mange, prie, crains

В комнате душно, как и всегда, и ослепительно ярко из-за незашторенного окна. Ветерок, проскользнувший из холодного коридора, щекочет шею и выступившую на ней блестящую испарину. Субин сжимает маленькими еще совсем пальцами края шорт и от волнения кусает губу. Сквозняк исчезает, когда дверь захлопывается, заставляя слегка подпрыгнуть от неожиданности. Сзади — шаги, спереди — солнечные вспышки, вытянутым перед собой рукам становится больно, и скоро так же станет незажившей еще спине. Субин открывает глаза, только чтобы посмотреть на висящий прямо над ним поблескивающий праведным золотом крест и страдальчески-заботливые глаза, изображенные на старой иконе. Когда он закрывает их, все вокруг исчезает, и он отправляется в невиданные вселенные. Только ему одному доступны эти не исследованные никем миры, их природа и причудливые создания, по внешнему виду своему напоминающие персонажей из каких-то книг, которые Субин не помнит, потому что здесь он — не он. Он — отважный космонавт в огромном серебряном скафандре, прыгающий с планеты на планету и на каждой из них заводящий сотню новых друзей. Нет в этом мире ни войны, ни смерти, а дружелюбные звезды разноцветным калейдоскопом разбросаны по синеве небесного полотна.

* * * * *

Субин раскрывает веки и ежится от прохлады, забирающейся под воротник кожаной куртки и даже теплого свитера. На лицо ему падает радуга проходящего через церковную мозаику света. Немного синего — на глаза, немного красного — на рот, немного зелено-желтого — на щеки. Совсем как в детстве. В носу стоит въевшийся в кожу запах ладана, зажженных свечей и шепота молитв. Он настолько знаком, что кружит голову. Субин боится сильно ее поднимать — страшно и по сей день, хотя в бога он не верит давно. Жива в нем вера только в ужас, циркулирующий вместо крови в его организме и заменяющий собой всю его жидкость. Воспоминания о том ужасе обычно спящие, тусклые, но теперь ощутимо отдаются учащенным сердцебиением и остротой боли в висках. Субин ждет службу. Зачем — сам не знает. Тэхён обронил недавно, что нельзя победить свои страхи, не имея смелости столкнуться с ними лицом к лицу. И хотя имел в виду он, скорее всего, терапию, Субин воспринял это по-своему. В конце концов должны же когда-то иссечь силы у призраков его прошлого. Священник приходит минут через пять, но привлекает внимание Субина не он, а его спутник. Знакомый уже спутник, засевший черным пятном на подкорке сознания. Ёнджун переговаривается о чем-то с мужчиной, но разобрать слова с такого расстояния невозможно. На нем нет очков, только черный костюм и черное пальто сверху. Он располагается в первых рядах, в отличие от притаившегося на самой последней скамье Субина. Помимо них, в помещении всего несколько человек. Церковь эта — единственная человеческая во всем Криарде, но популярностью пользуется небольшой. У всех народностей боги, естественно, разные и, несмотря на уровень технологического прогресса, многие из них до сих пор имеют огромное число последователей. Особенно это распространено у рас, находящихся в большем, чем остальные, контакте с природой. Однако никаких церквей в городе они не строят и предпочитают молиться там, где можно уединиться с миром: в лесу, горах, в океане. Если и есть здания, которые они используют в качестве святилищ, то отличаются они простотой и выглядят скорее как первые постройки древних людей, нежели как современные здания храмов. Слова разлетающейся благоговейным эхом молитвы известны Субину наизусть. Пусть и не отдается ничего в душе, губы сами просятся беззвучно проговаривать их вместе со священником, но он этого не делает. Ёнджун, кажется, слушает довольно внимательно, и Субин искренне этого не понимает. Тот говорил, что мать у него человеческая — могла ли она привить ему веру в человеческого бога? Верится с большим трудом. Субин долго думает, стоит ли ему обозначить свое присутствие. Обида, которую он ощущает по отношению к Ёнджуну, все еще жива, хотя и не жжет свирепым пламенем, как до этого. Противно и абсолютно отвратительно, что его поцеловали без согласия, без предупреждения, застав врасплох. Но вместе с тем Субин понимает, что ему не было бы так неприятно, если бы Ёнджун не был вампиром. Тем более тот совершенно не в курсе его внутренних проблем, и наверняка реакция Субина поставила его как минимум в замешательство. Именно поэтому он все-таки встает, решившись, и, стараясь не слишком шуметь, направляется к сидящему неподвижно Ёнджуну. Когда он опускается на скамью слева от него, вампир поворачивается, окинув его безэмоциональным взглядом, а затем возвращается к прежней сосредоточенности на священнике. Субин совершенно не знает, что говорить. Ему все еще неприятно, воспоминания о мертвых холодных губах до сих пор посылают по коже рои мурашек, но он не хочет, чтобы это недопонимание разрушило тот призрачный мир, который между ними установился; не хочет своим поведением лишать себя полезного довольно напарника. Ему всегда было легко подобрать слова, чтобы извиниться, чтобы сгладить углы, чтобы обезопасить себя от беды. В ход шли любые эпитеты, давление на жалость, вранье. Но теперь, сидя рядом с излучающим только лед Ёнджуном, сказать что-то кажется почти невыполнимой задачей, и он не знает, почему. — Я хот… — Замолчи, — Ёнджун тихо прерывает его, невозмутимо глядя перед собой. — Я не позволю тебе портить службу никому не нужными оправданиями. Субин отворачивается. Да, Ёнджун определенно обижен. И, хотя он и сказал, что оправдания никому не нужные, его тон, его суровый взгляд и его напряженность говорят совершенно об обратном, поэтому Субин решает подождать. Однако не проходит и пяти минут, как вновь становится тошно и запредельно жутко. Низкий монотонный бас вводит в какой-то мерзкий транс и до боли сильно напоминает другой голос, который Субин помнит не по-настоящему, лишь смутно, но который приносит каждый раз только неистовое чувство тревоги. Десятки неживых глаз, изображенных аккуратными гладкими мазками, зрят пристально и гнетуще, заставляя приклеить собственный взгляд к полу и больше его не поднимать. Субин не выдерживает и минуты такой пытки, поднимаясь и покидая спешно здание. На улице — слегка отрезвляющая свежесть утра, опавшая листва, обнимающая шуршащим одеялом строение церкви, и прозрачный холодный воздух, колюче вторгающийся в нос. Субин вынимает пачку сигарет и зажигалку и решает тут дождаться, пока Ёнджун выйдет, потому что там поговорить все равно не получится. Проходит минут пятнадцать, которые он проводит на скамье неподалеку от входа, когда виднеется черная фигура, выходящая из дверей. Субин поднимется, следуя за Ёнджуном, и нагоняет его только у его машины. — Подожди, — бросает он, но тому, судя по всему, совершенно все равно, поэтому приходится ухватить его за рукав пальто. — Ёнджун, удели мне пару минут. Вампир поворачивается, взирая на него сквозь черные стекла, ни капли солнечного света не пропускающие, и ничего совершенно не говорит. — Я немного времени займу. — Я тебя слушаю, — скучающее выражение лица, оттенок его голоса и слегка склоненная набок голова говорят о том, что делать этого ему совершенно не хочется. — Во-первых, я против таких внезапных проявлений чувств, — начинает Субин, тут же мысленно предвидя чужую реакцию. — Никаких чувств не было, — произносит тот, слегка даже скривившись, будто сама мысль об этом ему противна. — Забей уже на это. — Во-вторых, — с нажимом произносит Субин, — я хочу извиниться, если моя реакция как-то отрицательно на тебя повлияла. У меня есть свои… тараканы. И они влияют на мои взаимодействия с такими, как ты. — Какими? — Ёнджун хмурится. — Типа, с вампирами? — Нет. В целом с… — он думает о том, какое слово подобрать, чтобы не прослыть расистом до мозга костей, коим вообще-то не является. — Монстрами? — тот приподнимает брови. — Я не использовал это слово, но да. — Забей, Субин, — повторяется тот, усмехнувшись. — Твоя реакция никак на меня не повлияла, и то, что я сделал, ничего не значило. Живи своей полицейской жизнью, наслаждайся своими человеческими друзьями. Он делает шаг в сторону машины, но Субин снова заговаривает: — Я хотел обсудить, что мы будем делать дальше. — Я буду пить, — констатирует Ёнджун. — А ты можешь заниматься своим расследованием. Ты же детектив. — Так, значит. Бросаешь все, потому что я не ответил тебе взаимностью? — Ты просто… — Ёнджун испускает неискренний смешок. — Ты давно ответил мне взаимностью, Субин: я тебя терпеть не могу, ты меня терпеть не можешь — все обоюдно. Я поиграл в полицейского. Мне надоело. Разбирайся сам. Как еще сказать, чтобы ты понял? — Твое желание посадить дядю тоже значения не имеет? Сдашься после одной неудачи? — Неудачи… — лицо Ёнджуна вдруг теряет любой отголосок эмоций, а взгляд его как будто темнеет даже через очки. — Всего хорошего, Субин. И он забирается в машину, полностью скрываясь от глаз. Субин понимает, что неверно подобрал слова и оттолкнул его еще сильнее, и сразу же начинает злиться на себя за бестактность, на Ёнджуна за его непробиваемое упрямство, на эти идиотские лампы и на того, кто их продает, за то, что они первоначально поставили его в такую ситуацию. Он залпом выкуривает еще одну сигарету, а затем возвращается к служебному автомобилю и берет курс на участок: пора, наверное, поработать нормально.

* * * * *

— И что, вы выяснили, кто это был? — А ты по лицу в маске можешь определить личность, а, Субин? — Минсу скептически выгибает бровь, теребя в руке карандаш. Субин вздыхает, потому что очевидно не может — ни он, ни кто-либо другой. Когда он прибыл на рабочее место и попросил Минсу поделиться деталями расследования убийства Джонсу, тот сообщил, что все камеры вокруг дома были проверены и чисты, и лишь позже на одной из соседних улиц они заметили человекоподобное существо в неприметной одежде, с рюкзаком, в кепке и с маской на лице. Он бы не вызвал никаких подозрений, если бы не исчез с видеозаписи в том месте, в котором исчезнуть не мог физически, поэтому Минсу сделал вывод, что в камеры кто-то влез или заставил в них влезть. И, несмотря на то, что это была подвижка, перед ними образовался очередной тупик: как Минсу и сказал, по скрытому лицу не скажешь, кто это мог быть. — А что по уликам? Это сделал человек или кто-то другой? — Никаких подозрительных следов, отпечатков и прочего не нашли. Замок не был взломан, так что, я думаю, Джонсу знал преступника. Полицейский, пусть и бывший, не стал бы просто так открывать дверь настолько подозрительному типу. Тем более, как мне сказал Бёнхон, Джонсу мог быть замешан и в твоем деле. Так что он точно должен был быть начеку. — Убрали свои? — хмурится Субин. Джонсу говорил, что собирается уезжать, а из города его было проще контролировать, чем за его пределами, поэтому существовала вероятность того, что его просто прикончили в целях избежания утечки информации. — Я думал и об этом, — кивает Минсу. — Ты ведь подозреваешь вампира в своем деле, да? — Откуда ты знаешь? — Не поверишь, если я скажу, — усмехается тот. — У меня есть связи среди вампиров. Много влиятельных друзей. Не из семейки Чхве, конечно, но некоторые из них были на том же мероприятии, что и вы. Я увидел тебя на одной из фотографий вместе с Ёнджуном. — Ясно. И что сказали твои друзья? — Ничего полезного, — Минсу отбрасывает карандаш на свой рабочий стол. — Они понятия не имеют ни о наркотиках, ни о Джонсу. — Что планируешь делать дальше? — Вообще-то, знаешь… — тот вдруг садится ровно, ставя локти на стол. — Я хотел попросить помощи у тебя. — У меня? — Субин сдвигает брови вместе. — В чем конкретно? — У тебя есть связь с Ёнджуном. Может, ты его спросишь, кто из вампиров мог убить Джонсу? Субин невесело усмехается. Они сами пытаются распутать клубок и отыскать того, кто за всем этим стоит, так что спрашивать у него то, чего он не знает, совершенно бесполезно. Но это как будто бы служит еще одним признаком того, что с Ёнджуном надо как можно быстрее помириться, иначе возможности накопать что-нибудь на Винсента не останется вовсе. — Я поинтересуюсь, — зачем-то врет Субин и встает со своего места. Нужно будет увидеться с Ёнджуном.

* * * * *

Коротать время дома мучительно. Субин убирается, проветривает помещение, ежась от осеннего холода и куря в открытое окно; он читает книгу, отвлекаясь, потом пишет Тэхёну и Каю, узнавая, как у них дела, а затем снова курит. Для еды аппетита нет совершенно, потому что он волнуется и переживает, переживает и волнуется. О том, что сказал Ёнджуну, и о том, что у него не получится восстановить их прежний контакт. Ему критически необходима его помощь в расследовании. Друзьям о произошедшем он не говорил. Во-первых, потому что не хотелось настолько сильно их нагружать, во-вторых, потому что к реакции Субина на поцелуй неизбежно возникли бы вопросы, а ответить на них честно и прямо он пока не готов. Хотя, может, совет Кая и помог бы ему быстрее с Ёнджуном помириться, он просто не мог заставить себя сказать правду. Он долго думает о себе. О своем прошлом и настоящем, о том, что понятия не имеет, каким он видит свое будущее. Но вместе с тем знает, кажется, каким хочет его видеть: свободным от оков боли и травмы, от предрассудков и неприязни. Сейчас это кажется абсолютной утопией. Он долго думает о Ёнджуне. Как и сказали его друзья, он, кажется, не такой плохой, каким Субин его воображал и каким описывал другим. Со многими его особенностями он мириться не хочет и не будет, его образ жизни далек от одобряемого Субином, его поведение — тоже. Но, несмотря на все это, он абсолютно живой, очень разный, и, как теперь становится ясно, очень чувствительный. Как будто бы обычный человек, выросший на подушке из денег и потому ведущий себя определенным образом. Но он не человек, и поэтому все это понимание слабо помогает Субину не тревожиться при мысли о нем. О нем и о том, как он проявлял своеобразную заботу, о том, как касался своей кожей его, о том, как напрочь умерла в нем вера в то, что кто-либо способен ему помочь. Совсем как в Субине. Может, они и не такие разные.

* * * * *

Субин приезжает к полуночи. У входа — незнакомые вампирские лица в черных костюмах, а у Субина наготове его полицейского удостоверение. Однако в ход пустить его не удается, потому что ему с беспристрастным выражением сообщается: — Вам дальше нельзя. — Почему? — Субин хмурится. Он и слова не успел сказать. — Приказ свыше, — все так же беспристрастно. Серьезно? Ёнджун настолько сильно обиделся, что буквально запретил своим громилам пускать его внутрь? Ребячество какое-то. Он качает головой и уже собирается развернуться, чтобы уйти, но тут на плечо ложится ощутимо чья-то рука. — Субин! Субин оборачивается, чтобы застать идеально уложенные черные волосы, белоснежную улыбку и сверкающие в лунном свете чешуйки на щеках. Уён. Удача сегодня ему благоволит. — Ты к Ёнджуну пришел? — интересуется тот, вставая рядом. — Да, но, похоже, он не особо хочет меня видеть. — Ёнджун у нас немного обидчивый парень, — Уён усмехается и морщит нос. — Ничего. Он остынет. Впусти нас, Роджер. И он уже пытается пройти внутрь, утягивая Субина за рукав куртки, но вампиры перекрывают ему дорогу. Они стоят непоколебимой стеной и взирают на Субина самым недружелюбным, насколько это возможно, взглядом. — Мы никак не можем дать ему пройти, — заговаривает, видно, тот самый Роджер. — Это приказ. — Я даю вам другой приказ, — настаивает Уён, сложив руки на груди. — Ёнджун говорил вам слушаться меня. — Да, но его слово все еще значит больше вашего, — охранник, кажется, изо всех сил старается сохранять самообладание и не спорить с неугомонным Уёном. — А вот это уже обидно, — тот сводит брови вместе. — Я его лучший друг, — он тычет пальцем Роджеру в грудь, — и знаю, что пойдет ему на пользу. Пропустите нас сейчас же, а иначе я скажу ему, чтобы он вас уволил. — Уволил за свой же приказ? — другой охранник вдруг заговаривает, приподняв скептически бровь. — Нет, за то, что у тебя ботинки прошлогодней модели, — говорит Уён, бросив взгляд на чужую обувь. — Или за то, что лысина недостаточно блестит. Мне не нужен веский повод. Вампиры переглядываются, а после Роджер вздыхает тяжело и все-таки отходит. — Последствия будут на вашей совести, — бормочет он им в спину, когда Уён и Субин успевают пересечь входные двери. Уже внутри, в океане текучего света и грохочущих басов, Субин тянет Уёна за рукав его рубашки, заставляя обернуться. Он подходит чуть ближе, чтобы тот мог его расслышать, и произносит: — Почему ты так уверен, что меня надо было пускать? Может, я действительно сделал что-то плохое. — Я знаю, как бурно на все он реагирует, — перекрикивая музыку, улыбается Уён. — И как выстраивает стены, чтобы до него никто не мог добраться. Показывает, что не хочет общаться. Но еще я знаю, что все это показуха. Глубоко внутри он хочет, чтобы перед ним поползали на коленях еще раз, и тогда он простит. А если не простит после этого раза, то простит после следующего. Субин оставляет свои комментарии при себе, кидая короткое: — Ясно. Не думал он, что при всем своем притворном равнодушии Ёнджун настолько по-театральному ранимый изнутри. Теперь у него возникает еще больше сомнений в том, что с этой личностью стоит находиться рядом. Субин привык к до боли простому и открытому Тэхёну, почти все свои мысли выпаливающему вслух. Привык к рассудительному Каю, все всегда говорящему прямо и не дающему никаким пустяковым (а других у них никогда не было) обидам надолго испортить между ними отношения. Субин вел себя соответственно: все свои претензии (их было меньше десятка за пять лет) сразу озвучивал вслух и решал любые возникшие проблемы по-взрослому, а не вот так вот — беготней и бессмысленными обидами. — Ты уверен, что идти к нему сейчас — хорошая идея? — спрашивает все-таки Субин. Не хотелось бы снова стучаться в закрытую дверь. — Ты хочешь с ним помириться? — тот отворачивается, сканируя глазами толпу. — Он нужен мне для расследования, так что да. — Тогда тебе нужно запастись терпением, — Уён сочувственно усмехается. — И попробовать. Не получится и не захочешь пробовать снова — что ж, твое дело. А вот и он, кстати. Субин прослеживает за направлением чужого взгляда и замечает в разномастной сверкающей толпе его. Ни с кем его нельзя спутать, потому что он черным пятном затесался в ряды блестящих тусовщиков и потому что только к нему здесь проявляется столько внимания. Субин замечает по меньшей мере три парня и одну девушку в непосредственной с ним близости. Ёнджун приковывает взгляд. Наряд на нем — откровеннее обычного, показывает много бледной кожи, окрашивающейся то в голубой, то в синий неон. Он двигается притягательно и совершенно самозабвенно, никого вокруг не замечая и сливаясь в единый поток с огнями клубной подсветки, а по телу его со всех сторон блуждают ненасытные руки пьяных спутников. Субин пялится и пялится неотрывно, вспоминая, где находится, только когда Ёнджун припадает выученным наизусть изгибом конфетных губ к совершенно скучным губам близстоящего парня и закидывает на него руки. Субина бьет, как молнией, флешбэками о том, как он точно так же клал на его плечи свои руки, когда они обнимались, и точно так же касался его губами, когда целовал. Он отворачивается, почувствовав дискомфорт, и обращается к Уёну: — Можешь позвать его? — Один момент, — кивает тот и движется напролом через недовольных тусовщиков. Он прямо-таки вытягивает Ёнджуна из лап его партнера по танцам, если так можно выразиться, и за руку ведет в сторону Субина. Тот хмурится, негодуя и что-то Уёну крича, но все понимает, стоит им остановиться рядом со входом. Лицо Ёнджуна привычно уже мрачнеет, теряя остатки недоумения, и он бормочет что-то себе под нос, а затем и Уёну говорит какие-то не совсем приятные, наверное, вещи. Они перебрасываются парой фраз, а после Уён уходит, похлопав Ёнджуна по плечу. Тот закатывает не скрытые очками глаза и берет направление на лестницу, ведущую к его личной комнате. Субину остается только идти следом. — Я уже не знаю, какими словами тебя спровадить, — сообщает Ёнджун, стоит двери за ними закрыться. Он достает из своего бара бутылку бордово-красной жидкости и заполняет наполовину бокал. — Что тебе нужно? Выглядит он равнодушно, но все же немного напряженно. Субин сразу замечает беспокойные пальцы, то играющие с крестом на шее, то поправляющие прическу. — Поговорить нормально. — Как утром? Или как все разы до этого, что ты хотел поговорить? — тот делает глоток, а затем опускается на диван. — Я не хотел так выражаться, — искренне признает Субин. — Я понимаю, что то, что ты переж… — Ты неправильно выразился, ты не хотел меня обижать, ты хочешь продолжать работать вместе, бла-бла-бла, — перебивает его Ёнджун. — Я все это понимаю, Субин. Думаешь, я такой же остолоп, какие с тобой в участке штаны просиживают? Послушай хоть раз, что я тебе говорю: я не хочу больше этим заниматься. Не хочу ничего расследовать, не хочу никого сажать и видеть тебя не хочу тем более. Никакой обиды, просто мне твоя компания не по душе. Понимаешь теперь? — Понимаю, наверное. Но скажу на чистоту, — вздыхает Субин. — Уён кое-что мне о тебе поведал. Сказал, что ты будешь долго отпираться, прежде чем вернуться к нормальным отношениям. Может, мы перескочим этот этап и вернемся к работе? — Ну конечно, — тот поджимает губы в невеселой улыбке. — Давай начнем с того, что нормальных отношений у нас с тобой не было, а закончим тем, что Уёна слушать — последняя вещь, которую нужно делать, когда дело касается меня. Он действительно близко меня знает, но не настолько близко, как сам думает. И он всегда желает мне добра, но сам совершенно не осознает, что всех только путает. То, что он тебе наговорил, может быть, на тридцать процентов правда. Поэтому скажу еще раз: я не обижаюсь на тебя, Субин. Обижаются на тех, кто может задеть. Ты не можешь меня задеть, потому что ты для меня никто. И снова: я не хочу с тобой работать, слышишь? Все настолько просто. Субин молчит, не зная, что на все это ответить. Его слова имеют смысл. Он кивает, ничего не говоря, а затем покидает сначала комнату, а после и сам клуб, беря путь к своей машине. Кому верить — непонятно. Слова Уёна звучали убедительно, но и Ёнджун не выглядел каким-то особенно расстроенным, поэтому трудно было понять, кто из них был ближе к правде. С другой стороны, за умением Ёнджуна скрывать эмоции, наверное, лежит многолетний опыт, и брать за чистую монету его выражение лица — гиблое дело. Без Ёнджуна гораздо сложнее будет добраться до правды, но сделать это придется в любом случае. Едва Субин садится в машину, как его охватывает гнев. Гнев на себя самого за то, что он столько ожиданий и веры возложил на такого ненадежного изначально персонажа. Как Ёнджун и сказал, он здесь детектив, и он сам должен решать, каким образом ему довести расследование до ума, а не надеяться на связи и чужой авторитет. Он даже и не успел заметить, как переложил на Ёнджуна ответственность за свое дело. В конце концов Субин сам стал тем, кого так сильно презирал. В очередной раз он повелся на властную фигуру и дал ей решать все свои проблемы. Каков идиот. Субин заводит машину и решает добраться до участка. Есть кое-кто, кого ему давно пора навестить.

* * * * *

Сумерки этим вечером тяжелые: давят неподъемно на плечи и сковывают оцепенением грудную клетку. Субин курит долго. Долго сверлит глазами два окна-огонька напротив. Долго не решается приблизиться ко входной двери. Прошлую ночь он провел за рабочим столом, перебирая зацепки, иногда засыпая и употребляя много дешевого кофеина. Тогда же он вернулся к материалам по делу, которое по ощущениям было года два назад: убийство в переулке. Субин в период расследования максимально от всего происходящего абстрагировался и позволил другим делать свою работу. Ему сообщили, что жена погибшего, единственная, кто мог хоть что-то о нем знать, понятия не имела, что он взялся выполнять какую-то опасную работу, и он решил не копать в ту сторону. Теперь же он понял, что напрасно. Даже если он никакой полезной информации не раздобудет, будет правильно взглянуть в глаза родственникам тех, кого он по случайности убил. Они ведь даже не знают, что это был он, хотя Субин слышал, что жена погибшего требовала показать ей убийцу своего мужа. Он просто не мог заставить себя встретиться с ней. Теперь, кажется, может. Он бросает второй окурок в мусорный бак и уверенным шагом, чтобы не успеть передумать, направляется к одноэтажному дому, располагающемуся в тихом частном секторе. Палец сам тянется к звонку, и хватает секунд пять, чтобы услышать щелчок замка. Когда дверь отворяется, виду предстает миниатюрная девушка с собранными в пучок пушащимися волосами, в поношенном халате и светлых тапках. На вид ей лет двадцать с лишним, но вместе с тем усталые глаза заставляют ее выглядеть гораздо старше. На самом деле ей двадцать три, и зовут ее Джорджия. Субин, естественно, ознакомился с подробностями расследования, прежде чем сюда идти. — Здравствуйте?.. — неуверенно хмурится она. — Добрый вечер, — он берет себя в руки, заговаривая и раскрывая свое удостоверение. — Я детектив Чхве Субин. Хотел пообщаться, если вы не против. Лицо девушки вытягивается: она сразу понимает, о чем пойдет речь. — Разве вы не все уже узнали? — выглядит она не очень довольной, и оно понятно: ворошить не зажившую совсем рану очень неприятно. — Да, но мне все равно необходимо задать вам пару вопросов. Субину видно, как та колеблется, хотя и понимает, что выбора у нее нет, поэтому отходит в итоге в сторону, пропуская его внутрь. Дом наполнен тихим, светлым уютом и ностальгической какой-то добротой, едва уловимой в пахнущей едой воздухе. На цветочных обоях там и тут мокрые разводы от текущей, видимо, крыши; в прихожей — потертый деревянный комод, на кухне — потертые деревянные стулья и стол, потертый деревянный кухонный гарнитур; в рамках на стене — среднестатистическая счастливая семья. На лице покойного Субин предусмотрительно не особо задерживает взгляд, зато внимание его привлекает незнакомая детская фигура. Он знал, что у убитого есть ребенок, но видеть подтверждение этому факту вот так в лоб — неожиданно больно. Девушка проводит его в небольшой по размерам, как и весь дом, зал, и усаживается на диван. Субин опускается на его противоположный край и достает свой блокнот, не зная даже, что будет записывать. — Вы сказали моим коллегам, что не были в курсе ни о каких подработках вашего мужа, — проговаривает он. — Не знала, — подтверждает девушка. Голос у нее тусклый и почти лишенный эмоций. Субин сжимает в руке раскрытый блокнот. — И вы точно не замечали никаких изменений в его поведении? Он не стал больше нервничать или пропадать на работе? — Ничего такого не помню, — она пожимает плечами, растерянно отводя взгляд. — Единственное, что я заметила, это то, что денег он стал приносить больше. Говорил, что чаевые оставляли. — Понятно, — Субин кивает, и тут же боковым зрением цепляется за мелькающую в проеме двери фигуру. — Это наш сын, — объясняет Джорджия. — После того, как Гилберт погиб, он совсем пугливым стал. Даже с игрушками своими молча играет, — она вдруг затихает, наблюдая за выглядывающим из-за стены мальчишкой. У него светлые волосы (в мать), темные глаза и крепко сжимающие дверной косяк пальчики. Субин сухо сглатывает. — Кайл, — подзывает сына вдруг девушка. — Подойди, не бойся. Это полицейский, пришел поговорить о твоем папе. Он добрый. Рука настолько сильно сдавливает карандаш, что норовит его сломать. Субин напряженным взглядом встречает осторожно входящего в комнату мальчугана, одной ручкой прижимающего к себе белоснежного плюшевого зайца. Тот делает пару неуверенных шагов, а затем, быстро-быстро перебирая ногами, скрывается за матерью. Та успокаивающе гладит его заботливой ладонью и улыбается мягко-грустно. — У вас появились какие-то новые зацепки по делу? — поворачивается обратно Джорджия. — Мне сказали, что убийца был известен с самого начала. Но никто не дал мне его увидеть, — последнюю фразу девушка говорит сквозь зубы и не Субину, а куда-то в угол комнаты. — Вам все еще этого хочется? — Субин не знает, желает ли получить ответ. — Не знаю, — Джорджия снова обращает внимание на сына. — Мне рассказали, что это был несчастный случай, если так можно сказать, но… Я не могу поверить, что мой муж просто взял и… Вы поняли. Мне кажется… — и она резко замолкает, опомнившись. — Продолжайте, — просит Субин. — Хочу знать, о чем вы думаете. — Я боюсь, мои слова вам не понравятся. — Ничего страшного. — Думаю, что полиция, ну, вы… Что вы покрываете своего. Поэтому говорите, что он сам с собой это сделал, — негромко проговаривает Джорджия, и между бровей ее залегает глубокая складка. — Я просто не могу поверить, — она резко поднимает голову, требовательно на него глядя, — что человек, которого я знаю уже семь лет, просто взял и добровольно лишил себя жизни. Забрал себя у меня и у нашего сына. — Я понимаю, что это кажется странным, — кивает Субин. — Но, похоже, ваш муж был замешан в нелегальной схеме. Ему могла грозить опасность из-за утечки сведений, и он мог ли… — Я все это уже слышала, — девушка грубо его перебивает. — Все эти теории, догадки. Они же еще не были подтверждены, разве не так? — Пока что нет, но… — И я уверена, что никто так и не найдет этих улик. Потому что все это звучит как бред. Наркотики, нелегальная работа. Не может быть такого, — она неверяще качает головой. — Вы ошибаетесь, — проговаривает он спокойно. — Мы активно ищем любые зацепки и… — «Мы» — это?.. — девушка снова его перебивает. — Детектив по делу был другой. Вы тоже ведете это расследование? — Я… — Субин вдруг обнаруживает, что не может нормально разговаривать. Язык застревает между зубов, и в голове становится совершенно пусто. — Можно и так сказать. Вы не дадите мне воды? Если не трудно. — Не трудно, — кивает та и поднимается с места. Мальчишка, все это время находившийся сбоку от дивана, сначала колеблется, не зная, следовать ли ему за матерью или оставаться на месте, и в итоге просто замирает на месте, мертвой хваткой цепляясь за своего зайца. — Привет, — чуть погодя, обращается к нему Субин, и тот несмело встречает его взгляд. — Меня зовут Субин. А тебя? Мальчишка молчит, опуская глаза. — У тебя очень красивая игрушка, — он указывает пальцем на плюшевого зверя. — Как его зовут? Кайл не поворачивается, однако выдает едва слышно: — Гилберт. Субин не успевает больше ничего сказать и даже среагировать как-нибудь, потому что в этот самый момент в комнату возвращается Джорджия и, отдав ему стакан воды, присаживается на свое место. — Спасибо, — Субин делает пару глотков. — Я хотел… Слова и мысли клубятся одним неразборчивым комком в районе глотки, и как никогда трудно становится их отпустить. — Я хотел прийти сюда, чтобы вы не думали, что мы покрываем кого-то из своих. Чтобы вы поверили, что это правда был несчастный случай. Девушка вдруг настораживается, скулы ее становятся отчетливо видны, а брови сводятся в одну напряженную точку. Она ничего не произносит, поэтому Субин продолжает: — Это я… Я был с вашим мужем в ту ночь. И я правда не хотел причинять ему вред. — Ты… — Джорджия медленно встает, сжимая ткань домашнего халата в руках. — Так это был ты… Субин отставляет воду на небольшой столик сбоку и поднимается вслед за хозяйкой дома. — Я не… — Заткнись, — лицо той окрашивается такими непередаваемыми болью, злостью, отвращением и ненавистью, каких Субин давно не видел. — Ты… убил моего мужа. Да я… Я тебя… Джорджия вдруг хватает бокал со стола и, замахнувшись, неожиданно сильно ударяет Субина в район виска. Он защищается, конечно, инстинктивно прикрывшись рукой, но закрыться полностью не успевает да и не то чтобы сильно того хочет. Девушка слегка приходит в себя, понимая, что действительно нанесла своими действиями вред, и медленно отставляет пустой стакан на стол. Она разглядывает в растерянности лицо Субина, но с ее собственного никуда не девается то страдальческое выражение, которое задевает в нем что-то очень глубинное. — Убирайся, — она суровеет, тон становится приказным, а рука указывает на дверь из зала. Субин, естественно, подчиняется. Покидает дом, не оглядываясь, и сразу же окунается в гул ледяных капель. Он настолько удивлен пришедшим внезапно дождем, что не сразу даже понимает, где оставил свою машину. Парковка у кафе неподалеку вспыхивает в сознании, и Субин заворачивает налево, щурясь от затопляющей глаза влаги. Холодно снаружи, невыносимо холодно внутри, перед глазами — чужие светлые, с непонятными вкраплениями серого и ясно различимой тоской. А еще уютный, но вместе с тем опустевший тихий дом, такой же тихий мальчик и зашуганный его взгляд. Возвращается чувство совершенной беспомощности, никчемности и ненависти к себе, которые Субин собственноручно до этого усыпил. Никакой психолог никогда не убедит его в том, что он не мог в ту ночь предотвратить смерть мужа и отца. Ливень смешивает дорогу до кафе и все окружающее в одно непонятное сине-серое нечто. Грохот ударяющихся о черный асфальт капель гремит в ушах, но не отвлекает от мучительных мыслей совершенно. Субин замечает вдалеке горящую красным неоном вывеску и движется к ней, как к спасительному маяку. В туалете заведения можно будет покурить. Нельзя, конечно, но сейчас как будто бы можно. Он залезает непослушными мокрыми пальцами в карман куртки и, пытаясь вытащить ключи от машины, делает шаг на проезжую часть, чтобы перейти на другую сторону. Вместе с шумом капель оглушает звук шин, скользящих по земле, а глаза слепит ледяной свет фар. Субин не успевает отскочить, и задевает его совсем слегка, хотя и этого хватает, чтобы он упал на землю, больно ударяясь бедром. Судя по звукам, дверь автомобиля распахивается, но Субину совершенно ничего не видно: из-за бьющего по глазам свечения, дождя и, говоря откровенно, из-за шока, не дающего поначалу даже осознать, что произошло. — Ты умереть хочешь? — орет ему сверху знакомый голос, и приходится поднять в ту сторону голову. Ёнджун хмурится сильно и оглядывает промокшего насквозь и сидящего неподвижно Субина. — Ну вставай уже, — он подает ему руку и с необычайной легкостью поднимает на ноги. Только теперь Субин замечает, как сильно дрожь сотрясает всего его целиком: от холода и от страха. — Что с тобой? — тот все еще хмурится, выглядя при этом максимально недовольным. Субин не знает, о чем конкретно Ёнджун спрашивает, и решает продолжить путь к своей машине: разговаривать сил нет физически. Добраться получается не без труда, потому что ногу ушиб сильно, потому что не зажили еще раны на руке и спине, и каждое движение отдается вспышкой боли, потому что голова начала раскалываться и кружиться одновременно, потому что тошнота подступила куда-то к глотке. Ключ вставляется раза с третьего, и Субин забирается неприлично мокрыми вещами на холодные подушки водительского кресла. Он захлопывает дверь, и звуки снаружи становятся приглушенными. Ёнджун, судя по всему, продолжил свой путь, потому что на дороге его автомобиля не видно. Субин добирается до бардачка, вытаскивает оттуда новую пачку сигарет и зажигалку, которых у него больше десятка и которые предусмотрительно оставлены во всех углах квартиры, машины, во всех карманах куртки и во всех штанах. Он курит прям здесь, опустив несильно окно, и вода с волос капает на мокрые джинсы, уши с пальцами мерзнут из-за просачивающегося внутрь ветра, а мысли жужжат безостановочно и беспощадно, не давая успокоиться. Субин редко плачет, но сейчас очень хочется. Желательно в плечо одному из своих друзей. Он заверил их, что записался к психологу, который сидит на третьем этаже их участка, но так его ни разу и не посетил, а ребятам рассказывал о несуществующем прогрессе. Субин ненавидит раскапывать, пережевывать, переживать заново все неприятное, что с ним когда-либо случалось, поэтому предпочитает просто забывать. В данный момент это, конечно, невозможно. Мысль о том, что он по неосторожности отнял сразу у двух людей близкого им человека, оставил огромную дыру в их груди и бесконечное количество травм, совсем не дает. Слезы начинают течь сами по себе, когда Субин делает последнюю затяжку. Он держит перед собой окурок, глупо пялясь куда-то в пустоту и глотая соленую жидкость. Табло вывески периодически мигает, в кафе забегают такие же промокшие до нитки, как и он, а дождь все не утихает, и не утихает буря внутри. Субин отбрасывает окурок на соседнее сиденье и прячет холодное лицо в таких же холодных ладонях, и кожа начинает покрываться теплой влагой. Стук по стеклу автомобильного окна заставляет вздрогнуть от испуга. Субин поднимает затянутые слезной пеленой глаза и видит перед собой вихрь из черных волос и такого же черного пальто. — Пойдем, — Ёнджун указывает головой в сторону здания, но отреагировать никак не получается. Зачем им вместе туда идти? Чтобы у него была возможность снова поехидничать на тему того, что Субин убил человека? — Пойдем, — повторяет тот спокойно, но требовательно и сам открывает дверь. Субин вылезает и, включив сигнализацию, движется за вампирской спиной в сторону светлого островка с широкими окнами. Внутри все наполнено теплом, запахами еды и негромкими разговорами немногочисленных в этот час посетителей. Ёнджун выбирает столик у стены, и они садятся друг напротив друга на красные кожаные диванчики. Хочется неуютно поежиться. Субин совсем не подумал о том, как выглядит, и только теперь начинает об этом вспоминать: мокрые сосульки волос, красные от слез глаза, темные круги от недосыпа под ними же и, вдобавок ко всему, висящая камнем на теле одежда. — У тебя кровь, — Ёнджун указывает куда-то на левую часть его лица. Ну и это. То место, конечно, болело, но Субин не думал, что Джорджия ударила его настолько сильно, чтобы оставить там рану. — Выглядишь, как уголовник какой-то, — бормочет тот и выдергивает из салфетницы пару салфеток. Столик из темно-коричневого дерева между ними достаточно узкий, чтобы Ёнджуну не приходилось сильно тянуться, и он достает рукой до чужого лица, осторожно проходясь по нему в попытках избавиться от красных струек, растекшихся от брови до подбородка. От прикосновения его не хочется ни уходить, ни сжаться в дискомфорте, ни запереживать без причины: Субин так вымотан, что у него не остается на это все никаких сил. Ёнджун заканчивает, скомкав испачканные салфетки, и откидывается на спинку своего дивана. — Есть хочешь? — он тянется к меню и пробегается по нему незаинтересованным взглядом, а затем бросает обратно и сканирует зал в поисках официантки, видимо. — Мы тут уже тысячу лет сидим, а никто так и не подошел. Субин молчит, потому что весь аппетит, что у него был, давно уже пропал, и если он запихнет сейчас в себя что-то съедобное, то, наверное, тут же это выблюет, хотя и не то чтобы по собственной инициативе. Он вообще не понимает, чего Ёнджун от него хочет, зачем позвал сюда, зачем спрашивает про еду. Они друзья какие-то, что ли? Насколько ему помнится, он еще вчера говорил про обоюдную неприязнь. Тот добивается все-таки внимания официантки и заказывает у нее «что-то вкусное и человеческое», и девушка уходит, оставляя их наедине. Ёнджун проходится по нему взглядом, непонятно что выражающим, и ничего не говорит. От взгляда этого некомфортно, поэтому Субин поднимается, на деревянных ногах шагая к туалету, и, заглянув в украшенное каплями воды зеркало, понимает, что был совершенно прав: видок тот еще. Он умывается не совсем понятно зачем и долго смотрит в сливное отверстие. Субин и не заметил, как дрожь слегка его отпустила, наверное, потому что в здании гораздо теплее. Вместе с теплом приходит к нему еще и стыд за то, что он предстал перед Ёнджуном в настолько уязвимом состоянии, хотя и повода для стыда по сути не должно быть. Он возвращается минут через пять, присаживаясь перед ним, и молча сверлит глазами сидящего напротив. — Тебе в больницу не надо? — Ёнджун вертит в руках сложенную в несколько раз салфетку. На лице его — абсолютное ничего. — Я не понимаю, насколько у вас хрупкие кости. Субин отрицательно качает головой, промолчав. Он действительно не настолько сильно ударился, чтобы что-то сломать, хотя бедро до сих пор очень неприятно ноет. — Какой же из тебя интересный полицейский получается, — заговаривает тот снова. — Воруешь, коллег обводишь вокруг пальца, дорогу в неположенных местах перебегаешь. Субин ничего на это не отвечает. Что ему, собственно, сказать? — Подрался с кем-то? — Ёнджун указывает на его бровь. Он отрицательно качает головой и снова ничего не произносит. У него нет настроения и сил все это мусолить. Еще и с кем-то настолько далеким от статуса друга или хотя бы приятеля. Они молчат все время, пока не приносят еду (минут пять), и, почувствовав ее запах, Субин понимает, что все-таки хочет есть, однако притронуться к ней что-то не дает. Пережитые не так давно события, присутствие здесь Ёнджуна и тот факт, что он снова хочет потратить на него деньги. — У людей есть какой-то телепатический способ поглощать пищу? — интересуется тот скептически. — Я не хочу, — хрипит он и не узнает совсем свой голос. Горло саднит, наверное, от подступающей простуды. — Ты врешь, — Ёнджун закатывает глаза. — Ешь, а не то я заставлю тебя за нее платить. Субин достает из кармана куртки две насквозь промокшие купюры и бросает на стол рядом с тарелкой. — Какой же ты… — тот сужает раздраженно взгляд, — упрямый. Если съешь, я вернусь к расследованию. Брови Субина тут же сводятся вместе в непонимании, и он выжидающе взирает на Ёнджуна, будто тот решит объяснить ему мотивы своих поступков. Не решит, конечно, поэтому Субин думает совсем недолго и принимается за еду. Она горячая и даже вкусная. Он справляется быстро, не оставляя себя ни кусочка бекона, яиц, фасоли или сосисок. Субин не помнит, когда в последний раз ел так плотно и так беззаботно: не думая о стоимости или о том, чтобы разделить одну порцию на несколько раз, потому что так экономнее. — Расскажешь, что случилось? — снова заводит ту же тему Ёнджун. Поев, Субин чувствует себя гораздо более лояльным к миру и к своему собеседнику, поэтому решает не препираться больше. — Я приезжал к семье того человека, которого убил, — говорит он, сделав глоток воды. — Зачем ты продолжаешь так говорить, если прекрасно знаешь, что он сам себя убил? — Ёнджун смотрит пристально и совершенно серьезно. Обезоруживающе как-то. — Если бы я не… — Как только он стал работать с моим дядей, — перебивает его Ёнджун, — то уже подписал себе смертный приговор. Заниматься нелегальщиной и ожидать, что тебя не коснутся последствия, — идиотизм. А заниматься ей с моим дядей и думать, что останешься цел и невредим, — еще больший идиотизм. Я уверен, что в дело пошли угрозы о том, что если твой этот… убитый что-нибудь расскажет полиции, то пострадает его семья. Поэтому даже если бы в том переулке ты не стал на него наседать, а просто поймал и отвез в участок, его семью бы прикончили. Тут не было хорошего исхода изначально, Субин, так что прекрати винить себя в том, чего ты не делал. Субин не сразу находит, что сказать. Он вообще не находит, что сказать, если быть совсем откровенным. Мысли об этом, конечно, его посещали, но он не спешил скидывать на всевозможные факторы вину за произошедшее и полностью осознавал, что напрямую повлиял на результат. Но слушая теперь Ёнджуна и вспоминая, как он, сам обладая огромным количеством власти, боится своего дядю, трудно поверить, что Гилберт действительно ушел бы в целости и сохранности и что такой же осталась бы его семья. — Ты уверен? — спрашивает он тихо. — Уверен во всем, что говоришь? — Конечно, — кивает тот решительно. — Я знаю всю эту кухню гораздо лучше тебя. Мой дядя людей пожирает вместо десерта к чаю. — Ты тоже? — Субин не знает, зачем задал этот вопрос. Наверное, потому что ему действительно было интересно, насколько Ёнджун в самом деле жесток, ведь разговоров о его силе велось бесконечное количество, а реального ее проявления он от него никогда не наблюдал. — Ты поверишь, если я скажу, что нет? — тот приподнимает бровь. — В твоих глазах я, как его… монстр. — Это не в таком смысле было сказано… — Да неважно, — отмахивается Ёнджун. — Я не такой, как он, если тебя это сильно волнует. Субина волновало это, учитывая, что они работают вместе, но еще он будто бы уже и так стал понимать, что Ёнджун и его дядя — совсем не одного поля ягоды. У Ёнджуна была куча возможностей проявить жестокость, но он этого не делал. — Что будем делать дальше? — спрашивает тот. — Ты же сам хотел об этом поговорить. — Нам нужно найти способ побывать в том замке снова, но исключая вариант того, что произошло в прошлый раз. Понял меня? — Субин серьезно заглядывает ему в глаза. — Я не знаю, каким еще способом туда можно пробраться. — Есть что-то, что может усыплять вампиров? Может, получится просто вырубить его, пока мы там копаемся? — предполагает он. — Я припоминаю одну вещицу, но даже при таком раскладе: как его усыпить, не вовлекая при этом меня? — Ёнджун опирается головой о руку. — Может, вы встретитесь где-то в другом месте? Там, где у него не будет возможности открыто к тебе… приставать. — Для него такая возможность есть везде, — усмехается Ёнджун, и внутри у Субина все холодеет. В очередной раз он представляет, как страшно было ему ехать туда, абсолютно точно зная, насколько велики риски оказаться в лапах этого беспощадного монстра. — Не загружайся. Я могу приехать к нему и усыпить, а потом порыскать по подвалу. — Почему мы сразу не могли так сделать? Без ожидания в три недели. — Потому что вампиров очень сложно усыпить. Усыпление вообще максимально ненадежная вещь, но вариантов у нас больше нет. Я постараюсь и, если не выйдет, придется думать что-то другое. — Что значит «если не выйдет»? — хмурится Субин. — То есть, ты ему что-то подмешаешь, он не уснет, а дальше? — Постараюсь уйти до того, как он соберется сделать какой-то смелый шаг, — пожимает плечами Ёнджун. — А если не получится? — Получится. Я хорошо его знаю. Смогу заговорить зубы, — Ёнджун снова откидывается на спинку дивана, отводя в сторону взгляд. — Я видел уже, к чему приводит твое доскональное знание, Ёнджун. Тот смотрит на него почти холодно, почти оскорбленно, но Субин не хочет ходить вокруг да около. — Не думай, что я всерьез все эти вопросы задаю, — продолжает он. — Просто хотел узнать, какие у тебя оправдания для таких неразумных поступков. Как оказалось, никаких. — Ты надо мной издеваешься? — Ёнджун смотрит на него хмуро. — Нет. Я говорю, что не будет больше такого сценария, когда ты идешь туда в одиночку и что-то пытаешься разузнать. В прошлый раз я оказался рядом, но в этот повода находиться в доме у меня нет. Ты никуда не пойдешь один. — Бред какой-то, — фыркает тот, складывая руки на груди. — Полицейский сам не хочет продвигаться дальше по делу. Сам-то себя слышишь? — Я не хочу подвергать тебя опасности. Что здесь непонятного? Какой из него вообще служитель порядка, если ради раскрытия одного дела он параллельно закрывает глаза на еще десяток преступлений? Ёнджун замолкает, и лицо его совсем слегка меняется, приобретая менее враждебное выражение. Субин эту перемену замечает и тут же чувствует, как невольно расслабляется сам. — Значит, пока что на повестке — придумать способ проникнуть в подвал. Нормальный способ, — добавляет он. — Ага, и не умереть от твоей душноты, — бормочет Ёнджун, отвернувшись, но Субин не чувствует больше присущей его тону желчи. — Спасибо за… — Субин обводит рукой тарелку. Тот лишь закатывает глаза, давая понять, наверное, что такие деньги для него не деньги, и жестом подзывает официантку. Та забирает грязную посуду, а Субин забирает со стола свою измученную купюру и поднимается на ноги. Они с Ёнджуном вместе покидают заведение, и он замечает припаркованную неподалеку от его собственной черную машину. — Сам доедешь? — интересуется тот. Субин кивает и направляется к своему автомобилю, чувствуя почему-то жгучую нужду обернуться, но этого не делая. Он заводит двигатель, смотрит прямо перед собой пару секунд, а затем берет направление на дом Тэхёна, параллельно набирая его номер. Находиться сейчас одному в своей пустой холодной квартире будет просто невыносимо.

* * * * *

В квартире Тэхёна тихо, немного холодно и по-синему темно. Друг взял трубку и сонным голосом сообщил, что «конечно можно приехать, но только если дашь мне еще поспать». Поэтому Субин сидел на диване в зале, втыкая в триста раз пересмотренные «Сумерки» и зачем-то мысленно сравнивая главного героя с Ёнджуном. Смазливость — есть, вечная напускная загадочность и недосказанность — есть, странная одержимость запахом девочки-подростка — вроде бы нет, романтичная натура — нет, «И давно тебе семнадцать?» — под вопросом. Субин ни разу не спрашивал, сколько Ёнджуну в самом деле лет, потому что так до конца и не понял, как растут такие, как он. А еще он не понимает, почему в последнее так много о Ёнджуне вспоминает, и ему совсем не нравится, что тот так часто стал проникать в его мысли. Может, ему и это под силу? Иначе не объяснить то, что Субин каждый день без исключения хотя бы раз продолжительно о нем думает. Тэхён сопит, уложив подушку на его колени, и иногда что-то недовольно во сне бормочет. Субин усмехается каждый раз по-доброму, и в душе становится как-то невообразимо тепло. Здорово было бы жить не в одиночку, а, например, с тем же Тэхёном, чтобы не одному страдать от раннего подъема и не одному ехать по пробкам на высасывающую все силы работу, чтобы не одному залипать в телефон-слэш-телевизор-слэш-книгу после тяжелого дня, чтобы не одному есть холодный ужин, потому что лень разогреть. Субин никогда особо не нуждался в круглосуточном социальном контакте, но почему-то сейчас свое одиночество ощущает особенно остро. Возможно, потому что в последнее время гораздо чаще стал проводить свое время не один, а в чьей-то компании, и без нее ощущал себя пусто. Ему это ощущение не нравилось совсем, и хотелось вернуться к прежней гармонии с самим собой. Тэхён просыпается где-то во втором часу ночи, они сидят на балконе, пока Субин курит, и обсуждают всякую всячину, никаких болезненных тем не затрагивая (не то чтобы Тэхён в целом в курсе об их существовании). Он узнает, что они с Бомгю успели побывать уже на двух свиданиях, и оба прошли отлично, и безмерно за друга радуется. На вопросы о себе отвечает коротким «нормально», и Тэхён не лезет глубже. Не потому что ему все равно, Субин знает, что это не так. Просто потому, что он улавливает, видимо, что настроение у него сейчас не благоволит душевным копаниям. Потом они вместе смотрят вышедший недавно слэшер-комедию, и Субин в первые полчаса фильма отгадывает, кто убийца, а потом смотрит на изумленное лицо Тэхёна, когда его догадка подтверждается. «Ты реально детектив», — проговаривает он пораженно и заставляет улыбнуться. Они засыпают где-то в полпятого утра, а просыпаются в обед, вместе завтракают в светлой теплой кухне, вместе идут в магазин за чем-то базовым, вроде яиц и хлеба, а затем возвращаются обратно и вместе смотрят любимый сериал Тэхёна про, как ни странно, детективов-профайлеров. Субина даже затягивает, на удивление, однако серии через три он вдруг начинает чувствовать себя особенно неудобно. Снова ворвался в жизнь Тэхёна, разрушил его привычный распорядок дня и заставил под себя подстраиваться. А все из-за неумения нормально переживать свои проблемы. — Я пойду, наверное, — он поднимается с дивана неожиданно для Тэхёна, и тот свое замешательство совершенно не скрывает. — Почему так резко? — хмурит тот брови. — Дела какие-то? — Ну да, вообще стоило бы расследованием заняться, — кивает Субин. — Слишком долго отдыхаю. — Отдыхать тоже нужно. Что делать будешь? — Нужно встретиться с Ёнджуном. Хотя еще может быть рано, — он бросает взгляд на электронные часы: тринадцать минут шестого. — Можешь тут еще побыть, — предлагает Тэхён. — Мы только влились в сюжет. — Не хочу… — Субин разводит неопределенно руками. — Слишком много времени у тебя отнимать. — Ты сейчас серьезно? — тот хватает подушку и запускает ее в безоружного Субина. — Ты мой друг, какое еще «отнимать время»? Садись, я дальше хочу смотреть. — Тэхён… — Садись. Перепалка взглядами длится секунд пять от силы, и Субин самовольно сдается, потому что никакого желания покидать уютное жилище Тэхёна нет. Они вместе проглатывают целый сезон, не заметив даже, как наступает девять вечера, и тогда уж Субин решительно заявляет, что ему пора. Он встает с дивана, разминает затекшие мышцы и идет в ванную, чтобы умыться. Когда он возвращается, то застает Тэхёна с телефоном в руке и очень озабоченным выражением лица. — Что-то случилось? — вопрошает Субин и чувствует зарождающуюся в животе тревогу, потому что больно уж взволнованно выглядит его друг. — Ага, — бормочет тот и откидывает телефон на диван рядом с собой, а затем тянется к пульту от телевизора. Он включает их местный новостный телеканал, и тут же яркая картинка бьет Субину по глазам. На экране — пляшущие вовсю багряно-оранжевые языки пламени, непроглядные клубы черного дыма и мигалки больничных машин. Снизу надпись: «Неизвестные подорвали полицейский участок номер семь». Субин хмурится, не веря тому, что видит. Он не слышит совершенно, что там говорит репортерша, потому что уши вдруг наполняются глухим гулом. Тэхён тоже молчит, замерев, и на лицо его падает свет полыхающего огня. — Это что, розыгрыш какой-то?.. — проговаривает он совершенно пораженно. — Как так? Почему? Субин не может ответить, потому что сам совершенно не представляет, как так и почему. Зачем кому-то понадобилось подрывать их участок? Сколько пострадавших? Ранен ли кто-то из его друзей? — Ты не знаешь, что с Каем? — обращается он к сидящему неподвижно Тэхёну. — Все нормально, — говорит тот, беря телефон обратно в руки. — Он первый написал мне, спрашивая, где мы с тобой. — Бомгю? — У него выходной сегодня, так что, думаю, все в порядке. Но я все равно написал. Пока не отвечает, — Тэхён обеспокоенно кусает губы и дергает ногой в нетерпении. — Я позвоню Бёнхону, — сообщает Субин и выходит из комнаты. Он набирает начальнику, и тот поднимает трубку почти моментально. Они коротко переговариваются о произошедшем, и Бёнхон говорит, что понятия не имеет, по какой причине все это случилось, но, насколько ему известно, погибших нет — только пострадавшие. Субин облегченно выдыхает, удивляясь тому, как при таком масштабном взрыве никто не получил смертельных повреждений, и обещает приехать к участку, чтобы помочь, чем может. Бёнхон возражает и, заверив его, что помощь действительно не требуется, желает Субину спокойной ночи. Какой уж там. Он возвращается в зал, где разнервничавшийся Тэхён ожидает ответа от молчаливого Бомгю, и присаживается рядом с ним. — Бёнхон сказал, что погибших нет. — Фух, — выдыхает облегченно друг. — Я так рад. Субин кивает согласно. — Я тоже, но… это как-то странно, не находишь? — Вообще-то… — Тэхён поднимает на него взгляд. — Кай рассказал, что был в участке перед взрывом и что к ним пришли какие-то люди и сказали покинуть здание, потому что в нем заложена бомба. Хотя нет, он не сказал, что это были люди, — он лезет в свой смартфон, листая быстро диалог. — «Бледные, в черных костюмах». — Да ладно… — бормочет Субин себе под нос. — Думаешь, они тебе отомстить хотели? — хмурится друг. — Или припугнуть. Если так, то зачем всех из здания выводить? — Не думаю, что те, кто вывели, и те, кто подорвали, это одни и те же существа. Субин открывает их с Ёнджуном диалог и посылает: «Ты дома?». Положительный ответ приходит почти сразу, и он встает с дивана, чтобы быстро переодеться, сообщить Тэхёну куда и зачем направляется, а затем спуститься к служебному автомобилю, мирно спящему в такой поздний час. Дорога до Ёнджуна займет где-то полчаса по свободным ночным улицам, и Субин теперь как никогда мечтает об умении телепортироваться, чтобы сократить напряженное ожидание ответов на тревожащие его вопросы.

* * * * *

Дом Ёнджуна как всегда дремлет, потому что хозяин его скрывается в излюбленном своем уголке: балконе, не укрытом сегодня лунным светом из-за непроглядного вороха туч, затянувшего темное небо. Ёнджун одет в черный свитер и черные штаны, будто ему может быть холодно; он молча курит, когда Субин приходит и садится в как будто бы свое уже место — кресло сбоку от диванчика. — Что такое? — вопрошает тот, глядя прямо перед собой. — Ты же знаешь, что такое, — начинает наседать Субин. Его привычка скрытничать сейчас особенно сильно действует на нервы. — Нам участок взорвали. И Кай сказал, что перед взрывом пришли те, кто по внешнему виду напоминает только одного моего знакомого. Ёнджун едва заметно вздыхает. Он сверлит какую-то точку прямо перед собой и устало потирает глаза. — Не надо было брать тебя с собой, — проговаривает он негромко. Субин выжидает молчаливо, потому что фраза эта ровным счетом ничего полезного ему не сообщает. — Это мой дядя, — поясняет Ёнджун. — Тебе в отместку. За то, что ты за меня заступился. — Но меня даже не было в участке, — напоминает Субин. — И не должно было быть. У него все совсем плохо с источниками информации? — Это же не расправа, Субин, — тот поворачивается к нему, выглядя как-то совершенно вымотано. — Просто мелкая пакость, чтобы тебе день подпортить. Какие там жертвы — уже дело третье. Субин даже не находит сразу, что сказать. Не думал он, что настолько быстро его настигнет праведный гнев этого монстра. — Окей, я понял. Те, кто предупреждали, это же твоих рук дело? Как ты узнал заранее? — Он написал мне сегодня, — объясняет Ёнджун, делая глубокую затяжку. — Сказал, что ты его разозлил и чтобы я выбрал, куда мне идти — к тебе домой или к участку, потому что успею я только в одно место. — Он что, взорвал мою квартиру?.. — у Субина что-то противно внутри рвется. Он не любил свое жилище, но не настолько же, чтобы вместо него дыру оставлять в здании. — Нет конечно, — тот отрицательно качает головой. — Это он так поиграть со мной хотел. Еще и посмотреть, как я к тебе отношусь по-настоящему. — В плане? — Да неважно, — в очередной раз отмахивается Ёнджун, докуривая. — Главное, что я не повелся на его шантаж, и все остались живы. — Он будет пытаться вредить моим друзьям? — вопрошает Субин хмуро. — Если меня не будет рядом, то нет. — Настолько сильно он тебя ревнует? Ёнджун многозначительно на него взирает, давая понять, что да, настолько сильно. — Бред какой-то, — бормочет Субин совершенно беспомощно. Он зол, напуган, встревожен и не понимает абсолютно, что со всем этим делать. Он боится в основном за своих близких, но и мысли о Ёнджуне не могут проскакивать между остальными. Как можно спокойно существовать, когда над тобой стоит кто-то настолько могущественный и беспощадный и когда он хочет, чтобы ты все делал согласно его воле? Субин боится представить, какой у Ёнджуна отец. — И как нам дальше дело вести? — вопрошает он. — Пока он будет уверен, что у меня нет к тебе никакой реальной привязанности, все нормально, — поясняет Ёнджун. — И как же ты ему докажешь, что ее нет? Ответа не поступает. Ёнджун пару секунд пусто пялится перед собой, а затем пожимает плечами. — Но ведь ее действительно нет. Просто скажу ему правду, и он отстанет. Он определенно что-то недоговаривает. — Он поставил тебе какой-то ультиматум, да? — осеняет Субина. Ёнджун усмехается, но отнюдь не весело, и переводит на него свой взгляд. — А ты и впрямь детектив. — И что же ты ему должен? — он складывает руки на груди, недовольный, и хмурит брови. — Ну… пару встреч. Без телесного контакта. — Ты серьезно, Ёнджун? — Субин неверяще на него взирает. — Мы же уже это обговорили. Никаких стратегических встреч в одиночку. Вообще никаких. — Пусть он и негодяй, но слово свое держит. Он сказал, что не тронет меня, значит, не тронет. А я смогу продолжать под него копать. — Ты просто невыносимый, — Субин откидывается на спинку кресла, устав вести бесполезные споры. — Я знаю, — кивает тот. — Ты тоже, кстати. — Мне срочно нужно выпить, — он зачем-то озвучивает мысли вслух, опуская голову на спинку кресла, и обреченно выдыхает. — Пойдем, — Ёнджун поднимается с места, и Субину приходится пойти за ним следом, на кухню, отделенную от зала лестницей на второй этаж. Ёнджун достает из шкафчика бутыль с янтарно-прозрачной жидкостью и ставит перед Субином на обеденный стол. — На черном рынке втюхали. Хотя я такое не пью. — Это безопасно? — он подозрительно осматривает алкоголь. — Это для людей, так что да. — Зачем тебе людской алкоголь? — Он так красиво рассказывал — жалко было пройти мимо, — объясняет Ёнджун. Он достает один бокал и наполняет его на треть жидкостью из бутылки. — Дегустируй. Субин нюхает алкоголь, а затем делает крошечный глоток. Напоминает виски и ничего более. Внутри становится спокойнее. — Пойдем. Не люблю кухни, — Ёнджун зовет его за собой, в зал, и там усаживается на край углового дивана. Субин прихватывает с собой бутылку и располагается на противоположной от Ёнджуна стороне. Они находятся далеко друг от друга, но гробовая тишина, стоящая в доме, напоминает, что они здесь совсем одни, и Субину становится тревожно. Поэтому он пьет. — Что мне сделать, чтобы ты перестал геройствовать? — вопрошает спустя пару глотков. — Убить его, — отвечает Ёнджун без промедления. — Это единственный способ покончить со всем. — Почему сам его не убьешь? — Это же папин брат. Как я могу убить его? — поднимает он бровь. — Да и не знаю, получится ли. Я свою силу не до конца еще понимаю. — Он действительно его брат, или вы это так только называете? — Действительно брат, — кивает Ёнджун, выводя пальцем витиеватые узоры на обивке дивана. — Их вместе обратили. — Давно? — Очень давно. Лет триста уже прошло. — Триста — это разве много для вампира? — хмурится Субин. Он слышал рассказы о тысячелетних существах, которых ни одной болезнью не взять и которые любую цивилизацию переживут. — Довольно много. Вампиры умирают чаще, чем ты себе представляешь. Кто-то сам кончает с собой, потому что вечная жизнь — то еще развлечение, кто-то не переживает обращение, кто-то умирает, пытаясь родить от не-вампира, кто-то оказывается убит. Много причин есть, чтобы не давать сородичу жить дольше тебя. Так что двухсот-трехсотлетние вампиры — одни из самых могущественных сейчас. — Понятно, — Субин снова делает глоток, чувствуя, как приятно покалывает теплом горло. — А тебе сколько лет? — Двадцать пять. — То есть, ты рос как обычный человек? Ёнджун кивает. — А твоя сила… Ты не можешь подчинять других вампиров? — Могу вроде бы, — тот задумывается. — Я пробовал на тех, кому всего несколько десятков лет, и получалось, но если ты про то, чтобы использовать это против моего дяди… Опасно. Я не знаю, получится ли, а он может очень сильно оскорбиться и… — Понятно, — перебивает его Субин. — Тогда давай так: ты научишься это делать, а потом уже будешь ходить к нему в одиночку. — Опять двадцать пять, — закатывает глаза Ёнджун. — Субин, ты же понимаешь, что не я здесь с перевесом силы? Мне повезло еще, что он потребовал просто вербальным способом коммуницировать. — Что будет, если ты не пойдешь? — Если я не пойду, но продолжу вести с тобой общение, он будет пакостить тебе. — Можем сделать вид, что перестали общаться, — предлагает Субин. — Переписки существуют. — Переписки он тоже может прочесть. Субин в который раз за этот месяц чувствует себя совершенно беспомощным, поэтому делает большущий глоток алкоголя. Ситуация кажется совершенно безвыходной, потому что без помощи Ёнджуна на его дядю информацию не найти, а с его помощью появляется вероятность подвергнуть его опасности, чего он изо всех сил старается избежать. — Не загружайся так. Все будет нормально. — Мне не кажется, что что-либо когда-либо будет нормально, пока он жив, — бормочет Субин уже немного сонно. Ёнджун пожимает плечами, а затем пристально его оглядывает. — Тебе домой пора, кажется. Могу вызвать тебе такси. — Не надо, я на машине приехал, — возражает Субин. — Тогда я поведу.

* * * * *

Субин просыпается уже у Тэхёна, между ним и Каем на разложенном в зале диване, потому что тот слишком сильно волновался, чтобы спать одному. Он собирается и покидает его квартиру, направляясь домой. Его собственная квартира не тронута ни намеком на взрыв и встречает даже как-то по-родному, пусть и с присущим ей холодком. Субин пишет Бёнхону, интересуясь положением дел, и тот сообщает, что узнал виновника торжества и что деньги на возвращение участка в прежний вид ему уже выделили. На вопрос «кто?» ответ поступает ожидаемый, и это Субина удивляет. Удивляет то, что он ждет от Ёнджуна проявления неравнодушия, хотя до недавних пор в его глазах он был воплощением обратного. И вообще-то как будто бы он таким и был или пытался казаться, а теперь почти не скрывает свои попытки помочь: Субину в ту ночь, а теперь и его участку. Безразличный Ёнджун, в сознании поселившийся, так бы не поступил. Он отправляет ему емкое «спасибо», решив, что Ёнджун поймет, за что конкретно он благодарит, и решает заняться какими-нибудь отвлеченными от страданий и расследований делами: убраться в квартире, сходить в магазин, почитать книгу и спокойно покурить. День стоит на удивление солнечный, но с состоянием Субина не коррелирует. Внутри у него — заглушаемая собственноручно тревога. Ответа от Ёнджуна не поступает до самой ночи, а когда Субин уже собирается ложиться, чтобы два часа пытаться уснуть (возможно, безрезультатно), в дверь стучат. Он осматривает незваного гостя через глазок, и почему-то не чувствует никакого огорчения по поводу того факта, что он пришел. — Привет, — Субин раскрывает дверь, встречаясь с темным взглядом напротив. — У меня пара новостей, — сообщает Ёнджун, без приглашения проходя внутрь. — Во-первых, я был у дяди. Только не кипятись. Я использовал усыплялку, и она сработала. — И? — в ожидании глядит на него Субин. — Ничего. Хочется как-то совершенно нецензурно выразиться, но он сдерживается. — Вообще ничего? — Все чисто, — кивает Ёнджун. — Правда все. Не думаю, что это он. — Как так не думаешь, что это он? — недоумевает Субин. — Он дал раб… — Да, дал работу убитому чуваку, но откуда ты знаешь, что она обязательно была связана с твоими наркотиками? Может, он где-то еще их взял. И вообще… Я так сильно хотел его посадить, что не подумал даже, что он может быть непричастен. — С чего ты вообще взял, что он непричастен? — Субин устало вздыхает. — Его дом что, единственное место, где можно хранить наркотики? Вообще был бы я им, не стал бы их там прятать. — Да-да, это все имеет смысл, но я вдруг вспомнил кое о ком другом. Субин выжидающе поднимает бровь. — Я знаю еще одного любителя экспериментов, только вот он как раз специализируется исключительно на наркотиках. И почему-то у меня возникает стойкое ощущение, что он запал бы на эту шнягу в лампах. — И кто это? — Один вампир, у которого прямо сейчас дома проводится вечеринка на сотню персон. У меня безлимитный проход, так что собирайся, сможем с ним поболтать. — Что, даже без костюма? — скептически вопрошает он. — Там молодежь тусуется, а не старперская аристократия. Жду тебя на улице. Субин цокает не то чтобы раздраженно и начинает переодеваться в чистые черные джинсы, чистую черную водолазку, чистый серый свитер, не очень чистые осенние ботинки и кожаную куртку. На тусовщика не похож, но Ёнджун и не вводил дресс-код. Он запрыгивает к нему в машину, и они вместе едут куда-то в сторону пригорода. — Наркотики твои, кстати, много шума уже у нас наделали, — сообщает Ёнджун отстраненно. — Они не мои. — Некоторые даже умирают от них, — продолжает тот, игнорируя сказанное. — Не то чтобы это редкость для наркоманов, но там не в передозе дело. Даже небольшое количество что-то ужасное творит. Я не против наркоты, но эту херню надо выводить. — Ты не против наркотиков? — Субин хмурится. — Они прикольные, — тот пожимает плечами. — Особенно людские. Как алкоголь, но еще лучше. — Ясно, — он отворачивается, в очередной раз разочаровываясь.

* * * * *

Загородный дом вампира, к которому они пребывают минут через сорок, на этот раз действительно выглядит как дом, просто довольно большой. Он окружен лесополосой, обшит светлым деревом, из широких панорамных окон видно множество силуэтов и разноцветный свет прожекторов. Они с Ёнджуном уже у ворот встречаются с толпой молодежи (по крайней мере, на вид), и, чем ближе ко входу, тем плотнее она становится. Еле как им удается протиснуться через ряды тел внутрь и окунуться тут же в духоту воздуха и какой-то электро-бит. Субин уже смертельно устал от таких мест. Он движется за уверенно идущим Ёнджуном на третий этаж, и тот останавливается в темном и тихом довольно коридоре перед одной из дверей. — Мне придется пойти одному, чтобы он открыто со мной поговорил, — объясняет он. Ясно, значит, Субин опять бесполезно трется снаружи. — Постарайся не насадиться ни на чьи клыки, — говорит напоследок Ёнджун и исчезает за дверью неизвестной комнаты. Его нет минут десять, когда Субин слышит приближающиеся шаги. Он оборачивается, чтобы заметить в проеме темную женскую фигуру. — Ну привет, — мягкий, но вместе с тем глубокий голос струится легко по воздуху и обволакивает Субина целиком. — Ты, кажется потерялся. — Нет, — Субин отрицательно качает головой, ничего больше не произнося. — Чего здесь забыл человек? — продолжает незнакомка, делая несколько шагов в его сторону. Субину не видно ни лица, ни даже одежды, но почему-то в сознании его возникает довольно привлекательный образ. — У тебя очень вкусно пахнет кровь. — Я не люблю незнакомые компании, — холодно сообщает он, надеясь, что от него побыстрее отстанут. — Так ведь это исправимо, — не уступает вампирша, надвигаясь на него неустанно. — Меня зовут Лилит. А тебя? — Иди по своим делам, Лилит, — отрезает Субин. — Иначе мирно мы не сможем разойтись. Девушка вдруг заходится дьявольским каким-то хохотом, умудряясь даже так звучать пленительно, и останавливается где-то в тридцати сантиметрах от Субина. — И чего же ты мне сделаешь, м? — вопрошает она с любопытством. Субин даже подумать над ответом не успевает, потому что неожиданно оказывается прибит к стене невероятно сильными руками. — Ты с ума сошла? — спрашивает он, пытаясь разглядеть чужое лицо в темноте. — Это незаконно, если что. У вас есть кровь в магазине. — Магазинная кровь — это издевательство над всей вампирской расой, — судя по голосу, та брезгливо кривится. — Я люблю получать свою свежей. Еще горячей. — Это здорово. При чем здесь я? — Ты такой милый, — Лилит приближается близко-близко, касаясь щеки Субина кончиком носа, и проводит им линию до его шеи. — И вкусный, кажется. Я чуть-чуть попробую. Она уже наклоняется ниже, видно, чтобы совершить задуманное, но Субин вытаскивает пистолет, который все это время держал в руке за спиной, и вставляет прямо в разинутую вампирскую пасть. — Попробуешь пойти дальше — еще неделю будешь осколки из башки вытаскивать, — тихо проговаривает он и чувствует, как сжимаются чужие зубы на металле оружия. Мертвая в буквальном смысле хватка ослабевает, и в этот момент дверь комнаты отворяется, являя недоумевающему Ёнджуну странную картину. Свет из помещения проливается на их пару, и, прежде чем дверь закрывается, Субин успевает разглядеть ярко-красные глаза и такие же ярко-красные губы, длинные темные волосы, уложенные красивыми тяжелыми волнами и черное обтягивающее платье в пол. Действительно напоминает дьяволицу. — Привет, Лилит, — Ёнджун приближается к ним и несильно отталкивает девушку. — Проказничаешь? — Прости, Ёнджун, я не знала, что он с тобой, — девушка начинает оправдываться, и в голосе ее нет больше притягательно-соблазнительных ноток. — Но, честно сказать, меня даже немного завел его ствол. — Ну конечно, — бормочет Ёнджун. — Его не трогать, понятно? — Понятно, — девушка, кажется, улыбается, а затем покидает коридор и движется по лестнице обратно вниз. — Все нормально? — тот обращается к Субину, оглядывая его в темноте. — Я могу за себя постоять, — он поводит плечами, сбрасывая с себя ощущение холода чужой кожи. — Я не об этом спрашивал, но ладно, — Ёнджун тоже движется в сторону лестницы, и Субин следует за ним. — Что ты узнал? — Пока что ничего. Он отнекивался, но я сразу почувствовал, что он что-то недоговаривает. Видно, мне придется силой информацию вытаскивать. Как всегда и было… — Силой — это? — Своей силой, — поясняет Ёнджун. — Только надо немного потренироваться на каком-нибудь другом вампире. Они доходят до первого этажа, и тот идет прямо к сверкающему разнообразными бутылками бару, где разливают смертельно опасное для Субина пойло. — Кто он вообще такой? — интересуется он, когда тот берет себе бокал чего-то золотистого. Ёнджун не остается у бара, а движется дальше, вглубь здания, минуя еще несколько коридоров, пока они не оказываются на пустующем балконе. На улице темно и холодно, и с этой стороны дома даже не очень громко. Почти голые уже деревья шуршат в непонятном диалоге, а на сине-черном небе вырисовываются блеклые точки звезд, которые в городе не увидишь. — Ким Тэян. Большинство наркотиков на черный рынок поставляет именно он. О боже… — Ёнджун бегло смотрит себе за спину и закатывает глаза, повернувшись обратно. — Сталкер ебучий. Субин смотрит туда же и замечает стоящего на балконе третьего этажа высокого вампира с темными волосами. Одет он довольно обычно — в рубашку и брюки, а на руке сверкают золотом массивные часы. — Это он? — Ага. Не отстанет теперь. — Почему? — Потому что он мой бывший. Субин задирает бровь, молча глядя на Ёнджуна. Почему все, кого он подозревает, с ним непосредственно связаны? — Не смотри на меня так, — Ёнджун делает глоток своего питья, снова закатив глаза. — Я не виноват, что в таких кругах верчусь. — Окей, — пожимает плечами Субин. — И что ему от тебя надо? — А что обычно бывшим надо? — скептически вопрошает тот, опираясь локтями о железное ограждение балкона. — Поприставать, вспомнить былое. И вообще я его бросил, а он до сих пор не согласен с этим решением. — Мы можем отсюда просто уйти, если что. — То, что я уйду, его никак не остановит, — объясняет Ёнджун. — Для него неважно, с каким разговором я пришел: он смотрит мимо сути и видит то, что хочет. То есть то, что я хочу с ним сойтись или типа того. — Он опасен? — Кому, мне? — хмурится тот, и Субин кивает. — Да нет. Просто очень надоедливый. — Если хочешь, я могу как-нибудь помочь, — предлагает он, тут же слегка об этом жалея, потому что совершенно не представляет, какой способ не навредит ему самому. Тем не менее в Субине ненароком просыпается нужда Ёнджуну как-то отплатить за проявившееся в последние несколько дней неравнодушие. Денег на восстановление участка у него уйдет, наверное, огромное количество. Субин до сих пор не понимает, почему он решил им помочь. Да, можно сказать, из-за него здание и подорвали, но разве не все равно вампирскому принцу на что-то настолько от него далекое? — Что, опять моим парнем притворишься? — усмехается Ёнджун. — Ну, если не надо будет целоваться, я не против, — бормочет Субин. — Кто сказал, что я захочу с тобой целоваться? — фыркает тот будто бы раздраженно. — Меня другие мужчины привлекают. — Те, которые на мешке из денег сидят? — Ты забавный, — Ёнджун улыбается, и в темноте улыбка его кажется совсем не злобной, мягкой даже какой-то, а в глазах пляшут игриво огни уличных фонарей. — Подойди ближе, и я тебе расскажу, раз уж ты хочешь помочь. Субин повинуется, делая шаг вперед и облокачиваясь так же о балконную ограду. Ёнджун долго молчит, глядя прямо перед собой и иногда делая короткие глотки из своего бокала, а затем поворачивается к Субину, и тот понимает, что лицо его находится слишком уж близко. — У тебя сердце колотится, — оповещает Ёнджун, усмехнувшись. — Почему ты так меня боишься? Ты же знаешь, что я ничего тебе не сделаю. Субин пожимает плечами, потому что понятия не имеет. С истоками своих проблем он знаком давно, как и с их последствиями, но вот разобраться в том, что конкретно и какую конкретно реакцию вызывает, он до конца не успел. У него был психолог где-то в восемнадцать, и несколько лет он методично его посещал, а затем не то чтобы по своей воле перестал, и прогресс с тех пор застопорился. В целом к прохожим на улице монстрам он относится точно так же, как и к прохожим людям: никак. Пока они не начнут узнавать друг друга, Субин мнение не строит. Но вот дружить с одним из таких он даже не пробовал, потому что, чем ближе он к кому-то из не-людей был, тем сильнее проявлялась его тревожность. В итоге он сделал вывод, что лучше в целом дальше стадии незнакомцев ни с кем из них не продвигаться. — Просто это очень странно, — заговаривает снова Ёнджун. — Ты вроде бы полицейский, а там, где не нужно, чуть ли не в штаны делаешь от страха. — Спасибо за честный отзыв, — кивает Субин, отворачиваясь. — На здоровье, — тот вдруг тянет его за подбородок обратно. Субин чувствует, как сильно начинают потеть ладони. Ёнджун проводит едва ощутимо большим пальцем по его челюсти, а затем убирает руку, но оставляет на нем прожигающий свой взгляд. — Я слегка даже беспокоиться начинаю, — проговаривает он негромко и абсолютно точно саркастично, потому что в голосе не слышно ни капли беспокойства. — По-моему, еще чуть-чуть, и у тебя сердце от перегрузки остановится. — Теперь все твои ухажеры будут на меня охотиться, да? — Субин игнорирует вышесказанное, пытаясь отвлечься от собственного волнения. — Этот слишком бесхребетный, чтобы на кого-то охотиться, — Ёнджун отворачивается, прикладываясь губами к бокалу. — Жаль, что я сразу этого не понял. — Жаль, что он ни на кого не охотится? — Жаль, что он бесхарактерный слабак. Мне нравятся сильные мужчины. Не которые на мешках денег сидят, как ты сказал, а у которых стержень какой-то есть. — Значит, у меня его нет? Раз я тебе не нравлюсь, — Субин глядит на него выжидающе. — Ты в целом личность неприятная, — Ёнджун смотрит на него в ответ, и много усилий приходится приложить, чтобы не отвести глаза. — Но вообще какая-то сила в тебе, кажется, есть. — Поэтому ты меня поцеловал? Ёнджун молчит, пристально на него глядя. Он обводит внимательным темным взглядом все его лицо, останавливаясь на глазах. Почему-то Субину кажется, что все окружающие шумы вдруг затихают, и в ушах становится до безобразия глухо. Он чувствует и почти слышит свое бешеное сердцебиение, и тот факт, что его еще более отчетливо ощущает Ёнджун, заставляет волноваться. — Это было ошибкой, — отвечает все-таки Ёнджун. — Я был под впечатлением, вот и все. — Ясно. Нам нужно еще что-нибудь сделать, чтобы он отстал? — Субин оглядывает темную гущу леса и борется с желанием неуютно поежиться. Место отвратное. — Я сделаю, но ты сильно не нервничай, окей? — Ты же знаешь, что после таких слов эффект будет обратный? — он хмуро смотрит на Ёнджуна, не предполагая, что тот собирается вытворить. — Да это же просто поцелуй в щеку, Субин. Тебя в школе девочки не целовали, что ли? — Девочки не были вампирами. — Ладно, — тот глядит прямо перед собой пару секунд, а затем кривит рот в невеселой усмешке и разгибается. — Тогда просто пойдем отсюда. Буду надеяться, что и того, что он увидел, будет достаточно. И он тут же покидает балкон, оставляя Субина стоять там в одиночестве. Он знает, что не сделал ничего неправильного и не сказал ничего, что не соответствовало бы его правде, но отчего-то чувствует неприятный осадок, засевший в районе легких.

* * * * *

Следующие три дня Субин проводит в участке с утра и до поздней ночи. Он все еще не понимает, почему Ёнджуна настигла такая резкая перемена во мнении, если никаких качественных опровержений первой их теории они не обнаружили, поэтому он сам не спешит вычеркивать Винсента из листа подозреваемых. Еще один вопрос, который его мучает, — как он усыпил своего дядю без последствий? Винсент проснулся через несколько часов, а затем ничего Ёнджуну не сделал? Тот сам говорил, что его легко можно оскорбить. Он хотел спросить напрямую у Ёнджуна, но вместе с тем не хотел пока что с ним контактировать. Субина немного пугало то, насколько часто они стали видеться и насколько часто тот стал появляться в его мыслях. И не всегда в плохом свете. Он хотел немного отдохнуть от их встреч и дать себе разобраться в своих чувствах. И если первое можно было назвать успешной практикой, потому что переживаний и тревоги стало в разы меньше, то второе превратилось скорее в «сделать вывод о том, что Ёнджун слишком задобрил его одним-единственным хорошим поступком». Субин поспешил напомнить себе, что те деньги, которые он им выделил на восстановление участка, были заработаны далеко не самыми легальными путями, и тут же какой-то намек на смягчение в его отношении испарился. К тому же, у Ёнджуна горы денег, и вряд ли такая инвестиция сильно опустошит его карман. Поэтому теперь в планах было добиться подробного рассказа о том, что произошло в доме Винсента, когда Ёнджун его навещал, и почему тот так резко вспомнил про своего бывшего, а с дяди все подозрения снял. Возможно, его шантажируют, чтобы сместить фокус с Винсента. Помимо того, Субину все еще требовалось узнать, какую конкретно работу он дал Гилберту и почему тот застрелил себя. Неожиданно в голове его вспыхивает воспоминание. Ну конечно. Он достает телефон, намереваясь написать Ёнджуну, но затем опускает руку, тут же себя осаждая. Ему нужно научиться действовать самому, а не с чужой безлимитной помощью. Субин покидает участок и направляется в клуб.

* * * * *

Знакомое лицо он обнаруживает почти сразу. Субин достигает пилона и останавливается прямо перед изгибающемся в соблазнительном танце парнем. Тот замечает его не сразу, но как только это происходит, он останавливается, слегка опешив, и Субин понимает, что тот, на удивление, его узнал. — У тебя не хватит на меня денег, — бросает он, закатив глаза. — Видел его когда-нибудь? — Субин не церемонится, вынимая из кармана куртки фотографию. — Ну и страшила, — кривится безымянный танцор. — Не помню такого. — Уверен? — не унимается он. — Дома у Винсента, может. Чужие брови хмурятся, а взгляд становится озадаченным. Он долго смотрит на Субина, а затем так же долго — на человека с фотографии. Еще пара секунд, и вдруг лицо его окрашивается осознанием. — Вспомнил.. — бормочет он, беря фотографию в руки. — Да, он там был. Но я ничего не знаю, и хватит отвлекать меня от работы. Он бросает изображение на пол и хочет вернуться к танцу, но Субин хватает его за руку. — Эй, полегче, — взгляд парня становится темнее. — Я тут очень дорого стою, так что, если будешь так себя вести, до конца жизни будешь здесь долги выплачивать. — Ты не говоришь мне правду, потому что я не Ёнджун и не могу заплатить? Если хочешь, я могу привлечь и его. — Боже, — шепчет раздраженно тот и выдергивает руку. — Я не говорю ничего, потому что ничего не знаю. Я трахался с Винсентом, а не деловым партнером был. Да, я видел этого чела у него дома, и это все, что я могу сказать. Вы, копы, сумасшедшие, — он кладет руки обратно на пилон, и дальше Субин уже не смотрит. Он поднимает фотографию с пола и смотрит на безэмоциональное лицо Гилберта. Значит, он однозначно имел с Винсентом дела и даже дома у него был, а затем настолько не хотел говорить с полицией, что пристрелил себя. Ну и как тут можно поверить, что Винсент ни при чем? Субин все-таки достает телефон, чтобы написать Ёнджуну, потому что такое нужно обсуждать лично, и покидает клуб. Однако когда он выходит на улицу, то чуть ли лбами не сталкивается с кем-то, желающим войти внутрь. В нос ударяет знакомый уже запах, и Субин встает на месте, как вкопанный, глядя в черные глаза напротив. Ёнджун ничего не говорит, потому что, наверное, настолько же сильно не ожидал его здесь увидеть. — Работа кипит, да? — в итоге тот все-таки заговаривает первым и выглядит при этом не совсем доброжелательно. — Ага. — Поделишься, или ты считаешь, что меня больше не нужно посвящать в детали твоего дела? — Ты же сам настаивал на том, что я здесь детектив, так чего теперь обижаешься, что я расследую его без тебя? — Субин хмурится, пребывая в искреннем непонимании. — Я не обижался. Ёнджун отходит в сторону, доставая из кармана плаща пачку сигарет. Он закуривает и поворачивается к Субину, чего-то ожидая. — Ну так? — Хотел убедиться, что Гилберт был связан с Винсентом. — Ясно, — Ёнджун отворачивается. — Ты же понимаешь, что их что угодно могло связывать? — Да, но почему ты так быстро скинул его со счетов? — Потому что это не в стиле моего дяди. Я был слишком… отвлечен, чтобы это понять. Он не занимается ни наркотиками, ни чем-то подобным. — Так а для чего был весь этот маскарад у него дома? — Субин вспоминает, что они толком-то и не побывали на мероприятии, и он не успел разузнать, ради чего Винсент всех собрал. — У него своя алкогольная фирма вообще-то, — отвечает Ёнджун, выпуская облако дыма в холодный воздух. — Он там просто новинку презентовал. — Значит, ты сам поверил в то, что он замешан, и меня заставил так думать, — говорит он, отвернувшись. — Извиняться не буду, — отрезает Ёнджун. Лед в его голосе отчетлив как никогда. — Мне не нужны извинения, мне нужно раскрыть дело. Ты уверен, что на бывшего у тебя нет никаких внутренних обид и он действительно замешан? — уточняет Субин, глядя испытывающе. — Уверен. Он-то как раз любит во всякое дерьмо лезть. И вообще твоего убитого наркошу надо показать моим парням. Может, он не только с Винсентом работал. — Показывай, — Субин достает из кармана фотографию и протягивает ее Ёнджуну. — Мы что, в девятнадцатом веке?.. — бормочет тот, но берет вещь и прячет ее во внутренний карман плаща. — А жена его что? Не может же быть, что он по уши в нелегальных делах, а семья ни о чем не догадывается. — Вообще-то это она и утверждает, — вздыхает Субин и от воспоминаний о девушке в халате и молчаливом мальчишке в груди начинает просыпаться уснувшая тревога. Приходится попытаться отвлечься на висящие вокруг цветастые вывески, дорогие машины и пробегающих мимо девушек в роскошных платьях, чтобы не вернуться опять в состояние того вечера. — Опять волнуешься, — констатирует Ёнджун. — Перестань уже так переживать. Субин усмехается горько, чувствуя, что совсем не хочет это обсуждать, но зачем-то произносит: — Как можно не переживать о том, что я лишил семью отца? Пусть, вина и не полностью моя. — Они переживут, — тот на него не смотрит. — У девушки есть сын, и она отвлечется на заботы о нем. — Вот именно: у нее есть сын. Сколько ей теперь придется работать, чтобы растить его в одиночку? — Мне кажется, об их финансовом состоянии тебе стоит волноваться меньше всего. — Это еще почему? — Субин хмурится в замешательстве, но тот ничего не отвечает. Спустя несколько секунд его осеняет. Первое, что приходит на ум при мысли о Ёнджуне, — деньги. — Ты что… Ты дал им денег? — Она была не против, — Ёнджун жмет плечами. — Зачем?.. — он действительно никак не поймет мотивы чужих поступков. — Просто. — Просто? Просто так дал денег левой семье? — Да, просто потому что их у меня много. Хватит допросы мне устраивать, — Ёнджун докуривает и выкидывает окурок в мусорный бак. — Мне пора. Он удаляется, скрывшись за дверьми клуба, а Субин остается на улице со своими размышлениями. Значит, в тот день, когда они встретились, Ёнджун тоже ехал к Джорджии и ее сыну. Но Гилберт умер так давно, почему только теперь он решил им помочь? Возможно, он ехал туда не впервые. Навещал семью погибшего? Даже в мыслях звучит максимально неправдоподобно. Субин все еще ломает себе голову, садясь за руль служебной машины. Один за другим кусочки мозаики, являвшей собой представление о Ёнджуне, откалываются, и на месте их образовываются космически-черные дыры, оставляющие еще больше вопросов о его истинной личности. Либо Ёнджун преследует какую-то собственную выгоду, делая такие вложения в такие не близкие ему вещи, либо Субин действительно совсем его не знает. Хотя как будто бы и то, и другое правда. У Ёнджуна всегда были свои мотивы, и они никуда не деваются сейчас, а про его внутренний мир даже заговаривать не стоит: Субин понятия не имеет, что там творится. Так, в размышлениях он добирается до дома, там курит, решая, что потом попытается вытянуть из Ёнджуна какие-то подробности, и, сам того не замечая, засыпает в холодной постели.

* * * * *

Чувство почти неуловимое, витающее в напитанном жаром воздухе, но Субин сразу его идентифицирует. Чувство, которое он давно не ощущал. На сухой коже его шеи — обжигающе холодные влажные губы, прокладывают себе путь от челюсти до оголенной ключицы. Пальцы холодные тоже, но теперь Субина это не отталкивает, потому что только так приходит спасительная прохлада вместе с жадными чужими прикосновениями. Его умелые руки повсюду: они успевают достать до всех особо чувствительных мест и управляют Субином так же умело, как его бархатный голос — до этого. Но он ощущает, что не нужно ему никаких приказов — он и так готов опуститься колени и делать все, что ему скажут, лишь бы получить еще порцию одобрительных поцелуев. Однако на колени опускается не он. Субин теряется совершенно в себе и пространстве, и бледной коже, на которую одновременно падает тепло-желтый свет неяркой подсветки и бледно-голубой — подглядывающей луны. Он глядит в непроглядную тьму глаз и больше ее не пугается, а хочет лишь, чтобы она пустила его внутрь, дала пройтись и пощупать и понять уже наконец, из чего она состоит. Хочет коснуться ярких губ своими и дать немного своего тепла, чтобы согреть и остыть самому. Красочным калейдоскопом кружат перед глазами ярко-зеленые листья расставленных повсюду цветов, ворох бело-желтых простыней, цветастая обивка кресел, бордово-прозрачное вино и блестящее море, плескающееся за окном. Субин видит его лицо, когда он поднимается, прерывая свое занятие, и приближается к его собственному. Чернота его зрачков переливается золотом искусственных ламп и притягивает, норовя поглотить целиком. Субин поднимает голову, чтобы почувствовать на себе холод, и Он просыпается резко, не сразу осознав, с чем столкнулся во сне, а когда его накрывает осознание, приходится сдернуть с себя одеяло и торопливым шагом добраться до окна. Ладони дрожат, когда Субин поворачивает ручку и пускает в дом лед поздней осени. Он дает себе отдышаться несколько секунд — или минут — и затем только начинает переваривать смысл стоящих перед глазами картинок. Он, должно быть, просто с катушек слетел. Да, столько ярких и, будем откровенны, травмирующих событий за последнее время расшатали его психику окончательно, и он поймал эпизод психоза или вроде того. Субин шагает голыми ступнями по холодному полу в ванную, там умывается холодной водой, но этого вообще не хватает, чтобы вернуть себе здравый рассудок. Он раздевается, залезает в ванную и включает воду — горячую, потому что заболеть не хочется. Субин жмурится, пытаясь воображаемым огнем сжечь меняющиеся один за другим эпизоды из прошедшего сна, но они никуда совсем не деваются, потому что чем больше пытаешься о чем-то не думать, тем больше оно тебе докучает. А еще докучает ему возникшее непонятно зачем возбуждение, тугим узлом скрутившее низ живота. Субин пытается успокоиться, думать о птичках и кошечках, но сердце бежит совершенно бешено, а колючее чувство в груди никуда не пропадает. Наверное, у него просто давно никого не было, и организм стал проецировать скопившееся напряжение на первого попавшегося под руку. Субин неохотно кладет руку на стояк и, прижавшись спиной к мокрому кафелю, пытается избавиться от назойливых мыслей о Ёнджуне. Хотя способ, наверное, он выбрал самый неудачный, потому что так он думает о нем только больше. О его идиотских пухлых губах, идиотском красивом лице, идиотских тонких пальцах, так приятно касавшихся его в том кошмарном сне. Субин водит рукой по горячей плоти и невольно представляет на ней чужой влажный рот и заломанные черные брови. Он кончает гораздо быстрее, чем ожидал, и, тяжело дыша, опускается на край ванны. — Пиздец, — шепчет Субин, глядя на испачканную спермой руку. Полный пиздец. Он встает, смывает с себя все лишнее и, вытираясь полотенцем, долго смотрит на себя в зеркало. Влажные волосы падают на затянутые какой-то странной дымкой глаза, а кожа на щеках и лбу покраснела из-за плененного дверью ванной жара. Субин одевается и выходит в холодную квартиру, ругая себя за то, что забыл закрыть окно. Едва он заходит в зал, как тут же роняет полотенце, которым вытирал волосы, и застывает на месте. На стуле у окна — Ёнджун собственной персоной. Он сидит, молча глядя в ночное небо, и теребит край своей черной водолазки. Поворачивается только через пару секунд, заслышав все-таки, видимо, прибытие Субина, и смотрит на него не мигая. — Привет, — он слегка склоняет голову вбок, и уже по одному этому слову понятно, что он пьян. — Привет, — Субин приходит в себя, поднимая полотенце с пола, и вешает его на дверь шкафа высыхать. — Закрой окно. Ёнджун так и делает и присаживается обратно, приклеивая взгляд к ходящему по комнате Субину и решившему в итоге взять еще один стул и сесть рядом с гостем. — Как ты вошел? — хмурится он, оглядывая Ёнджуна. Кожа его в свете уличных фонарей становится серо-желтой, а глаза напоминают те, что Субин видел в своем сне. — Сделал дубликат твоего ключа, — признается невинно тот и облизывает зачем-то губы. Субин держится изо всех сил, чтобы на них не смотреть дольше положенного. — Хорошо, — кивает он терпеливо. — А пришел зачем? Ёнджун молчит и молчит долго. Субин видит, как мелькает едва различимо на его лице то одна, то другая эмоция, а затем выражение тускнеет, оставляя его с знакомой уже усталостью. — Ну, может, ты про расследование мне что-нибудь сказать хочешь, — пожимает он плечами. — В три часа ночи? — Субин бросает взгляд на настенные часы. — Ты не спал, — замечает Ёнджун. — Мне нечего пока что сказать тебе. Субин не понимает чужое поведение и, пытаясь это сделать, на мгновение даже забывает о том, что делал с ним Ёнджун, как две капли воды похожий на этого, настоящего, в его сне. Судя по всему, он о чем-то переживает, потому что сильно напился, а теперь сидит и говорит загадками. Субин не знает, почему он не может пойти к одному из своих многочисленных знакомых и друзей, но, видимо, какая-то причина есть, поэтому он не спешит его прогонять. — Можно покурить? — спрашивает Ёнджун, хлопая себя по карманам штанов. — Черт. Забыл в машине. Субин приносит свою пачку и достает им по сигарете, а потом поджигает одну безразлично выглядящему Ёнджуну. Он закуривает свою тоже и наблюдает за изменениями на чужом лице. — Ну и хуета, конечно, — бормочет Ёнджун, заставляя усмехнуться. Ну да. Это вам не дорогой табак вампирской знати. — Так зачем ты здесь? — продолжает наседать Субин. — Я хотел поспать перед работой. — Тебе обязательно быть таким назойливым? — Ёнджун морщится. — Можешь просто посидеть спокойно, не задавая ненужных вопросов? Вопросы, по мнению Субина, очень даже нужные, но он решает не спорить, раз Ёнджун все равно ничего не собирается ему говорить, и замолкает. От его взгляда не ускользают чужие беспокойные пальцы, играющие с крестом на шее, нахмуренные брови и сжатые челюсти. Что-то определенно случилось, но Ёнджун, наверное, и под дулом пистолета не расскажет, что именно. — Ты относишься ко мне плохо, просто потому что я вампир? — заговаривает вдруг тот, поворачивая к нему голову. — Нет. Ты в целом мне неприятен. Даже если бы был человеком. — Хорошо, — тот кивает сам себе и отворачивается обратно. — Это хорошо, по-твоему? — Субин даже усмехается, не сдержавшись. — Конечно. Тот никак не поясняет и ничего больше не говорит, и они докуривают в молчании, пока Субин думает, правду ли сказал. Местами Ёнджун все еще невероятно его раздражает, но иногда он, кажется, способен на хорошие вещи. Непонятно только, почему в остальное время обязательно быть таким козлом. — Почему ты помогаешь той семье? — спрашивает он, от пьяного Ёнджуна надеясь получить более развернутый ответ, чем от трезвого. — Я питаю слабость к детям, — признается Ёнджун и ловит на чужом лице выражение замешательства. — Не такую слабость, как у моего дяди, а нормальную. Здоровую. — Тебе жалко его сына? — Субин понимает, наконец. Тот кивает и вытягивает раскрытую ладонь, видимо, прося еще одну сигарету. Субин поджигает ему вторую, себя оставляя без порции отравы для легких, потому что он вроде и так уже успокоился. — Расскажешь нормально, что произошло у Винсента? Почему ты так резко передумал? Ёнджун снова молчит, о чем-то задумавшись, и курит, напитывая квартиру Субина и его самого едким дешевым запахом. Спустя полминуты он все-таки заговаривает: — Я его усыпил. Как и сказал до этого, — он звучит устало и еще — немного раздраженно. — Все обыскал. Как и сказал этого. И ничего не нашел. Как и сказал до этого. — А дальше? — Он проснулся, — Ёнджун произносит это и замолкает, уставившись в одну точку. Он молчит недолго, но почему-то тишина эта ощущается острой и неприятной. — У тебя сердце колотится опять. — Дальше что, Ёнджун? — произносит Субин строго, начиная уже выходить из себя. Почему у Ёнджуна всегда так легко получается нарушить его душевный покой? — Он немного… подправил мне лицо, — он кривит губы будто бы в улыбке, — и мне пришлось рассказать ему, зачем я там был. Он сказал, что ничем таким не занимается, и указал мне на моего бывшего. — Ты серьезно? — что-то внутри у Субина болезненно ноет. — Он тебя избил? — Я его разозлил, так что этого стоило ожидать, — тот не выглядит расстроенным, будто к такому отношению давно привык. — Я же говорил тебе не соваться туда в одиночку! — Субин раскрывает окно, глотая холодный воздух, и садится обратно. Ему снова надо успокоиться. — И что, он сказал, что не причастен, и ты поверил? — Ты не понимаешь, какой он, — Ёнджун делает глубокую затяжку. — Ты его не знаешь так, как я. — Тогда почему мы сразу не могли напрямую у него спросить, вместо того чтобы заниматься бесполезными операциями под прикрытием? — он начинает откровенно злиться. — Потому что я думал, что он занимается этим за спиной моего отца. Мой отец с наркотиками не связывается. Странный у него бзик на них, — Ёнджун стряхивает пепел в стоящую на подоконнике пепельницу. — Я думал, что соберу на него компромат и смогу испортить к нему отношение. Но он в этом не замешан, Субин, поверь мне. — Просто потому, что он так сказал? — возмущается открыто Субин. — Не хочется как-то. — Потому что я тебе так говорю. — Твое слово для меня ничего не значит, Ёнджун. Мы не друзья, и напарниками нас сложно назвать, а про твои собственные мотивы я вообще в девяноста процентах случаев не в курсе, так почему я должен тебе верить? Ёнджун ничего не отвечает и отворачивается, опустив глаза в пол, а затем несколько раз кивает. Они проводят еще какое-то время в молчании, и Субин успевает пожалеть о том, что сказал. Да, нет никакой причины, чтобы слепо Ёнджуну доверять, но как между ними образуется хоть какая-то нормальная рабочая связь, если он сам даже не дает себе шанса относиться к нему, как к равному? — Я не хотел, — говорит он в итоге. — Но мне действительно сложно тебе верить, потому что ты всегда закрыт в себе, Ёнджун. О том, какие эмоции ты на самом деле испытываешь, мне приходится только гадать. — Естественно, — поворачивается тот, выглядя как-то блекло-поникше. — Потому что эмоции — это слабость. Взгляд у Ёнджуна снова совершенно измученный, и Субину почему-то даже становится его жаль. — Это тебе папочка так сказал? — он протягивает руку и осторожно двигает его волосы в сторону, чтобы лучше видеть глаза. Субин не убирает ладонь, касаясь холодной кожи его щеки, челюсти и подбородка, совсем как тот тогда, на балконе, и чувствует, как сильно начинают дрожать пальцы. — Опять боишься, — шепчет Ёнджун, пристально на него глядя. — Сам-то часто свои эмоции показываешь? — Один — один, — Субин согласно кивает, опуская руку, но не отворачиваясь. — Я хочу сказать глупость. — Какую? — Это глупость, поэтому я, очевидно, не буду ее говорить. — Хорошо. Они снова замолкают, но в этот раз почему-то непрерывно друг на друга смотрят, пытаясь, наверное, телепатически передать свои мысли другому. А Субин не знает, что передавать, потому что в голове у него — абсолютная каша. Он чувствует, как тянет его снова дотронуться до чужой кожи, но вместе с тем к горлу уже довольно ощутимо подступает тошнота. Не знает он и что Ёнджун хочет передать, но в итоге тот протягивает ему свою сигарету. Субин раздумывает пару секунд, прежде чем принять ее и, немного поколебавшись, зажать в губах. Почему-то пробирает его почти так же сильно, как и от их поцелуя до этого. В таком же плохом смысле или нет — он не до конца понимает, но продолжает делать затяжку за затяжкой, вдыхая в себя пропитанный Ёнджуном сигаретный дым, а затем отдает сигарету обратно. Ёнджун за ним повторяет, и так они ее заканчивают. Ему хочется потянуться за новой, но он вовремя себя останавливает, потому что чувствует, что тревога уже стремится переполнить края допустимого. — Тебе плохо, — утверждает Ёнджун. — Мне надоело, что ты следишь за моим состоянием с помощью своих способностей, — Субин отворачивается, пытаясь унять дрожь в руках. — Я могу как-то помочь? Субин хочет сказать, что он может уйти, но почему-то этого не делает. Между ними только-только все устаканилось, к тому же, Ёнджун и так пришел в плохом состоянии. Как на него повлияет такое отношение? Субину вроде бы должно быть глубоко все равно и на Ёнджуна, и на его самочувствие, но почему-то, он может себе в этом признаться, ему не все равно. — А я тебе? — вместо задуманного произносит он. — Я бы хотел побыть с тобой, — Ёнджун тут же отворачивается. — Но я знаю, что это последнее, что тебе нужно. Я пойду, — и он поднимается, намереваясь выйти из комнаты, но Субин хватает его за запястье. — Мне действительно мало приятного приносит твоя компания, — говорит он. — Но если хочешь, можешь остаться. Только… Не прикасайся ко мне, ладно? Ёнджун думает пару секунд, а затем коротко кивает: — Ладно. Субин забирается в свою кровать, и Ёнджун делает то же самое, ложась от него максимально далеко. Заснуть получается на удивление быстро, однако всю ночь Субина беспощадно мучает один кошмар за другим, и он успевает выкурить три сигареты — по одной на каждый подъем, а на четвертый раз, в семь утра, в постели оказывается уже один. В собственной квартире сразу становится легче находиться и дышать, но почему-то Субина совершенно не выпускает из тисков неприятное чувство, название которому он дать не может. Он вспоминает усталое лицо Ёнджуна, его глаза и его губы, его пальцы и вкус сигареты, которую они делили на двоих, а затем бежит в ванную, не сумев сдержать позыв, и блюет так долго, пока не кончается даже желчь.