Семья?

Пятый терпеть не мог дни рождения. И дело даже не в том, что их приходилось делить с шестью братьями и сестрами — вовсе нет. Просто этот день напоминал о том, что Пятый проклят. Да, именно проклятьем он считал дар жизни. На кой черт ему сдалась вот такая жизнь? Он не спрашивал у других номеров, как они относятся к этому празднику, но был уверен, что точно так же. Да и ждать подарков от Реджинальда не приходилось — для него это был день, когда он заключил выгодную сделку и никак иначе. Пятый не удивился бы, что тот празднует его в одиночестве, закрывшись в кабинете. Реджинальд любил выгодные сделки. Этот день рождения не должен был стать исключением. Да, Пятый наконец-то вернулся домой. И мог признать, что в Апокалипсисе было куда хуже, чем среди тех, кто по случайной ошибке судьбы считался его семьей. Откровенно говоря, Пятый успел соскучиться, но признаться в этом никогда бы не решился, поэтому предпочитал привычно огрызаться. Он так-то пришел спасти этих идиотов, а они едва ли ценили это, так еще и умудрялись обвинять его — это вовсе выводило Пятого из равновесия. Хотелось все бросить к чертям, свалить куда-нибудь в альтернативную реальность, лишь бы не видеть этих раздражающих физиономий, не понимающих всей серьезности проблемы. И какого лешего ему пришла мысль, что их нужно спасать? Вот они его просили? Едва ли… А он, как всегда, решил геройствовать. Как будто ему Апокалипсиса не хватило. Поэтому день рождения Пятый решил встречать в компании текилы и своего занудства. Во всяком случае, ко второму он успел привыкнуть, потому что, кроме Долорес, он был единственным спутником в зимней стуже. — Ты что, решил выпить всю текилу в одиночку? — За барную стойку присел Клаус. — А тебе какое дело? — огрызнулся Пятый, не жаждущий компании. — Ну так-то я тоже люблю выпить, — усмехнулся Клаус, ловко перехватил бутылку и, не спрашивая Пятого, налил себе стопку. — А я хочу делать это в одиночестве. — Знаешь, братец, а это уже алкоголизм. — Клаус опрокинул в себя стопку, а затем налил еще одну. — Думаю, не тебе осуждать меня за этот порок, — парировал Пятый. — Я, как заботливый брат, не хочу, чтобы ты повторял мои ошибки. — Вторая стопка была выпита. — От чего бежал ты? — внезапно спросил Пятый. — От себя — слишком очевидный и банальный ответ? Впервые Пятый увидел Клауса таким серьезным, не пытающимся ерничать и шутить. Настоящим Клаусом, а не спрятанным за постоянными усмешками и несерьезностью. Клаус сросся с этим образом, но откуда он его взял? Кем и когда этот образ был навязан? Пятый никогда не задумывался, каково его семье было тут без него. Ему так нравилось лелеять собственную боль, что он предпочитал не замечать, что у окружающих за эти годы жизнь тоже окончательно сломалась. Не то чтобы они до этого были образцовой семьей, скорее каждый из них просто пытался выжить — хоть как-нибудь. — Как и все мы, — лишь ответил Пятый. А может, стоило иначе? Сплотиться, попытаться не выживать, а жить вопреки всем стараниям Реджинальда. Кто знает, могло ли у них это получиться вместе? Вместе заступиться за Ваню, вместе противостоять отцу, вместе справлять дни рождения. Вдруг тогда бы не было дурацкого Апокалипсиса и леденящего душу одиночества. Пятый не знал, получилось бы у них тогда, но точно был уверен, что стоит попытаться сейчас. — С днем рождения, — сказал Пятый и поднял стопку. Клаус улыбнулся и поднял свою. Пятый потерял слишком многое, но у него появился шанс хотя бы частично это вернуть.