с кричащего позволения

      Денки скулит как последняя мразь, потому что настоящая мразь, всамделишная, вжимает его в простыни, нависает с оскалом звериным, упивается доминированием, кислород вдохнуть не даёт. Ингалятор спасительный валяется где-то у стены, и дотянуться до него не представляется возможным. Денки боится, что ему снова сломают руку — или, по меньшей мере, так вывернут, что шевелить будет мучительно.       Даби безжалостен.       Их столкновение было ошибкой. Их последующие встречи были ошибкой, проявлением слабости. Денки просто утоп в сожалениях к себе и посчитал, что не заслуживает ничего лучше, чем… такое. Чем злодей.       А Даби откровенно угорал над ним, и, ещё в одну из самых первых встреч, своровал ингалятор из кармана ловким движением пальцев, пока лез губами куда только хотел. Денки сопротивлялся поначалу, а потом почувствовал, как чужая рука лезет к ширинке, и.       И ничего с этим не сделал.              Ничего не оставалось, кроме как сдаться. Денки искренне верил, что найдёт силы оттолкнуть, убежать, в конце концов, ударить причудой посильней, но его каждый раз парализовало. Даби только это и было нужно: он обладал, он пользовался, как хотел, он не собирался покидать, пока не пожрал бы остатки — останки скорее, Денки тут полуживой корчится — малейшие здравого рассудка. Денки, впрочем, не внимал им, не внимал и внутренним позывам сблевать или исцарапать лицо в скобах в кровавые ошмётки не-прикасайся-ко-мне. Денки старался даже искать светлую сторону:       — я ведь ещё жив, верно? — и ощупывать себя, до тех пор, пока новый приступ астмы не накатит или пока Даби к полу не прижмёт с упоением.       — едва ли, — ответит он и начнёт скалиться. Денки склонял голову покорно.       Ему заламывали теперь и ноги, ему вкалывали в вены неизвестные препараты, от которых мутнело в голове и хотелось умереть, ему действительно хотелось умереть! Ему было так плохо и так отчаянно, почему же никто не замечал? Ни одноклассники, ни друзья, ни даже Киришима, ради которого и приходилось терпеть.       Ни даже долбанный Мидория.       — боже, только прикидываю, как бы ёрзал подо мной младший братец, и скулы сводит, — мурчит Даби, и Денки понять не может, на что он намекает, но на всякий случай хочет сблевать. просто так. — не то чтобы твоя компания мне претила, но… думаю, тебе нужно постараться чуть больше и меня заинтересовать.       Денки поражался тому, как в речи Даби переплетается что-то изысканно-вычурное и омерзительное до рвоты.       Один раз Денки даже удалось получить какое-никакое удовольствие от процесса, а потом Даби разорвал ему рот — очень сильно постарался — царапучими пальцами в кровавые ошмётки, как того, помнится, Денки сам пожелал в одну из ночей, в одно из уединений, когда лидер Лиги, о котором Даби трындел без умолку, скрывался в подвалах, отворачивался, не обращал и доли внимания на крики и стоны сверху. Денки понимал, что не должен себя винить, но чувствовал где-то на подкорке, что просто позволил. Просто сдался, уже давным-давно, ещё тогда, когда увидел колючую копну волос и подумал «о, верно, мне конец». Так и есть, Денки Каминари, это конец.       Даби снова раздирает голыми руками (не считая крови на них) грудную клетку себе, раздирает грудную клетку и Денки, и Денки снова парализует. О чёрт, похоже, он только сейчас понимает, что же чувствовал всё это время, колючее, неприятно щекочущее, лупоглазое, смертельное. Всего-то нужно было отречься от всех остальных чувств, чтобы понять.       Это страх.       И Даби, о. Даби олицетворяет его.       — а теперь кричи, — говорит он и чуть ослабляет хватку, чтобы Денки безобразно-уродливо раскрыл рот за секунду до.       Кинк на удушение у него проявляется с поразительной скоростью.