячего кота, рассматривая специально купленный букет. Он выглядел страшно потерянным и одиноким, пытаясь найти хоть одно укромное местечко, где он сможет ощутить то незримое тепло, что наполняло это место ранее. Его взгляд бегал с небрежного рисунка углём на молодые розы — символ нестерпимой любви, разрушающей его смертное тело.       Парня притягивают к себе столь заботливо, будто не существовало этого безутешного горя, что обрушилось на парня так неожиданно. Чужие холодные руки прижимают его мокрую от воды голову к себе. В нос не врезается резкий зловонный запах перегара, чувствуется лишь аромат дождливой сырости, которой наполнены измученные сигаретным дымом лёгкие.       В голове проносятся негромкие боязливые слова: «Прости…меня…», что вновь были очередной галлюцинацией…       Но, несмотря на это, тело содрогается в немом плаче. Глотка зудит в отчаянном желании испустить истошный крик, чтобы барабанные перепонки брата лопнули, а мозги Хёнджина из-за давления размазались по нарисованным внутренностям злопамятного грызуна. Вот оно — настоящие искусство, находившееся столь близко. Но что-то смыкало его губы, не позволяло ни единому звуку вырваться из груди и показать в кои то веки заботливому старшему брату всю свою боль, накопившуюся за все эти долгие годы.       Его крохотный уютный мирок погиб вместе с Феликсом. Хван долго не протянет под его развалинами, ведь его совсем скоро придавит огромным обломком голубого неба, а милые голубки живо склюют глазные яблоки. Судьба — страшная штука, но приложить руку к жизненному пути другого человека — куда страшнее.       Ледяной ужас сковал его по рукам и ногам. В голову закралась безумная мысль, шипящая приглушённым змеиным шёпотком: убийца… Но сердце, с таким трудом сохраняющее прежний ритм, всё боролось за никчёмную жизнь, которая теперь казалась сокровенной. Тогда, когда парней нежно оплели тонкие узы маковых стебельков, Хёнджин заткнул внутренний голос и со страхом сбежал, подобно побитой собаке, совсем не заботясь о том, какую боль причинил своим уходом тому, кто с таким усердием продолжал оставаться рядом. Но сейчас, наконец прислушиваясь к струнам собственной души, он клянётся, что никогда не забудет о звёздном юноше, с которым он провёл лучшие часы своей жизни, уплетая из его рук столь ненавистный ванильный зефир.       А дождь всё не переставал омывать тонкие лепестки ароматных роз своими ледяными каплями.

Конец.