***
— Тебе не обязательно было меня проведывать, знаешь ли. — Не проси невозможного, Майки. Иерархия есть иерархия. Как я могу давать тебе советы по дисциплине, если сам её не соблюдаю? Яблоки, которые он притащил, были пахучими и явно вкусными, учитывая как обильно сок так и скользил по чужим пальцам. Сано ел совсем недавно — Дракен ушёл буквально двадцать минут назад, а его новый гость пришёл как раз вовремя, чтобы заменить его. Не то чтобы сам Дракен об этом знал. У этого его друга была отличная способность подбирать момент для разговоров наедине. Удивительная вещь. — Ты выглядишь лучше, чем я того ожидал. Парень сидел на стуле чуть ближе к окну, медленно счищая с фруктов кожуру одной длинной, идеально ровной полоской — сразу было видно, когда кто-то хорошо умел владеть ножом. По крайней мере кухонным. Майки не комментировал его видимую тормознутость — уж кому-кому, а этому мальчишке с его травмами дозволялось небольшая ленца. Хотя бы когда они вдвоём. Интересно, сняли ли ему уже швы? Он совсем забыл спросить. — Эй, а у тебя теперь будет довольно крутой шрам, да же? — блондин с издёвкой заулыбался, чуть больше поворачивая корпус в сторону приятеля. Полоска кожуры, которая, казалось бы, будет идеальной, проходящей от верха до низу, внезапно со звучным шумом оборвалась и плюхнулась на дно удачно поставленной мусорки. Его собеседник пару секунд промолчал, фокусируясь то на яблоке, то на ноже, и потом продолжил своё занятие. — Будет, но почти всё под волосами останется. — А на таких шрамах разве что-то растёт? — Ты удивишься, как иногда можно с прической извратиться, чтобы даже такую... плешь не было видно. Голос был холодным, пропитанным металлом и тихой яростью. Его гость томил в себе немаленькую обиду на того, кто его так одарил напоминанием о себе на всю жизнь, и Майки не совсем его понимал. Ну шрам и шрам. Мужчину это только красит. Хороший шрам кого угодно визуально сделает крутым. Да и вообще, у всех в банде есть хотя бы парочка таких крупных следов увечий, и многие даже мечтали о крутом рубце, чтобы у них была своя, личная, собственная героическая история. Этому же парню такой подарок буквально упал с неба, а он ещё и недоволен. Хотя, может Майки смотрит на это с неправильной стороны. Его гость безумно сильно зациклен на своём статусе и репутации — это Майки понял с первого их знакомства. Возможно, сейчас он просто бесится, потому что считает, что сильно тут в чём-то проиграл? Что он потерял уважение своих людей, потому что позволил себе поймать (почти) летальный удар в башку? Забавный малой. — Не парься, все рано или поздно так получают на орехи, — Майки расслабленно откинулся на подушку. — Можешь считать это своей этой, как её... Иниц... Инц... — Инициализацией? — Да, иницыпизацией. Теперь ты точно свой пацан. Даже ребята, которые были на перепутье насчёт тебя, теперь ждут твоего возвращения в ряды, между прочим. — ...хм. — ... — ...О, спасибо, Майки! Я так рад это слышать, Майки! Его гость лишь усмехнулся. Ну, хотя бы настроение в комнате слегка приподнялось. — ...должен сказать, я удивлён, как тут всё хорошо обернулось. — А? Ты о чём? — не сразу понял Майки. — О Баджи Кейске. Он так легко пошёл в колонию вместо другого человека. Поразительная решимость у твоего друга. Многозначительно хмыкнув, Майки принялся с интересом рассматривать трещины в больничном полу. Он всё гадал, когда же эта тема будет поднята, и уже ждал... Интересных мыслей от своего собеседника. Они не были знакомы долго, но Манджиро быстро ощутил с ним довольно сильную связь. Была у этого парня такая манера разговора, которая так и цепляла чужое внимание, и нередко Сано видел, как он использовал одни лишь слова, чтобы добиться того же самого, что сам глава Тосвы выбивал из людей кулаками. В его банде почти все были довольно... «простоваты», как однажды выразился его друг. Они уже много раз обсуждали своё видение будущего для их коллектива (Майки часто устраивал такие беседы), но именно этот человек всегда оказывался впереди остальных в плане стратегий и тактик. Безупречные, продуманные идеи резко контрастировали с размытыми пожеланиями и размышлениями остальных его друзей. Они всегда были очень в тему и по времени, и по возможностям, и учитывали целую кучу различных факторов, о которых ни то что сам Майки, но даже Дракен не задумывался, а вот этот паренёк — пожалуйста, вот вам варианты расширения могущества на ближайшую декаду. И всё же, Майки пока ещё не особо внедрял его предложения. Не потому что считал их неэффективными, — вовсе нет, обещанный прогресс казался довольно очевидным ожидаемым следствием от таких нововведений, — но лишь по одной простой причине. Его планы всегда были поразительно жестокими. Безоговорочно действенные, механически правильные, теоретически исполнимые, но всё равно слишком, слишком жёсткие. Предложения такого рода никак не клеились у Майки с образом мечты его брата, поэтому он раз за разом их отвергал, отклонял, оспаривал. Но он всё же слушал. А когда ты что-то долго слышишь, оно начинает откладываться где-то у тебя в мозгах, прямо в подкорке, ровно в тех закромах и щелях, куда ты обычно не смотришь. И эти мысли, как острицы, или глисты, или опарыши, или какой-то подобный гад, они разом начинают напоминать о себе именно тогда, когда тебе это меньше всего нужно. Майки часто вспоминал его слова, когда уходил с головой в злобу. Желание кому-то навредить гармонично соединялось с фактической необходимостью кого-то изувечить. Кто сможет его обвинить в бесчеловечности, если и так будет понятно, что он всё делает ради блага Тосвы? Ради общего блага? Когда запал битвы немного сходил на нет и агрессия начинала ошпаривающими волнами стекать с него, Сано часто слышал обратные, успокаивающие речи от Дракена, от Эммы, от деда, от Такемичи, а теперь ещё и от... ... У Бровастой было необычное свойство мешать ему немешаемые эмоции своей компанией. Майки трудно было рассудить, успокаивает ли его компания брюнетки. Слишком часто в последнее время у него ненормально прыгал пульс, когда она (Сама! По своей воле! Ему даже не пришлось её запугивать!) заваливалась в эту унылую палату с гостинцами и с порога начинала плавно присаживаться к нему ровно на уши, болтая про всякую всячину. Непонятно было только одно — какого чёрта он может нормально общаться со всеми своими друзьями, а с ней одной у него развивается эта странная тахикардия? Глисты его так реагируют на её бычьих цепней или что? Она однозначно была самой необычной его подружайкой. ...Интересно, а придёт ли она се... — Что ты решил делать с Казуторой? ...Слишком уж часто он стал теряться в мыслях. И не вовремя. Если его собеседник это и заметил, то тактично не привлекал внимание к его рассеянности. — А-а-а. Да, в целом-то, ничего. — ...Ха? Ничего? — удивился парень. — Он ведь напал на твоих людей. Из-за него забрали твоего капитана. Он взял заложника... — Ты всё верно говоришь. У меня руки чешутся свернуть ему шею. Воздух уже наколялся. Майки чувствовал неудовольствие своего собеседника, и видел чего ему стоило не задавать слишком резких вопросов. — Но ты ничего с этим не сделаешь. Сказал тот, констатируя раздражающий его факт. Как же с ним сложно. Майки пытался подобрать слова. Даже не объясняющие его позицию слова, не красивые слова, не ободряющие и не отвлекающие. Просто слова. Как же с ним нереально сложно. Было трудно передать языком сами чувства, которые Майки периодически испытывал к Казуторе: притом как до недавних событий, так и после них. А ведь буквально на днях он втирал Дракену и Бровастой о том, как он не хотел терять слишком много людей за раз. Как он спокойно взял и отпустил те тяжелые обиды, которые сломали бы обычного человека и превратили бы его в жалкое, мстительное существо. Майки соврал. Или же он всё же рассказал им тогда правду? Трудно было понять, он слабо следил за собственным трёпом в тот момент. Одновременно и брехал, и нет. И лицемерил, и не очень. И надевал на себя маску возвышенного святого, и был при этом намертво прикован к земле. Дракену и Азуми он показал лишь светлую, приятную часть себя. Такую, которую не стыдно использовать, чтобы поднять дух и без того поникшим приятелям. Он физически не имел права показывать себя слабым, если хочет подарить своим близким чувство постоянной защищенности, если хочет быть для них поддержкой и опорой. Никто не должен был видеть, каким животным он может быть. Никто не должен был знать, сколько ночей он провёл, засыпая под грёзы об умирающем от его рук Ханемии. Да и не только о нём. Пе-ян, Па-чин, Мицуя, Дракен, Такемичи, Эмма, дедуля... Стоило ему лишь слегка разозлиться на кого-то из друзей, — на ближайших ему людей, на его любимых, на его драгоценных товарищей и семью, он ведь ради них живёт, он ведь ради них всё делает, он не сможет!... — стоило лишь малейшей гадости взвинтить ему мозг, и его тут же несло мыслями в ужасную, пугающую сторону. «А что, если я сейчас просто разобью тебе башку?» «Я ведь могу просто свернуть тебе шею. Тогда мне не придётся париться.» «Сильнее. Я ведь сильнее тебя в разы. Что ты о себе возомнил?» Чернейшая злоба на, казалось бы, такие мелочные обиды. Сильнейшая, концентрированная ненависть. Направленная на его главные сокровища в жизни. Если даже они получают от него такую долю, то чего уж говорить о людях, к которым он симпатии не испытывает? Она, эта неописуемая, сковывающая тело по суставам злость, — всегда появлялась из ниоткуда, наваливаясь на него, как сугроб в середине жарчайшего августа. И так же быстро, как эти идеи появлялись у него в голове, так же быстро Майки старался их погасить, задушить, усмирить, забыть, унять, игнорировать, а иногда у него это даже получалось! Но, к сожалению, побеждал он далеко не всегда. С Казуторой он много раз прыгал по лезвию ножа, не давая себе сорваться в мстительном порыве. Не позволяя себе требовать для него строжайших приговоров в суде. Давя на корню любые тёмные слухи о нём, прорастающие в их бандитском коллективе. Подавляя в самом себе желание найти Ханемию и разорвать ему зубами глотку. Он ведь действительно имел силу, чтобы навечно избавиться от такого бельма на своём глазу. И возможности тоже имел, — «А мог бы иметь и ещё больше», частенько шептало ему на ухо чудовище по имени Эго, застывшее над его спиной. Иногда это эго приобретало вполне человеческую форму. Например, оно не раз уже говорило с ним через этого самого мальчика, сидящего сейчас напротив него. Всем ведь приятно слышать оды о своём великолепии? О своей мощи? О своём потенциале? Майки был горделив и высокомерен, и его собеседник часто использовал это в свою пользу. И всё же, как бы не был велик соблазн упасть в полный тоталитаризм, сейчас для Майки значительный перевес имело мнение людей, которым он реально доверяет — Дракен (а теперь ещё и плакса-Такемучи, к удивлению) уже давно засел в его груди заместо сердца. А к сердцу нужно прислушиваться. Майки всё ещё желал быть человеком, на которого его дорогие люди смогут смотреть, как на оплот безопасности. Как на кого-то, на кого можно положиться. Он хотел быть лучшей версией себя. К тому же... По какой-то причине, хотя он и кошмарно горевал по потере Баджи из строя (уже второй его капитан, и снова за решёткой), но... У него не было того шокового состояния, в которое он впал, когда от них забрали Па. Сано долго ломал голову: в чём же дело? Не мог ведь он настолько быстро охладеть к таким ужасным событиям? Не мог ведь он просто... наплевать на проблемы его старейшего друга? Но потом, когда он в очередной раз проснулся в холодном поту, а перед глазами всё ещё стояли размытые образы из его снов: бездыханно лежащий Казутора,— люди ведь не лежат в таки позах, его шея, его шея, — Мицуя, рвущий на себе волосы, но Майки не понял ни единого слова, которые тот кричал, — все его друзья что-то верещали вместе с ним, против него, на него, за него, — Такемучи, Такемичи, выглядящий таким виноватым, — и опять. Он. Тот затхлый дом, куда он возвращается в каждом своём кошмаре. Он наконец-то понял, кто именно там жил. Он понял, потому что даже был там в реальности несколько раз, хотя и ни разу не заходил вовнутрь. Он наконец-то понял, почему хозяйки там больше не было. ...хотя это и были просто плоды его больного воображения, заключение Баджи уже не казалось таким ужасным исходом. Поэтому он и мог позволить себе отвечать так расслабленно на столь щепетильные, казалось бы, вопросы. — Баджи бы точно не хотел, чтобы мы друг друга повырезали в его отсутствие, — вздохнул Сано. Какая же неприятная тема. — Большей причины мне не нужно. В Тосве уважают желания друг друга, для этого она и создавалась. Такемучи недавно напомнил мне об этом. Шлёп. ... Длинная яблочная корочка, которая должна была стать идеальной, во мгновение оборвалась и мусором упала на больничную плитку. Снова. Уже второй раз. Без одного мелкого, сверлящего глаза кусочка. — ...ты очень высоко ценишь мнение Ханагаки, — отчеканил холодный голос. — Он делает тебя мягким. Слишком мягким. Нереалистично управлять коллективом, останавливая себя такими идеалами. Но ты ведь меня слушаешь только тогда, когда в итоге ударяешься в стену, верно? Послышался тяжелый вздох, и парень наконец-таки передал Майки в руки тарелку фруктов. Отвернувшись от него, он пожал плечами, будто бы смирившись с какой-то несусветной глупостью. — Как бы там ни было, в итоге ты сам делаешь выбор во всём. Я приму твою волю, командир. Единственное, о чём я тебя попрошу... не дай таким решениям погубить свою мечту. — Не дам, можешь не волноваться. Кисаки лишь звучно хмыкнул, протирая лезвие ножа.***
Дома Азуми совершенно не спалось. Соседка, — та самая пожилая женщина, которую Баджи объявил своим кровным врагом, — уехала в гости куда-то к своей дальней родне. На весь жалкий «жилой комплекс» осталась всего она живая душа, да и то побитая. А ведь Азуми готова была поклясться, что до этого старуха ей не раз говорила, что семьи у неё нет... За окном неприятно завывал ветер так, что даже через щели в её прохудившемся деревянном полу так и лез гадкий сквозняк. Ощущение одиночества в такую погоду било сильнее обычного, но девчонке было не до влажной меланхолии — всё же Кога делом занята. Она сидела в скрючившейся позе, излишне сильно в концентрации стискивая иголку между грустно торчащих пальцев загипсованной руки — даже смена нитки в ушке оказывалась непосильной задачей, пока у неё была только одна полностью рабочая верхняя конечность. Снова она слюнявит ворсяной кончик, прицеливается, вроде бы попадает, и... — Да ёб!... — начала она уже было переходить на тончайший писк, почти что подпрыгивая на месте от раздражения, но вовремя остановила себя, звучно выдыхая. За время общения с хулиганами, которые используют нецензурную лексику чуть ли не вместо запятых в устной речи, Кога сама невольно подобрала и эту их пакостную привычку. Она скорчила лицо, коря саму себя — услышь её сейчас мама или старший брат, точно бы вымыли ей рот с мылом. А если бы это был её младший — то он бы ей всю душу съел за лицемерство. Она ведь его сама всю жизнь ругала за такое. Но, всё же, гораздо больше её бесило именно состояние её последнего творения. Подарок для Майки уже был практически, ну практически готов — всего-то пара мелких стежков осталась, только глазки для кабана зацепить нормально, а у неё всё сикось-накось только и шло. Она уже в третий раз переделывала их, но всё было что-то не то. Даже на самой ткани уже появлялись следы её исправлений, и она с ужасом думала, что придётся начинать вообще с нуля. «А ткань-то в этот раз дорогущая! Чёртов Майки!» Она в один момент даже почти пожалела, что взяла его с собой в тот магазин. Естественно этот мелкий козёл совершенно не смотрел на цену, когда выбирал материал для себя любимого. Тем не менее, с другой стороны, как бы она про себя его не ругала... Кога очень хотела его по-настоящему порадовать. Поступок, из-за которого он загремел в больницу, не давал ей покоя. Мало что на этом свете так выводило её на жёсткие, голые эмоции, как такая тупая самоотверженность: и тут она оказалась на принимающей стороне чужой доброты. Если остальные игрушки она мастерила качественно, но всё же на скорую руку, — это ж просто популярные безделушки для друзей, чего тут париться? — то тут она выжимала из себя все соки, в агонии дрожа над каждым нанометром кабаньего тельца, почти что под микроскопом анализируя своё создание на наличие несовершенств. Это был уже пятый кабан, которого она конструировала с мыслями о Сано Манджиро. И он всё ещё был недостаточно хорош. — Да блин! Да сколько можно! Чего ж ты... уродец такой корявенький... — почти что со слезами на глазах она докапывалась до неживой игрушки, будто бы та ей сможет пояснить за свою ущербность. Кабан издевательски молчал. Мало того, что её хваленый швейный талант будто бы оставил её и ушёл в закат, так ещё и голова всё не могла оправиться от событий текущего дня. И от всей той новой информации, которую она невольно получила. Против своей воли, между прочим, но спорить с кем-то, кто может вбить тебя в асфальт — так себе удовольствие. Дёрнул же её чёрт подлезть к этому Казуторе. Бандитские разборки интересовали её не очень сильно: она даже не знала названия популярных банд её собственного района, чего уж говорить об общетокийских авторитетах. Кто такие Мёбиусы? Какая такая Вальхалла? Почему японские бандиты так любили назвать себя заморскими словами? Казутора не умел складно разговаривать. Шёл откуда-то издалека, повторялся в мыслях, говорил обрывисто и с кучей похабного жаргона. Возможно, он просто отвык общаться с людьми после колонии. Можно было бы сделать ему скидку на его бандитское прошлое (и настоящее) и только что перенесённый... эпизод. Но более внятной его речь это не делало. Парень тогда прямо-таки силками заставлял её слушать последние сплетни о хулиганах, будто бы её это хоть как-то касалось... И реально же касалось, оказывается. Для неё вот, например, было довольно большой новостью, что охоту на неё объявил не только сам Казутора, а ещё и его непосредственный начальник. «Шинджи... Широ... А, стоп, Шуджи Ханма. Имя как у приличного офисного работника, а на деле-то сюрприз...» Сам Казутора, к сожалению, её остроумную шутку не оценил: и дурой обозвал, и морду страшную сделал, и снова по рёбрам заехал своими тонкими пальцами. А как ей ещё реагировать надо было? Начать плакать и дрожать от страха, что на неё спустили собак, как на дичь в сезон охоты? А плакать-то реально хотелось. Баджи же учил её быть сильной перед лицом опасности. И Азуми действительно показалась Ханемии сильной, пускай и безумно умственно отсталой. Лучше он и все ему подобные будут считать её клоуном, чем лёгко запугиваемой терпилой. Запугал он её тоже довольно успешно, к слову. Послужной список у этого Ханмы оказался действительно длинным и устрашающим, а криминальные заслуги его ужасной организации в паре слов описать никак не удавалось. «Ханма никогда никому не мешал кого-то гасить толпой, но сам не лез. Говорил, что скучное это дело. Объяснишь мне, почему гадить лично тебе скучным ему не показалось?» — спрашивал у неё парень. Азуми смогла лишь многозначительно вылупиться на него в ответ, да и пожать плечами. А что тут ещё добавить? Вроде бы имя этого человека как-то когда-то да мелькало в разговорах её друзей, а может быть и нет. Она будто бы впервые в жизни слышала об этом загадочном типе. Вот каким только образом она могла перейти ему дорогу, если они ни разу и не встречались до этого? Пришлось остановиться на версии, что он тоже просто желал устроить возгорание филейных частей в верхушке Тосвы. Кога звучно хохотнула на этом предположении Казуторы, ведь тот явно переоценивает степень её влияния на состояние банды; она была уверена, что даже сдохни она сегодня — её товарищи дружно всплакнут, сделают из неё новую крутую историю для морального поучения новых поколений коллектива, а потом будут жить дальше. Пока их ведёт такой повернутый на защите своих друзей персонаж, как Майки (который по секрету оказался довольно... мягкосердечным), в этом сборище хулиганов точно всё будет в порядке. Её доводы Казутору не впечатлили и он остался при своём мнении. Брюнетка теперь уже спокойно укольнула его (в безопасности своего сознания): «Ну и сам дурак». И всё же... Напрягает. Вся эта ситуация её напрягает. Напрягает до такой степени, что в обеденном созвоне с братом она уже была на грани пожаловаться. Слегка, самую малость. Но как она должна была это делать? «Эй, Ген-ген, братик мой любимый! Знаешь, тут такое дело... У тебя есть совет, как человеку нужно себя вести, если его пытаются ассасинировать малолетние организованные преступники? Спрашиваю для друга.» Звучало как что-то, за что она мгновенно получит прямой билет обратно в префектуру Саги. ... ...Ничего не изменилось. Она уехала так далеко от дома, чтобы забыть свои старые проблемы. А в итоге что? Только новых себе набрала. Братишка-Гензо ни сном, ни духом не знал даже про её всё ещё заживающую руку. Остальные домашние — и подавно. Для них у Азуми всегда были только хорошие, ещё более хорошие и даже отличные новости. А что до всех бед, которые навалились на неё в столице... Это просто мелкие детали, о которых даже вслух говорить смысла нет. Азуми слишком любила слышать, как родные искренне радуются её успехам. После всего того, через что она заставила их пройти в прошлом, как она может забирать у них это маленькое счастье? Радость иметь здоровую, весёлую, нормальную сестру, дочь и внучку? Даже этот мелкий гадёныш, их младшенький хулиган-Рейджи, имеет право не переживать о ней. Особенно на таком огромном расстоянии. Особенно, если все приключения на свою побитую задницу она успешно из раза в раз находит сама. ... «Я не знаю, что именно ты ему сделала,» — сказал тогда ей Ханемия. — «Но наш Второй явно лично заинтересован в том, чтобы с тобой случилось что-то...» Ханемия фразу тогда не закончил, многозначительно протянув паузу. Если даже такой... толерантный к насилию человек, как Ханемия Казутора, отводит от неё взгляд при одной мысли о её потенциальном «несчастном случае», но уготовлено ей явно что-то ужасное. Нелицеприятное и болезненное. Теперь, даже если недавние воспоминания никуда не ушли, даже если девичья кожа фантомно чувствовала сжимающие её руки и холодную остроту ножа, откуда-то из подкорки её сознания выглядывала маленькая мысль: а что, если Казутора по сравнению с тем парнем окажется... мягким? Сама об этом подумала, и сама же вызвала у себя дрожь от головы до пят. Какой смысл переживать о чём-то, что ты всё равно не можешь контролировать? Тем более... Тем более, что сейчас уже точно не будет никакого дебила, который рискнёт за неё подставиться под лезвие. — ...Майки такой тупой. Смотреть на недоделанную игрушку стало ещё неприятнее. Этот мальчишка смог без раздумий кинуться в опасность. Из-за неё это было или ради неё — не суть важно. Он смог. А она не в состоянии ему даже такую безделушку выродить, хотя он уже столько времени обижается и просит. Просто жалкое зрелище. Ну, зато она может хвастаться, что его подарок у неё съел больше всего умений, сил и времени. Такого хвастуна, как Сано, это может быть ещё больше обрадует. Прихлопнув себя по щеке, она снова принялась копошиться в своём маленьком коробке с пуговицами: больше или меньше? Выпуклые или плоские? Какие глазки лучше всего подойдут для такого подарка? Мелочовку она примеряла со всех сторон, в очередной раз впадая в перфекционистское помешательство. Кусала губы, строила кислейшие рожи, проклинала всё, на чём только свет стоит, пока (о, чудо!) не откопала-таки идеальные, прекрасно подходящие под её задумку кругляшки. Как же это приятно — видеть, когда твои неудачи превращаются в твою гордость. Как же это радостно, когда швы ложатся ровно там, где должны быть. Трясущаяся рука так и норовила соскочить с иглой куда-то в бок, но Кога была слишком сконцентрирована, чтобы позволить себе хоть малюсенькую ошибку. Не на этом труде. Не сегодня. И вот уже она обрезала ошмётки лишних нитей, проверила на прочность — идеально. Идеальнейше! Оно выглядит лучше, чем заморский промышленный товар — ни единого изъяна на её многострадальном кабане. Единственное, пришила она пока ещё только одну пуговку. Осталось не облажаться со вторым, а потом дело в шляпе. И она сможет подарить ему эту штуку на следующий же день! Нет, даже не на день — она придёт пораньше, обрадует его прямо с утра! Прямо перед выпиской! Нет, нет, с утра ей стоило бы сходить в булочную, отстоять там очередь — он тогда точно, точно-преточно, точно-точно-точно обрадуется! Может быть, ей даже станет не так стыдно смотреть ему в глаза после этого. Настроение летело вверх, а волнение и нестабильные руки (в данном случае, это ещё и рука — в единственном числе), как всем известно, между собой сочетаются неважно. — Хаб-ёб-аб-нет-нет-бли-и-а!... — Азуми тщетно пыталась словить выскользнувшую из вспотевших пальцев пуговку, но лишь бесполезно размахалась конечностями. И причинная вещица, и все остальные пуговицы в её арсенале предательски посыпались на пол вместе с перевёрнутым коробком. Такая музыкальная дробь об её дряхлый деревянный пол мгновенно лишила её всего запала, а на его место пришло опустошённое раздражение. Кога разочарованно треснула себя по лбу. — Да твою же... Вставать очень не хотелось, но пришлось — такой же идеальной пуговки у неё больше нет в запасе. Теперь надо искать в темноте её жилища такую крошку с её замечательным маленьким светильником. Вот здорово-то. С тяжёлым мычанием она опустилась на колени, ползая по полу с телефоном (удачно, что в нём был хоть какой-то, но фонарик). Гладить руками её облупленный пол было безумно неприятно. Даже Баджи на это жаловался, когда во время ремонта пришёл к ней с протянутыми ладонями, — и, как оказалось, просил он не дружеские объятия, как Азуми тогда показалось, а пинцет, чтобы вытащить десяток заноз, которые он тогда себе заработал. Снова вспоминает, снова плакать хочется, снова она раскисает...Чкр-чкр-чкр.
... Девушка замерла, словно поражённая током прямо в нервный ствол. Звук, настолько чистый и звучный, в тишине её ночной квартиры раздался громко, словно птичий крик в амфитеатре. От животного напряжения дыхание сбилось на мгновение, а Кога сжалась всем телом, стараясь не издавать ни единого шороха. Вслушиваясь. Неужто крысы опять повылезали? Она их только-только вытравила, откуда только мог идти этот мерзкий скрежет? Чкр-чкр-чкр-чкр-чкр... Противно и почти что незаметно что-то царапалось у неё... где-то. А давно ли? Это словно комар, который весь день бесшумно летал над твоей головой, но теперь, когда ты его уже заметил, его жужжание будто бы стало в миллион раз мощнее. Она защурила глаза, пытаясь рассмотреть хоть что-то на неровном полу. Если бы в эту секунду перед ней пробежала крыса... Да она бы её... Да голыми бы руками!... Чкр-чкр-чкр-чкр... Азуми мотала головой из стороны в сторону, а её чуткие уши смогли уловить направление шума, и она поворачивала лицо влево, левее, ещё левее... Чкр-чкр-чкр-чкр... ... ...Вверх. Чкр-чкр-чкр-чкр... ... Лёгкое пламя её бравады затухло даже без языков дыма. Невидимое существо, нарушившее её покой, это никакая не крыса, не таракан и не скрипучая деревянная доска. Азуми, в своём родном краю не раз сидевшая в засаде на дичь, теперь сама себя ею почувствовала. Чкр-чкр-чкр-чкр... Что-то скреблось ей во входную дверь. Кто-то царапал её замок. Звук металла о металл был едва ли слышимым, но он был, он точно был... Был же? Она же не придумывает себе? Неужели так сильно устала за вечер, что уже и галлюцинации пошли? Чкр-чкр... ...остановилось. Показалось. Да, да, ей точно это показалось. Кому могло в голову прийти заявиться в её нищенский район в такое время? Никому, вот кому. Её уставшая голова точно играет с ней злые шутки. Она не особо расслаблялась, лишь слегка выдохнула носом, распластавшись по колючему полу брюхом вниз. Но одного этого движения хватило, чтобы её затёкшие от напряжения конечности дали сбой — тот самый гадкий упавший контейнер со скрипом протащился по облупившейся краске, создавая много, много, слишком много шума. Мгновение всё было тихо. Два мгновения — тоже.Тук-тук-тук.
— Токийская полиция! Хозяева, кто-нибудь есть дома?Тук-тук-тук.
Из жара в холод, со сковородки да в огонь. Каждый волосок встал дыбом, а густая слюна комом встала в зажатом горле. Девочка не могла шелохнуться, сама земля казалась неустойчивой, а температура в комнате будто одновременно опустилась ниже нуля и прыгнула в зону кипения.Тук-тук-тук.
— Полиция! Вы слышите? Извиняемся за поздний визит, но нам срочно нужно задать вам пару вопросов! — голос был сладкий, мягкий, добрый. Вот только звучал он у неё из-за двери сильно за полночь. Даже глаза не могли метаться по углам — всё тело застыло в одной каменной позе. Каждая мышца тела налилась свинцом. Воздух, слегка надышанный и несвежий, казался откровенно ядовитым. Может, если она притворится мёртвой, то этот человек уйдёт? Никого нет дома.Тук-тук-тук. Тук-тук-тук. БУМ.
— Блять, тут точно кто-то есть? — шипящий рык, подавленный в громкости. У человека за дверью кончалось терпение. — Ты же сам сказал, что видел свет в окне, — не менее злой голос огрызался в ответ. Сколько их там? Кто они там? Зачем они там? Её новенькая дверь, — спасибо всем богам за Кейске и его золотое сердце, — стояла крепкой стеной между нею и не слишком профессиональной «полицией», пришедшей по её душу. Эхо, отдававшееся от ударов по преграде, отскакивало от стен квартиры прямо ей в череп. Отрезвляюще. Разжигающе. В животной панике Азуми затормошилась на полу, скользя коленями по чёртовым пуговицам, и чувствовала она себя не лучше, чем сельдь на магазинном кафеле — беспомощно, напуганно и жалко. Куда идти? Куда идти? Почему ей снова надо от кого-то бежать? Почему так скоро? Почему в её собственном доме? — Эй... — Слышу, слышу! Эй! — снова тарабанят, снова бьют ей по выдержке. Воздуха в груди критически не хватало, голова так кружится, всё так плывёт. Почему? — Хозяева, открывайте! У нас вся документация есть, визит к вам легален! Не заставляйте выпиливать дверь! Интересно, а с каких пор у японской полиции есть такие права? Права на такие пугающие угрозы? Кто бы там не стоял, особым мастерством в актерской игре они не отличались. Словно взбалдамошенная индейка Кога носилась по квартире, ища выхода, убежища, чего угодно: единственный ход из квартиры, помимо двери, — спасибо всем богам за Кейске и его золотое сердце, — был не просто закрыт, а приварен к стене насмерть. Невозможно зайти сюда с улицы. Невозможно спастись изнутри, если дверь недоступна. Какая ирония, что сейчас плод таких искренних, чистых благих намерений её и погубит. Зверь, запертый в клетке перед лицом охотника. Азуми мельтешила по доступным ей полутора метрам, словно безголовая курица, но идей как не было, так и нет. Её дверь, пусть и крепкая, но тоже имела свой предел. К тому же... — Блять... Открывай уже! — БУМ-БУМ-БУМ. ... Было страшно. Невыносимо страшно, сковывающе, пугающе. Удивительно, как она ещё не расплакалась — а хотелось, хотелось ведь, хотелось!... Хотелось позвонить домой. Хотелось увидеться с друзьями. Хотелось провалиться просто под землю, чтобы не видеть ничего из этого ужаса!... ... «Под землю?...» Маленькая, крохотная надежда посетила её, и очередное воспоминание о Кейске опять зубасто улыбалось ей. Не мешкая ни минуты, она непослушными пальцами одной рукой кое-как отодрала от пола многострадальную «дверку», которую Баджи ей соорудил накануне. Всего пара царапающих движений, а под ногтями от таких рывков уже неприятно стрельнуло, но брюнетку это никак не тормозило. Она залезла под пол целиком. Крышка над ней закрылась, как влитая. Щели между были такие малюсенькие, что сюда не попадали даже те крохи лунного света, которые мимолётом залетали через её окошко в спальне. Азуми была в абсолютной темноте. И попала она туда очень вовремя, потому что через пару секунд после её исчезновения послышался оглушающий взрывной звук. Она знала, она знала, она прекрасно знала, что именно могло издать такой шум, но признавать снова не хотела — только ещё больше утихла, сжимая челюсти до боли. Тяжёлые шаги глухим отражением отдавались в её убежище. Новые гости шустро зашли в её дом, неся с собой разрушение и обещание насилия. — И где она? — Прячется, где ж ещё? — половицы над головой делали голоса слегка кривыми, но оттого и более пугающими. — Тч. Тупая пизда. Ищи давай. Всё громче, и громче, и громче. Её квартиру разносили на части — она уже видела в своём сознании, как везде разбросаны её драгоценные вещи. Ничто другое, кроме полного хаоса, не могло сопровождаться такими ужасными звуками. Сжимая в ладошке свой полудохлый мобильник, Азуми жмурилась, кусала себя за щёки и дрожала. Сколько времени им понадобится, чтобы найти её лазейку? Один чёрт знал, а она узнавать не хотела. Позвонить. Позвонить. Куда-нибудь. Кому-нибудь. Хоть кому-то. Не с первой попытки, но она лихорадочно набрала номер полиции и молилась всем известным ей божествам, чтобы за звуками ломающейся мебели не было слышно её слезливых перешёптываний с оператором. Он был таким тихим. Неловкий щелчок её старой раскладушки, побитой временем и прошлыми хозяевами. Однако, даже такого мелкого нарушения спокойствия с её стороны хватило, чтобы приятные люди над ней среагировали на скорость.Б У М.
Ах. Теперь она не может это отрицать. Тот ужасный звук, с которым незнакомцы зашли к ней в дом. — Ты чего патроны тратишь?! Сейчас бы ещё в пол шмалять со злости, конченный. — ...подумал, что там крыса. — Сам ты крыса. Смотри, вон там ещё шкаф есть, давай... Они ведь не выбили её. Входную дверь. Нет, они её не выбили, как обычные хулиганы. Теперь этот факт тоненьким, тонюсеньким, но ядовитым лучом обжигал землю ровно около её головы. Почти прямое попадание. Им почти что повезло. Они прострелили ей замок. Теперь они почти прострелили её саму. Эти люди не собирались просто её побить. Не собирались ограбить или чем-то угрожать. ... Её гости пришли сюда, чтобы её убить.