* * * * *
В комнате на долгие секунд двадцать воцаряется молчание. Субин теребит бесцельно край своей серой футболки, пока Тэхён с Каем тихо переваривают услышанное. Он поведал им о Винсенте, о Ёнджуне, о поцелуе и своей реакции на него, о том, что они встречались после этого и о том, что его снова оттолкнули. — Окей, — вздыхает Тэхён. — Значит, с монстрами у тебя не лады. Субин кивает бросает на него взгляд. Друг все еще выглядит задумчиво, брови слегка нахмурены, а зубы терзают края кожи на губах. Кай выглядит менее встревоженным. — Даже опустив причины возникновения твоих проблем, — начинает он, — наверное, несложно догадаться, что тебе становится плохо, когда ты сам понимаешь, что начинаешь сближаться с кем-то, кто не… человек. Раз уж тебе все равно на незнакомцев, а вот дружбу тебе заводить сложно, значит, дело именно в твоем отношении. — Наверное, но… — Субин, подобно Тэхёну, уходит в размышления. — Я не сближался с Ёнджуном. Я не хочу с ним сближаться. — Но ведь ты не прогнал его, когда он пришел к тебе домой, — подмечает Кай. — Это значит, что ты уже относишься к нему не так негативно, как было изначально. Даже если речь не идет о любви до гроба, это же тоже можно назвать сближением. Кай прав. Субин относится к Ёнджуну далеко не так недоброжелательно, как было в момент зарождения их странных отношений. И, ко всему прочему, он умолчал о своем сне и о том, что делал и о ком думал после него. Вероятно, там уже трудно будет поверить, что Субин ничего, кроме отрицательных чувств, к Ёнджуну не испытывает. — А когда он приходил, — заговаривает вдруг Тэхён, вернувшись в общее обсуждение, — как ты себя чувствовал? Почему не выгнал? От тебя я всегда слышал только то, что ты его терпеть не можешь. — Мне стало его жаль, — признается Субин. — Потом, как оказалось, не зря, — он вспоминает лицо Ёнджуна, когда тот рассказал, что его избил дядя, и внутри все снова сжимается, будто он слышит это впервые. — И все? — Тэхён глядит на него пристально, заставляя отвернуться. Перед глазами у Субина встают воспоминания о том, как он касался Ёнджуна абсолютно добровольно, никем не вынужденный, и что ему хотелось еще. После этого, конечно, ему стало хуже, но убеждать себя в том, что это ничего не значило, будет странно. — Нет, — он отрицательно качает головой, больше ничего не поясняя, потому что тот, наверное, и так все поймет. — Ну вот и ответ. — Я уже понял. Субин сглатывает, чувствуя, как активно начинают работать внутренние его механизмы. Как скрипят заржавевшие детали, издавая отвратительные скрипы, как звенит железо огромных шестеренок, и его скрежет посылает по телу мерзкую дрожь. Он отчаянно противится осознанию того, что неравнодушен к Ёнджуну, но с каждым днем делать это становится все тяжелее, и этот факт заставляет все внутри ныть от тупой холодной боли. — Я не понимаю, что мне делать, — признается Субин опустошенно, глядя в выключенный экран телевизора. — Я не хочу всего этого. — Чего конкретно? — уточняет Тэхён. — Чувств к нему. — Потому что?.. — Потому что они делают мне плохо. — А если бы не делали? Субин не знает, что было бы, если бы не делали, потому что они делают. Он не знает, какая была бы у него жизнь, если бы он был хоть капельку более здоровым в башке, поэтому и догадки об этом никогда не строит. Ему приходится справляться с тем, что есть в реальности, а не тем, что могло бы быть гипотетически. — Я понял, — в очередной раз вздыхает Тэхён. — Терапевт — это позорно, да? — выдает он без злобы. — Не сейчас. Мне нужно дело раскрыть. Я не могу одновременно и тем, и другим себе голову нагружать. — Хорошо, — тот терпеливо кивает. — После того, как раскроешь дело, позволишь мне помочь тебе с этим? Субин понимает, что Тэхён подразумевает финансовую помощь, потому что сам он стоимость сессий просто не вывезет, и крепко задумывается. — Прошу тебя, — тот кладет свою руку на его плечо. — Ты ни в чем никогда не даешь себе помочь. Вообще никогда. Я больше не могу наблюдать за твоими ежедневными страданиями, правда. Психолог в участке — это круто, конечно, но во-первых, я сомневаюсь, что ты хоть раз в его кабинете был, а во-вторых, в твоем случае нужна тяжелая артиллерия. Пообещай, что дашь мне найти тебе хорошего специалиста, ладно? Субин не знает, может ли сделать такое обещание, поэтому молчит. В душе и голове у него все настолько перемешалось, что одна эмоция стала неотличимой от другой, и теперь он вообще не понимает, что ощущает. — Окей, без обещаний. Просто согласись хотя бы допустить такой вариант развитий. Хорошо? Субин кивает, и на плечо ему ложится чужая голова. Он бесконечно сильно благодарен своим друзьям за участливость, но еще не может перестать чувствовать себя бесконечно виноватым. Он знает, что, наверное, нормальные люди так много не переживают по поводу того, что сильно нагружают своих близких людей, но просто не может перестать. Это давно стало привычкой. — Меня немного задолбало то, как он себя ведет, — снова заговаривает Субин. — Ну это не новость, — бормочет Тэхён в ответ. — Да, но я не понимаю, что мне сделать, чтобы его отношение не менялось так сильно буквально за ночь. — Ты сам уже сказал, — встревает Кай. — Его отношение к тебе меняется. Я думаю, что ты сам ничего кардинально отличающегося от обычного не делаешь. У него же своя голова на плечах, свои мысли, своя жизнь. Ты не можешь знать, почему он так поступает, и не должен перекладывать на себя ответственность за это. — Согласен, — кивает Тэхён. — Единственное, что тут можно предпринять, это запастись терпением. Ёнджун, как и ты, очень закрытый, поэтому ни ты, ни тем более мы не сможем сказать, отчего он так себя ведет. Можешь просто немного абстрагироваться, вы же не всегда будете это дело расследовать. Когда-то нужда в вашей связи пропадет. Субин кивает, но понимает, что абстрагироваться он не сможет. Его волнует отношение Ёнджуна к себе. Ему не нравится встречать безразличие, гнев, игнорирование. Ему нравится, когда Ёнджун спокойный и сам идет на контакт, и он этот контакт пытается встречать нормально, но почему-то это отталкивает того еще сильнее. Возможно, Ёнджуну надо дать самому разобраться в своих чувствах, а не переносить фокус только на себя. Сообщение от него приходит где-то между четвертой и пятой серией сериала, в который Субин с друзьями нырнули после окончания душеизлияний. Он говорит, что заедет за ним, чтобы они вместе отправились к Тэяну, и просит быть готовым через десять минут. Субин собирается, прощается с друзьями и выходит на улицу, чтобы успеть покурить перед чужим приездом, но прямо у подъезда встречается с припаркованной машиной. Ёнджун курит, оперевшись спиной о дверь своего автомобиля, и поворачивает голову в его сторону, ничего не говоря. Субин подходит ближе, становясь напротив, и оглядывает прибывшего. Глаз не видно. — Может, снимешь, наконец? Он указывает на очки, и Ёнджун встречает его вопрос как обычно — молчанием. — Вообще разговаривать со мной не будешь? — Субин начинает откровенно раздражаться. Как маленький себя ведет. — Зачем? — Чтобы коммуникацию вести? — он скептически поднимает бровь. — Зачем ты хочешь их снять? — Чтобы видеть тебя, а не две пластиковые лужи. Ёнджун пожимает плечами и сам стягивает с себя аксессуар, тут же опуская взгляд в мокрый асфальт. — Натренировался? — вопрошает Субин, рассматривая напряженное выражение чужого лица. — Ага. — В этот раз я хочу быть внутри и слышать, о чем вы говорите. — Зачем? — Ёнджун наконец поднимает на него глаза. Брови его нахмурены. — Потому что я веду это дело? — Субин действительно не понимает, что такого удивительного в его желании. — У тебя есть способность контролировать его волю, и ты хочешь, чтобы я пустил тебя туда одного? — Не доверяешь мне, — тот усмехается, но совсем не по-доброму. — Ну, другого я и не ожидал. — Твое нежелание меня брать мало помогает выработать это доверие, знаешь? — Это я знаю. А ты должен знать, что я могу сделать то, что считаю нужным, и ты ничего не сможешь предпринять. — Ты снова мне угрожаешь? — Субин сощуривает глаза. — Для чего? — Я не угрожаю, а напоминаю, что ты продвинулся так далеко только благодаря мне, и я имею полное право разговаривать так, как хочу. Без тебя или с тобой. — Ты не можешь запретить мне там присутствовать. — Да ладно? — брови Ёнджуна слегка приподнимаются, а губы его принимают насмешливый изгиб. Через несколько секунд его взгляд темнеет, и он произносит: — Поцелуй меня. Субин снова это ощущает: звенящий гул в ушах и сотни, тысячи версий одного и того же приказа, озвученного Ёнджуном. Он чувствует, как горячим импульсом проходится по его телу намерение, и через мгновение он приближается к чужому лицу, не выполнив задуманное, потому что Ёнджун сам его останавливает, удерживая ладонью за шею. Они молчат, сверля друг друга взглядами, и Субин чувствует себя запертой в клетке птицей, корчащейся в последних муках. — Я могу сделать с тобой все что угодно, — шепчет Ёнджун, и его холодное дыхание мягко ложится на чужие губы. Субин приходит в себя, едва пелена способностей и близости Ёнджуна спадает, и тут же отталкивает мерзкое создание. Он дышит загнанно, глотая ртом воздух, и пятится назад, от вампира и от его отвратительной ауры, липкими щупальцами прилипшей к его коже. — Ты и правда монстр, — проговаривает Субин, чувствуя, как остро жжет в районе груди. Ёнджун замирает на пару секунд, а затем выкидывает окурок и, хлопнув дверью, возвращается в свой автомобиль. Он уезжает, а Субин опускается на скамейку у подъезда, пытаясь сдержать нарастающую истерику. Вместе с животным страхом приходит и неистовый гнев на Ёнджуна. Тот снова позволил себе так гадко обойтись с Субином, прекрасно зная, как это на него повлияет, и моментально разрушил любой зародыш не отрицательных чувств, который в нем начал появляться. Блевать не тянет, но это не то чтобы делает картину сильно лучше. Субин выкуривает две сигареты, пытаясь восстановить дыхание, и в очередной раз проклинает тот день, когда повстречал Ёнджуна.* * * * *
На этот раз в игнорирование уходит Субин. Ёнджун, кажется, пишет ему что-то после их встречи, но он блокирует чужой номер и закрывается в стенах собственной квартиры, выкуривая по пачке сигарет в день и выпивая по половине бутылки недорогого виски перед сном. На работу он, естественно, ходит, но не особо понимает, зачем. Как детектив он совершенно бесполезен — за него всю работу все равно делает Ёнджун, но теперь, оборвав с ним связь, он не понимает, на каком они этапе, и только это заставляет его раз в день задуматься о том, чтобы разблокировать номер вампира. Однако в сознании тут же всплывают воспоминания о той ночи, и Субин решает так не поступать. Через три дня, наполненных только холодом собственного дома и сыростью улиц, Субин решает сам поехать к Тэяну. Он не знает, что из этого выйдет, но другого выбора у него нет. Он выключает настольную лампу на своем рабочем месте и движется вниз, ко входным дверям. Но не успевает Субин пройти и половину пути, как те отворяются, являя его виду Ёнджуна — слева и его бывшего — справа. Тэяна держат за руки двое вампиров в черных костюмах, видимо, чтобы он не сбежал, а видок у него довольно потрепанный. — Он признался, так что остальное за вами, — произносит Ёнджун, взирая на него черными непроглядными стеклами, но Субин его игнорирует, останавливаясь напротив Тэяна и внимательно его оглядывая. Он указывает вампирам на дверь допросной в конце коридора, и его, на удивление, не сопротивляющегося, уводят туда. — Не поблагодаришь? — Ёнджун склоняет голову вбок. Субин даже не смотрит в его сторону, направляясь в комнату с Тэяном, и мечтает, чтобы исчезли неприятные мурашки, покрывающие шею, плечи и руки. Вампир наотрез отказывается разговаривать без своего адвоката, поэтому еще полчаса Субин проводит сначала в ожидании, пока тот приедет, а потом пятнадцать минут — пока они поговорят наедине, наверное, решая, что Тэяну можно произносить, а чего нельзя. Допрос после этого проходит туго и вязко, и информацию из него приходится вытягивать буквально силками, но в итоге Субин добивается все-таки от него подтверждения того факта, что поставщиком наркотиков был он. Тэян говорит, что получил товар от какого-то заграничного партнера и увидел в нем возможность отлично заработать, поэтому пустил его на рынок. — Что-то менялось в крайних партиях наркотика? — Субин делает пометку в своем блокноте и поднимает взгляд на мрачного вампира. — В последнее время из-за него начала умирать куча народу. Раньше такого не было. — Я не знаю, — тот жмет плечами, не поднимая глаз. Вид у него максимально подавленный. Ну, Субин бы тоже грустил, если бы ему грозило провести тридцать лет жизни в тюрьме. Хотя, учитывая, что он вампир, для него это будет каплей в море, если он долго проживет. — Я просто поставлял его на рынок. — И не проверял качество? — Субин недоверчиво хмурится. — Проверял, конечно. На своих парнях. С ними все было нормально. — Свои парни — это вампиры? — тот кивает, и Субин произносит: — А тебе не приходило в голову, что разные расы по-разному будут реагировать на него? — Все дозы были просчитаны. Я сам лично проверял, сколько будет безопасно, но действенно принять всем, включая людей. — Ясно, — он замолкает, внутренне удивляясь тому, каким разговорчивым стал Тэян, несмотря на свое общение с адвокатом. Возможно, это дело рук Ёнджуна. — Насчет Гилберта Ривера. Ты как-нибудь вовлекал его? — Гилберт… — вампир хмурится, будто ощутив внезапно головную боль, а затем выражение его лица слегка проясняется. — С кем он только не работал на рынке. — То есть? — То и есть. Он давно уже вертится в наших кругах. Да, мне тоже немного помог. — С чем конкретно? — С распространением. Мне надо было повысить доверие к товару, и он занимался интернетными форумами, продвигал инфу о нем в массы. Что-то типа пиарщика в мире наркотиков. — Понятно, — Субин снова делает запись в блокноте. Картина начинает немного проясняться. — Ты знаешь, почему он себя убил? — Я знаю, что он работал с Винсентом. Этого достаточно, чтобы понимать, почему он себя убил. — И что, он сделал это не из-за вашей договоренности? — он подозрительно сощуривает глаза. — Я не припомню, из-за чего ему понадобилось бы себя убивать. Я никогда ему не угрожал, потому что мы работали на хороших условиях. — Что насчет Джонсу? — Насчет кого?.. — Тэян устало трет веки. — Бывший сотрудник нашего участка. Он как-то связан со всем этим? — А… Этот, — вампир кивает, поняв, о ком идет речь. — Ну… Я связался с ним, когда хотел найти компромат на кое-кого в отделе улик. Мы с ним заобщались немного, и я дал ему попробовать наркоту. — А убил его зачем? — Потому что его видели с тобой. Мне такие свидетели ни к чему. Субин устало вздыхает. Джонсу ведь даже ничего ему не говорил, а его взяли и стерли с лица земли. Хотя он сам виноват, что ввязался в такие темные дела. Передавать конфиденциальные материалы ради наркоты — сильно, конечно. — О чем Ёнджун с тобой говорил? — О том, о чем мы говорим сейчас, — тот пожимает плечами. — Он не заставлял тебя говорить что-то определенное? — Он сказал мне говорить правду. Субин долго и испытывающе разглядывает лицо Тэяна. Выглядит тот вымотано, взгляд немного затуманен, но кажется, будто бы он не лжет. Учитывая способности Ёнджуна, он действительно мог приказать выдать все, что Тэян знает. Тогда зачем он разыгрывал сцену с адвокатом и нежелание общаться? Сбой в установках? Субин невесело усмехается себе под нос. — Почему ты так откровенен? — напрямую спрашивает он. — Потому что мне так сказали. — Ёнджун? — Ёнджун. Субин снова затихает, про себя поражаясь тому, на какой высокий уровень вышли способности вампира. Может, он и от дяди своего теперь сможет защититься?.. Субин останавливает себя. Сейчас вообще не время и не место, чтобы размышлять о нем. Да и не то чтобы для этого в целом когда-то должно быть время и место. — Еще кое-что, — заговаривает он. — Джонсу упоминал, что начальник нашего участка в курсе всего, что происходит с этими наркотическими лампами. Это правда? — Понятия не имею, о чем он. Я вашего начальника в жизни не видел. Субин задумчиво хмурится. Джонсу что, просто хотел таким образом навести смуту внутри? Решив отложить это на потом, он задает еще с десяток уточняющих вопросов и заканчивает допрос, отправляясь прямиком в кабинет Тэхёна. Он рассказывает ему все от и до, не умалчивая даже о сцене у машины пару дней назад, и тот сконфуженно молкнет, не показывая поначалу никакой реакции. — Ну, вы раскрыли дело. Поздравляю, — он хлопает Субина по плечу. — Он сам его раскрыл, — говорит он себе под нос. — Это не может быть правдой, — цокает Тэхён. — Но это правда, — настаивает Субин. — Занимался им по-настоящему я только в начале. Потом, когда понадобилась его помощь с рынком, во все места проводил он, а Тэян и вовсе раскрыл рот только потому, что он его заставил. — Тем лучше. Вы быстрее все это закончили и не дали появиться новым жертвам. Разве не в этом смысл поимки преступников? — Ага. Субин в очередной раз чувствует себя совершенно ничтожно, но вслух этого не произносит. Ему думается, что для Тэхёна не будет трудным об этом догадаться. — Не собираешься говорить с Ёнджуном? — Да пошел он. — Понял. К черту Ёнджуна и его идиотское поведение, к черту его тупые перепады настроения, к черту его похуизм, к черту грубость, к черту его провокации, оскорбления, к черту его пальцы, его губы и его дурацкие солнечные очки. К черту. — Предлагаю сегодня отпраздновать твой успех! — воодушевляется Тэхён. — Во-первых, мне еще нужно найти подтверждение всем его словам уликами. А во-вторых, даже после этого впереди еще миллиард судов, ты же знаешь, — вздыхает Субин. — Фактически никто не пойман. — Да прям, — тот отмахивается. — Ты сам сказал, что его заставили говорить правду. Значит, и в суде все пройдет быстрее, чем могло бы. — Все равно не хочу. Праздновать правда нечего, потому что Субин ничего и не сделал. — Ну ладно. Тогда просто приходи, пересмотрим что-нибудь в пятый раз. Субин согласно кивает, потому что совсем не против чьей-нибудь компании сейчас, и выходит на улицу, чтобы покурить. Там не видно ни Ёнджуна, ни его машины, и этот факт приносит огромное облегчение. Теперь, когда им незачем больше пересекаться, все станет как раньше.* * * * *
Субин проводит несколько дней за тем, чтобы обыскать подземный склад Тэяна, спрятанный в лесу неподалеку от его дома, найти там ряды стеллажей, заставленные синими лампами, и даже письменную переписку с иностранным поставщиком. Тэян объяснил до этого, что они общались только так — старомодно и без использования телефонов. В его смартфоне не обнаруживается ни переписки с Гилбертом, ни какого-то намека на контакт с Джонсу, но опрос свидетелей и приближенных подтверждает, что Тэян с ними работал. Выдает он и того, кто убил Джонсу по его указке: обычный наемник, заплативший парочке нужных людей, чтобы те подчистили камеры. Пазл складывается настолько легко, что Субин невольно начинает завидовать умению Ёнджуна управлять другими. Он бы, наверное, кучу дел сразу раскрыл, если бы так мог. Но, с другой стороны, без нее он хотя бы остается более-менее порядочным человеком. Он долго думает о том, к чему они вообще пришли с этим расследованием, и не понимает, был ли в нем смысл. Субин заглянул краем глаза в одну из многочисленных нелегальных схем и, так уж случилось, главный ее участник, видно, чем-то не устроил своих сородичей, и они не стали защищать его перед лицом закона. Однако ведь после него будет кто-то другой. Хотелось бы ему и об этом поинтересоваться у Ёнджуна, но не настолько сильно, чтобы возобновлять с ним связь. На протяжении тех полутора месяцев, что длятся суды, Субин чувствует себя серо и беспомощно. Тэян особо не отнекивается, хотя его адвокат и пытается изо всех сил скосить срок, и все идет гладко как никогда, а он по-прежнему ощущает только бессмысленность происходящего. Он никак особо и не участвовал в раскрытии дела, а если бы и участвовал, то все равно не понял бы, какую пользу принес обществу. Мир наркотиков продолжит расти и процветать, и следующие, еще более страшные и опасные случаи, могут затрагивать тех, кто ни Субину, ни всей остальной системе правосудия просто не по зубам. Поэтому он продолжает пить и игнорировать волнение Тэхёна и Кая, а еще — их приглашения посидеть где-то после работы. Субин не знает, почему, но это дело стало для него лишь показателем того, что ничего и никогда не станет хорошо в Криарде. Вампирская мафия будет тянуть свои лапы туда, куда не смела до этого, потому что уже сейчас мало кто может и хочет ей противиться, и в конце концов все здесь потонет в грязи и грехе. Пьяным садиться за руль — однозначное нет, но Субин садится. Он не в дрова, поэтому можно. Едет мимо хороших районов, милых газончиков, мимо заброшенных зданий магазинов, мимо незавершенных строек, мимо знакомых парков и добирается до жужжащего ночным зноем черного рынка. На своих двух он обходит десятки рядов с прилавками и десятки магазинов, глазея на непонятные вещички и отмахиваясь от назойливых продавцов, пока не доходит до какого-то по-особенному тихого местечка, где сидит расслабленно продавец, покрытый зеленой чешуей, в красной гавайской рубашке и потягивает свою сильно пахнущую самокрутку. Хотя не то чтобы среди кричащего букета ароматов рынка этот явно выделяется. — Приветули, — ящер салютует ему и немного приподнимает уголок рта в улыбке. — Ищешь что-нибудь для расслабления? Субин молча пожимает плечами. Он не хочет признаваться себе в том, что пришел сюда из интереса к психотропным. — Скажи мне, как давно ты в этой теме, и мы вместе подыщем что-нибудь приятное, — тот поднимается со своего стула и проходит внутрь магазинчика. Субин идет за ним, оглядываясь и подмечая большое количество растений в коричневых горшках, висящие на стенах яркие фотографии и сладковато-дурманящий запах, висящий в воздухе. В конце стоит небольшой рабочий стол, за который ящер присаживается и из ящика которого достает небольшой чемоданчик. Внутри — разнообразные порошки и таблетки в прозрачных зип-пакетах. — Я ничего не пробовал, — сообщает Субин тихо и разглядывает одно вещество за другим. — Все бывает впервые. Давай подберем тебе штучку полегче для начала. Он начинает перебирать пакетики, пока не находит тот, в котором лежит бело-желтая порошковая субстанция, и трясет его перед глазами. — Оно, — кладет перед Субином. — На первый раз тебе хватит нескольких грамм. — И что оно делает? — Субин поднимает пакетик, разглядывая. — Расслабляет, — продавец расплывается в широкой улыбке. — Я отсыплю тебе за символическую цену. Кажется, тебе срочно надо вмазаться. Субин сильно сомневается, что вмазаться — это то, что ему сейчас надо, но почему-то с места не сдвигается. Наблюдает за тем, как ящер берет небольшого размера весы, как насыпает несколько грамм непонятной дряни в маленький пакетик, как поднимает голову, бросая взгляд куда-то Субину за спину, как роняет наркотик из рук на стол и замирает прямо так, ничего не говоря. Приходится обернуться, чувствуя холодок, бегущий по шее, и встретиться затуманенным взглядом с чернотой очков. — Что-то не так? — доносится встревоженно от ящера. Ёнджун ничего не отвечает, становясь напротив, и сверлит их своим стеклянным взглядом. Субин не считает нужным что-то говорить, поэтому молчание между ними нарушается только суетливым дыханием продавца. — Что здесь забыл самый ответственный и дотошный служитель порядка? Субин молчит, потому что вопрос идиотский. Он никогда не называл себя ни самым ответственным, ни самым дотошным, а его состоятельность как служителя порядка давно стоит под вопросом. — Решил отпраздновать раскрытое дело новой зависимостью? — продолжает наседать тот. — У тебя хобби такое — следить за людьми? — игнорируя вышесказанное, заговаривает Субин. — Мне доложили, что здесь снует какой-то коп, и мне захотелось проверить. Или ты думал, что тебя тут никто не знает? Субин в целом об этом не думал, потому что не собирался применять свои полицейские полномочия. И наркотики принимать он вроде бы не собирался, но посмотреть было интересно. — Проверил? — Ничего ему не продавай, — тот обращается к стоящему неподвижно ящеру, а затем разворачивается и покидает магазин. Субин бросает взгляд на хозяина, но тот складывает все свое добро обратно в ящик, разводя руками. Приходится выйти на улицу, тут же обнаружив у выхода вампира. — Зачем ты сюда пришел? — Ёнджун обращается к нему, и в голосе его звенит что-то холодное, но вместе с тем и что-то недовольное. — Какое тебе дело? — Субин глядит прямо на него, не понимая совершенно, почему его судьба должна волновать кого-то настолько ему не близкого. Ёнджун усмехается, отвернувшись, и кивает сам себе. — Я могу помочь, — предлагает он неожиданно, заставляя снова на себя взглянуть. — Слышал что-нибудь про укусы вампиров? — Не больше тебя, — отвечает неохотно Субин. В этой теме он и правда не знаток. — Яд из вампирских клыков может действовать не хуже наркоты. — А обращение? — хмурится он, не понимая, почему до сих пор не развернулся и не направился в противоположном от Ёнджуна направлении. — Для обращения нужно большее количество, чем для кайфа, — подмечает тот знающе. — Ну так? Субин отворачивается, задумавшись. Алкоголь туманит разум, делает все конечности ватными, мир — расплывчатым, а пустоту в груди — еще более острой. Ему так сильно хочется тепла и поддержки, но почему-то так сложно принять их от волнующихся за него друзей. Принять ее своеобразную форму от чужого Ёнджуна легче. — Поехали.* * * * *
Ёнджун привозит их не к себе домой, а в какой-то отель. Объясняет это тем, что ехать ближе. По дороге сюда они ни о чем не говорят, и Субина пару раз почти вырубает, но он вовремя сам себя будит. — Я бы предложил выпить, но ты уже, — говорит Ёнджун, проходя внутрь довольно простого на вид номера с белоснежной двуспальной кроватью и широким балконом, дверь которого тот тут же распахивает. Субин вдыхает пахнущую порошком морозную свежесть и опускается на кровать. Он не против был бы прямо сейчас просто лечь спать, но вообще-то приехали они за другим. Ёнджун долго молчит, портя чистый прозрачный воздух ядом сигареты, а в Субине отчего-то желание курить пропадает. И желание пробовать вампирский яд тоже начинает сходить на нет. О чем он вообще думал, когда соглашался? — Как-то ты слишком жалко выглядишь для того, кто раскрыл такое большое дело, — подмечает Ёнджун. — Тебя на работе никто не похвалил? Субин снова ничего на это не отвечает. У него нет сил повторять, что он ничего не раскрывал. Вместо этого он произносит: — Почему Тэян так легко сдался? Почему вы позволили его посадить? — Как обычно, — бормочет Ёнджун, отворачиваясь, и делает затяжку. — Сдался, потому что я сказал ему не сопротивляться твоим допросам. Позволили, потому что он проебался с проверкой последней партии и убил очень-очень многих. Все-таки рынок не геноцидом занимается, а торговлей. К тому же он до этого держал большинство линий поставок, и на его место метил каждый второй. Вакансия не будет пустовать. — Все понятно, — говорит негромко Субин. — Машина сожрала очередную пешку. — Так что не так? — Ёнджун тушит сигарету и оставляет ее в стеклянной пепельнице. — Все нормально, — он глядит прямо перед собой, игнорируя пристальный взор чужих глаз. Субин даже не успел заметить, как тот избавился от своих очков. — Может, делом займешься уже? Ёнджун усмехается и молча подходит ближе, а затем присаживается справа от него на кровать. Субин не чувствует враждебности, но почему-то все равно начинает волноваться. Он будто физически чувствует взгляд, гуляющий по его профилю, и теребит неспокойно желтую в приглушенном свете ламп простынь. Субин подавляет желание шумно выдохнуть, когда Ёнджун подвигается и кладет левую ладонь ему на затылок, заставляя слегка наклонить голову и открыть виду чистую еще кожу шеи. Он ощущает холод чужого дыхания и знакомый уже парфюм, и призрачное касание носа, вдыхающего его, Субина, запах, и едва ощутимое прикосновение ледяных губ, опустившихся на шею всего на мгновение. Субин почти слышит бешеный стук своего сердца, сжимает до боли ладони: одну — на ткани штанов, другую — на ткани рукава чужого плаща. Он уже хочет заговорить, попросить остановиться, но Ёнджун вдруг разгибается, оказываясь лицом на одном с ним уровне, и произносит: — Не передумал? — взгляд у него какой-то хитрый, на губах лежит что-то вроде насмешки, но он все еще находится слишком близко, чтобы у Субина была возможность выдать хоть что-то адекватное. Во рту пересыхает нещадно, и получается только безмолвно пялить немигающим взглядом в ответ. — Ты что, правда думал, что я буду подсаживать тебя на вампирский яд? Субин хмурится. — Я отвезу тебя к друзьям, — Ёнджун отстраняется, убирая свою руку с его головы, и поднимается на ноги. — Выбирай, к кому. Субин продолжает молчать и глупо сверлить глазами вампира напротив. Мерзостный холод пустого номера забирается под воротник футболки, тянется по плечам ледяной стыд, покрывая беззащитную кожу мурашками, становится так противно от самого себя, от этой ситуации и от какого-то слишком уж понимающего все на свете Ёнджуна, что хочется просто сбежать. Поэтому он поднимается на ноги и уходит прочь, не оборачиваясь и не слыша за собой шагов. Субин не знает, куда пойдет — пьяный и без транспорта, но отсюда точно хочет выбраться. Он поверить не может, что действительно приехал сюда, чтобы ему ввели одну из вариаций наркоты, и что Ёнджун, баловень нелегального царства, оказался даже более разумным, чем он, не став этого делать. К ногам подбирается туманом утро, и Субин достает телефон, чтобы свериться с картами. До Тэхёна — час пешком. Что ж, проветрит голову.* * * * *
После окончания судебных процессов жизнь становится спокойнее. Субин возвращается к более обыденным делам, к написанию отчетов до самой ночи, к выходным посиделкам у Кая или Тэхёна, к одинокой жизни в стенах собственной квартиры. Возвращается к игнорированию противного непрекращающегося зуда где-то в области груди, о чем-то назойливо оповещающего. Субин не знает и не хочет знать, что его организм пытается ему сказать, потому что сам себя он уверил в том, что все нормально. Ничего больше не беспокоит его неустойчивую психику, ничего не вводит в состояние постоянного напряжения, ничего не заставляет испытывать постоянные эмоциональные качели. Он читает, бегает после работы, чтобы снять напряжение физической нагрузкой, и ни о чем постороннем не вспоминает. Не вспоминает о маячащей перед глазами черной макушке, о холодно-еловом запахе, исходящем от бледной кожи, о неказисто ярких губах, об откровенных ночных разговорах и кривой заботе, подающейся под пленкой равнодушия. Он надеется, что не он один об этом не вспоминает, и решает жить так, будто прошедшие несколько месяцев ничего не меняли в его жизни. Субин прогревает старую отцовскую машину, дрожа от холода на водительском сиденье, и думает о том, получится ли у него вообще доехать без происшествий: середина декабря поприветствовала непроглядной бурей. Мысли о том, с кем можно встретить зимний праздник, почему-то ежегодно его посещают, хоть он и знает, что скорее всего будет один, как и большинство годов до этого. Тэхён всегда уезжает к родителям, потому что это семейная традиция, а Кай иногда навещает сестру, живущую в другой стране, а иногда зовет Субина посидеть в каком-нибудь баре, и на этом новогодние мероприятия заканчиваются. В этом году желание праздновать какое-то особенно тусклое, поэтому, может, он просто останется дома и почитает какую-нибудь книгу под бутылку более дорогого виски (праздник все-таки), а затем уляжется спать, долго потом ворочаясь из-за несмолкаемого грохота фейерверков. Дорога до кафе получается и вправду не очень спокойной, но Субин добирается в целости и сохранности, никого к тому же не покалечив. Собравшихся уже друзей он замечает за одним из столиков у окна, и, оглядев каждое лицо по очереди, отчего-то ощущает крохотный укол разочарования. Совсем крохотный. — Привет служителям порядка! — светящийся улыбкой Уён первый поднимается из-за стола, чтобы пожать ему руку. Субин кивает в ответ и здоровается с остальными друзьями. Посидеть здесь такой большой компанией предложил, конечно же, Бомгю. Он сразу поинтересовался, не будет ли кто-то против присутствия остальных его друзей, и Субин с Тэхёном и Каем коллективно решили, что нет. Однако, видимо, Ёнджуна такие мероприятия интересовали мало, потому что с Уёном и Саном он не пришел. Те, кстати, выглядели довольно забавно: вырядились в одинаковые по дизайну, но разные по цветам свитера в новогодней тематике с оленями, елками и снежинками, а на голове у Уёна вдобавок красовалась красная шапка с белым помпоном. — На дворе почти новый год, а вы выглядите как самые унылые люди в этом городе, — жалуется тот, залезая в меню. — Они просто не ведут себя как дети, — бормочет Сан. — Мне казалось, тебе нравится моя идея так одеться, — Уён кидает в его сторону взгляд сощуренных глаз. — Нравится-нравится, — тот тоже берет в руки меню, чтобы избежать нежелательного развития диалога. — Субин! Как на работе дела? — Бомгю привлекает его внимание. — Все нормально, — он пожимает плечами, потому что рассказать нечего. Ничего громкого больше не появлялось, а про кражи и потасовки на улицах, наверное, никому не будет интересно слушать. — А у тебя? — Все хорошо! Я недавно решил уволиться, чтобы все время посвящать рисованию. Ёнджун помогает мне финансово, чтобы я смог встать на ноги, — он улыбается мягко, а затем выражение его лица слегка тускнеет. — Ёнджун вредина, — бубнит Уён. — Мог бы хоть на полчаса заглянуть ради приличия. — Он сказал, что у него много дел, — отвечает тот, но по тону его ясно, будто он сам в этом не уверен. — Ага, конечно, — фыркает Уён. — Я выбрал, что хочу. Без разговоров о Ёнджуне вечер течет быстро, плавно и совершенно спокойно. Субин берет себе неплохой на вкус бургер и бутылку пива, а затем пытается наслаждаться временем с друзьями без посторонних тревог. Они болтают, смеются, обсуждают всякую всячину, а затем решают сыграть в какую-то замороченную настольную игру, которую Бомгю прихватил с собой. Уён долго ноет, что не может разобраться в правилах, Сан терпеливо объясняет ему все заново, а затем они играют четыре партии, в двух из которых побеждают Бомгю с Субином. На предложение Бомгю сыграть в пятый раз Уён обреченно стонет и опускает голову на стол, и все понимают, что с него хватит, поэтому продолжают разговаривать и медленно становиться все более пьяными. Субин останавливается уже после первой бутылки, потому что планирует на своих четырех добраться домой, и после нее только периодически потягивает обычную воду. Он выходит покурить, когда на дворе уже половина десятого, и уличный холод отрезвляет окончательно. Сигаретный дым смешивается с затихающей метелью, кружащей пепел и снег в странном танце, и Субин ежится, подумывая о том, чтобы застегнуть куртку, которую носит еще с осени. Мысли о том, чтобы купить новую, его даже не посещают, потому что зачем тратить деньги, если ему нормально и так? Он слышит шаги позади себя, когда сигарета превращается в окурок, и кидает его в мусорку, оборачиваясь. Бомгю щурится от попадающего в глаза снега и становится совсем рядом, плечом почти прижимаясь к его собственному. Мерзнет, наверное. — Ты чего? Тоже курить начал? — Субин усмехается, видя выражение отвращения на чужом лице. — Нет, просто проветриться хотел. Там так жарко. Ну конечно ему жарко, он же выпил раза в четыре больше, чем Субин. Но говорить вслух он об этом не будет. Вместо этого Субин кивает, продолжая молча следить за снежными вихрями. — Я хотел спросить… — начинает Бомгю где-то через минуту. — У тебя правда все в порядке? — Да, — Субин пожимает плечами. — А что? — Ничего, просто… Тэхён говорил о том, как вы раскрыли дело, и… В общем, он упомянул, что ты не очень рад тому, как все вышло. Субин вздыхает. — Все нормально. Главное, что мы его раскрыли. — Я хотел сказать, что понимаю твои чувства. По поводу системы правосудия и все такое. Я так долго дружу с Ёнджуном, что знаю побольше многих, на что способен его отец и его дружки. Ты в своих переживаниях не один — это все, что я хотел сказать. Субин кивает, глядя ему в глаза, и чувствует себя по-странному хорошо. Пусть понимание и не дает никакого решения настолько очевидной проблемы, приятно знать, что не ты один считаешь безумием то, что для большинства — норма. — Ёнджун тоже все это понимает, если что, — добавляет вдруг Бомгю. — Не хочу, чтобы ты думал, что он какой-то суперзлодей или типа того… — Я так и не думал. С ним… — он замолкает, отворачиваясь и чувствуя, как физически трудно становиться выдавить из себя вопрос о нем. — С ним все нормально? — Ага, — доносится от Бомгю, а затем между ними снова повисает тишина. Субин чувствует, что на улице становится невыносимо находиться, поэтому разворачивается в сторону кафе, но тут его хватают за рукав куртки. — Знаешь… — Бомгю неуверенно как-то глядит в пол, не решаясь говорить дальше. — Я просто… Черт. — Что такое? — хмурится Субин. — Он очень разозлится, если я скажу тебе, но… — тот разжимает пальцы, но все еще не поднимает глаза, переминаясь с ноги на ногу. — Вообще-то с ним не все нормально. Субин чувствует остроту тревоги, поднимающуюся от живота к горлу. Неужели его дядя опять что-то натворил? — Что-то случилось? — проговаривает он заледеневшими губами. — Не то чтобы случилось, — мнется Бомгю. — Но он очень много пьет, принимает очень много всяких непонятных веществ и очень мало видится со мной и Уёном. Он всегда всем этим промышлял, конечно, но не в таких количествах. И все это началось примерно тогда, когда вы закончили возиться с этим вашим делом, и я подумал, что, может, ты что-то знаешь. Я вижу, что что-то не так, но ничем не могу помочь, потому что он никогда не говорит о своих проблемах. А мне очень хочется помочь. Субин молчит. Он меньше Бомгю понимает, что творится внутри у Ёнджуна, а когда они виделись в последний раз, тот выглядел более чем нормально, поэтому он и предположить не может, что изменилось. Одна версия кажется страшнее другой. Может, он не рассказывал Бомгю о том, что вытворяет его вампирский родственник, поэтому не может поделиться? А Субин был непосредственным свидетелем, и оттого с ним он говорил открыто. — Не знаю, — выдает он задумчиво. — Мы с ним не настолько близки. — Да, я понимаю, — вздыхает тоскливо Бомгю. — Тогда постараюсь сам до него достучаться. Пойдем? Субин кивает и следует за ним внутрь. Остаток вечера окрашен тихой тревогой.* * * * *
Проходит ровно пять дней с их посиделки в кафе, и ровно пять дней Субин не может избавиться от мыслей о Ёнджуне. Ну принимает он какую-то наркоту, и что? Какое ему должно быть дело? Но в голове невольно вспыхивают воспоминания из отеля, «Ты что, правда думал, что я буду подсаживать тебя на вампирский яд?», предложение подвезти до друзей, и оставаться равнодушным просто не получается. Ёнджун уберег его от совершенно идиотского решения, и хотя бы отблагодарить его капелькой внимания в ответ, наверное, будет справедливо. Поэтому Субин собирается, запрыгивает в своего еще не успевшего остыть после недавней поездки железного зверя и отправляется на другой конец города, по дороге успевая тысячу раз передумать. С чего он взял, что его помощь Ёнджуну будет нужна? Тот даже Бомгю не рассказывает, что не так, а Субину вдруг станет? Но он уже слишком далеко от дома, чтобы передумывать, поэтому упрямо продолжает свой путь через ночную метель. Дом Ёнджуна зимой выглядит как-то по-особому тоскливо. Пока другие постройки украшены гирляндами и елочными ветвями, его стоит совсем пустой, как голая квартира Субина. Тоже не любит праздновать? Он долго стоит у двери, замерзая и не решаясь постучать, и когда подносит уже руку к деревянной поверхности, та резко направляется в его сторону, чуть не встречаясь с его носом. Субин отскакивает в последний момент, взглядом встречаясь с чьим-то незнакомым, таким же карим. Парень в зимней шубе стоит на пороге, молчаливо его оглядывая, а затем обходит, направляясь на выход с участка, видимо, и обдавая ярким, немного сладковатым запахом духов. Субин глядит ему вслед, отмечая прическу, чем-то похожую на его, и не бледную совсем кожу. Интересно. Он проходит внутрь, запирая за собой дверь, и, разувшись, направляется туда, где расположена комната Ёнджуна. Входить в нее слегка боязно, а еще — до безобразия холодно, потому что двери балкона привычно распахнуты, и по комнате гуляет зимний ветер. Ёнджун сидит на излюбленном своем диване, не имея возможности увидеть пришедшего, и замечает его присутствие, наверное, тогда, когда слышит шаги позади себя. — Ты оставил, — хрипит он бесцветно, поднимая руку на уровень головы и держа в ней какое-то золотое ожерелье. Субин сомневается, что это он оставил, поэтому ничего не отвечает и молча проходит на балкон, становясь рядом с диванчиком. Ёнджун медленно поворачивает к нему голову, и тут же рука с украшением опускается вниз, на подушки, а затем ожерелье со звоном скатывается на молочный мрамор. Взгляд у Ёнджуна какой-то совсем уж отсутствующий, блуждает бездумно по его лицу. Он точно под чем-то. — Чего тебе? — тот отворачивается, продолжая потягивать свою сигарету. — Был рядом, решил заскочить, — не пытаясь придумать что-то правдоподобное, выдает Субин. Есть у него ощущение, что Ёнджуну сейчас глубоко все равно на то, почему он пришел. Чужие губы расплываются в усмешке, но ответа не поступает. Субин стоит молчаливо, разглядывая то затянутое белесыми облаками ночное небо, то сидящего в одной легкой пижаме Ёнджуна, пока тот не протягивает вдруг ему свою сигарету. Долго он не думает — принимает ее и затягивается, ненароком насыщаясь Ёнджуном и ядом, которым он себя травит, а затем возвращая ее обратно, чтобы Ёнджун насытился им тоже. Пальцы начинают подрагивать сами собой, потому что Субин давно отвык от такого тесного контакта, но он отчаянно это игнорирует, сжимая ладони в кулаки. — Мне холодно, — сообщает он. — Пойдем внутрь. Ёнджун кивает, затушив сигарету, и поднимается, следуя за Субином в комнату. Он закрывает двери балкона, добирается непослушными руками до небольшой дверцы в стене, скрывающей собой панель с кнопками, и на что-то нажимает. — Скоро станет теплее, — Ёнджун опускается на диван и устало трет лицо руками. Он встречает чужой взгляд своим затуманенным и долго ничего не говорит. — Кто это был? — спрашивает Субин, просто чтобы спросить. — Знакомый, — пожимает плечами Ёнджун и замолкает. Он заговаривает чуть позже, опустив глаза в пол. — Хотел сказать, что он помогает мне не сойти с ума, но, по-моему, все наоборот. — Почему? Ёнджун снова ничего не отвечает, и приходится подавить желание вздохнуть. — Что с тобой? — задает наконец интересующий его вопрос Субин. — Это из-за дяди? — В широком смысле — да, — тот кривит уже по-знакомому губы в грустной усмешке. — А в узком? Ёнджун лишь отрицательно качает головой, давая понять, что не собирается ничего больше говорить. Субин хочет отнестись к этому с пониманием, но еще желает узнать, что не так, и попытаться хоть как-то помочь. — Бомгю волнуется о тебе. Ёнджун выглядит как-то раздраженно, заслышав эти слова, и тут же закатывает глаза. — Это он тебя послал, да? — Никто меня не посылал. Я просто говорю, что твое состояние вызывает у твоих друзей беспокойство. — А ты что, можешь что-то с этим сделать? — усмехнувшись, вопрошает тот. — Обнимешь меня, похлопаешь по плечу, а затем убежишь блевать в туалет? — Осторожнее, — предупреждает Субин, понизив тон. И почему-то это срабатывает: Ёнджун сразу же теряет остатки насмешливости с лица, сделавшись каким-то унылым, и опускает голову. — Я хочу помочь, потому что ты мне помог, — объясняет Субин. — Не хочу оставаться в долгу. — В долгу… Ты думаешь, я в качестве заработка помогаю депрессивным полицейским? Никакого долга у тебя передо мной нет. — Пусть так, но на мое желание это не влияет. — Почему? — хмурится Ёнджун совершенно непонимающе. — Ты меня боишься. Я даже сейчас слышу это по твоему сердцу. Ты ко мне ближе чем на два метра приблизиться нормально не можешь. Субин про себя решает, что это не так, и делает пару шагов, оказываясь прямо перед Ёнджуном и взирая на него сверху вниз. У того взгляд еще более плывущий, чем до этого, бледно-розовые губы слегка приоткрыты, и видно края белоснежных клыков. Из-под глубокого выреза пижамной рубашки выглядывает его безжизненного цвета кожа, а волосы растрепались из-за ветра, и Субин вдруг явно ощущает потребность их поправить. — Зачем ты пришел?.. — шепчет ему Ёнджун и тут же, не дожидаясь ответа, роняет голову прямо на него, опираясь лбом о низ живота. — Уходи, — продолжает он шептать, руками цепляясь за его штаны и сжимая в руках темную ткань. — Уходи, пожалуйста. Субин совершенно не понимает, как ему реагировать, поэтому стоит молча и неподвижно. Он не видел еще Ёнджуна в настолько плохом состоянии, и это так непривычно, что вводит в ступор. — Хочешь, я позвоню Бомгю? — предлагает он. — Не хочу, — Ёнджун сильнее к нему прижимается. В шепоте его слышится ничем не прикрытое отчаяние. — Я хочу, чтобы ты ушел и больше никогда не появлялся в моей жизни. — Тогда зачем ты держишь меня? Ответа, конечно же, не поступает, и Субин осторожно расцепляет чужие руки, а затем надавливает на плечи, чтобы Ёнджун отстранился. Он присаживается рядом, своим плечом касаясь холодного его плеча, и смотрит на бледный профиль. Ёнджун снова вымотан и выжат, ни капли не напоминает отвязного тусовщика, каким казался в первый день их встречи. И тем более не напоминает жестокого и пользующегося насилием сына мафиозного авторитета. — Что с тобой такое? — снова негромко вопрошает он. Ёнджун вновь лишь качает головой, упрямо сверля глазами точку прямо перед собой, и ничего не говорит. — Если тебе нужно напиться, чтобы быть откровенным, можешь это сделать, — предлагает Субин, про себя думая про пагубность такого способа. — Никакое количество алкоголя не заставит меня сказать то, о чем я думаю. — Почему? — хмурится он. — Почему ты даже лучшим друзьям не можешь рассказать, что с тобой происходит? — Потому что они не смогут мне помочь, — резко поворачивается к нему Ёнджун. Брови его сведены вместе, а челюсти плотно сжаты. — Никто не сможет мне помочь, понимаешь? Ты тем более. — Почему ты так решил? В конце концов если ты не хочешь давать отпор, то можешь поменять город, страну, материк, сменить имя и жить там, где твой отец и дядя никогда тебя не найдут. — Это невозможно, — шепчет тот не злобно, а устало. — Они найдут, — и отворачивается. Наверное, за плечами у Ёнджуна гораздо больше, чем Субин себе представляет, и доказать ему, что злые дяди в его жизни на самом деле не всемогущи, будет трудно. Страх перед ними сидит настолько глубоко, что полностью лишает его веры во что-то светлое. Что-то лучшее, чем у него есть сейчас. Будущее, которое Ёнджун представляет себе, наверное, даже мрачнее, чем то, которое Субин представлял для себя. Он больше не находит, что сказать, поэтому замолкает. Ногам становится теплее: видимо, Ёнджун включил подогрев пола. Сам он сидит неподвижно, и скованностью тела, и цветом кожи напоминая мраморное изваяние. Только вздымающаяся ритмично грудь и редкое моргание показывают, что он живой. Хотя бы наполовину. На Ёнджуна падает тусклый свет настольной лампы, подсвечивая холодные огни в его радужке, его кажущиеся неимоверно мягкими губы и отсутствующее выражение лица. Поддавшись внезапному порыву, Субин тянет руку к черным волосам, чтобы вернуть на место гуляющие пряди, а затем, помедлив пару секунд, осторожно кладет большой палец на холодную щеку, проводя им линию от скулы до подбородка и там останавливаясь у самых губ. Чужое дыхание становится сбивчивым, и это передается и Субину. Ему страшно, некомфортно и склизко, но еще — притягательно, завораживающе, тепло. Ёнджун поворачивается, проходясь взглядом по лицу напротив, и берется за кисть Субина. — Если ты не прекратишь, я сделаю тебе очень больно, — предупреждает он еле слышно. — Я потерплю. Субин не знает, зачем так отвечает, зачем остается здесь, зачем позволяет так близко к себе приближаться и зачем приближается сам, начиная ощущать призрачное прикосновение морозного дыхания. Он не знает, зачем замирает в сантиметре от губ Ёнджуна, вдыхая смешанный с кровавым алкоголем запах его парфюма, зачем касается его носа своим, ощущая при этом, как сильно ускорился ритм сердцебиения. Не знает, зачем, но наклоняется еще дальше, целуя Ёнджуна. Кажется, по-другому он поступить просто не может. Он аккуратно сминает его губы, дрожащими пальцами одной руки зарывается в волосы, а другой — поглаживает мягкую кожу лица. Он встречает такие же нетребовательные касания в ответ от размякшего совершенно Ёнджуна, цепляющегося за его куртку, как за спасательный круг, его вздохи между неторопливыми поцелуями и его тихое мычание. Ёнджун становится более напористым довольно скоро. Он сжимает пальцы на его плечах и быстро, так, что Субин не успевает даже до конца осознать, что произошло, забирается ему на бедра, прижимаясь еще ближе. У Субина кружится голова, комната ходит ходуном, и потолок меняется с полом, потому что Ёнджун буквально его пожирает, впитывает, забирает себе все до последнего кусочка и не дает никакого шанса на передышку. Его ладони и его тонкие пальцы настолько ледяные, что кажутся обжигающе горячими, и лезут они туда, куда их совсем не приглашали: под ворот свитера, на ребра, в волосы и на грудь. Субину так хорошо, но так до безумия плохо, что в моменте он просто забывает, как должны функционировать его легкие. Он цепляет короткие глотки воздуха, когда Ёнджун отстраняется на полсекунды, но этого критически мало, чтобы перестать задыхаться. — Ёнджун… — выдавливает он, полуживой, слегка отстраняясь, но его совсем не слушают. Субину вмиг становится в разы хуже, потому что его ужасное состояние напрочь игнорируют. Комната вдруг ощущается более холодной, чем ночная улица, укутанная зимой, по рукам ползет неприятная дрожь, а к горлу подступает тошнотой тревога. — Ёнджун, — немного более твердо произносит он, упираясь рукой в чужое плечо, но и это не приносит никакого результата. Субину становится невыносимо душно и мерзостно, и собственное тело кажется тюремной камерой, за прутьями которой он бьется в муках беспомощно и молчаливо. Не выдержав больше ощущения ледяной тяжести на себе и такого же ледяного дыхания, Субин обессиленными руками отталкивает от себя Ёнджуна и жмурит глаза, пытаясь сдержать рвотный позыв. Не получается: приходится закрыть рот рукой, добежать на ватных ногах до ванной комнаты и, захлопнув за собой дверь, выблевать весь свой страх, неприязнь и ненависть. По окончанию своеобразного ритуала очищения Субин чувствует себя еще более опустошенно, чем до этого. Несколько минут назад у него были эмоции, чувства, злость и отвращение, а теперь в нем поселилась лишь глухая пустота. Он опирается спиной о стену и задирает голову вверх, из-за долгого взгляда на яркий свет лампы ловя темные пятна в глазах. Ёнджун приходит еще через пару минут, отворяя аккуратно дверь и наполняя комнату терпким запахом сигарет. — Будешь? Приходится повернуть голову, чтобы увидеть ладонь с зажатой в ней сигаретой, еще не зажженной и никем не опробованной — Ёнджуну хватило ума предложить ему новую. Субин кивает и, засунув ее между зубов, поджигает. Становится немного легче. — Наверное, пока без секса, да? — проговаривает тот непонятным тоном. Субин ничего в ответ не говорит, потому что Ёнджун откровенно издевается, и вздыхает совершенно устало. — Только не скатывайся еще больше в депрессию, — продолжает тот. — У меня плохо получается заботиться. — Я не в депрессии, — говорит Субин, сам в это веря. Да, все вокруг наполнено серостью, безысходностью и отсутствием веры в какую-либо справедливость, но в целом умереть пока не хочется. Да и не сказал бы он, что Ёнджун так уж плох в заботе о других. Его самого он не раз вытаскивал из разбитого состояния. Наверное, даже весь спектр неприятных эмоций, который Ёнджун дарит ему, будет лучше, чем однообразная обреченность, которой в последнее время пропитаны дни Субина. — Ты всегда выглядишь так, будто находишься в одном шаге от суицида, — подмечает нелестно Ёнджун. — Взаимно. Субин вспоминает то, каким Ёнджун перед ним представал, и не может никак собрать воедино образ уверенного в себе сына вампирской мафии и забитого, запуганного мальчишки, которому не за кого спрятаться. Наверное, так силен контраст между двумя гранями его личности оттого, что он усиленно пытается скрыть одну из них, сделать вид, что ее не существует вовсе. — Я не понимаю, — заговаривает снова тот. Взгляд его вдруг кажется кристально чистым, будто он в мгновение протрезвел, и жутко серьезным. — Зачем ты приходишь, зная, что я заставлю тебя страдать? Субин молчит лишь пару секунд. — Зачем ты целуешь меня, зная, что тебе нельзя ко мне приближаться? Ёнджуну на это ответить нечего. Он смотрит на него, не мигая, а затем коротко усмехается. — Один-один. Тот докуривает, бросая остатки сигареты в унитаз, а затем присаживается на пол напротив Субина и так же задирает голову к потолку. — Я устал, — признается тихо. — Ты можешь направить свои способности на дядю и отца? — вопрошает Субин, делая затяжку. — Говорил уже: надо тренироваться. Теоретически — да. — Ну так тренируйся. — Я этим и занимаюсь, — тот вдруг поднимает голову. — А все то время, что я трачу на тренировки, рядом со мной ты будешь находиться в опасности. Поэтому, как я уже сказал, уходи. Тебе незачем больше контактировать со мной. Субин тушит сигарету о белоснежный кафель, оставляя на нем уродливый пепельный узор, и вздыхает. Ёнджун прав: им не нужно больше встречаться. Субин может вернуться к обычной жизни, в которую никак не включено посещение ночных клубов, преследование ревнивыми дядями и прикосновение мертвой кожи к его живой. Может зависать по выходным с друзьями, читать книги и делать свою работу. Может, наверное, сходить к психотерапевту, но это не точно. И тем не менее он физически не может заставить себя ни встать и уйти, ни даже как-то согласиться с Ёнджуном. Связь с ним настолько сильно вплелась в его распорядок дня, в него самого, что у Субина не получается провести ни дня без мыслей о том, чем тот предположительно занимается, о чем думает и не подвержен ли он какой-то опасности. Он не хочет давать своим чувствам никакого названия, потому что так легче с ними мириться, но знает, что периодически за Ёнджуна беспокоится, часто о нем грезит и иногда задумывается о том, как хорошо было бы просто случайно где-то с ним встретиться, хотя понимает, что это невозможно, ведь точек пересечения у них ноль. Поэтому в итоге он коротко произносит: — Я не хочу. — Почему? Ёнджун смотрит испытывающе. Будто знает, что хочет услышать. Но еще он, наверное, понимает, что Субин этого не скажет. — Не знаю. Просто не хочу. — Будешь подвергать себя и своих друзей опасности из-за обычного «просто»? — тот выгибает скептически бровь. — Найди способ, который позволит нам видеться без угрозы для меня или моих близких. Ты же такой умный, такой богатый, все знаешь и везде вертишься. Отыщи решение проблемы. — Ловко ты придумал. — Знаю. Они замолкают, и Субин понимает, что вымотался просто неимоверно. Моральные страдания истощили его физически. Он бы завалился прямо сейчас в белоснежную постель Ёнджуна, им пахнущую, а не ехал больше часа в пустую холодную квартиру. — Оставайся, — предлагает тот, заметив, наверное, усталость на чужом лице. — Я посплю в зале. — Мы уже спали вместе. — Ага, и ты всю ночь ворочался, болтал во сне и просыпался раза три от ночных кошмаров. — Все будет нормально, — заверяет Субин, поднимаясь на ноги. — Только не трогай меня… так, как трогал. — Я и не собирался. Кровать Ёнджуна холодная, но немыслимо мягкая и очень манящая. Субин забирается в нее, избавившись от куртки, свитера и штанов, и накрывается почти с головой огромным одеялом. Ёнджун ложится за его спиной и затихает настолько, что кажется, будто Субин в комнате совсем один. Он почти уже проваливается в сон, но вздрагивает, когда ощущает прикосновение чужой руки к его спине. Ёнджун берется за ткань его футболки и, больше не трогая кожу, сжимает ее пальцами. От такой близости Субину даже спокойнее. Он засыпает быстрее, чем большинство ночей за два прошедшие месяца, и не видит ни одного кошмара.* * * * *
— Вот этот, да нет, тот, который левее. Не этот, а беленький! Да, он! Субин снимает керамического ангелочка и еще парочку, аккуратно складывая все в пакет к Тэхёну. — Как здорово, что ты на голову меня выше, — подмечает тот, отдавая пару купюр продавцу и продвигаясь дальше, вглубь торгового ряда. — Хочешь, и тебе чего-нибудь купим? — Ты же знаешь, что не хочу. Субин не привык украшать дом к новому году. В детстве никто, кроме матери, а затем тети, этим не занимался, и ему привычка не привилась, хоть он им и помогал. Сейчас этот ритуал лишь пробуждает негативные эмоции и еще больше давит на факт почти тотального одиночества. Тэхён вытащил его в выходной пройтись по городскому рынку, десятки прилавков которого были завешаны всеми украшениями, на которые только могло хватить фантазии. Были здесь елки, гирлянды, разноцветные шары, стеклянные, пластиковые, деревянные, были фигурки, статуэтки, мишура, елочные венки и омела. Постепенно людская территория начала заканчиваться, и Субин с Тэхёном оказались окружены палатками с товарами совершенно неизвестного им содержания. Почему они не пошли обратно, Субин не знает, но его взгляд приковывали необычные диковинки, назначение которых он не всегда понимал. Сначала их встретил ряд, наполненный волшебным свечением: здесь были гирлянды из светящихся цветов, заточенные в стеклянных шарах растения, лампы со светящимися насекомыми внутри. — Ты знал, что пыльца фей может все сделать светящимся? — заговаривает Тэхён, окидывая восторженным взором новогодние безделушки. На его лицо красиво ложатся желтый, розовый и голубой. — Не знал, — качает головой Субин. Из-за специфики своего детства он всегда минимально интересовался всем, что касалось представителей других рас. — Раньше на новый год они сами делали себе украшения из цветов и растений, а теперь за них это делают торговцы. Мало кто из фей вообще возвращается в лес, даже чтобы что-то отпраздновать. Всем нравится жить в уютных бетонных стенах, — он усмехается, но как-то грустно. — Тебя этот факт расстраивает? — уточняет Субин. — Люди тоже от большинства многовековых традиций успели отказаться. Это нормально. — Я понимаю, конечно, — кивает тот, останавливаясь неподалеку от одного из прилавков. Вокруг снуют переговаривающиеся неустанно феи и не только. — Просто это так красиво — соединяться с природой, чтобы отпраздновать пришествие нового года. Немного жаль, что эта связь теряется. Некоторые из них даже летать не умеют, потому что когда-то их предки решили начать пользоваться самолетами. Наверное, в какой-то момент и их крылья исчезнут за ненадобностью. Субин пожимает плечами. Палатка, у которой они остановились, завешана множеством ламп самых разных форм со светящимися существами внутри. — Разве это не жестоко? — вопрошает он. — Я думал, феи защищают природу. — Во-первых, раньше они были хищниками, и о гуманности речи не шло. А во-вторых, все это не настоящие насекомые, а их трупы. С помощью пыльцы их заставляют летать и светиться. Своеобразная вторая жизнь. Субин не знает, что более жутко — живые насекомые в сосуде или мертвые, но решает для себя, что второе хотя бы не так печально. Они идут дальше, заворачивая в следующий ряд, и ассортимент товаров в нем оказывается менее разнообразным, чем в прошлом, но таким же интересным на вид. Субин успевает заметить большие стеклянные шары голубого, бирюзового, фиолетового и синего цветов, длинные ленты водорослей, окрашенных светящимся веществом, и жемчужные украшения, переливающиеся синим перламутром. — Это русалочьи шары, — объясняет Тэхён. — Под водой они начинают светиться и издавать какую-нибудь песню. Все русалки собираются вместе, слушают ее, а потом… Ну, раньше эта мелодия привлекала рыбаков или каких-то еще зашедших на территорию плавателей, и они их пожирали, а сейчас… Не знаю, наверное, теперь без убийств обходится. — Надеюсь, — бормочет Субин. Следующий ряд отличается от предыдущих более ощутимой атмосферой мрачности. Становится даже как-то не по себе. На стенах прилавков висят не гирлянды и шары, а клетки с чем-то едва уловимым человеческим глазом, деревянные кресты с трещиной посередине и какие-то книги с пожелтевшими от времени страницами. — Догадываешься, чье это? — вопрошает Тэхён, оглядываясь. — Честно говоря, нет. Тот снова останавливается у одной из палаток и указывает пальцем на клетку с гуляющей внутри молочной дымкой. Только через полминуты внимательного рассматривания Субин умудряется разглядеть в ней очертания… кота. — Почему там кот? — хмурится он. — По старому демоническому поверью кошки являются проводником для всего живого в мир мертвого. Раньше их якобы использовали, чтобы завлекать людей в Подземелье ну и… Ты понял. Поэтому в форму кошки обращали и демонические проклятия. Стоит тебе коснуться такой кошки — ты не жилец. Рассказ Тэхёна пускает по плечам мурашки, и зимний ветер вдруг кажется в несколько раз холоднее. — Кошки в этих клетках, конечно, безобидны, — спешит слегка разрядить обстановку Тэхён. — Их просто используют как символ, дань прошлому. — А кресты? — Субин поворачивается в сторону другой палатки, неуютно поежившись. — Раньше люди на новый год вешали их и на входную дверь, и над всеми дверными проемами, потому что считали, что, если этого не сделать, они могут стать входом для демонических существ. Если демону удавалось разбить такую защиту, то крест ломался, и он забирал его с собой в качестве трофея. Сейчас это просто безделушка, конечно. — Ты так много обо всех знаешь, — удивляется Субин. — Хочу понимать мир вокруг себя. Побродив еще по нескольким рядам удивительных новогодних атрибутов и решив ничего больше не приобретать, они направляются к выходу из рынка. Приходится лавировать между группками спешащих закупиться на праздник существ, чтобы ни с кем не столкнуться, и, успешно достигнув главных ворот, они движутся дальше по заметенной снегом улице. — Я хотел бы позвать тебя к себе, но… — заговаривает поникший Тэхён. — Родители опять требуют моего присутствия. Где-то третьего числа вернусь обратно, посидим у меня? Субин согласно кивает. Учитывая, что Кай уже уехал к сестре, новый год он снова будет справлять в одиночестве. Что ж, у него есть время морально подготовиться. — Как дела с Ёнджуном? Субин бросает вопросительный взгляд на друга, а затем понимает, что Бомгю, наверное, рассказал ему об их разговоре. И Тэхён сам умудрился додуматься, что он ездил к Ёнджуну. И кто из них детектив? — Не знаю. После их совместной ночевки Субин проснулся хоть и выспавшимся, но с предчувствием чего-то плохого. И это плохое настигло его сразу же, как он попытался с Ёнджуном заговорить. В ответ от него, полностью уже протрезвевшего, он получал только короткие холодные фразы и никакой конкретики. Никакого видимого желания идти на контакт. Бросив немного раздраженное: «Разберись с собой», Субин уехал, и больше они никак друг с другом не связывались. Это было неделю назад, кажется, и он пришел к выводу, что Ёнджун больше не будет искать с ним встреч. Может, оно и к лучшему, но менее тоскливо от этого не становится. — Не хочу о нем говорить, — добавляет Субин. — Без проблем. Дома у Тэхёна они занимаются тем, в чем Субин неимоверно плох: украшением елки. Получается не очень гармонично, но довольно мило. Тэхён вообще заверяет его, что некрасиво украшенных елок не бывает. Остается только ему поверить. К себе он возвращается уже под ночь, немного уставший, но по-светлому умиротворенный. Ему не нужен никакой психолог — достаточно просто проводить такое вот ничем не обремененное время с лучшими друзьями.* * * * *
В новый год Субин решает пройтись по пустынным в вечерний час улицам, по освещенным скверам, осыпанным серебром, на удивление даже не замерзая при этом, и пропитаться атмосферой, которая отсутствует в его собственной квартире. Он заглядывает изредка в излучающий теплый свет окна, замечая там собравшиеся у стола семьи или парочки, и завидует им по-белому. Надо только подождать несколько дней возвращения друзей, и можно будет тоже отпраздновать по-нормальному. Домой возвращается где-то в восьмом часу и, разувшись, направляется к кухонному шкафчику, в котором припрятана бутылка его любимого виски. Он садится у окна, бросая взгляд на сгорающий в праздничных огнях центр, и задумывается о том, как новый год будет встречать Ёнджун. Наверняка закатит какую-нибудь роскошную вечеринку на тысячу персон, среди которых никто не запомнит ничего из происходящего. Субин заканчивает книгу, космическое фэнтези, и радуется хорошей концовке: как будто бы трагедии сейчас нежелательны для его ментального состояния. Он успевает только открыть бутылку и начать наливать виски в бокал, когда слышит стук в дверь. Проверяет время: семь минут десятого. В голове мелькает мысль о том, кто это может быть, но Субин собственноручно ее прогоняет. Маловероятно. Он поднимается, идет к двери и в нерешительности отпирает замок, не заглядывая отчего-то в глазок. О том, что это Ёнджун, он узнает даже раньше, чем успевает его заметить: по морозно-еловому запаху, гладко стекающему в ноздри. Тот выглядит довольно привычно и слишком уж как-то одето для того, кто празднует новый год и того, кому холод в целом не знаком: поверх черной водолазки — черная рубашка, а поверх нее — еще пиджак и пальто. Неизменно поблескивает лишь серебро креста на его груди. — Что ты здесь делаешь? — Субин заговаривает первым и про себя радуется тому, что чужие глаза не скрывают очки. — Пришел убедиться, что ты, как самый жалкий лузер, празднуешь один. — Ясно, — Субин борется с желанием закатить глаза. — Убедился? Можешь идти обратно. — Теперь уже не могу. На тебя бы полицию вызвать за такой унылый новый год. Даже елку не потрудился поставить, да? — продолжает тот, не теряя оттенка издевки в голосе. — Ты хочешь чего-то конкретного от меня? — Ты куда-то собирался? — игнорируя вопрос, говорит Ёнджун. — Нет, — Субин вспоминает, что еще не переодел уличные вещи. — Тогда поедешь со мной. — Куда? — Даю тебе пять минут. И он тут же направляется вниз по лестнице, оставляя Субина глядеть ему в спину. Интересно, когда он заслужит у небес нормальное отношение Ёнджуна к объяснениям? Субин накидывает куртку, оставленную на кровати в зале, бросает взгляд на скучающую бутылку виски на столе, обувается и спускается вслед за Ёнджуном. Когда тот ведет машину, Субин замечает на его руках черные кожаные перчатки. Просто аксессуар, или он стал мерзнуть? Дорога получается довольно долгая, около полутора часов, и все это время диалог клеится довольно трудно. Все «почему?» и «зачем?» Ёнджун, естественно, игнорирует, а на остальные вопросы отвечает односложно. Субин почти что засыпает, но они наконец останавливаются у какого-то огромного здания на вершине холма. Приходится пройти еще где-то метров сто, чтобы добраться до строения по широкой заснеженной тропе, и там замереть, оглядывая несколько этажей оголенных камней, отсыревшего дерева, башен с острыми кончиками и покосившихся балкончиков. Ёнджун первый проходит внутрь, толкая ревущую скрипом дверь, и запускает Субина в особняк-недозамок. В нем четыре этажа, кажется, входной коридор разделяется на гостиную, которую видно издалека, и еще несколько непонятных комнат, а по бокам — две лестницы. Между ними молочным кругом лежит белесое пятно снега и лунного света, проникающего с самого верха, из огромной дыры в крыше. Света мало: только с улицы да пары висящих на стенах ламп. — Где мы? — В моем детстве. Ёнджун проходит дальше, к снежному кругу, и протягивает руку к водопаду из света и снега, ловя крупные снежинки кожей перчатки. Наверное, и на собственной коже Ёнджуна те не тают. Субин подходит ближе. — Ты здесь жил? — Вместе с семьей, да, — тот поднимает голову к дыре в крыше. — Ты, наверное, считаешь меня сумасшедшим. — Не то чтобы, — Субин становится напротив, тоже задирая голову и встречаясь взглядом с лунным ликом. — Но я не совсем понимаю, почему ты захотел провести новый год здесь. И почему со мной. — Мне нужно было выпить, — вздыхает Ёнджун. — На трезвую голову на такие вопросы отвечать сложно. Он подходит к стене за своей спиной, снимает с нее лампу и отправляется вверх по сгнившим ступеням. — Это безопасно вообще? — Субин идет за ним, бросая скептический взгляд на неустойчивую конструкцию. — Нет, — без тени сомнения выдает Ёнджун. — Помимо того, что здесь все разваливается, сам дом постоянно проседает из-за слишком мягкой почвы. — Отлично, — бормочет Субин. — Новый год в морге. — Не волнуйся. Тебя я защитить смогу. Субин ничего не отвечает, потому что все его внимание уходит на переваривание чувств, которые эта фраза вызвала. Он вроде и не говорил никогда, что нуждается в защите. Наоборот — он сам должен другим ее предоставлять. И тем не менее отчего-то в районе груди сначала стало по-странному колюче, а затем мягко-тепло от произнесенных Ёнджуном слов. Они поднимаются на второй этаж и, петляя жутковатыми коридорами, добираются до огромной комнаты с высокими, в два этажа, потолками. Все стены уходят под книжные полки, и они же расставлены рядами на свободных участках пола. В углу помещения располагается мертвый камин и несколько кресел с диванчиком, его окольцовывающих. В широких окнах выбиты стекла, и сквозь кривые отверстия внутрь залетают хлопья снега, плывущие в лунном сиянии. — Тебе не холодно? — спрашивает Ёнджун, вдруг остановившись. Наверное, вспомнил, что не все невосприимчивы к температуре. — Все нормально, — Субин лукавит наполовину. Пальцы уже замерзли, и под воротник забирается затхлый ветер, но он пока что находит в себе силы потерпеть. Они движутся дальше, к одной из книжных полок, и Ёнджун освещает ряд корешков, пока не находит нужную ему книгу. Он вынимает ее, раскрывая посередине, и Субин понимает, что это фотоальбом. — Не то чтобы я думаю, что тебе интересно будет рыться в моих детских фотографиях, — заговаривает тот, проходясь взглядом по знакомым лицам. — Но вообще-то я хотел попросить тебя оставить его у себя. Ёнджун протягивает альбом ему, и Субин аккуратно берется за замерзшую во влаге обложку. На обороте он видит четыре фотографии: на одной из них маленький Ёнджун, на другой он с каким-то мальчиком, на третьей изображена женщина со светлыми волосами, а на последней — все они вместе. — Это твой брат? — Субин указывает на мальчишку, возрастом поменьше Ёнджуна. — Да. И моя мама. На языке вертится вопрос о том, что с ними случилось, но Субин не решается его озвучить. — Почти каждый новый год я праздную здесь, — продолжает Ёнджун. — Потому что, когда они были живы, это был мой любимый праздник. Мы собирались в гостиной, и мама играла на пианино, а папа всегда оставался со своими друзьями или «на работе». На счастье всех, — он закатывает глаза. Звучит довольно печально. Проводить новый год в таком мрачном месте — то еще удовольствие, наверное. — Тут есть фотографии каждого нашего нового года, — продолжает тот, указывая на фотоальбом. — Мне такое хранить нельзя, поэтому, если ты не против, оставь у себя. — Почему нельзя? — Субин закрывает альбом. — Дом, в котором я живу с отцом, небезопасное место для таких вещей. Он категорически не любит вспоминать прошлое, — лицо Ёнджуна приобретает задумчивое выражение, а голос — нотки издевки. — А дом, который я снимаю, постоянно обыскивается. — Обыскивается?.. — Субин хмурится. — Зачем? — Чтобы держать меня под контролем, конечно, — выдает Ёнджун, продвигаясь дальше, к книжным полкам у стены. — Мой отец знает обо всем, чем я занимаюсь, обо всех, с кем вижусь, обо всем, что употребляю. Поэтому, Субин, тебе опасно находиться рядом со мной. — Твои родственники что, напрочь отрицают связи с другими существами? — Нет, но если они посчитают, что такая связь губительно на меня влияет, то могут ее устранить. Или, например, манипулировать мной, если поймут, что моя привязанность к кому-то достаточно сильна. Субина дрожью пробирает от услышанных им слов. Он часто тосковал по нормальной родительской любви, мечтал хоть о каких-нибудь, пусть даже не самых идеальных, родителях. Однако, узнавая все больше и больше об отце Ёнджуна, он в очередной раз убеждается, что иногда лучше никакой, чем такой, какой есть. Субину это знакомо. — Я его сохраню, — обещает он Ёнджуну. — Единственное, что я о тебе знаю, — тот легко проходится кончиками пальцев по корешкам книг, — это то, что ты любишь читать. Можешь считать это причиной, почему я тебя сюда привел. — Разрешаешь мне взять книги? — Они здесь больше ни к чему, очевидно. В темноте и холоде копаться в книжных полках не особо приятно. Субин выцепляет для себя парочку красивых изданий его любимых романов и на этом останавливается. Ёнджун все это время взирает на молчаливый камин. — Настоящую причину ты мне не скажешь? — Субин становится рядом с ним. — Почему ты меня сюда привел. — Не знаю, почему, — проговаривает тот, а затем вздыхает. — Я понял, что не хочу ехать сюда в одиночку. Что не хочу встречать новый год в одиночку. Когда я думал о том, кого можно взять с собой, никто, кроме тебя, на ум не пришел. — Почему? — Никто из моих друзей не знает практически ничего ни о моем прошлом, ни о моем настоящем, — Ёнджун берется за крест, покоящийся на его шее. — И я не хочу их в это посвящать. А с тобой все получилось как-то само собой. Субин кивает. Он так и подумал. — Не бойся, я отвезу тебя куда-нибудь, где посветлее и потеплее. И более празднично, — тот разворачивается, собираясь покинуть комнату. — Просто хотел, чтобы кто-то составил мне компанию здесь. Они спускаются вниз, выслушав целую симфонию скрипа от недовольных лестниц, и Ёнджун снова замирает у пятна света посреди помещения. — Будет звучать глупо, но эта дырка в крыше напоминает мне о маме, — усмехается тот, ловя кожей перчаток снежинки. Одна эта фраза дает Субину понять, какое у Ёнджуна отношение к своей матери. Нечто похожее он испытывал и к своим маме и тете. Они тоже прорывались яркостью солнца в его потухший, тонущий, уходящий под землю мир и сеяли там ростки надежды на что-то светлое и чистое. — Зачем тебе перчатки? — решив не уходить дальше в откровения, Субин переводит тему. — Это тоже будет звучать глупо, — уголки чужих губ слегка приподнимаются. — И все же, — он оставляет книги и альбом на ближайшем комоде и подходит ближе. — Я подумал… — Ёнджун запинается, умолкнув, а затем продолжает: — Я подумал, если мою кожу будет что-то скрывать, тебе будет не так противно ее касаться. У Субина внутри что-то надрывно воет. Ломается, рвется, колет. Он сам не знает, почему, но дышать вдруг становится неимоверно трудно. И тот факт, что перемену в настроении его сердца замечает и Ёнджун, делает ситуацию только хуже. Субин закрывает глаза и делает пару глубоких вдохов-выдохов. Руки от пальцев до плеч начинают немного подрагивать только от одной мысли о касаниях Ёнджуна. — Отвезти домой? — предлагает тот. — Нет. Субин берет себя в руки, еще раз глубоко вдохнув, и поворачивается к Ёнджуну. Он ничего не говорит, потому что не знает, что нужно сказать, и осторожно стягивает перчатку с левой руки Ёнджуна. Касается аккуратно его ледяных пальцев своими ледяными, и тот подается навстречу, давая их переплести. Субину вмиг становится тревожно, но вместе с тем невообразимо спокойно. Каждый едва различимый шум, издаваемый доживающим свои года поместьем, затихает, и слышно лишь звуки дыхания — холодного и горячего. Субин делает шаг навстречу, становясь совсем уж близко, снимает и другую перчатку, бросая ее на пол, а затем берет Ёнджуна за вторую руку. Лунный свет падает на часть бледного лица, забирается в умиротворенный взгляд, отражается кристальной чистотой от серебряного креста. — Зачем? — спрашивает Ёнджун. Субин отрицательно качает головой, давая понять, что у него нет ответа на этот вопрос. Он просто почувствовал нужду в том, чтобы коснуться его, Ёнджуна, кожи, и противиться ей не захотел. — Тебе плохо, — утверждает тот. Субин снова качает головой, потому что это не так. Да, он невероятно сильно нервничает, но пока что не чувствует приближения какого-то трагического исхода в виде рвотных позывов. Взгляд мечется от чужих глаз к губам, но Субин чувствует, что если сейчас пойдет дальше, то беды не миновать. — Через минуту новый год, — оповещает его Ёнджун, глянув на наручные часы. — Загадывай желание. Субин задумывается. У него не так уж и много желаний в жизни. Он закрывает глаза, проговаривая его про себя, а затем открывает, встречаясь взглядом с темным напротив. — Все, — сообщает тот, снова посмотрев на часы. — С новым годом, Субин. Субин слегка наклоняется, едва касаясь мягкой щеки своими губами, и сразу же отстраняется. — С новым годом, Ёнджун.