бледная копия прошлого дня

      Мы вернулись домой и сидели на кухне втроём, Эи поставила на стол чашки с чаем и насыпала в большую миску печенья, купленного бабушкой, но так и не открытого во время их разговора. Я болтал ногами, сидя на высоком табурете, и думал об успехе сегодняшних знакомств во дворе. Точнее, их стоило назвать неуспехами. Фишль показалась высокомерной и вредной, вряд ли она стала бы дружить со мной, да ещё и этот придурок Итто окончательно испортил её впечатление обо мне. Когда после инцидента с ним я пытался примкнуть к группе детей на горке, всё вышло ещё хуже и меня просто проигнорировали. Мы кушали в полной тишине, я макал печенье в чай, за что меня даже не ругали, как бывало обычно. Я чувствовал, как воздух наэлектризовался: взрослые явно размышляли о своём взрослом и не хотели меня посвящать, хотя я прекрасно понимал, что дело в бабушке и после нашего с Мико ухода скандал разгорелся еще ярче. Я захотел отвлечь их и рассказал об Итто. — А потом он спрыгнул с качели и разбил коленку, — о произошедшем дальше я умолчал.       Тётя ахнула. — Бедный ребёнок! Он точно был без родителей? — на её лице читалось искреннее беспокойство, что меня удивило. Всегда такая холодная, Эи умела волноваться за незнакомых мальчиков? Может, мы просто общались настолько мало, что холодность сквозила только по отношению ко мне. — Ну да, без родителей. Это странно, — подтвердил я.       Мне хотелось кричать: "Я тоже здравомыслящий человек, я тоже понимаю, что нельзя выпускать ребёнка одного на улицу!" Уже в то время важным было показать родителям, что я на одной волне с ними, а не такой же, как глупые безответственные сверстники. Эта черта осталась со мной надолго. — Почему ты не помог ему? — вдруг спросила тётя и укоризненно посмотрела.       Я растерянно зашарил взглядом вокруг. Наша кухня в тогдашней квартире измерялась холодильником и столешницей в длину и деревянным двухстворчетым окном в ширину. На подоконнике стояли цветочные горшки, под ним — на советской батарее сушились полотенца. Мико делала ремонт ещё до нашего переезда, но средства не позволяли капитальный. Зато ярко блестели новизной красные кухонные ящики: не полноценный гарнитур, плита и раковина покупались отдельно. Пространства не хватало, но мне квартира казалась уютной.       За меня ответила тётина подруга: — А почему он должен был помогать? Никто не просил этого дурачка разбивать колени. Будет уроком.       Она кинула в свой чай два дополнительных кубика сахару. До этого кидала столько же, я видел. — Потому что люди помогают друг другу? — теперь Эи с укором посмотрела на Мико. — Зачем он прыгнул, как дурак, хотя я предупреждал его? — я включил защиту, отвечая вопросом на вопрос.       Ну правда, мог же подумать и не прыгать, я тут не виноват. А ещё мог не сочинять, что мой папа бросил меня, но это уже немного другая история. — Мужская гендерная социализация, — сказала неожиданно Мико и улыбнулась улыбкой из разряда "ирония и снисхождение". Самый часто используемый тип.       Я попросил её объяснить, что это значит. Она начала рассказывать, как большинству мальчиков в детстве внушают, что они сильные, смелые, непобедимые, и это толкает их на рискованные поступки, что, собственно, на своем примере продемонстрировал Итто. Тогда у меня возник вопрос, зачем это делается, если ни к чему хорошему не приводит. Этот вопрос, если честно, актуален и до сих пор. Мико завела лекцию и отвлекла нас от незадавшегося дня, я старался вслушиваться и отодвигать рефлексию эпизода во дворе на второй план, правда в силу возраста мало что понял и запомнил, а Эи, наверное, знала это всё сама, она ведь всегда была умной. Но нам всё равно было интереснее слушать Мико, чем свои мысли. Когда единственными звуками снова стали удары капель воды о раковину и стук моей ложки о кружку, слова Итто вернулись в голову. Всплыли две проблемы: во-первых, я никогда не найду друзей во дворе, а во-вторых, от меня скрывают информацию семье. Я решил, что, медля, сделаю только хуже и выбрал уточнить второй пункт сразу. Пусть уж все самые неприятные темы обсудятся в один день. — Ещё этот мальчик, Итто... — я искал, как зайти издалека, но ничего не пришло на ум, — Он сказал, что у всех есть отец и не бывает, что отца не было. Это правда?       Обе женщины внимательно взглянули на меня, как будто я только что материализовался на табурете. В свою очередь по их лицам я пытался угадать ответ. — День X наступил слишком рано, — тётя вздохнула и отправила в рот печенье. Видимо, ей трогать эту тему хотелось, а это значило — было что трогать. — Я тебе говорила, он быстро развивается, — Мико рассмеялась, но как-то не искренне.       Тогда я не мог стопроцентно сказать, быстро я развиваюсь или как заштопанный флаг, но после знакомства с Итто уже склонялся к первой версии. — Чтобы появился ребёнок нужно два человека: мама и папа. Правда, последние очень часто исчезают в неизвестном направлении.       Мико говорила скучающим тоном и нехотя, но я испугался, представив на секунду, как моего гипотетического отца захватывает летающая тарелка. — Как это? Бросают? — Не хотят нести ответственности за детей. Мужчины.       Мико решила, что её ответ был исчерпывающим и взялась за лежащий рядом со своей чашкой мобильник. Тётя сделала глубокий вдох, поняв, что развивать тему придётся ей, иначе я не отстану. — Твоя мама познакомилась с твоим отцом на вечеринке, — начала Эи, — и эта именно та история, когда люди встречаются на одну ночь и больше никогда не видятся.       Если честно, в пять лет я ещё не слышал таких историй. Эта была первой. — Ну, они виделись, — поправилась тётя, — Макото рассказала ему, что ждёт ребёнка, он не поверил и окончательно отправился в закат. То есть ушёл, не звонил, не писал, — она немного помолчала, давая мне переварить услышанное, — Не весёлая история, но какая есть. Прости, Куникудзиши.       Она замолчала. Я не понял, за что она извинилась, если виновата не была. Мы допивали остывший чай молча. Услышанное я переваривал следующие лет десять.       Так стал завязываться узел сложностей и секретов. Раньше я считал себя обычным ребёнком, просто немного без друзей и немного одиноким, а после того чаепития понял, что действительно отличаюсь от соседских детей. Я бы с удовольствием предпочёл оставить тогда вопросы при себе и не запускать порочный круг, но, оказалось, моя жизнь окольцевалась ещё до своего начала. История с то ли существующим то ли нет отцом из драмы скоро превратилась в каплю в море и одновременно спусковой крючок. Мне предстояло узнать новые удивительные факты, которыми нельзя было ни с кем делиться. Не то чтобы у меня было с кем, но даже в теории не стоило.       Стояли февральские морозы, в этом году я уже должен был пойти в школу. За окном шумела метель, я сидел в гостиной-кабинете и по привычке листал альбомы. Я часто этим занимался и воссоздавал в голове сюжеты с фотографий. Вот бабушка сидела в плетёной беседке вишнёвого сада, а рядом резвились её дочери-близняшки, не старше меня тогда. Картинка была пропитана весельем и беззаботностью, куда пропали оба — загадка. Возможно, умерли вместе с садом, которые вырубили в восьмидесятые под застройку. На следующем снимке Макото, согласно подписи в углу, ей семнадцать. Строгие черты лица, отстраненный взгляд, белая рубашка ученицы, толстая чёрная коса. Я много раз рассматривал эту фотографию, в том числе будучи взрослым, пытаясь понять, кто на ней. Моя настоящая мать? Незнакомая женщина? Искаженное отражение Эи, выдумка? Я достал снимок и подошёл к зеркалу, оно занимало полдверцы шкафа-купе в прихожей. Я смотрел на себя и видел тётю: те же тёмные волосы, тот же восточный разрез глаз. Я ненавидел факт того, что они с матерью были близнецами, потому что хотел иметь хотя бы тонкую связь с Макото, а видел в себе только её сестру. Может быть, если бы они не были похожи, я бы лучше понимал, кто я. Иногда я мечтал унаследовать внешность отца.       Была уже поздняя ночь, мне не спалось, я копался в альбомах, пока взрослые смотрели пятый сон. Я решил зайти в спальню и лечь к тёте в надежде, что это меня успокоит. Никогла так не делал, но видел в кино, как дети приходят в кровать к своим родителям, спасаясь от кошмаров. Я осторожно приоткрыл дверь — вакантное место под боком Эи неожиданно было занято Мико. Подруга обнимала тётю со спины и прижималась к ней, как будто тоже искала успокоения. Я немного удивился, потому что в спальне так же стоял диван, и я был уверен, что Мико спит на нём, я видел её на этом диване. Тихо закрыв дверь, я побрёл в свою комнату и решил не напрягать больше мозги.       Утром, как обычно, голос Мико разбудил меня призывом на завтрак. Я шёл на кухню, помня о вчерашнем, но не знал, как правильно задать вопрос. Взрослые не спят в одной кровати, когда рядом есть диван, только если они не женаты, это я понимал. Дети приходят к родителям поспать — это нормально, но приходят ли друг к другу друзья? Подобного в кино я не видел. Бывает, когда друзья спят в одной постели, но только когда спать больше негде, а у нас было два нормальных дивана: в их комнате и в гостиной. В общем, поедая шоколадные шарики "Несквик", я сдался: — Почему вы сегодня спали вместе?       Эи, мывшая посуду, выронила вилку. Она обернулась на меня, растерянная. Мико, не отвлекаясь от варки кофе, взяла ситуацию в свои руки: — Люди иногда спят вместе, это нормально. — Например когда? Я ждал любого ответа, но не следующего: — Когда любят друг друга.       В моей голове завертелись шестерёнки. В то время я уже разделял любовь на четыре вида: любовь между мужчиной и женщиной (романтическая, в фильмах), любовь к родственникам (например, к тёте), любовь к друзьям (которых у меня не было), любовь к вещам (например, к конструктору "Лего"). Совместный сон подразумевала явно не любовь к "Лего". Я считал, дружба и романтическая любовь отличаются по нескольким критериям: друзьями могут быть два мужчины или две женщины, любовь бывает только между мужчиной и женщиной; друзья не женятся, не целуются в губы, не делят общую кровать, не заводят детей. Если не учитывать первого пункта, отношения Эи и Мико походили на романтические, и я осознал это только спустя два года жизни с ними. Они съехались, как люди в браке, они вместе растили ребёнка (меня!), они, как выяснилось, спали в одной постели, только в губы не целовалось, но кто знал, что они делают, пока я не вижу? В сознании хаотично сложился паззл, однако я всё ещё не мог поверить. — Любят как друзья или любят как пара?       Тётя продолжила натирать тарелки и усилила напор воды, чтобы заглушить наши голоса. Я понял, что серьёзные разговоры ей не даются. Мико отключила конфорку и принялась разливать горячий кофе по чашкам, в глаза она мне тоже почему-то не смотрела.  — Как пара. Ты очень смышленый ребёнок, Скарамуш.       Это был первый раз, когда она назвала меня Скарамушем. Несмотря на то, что тёте не нравилось выбранное мною имя, я продолжал подписывать так рисунки и представляться при редких знакомствах. Мико решила признать мою странность, видимо, чтобы я признал их странность. Я опустил взгляд в тарелку с завтраком, стал бесцельно мешать несчастные шарики ложкой. Я никогда не видел фильмов, где парой были две женщины. Я не знал, существует ли такое вообще, нормально ли это, не разыгрывает ли меня Мико. — Вы с Эи типа...встречаетесь?       Эи резко закрыла кран и обернулась. Я видел её такой потерянной однажды: когда зашла речь про моего потерянного отца. Я уже понял, что это второй, но, очевидно, не последний сложный разговор, который очень сильно повлияет на мою жизнь, но тогда даже представить не мог насколько. — Я понимаю, что для тебя это звучит необычно и ты не веришь, потому что не существует сказок, где вместо принца принцессу спасает другая принцесса, — вступила в диалог тётя, — Но, поверь мне, так бывает. Некоторые женщины влюбляются в женщин, некоторые мужчины — в мужчин.       Тот февральский день стал для меня символом разрывов шаблонов. Я сидел за столом и пытался представить, как Белоснежку расколдовывает поцелуем Русалочка. Может, мозг выбрал неправильных персонажей, но картинка казалась абсурдной. — Почему про таких людей нет фильмов? — Есть, ты просто не видел, — заверила Эи. — Нет, нету! — я решил, что достаточно смотрю телевизор, чтобы моё мнение считалось экспертным. — Хочешь, я тебе покажу? — лукаво улыбнувшись, предложила Мико, и я понял, что хочу больше всего на свете, иначе мой мозг обязан взорваться.       Тётя наскоро домыла посуду, к свежесваренному кофе даже не притронулась и побежала одеваться. Часы только пробили половину восьмого, её рабочий день начинался в девять, но Эи всё повторяла про опоздание и через пять минут уже застёгивала дублёнку в прихожей. Мы вышли её проводить. Чувствовалось, что она нервничает. Мико бережно обмотала подругу шарфом и поцеловала на прощание в щёку. Подобного раньше не происходило. Тётя не свойственно для себя пожелала нам хорошо провести время и оставила одних. Я сразу набросился на Мико с вопросами, когда мы будем смотреть "такой" фильм, но меня ждало разочарование: смотреть будем все вместе, вечером. Начался самый яркий день моего детства.       На улице наконец-то начало светлеть: зимой в нашем городе школьникам приходилось добираться на учёбу в кромешной тьме через сугробы, в которых можно было утонуть. С трудом представлял себя в числе несчастных первоклассников уже этой осенью. Снег выпадал в конце октября, на какой-то церковный праздник, а уже в ноябре дороги заметало. Я сидел на подоконнике в гостиной и любовался искрящимися на рассвете сугробами. Мне хотелось попроситься в парк, на ледяные горки, куда мы ходили всего пару раз за зиму: на новогодних каникулах и в какой-то удачный выходной в декабре. В январский поход я встретился с Аратаки Итто, он увеличился в высоту и ширину, и мне больше не казалось, что мы ровесники, хотя ими и были. Этот искатель приключений на пятую точку, разумеется, полез на самую высокую и опасную горку, с которой катались только старшие дети. Я наблюдал со стороны, как он съезжает с маршрута  и врезается в сосну. На этот раз мальчик получил кровавое месиво вместо носа. К рыдающему подбежал огромный отец угрожающего вида. Я бы удивился, будь его отец тростинкой в очках. Короче, он взял сына за руку и, не обращая внимания на истерику и не пытаясь успокоить, потащил в машину, по дороге повторяя: "Мужик! Настоящий мужик!" Я вспомнил рассказ Мико про гендерную социализацию, подошёл к ним с Эи (да, это было легендарное событие — мы ходили в парк втроём!) и показал на семейство Аратаки. Так я узнал от Мико про естественный отбор.       Тем временем она села работать за компьютер. Зона кабинета никак не отделялась от гостиной, и я чувствовал, что рано или поздно нам придётся переезжать. Мико обычно редактировала тексты, просматривала готовую книжную вёрстку, искала и исправляла ошибки за своими подчинёнными, но больше всего читала. Именно от неё зависело, напечатает их издательство книгу или нет. Если Мико не нравился сюжет, если она считала авторский язык бездарным, на писателе ставился крест. Конечно, он мог пойти в другое издательство, но её славилось как раз тем, что не пускает в печать всякий бред. Прошёл госпожу Яэ —  считай, что у тебя талант.       Я давно читал, но не взрослые тексты. Самым серьёзным в моём списке был "Чипполино". Поэтому я никогда не просил Мико почитать мне вслух то, что она проверяет, но в тот момент жутко захотелось. Я встал за спинкой её кожаного офисного стула и заглянул через плечо. Перед глазами забегали строчки: Мико читала слишком быстро, а я не успевал выловить ни слова. Вдруг она остановила курсор, почувствовав моё внимание. — Хочешь, почитаю тебе? — я услышал три заветных слова. — А мне можно?       Я подумал, что это конфиденциально, книги ещё нет на полках и всё такое, а Мико поняла неправильно: — Не бойся, это подростковая литература, ничего запрещённого.       Она открыла первую страницу текстового документа и стала читать мне, как сказку. История рассказывала о мальчике-инвалиде, живущем в интернате, и начиналась с эпизода, в котором его осуждают за красные кроссовки. Мне было ужасно интересно. Раньше мне было только жалко людей с ограниченными возможностями здоровья, я не мог спокойной смотреть социальную рекламу или сюжеты о больных детях, которым собирают на операции. Я представлял, как бы жил, родись с отклонениями. Иногда представлял, что у меня обнаружат рак или меня собьёт машина и я не смогу ходить. Всё это просто ужасало. А в тот момент, слушая, как дети-инвалиды издеваются над таким же, как они, мне стало еще хуже. Почему они не проявляют солидарности? Им и так живётся тяжело, куча уродов, которые просто смеются над такими и травят, а они, оказывается, внутри своей группы...Тоже травят друг друга. Почему все жестокие к окружающим? Смысл отрывка, который зачитывала мне Мико, конечно, был не в этом. Они осуждали того мальчика за индивидуальность. За порыв её проявить. "Выяснилось, что всякий человек, пытающийся привлечь к себе внимание, есть человек самовлюбленный и нехороший, способный на что угодно и воображающий о себе невесть что, в то время как на самом деле он просто-напросто пустышка. Ворона в павлиньих перьях", — произнесла Мико, и эта фраза впечаталась в мой мозг. Я казался странным детям во дворе, не имел друзей. В чем я был странным? Что со мной было не так? Сейчас я, конечно, понимал, что могло смутить моих сверстников тогда, но в шесть лет я всё ещё находился в относительном вакууме. У меня было телевидение, книги, энциклопедии, но не было контакта с реальными людьми, кроме Эи и Мико. Иногда нас навещала бабушка: несмотря на неприязнь к нашей семье, ей всё ещё было не плевать на внука, и она дарила мне какие-нибудь глупые игрушки, купленные в переходах и у уличных торговцев, или просто сладости с рынка. Мы выбирались за пределы квартиры: в парк, в кинотеатр, но чаще на рабочие мероприятия родителей. И выходы эти происходили редко, они не давали мне полного представления об обществе, я не имел опыта общения с кем-то, с кем не жил. Я был дикой зверюшкой и дикой зверюшкой пришёл в школу. Конечно, это отразилось на моём вливании (спойлер: невливании) в коллектив. Моей особенностью развития стала моя семья, а красными кроссовками сама личность.       Оставшееся время я провёл за уроками. Тётя купила мне развивающие тетради для дошкольников, и я учился писать, складывать, вычитать...Дорисовывать вторую половину бабочки. Мне нравилось, что Эи и её подруга (её девушка?) занимали важные должности, много работали, делали то, что им правда было интересно. Я знал, что несмотря на то, что после работы Эи приходила как апельсин, из которого выжали сок, она любила свои проекты и с энтузиазмом бралась за ним. Деньги не были для неё главной мотивацией, её захватывал процесс. Может быть, раньше она старалась только, чтобы содержать меня, но потом втянулась и начала реализовываться и подниматься по карьерной лестнице. Перед Новым годом её повысили, и мы отмечали это большим тортом "Прага", какой раньше бы не купили. Я раскрашивал гласные красным, а согласные — синим, и думал, кто их так назвал. С кем они согласны? Гласные говорят, а согласные — соглашаются? Кто это придумал? Наверное, я всегда был слишком странным и думал не в том направлении.       Поздним вечером наша троица расположилась на диване. Мико села, а мы оккупировали её с обеих сторон: Эи улеглась на колени, а я прижался под бок. Это было удивительное время, когда я ещё не называл тётю матерью, а нас — семьёй, но мы были ей, как никогда потом. Наши отношения в раннем детстве оказались самой тёплой версией из возможных. Кто знает, если я не выдумываю сейчас и не заглушаю негативные воспоминания, чтобы создать иллюзию того, что мы когда-то жили в гармонии и я могу надеяться на её возвращение. DVD-проигрыватель запустил диск с обещанным «таким» фильмом. Мне очень понравились кадры: атмосфера прошлого века, красивая Америка. В центре сюжета оказались две женщины, одна из которых была продавщицей в магазине игрушек, а другая покупала рождественский подарок своей дочери. Я сказал, что тоже хочу железную дорогу, но Эи отшутилась, что Новый год уже прошёл и я поздно попросил. Тогда мне, кажется, подарили книжку с мифами о Древней Греции, которую я обожал. У нас был диск с мультфильмом про Прометея, который принёс людям свет, и я был готов пересматривать его вечно. Женщина с дочерью не была счастлива в браке, а продавщица встречалась с каким-то придурком, который звал её замуж, но вообще ею не интересовался. Я понял, к чему всё ведёт. Актриса, играющая эту, богатую, была очаровательна и напомнила мне Мико, но не внешне, а общей аурой. Примерно на середине я вырубился. Когда проснулся, уже шли титры, и я заметил, что Эи плачет. Мико гладила её по голове. Я не помнил, чтобы тётя плакала при мне до этого. Видимо, кино кончилось так себе. — Тебе понравилось? — обратилась Мико ко мне.       Наверное, они были настолько увлечены просмотром, что не обратили внимания, как я отключился. — Очень красивый фильм. И эта женщина…классная, похожа на тебя.       Она улыбнулась. Эи села, смахнула слёзы вместе с сентиментальностью и посмотрела на меня, как обычно, серьёзно. — Ты понял, почему муж хотел лишить её опеки над дочерью?       Эту часть я ещё застал. — Из-за того, что она встречалась с девушками? — я сделал вывод из диалогов, но не понял, в чём заключалась проблема.       Тётя кивнула. — Куникудзиши, то, что я тебе сейчас скажу очень-очень важно. Послушай внимательно и запомни, хорошо? События в этом фильме происходят много лет назад, но несмотря на это отношение к…таким союзам, как двое мужчин или двое женщин, всё ещё в основном плохое, особенно в нашей стране.       Я чувствовал подвох в её словах. — Но вы же не делаете ничего плохого. — Это неважно. Понимаешь, люди всегда с подозрением относятся к тем, кто от них отличается. С враждебностью, — "ворона в павлиньих перьях", — Ещё какие-то пятьдесят лет назад людей с тёмной кожей выгоняли из ресторанов, заставляли пользоваться отдельными автобусами и туалетами, избивали и даже убивали.       Я был шокирован и не знал, что ответить. Эта информация казалась неправильной и какой-то абсурдной. Но ещё вчера я не подумал бы, что любовь бывает не только между мальчиком и девочкой, так что просто старался переварить сказанное тётей как данность. — Но почему? Это же очень жестоко и несправедливо! — Люди жестокие и несправедливые, — вздохнула Мико. — В общем, что я хочу тебе сказать, дорогой, — меня покорёжило от непривычного из уст тёти обращения, — Если кто-нибудь узнает, что мы с Мико вместе, может произойти то же самое, что в кино. Меня могут лишить опеки над тобой. — Тебя заберут у нас, Скарамуш, — Мико положила руку мне на плечо и заглянула в глаза, — Отдадут бабушке или вообще в детдом. — Поэтому, пожалуйста, если ты хочешь и дальше жить с нами, не рассказывай никому. Это очень важно. Лучше всего, если тебя спросят, с кем ты живёшь, говори «с тётей». Ни слова про «подругу», ты понял?       Они обе выглядели серьёзными и напуганными, что мне передалось волнение. Я жил и не знал, что в любой момент меня могут отправить в детский дом просто потому, что люди с трудом принимают тех, кто от них отличается. Я знал, что мы — странная семья, но не подозревал, к чему эта странность может привести. Мне захотелось расплакаться. Я представил серый и страшный детский дом, где все злые, голодные, в оборванной одежде играют старыми игрушками и едят безвкусную манную кашу. Я представил, что останусь один и буду ждать, пока какая-нибудь пара не решится меня усыновить, а потом они будут бить меня, наказывать, издеваться. Или меня вообще никто никогда не заберёт, потому что все хотят усыновлять маленьких детей, которые ничего не понимают, и им можно будет соврать, что они родные, а я этот возраст перерос. В моей голове всё крутились и крутились страшные картинки, но Эи вырвала меня в реальность: — Куникудзиши, ты нас понял?       Я интенсивно закивал и всё-таки разрыдался. Так, в шесть лет я стал соучастником огромной лжи, чтобы не потерять всё, что имел. Тогда я ещё не видел масштаба ситуации. Чем старше я становился, тем сложнее мне было существовать в выдуманном мире, скрывать свою семью даже от самых близких людей, без конца врать и буквально строить жизнь на фундаменте из вранья. Однако в тот вечер я просто принял правила игры, не думая, насколько тяжело будет их соблюдать, и отправился в постель.       Во всю жарил июль. Мы с Мико собирались на презентацию тётиного проекта. Раньше я никогда не был на работе у Эи, потому что она занимала должность в городском правительстве, от дел не отлынивала, всё время была занята, и ребёнок в офисе бы сильно мешался. Но наступил особенный день — день, к которому тётя усердно готовилась не один месяц, а Мико даже шутила, что «её девушка изменяет ей с мэром». На самом деле, я видел, что за юмором скрывается беспокойство: они правда отдалились, и хоть ревновать стоило не к человеку, а к документам, положение лучше не становилось. Я стоял перед большим зеркалом шкафа-купе и застёгивал белую рубашку. В ней же я должен был пойти на школьную линейку. Купили заранее, в надежде, что я не решу совершить внезапный скачок роста, и рубашка сгодится и на первое сентября. Мико вышла из спальни в необычном виде: её розовые волосы собрались в аккуратный пучок, а облегающие мини-юбки уступили место строгому чёрному платью до колена. Я подумал, оно позаимствовано из гардероба тёти. — Сегодня мы должны выглядеть презентабельно и не опозорить её. — Я помню.       Мико помогла мне с запонками. — Ты прямо настоящий джентльмен. Смотри, не порази в самое сердце пожилых чиновниц.       Я ответил театральным закатыванием глаз. — Только там без этого. Веди себя достойно своей самой крутой на свете тёти. — Да она офигеет с нас! — я имел в виду наши наряды. — Главное, чтобы с нас не офигел мэр, — а вот Мико снова говорила о манерах.       Такси доставило нас на главную площадь города. Она была выложена серой брусчаткой и украшена тремя большими фонтанами, которые летними вечерами устраивали водно-световые шоу под классическую музыку. В одном конце возвышался театр оперы и балета, в другом — городское правительство с гордо развивающимся триколором на крыше. Оба здания были советской постройки и приблизительно одного времени, белые, с колоннами, но театр меня впечатлил значительно. Его фасад украшали фигуры людей с арфами и флейтами. Мы никогда здесь не были, и жили далеко от центра, но я постоянно видел это место в новостях. Концерты и ярмарки проходили здесь, в то время как в мэрии принимались главные решения. На площади было людно. Летние торговцы продавали мороженое, шаурму и китайские игрушки типа уродливых розовых собачек, которые умели бегать и неестественно лаять. Мы поднялись по красивым гранитным ступеням на крыльцо и вошли в правительство. Гостей презентации ждали на КПП сотрудники в белых рубашках и деловых костюмах. Миловидная бабушка в очках проверила списки, Мико отдала ей свой паспорт. Нас пропустили через турникет и вежливо провели к лифту. Я спросил, идём ли мы в тётин кабинет, но Мико сказала, мы будем ждать в конференц-зале вместе с другими гостями. Конференц-зал оказался похож на театральный: сцена и ряды кресел. Сев на один из последних, мы стали ждать начала. Вскоре я понял, что презентует сегодня проект не одна Эи, а с десяток сотрудников мэрии и несколько некоммерческих организаций. Тема была общая — благоустройство городской среды, её доступность маломобильным гражданам. Я не знал половину слов, употребляемых выступающими, но с интересом смотрел слайд-шоу с эскизами пандусов и специальных дорожек в парках. Тётя вышла четвёртой. На ней был тёмно-фиолетовый брючный костюм, которого я раньше не видел, и чёрная блузка. Эи смотрелось уверенно, и я понимал, что за прошедшие месяцы она отполировала материал до блеска, и была готова поразить сотни собравшихся зрителей. На её презентации были изображения нынешних никак не оборудованных под детей-инвалидов детских площадок и фотографии лестниц в детских поликлиниках. Мне опять стало обидно за колясочников. Потом Эи показала свои 3D-зарисовки обновлённых городков и дизайн будущих пандусов и указателей на них, которые будут расклеены по всей поликлинике. По ходу рассказа из зала задавали вопросы, тётя развёрнуто на них отвечала. Я видел, что большинство очень заинтересованы её идеями. Уже заканчивая, она вдруг начала искать нас глазами, и Мико осторожно подняла руку. — Я бы хотела сказать, что сегодня меня пришли поддержать моя лучшая подруга и мой сын. Я очень благодарна им за то, что они вдохновляли меня на протяжении работы над проектом.       Я сидел как вросший в кресло. Это был первый раз, когда Эи сказала обо мне как о сыне, а не как о племяннике. Мне стало жарко и холодно одновременно, а дурацкая школьная рубашка, мокрая от пота, облепила спину. Всё чувствовалось как через плотный туман, в котором потерялся Ёжик. Все взгляды зрителей обратились на наш дальний ряд, и кто-то передал мне в дрожащие руки тяжёлый микрофон. Я встал. Они ждали чего-то. — Куникудзиши, — различил я голос какой-то женщины в красном, появившейся на сцене рядом с Эи, — Тебе понравилось, как выступила твоя мама, ты гордишься ей? — У меня самая лучшая мама на свете, — пришлось неловко прохрипеть в ответ.       Микрофон наконец-то забрали, передали слово следующему выступающему, а я всё стоял и не мог опомниться, как в трансе. Это был день, когда я официально, не на бумаге, а взаправду стал сыном, частью семьи. Я думал, что моя мать — невероятно крутая, она так переживала о бедных больных детях, старалась улучшить им жизнь, а я даже не знал. Спустя годы до меня дошло, что, когда ты рисуешь пандусы для чужих детей, но не может обеспечить минимальную социализацию своему, проводишь время за чертежами, вместо того, чтобы элементарно сводить сына в парк — это сомнительный повод для гордости. Но в те минуты я имел офигенную мать и был безоговорочно счастлив.