Natural Intelligence

Небольшая колонна двигалась по пыльной грунтовой дороге, несколько грузовиков сопровождения, один гусеничный транспортёр и чёрный автомобиль, движущийся по центру. Ехали медленно, не более 20 километров в час, подвеску постоянно трясло, мелкие камни залетали под трансмиссию, пока за окном медленно плыла лесная чаща. Танковые колонны и пехота ушли далеко вперёд, они готовились пересечь границу уже в ближайшие сутки, это будет означать начало войны. Альберт сидел на заднем сидении, редко поглядывая то на наручные часы, то на спящего рядом комдива Бриллантругна. 2 недели уже прошли, нужно было начинать. Со своими соотечественниками генерал так и не встретился, не до этого как-то было, да и выезжать с базы вышестоящее командование запретило. Сердце билось в такт секундной стрелки часов – у Альберта было дурное предчувствие. Даже погода была пасмурная, мерзкая, холодная, солнце пряталось где-то за серым киселём из облаков. Ожидаемое время прибытия к линии фронта – примерно 3-4 часа, но при такой скорости колонна должна была добраться только к ночи. Ускоряться было нельзя, ибо какой-нибудь грузовик обязательно бы застрял колесом в грязи, и из-за этого они потеряли бы ещё больше времени. А с другой стороны из-за низкой скорости и хорошего обзора колонна была как на ладони, настоящий рай для снайперов или засады из кустов, этого Сибирян и боялся и как выяснилось – не зря. Справа от колонны из кустов резко выскочил силуэт, настолько быстро, что Альберт даже не сразу понял, что вообще случилось. Субъект в несколько скачков добрался до колонны с такой скоростью, что никто ничего даже не успел сделать. В один прыжок он запрыгнул на крышу грузовика, шедшего впереди автомобиля Альберта. Только теперь генерал смог его рассмотреть: экипированный в тяжёлую броню и шлем с забралом, вооружённый пулемётом, лента которого уходила субъекту за спину, броне-листы закрывали руки, ноги, торс, да вообще всё; такое снаряжение весит килограмм 50, не меньше, да боец в такой форме едва бы смог переставлять ноги, а этот бегает, как олимпийский атлет и совершает прыжки высотой более двух метров. Альберт даже рот не успел раскрыть, как то, что было на крыше грузовика стало осыпать свинцом кузов, внутри которого сидели солдаты. Послышались вопли, сзади из грузовика стали вываливаться трупы и пытаться вылезти те, кто ещё не успел погибнуть. Водителю грузовика просто оторвало голову от пулемётной очереди, машину повело на обочину, и она врезалась ближайшее дерево. Виртуозный латник, стоящий на крыше, с чрезвычайной лёгкостью спрыгнул на землю, приземлившись точно на ноги и уже вскинул дымящиеся дуло пулемёта на машину, где сидели Альберт и его комдив. Тот понял всё молниеносно, схватил уже проснувшегося и ничего не понимающего Марка за шиворот и впечатал его в пол, нырнув за ним следом. Уже спустя секунду со страшным грохотом от выстрелов разбилось лобовое стекло. Водитель хотел выскочить, он уже успел открыть дверь, но его впечатало очередью в сидение, он успел только прохрипеть что-то неразборчивое и испустил дух. Началась настоящая паника: вопли, выстрелы – всё смешалось в кашу. Альберт вытащил из кобуры «токарева» и ногой выбил дверь, а затем оглянулся на перепуганного до смерти Марка, прижимаясь к полу: — Вылезай, блять! Жить надоело!? Нас сейчас тут на фарш пустят! После не совсем воодушевляющей речи волк вывалился на землю из машины, стараясь не упускать из вида бойца с пулемётом. Он видел, что он приближается. Солдаты вокруг что-то орали, стреляли в латника из винтовок, но пули, кажется, совсем не доставляли ему дискомфорт. Альберт переполз к задней части машины и из-за укрытия выстрелил в нападающего 2 раза. Он видел, как одна пуля пролетела мимо, а вторая отрикошетила от стального шлема, но чёрт возьми, ему было вообще на это плевать. Выстрел по голове должен был хотя-бы на несколько секунд оглушить противника, а этот только мотнул головой и продолжил пальбу во все стороны. Сидя сзади машины, Альберт увидел, что Бриллантргун успел вылезти с другой стороны, он тут же взял его за рукав и подтянул к себе: — Это что за ебанина, блять!? — спросил Сибирян, пытаясь хотя бы немного отдышаться. Марк только судорожно мотал головой, держа в трясущейся руке пистолет, который даже не удосужился снять с предохранителя. Рядом пробежал солдат, но уже через несколько секунд отлетел назад, приложившись затылком в землю. Рыжий кот мельком оглядел его – грудная клетка бедолаги превратилась в страшное месиво, из которого торчали раздробленные рёбра, а самое страшное было то, что боец был всё ещё жив, у него изо рта шла кровавая пена, глаза от давления частично вылезли из орбит, его трясло в предсмертных конвульсиях. Он прохрипел: — Помогите… Марк не выдержал, его вырвало, ещё никогда ему не приходилось видеть настолько мучительную смерть, а вот Альберту приходилось, поэтому он как мог держал себя в руках. Он огляделся по сторонам – уже добрая половина солдат лежала на земле и выглядела примерно так же, как тот парень с простреленной грудью. Если сейчас срочно что-то не придумать, то этот чёртов маньяк с пулемётом положит их всех. Сзади загрохотал ещё один пулемёт – стреляли с бронетранспортёра, отчаянно пытаясь поразить латника. Тот, не теряя ни секунды с мясом вырвал дверь грузовика и стал закрываться ей, как щитом, держа пулемёт в другой руке и перемещаясь из укрытия в укрытие. Солдаты тоже не теряли надежды, пытались его окружить. Когда они подошли слишком близко, то боец в доспехах пошёл в рукопашную и стал раскидывать их, как беспомощных тряпичных кукол: одному он проломил череп дверью грузовика, другого превратил в дуршлаг из пулемёта в упор, третьего сбил с ног и раздавил голову всем своим весом, а четвёртого вообще поднял над собой и швырнул в кузов грузовика. Никто абсолютно ничего не мог сделать латнику, даже поцарапать краску бронежилета, а перемещался он так быстро, словно это был не живой антро вовсе, более того, он обладал просто невероятной силой, это было видно по вырванной двери и брошенному солдату, который пролетел метров пять, прежде чем с хрустом костей врезаться в стальной кузов грузовика. Это было настоящее избиение младенцев, даже Альберт паниковал, ведь он никогда раньше с таким не сталкивался. Видя, как латник безжалостно убивает его солдат он понимал, что шансов у него никаких. Волк оттолкнул Марка и вытащил из-за пояса уже мёртвого солдата с расстрелянной грудью гранату, а потом крикнул своему комдиву: — Беги! Альберт взвёл гранату и кинул её прямо под ноги латнику, прямо в центр этой мясорубки, прекрасно понимая, что осколками убьёт своих же ребят. Латник заметил гранату и даже попытался отскочить, но не успел – она взорвалась. После этого всё резко стихло на несколько секунд, было слышно только стоны раненых и противный звон в ушах. Альберт одним глазом выглянул из-за кузова машины и не поверил своим глазам – он поднимался, словно мертвец, восставший из могилы. Взрыв его зацепил, оторвало руку, однако вместо костей и сухожилий Сибирян увидел какие-то раскуроченные железки и оборванные провода, с разорванной культи латника капала на землю чёрная жидкость, напоминающая машинное масло. Латник поднялся на ноги, кажется, совсем не обращая внимания на оторванную руку. «Да что ты такое?..» – подумал Сибирян. Сзади снова загремел пулемёт и винтовки, Бриллантгруна рядом уже не было и Альберт очень надеялся, что он успел убежать. Генерал тоже было хотел бежать назад к своим, но чёртов латник в один прыжок оказался сзади машины, прямо перед ним. Альберт успел взглянуть на голову убийцы, он увидел яркое фиолетовое свечение за забралом шлема, а потом тяжёлая, как кувалда уцелевшая рука обрушилась прямо на голову генерала. Молниеносная реакция и невероятная удача в очередной раз спасли Альберту жизнь – в последнюю секунду он пригнулся и стальной кулак врезался в багажник автомобиля, вдавив крышку внутрь на несколько сантиметров. Страшно было подумать, что было бы, если бы там оказалась его голова. Сибирян отполз на метр в сторону и не целясь выстрелил ещё несколько раз по латнику из своего пистолета. Как итог – удачно попал в колено, мясник беззвучно осел, держась целой рукой за свою ногу, что подарило Альберту ещё несколько секунд. Он вскочил на ноги и бросился к броневику в укрытие. Из-за повреждённого колена латник больше не мог положиться на свою мобильность. Пулемёт с башни яростно начал поливать этого маньяка градом пуль. Его крепкая броня постепенно начинала поддаваться, крошиться и пробиваться. Латник попытался отступить назад, но безжалостный свинцовый дождь уже изрешетил его настолько, что из пулевых отверстий повалил пар и через несколько секунд безжалостный убийца в доспехах плашмя упал на живот, после чего наконец перестал подавать признаки жизни. Ещё несколько минут все сидели в полном оцепенении, боясь высунуться из укрытий, никто не знал, чего ожидать, вдруг это чудовище снова поднимется. Всё поле боя было усеяно трупами солдат, они были не просто убиты, они были безжалостно растерзаны, но кто-то всё ещё был жив, корчился на земле от боли или бредил. Даже Альберт был в шоке, он за свою весьма долгую службу ни разу не сталкивался ни с чем подобным. Ни один, даже самый подготовленный боец не сможет положить около 20 солдат в одиночку, а также оставаться боеспособным после потери конечности. Просидев ещё около 10 минут за кузовом транспортёра, Альберт рискнул выйти, скомандовав остальным: — Соберите раненых, быстрее! Никому не терять бдительности, может это ещё не конец. Постепенно все стали выползать из своих укрытий и идти на мольбы о помощи. Никто не расслаблялся, вели себя, как перепуганная дичь, дрожащая от страха. Никто не решался подходить к поверженному латнику, под которым стремительно расползалась чёрная лужа, а культя вместо руки искрила. Кажется, что сейчас всё внимание было приковано только к нему, на второй план ушли даже раненые солдаты, однако, Альберт мигом восстановил порядок: — Хватит глазеть! Помогите раненым, быстрее! К этому мы позже вернёмся. Он достал сигарету, закурил. От сбитого дыхания вырвался кашель, потому что Альберт никакой не супергерой, ему тоже было страшно. Первым делом он бросился искать комдива, расталкивая солдат с тлеющей сигаретой в зубах. Марк сидел сзади транспортёра на земле и держался руками за голову, кажется, что он вообще был в дичайшем ужасе. Альберту было некогда успокаивать Марка, всё-таки это не детский сад, тут антро умирают. Генерал бросил комдиву: — Привыкай, ты что-то подобное каждый день будешь видеть. Марк ничего не ответил, сидел и трясся, надо признать, вид у него был весьма жалкий. Альберт ещё несколько секунд посмотрел на него, потом отдал приказ: — Бля, кто-нибудь, помогите комдиву, приведите его в чувства, а то сейчас ещё умом тронется. Сибирян отошёл назад, закуривая уже вторую сигарету, он просто стоял на месте, пока вокруг носились его солдаты, словно какие-то муравьи, каждый занимался своим делом: помогали раненым, собирали тела с земли и пытались отогнать грузовик. Радист что-то бормотал в трубку, наверное, передавал о происшествии. Альберт его остановил: — Пока ничего не сообщай, я сам рапортую потом. Он увидел безмолвный кивок и медленно пошагал к трупу латника. Вокруг него уже собралась небольшая толпа, но все расступились, когда Сибирян подошёл, пропуская его вперёд. Генерал выкинул сигарету, чтобы двумя руками держать «токарева», он подошёл вплотную, но в чёрную жижу наступить не решился. Она была чуть более вязкая и совсем не напоминала кровь. Он посмотрел на тело, потом на разрушения, потом снова на тело и обронил: — Пиздец… От трупа исходил пар, броне-пластины превратились в рванину, но выносить вердикт было ещё рано. Альберт поднял небольшой камень и бросил его в тёмную жидкость. Ничего не произошло, хотя Сибирян и не ожидал какого-то ошеломляющего эффекта: — Интересно, а она не ядовита? — спросил кто-то из толпы. — А кто-то хочет проверить? — поднялся Альберт с корточек и недобрым взглядом оглядел парней, — И вообще, разойтись, тут ничего интересного нет, пускай двое останутся, для подстраховки. Солдаты разбрелись кто-куда, а генерал аккуратно наступил подошвой сапога в чёрное пятно и приблизился к голове латника, ему очень хотелось посмотреть, что скрывалось под шлемом: — Помогите мне перевернуть. — скомандовал он бойцам, которые остались рядом. Втроём они с большим трудом перевернули латника на спину, надо признать, что весил он килограмм 200, не меньше. Весь торс был измазан чёрной непонятной жидкостью. Крупнокалиберный пулемёт нехило разворотил грудную клетку латника: из отверстий торчали провода, какие-то порванные трубки, из которых, собственно, и вытекала жидкость, странные сложные механизмы. Например: Альберт увидел устройство, напоминающее отдалённо по форме почку, располагающееся внутри развороченной грудной клетки. Оно было частично выполнено из стекла, а частично было покрыто металлом, или пластиком… Стеклянную часть, очевидно зацепило пулей, потому что от неё мало что осталось, только осколки битого закалённого стекла. «Почка» была вся заляпана той самой чёрной жидкостью, от неё тянулось большое количество трубок, которые потом разветвлялись на ещё большее число. На металлической уцелевшей части было видно какую-то надпись, но не полностью, ибо всё было измазано в чёрной жидкости. Альберт аккуратно протёр это место носовым платком, чтобы прочитать надпись, там было написано «PumpeNH32HgCl2», а снизу надпись «Gefährlich!». Альберт понял, что это какое-то химическое соединение, и что оно токсично, поэтому немедленно одёрнул руку. В химии он не очень разбирался, да даже если бы знал – всё равно это ему бы ничего не дало. Также он заметил, что корпус робота был довольно горячим, он это сразу почувствовал, как только коснулся рукой «почки», или, как он сам предположил – сердца латника. Это сердце было разбито и не билось, или что оно должно делать, но самое главное, что опасность миновала и больше не надо было беспокоиться. Сибирян предпочёл больше не касаться тела, и вообще стоило отойти подальше, от испаряющейся жидкости начинали слезиться глаза и спирало дыхание. «Отстегну шлем и отстанем от этого чудовища» – решил для себя Альберт. Он аккуратно обошёл латника, расстегнул лямки шлема и с некоторым усилием стянул его. Увиденное его не на шутку встревожило – под шлемом была голова, напоминающая голову Вайт: те же фиолетовые, правда потухшие глаза, тот же раскрашенный в сине-красные места нос по обеим сторонам, правда волос на голове не было, да и выполнена она была более грубо и состояла целиком из металла, а не из углепластика, как это было у Вайт. Альберт вдруг вспомнил один момент: когда они были у Вайт дома, после стрельбы за окном, девушка плакала, и её слезы были такими же чёрными, прямо как эта жидкость, заменяющая кровь в теле странного робота. Складывалось ощущение, что Вайт была ручной работой ювелира, вся такая изящная, с мелкими деталями, а этот латник – обычная болванка, которые штампуются на станке пачками. Альберт не знал как поступить, но в любом случае о нападении нужно было доложить. Он отошёл от тела, приказав солдатам покараулить его ещё на всякий пожарный, но не находиться слишком близко к луже. Генерал подошёл к радисту: — Телеграфируй. Докладывает генерал Сибирян, на 27 километре колонна с командирским составом была атакована неизвестным противником, предположительно со стороны Махно. Нападавшего удалось ликвидировать, но с большими потерями, половина охранного состава и ведущий грузовик потеряны. Скорее всего противник применил новый тип неизвестного ранее вооружения. Отдал приказ погрузить тело нападавшего в уцелевший грузовик и отправить его на наш перевалочный пункт для дальнейшего изучения, ибо первичный осмотр не принёс никаких результатов. Сообщаю, что работать с трофеем необходимо в костюмах специализированной химической защиты, ибо он выделяет крайне токсичную неопознанную субстанцию, напоминающую по виду машинное масло. Расчётное время прибытия на перевалочный пункт грузовика с трофеем – около 2-3 часов. Комдив Бриллантгрун и генерал Сибирян в ходе инцидента не пострадали, мы продолжим движение на автомобиле к месту прибытия. — Альберт закончил, всё это время радист усердно телеграфировал сообщение на своём устройстве, — Закончил? — Так точно, господин Генерал! — Хорошо, вольно, садись в машину на пассажирское сидение, мы скоро отправляемся. Сибирян отпустил радиста и свистнул другим бойцам: — Грузите этого в кузов грузовика и двигайте назад на базу, перчатки на руки наденьте, или хотя-бы в тряпки какие-нибудь замотайте, не хватало мне тут ещё ожогов химических. Убитых ребят тоже в кузов под брезент и на базу, нам их тут хоронить некогда. Пошевеливайтесь! Все снова засуетились, носились туда-сюда. Начинало уже потихоньку смеркаться, поэтому медлить было нельзя. Лес, что был рядом с дорогой чернел, становился мрачным, стихали звуки природы: пение птиц, жужжание насекомых. Спешно загрузившись по машинам, остатки колонны разделились на 2 части: два грузовика с ранеными и убитыми, а также телом латника, покатили в обратном направлении, а остальные машины продолжили свой изначальный путь, но уже на порядок быстрее. Теперь все сидели, навострив уши, больше не слышались громкие разговоры и смех, пулемётчик на бронетранспортёре пристально глядел в чащу леса, не спуская палец с курка. Разбитый грузовик оставили на месте, ибо его мотор после удара об дерево так и не удалось завести, да и автомобиль Альберта был в не самом лучшем виде: вырванная с мясом дверь, большая вмятина на багажнике… но хотя-бы ехать можно было, пускай и без комфорта, Альберт уже давно привык к его отсутствию. Генерал вместе с Марком сидели рядом, а у выбитой двери усадили солдата, что давало хоть маломальскую защиту… К ночи доехали, первым делом колонну встретил импровизированный КПП, где Альберт и Марк сразу вышли. Сейчас было спокойно – до линии фронта отсюда несколько километров, а конкретно здесь находился ещё и госпиталь. Две большие палатки с красными больничными крестами могли разметить до сотни пациентов, но сейчас они пустовали, раненых ещё не поступало. Машину оставили на небольшой поляне, а броневик поехал дальше, с генералом и комдивом остался только радист да пара солдат сопровождения. Все они двигались к палаткам, где располагался командный пункт и полевые казармы для взвода охранения. Вокруг были вырыты траншеи с блиндажами, колючей проволокой и пулемётными гнёздами, даже зенитные 4-х ствольные малокалиберные орудия имелись – всё как надо, всё по уму. Марк молчал, всё никак не мог отойти от пережитого, и пускай оставшаяся дорога прошла без происшествий – он всё равно боялся, больше не было задорной улыбки на его рыжей морде. Альберт смотрел на него и думал о том, как же всё-таки сильно война меняет, уходишь одним, а возвращаешься совсем другим, и всё никак не можешь к жизни на гражданке привыкнуть, не понимаешь, что кончилось всё, больше не надо бояться и всматриваться в окна, ожидая увидеть вражеского снайпера. Вспоминал он, что сам через такое прошёл. Когда после Волковско-Тайонской жил на гражданке, то имел будильник, издающий чёткий щелчок, прежде чем зазвенеть, и каждый раз, слыша этот щелчок, Альберт инстинктивно бросался на пол, зажимая уши руками. А почему он так делал? Потому-что этот щелчок напоминал ему звук взвода гранаты. Или вспомнил ещё, как у Станового хребта близ города Миёги на них тайонская армия наступала под командованием самого маршала Яхаги Дзёто. Очень грамотный был полководец, перебросил свои войска грызунов через горы и ударил всем скопом с фланга, застав волков врасплох. Вот эта была настоящая мясорубка, со стороны грызунов с нескончаемым гулом долбила артиллерия и утюжила авиация, точечными бомбардировками уничтожая одну точку ПВО за другой. Полевой аэродром разбомбили в первую очередь, ни один самолёт не успел даже в воздух подняться. Без поддержки с воздуха страдали танки, ну и пехота само-собой. Волки стали спешно отступать, но им в спину дышали тайонцы, не давая ни дня на передышку. Сначала пытались убитых и раненых собирать, но потом бросили, потому что подлые ускоглазые постоянно нарушали правила негласного нейтралитета на ничейной территории, то и дело подстреливая эвакуационные группы. А во время очередной атаки завязалась рукопашная. Тогда Альберт под простым лейтенантом ходил и в самой гуще этой бойни находился. До сих пор не может поверить, что тогда каким-то чудом остался цел и невредим. Во время отступления волков грызуны подошли слишком близко, что и стало причиной рукопашной. На Альберта тогда хорёк напал, маленький, но ушлый гад. Вообще многие тайонцы невысокого роста, потому что преимущественно грызуны, но иногда и хищники встречаются, вроде тех же енотов. В общем тогда тот хорёк в зелёно-болотной форме избрал своей целью именно Сибиряна, бросил в него гранату, тот отпрыгнул, прижался ко дну траншеи, прогремел взрыв, в ушах омерзительный звон, сверху влажной землёй присыпало, а этот уже подбежал и сверху стоит, глазами-бусинками своими смотрит, уже винтовку вскинул, пристрелить хотел. Но тут осечка, патроны в магазине кончились, тогда хорёк сверху накинулся, нож обнажив. Альберт успел его руку перехватить, когда лезвие от горла отделяли какие-то жалкие сантиметры. Стали они в грязи барахтаться, Сибирян всё пытался нож из рук хорька выбить, но хватка у того была железная, пару раз даже полоснул по рукам вскользь, больно, но не смертельно. Кровь по рукам текла, а силы Альберта утекали вслед за ней. И вот грызун в очередной раз на него уселся да стал пытаться снова нож в горло всадить. Волк его держит, но явно проигрывает. Из последних сил стал он в грязи судорожно другой рукой копаться, пытаясь найти что-нибудь, чем можно отбиться. Ладонь нащупала что-то увесистое и Альберт со всей дури всаживает камень хорьку прямо в висок, а потом ещё раз, попутно выбив из его рук нож. Тот ухнул негромко и разлегся на Альберте, придавив своим телом. С его виска на морду Сибиряна лилась кровь, заливала глаза, он понимал, что на отдых времени нет, сейчас остальные подоспеют и тогда точно всё – конец. Выкарабкался он из-под трупа, потом из траншеи вылез, весь в крови и грязи и побежал прочь, иногда на землю падая, чтоб взрывами не зацепило. Чудо тогда его спасло и до своих позволило добраться. Но ему ещё долго в кошмарах снилась та застывшая в предсмертной гримасе морда хорька, те безжизненные глаза, что заглядывали прямо в душу. Вот он какой – взгляд смерти во плоти. А к чему всё это? Вот, после войны, как мир подписали, Альберт на родину наконец вернулся, в сам Льфенбург на какое-то время. Дела там у него определённые были, по службе. После войны Имперская канцелярия стала искать виновных в поражении, видимо не понимая, что виноваты сами и их жадность. Головы в то время летели знатно: кого-то от службы отстраняли, а некоторых бедолаг и вовсе больше не видели. Альберту тогда снова повезло – за ним крупных косяков не обнаружили, а потому отпустили и наградили даже. Жил он в Льфенбурге ещё несколько месяцев, и за это время очередная неприятная история с ним приключилась. Послевоенное время – время смутное. Тогда в столице настоящий хаос был. Нет, Льфенбург не бомбили, как тот же Фёкстанд, но там своих проблем хватало. Город как будто опустел, полиции не хватало за народом следить, потому что все ушли на фронт: кто-то добровольцем, а кто-то «по зову Родины» так сказать, заставили их в общем. И стал народ бежать кто-куда не только из Льфенбурга, но и со всей Волковии, боялись, что Тайо не остановится, что проглотит всю империю и не подавится. Но даже когда война закончилась, то народ не спешил возвращаться, ведь после войны стали уже сами власти Волковии репрессии проводить, ища незримых врагов народа. Полупустой Льфенбург стал кишеть преступниками, мародёрами и прочими маргиналами. Если вокруг Заллы ещё более-менее цивильно было, то дальше всё – глухомань. А бандиты себя совершенно безнаказанно чувствовали, стали магазины громить и обычных прохожих грабить, даже убивать иногда, хотя и редко. И не посчастливилось как-то Сибиряну оказаться не в том месте, не в то время. Дело к ночи шло. Прижали его как-то двое в подворотне, хотели деньги отнять да плащ новый, казённый. Один маргинал закурить попросил, а второй стал незаметно со спины подкрадываться, обухом по голове ударить. Но Альберт уже тогда был не лыком шит, не подавая виду протягивает сигарету, а нутром чувствует, что сзади него кто-то есть, и близко совсем. Тут он не выдержал: первому бандиту с колена по печени дал, а второму тут же с вертушки прилетело в голову. Оба заухали, запричитали. Тот, что сигарету просил в штаны наложил сразу и дал дёру оттуда, бросив своего подельника. Второй же попытался дать отпор, финку достал, повалил Альберта и пытается нож в горло вонзить. И вспоминает последний, как на войне почти такой-же случай был. Взвыл он от досады, разозлился не на шутку, нападавшего перевернул, нож выхватил и прямо по горлу прошёлся. Тот даже сообразить ничего не успел, за горло схватился и стал хрипеть в агонии. Кровь лилась ручьём, вся земля уже ею пропиталась, а Альберт не останавливался, сидел рядом на коленях и продолжал всаживать финку в уже бездыханное тело, слушая звук, как сталь мягкую плоть разрезает. А тут как нельзя некстати «фараоны» мимо проходили и увидели всё это. И что они должны были подумать? Сидит волк и нещадно режет другого волка, грозно рыча. Ясное дело, что подумали всё на Альберта, скрутили его и в отделение поехали. Там Сибирян очень долго объяснял следователю, что он ветеран войны, что недавно только домой вернулся, а его тут уже ограбить пытаются. На вопрос следователя, почему труп колоть продолжал, рассказал ту самую историю про хорька, сказал, что в тот самый момент ему случай вспомнился, и впал он в какую-то неконтролируемую ярость. Следователь – мужик сердобольный оказался, понимающий, сказал, мол: «Идите пока, разберёмся…». В общем то дело замяли, у Альберта на тот момент уже имелись крепкие связи в правоохранительных органах, его друзья смогли убедить следователя закрыть дело, а в итоговом отчёте написать про вынужденную самооборону, хотя на самом деле так оно и было. Играли на руку ещё и те факты, что бандиты были обычными отбросами общества и за них некому было вступиться, в противном случае туго бы пришлось Альберту. Значит, дождался он закрытия дела, а потом вернулся в Волкодонск, а там уже и генерала получил. Но ему всё равно было обидно, как за себя, так и за то, во что превратилась его страна, идеями которой он был пропитан до мозга костей. И всё-таки стало ему жаль Марка, подошёл волк к нему, по плечу потрепал: — Ну как вы, господин комдив, не оклемались ещё? — тот отрицательно помахал головой, — Может сигарету? — Я не курю, говорил же. — сухо ответил Марк. — Ну, как хотите. Пойдёмте в блиндаж, чего на холоде сидеть. — Альберт двинулся в сторону окопов, Марк поспешил за ним. — Вы же хотели общий сбор объявить, господин генерал. — Там уже все собрались, только нас не хватает. Альберт спустился в траншею, грязь не хлюпала под ногами, уже хорошо, значит погода стоит сухая, меньше проблем будет. Он открыл деревянную створку и, слегка пригнувшись, вошёл в блиндаж. Там действительно вокруг стола стояли комдивы, терпеливо дожидаясь генерала, на столе лежала карта региона с пометками, а помещение озарялось простой лампадкой, стоящей на краю стола. Альберт под приветственное «Эс либе де фёксе» прошёл к столу: — Поглядим ещё раз, что у нас тут… Так, ну, нашей основной задачей является захват Кракова и шоссе, ведущего к нему. Что насчёт личного состава и техники противника? — Докладывает командир разведки Кляйн. В ходе наблюдения за противником и местностью с помощью разведывательных групп и авиации было обнаружено несколько крупных баз противника в численности четырёх штук, а также один полевой аэродром, предположительно, оборудованный для истребителей и пикирующих бомбардировщиков. Отдельные части противника разбросаны вдоль реки Одер, близлежащих лесах и деревнях. Предполагаем, что армия противника находится в состоянии полной боевой готовности, но в связи с отсутствием каких-либо передвижений, нападать они не собираются, предпочитая держать оборону. Скорее всего, противник предполагает, что мы проводим ответные военные учения вблизи границ Махно. Из этого следует вывод, что фактор неожиданности всё ещё на нашей стороне, однако обращаю ваше внимание, что попытка форсирования Одера будет сопровождаться большими потерями, но при любом раскладе нельзя оставлять наш берег реки без внимания, это грозит полным окружением во время наступления наших войск на Краков. Ни одна разведывательная группа не была обнаружена. В заключение, прилагаю фотографии и более подробные отчёты разведгрупп. — командир разведки протянул генералу толстую стопку бумаг. — Непростая у нас задача, господа. — Альберт взял красный карандаш и нарисовал на карте стрелку, — Нам нужно перебросить войска к Ганктовицу, а оттуда до Кракова уже рукой подать. В любом случае необходимо будет закрепиться на берегу Одера, чтобы отразить попытки контрнаступления. Мы должны хорошенько пройтись артиллерией и авиацией по левому берегу, чтобы на время оглушить врага, а потом закрепляемся на правом берегу и действуем согласно указаниям госпожи Корифея. На будущее скажу, что помощь нам вряд ли пришлют, посему не вижу смысла оставлять противника на другом берегу реки. Как только мы возьмём Краков, необходимо будет двигаться на юг, а затем резко повернуть на восток и ударить Махновщину с правого фланга. Тут только два варианта, либо они самостоятельно сдадут позиции и отступят дальше на юг, либо организуют оборону на образовавшимся выступе. Помните, что у них преимущество по ландшафту, их буквально со всех сторон окружают реки и горные массивы. В принципе, это всё. Желаю всем удачи, и надеюсь увидеть всех в полном здравии на следующем собрании. Разойтись! Сибирян пошёл провожать своих подопечных, всем пожал руки, каждому отдельно пожелал удачи, в том числе и Марку. Напоследок он сказал комдиву: — Слушайте, Бриллантгрун, у вас есть свой стержень, не давайте страху взять вверх, паникёры расстаются с жизнью в первую же очередь, иногда даже от своих. Помните, что бегство с поля боя считается дезертирством, так что не своевольничайте. Если я сочту нужным, что вам нужно будет отступить, то отдам соответствующий приказ. Вам это всё уже объясняли, так что держите эти слова в голове. — Так точно, генерал! — ответил Марк, пожимая руку Альберта. — Удачи, берегите себя. Бриллантгрун уехал, а до наступления оставались жалкие часы. Уже совсем скоро должны загрохотать артиллерийские батареи, что находились в нескольких километрах отсюда. Генерал вернулся в блиндаж, где сидел радист и стоял часовой у входа. Радист, завидев Сибиряна, произнёс: — Генерал, вас к телефону! — волк подошёл и прислонил трубку к уху. — Генерал Сибирян на связи. — Здравия желаю, генерал, это говорит Готтфрид, начальник генштаба. Довожу до вашего сведенья, что вылет стратегических бомбардировщиков будет произведён через час. С разрывами первых бомб начнётся война, сынок. Будьте наготове, удачи! — Вас понял, господин Готтфрид. Это всё? — Так точно, это всё, конец связи. Сибирян отдал трубку и сел на стул. Сейчас бы поспать, но какой там сон, когда на носу война? Напряжение, чёртово покалывание в животе не давало никакого покоя, даже нападение неизвестных в лесу уже частично забылось. На улице было тихо – настоящее затишье перед бурей, мать её. Никто из караульных не спал, все сидели в напряжении. И всё же Альберт уснул на пару часов, прямо за столом. Сон показался секундой, когда из сна его вывел голос радиста: — Господин генерал, мне доложили о гуле в небе со стороны Махно. — Что? Сколько времени? — Два часа ночи, господин генерал, наши эскадрильи уже в пути. — Так, я не понял, а что за гул в небе? Самолёты? — Так точно, и похоже, не наши… — Передавай тревогу! Всем на позиции! Сон как рукой сняло, Сибирян схватил шинель, выскочил на улицу. Уже секунду спустя слух резанул звук сирены, поднялась беготня. Альберт побежал к батарее ПВО, там стоял командир этой самой батареи и смотрел в бинокль. Сами зенитки уже были заняты солдатами, наводчики направили орудия в сторону юга, туда, где находился фронт: — Чьи? Куда летят? — крикнул Альберт. — Явно не к нам, господин генерал. Похоже, движутся в сторону наших артиллерийских батарей. — Надеюсь, что успеют организовать им приём… Альберт тоже достал бинокль и стал смотреть в небо. Сначала он почти ничего не видел, но потом небо озарилось резкими лучами прожекторов. Стало видно крохотные точки, что напоминали на таком расстоянии мошек, которые обычно летают возле лампочек и других источников света. Но Сибирян да и все остальные понимали, что никакие это не мошки, а огромные стальные птицы, несущие свой смертельный многотонный груз прямо Анкапу в тыл. Потом были огоньки, много огоньков, они отрывались от земли и взмывали высоко вверх, пытаясь дотянуться до мошек – это заработала ПВО. Сотни, тысячи крохотных жёлтых огоньков… А далее вспышки, много вспышек – груз начал долетать до земли. У Сибиряна спёрло дыхание, что есть сил, он ломанулся обратно в блиндаж, крикнул радисту: — Свяжи меня с тринадцатой батареей! Быстрее! — тот стал спешно набирать номера, щёлкать тумблерами и кнопками. Наконец, в трубке появились какие-то шипящие звуки, а потом голос. — Докладывает полковник Коммун, командир тринадцатой батареи. У нас тут ад! Где перехваты!? — далее послышался какой-то глухой звук, сопровождающийся всё тем же шипением, но голос спустя несколько секунд вернулся, — Они напали первыми, повторяю, они напали первыми! Начинайте наступление прямо сейчас! Кха!.. — По уставу, полковник! Что у вас там происходит!? — Кха-кха… Нас давят! Половина орудий точно уничтожена! — Сколько? — Сколько? Я не знаю! Там всё в дыму, кругом трупы валяются. Командир первого расчёта, кажется, двухсотый, всё… У нас ещё несколько батарей ПВО где-то работают, но я не могу… — шипение, — Связи нет! — Остались хоть расчёты уцелевшие, полковник!? — Я не знаю! — снова глухой стук, — Я в траншее, радиста взрывом выкинуло. Башки показать не могу. — Слушайте мой приказ полковник, берите всех, кого соберете и прорвитесь к уцелевшим батареям ПВО, там доложите. Я отправлю сейчас к вам помощь. Держитесь, орёлики… После раздачи указаний атакованной дивизии, Сибирян потребовал переключить линию и связаться с Готтфридом, чтобы он донёс весть об упреждающем ударе самой Эльзас: — Генштабист Готтфрид на связи, генерал. Докладывайте. — Господин Готтфрид, несколько минут назад вооружёнными силами Махно были атакованы наши позиции, враг перешёл в наступление, они знали о наших планах, мы несём потери, их авиация бомбит тринадцатую артиллерийскую батарею – наш ударный костяк. Что с ними – я не знаю, связь нарушена, отправил туда подкрепление. Требую доложить лично госпоже Корифею. — Так точно, генерал Сибирян, доложим слово в слово. — послышался взволнованный голос Готтфрида. — Господин Готтфрид, где наши самолёты?.. — Они должны быть на подлёте. Отдайте приказ срочно поднимать перехватчиков, пусть сопровождают, покуда хватит топлива. Если Махновщина получит господство в воздухе – вся операция на востоке сорвётся. Приказываю: не допустить этого любой ценой. Выполнять! — Так точно, господин Готтфрид. Альберт отложил телефонную трубку и скомандовал радисту: — Звони в Ополи, пускай весь личный состав поднимают, война началась… … Через пол часа над штабом Сибиряна полетели крупные клинья стратегических бомбардировщиков. Летели они с северо-запада, с анкапистанской стороны. Гул моторов слышался даже с земли. Нескончаемо трещала рация: комдивы докладывали обстановку каждые 20 минут. Передовые анкапистанские дивизии пришли в движение, появились первые сообщения о столкновениях с противником. За холмом всё также полыхал пожар – Альберта это беспокоило. Бомбардировщики пересекли реку, посыпались бомбы. Гулкие хлопки было слышно отсюда, за лесом наступило оранжевое зарево, а потом снова огоньки… много… Несколько машин, объятых пламенем, полетели вниз, словно падающие звезды, разрывы снарядов в небе отражались крохотными чёрными точками, как чернила на бумаге, висели там несколько секунд и растворялись. И так всю ночь: хлопки, огоньки, зарево, хлопки, огоньки, зарево, треск рации, хлопки, зарево, огоньки… Сибирян не сомкнул глаз, уже 2 пачки сигарет выкурил, таз воды выпил, потом раз 10 облился. Готтфрид больше не связывался, Корифей иль Канцлер тоже, все молчали, кроме комдивов, среди которых был и Марк. Но ближе к утру его голос из эфира пропал. Альберт не знал, что с ним случилось, может даже погиб, но пить за упокой ещё рановато. Когда уже расцвело, пришла хоть одна радостная весть за сегодня: колонна, что отправил Сибирян к тринадцатой батарее наконец-то добралась до места и сейчас собирает раненых. Из докладов следовало, что 70% орудий уничтожено, Коммун жив, но контужен и едва может стоять на ногах. Ещё несколько сотен солдат личного состава также выжило. В голове не укладывалось, как вражеские бомбардировщики смогли обнаружить тщательно замаскированные позиции, да ещё и ночью. «Напиздел с три короба Кляйн, кто-то пронюхал наши позиции и доложил Махновщине. Под трибунал отдам паршивца…» — подумал Альберт, он предположил, что к этому руку могли приложить те неведомые супер-солдаты, напавшие на его колонну по дороге. Они быстрые, как ветер, и сильные, как твари из фантастических книжек, легко и разведку проведут, и от свидетелей избавятся при необходимости. Странно, что Готтфрид ничего не сказал по этому поводу, он должен был получить донесение, должен был дать хоть какие-то инструкции, хотя бы упомянуть. Ощущение, что сообщение до него не дошло. Альберт отогнал дурные мысли, вышел из блиндажа на улицу. Сейчас обстановка была более-менее спокойной, хлопков и вспышек не было, только толстые клубы дыма поднимались из-за леса и холмов у обоих враждующих сторон. Анкапистанские войска надавили на Махно, но остановились у Брезенских холмов, встретив ожесточённое сопротивление. За холмами Ганктовиц, а этот город враг без боя не сдаст ни за что. Проклятые анархисты вцепились зубами в свою землю, встали на дыбы, обнажили когти. Нужно давить каждый день, измотать, уничтожить, выжечь дотла, превратить Ганктовиц в руины и устремиться на Краков. Появились грузовики, много, все они ехали с фронта, везли раненых – первых пациентов полевого госпиталя. Сибирян остановился у дороги, наблюдая за колонной. Из-под брезента начали выгружать раненых, на это было страшно смотреть: кто без руки, кто без ноги, у кого-то морда от огня обгорела так, что шерсть вся сгорела, обуглив и расплавив кожу, что аж веки заплыли. А как он кричал, ужас, шинель прикипела к коже и каждое прикосновение отдавало дичайшей болью. Бедняга хрипел, умолял его застрелить, но санитар в белом балахоне только бурчал недовольно и вопил на солдат, чтобы аккуратнее клали на носилки и тащили в палату с особо тяжёлыми случаями. Некоторые умерли по дороге, их тела аккуратно складывали на землю у обочины, другой санитар в таком же балахоне бегло осматривал трупы, делал какие-то заметки, снимал жетоны… Но тут Сибирян увидел кое-что, точнее кое-кого. Из-под брезента вытащили и уложили на носилки рыжего пятнистого кота с кудрявыми волосами. Фуражки при нём не было, а серая шинель стала коричневой от крови в районе правого плеча. Кажется, он был без сознания. Альберт узнал своего знакомца Бриллантгруна и побежал навстречу. Подбежав, он увидел, что голову Марка исполосовала ужасная глубокая рана в районе правого глаза, тянущаяся от носа до правого виска. А увидел он потому, что санитар приказал снять грязный бинт, что уже успел почернеть от крови. Вся шерсть справа была в крови, спуталась. Пахло гнильцой и железом. Альберт спросил санитара: — Что с ним? — Не знаю, господин генерал. Наверное, осколочное, повезло ещё, что по касательной прошло, иначе бы осколок прямо в мозг вошёл. Жить будет, но глаз не спасти, это точно. — очень спокойно заявил полевой врач, — Вы уж извините, что не по уставу, но мне работать надо, я пойду. Сибирян молча развернулся и пошёл обратно в блиндаж. «Всё, отвоевался…» — подумал он про себя: «Без глаза тоже жить можно, выкарабкается». Но не успел он отойти и на пару шагов, как нога наступила на что-то шуршащее, опустил голову – там лежало письмо, не запечатанное. Альберт поднял конверт и оглядел: «От: Марка Бриллантгруна, кому: Кристен Бриллантругн, куда: Баден, улица Дня Становления, дом 35, квартира 211». Марки не было, как и печати. «Из кармана выпало что ли?» — шепнул вслух волк. Он не знал, как поступить – отдать письмо санитару сейчас, или забрать с собой в блиндаж, а потом уже отдать Марку, как тот на ноги хотя бы встанет. Однако, в блиндаж не суждено было идти, приближалось время обеда. Высшие звания должны были принимать пищу в первую очередь, за отдельным столом. Сибирян сунул письмо в карман и пошёл к большому брезентовому навесу. Рядом стоял грузовик с полевой кухней. Несколько поваров в заляпанных фартуках мешали в котлах какое-то варево, нарезали хлеб, и какие-то овощи. Стол командирского состава был накрыт белой скатертью, в середине стояла большая тарелка с чёрным хлебом, а на каждом месте уже красовалась миска с обедом. Прозвенели первые склянки, и Альберт уселся за стол, засучив рукава и положив фуражку на колени. Потом пришли остальные: командир расчётов ПВО, главврач госпиталя и другие. Среди остальных Альберт узнал полковника Коммуна, его голова была забинтована и вообще он выглядел не особо важно, шатался – сказывалась контузия. Он сел рядом с генералом и тот тут же поинтересовался: — Полковник Коммун? — А!? — выкрикнул Коммун так, что словил на себе взгляды. — Полковник! Как ваше самочувствие? — уже на порядок громче сказал Альберт. — Виноват, господин генерал, плохо слышу! Контузия, чёрт бы её побрал, до сих пор в ушах звенит. — Ничего, скоро оклемаетесь, всё будет в порядке. Всем приятного аппетита, господа! — получив одобрительные кивки и взаимные пожелания не подавиться, Альберт продолжил расспрашивать комдива, — Что там в части творится? До сих пор проблемы со связью. — Плохо всё, господин генерал! Поутюжили нас знатно, зажигательными закидали, так там всю ночь ещё потом лес горел, только сейчас потухло, кажется. Надо позиции переносить, а то мы теперь там, как на ладони! — кричит Коммун, сильно сжимая ложку в руке. — Я уже отдал распоряжение, к вечеру лагерь свернут, поезжайте пока в Ополи, оклемайтесь, слух восстановите, а потом возвращайтесь – переведу вас на новое место службы. — Да как же это? Я слышал, по дороге на колонны партизаны какие-то нападают, пытаются поставки нарушить. На вас же тоже напали, господин генерал. Не-е-е, я пока тут отсижусь, звон пройдёт и снова в пекло! — Похвально, полковник, отдыхайте пока, но сильно не расслабляйтесь. Альберт до сих пор не приступил к трапезе, он посмотрел в свою тарелку. На обед сегодня была перловая каша с мясом, а рядом лежали криво нарезанные ломтики огурца, сбалансированное питание, мать его. Но жаловаться не на что, горячее, и то хорошо. Запить всё предлагалось крепким растворимым кофе. Обедая, Сибирян вытащил из кармана письмо Бриллантгруна и развернул его. Он понимал, что это некрасиво, но банальное любопытство взяло вверх. Текст был следующего содержания: «Дорогая моя Кристи, пишу тебе из Ополи, там сейчас анкапистанский гарнизон стоит. Подробнее рассказать не могу – военная тайна, сама понимаешь. Уже соскучился по твоим милым бочкам, хотя уехал всего каких-то пару недель назад. Поставили под начало генерала Сибиряна, он не местный, сразу видно, но большего сказать не могу, опять по той же причине. Да и вообще распространяться о планах командования или его членах запрещено. Скажу только, что бросят меня с моей дивизией на передовую, поближе к Ганктовицу. Будем проклятых разномехных бить. От вышестоящих узнал, что к войне они готовы, но мы справимся, Анкапистан не щадит врагов. На всякий случай запасись крупами для Павлика и для себя, чтоб не голодали, и узнай, где в городе расположены бомбоубежища. Я понимаю, что война от вас далеко, но нужно быть готовыми ко всему. Скучаю, хочу снова увидеть тебя и сына как можно скорее. Не прощаюсь, люблю вас. Твой Марк.» «Видимо хотел отправить письмо после первого наступления, но не успел…» — прошептал Альберт, но услышал вопль у себя прямо над ухом: — Говорите громче, господин генерал! Контузия же! — Я не вам, полковник! Мысли вслух. — А-а-а… Виноват, господин генерал! Ничего почти не слышу! — Доедайте и идите уже отдыхать, не отвлекайте меня. — отмахнулся от полковника Сибирян, аккуратно убрав письмо обратно в конверт и положив в карман. Горячая миска этой баланды зашла очень даже хорошо. Когда ты понимаешь, что это может быть последняя трапеза в твоей жизни, то даже чёрствый сухарь с холодной тушёнкой, пропитанной жилками и мерзким замерзшим жиром, будет вкуснее, чем хлебец с чёрной икрой и трюфелями. Да и как было много раз говорено – Альберт никогда не был избалованным комфортом и хорошей жизнью. А сколько раз смерть смотрела ему в глаза – не пересчитать. Поэтому ложка за ложкой отправлялась в рот, и Альберт старался насладиться этим моментом, будто каждый раз и правда последний. Но вот обед закончился, из-под брезентового навеса стали разбредаться солдаты, заниматься своими прежними обязанностями. Сибирян тоже не стал засиживаться и отправился обратно в блиндаж, слушать сводку. Уже на месте он слушал рапорты, узнал, что анкапистанская авиация разбомбила крупное нефтехранилище неподалёку от Ганктовица. Разведка докладывает, что разномехные сейчас активно минируют подступы к городу, роют окопы и противотанковые рвы. Нельзя давать им закрепиться, нужно готовиться к штурму уже сейчас. Сибирян отдал приказ начать добрую артподготовку позиций противника на подступах к Ганктовицу, нужно было выбить оттуда Махновщину буквально за неделю и захватить город, или его руины, это не имело значения. Приказ привели в исполнение за считанные часы, орудия грохотали до позднего вечера, а потом к ним присоединились самоходки «Насхорны», прозванные так за причудливое расположение ВЛД, задранной слегка кверху и отдалённо напоминающей рог носорога. Но уязвимость верхней лобовой детали была весьма обманчива – расположение бронеплит под таким углом давала просто умопомрачительные рикошеты, а с большой дистанции пробить Насхорна в лоб было практически невозможно. Среди классических самоходок были и экземпляры на магнитной подушке. Из-за отсутствия необходимости в гусеницах и трансмиссии её силуэт был ещё ниже и незаметнее. Но опять же, из-за дороговизны конструкции, подобных машин на полях брани было крайне мало. Перемещались на магнитных танках только командиры танковых групп и не без причины, ведь отличная мобильность и проходимость позволяли быстро ретироваться в случае необходимости. И вес не имеет значения, такой танк никогда не увязнет в грязи, не застрянет в снегу и не запутается в крошке из битого кирпича. Выстрелы из орудий Насхорнов выделялись среди остальных, теперь их 120-миллиметровые пушки задавали темп огненной серенаде, а более мелкие орудия аккомпанировали им. Настоящая симфония огня и стали, и смолкать она не будет до тех пор, пока анкапистанские солдаты не ринутся на штурм Ганктовица. Но всё шло не так гладко, как хотелось бы, с левого берега Одера постоянно стали прилетать стервятники, забрасывать бомбами пешие и танковые колонны, где-то постоянно что-то горело, взрывалось, Альберт мог краем глаза видеть это, с их базы открывался хороший обзор на территории и на реку. Молодая война, только ещё новорожденная, пройдёт несколько месяцев, и в брошенных траншеях в 2 слоя будут лежать трупы, уже на поздних стадиях разложения, будут лежать и гнить, ведь их не смогли забрать, передать на родину, или хотя-бы похоронить нормально прямо здесь. А этот запах… Невыносимый смрад – верный спутник поля битвы. А ведь молодые ребята уже лежат… Там… На шоссе и в лесах близ Ганктовица. Госпиталь стремительно полнился, особо тяжёлых перевязывали, обкалывали препаратами и отсылали дальше в тыл, ибо делать им тут уже было нечего. К вечеру снова началась бомбёжка, под закатным ядерным солнцем в небе витали крохотные точки. С передовой докладывали, что Махно всеми силами пытается стабилизовать фронт, перебрасывая войска из гарнизона Ганктовица и даже из далёкого Кракова. Свежая кровь и постоянные обстрелы с фланга сильно затрудняли продвижение вперёд. Закрепиться на Одере тоже не получалось, колонны тут-же накрывал шквал снарядов. Ситуация складывалась не радужная – если не закрепиться на берегу реки, то разномехные, рано или поздно, сами пойдут в контрнаступление, отрезав передовые силы под Ганктовицем от тыла, а те без регулярного снабжения точно долго не протянут. Альберт отчитался в генштаб о положении вещей: — Сообщаю, что боевая подготовка врага оказалась куда существеннее, чем мы предполагали. За прошедшие сутки армия смогла продвинуться лишь на несколько километров вглубь Махновщины, сейчас остановились, окопались, нет сил и возможности двигаться дальше. Требую разрешения задействовать дополнительные танковые и пехотные дивизии для взятия берега Одера, и действовать они должны исключительно с поддержкой бомбардировщиков, иначе потери будут колоссальные. Должен признать, что армия оказалась не в состоянии в кротчайшие сроки отбросить дивизии ВСКМ на восток. Необходимо задействовать ещё больше живой силы и ресурсов для взлома обороны противника и дальнейшего продвижения к Ганктовицу. — Требуем оценку фронта и ваш прогноз на будущее. — пришёл через несколько минут ответ из Фёкстанда. — Если ситуация не изменится, я буду вынужден отозвать дивизии для сохранения личного состава. Чрезвычайно опасное расположение войск противника на Одере грозит нашей передовой полным окружением. Без формирования надёжной обороны вдоль правого берега Одера принимать любые решения, связанные с продвижением войск в сторону Ганктовица и Кракова, считаю крайне рискованными. — К утру будет готов приказ о передачи в ваше распоряжение ещё нескольких дополнительных танковых и пехотных дивизий из Ополи. Приказ будет подписан лично госпожой Корифеем. Уведомляем, что госпожа Корифей требует использовать выделенные средства исключительно для защиты берега. Использование дивизий на своё усмотрение будет расцениваться, как неповиновение высшему руководству. — А был ли рассмотрен мой рапорт, касаемо недавнего происшествия по дороге из Ополи? — ответа на сей вопрос не было довольно долго, но услышанное после заставило Альберта сильно напрячься. — Сообщение доставлено от Корифея ОА Эльзас Пхотт. Генерал Сибирян, сообщаю вам, что рапорт, предоставленный вами днём ранее был рассмотрен лично мною. Решением данного вопроса займутся специальные подразделения Гарде, что прибудут в ваш регион из Фёкстанда уже завтра. Самостоятельно заниматься поиском и поимкой «объектов» строжайше запрещаю, более это не ваша забота. Для защиты конвоев, что будут двигаться в тыл приставляйте хорошую охрану. В бой с противником не вступать, лучшим решением будет немедленное отступление. — Вас понял, госпожа Корифей… — ответил генерал спустя несколько секунд молчания. В трубке повисла тишина, а на лбу под шерстью выступила испарина. Сибирян промокнул лоб платком. Это только первый день, а уже столько проблем. Но приказ есть приказ. Однако странно, что этим делом озаботилась лично Эльзас – видимо действительно всё было даже серьёзнее, чем предполагалось. Прошло ещё несколько дней, и ситуация на фронте стабилизировалась. Свежие дивизии продвигались к реке, но медленно и с потерями. Ганктовиц бомбили почти каждый день, но оставлять город враг всё равно не собирался. Из Фёкстанда докладывали, что Запад быстро среагировал на сложившуюся ситуацию и требовал о встрече на нейтральной территории. В требования входила и остановка военных действий, но Эльзас явно этого не планировала. На четвёртый день разведка доложила, что из Ганктовица эвакуируют население – большие колонны грузовиков уезжали дальше на юго-восток, а кто не хотел ждать очереди, тот бежал из города на своих двоих. В дни эвакуации бомбардировка Ганктовица не прекращалась, и город уже частично лежал в руинах, но продолжал упорно огрызаться. Штурм нельзя было начинать, ибо берег Одера всё ещё оставался проблемной зоной для войск Анкапа. Сибирян несколько раз отправлял запрос в Фёкстанд о переброске армии, предназначенной для штурма города, на защиту реки, и каждый раз получал отказ. С тыла на другой берег Одера постоянно летали бомбардировщики, но армия Махно основательно там осела, посему выбить её оттуда одними лишь бомбардировками не представлялось возможным. Вот и встряли. Потом Альберт узнал, что наконец очнулся Бриллантгрун. Он не собирался бегать за ним, словно заботливая мамочка, но помнил про письмо. Сегодня тяжело раненых, а также пострадавших из командирского состава должны были эвакуировать на самолёте в тыл. За несколько часов до вылета Сибирян наведался в госпиталь, где уже все пропахло спиртом, кровью и хлоркой, вручил Марку письмо и, не сказав ни слова, удалился. По дороге в блиндаж он заметил, как несколько санитаров уговаривали контуженного Коммуна сесть в самолёт, но тот наотрез отказывался, уступая своё место тем, кто действительно нуждался в срочной эвакуации. В итоге от полковника отвязались, и он пошёл дальше по своим делам, слегка шатаясь. Через 2 часа самолёт с ранеными улетел в Ополи. Погода стояла ясная, на улице было очень тепло, почти жарко, солдаты, что дежурили возле зенитных орудий закапывали в землю свои шинели, оставляя маленькое отверстие, а потом клали туда тлеющий фитиль – это они так блох с одежды выживали. С гигиеной на войне не очень, это Альберт по себе знал. Но пусть солдат будет грязный, пусть от него будет разить, как из свиного хлева, но оружие его должно быть в идеальном состоянии, чтоб цевьё из рук не выскальзывало, чтоб в затворной раме грязи не было. Чистый китель твою жизнь не спасёт, а вот чистая винтовка вполне. Бегло осмотревшись вокруг, Сибирян вернулся в блиндаж, потребовал доложить обстановку. Из последней сводки он узнал, что войска Киппа и Велтена увязли в тяжёлых боях под Прагуей, но силы Махновщины в том направлении быстро редеют и вот-вот начнётся битва за город. Если всё действительно так, то разномехные вскоре начнут вывод войск из региона Кракова для защиты центрального направления, ведущего к их столице, к Геброину. Такой был прогноз на ближайшие полтора месяца. Всё складывалось вполне благоприятно, однако никто не знал, что ближе к ночи начнётся ад… Было 11 часов, уже стемнело и прозвучал отбой. Альберт тоже готовился лечь спать, он уже переоделся и расправил кровать, когда с улицы послышались дикие вопли, сообщающие о боевой тревоге. Несколько секунд генерал стоял в ступоре, потом кинулся обуваться и натягивать шинель прямо поверх белой пижамы. Сначала он подумал, что началась бомбардировка, но всё было куда хуже. Это он понял по звукам выстрелов пулемётов. Сибирян выбежал на улицу и увидел, как наспех одевшиеся солдаты и караульные бежали к белым палаткам госпиталя. Грянувшая пулемётная очередь заставила всех разбежаться по укрытиям. Только теперь Альберт понял, что это был латник, и скорее всего он был не один. Похоже они устранили караул на КПП, а теперь вероломно напали на спящий лагерь. И подошли они именно с той стороны, где у артиллерии была слепая зона. Значит они наблюдали, все эти дни наблюдали и разрабатывали план. И прямо сейчас они были в госпитале, внутри палаток, расстреливали беззащитных раненых. Через брезент слышались душераздирающие крики. Несколько латников укрылись у входа в госпиталь, простреливая дорогу из пулемётов, не давая никому высунуться. Ситуация складывалась весьма плачевно: эти мрази расстреливали раненых внутри палаток, а солдаты даже ничего не могли сделать, боясь попасть по своим. Альберту пришлось принять тяжёлое решение. Он приказал зенитчикам развернуть орудие и сделать выстрел по укрытию противника, стараясь не зацепить палатки госпиталя. Те не стали оспаривать приказ, заняли позицию, развернули дуло туда, откуда лились пулемётные очереди: — Одиннадцать часов! Огонь! Прогремел выстрел, через долю секунду взрыв разрывного боеприпаса прогремел буквально в тридцати метрах. Поднялся столб огня и дыма, что с корнем вырвал палатку из земли. Пулемёты перестали грохотать, и бойцы ринулись в бой. С другого конца большой палатки показалось ещё несколько латников. Один стал косить солдат из пулемёта, постоянно меняя позицию, чтобы не попасть под огонь зенитки, а второй отправился в обход. Альберт только и успел заметить, как туша под двести кило со скоростью атлета влетела в одного из солдат с фланга, отбросив его метров на 10. Сибирян успел отбежать за пригорок, пока его не превратили в сито. В латника начали стрелять из винтовок, но пули отскакивали от стального шлема, увязали в бронежилете. Несколько чёрных струек всё же показались из-под складок одежды, но латник, видимо, совершенно не чувствовал боли. Хотя какие там струйки, когда они продолжают сражаться, теряя целые конечности. Латников было не меньше пяти, двоих удалось уничтожить при помощи зенитки, но потери среди живой силы уже исчислялись десятками. Окружив лагерь с нескольких сторон, латники вели ожесточённый бой на подавление. Среди солдат была паника, командиры своими воплями ничего не могли добиться. Тот самый урод, что был ближе всего к Альберту, кинул гранату прямо в расчёт ПВО. Зенитчиков раскидало в разные стороны, и теперь управы на врага не было вовсе. Как в тире, они убивали всех, кого видели, и никто ничего не мог им сделать, прям как в тот раз… Альберт вместе с выжившими спустился в траншеи, надеясь позже сбежать в лес, где их след затеряется. Они бежали в окопе небольшой кучкой, рядом с Сибиряным был Коммун, что держался за кровоточащие уши, скалился от боли и звериной ярости. Один из латников напрыгнул сверху, сбив Альберта с ног. Он упал, попытался отползти, но нутром чувствовал, что к затылку уже приставили пулемёт. Волк было зажмурился, однако спасение снова пришло в распоследний момент. Коммун, что всё это время был сзади, выстрелил несколько раз латнику в затылок из пистолета, заставив выронить оружие. Отвлёкшись от Альберта, ублюдок с разворота пнул полковника ногой в живот. Тот упал, у него спёрло дыхание, всё нутро хотело выйти наружу. Но превозмогая себя, он спускал курок в голову латника до тех пор, пока обойма не опустела. Коммун успел бросить Сибиряну: — Беги, генерал!! Латник подошёл к полковнику и схватил за руку, что держала пистолет, послышался хруст костей и страшные крики. Что было дальше, Альберт уже не видел, он побежал дальше. На сердце ужасно болело, он понимал, что Коммун пожертвовал собой ради него, настоящий солдат… А помимо сердца болела поджелудочная железа, ибо бежал он долго, даже под адреналином каждый метр давался всё тяжелее. В конце концов Альберт свалился на землю от усталости, со рта текла густая слюна. Оружия у него при себе не было, свой пистолет он забыл в блиндаже, ещё когда всё это началось. За пределами траншеи слышались выстрелы – кто-то ещё продолжал сопротивляться. Кажется, Сибирян понимал, что сейчас он встретит свою смерть, ведь он увидел высокую фигуру в стальном шлеме, что двигалась в его сторону. Эх, а ведь сколько раз он обводил смерть вокруг пальца, но она, рано или поздно, приходит за всеми, к кому-то во сне дома, в тёплой постели, а к кому-то вот так… Когда латник заметил Сибиряна, то двинулся в его сторону. Пулемёта при себе у него не было, видимо так и не подобрал. Он уже было побежал в сторону волка, который уже не сопротивлялся, но тут прямо в голову ему прилетел точный выстрел с пригорка над траншеями. Тяжёлая пуля пробила голову латника насквозь, никакой шлем её не мог остановить. Грузную тушу от отдачи отбросило вбок, к краю траншеи. Опустив голову, тело латника сползло вниз и осело на земле, не двигаясь. Не веря своим глазам, Альберт только теперь посмотрел на пригорок – там стояло несколько грозных фигур с каким-то странным оружием. Выглядели они не менее устрашающе, чем латники: имели тёмно-серое, местами болотно-зелёное обмундирование с разгрузкой, под которой скрывался бронежилет, на коленях и плечах металлические пластины, шею закрывали ободки из стали, а на голове каски без вырезов под уши, морды закрывала лицевая броня, напоминающая маску. Маска имела 2 круглых застеклённых выреза под глаза, а ниже, в районе носа с обеих сторон, располагались странные цилиндры, от которых отводились трубки, видимо это были фильтры противогаза, грамотно вмонтированные в шлем. Несколько бойцов остались сидеть на пригорке, в то время как остальные стали спешно спускаться к Альберту. Когда они подошли ближе, то Альберт разглядел их шевроны, помимо стандартной нашивки с лапой, ниже располагалось знамя «okh» с тремя скелетами, одетыми в форму старой гвардии, других опознавательных знаков не было. Один из бойцов отделился от группы и подошёл к Альберту, помог ему подняться, а потом глухо, сквозь маску, произнёс: — Здравия желаю, генерал Сибирян. Слышал, что вы очень жаждали со мной познакомиться. Вот и познакомились… А теперь уходим, времени на застолье за знакомство у нас нет.