Знак трёх

Стид удобнее откидывается в кресле и переворачивает страницу книги одной рукой, удерживая её на колене. Он не следит за нитью сюжета, скользя взглядом по верхним строчкам несколько раз. Сосредоточившись на другом, он листает страницы достаточно медленно, чтобы его спектакль с чтением не разоблачили. Иззи сидит на полу у его ног, прижавшись лбом к его бедру. Стид осторожно пропускает его волосы сквозь пальцы, размеренно поглаживая его затылок. Каждый из них оберегает безопасную, почти сокровенную тишину, делающую близость между ними интимно личной. Стид морщится, вдохнув слишком глубоко. Его рёбра всё ещё очень болят, разбитая губа сильно саднит, и он воздержался от встречи с зеркалами этим утром, опасаясь смотреть на порез поперёк брови, долго кровоточащий без швов. Эдварду пришлось помочь ему переодеться, и он успел заметить, как неприятно посинела ушибленная кожа на его животе и груди. Ему следовало быть внимательнее, но он оправдывает себя тем, что это был не самый честный бой. В других обстоятельствах он бы мог преуспеть — недели практики рукопашного сражения и владения рапирой давали результат, но Стид никогда не был способен справиться с несколькими противниками одной физической силой. Он пропустил больше ударов, чем мог себе позволить. Ему повезло, что на маленьких торговых судах огнестрельное оружие не заткнуто за пояс каждого члена экипажа. И всё же он потерял бдительность — плохо для пирата, смертельно для пиратского капитана во время рейда, но Пит с Олуванде были рядом, чтобы помочь ему, и это так походило на сплочение, что неожиданный восторг от командной работы удержал Стида в сознании. Он почти гордится успехом этой драки, настолько, насколько можно гордиться доверием к своим подопечным и несерьёзными травмами, вызвавшими уважительное посвистывание на борту Мести. В этот раз его даже не проткнули ножом, и это хороший исход положения. Эдвард сказал ему, что он отлично справился, и помог дойти до каюты, шутя и сдерживая беспокойство. Стид расслабился, дав ему позаботиться о себе, смягчаясь от тревоги в его взгляде, убеждая его аккуратными и твёрдыми прикосновениями, что с ним ничего не случилось и всё в порядке. Эд целовал его открытую ладонь и отводил волосы от его лица, с сожалением поджимая губы при виде его ран. Стид ожидал, что Иззи будет тем, кто разозлится. Они с Эдвардом уделяли много времени его обучению искусству быть пиратом, но Иззи никогда не оставался доволен. Он срывался на крик и выходил из себя, раздражаясь и становясь нетерпимым. Иногда Стиду казалось, что Иззи прикладывает усилие, чтобы не убить его, снова и снова выбивая оружие из его рук, обвиняя его в слабости, несерьёзности и несобранности. Он всё время был в нём разочарован, но никогда не наносил ему травм хуже бледных синяков, и Стид не сразу понял, почему. Каждый их спарринг был заведомо им проигран, и они могли не разговаривать сутками после ссор из-за этого. Но теперь, когда он не оправдал их стараний в настоящем бою, Стид готов был принять справедливое негодование своей необучаемостью, надеясь, что через несколько дней, извинений и завтраков в постель Иззи остынет и продолжит его тренировать. Последнее, чего ему хотелось — устраивать очередную сцену, когда они все так устали. Но, нарушая все предсказуемые механизмы реагирования, помогающие Стиду избегать бурь или капитулировать до того, как разразится скандал, по какой-то причине Иззи не злится. Он не приходит в ярость, не называет его мягкотелым и ни на что не способным, не произносит ни слова за вечер, но это не похоже на осуждающее молчание. Стид не пытается завести разговор, но Иззи подаёт ему воды, когда он просит, а потом молча ложится рядом с ним, когда Стид хлопает по кровати в несмелом приглашении. Эду всегда требуется пояснение, ругаются ли они, когда их общение превращается в несколько невербальных сигналов за день, но в этот раз Стид не знает, какой дать на это ответ. Не после того, как Иззи бесшумно выбирается из постели в середине ночи и не появляется до самого утра. Он перестал возвращаться в свою комнату около месяца назад, и это заново возникшее желание отдалиться Стид принимает на свой счёт. Но спустя неловкое утреннее приветствие, пару чашек чая и несколько часов в успокаивающей тишине, когда Иззи почти дремлет, устроив голову на его бедре и подтянув колени к груди, Стид может сказать, что это не означает ничего плохого, что бы это ни было. Иззи никогда не демонстративен на публике, но даже за запертой дверью их каюты ему трудно выражать привязанность, принимать ласку, разрушать многолетние стены болезненной субординации с Эдвардом, верить, что Стид хочет, чтобы он был здесь, что ему больше не нужно бороться за то, чтобы быть увиденным, ни с кем из них. Они всё ещё много ссорятся — из-за управления кораблём, дисциплины в команде, из-за вещей, в которых, по мнению Иззи, Стид самый великий глупец на свете, из-за страха всё испортить, из-за обиды друг на друга, которую они не могут преодолеть, не так быстро. Это превращает несколько эпизодов в кошмар. Стид приходит в ужас, когда Иззи обвиняет их в том, что он нужен им только для выполнения работы, которую они никогда не могли делать сами, а потом Иззи переживает самый унизительный разговор о влечении и чувствах к проклятому Стиду Боннету, без особых усилий отнявшему у него всё, что он когда-либо имел, занявшему его место, ненавидящему его и почти плачущему, заявляя ему, что он может оставлять их с Эдом наедине, когда Иззи это нужно, раз ему так невыносимо его присутствие. Эдвард никогда не помогает им с этим. Он неожиданно реагирует на крик и напряжение так плохо, что они учатся не повышать при нём голос, но гневное рычание не сказывается лучше. Эд не избавляется от вины перед Иззи — тот не позволяет ему извиняться, не желая когда-либо обсуждать то, через что они провели друг друга, — и Стид не может простить себя за то, как Эдвард вздрагивает во сне и затем не приходит в себя, пока не убедится, что его не оставили снова. Они знают, что извинений не будет достаточно, чтобы помочь, знают, что делят ответственность за все опрометчивые решения, которые привели их к тому, с чем им требуется ежедневно бороться, чтобы в конце концов стать чем-то нормальным и целым. Это даётся им тяжело, иногда невыносимо, очень страшно и больно, и каждый из них хотя бы единожды думал, что станет причиной таких повреждений, которые нельзя исцелить или принять, что он всё усложняет и ему будет лучше уйти до того, как его об этом попросят. Но, как бы ни было нелегко, никто из них не считает, что это ошибка, что им пора прекратить пытаться, что они не заслуживают того, чтобы у них получилось. Потому что иногда, в очень хорошие, особенные дни, они могут быть по-настоящему счастливы. Потому что, видит бог, они не были рождены людьми, которым любовь достаётся без боя, но друг с другом им кажется, что это может быть достижимым, может быть их сокровищем под алым крестом на иссохшейся карте, за которое все они пролили кровь. Потому что, когда Иззи впервые тянется к Стиду, чтобы поцеловать его, он не может унять дрожь. Потому что, когда Эдвард убеждает их, что неистовство адской бури, ломающей мачту и заливающей палубу, не может им навредить, они верят ему больше, чем своим глазам. Потому что долгие годы Стид не представляет, какого это — быть влюблённым, а потом в его сердце находится место сразу для двух бесподобных мужчин. За всё это они готовы платить высокую цену, пока они живы. Иззи немного передвигается, но не меняет позу, когда Эдвард входит в каюту и ласково фыркает, глядя на них с внимательным восторгом. Иззи никогда не стоял на коленях ни перед кем, кроме него самого. Стид держит его у своих ног, не отдав ему ни одного приказа, и поэтому, среди многих прочих причин, Эдвард обожает их обоих. Стид закрывает книгу, тепло улыбаясь, осторожно поднимает руку, чтобы обнять его за шею, когда он подходит ближе и наклоняется, легко касаясь губами его волос. — Мы спустили в трюм и пересчитали всё, что вчера удалось достать. Теперь можно не делать остановку в порту через неделю. Сойдём на первом же острове, который тебе понравится, устроим небольшие каникулы, что скажешь? — Отличная идея, — Стид подставляет шею под невесомые поцелуи, разморённый отдыхом и удовольствием. — Спасибо, что со всем разобрался. — Я же твой второй капитан, это моя работа, — Эд отстраняется, оставив ладонь на его плече, и Стид замечает, как темнеют его глаза, когда он рассматривает все ссадины на его лице. — О, прошу, не говори мне, что моя невероятная красота ко мне уже не вернётся, это будет большой потерей для нас всех, — он жалобно морщится, картинно взмахивая рукой, и Эдвард усмехается в ответ, отпуская вспыхнувшую тревогу. — Насколько плохо это выглядит? Будь со мной честен, я выдержу. — Я думаю, это будет выглядеть очень горячо, когда заживёт, — Эд понижает голос до мурлычущего шёпота и медленно целует его в уголок губ, как можно дальше от раны с другой стороны. — Никто в Карибском море не мог устоять перед тобой раньше, но этот шрам на брови превратит тебя в чёртову сирену для моряков, помяни моё слово. Стид весело цокает языком, притворяясь возмущённым. — Ну это уже просто неприличная лесть! — Всегда к твоим услугам, — Эдвард подтаскивает один из стульев у стола, чтобы сесть напротив. — Как у вас тут… дела? — Похоже на небольшой кризис, — Стид аккуратно разглаживает отрастающие волосы их первого помощника, нежно зачёсывая их назад. — Так мило, что он волнуется за тебя. — Отвалите вы оба, — Иззи слабо ворчит и поднимает голову, чтобы взглянуть на Стида, потирающего рёбра, болящие от приступа смеха. Он знает, что там, с левой стороны, под его широкой ладонью, есть маленький знак, связавший их всех. Стид был самым капризным ребёнком, выпрашивая его у них, но Иззи не предполагал, что сможет поделиться этим без зависти. Это всегда принадлежало только Эдварду и ему, но никто из них не был против переиначить детали прошлого. Стид умел придавать значение бессмысленным вещам. Иззи ненавидит его за это. Ненавидит, что теперь его желудок скручивает в два раза сильнее, когда он теряет из виду кого-то из них на чужом судне. Эдвард всегда был со смертью в сговоре, и удача долгие годы ему благоволила, покрывая шрамами его тело, но оставляя в живых после всех его безрассудств. Иззи привык просыпаться с мыслью, что каждый их день может стать последним, по вине Чёрной Бороды или случайно, и он научился не сожалеть и сражаться грязно, защищая своего капитана, чтобы умереть за него или вместе с ним и не знать ничего о мире, в котором нет Эдварда Тича. Но Стид оказался худшим безумцем, чем Эд когда-либо был. Он построил корабль и назвался пиратом, не умея сжимать кулаки и желать людям зла. Он никогда не держал в руках настоящую шпагу и был самым доверчивым ослом из всех, кого Иззи довелось встретить. Любой его шаг был потенциальным самоубийством, но вместо того, чтобы стать незаметным, он спутался с легендарным пиратом и сделал всё, чтобы Иззи хотелось свернуть ему шею каждый грёбаный раз, когда он открывает рот. Он был отвратительно гордым и самовлюблённым, он понятия не имел, как быть моряком и что ему делать с бездарной командой. Иззи испытывал наслаждение, пришпилив его к мачте, как надоедливого мотылька. И теперь он не может представить, что с ними будет, если Стид неизбежно исчезнет. Эдвард наблюдает за ним с проницательным интересом. Ему слишком знаком этот взгляд — нечто вроде «не могу поверить, что зависим от благополучия джентльмена в чулках». Эд удивлён, как неплохо Иззи с этим справляется, но в конце концов это был долгий путь. У них вдвоём всё было иначе. — Я должен был быть там, — Иззи говорит едва слышно и послушно следует за прикосновением подушечек пальцев к его щеке, чтобы удержать его дольше. — Это не твоя вина. Ты не обязан оберегать меня, это я должен заботиться о тебе, — Стид чуть надавливает на его подбородок, заставляя не отводить глаза. — Ничего страшного не произошло. — Но могло бы, — Иззи упрямо качает головой, снова прижимаясь лбом к его колену, чтобы не смотреть ни на кого из них. — Было проще, когда мне было насрать на твою жизнь. — Знаю. Эдвард встаёт, чтобы пересесть на подлокотник кресла рядом со Стидом, и Иззи выгибает спину, несмело надеясь получить от него внимание. Что-то никогда не меняется. Когда Эдвард опускает ладонь без перчатки на основание его шеи, Иззи тянет руку, чтобы накрыть её сверху. — Никто из вас двоих не смеет умирать раньше меня. Эд тихо вздыхает, зная, что они лишены привилегии таких обещаний. — Мы будем в порядке, дорогой, — мягко произносит Стид, приобняв Иззи за плечи, и поднимает на Эдварда взгляд, полный печали.

***

Два месяца назад. — Так что это должно было означать? — Вроде как… Полярная звезда, — Эдвард задумчиво крутит запястьем, поворачивая к свету крошечную поблекшую звёздочку на внутренней стороне его предплечья. — Если ты не перестанешь вертеться, это вообще ни на что не будет похоже, — Иззи раздражённо хлопает Стида по груди, сидя у него на коленях, сжимая в руке иголку с чернилами. — Это интересно… И почему вы решили, что она подойдёт для вас обоих? — Это не чёртовы обручальные кольца, Боннет, это просто татуировки, им не нужен смысл, — бормочет Иззи, сосредоточенный на рисунке. Его бёдра раздвинуты вокруг бёдер Стида, и тот старается не задеть его руками, чтобы не нарушать его пространство ещё больше. Эдварда это никогда не заботило, поэтому Иззи почти не шипит на него, когда он лениво поглаживает его тазовую косточку сквозь плотные брюки, развалившись около них, получая удовольствие от происходящего. — Но это не так, у вас был замысел, когда вы делали их, — возражает Стид, немного морщась, когда иголка проникает под его кожу. — Это как… метка, как символ. Что-то, что даёт вам знать, что вы не теряете связь, что бы с вами ни происходило. Иззи останавливается и на мгновение неуверенный взгляд Эдварда достаёт его. Долгое время никто из них больше не думал, что они всё ещё близки, и старые рисунки на теле не могли ничего исправить. У Эдварда было много татуировок, и эта звезда скрылась среди них, маленькая и выцветающая. Иззи носил свою прямо на лице, и все знали, чьё это клеймо и кому он принадлежит. — Что ж, хотите вы или нет, теперь у этого должен быть смысл, — настаивает Стид, не получив ответа. — Это моя первая татуировка, и я решил сделать её, потому что мы… Потому что всё, что мы сейчас переживаем, важно для меня. Я не хочу потерять это. Эдвард целует тыльную сторону его ладони, и улыбается шире, когда Иззи дёргает уголком губ, наклонившись так, чтобы Стид не мог этого видеть. — Тогда скажи нам, что это, по-твоему, такое. — Я… размышлял о созвездии, может быть? Это красиво. В звёздах много романтики. Можно представить, что тонкие линии соединяют самые близкие из них, как на карте. Они так прочно связаны, что никогда не отдалятся друг от друга. — Трёх звезд слишком мало для созвездия, — вмешивается Иззи. — Кто, чёрт возьми, учил тебя навигации? — В Поясе Ориона три звезды, — замечает Эдвард, немного подумав. — Да, но это только часть созвездия, и к тому же… — Иззи собирается привести все свои аргументы для полного опровержения, но у Стида уже загораются глаза, и это никогда не заканчивается в его пользу. — Три звезды, расположенные в ряд и сияющие одинаково ярко! Это идеально! — Их называют Тремя Королями в доках. Достаточно вызывающе, кто я такой, чтобы не согласиться, — Эдвард ухмыляется, и Иззи вздыхает, уступая им обоим. — Ладно, но ты не расскажешь об этом никому из болванов в твоей команде. — Конечно нет, — серьёзно отзывается Стид и всё-таки опускает ладонь на его бедро. — Это только между нами. Но ты прав, это совсем не обручальные кольца. Когда я подарю тебе что-то со смыслом обручального кольца, что, скорее всего, окажется обручальным кольцом, у тебя не будет повода сомневаться в том, что это такое, я обещаю. — Боже, просто заткнись! — огрызается Иззи, чувствуя, как его шея и щёки становятся горячими. Эдвард громко смеётся, запрокинув голову. Тонкие красные нити незаметно соединяют их, как мягкие лучи соединяют в созвездия одинокие звёзды, нанизанные на полотно небесного купола. Эта связь невообразима, и нет летописца, заставшего её рождение, нет рассказчика её истории, есть только первопричина, объединившая звёзды и с ними сорвавшаяся на землю в поисках душ, ярких и сильных рядом друг с другом, как скопление искр высоко над их взорами. Иногда трёх для созвездия вполне достаточно.