бледная копия прошлого дня

      Все семьи в похожем на наше положении рано или поздно задумываются об уезде из России. Можно содержать ребёнка в тепличных условиях, беречь его от злого и страшного внешнего мира, но реальность, так или иначе, неминуемо приближается. Первого сентября мне предстояло столкнуться с ней лицом к лицу. Не облажается ли малыш на уроке ИЗО, когда попросят нарисовать родителей? Не проболтается ли вскользь одноклассникам? Не дойдёт ли до проверки семьи социальным педагогом? Слишком большие риски вынуждают искать безопасные пути, но в нашем случае вопрос об эмиграции не стоял. Мама ждала место главной архитекторки города. Его никак не мог освободить дед, занимавший этот пост ещё до её рождения. Она, конечно, не желала ему смерти, но цинично рассчитывала, что вакансия освободится через год-другой. Уедь мы в другую страну, и Эи пришлось бы начинать с нуля, устраиваться куда-то, говоря на чужом языке. Умение рисовать интернационально, но умение доносить свои идеи требовало грамотную речь. «Тем более, я работаю при государстве, рисую социалку, что я буду делать в коммерческой фирме? — объясняла она Мико, когда та попробовала завести разговор, — В незнакомой стране?» Больше эта тема не поднималась, потому что и сама Мико не смогла бы полноценно управлять издательством из-за границы. Конечно, она почти всегда работала дистанционно, но одно дело, когда ты в любой момент можешь взять такси и подъехать к коллегам, другое — когда между вами тысячи километров. Тогда по миру ещё не ударила пандемия и никто не развивал эту сферу. Видеозвонками, конечно, пользовались, но не были распространены онлайн-конференции, и всерьёз нельзя было представить, чтобы главред сидел где-нибудь за океаном. Короче, учитывая все обстоятельства, я был обречён следующие одиннадцать лет играть в Штирлица.       Утром моего первого в жизни Дня знаний мы стояли в прихожей и ждали, пока Мико докрасит глаза. Я был полностью одет и обут: рубашка с похода в мэрию, тёмно-синие наглаженные брюки с такой же дурацкой жилеткой и классические лакированные туфли. Я выглядел как прилежный мальчик из какой-нибудь мужской гимназии двадцатых годов, и меня это раздражало. Мама нервничала и теребила ручку сумки.       — Давай повторим всё ещё разок, — она наклонилась, чтобы наши глаза были на одном уровне, — С кем ты живёшь?       — С тётей, — уже машинально повторял я.       — Как её зовут?       — Эи.       — А где твоя мама?       — Умерла, — я тяжело вздохнул, потому что эта проверка начинала меня злить.       — Вы живёте вдвоём с тётей?       — Нет, мы живём втроём с её девушкой.       — Куникудзиши! — отчаянно выкрикнула мама и недовольно замычала, — Ну почему ты такой?       Я был «таким», потому что мне проводили этот допрос уже раз в десятый. Хотелось покончить с этой подготовкой в спецагенты и выйти из дома. Мико, с макияжем голливудской актрисы, вовремя вынырнула из спальни.       — Не донимай ребёнка, — примирительно сказала она и потянулась за своими туфлями на высоченных шпильках, — Он не тупой и скажет всё правильно.       Я был рад, что хоть кто-то в этом доме в меня верил.       Школа располагалась в нашем микрорайоне, и мы шли пешком. Родители боялись, что в ней случится нехватка мест, и мне придётся ездить через полгорода, но всё обошлось. Раньше я не замечал праздничной атмосферы, которой, оказывается, было пропитано всё вокруг в первый осенний день. Улицы захватили такие же, как я, детишки в чёрно-белой школьной форме. Большинство из них тащило букеты. Мы решили зайти за своим по пути. Витрина продуктового зазывала акцией на цветы яркими плакатами, изображавшими звонок и счастливых первоклассников.       Вместо этого супермаркета на нашей остановке раньше был универмаг, где продавалось всё подряд, начиная от пультов для телевизора и заканчивая игрушками. Теперь новая сеть вытесняла малый бизнес. Мне было от этого немного грустно, потому что в том магазине мне купили большую плюшевую обезьяну на Новый год. Но подобные вещи учили, что расставание с чем-то, принесшим тебе тёплые воспоминания, хоть и сложное, но зачастую неизбежное. Всё начинается с закрытия привычных магазинов, а потом уже из жизни уходят люди. Кто-то из твоей, кто-то из жизни в целом. Мне повезло, что в семь лет я грустил по магазину, а не умершей бабушке. Хотя, возможно, если бы она умерла, я бы ничего не почувствовал. С универмагом у меня была связана обезьяна, а с бабушкой что? Редкие встречи и обрывки подслушанных ссор?       Мы пошли не в дурацкий супермаркет, а в цветочный ларёк. В супермаркетах не могут нормально содержать живые цветы, и они быстро умирают: так мне объяснила мама. Покупать там — значит не уважать того, кому ты даришь букет. Я запомнил, хоть и не планировал их дарить. В ларьке Мико сама составила композицию из маленьких розочек и каких-то декоративных веток и попросила завернуть в коричневую бумагу, расписанную фразами на английском. Она всегда знала толк в изяществе. Я поинтересовался, как переводятся надписи, и мама сказала, что это стихи. И вот я шёл по улице, с аккуратным букетом в английских стихах, в тёмном костюме и галстуке, как джентльмен из старых фильмов.       Чего я ожидал от линейки — не знаю, но явно не того, что получил. За школьным забором толпились сотни пёстрых людей разного возраста и вида: дети, их родители, родители родителей прочие родственники. Друзья семьи, учителя. Вряд ли я перечислил все категории: может там ещё ошивались какие-нибудь завхозы и охранники, не знаю. В общем, все шумели, разговаривали кто с кем, а женщина с транспарантом «3Г» кричала громче всех, зовя своих потерянных в этом хаосе учеников. Мы ещё не дошли до калитки, но мне уже захотелось домой. Большое скопление людей для меня, не выходящего из квартиры неделями, казалось невыполнимым испытанием. Праздник выпал на четверг, но несмотря на это Эи взяла выходной, чтобы поддержать меня, и я был безмерно благодарен за поддержку. Если от прыжка в котёл взрослой жизни нельзя отказаться, нужно делать это хотя бы не в одиночку. У меня за спиной было два ангела-хранителя, которым можно было, если станет совсем невыносимо, соврать, что у меня болит живот.       Наконец, когда мы отыскали свой класс, — тридцать чёрно-белых, лишённых цвета, детей, — я понял, что я сливаюсь. Мы все были одинаковые — меня это напугало. Однако одно отличие быстро бросилось в глаза: остальные ребята общались друг с другом, образовывали пары, на которые попросила построиться учительница. Я один, как истукан, держался в стороне. А что, если нас нечётное число, и мне не достанется пара? Нужно было срочно к кому-то подойти, представиться, завязать непринуждённый разговор «ни о чём», и всё это казалось мне сложнее, чем переплыть Тихий океан. Я подумал про океан, про «Детей капитана Гранта», чтобы отвлечься от пугающей обстановки. Но паника уже начинала холодить руки и спину, рубашка мокла, и я сжал ладонь матери, порываясь спросить, не поздно ли отменить это мероприятие.       Вдруг мой взгляд задержался на одной из девочек класса, стоявшей поодаль строя, без пары. Её светлые волосы были завязаны огромными бантами в два хвостика, а в руках еле помещался букет. Я узнал в ней Фишль с детской площадки. Мы не виделись после того раза, но это точно была она. Я разу понял, что букет не покупной, а собран из полевых цветов: наверное, привезли с дачи. Самой Фишль было неловко его держать, как будто тот был ярлыком — «смотрите, мы не можем себе позволить из магазина и рвём в деревне». Она пришла с бабушкой, похожей на нашу, да и похожей на всех типичных бабушек, и это Фишль тоже смущало. Я решил, что это знак и сделал глубокий вдох. Она — мой маяк в тумане, сам Бог послал знакомое лицо, чтобы я тут окончательно свихнулся. Поняв, что надо действовать, я высвободил ладонь, кивнул Эи, мол, всё нормально, и медленно направился к Фишль. Нас разделяло несколько шагов, а она всё не оборачивалась и не замечала меня, тогда я поздоровался, назвав её по имени. Бабушка Фишль удивлённо взглянула на меня, видимо, не припоминая меня среди друзей внучки, а сама она наконец повернула голову в мою сторону и прищурилась.       — Мы разве знакомы?       Это была ожидаемая реакция. В конце концов, прошло немало времени с прошлого лета. Однако я не сдался.       — Ну, мы соседи. Виделись однажды во дворе.       Взгляд пожилой женщины сменился с удивлённого на скептический. Я не понимал, что странного в том, что к ребёнку первого сентября подходит знакомиться другой ребёнок, ещё и соседский. Нормальная ситуация, разве нет? Я потупился, задумавшись, что это для меня наша встреча стала ярким событием, а для Фишль — вряд ли, поэтому она меня и не запомнила. Я был всего-навсего одним из сотен детей, которых она когда-либо встречала на улице.       — Ты качалась на качелях и назвала меня придурком, — выпалил я первое, что пришло в голову.       И тут же подумал — зря. Вместо того, чтобы произвести новое первое впечатление, я решил, что отличная идея напомнить этот позорный случай. Прекрасно.       — А-а-а, — протянула она и закатила глаза, — Ты дружок поросёнка Итто?       От того, что Фишль меня узнала, стало только хуже. Я превратился из просто странного мальчика в идиота, который дружит с другими идиотами. Учитывая поведение Араттаки Итто, было не удивительно, что высокомерная девчонка даст ему оскорбительное прозвище. У меня не было сомнений, что поросёнок он именно за свои выходки, а не по внешним характеристикам, хоть и немного был похож.       — Мы не друзья, я его даже не видел после этого! — ну, тут я почти не соврал.       Тем временем, бабушка, увидев, что всё в порядке и Фишль действительно меня знает, сняла с меня все подозрения и тактично оставила нас вдвоём, отойдя поболтать с другими взрослыми. А моя знакомая, видимо, загорелась идеей меня унизить.       — У тебя ещё дебильное имя, — сказала она, и я понял, что если она помнит даже это, значит, я не был таким уж бледным пятном и частью серой массы.       Но Фишль тоже дебильное имя! Моё хотя бы отсылает к итальянскому народному театру, хотя в три года я этого не знал и, скорее всего, как и сказала мама, услышал слово «Скарамуш» в песне Queen, пластинки которых крутила Мико. Мне было плевать, ведь в своё прозвище я вкладывал идею индивидуальности. Уже в таком раннем возрасте мне подсознательно не нравилась мысль, что моё имя придумал кто-то чужой, кого я даже не помнил, и оно как будто мне не принадлежало. «Куникудзиши» меня звала мать, которая по факту даже не была моей матерью, и бабушка, чьё лицо я вообще постоянно забывал. В нём не было меня, и я думал, что каждый человек волен сам выбирать себе, как называться и какой личностью быть. Эти мысли сформировались значительно позже, но в семь лет я точно знал, что не хочу быть придуманным другими.       — Скарамуш, — напомнил я.       — Ну, как я и сказала.       Она захихикала. Именно «захихикала», как хихикают маленькие девочки в мультфильмах. Казалось, второй дубль знакомства налаживался. Если девушка смеётся — вы ей нравитесь, так говорят взрослые?       — У тебя странная причёска, — добавила Фишль, улыбаясь.       Я автоматически дотронулся до лежавших на плече чёрных прядей. Уже второй раз говорили, что с моей причёской что-то не так, но что с ней было не так? Внезапно меня вновь охватила паника, и я подумал, что сейчас Фишль всё про меня поймёт. Я странный. Я не такой как остальные. У меня странная причёска, а ещё у меня две мамы. В мозгу включилась сигнализация: «Срочно обратись к плану с больным животом!»       — Я не в плохом смысле, она необычная, вот и всё! — она поспешила исправиться, заметив изменение на моём лице.       — Спасибо, — облегчённо ответил я.       Вскоре мы с Фишль образовали пару, взявшись за руки, и вместе с классом дружным строем побрели ко входу в школу. Из-за толпы я не мог нормально рассмотреть здание изнутри, к тому же, на первом этаже почему-то было мало света. Учительница повела нас на третий, и главным было не потерять её из виду и не смешаться с чужими детьми в этом «Бородино» Лермонтова. Ну, знаете, «смешались в кучу кони, люди…» Только без коней, но это как посмотреть. Кабинет встретил жёлтыми стенами и кучей украшений: шарики, ленты, плакаты (таких же, как в супермаркете). Все разом начали отдавать учительнице букеты, и я решил не выделяться и тоже отдал. Она вся светилась от счастья. Конечно, кто бы не улыбался во весь рот, когда его задаривают цветами. По итогу все букеты оказались в одном большом ведре с водой и мне стало обидно, что Мико так старалась его собрать. Нас попросили сесть за парты, и мы, естественно, сели с Фишль за одну — третью около окна. Я испугался: наш союз навечно или только на один день? Надеялся на второе, но, как оказалось позже, оба варианта были мимо. Мы просидели вместе следующие несколько лет. Получилось забавно: в первый учебный день я бесповоротно обрек себя на дружбу с ней, ведь в большинстве случаев твоим первым школьным другом становится как раз сосед по парте. У вас ещё не сильно различаются интересы, вы смотрите одни и те же мультики, политические взгляды не сформировались — красота. Но пока нам с моей новой подругой было не до общения. Учительница представилась и предложила нам сделать то же самое, она называла людей по списку, а мы вставали и давали одноклассникам возможность себя запомнить. Я не запомнил никого. Ну, никого нового, потому что списке меня ждало два сюрприза. Первый — предстояло провести одиннадцать лет в компании Аратаки Итто, которого я почему-то не заметил до переклички. Он устроился в самом дальнем углу класса и внешне ещё больше походил на кабана, чем я помнил с зимы. Второй — Фишль звали не Фишль, она тоже представилась мне выдуманным именем. Почему? Я решил спросить, как только кончится эта официальная часть. А длилась она ещё минут двадцать: нам объясняли, как мы будем учиться (в этом кабинете, пять дней в неделю), до скольки (до обеда), можем ли остаться до вечера, если некому забрать (да), а ещё зачем-то рассказали фигню про то, какой у нас чудесный город и как зовут наших мэра и президента. Под финал раздали книжки (опять про город и край) с кучей картинок, наклеек и разукрашек, что порадовало. Сказали заполнить первую страницу: вписать свои ФИО, возраст, номер школы (19). Выяснилось, что не все умеют писать своё имя, и я с этого я, если честно, впал в ступор. В смысле вы пришли в школу и не знаете даже алфавит? А чем вы, извините, занимались всю жизнь? Гоняли мячи во дворе и играли в телефон? За этим размышлением я не обратил внимания, что Фишль уже закончила.       — Почему твоё настоящее имя ещё тупее, чем выдуманное? — она смотрела в мою книжку, — Я даже выговорить не могу.       — Согласен, как будто кошку стошнило.       Фишль хихикнула — опять, как будто озвучивает «Май литл пони».       — Видишь, у меня есть повод называться по-другому, в отличие от тебя. Мне кажется, Эмилия, — так её назвала учительница, — звучит гораздо адекватнее, чем Фишль.       «Фишль» ассоциировалось у меня с рыбой, которая «фиш» и едой, которую в сериалах заказывают британцы в пабах — «фиш-н-чипс». Я точно не знал, что это такое, но что-то мне подсказывало, что рыба и чипсы.       — Эмилия — это просто прикрытие, которое создали для меня земные существа, чтобы помочь освоиться в вашем мире, сойти за свою. На самом деле, я принцесса из другой реальности, моё королевство было уничтожено, и теперь мне приходится жить среди таких придурков, как ты.       Она говорила это с настолько серьёзным лицом, что я не сообразил, как отреагировать, и секунд двадцать с тупым видом молчал. Я было решил, что зря записал Эмилию карандашом в список «нормальных» детей (за то, что она хотя бы знала буквы), но всё же уточнил:       — Ты сейчас прикалываешься?       — А ты по приколу назвал себя в честь шута? А почему не Арлекино?       И в тот момент я офигел, что эта случайная девочка знает происхождение моего прозвища. Я сам-то прочитал в Википедии, кто такой Скарамуш только, когда научился пользоваться компьютером, то есть пару лет назад.       — Откуда ты знаешь, что Скарамуш — это шут?       — Просто интересуюсь театром.       Эта реплика заставила меня отбросить свои предубеждения и вопросы насчёт её странностей. Фишль так Фишль, пусть будет хоть принцессой, хоть английской королевой. Плевать, пока она одна из немногих в классе умеет писать, знает, что значит моё имя, и выглядит достаточно интеллектуально — точно не тратит время на видеоигры.       После всей этой процедуры знакомства нас встретили ждавшие в коридоре родители, и все побрели по домам или праздновать дальше, куда-нибудь в пиццерии. Рядом с мамой не оказалось Мико — её срочно вызвали в офис, и она не смогла дождаться окончания. Мы с Эи пошли домой вдвоём, что ощущалось немного непривычно и неловко. Молча преодолели школьный двор, улицу Матросова с её ярким продуктовым рынком, но тут мама всё-таки решилась обсудить сегодняшний день, в конце концов, он был особенным для меня.       — Как первый день в школе? Понравилось?       По дороге я пинал мелкий камень, как будто играю в футбол и гоню его к воротам.       — Нет, — честно ответил я, подумав пару ударов.       — А учительница?       Которую я толком не успел разглядеть?       — Нет.       — А что за девочка? — мама видела, как мы с Фишль вместе вышли из кабинета и попрощались друг с другом.       — Эмилия. Она странная.       Вряд ли это можно было назвать ложью.       — Ладно, — Эи вздохнула, — С кем-нибудь ещё познакомился?       — Нет, — камушек отлетел далеко в сторону, — У нас в классе тупой Итто.       — Который сломал нос об сосну?       Надо же, она помнила.       — Угу.       — Удивительно, что он дожил до первого класса, — тут сложно было спорить.       С этого началась моя школьная жизнь. Можно было сказать, что первый день, как первый блин, вышел комом, а дальше всё наладилось, но кто бы в это поверил? В общем, продолжалась она так же хреново. Я не понимал, что я делаю не так. Объясните мне, какая модель поведения в кругу одноклассников является оптимальной? Проще говоря, как я должен себя вести, чтобы понравиться другим, стать их частью? Сам я за проведённые в этом социуме годы так и не догадался. Я приходил каждое утро к восьми, как и все, садился за парту, как и все, нехотя отвечал на уроках, без энтузиазма натыкал макароны на вилку в столовой. Я повторял за ними, но всё равно не мог стать одним из них. Со мной как будто из принципа не заговаривали. Ещё немного, и я стал бы считать себя прокаженным. Мама рассказывала мне, что была такая болезнь — проказа, смертельная. У неё была книжка с картинами импрессионистов, и один из напечатанных художников бросил жену с детьми, чтобы уехать творить на остров, там нашёл себе очень молодую островитянку, которая ему в дочери годилась, и стал жить с ней, но вскоре заболел проказой и умер. Мама просто так рассказала мне эту историю, я не спрашивал, только заинтересовался картинками и взял полистать книгу, и Эи это обрадовало — то, что меня типа потянуло на художества, хотя на самом деле не потянуло. Она начала объяснять, что за личность стояла за каждым представленным произведением, но мне больше всех запомнился тот прокаженный — согласитесь, необычная биография. С одной стороны, я осуждал его за отношение к семье, за глупый поступок, с другой — взять и кардинально изменить свою жизнь, это же смело и достойно уважения! Но распространяется ли уважение за смелость на тебя, если ты взял в жёны малолетку, имея живую супругу с детьми? Есть ли смысл рассуждать о твоих положительных чертах, если ты отрицательный персонаж? В общепринятом понимании. Интересный вопрос. Может, на таких сразу ставят клеймо и смотрят на все их действия через призму ошибок. Я никого не бросал, не сбегал на остров и в целом не имел за собой грехов, но почему-то меня тоже наказали отчуждением. Закрыли шторкой, сказали «не подходи, убьёт». Повесили табличку «злая собака».       Ладно, не стоит показывать ситуацию так однобоко. Я бедный мальчик, меня никто не любил. Нет. Я их тоже не любил. Это было взаимно. Опять-таки проблема крылась во мне, в том, что я не дружил раньше с другими детьми, не знал, чем они увлекаются и всё такое. Но даже если бы знал, разделил их увлечения? Конечно нет, потому что мальчики моего возраста интересовались полной ерундой.       Наш классный кабинет переделали из медпункта за лето, перед которым я пошёл в школу. Он был со свежим ремонтом, специально под нас закупленными партами. Хотя последнее разочаровало — читать в других кабинетах на партах изречения типа «альберих лошпед» или «математичка сучара» было весело. Так вот, в медпункте была отдельная маленькая комната для осмотра, там стояли кушетка и ширма. Отдав нам кабинет, никто эту кушетку не вынес, и теперь на переменах мальчики оккупировали её. Сидели вплотную, болтая короткими ногами, и дружно играли в телефоны. Сначала я не понял, что играют они «по сети», то есть совместно. В той же комнате у нас стоял шкаф для одежды и обуви, на который деньги уже собрали родители. Однажды в начале октября я зашёл туда достать из куртки сотку на поход в столовую, и один из мальчиков пристал ко мне. — Чудик, играешь в «Майнкрафт»?       Для них был «чудиком», потом — «фриком», «тем странным парнем», но не Скарамушем. У его друзей шло оживлённое обсуждение «Майнкрафта», и меня даже удивило, что он решил обратить внимание на меня. — Нет. — А во что играешь? — В «Симс»? — я предпринял отчаянную попытку.       Это была единственная видеоигра на нашем компьютере, и устанавливалась мамой ещё давным-давно. Мико говорила, что та могла часами зависать в однотипном создании и украшении домов. Они должны знать «Симс», «Симс» это прикольно. Даже похоже на «Майнкрафт», тоже надо строить. В первом классе я не особо ценил её, только изредка баловался, придумывая богатые интерьеры своей идеальной комнаты. Зато потом я открыл новые грани этой игры: я делал семью из двух женщин и ребёнка, запирал их в доме, удаляя двери, и сжигал всех к чёртовой матери. Помогает снять напряжение, рабочий способ. — «Симс» — фигня для девчонок, — уныло ответил одноклассник и быстро включился в беседу компании.       Так я упустил шанс подружиться с ними. А ведь мог попросить научить или проявить заинтересованность в дурацком «Майнкрафте», но проблема была в том, что я уже заочно считал его дурацким. Может, не будь я предвзят и умей подстраиваться под других, всё бы сложилось иначе, благоприятнее, но я ставил себя выше их, а они — наоборот.       После одного провала я, подумав пару дней, решился на другой. Я подумал: если я рос с двумя женщинами, возможно, мне будет проще наладить контакт с девочками. Наверное, это имела в виду бабушка, говоря, что мне нужна "мужская рука": я почти не общался с мужчинами, поэтому никогда не смогу влиться в их коллектив. Мысль, честно, показалась гениальной. Раз девочки, в теории, должны были быть понятней, я попробовал включиться в их игру в один из дней продлёнке. Обычно за мной после уроков заходила Мико, но иногда приходилось оставаться до вечера. В один такой раз я увидел, как человек пять моих одноклассниц (Фишль, кстати, среди них не было) составляли из стульев кровать. Одна девочка на неё полулегла и театрально вздыхала, остальные делали что-то странное и громко болтали. Кто-то обмахивал лежащую листом бумаги. Я не мог разобраться, что происходит, пока не вслушался в спор. — Ребёнка вырезают из живота! — Пупок — это дырка, через которую его достают! — А мне мама сказала, что дети вылезают из...! — в семь лет я не был силён в мате, но понял, что одноклассница использовала "плохое" слово.       И тут до меня дошло: они играют в роды! И делают, конечно, всё неправильно. Когда я заинтересовался всё-таки, как так вышло, что моя реальная мама и мой отец не общались, за исключением знакомства на вечеринке (откуда тогда ребёнок?), Мико многозначительно сказала маме, что я "дорос", и включила мне на Ютубе мультик. Образовательный мультик. В нём Микки Маус и Минни Маус рассказывали, как происходит зачатие и развитие плода в материнском животе. Показывали мыши, к счастью, не на себе, а на схематичных, но понятных рисунках. Чуть позже Эи подарила мне толстенную энциклопедию обо всём на свете, начиная видами динозавров и заканчивая устройством "боингов". Включался и раздел об анатомии с более реалистичными картинками, чем у Микки. Короче, в вопросах строения женского тела я оказался осведомлённее девочек. — Твоя мама права, — вмешался я, обратившись к матерившейся Розе, — только не называй это так.       Одноклассницы разом обернулись ко мне. — Что тебе нужно? — Хотел поиграть с вами. Я могу быть акушером или санитаром. — Ты что, извращенец? — возмутилась "роженица", которая хотела рожать пупком, — Свали отсюда быстро. — Больной какой-то, — поддакнула Роза и они вернулись к игре, просто забив на меня.       В общем, с девочками тоже получилось хреново.       Единственным человеком, на которого к середине октября у меня ещё оставалась надежда, была Фишль. Или Эми, но я так её не называл даже в мыслях. Мы сидели за одной партой, но наше общение ограничивалось "дай ластик, пожалуйста" и "какое упражнение делаем?". Я поймал на идее с ней подружиться какую-то фиксацию: каждый день представлял, как вывести её на содержательный разговор или вовлечь в совместное занятие; на уроках и между ними подолгу её разглядывал, замечал новые резинки в волосах или браслеты. Она носила браслеты из бисера, которые, видимо, сама плела, но даже это спросить я стеснялся. Меня интересовала Фишль ещё потому, что она тоже ни с кем в классе дружила и подходила под категорию странной. Как я. Пока я мучился, как к ней подступиться, судьба пошла мне навстречу и учительница попросила меня помочь Фишль с математикой. "Ты быстро соображаешь, а Эмилия вечно на уроках витает в облаках, объясни ей сегодняшнюю тему и помоги с домашним заданием", — сказала она мне на продлёнке. Фишль в тот момент, как обычно, тихо сидела в одиночестве и рисовала. Я сел рядом, но она не подняла головы. — Меня попросили помочь тебе сделать математику. — Я не хочу делать математику, — она ответила, не отрываясь от рисунка.       Я хотел сказать, что математика — это очень важно, и если учительница увидит, что мы ничего не делаем, ей это не понравится, но решил зайти с другой стороны. — Что ты рисуешь?       Она отстранилась от листа бумаги, и я увидел на нём фиолетовый замок с кучей флажков, как из мультфильма про Барби. Рядом была пририсована девочка со светлыми хвостиками в коротком чёрном платье. — Это мой дом. Замок принцессы Фишль. А это я, — она ткнула в девочку карандашом. — Оттуда ты прибыла? — я вспоминал байку, рассказанную Фишль при знакомстве. — Что это за королевство? — Моё. Нирвана ночи. Там почитают театр, и мои придворные каждый день устраивают для меня спектакли. А ещё там очень много птиц. — Круто, — оно не казалось мне крутым, я просто хотел поддержать девочку, — А как ты оказалась здесь? — Это длинная история. Но я должна вернуться к своим подданным, они тоскуют по своей принцессе.       "Длинная история" — значит, не хочет сейчас рассказывать. Внимание на меня обратили, самое время перейти к делу. — Что насчёт математики? Может, сделаем?       Фишль как будто проснулась от этой фразы, я выдернул её из фантазии. Она отложила карандаши и повернулась ко мне лицом. Её голос словно изменился. — За мной скоро должна прийти бабушка, —она осеклась, — то есть та, кого мне приходится называть бабушкой. Но мы можем пойти ко мне домой и поделать там, она позвонит твоей маме и всё будет окей.