in your eyes, i see—

      На оживленной улице ребёнок бросается прямо на него. Быстро поворачиваясь на пятке, Какучё разворачивается, чтобы увернуться от парня. Его глаза ловят что-то в руках ребенка, поэтому он хватает его за воротник и дергает обратно. Малыш визжит.                            — Это нехорошо, малыш, — говорит Какучё, — кража моего кошелька.                            — Фу, отъебись! — Малыш брыкается.                            — Язык, Ямагиши, — вмешивается другой голос, но не чуждый слуху. Тот, который вызывает улыбку на лице Какучё. Тот, что приносит утешение встревоженным сердцам.                            Тот, которого с нетерпением ждет Бонтен после ужасной войны с другой бандой — голос Ханагаки Такемичи. Нормально, обыденно, ничего экстраординарного, но это то, что им нужно в этой жестокой, хаотичной антиутопии.                            — Такемичи, помоги, — хнычет Ямагиши.                            — Верни Каку-чану его бумажник, — Такемичи кладет руку ему на бедро.                            — Но…                            — Я куплю тебе анпан позже. Приводи и своих друзей.                            — Хорошо! — Ямагиши в ужасе вглядывается в лицо Какучё, — Сэр, пожалуйста? Мой воротник?                            Такемичи вздыхает, — Каку-чан, ты не против?                            — Кошелек прежде всего.                            По его просьбе ребёнок вручает темный кошелек из своих маленьких ручек. Какучё срывает его с трюма, приподняв бровь. Потом отпускает ребенка. Он наблюдает, как тот заставляет себя исчезнуть в море людей.                            — Знаешь, они вытащат твой бумажник, — поворачиваясь к Такемичи, говорил Какучё.                            С губ Такемичи срывается тихий смешок, — Я и не жду меньшего.                            «Золотое сердце» как однажды сказал Ран, на что Коко возразил:                            — «Чертовски легко, чтобы им можно было воспользоваться»                            Потому что Коконой отказывался видеть в этом человеке крупицу доброты. В некотором смысле Какучё согласен с ним. Это место вне искупления. Проститутки бродят по улицам в откровенной одежде. Улицы усеяны использованными иглами и презервативами. Почти каждый переулок — это еще одно место преступления, где можно закопать улики.                            Банды, наркотики, проституция и насилие больше не являются частью общества. Они доминируют в обществе. Уродливо. Отвратительно.                      Однако, Такемичи совсем другой, по мнению Какучё. Свет улыбок и положительных эмоций. Ноет все время, но всегда имеет в виду хорошо. Щедр и добр ко всем, независимо от их внешности и личности.                            Луч надежды в этой антиутопии.                            — Чем я обязан этим визитом? — спрашивает Такемичи.                            — Босс.                            — Ах, конечно, — затем Такемичи указывает на свою мастерскую, — Заходи. Он спит в комнате.                            Мастерская находится между удобным магазином и пустырем. Для мастерской, в которой хранятся детали байков, аксессуары и текущие проекты, нанятые клиентами, это довольно мало. Какучё должен следить за своими шагами, пробираясь сквозь разбросанные по полу детали и следы масла. Внутри воняет жиром и металлом. Парень рассеянно трет нос. Отсутствие надлежащей вентиляции приводит к тому, что тепло задерживается в воздухе, которое плохо устраняется огромным шумным вентилятором в углу.                            — Прими предложение, Коко. Пусть сделает это место более удобным для работы. Не беспокоясь о просторах.                            — Коко знает, что делает — говорит Какучё.                            — Деньги никогда не проблема, — усмехается Такемичи, — Мне нравится, как оно есть. По-домашнему…                            — Да, даже мокрая рубашка? — Какучё морщится при виде задней части рубашки Такемичи, влажной от пота, — Конечно, домашняя.                            — Каку-чан злодей.                            Сзади есть дверь с вывеской «Только для персонала», ярко-белой на красном фоне. Тем не менее, это не офис и не место для быстрого сна. Вместо этого это — спальня Такемичи, в которой можно спать, обедать и просто находиться.                            — Эх, грустно, — думает Какучо, когда Такемичи открывает дверь.                            Небольшая комната освещена солнечным светом, проникающим через витражное окно, что придает ему причудливые оттенки; синий, фиолетовый, розовый, даже желтый и красный. С левой стороны находится ванная, едва вмещающая двух человек. Над головой крутится скрипучий вентилятор. Маленького шкафа недостаточно, так как под односпальной кроватью есть еще ящики, заполненные до краев. Рядом с дверью над столом висит зеркало. Стол завален едой на вынос, пивом и пепельницей, полной окурков. На стенах плакаты с женщинами в бикини и на байках.                            Санзу с гримасой спросил «почему витраж?», на что Такемичи просто подмигнул «Эстетично». Какучё давно знает, что Такемичи не умеет ладить с дизайном интерьеров и модой. Детская привилегия.                            Его взгляд падает на кровать. Видит мужчину, свернувшись клубочком, как зародыш, светлые волосы развеваются веером на подушке, лицо скрыто от глаз. Какучё вздыхает, разрываясь между облегчением и усталостью                            — Как долго он спит?                            — Пять часов, я думаю? Я почти закончил YM50 на улице, так что да, около 4-5 часов, — Такемичи подходит к кровати, — Он сказал, что плохо спал прошлой ночью. Я подумал, что должен оставить его в покое.                            — Да, но, — Какучё снова морщится, глядя на часы, — Встреча через час. Так…                            — Ах.                            Кровать прогибается под весом Такемичи. Какучё удивляется, как он смог проскользнуть сквозь защиту своего босса, словно Такемичи — исключение из тех обостренных чувств, отточенных годами крови и войн. Несоответствующие глаза Какучё следят за грязными пальцами Такемичи, запачканными засохшей смазкой и бегущими по белым локонам. Затем слушает его шепот.                            — Майки-кун, работай.                            Переполох. Тогда завиток становится меньше.                            — Да ладно. Ты спал достаточно долго. Вставай, — вовсю смеётся Мичи.                            — Нгх… — раздаётся сонный голос —…Нет.                            — Нет—нет. Вставай. Каку-чан здесь, чтобы забрать тебя.                            Приоткрывается глаз. Щелкает по Какучё, и, черт возьми, даже после многих лет совместной работы этот острый взгляд не перестает выбивать из него дыхание. Он задерживается на мгновение, но Какучё кажется, что это целая жизнь прежде, чем этот взгляд останавливается на Такемичи.                            —Должен я?                            — Да, Майки-кун.                            — Я не хочу идти.                            — Ты снова расстроишь Хару.                            — Меня не волнует Санзу.                            Вздох. Затем Такемичи улыбается: «Вот что я тебе скажу — ты идешь на эту встречу. Заворачиваешь быстрее, чтобы мы могли поужинать вместе. Звучит как план?»                            — Тайяки?                            — Да, мы сможем поесть и тайяки.                            —…Хорошо.                            — Хорошо.                            — Да, хорошо.                            — Молодец! — Такемичи довольный хлопает в ладоши — Сейчас, сейчас. Умойся и приведи себя в презентабельный вид. Вставай, вставай, Майки-кун!                            Со стоном он скатывается с кровати. Его первый шаг по полу неуверенный, но Такемичи достаточно быстр, чтобы поймать его, даже быстрее, чем Какучё, готовый прыгнуть вперед. Он сдерживает дрожь, когда его босс с помощью Такемичи, шатаясь, идет в ванную. Это зрелище не ново. Его босс, лидер Бонтена, печально известный своей силой и харизмой, которого многие боятся, владеющий половиной этой антиутопии, часто ослабляет бдительность по отношению к Такемичи. Будь то признак доверия или слабости, Какучё не пытается смотреть на это внимательно.                            Когда он весь вымыт и выглядит презентабельно, только Какучё выдыхает, сам не осознавая, что сдерживал дыхание. Растрепанные волосы, зачесанные назад, этот острый взгляд, несмотря на темные круги под глазами, харизматическая аура вокруг него, когда он продвигается вперед, словно он, наконец, возвращает Майки.                            Из уважения Какучё опускает взгляд вниз. Держит его там, пока Майки проходит мимо него.                            — Спасибо, что позволил ему поспать здесь, — поворачивается парень с лёгкой улыбкой к Такемичи.                            — Боже, это не имеет большого значения, — Ханагаки застенчиво почесал щеку левой рукой. Он усмехается, — Это чудо, что Майки-кун спрашивает об этом только меня. По сравнению с вашим вкладом в Бонтен, это — ничто.                            Ах, эта татуировка ханафуда, выбитая на запястье Такемичи, чуть ниже бьющегося пульса. Доказательство верности Бонтену. Майки. Какучё улыбается. Идёт к кровати. Берёт запястье Такемичи в свою руку и прижимается губами к татуировке.                            — Ты сделал так, так много, Такемичи.                            Краска заливает щеки Такемичи. Хитто считает это очаровательным, затем он уходит.                            

***

                                  Моти помнит это так, словно это произошло вчера. Первая встреча Бонтена с Ханагаки Такемичи.                                   Впервые Бонтен встретил Такемичи в заброшенном здании, стены которого были разрушены граффити и плесенью. Моччи вспоминает васильково-синее небо, вспоминает засохшую кровь на полу под начищенными ботинками, почти черную, как глаза Майки, контрастирующую с ярким солнечным светом. Вспоминает обезглавленные тела, казненные Санзу за предательство. Вспоминает хныканье ребенка на руках Такемичи, потрясенного и испуганного.                            Вспоминает огонь в голубых глазах Такемичи, когда он демонстративно скалился на них, отказался поддаться отсутствующему взгляду Майки.                            — Как я уже сказал, — прорычал Такемичи, — Такуя потерялся, вот и все. Он… он не знал, что вы, ребята, были здесь.                            — Ага, и мы тоже не знали, что где-то прятался ребенок… — Санзу пнул его в бок, носок врезался в ребро Такемичи, едва не задев трясущегося ребенка, свернувшегося в объятиях парня, достаточно сильно и больно, чтобы тот согнулся пополам, кашляя от боли. Слюна потекла по его обветренным губам.                            Несмотря на это, его руки оставались вокруг ребенка.                            — Впечатляет, — отметил Моччи.                            — Не в том месте… — кашлянул Такемичи, — не в то время. Это…всё.                            — Пробрался внутрь, когда происходила казнь? Слишком удачное совпадение, тебе не кажется? — Санзу маниакально ухмыльнулся и прижал окровавленное лезвие своего меча к горлу Такемичи, — А как насчет того, чтобы случайно оказаться рядом и поймать его, когда он крадется? Гребаная сказка.                            — Он играл.                            Еще один сильный удар в лицо оборвал Такемичи. Кровь хлынула из его носа. От удара глаза Ханагаки закатились, тело рухнуло на бок, и ребенок закричал:                            — Такемичи! — весь заплаканный и потрясенный. Его маленькие руки вцепились в плечо парня, — Такемичи, Такемичи!!! — мольбы пронзили воздух. У Моччи были намерения остановить безумие Санзу.                            — Боже мой, — поморщился Санзу, увидев кровь на своем белом кожаном ботинке. Он махнул мечом в сторону, лезвие сверкнуло в солнечном свете из разбитого окна, — И так, где мы были?                            Малыш перестал кричать. Вместо этого он обернулся, выпятив грудь, раскинув руки, и заплаканными глазами смотрел на Санзу. Сопли текли по его красному носу, в его глазах читался страх, но парень продолжал стоять на своем. Слова сорвались с его губ:                            — Не… не обижай Такемичи… Пожалуйста… Пожалуйста… Такемичи говорил «нет», но… Но я не слушал. Пожалуйста…                            — В следующий раз, малыш, слушай взрослых, — наводя лезвие между бровей парня, процедил Санзу.                            —…Нет.                            Моччи моргнул.                            — Нет…— и рука обхватила живот ребенка, дергая его обратно к израненному телу. Такемичи приподнялся, слабо, медленно, болезненно и накрыл парня собой, словно защитным одеялом. Кровь капала на пол. Его взгляд поднялся, встретившись с ними глазами,                            — Не… позволю тебе навредить Такуе.                            Царила тишина. По какой-то причине Моччи не мог оторвать взгляда от Ханагаки Такемичи, ошеломленный решимостью этих голубых глаз.                            — Ха, ты так сильно хочешь умереть? — Санзу хихикнул.                            Тишина.                            — Нет, я не хочу умирать. Но я также не могу позволить тебе навредить Такуе. Не в моих планах.                            Ухмылка исчезла. Санзу склонил голову набок.                            — Тогда я изобью тебя в месиво, а потом убью ребенка.                            Моччи знал этот взгляд. Это дерьмо означало — убийство. Внутри Моччи завыла тревога и он вмешался, взбешенный, хотя и не знал, что им двигало. Возможно, это был страх в глазах ребенка. Возможно, это был огонь в этих голубых глазах.                            — Санзу, хватит! Ты заходишь слишком далеко!                            — У меня нет причин слушать тебя, придурок.                            — Не в том месте, не в то время — вот и всё!                            — Он просто маленький ребенок, черт возьми!                            Санзу резко мотнул головой в ярости.                            — Ну и что…                            — Санзу.                            Одно слово спокойно произнеслось. Едва слышно. И все же достаточно, чтобы прорезать все, через напряжение, через отчаяние Моччи, через захламленный разум Санзу и это принесло абсолютную тишину, опустившуюся на них, как занавес. Харучиё замер на месте. Моччи слышал, как в ушах шумела кровь. Только один человек мог повлиять на них в такой степени.                            Майки.                            Шаг за шагом, в этих дешевых шлепанцах, Майки приближался к Ханагаки Такемичи. Прошел мимо обезглавленных тел, мимо Моччи, мимо Санзу и присел на корточки перед Ханагаки Такемичи. Он наклонил голову.                            — Разве ты не понимаешь, когда нужно останавливаться?                            — Нет.                            Без колебаний. В этом голосе тоже нет дрожи. Даже не вздрогнул, когда они встретились взглядами. Эти ярко—голубые глаза загорелись. Тревога внутри Моччи зазвенела громче, когда он увидел, как Майки провел большим пальцем по окровавленной губе.                            — Ты единственный в своем роде.                            Одно простое предложение от Майки, которое решило судьбу Ханагаки Такемичи в Бонтене. Обвитый вокруг них, как красная нить судьбы, один человек за раз, и, прежде, чем Моччи это осознает, Ханагаки Такемичи становится центром вселенной Бонтена.                            — Земля вызывает, Моччи, — голос выдергивает Моччи из полосы его воспоминаний и он оказывается перед мастерской Такемичи. Улыбка Ханагаки приветствует его.                            — Я потерял тебя там. Что у тебя на уме?                            Ты, хочет сказать, смелый, глупый ты, но он сдерживается. Вместо этого Моччи говорит:                            — Не было бы лучше, если б вы попросили порт напрямую поставить ваши детали? Более высокая стоимость, да, но, по крайней мере, это может сэкономить ваше время и энергию.                            — Нет, этим людям нужны деньги. Я подумал, что должен как-то им помочь, — Такемичи указывает на случайных людей, несущих детали из фургона в его мастерскую.                            — Вы ставите под угрозу качество. Эти «тараканы» не знают, как обращаться с этими частями. Не забывай, что некоторые из них — воры, — хмурится Моччи, когда слышит небольшой треск в мастерской. Затем он бросает предупреждающий взгляд на тощего подростка, который тянется рукой к дорогому двигателю тележки.                            — Руки прочь, малыш.                            Такемичи смеется своим воздушным смехом. Он сильно хлопает Моччи по спине.                            — Вот почему Акаши-кун послал тебя. Мне не нужно беспокоиться об этом, когда ты рядом. Я доверяю тебе следить за ними. Ты можешь сделать это для меня, да?                            …Ах, эти глаза, эта улыбка, слепая вера, Моччи очарован всем этим. Его рука двигается сама по себе и он сжимает пальцами левое запястье Такемичи, нежно поглаживая большим пальцем татуировку. Чувствует пульс под подушечкой большого пальца.                      В живых.                      «Я требую оплаты», — говорит Моти.                            Такемичи задумчиво мычит.                            — …Обеденное свидание? Я угощаю, — усмехается Ханагаки.                            Всегда есть, когда хочет еще, но Моччи ничуть не возражает. Ханагаки Такемичи, в конце концов, единственный в своем роде. Его губы изгибаются в нежной улыбке.                            — Стейк и вино.                            Неохота просачивается в голос Такемичи.                            — Хм, я надеялся на рамен…