Reach out

(Ask the mountains — Vangelis) Сладкие неизвестные грезы туманили замученный разум Миль. Ей чудилось, что она гуляет по большим садам, трогает кусты роз, наклоняется к маленьким светлячкам. Тепло, полумрак, ароматы цветов…. Когда она успела убежать от своих страхов, которые пожирали её изнутри, пока она находилась в особняке? Они все время норовили вырваться наружу, и однажды им это удалось. Она бы это не одобрила. Миль была зависима от её одобрения, и хотя она никогда ее не осуждала, леди чувствовала, что обязана всегда оставаться на высоте. Знакомая тонкая рука ложится на плечо. Они часто встречались во снах. Только во снах им и было суждено теперь встречаться. Как давно они виделись наяву. Какой теперь нереальной кажется эта встреча. Реальной кажется сейчас. Её самая большая любовь. Её самая храбрая, самая пленительная. У сердца выросли крылья. Оно, словно маленький колибри, билось в клетке выпирающих рёбер. — Я ждала, что ты, наконец, придёшь. — Ты встревожена. — Да…. Шёпот? Крик? Она не знает. Она сейчас бесконечно счастлива. Даст ли вселенная им возможность встретиться наяву? Пальцы дрожат. Они хватаются за горячие родные ладони, за тонкий стан, за карамельные пряди. — Не бросай меня… — Я вернусь, когда придёт время. — Я не хочу, чтобы ты уходила! Изящное женские тело повисает в любимых нежных руках. Они держат её крепко, не давая возможности упасть. — Ты сильная женщина, фон Кауфман. Справишься. *** Миль сжимается нагретой постели. Не своей. Она слепо проводит рукой рядом с собой, ища кого-то. Кого? Пальцы натыкаются на чей-то локоть. Сильная, но нежная рука. Миль, не открывая глаз, сцепляет пальцы. Мужчина отвечает лаской: гладит костяшки пальцев, подимает замочек из рук чуть выше и прикасается губами. Реальность никак не собирается в кучу в отравленном сознании леди. Почему Берт остался с ней? И отчего сейчас так легко и хорошо, если вчера было так отвратительно…. — Как ты? — шепчет он. Миль вдруг понимает, что она лежит к нему слишком близко. Странное чувство легкости и отсутствия любых запретов заполняют сознание искрами и легким дымом. — Странно, — смеётся она. Слишком хорошо… Она чувствует, как мужчина улыбается. — Снотворное и легкое успокоительное. Тебе было это нужно. Горячие нежные пальцы скользят вдоль запястья леди, мягко поглаживая. Искры перед глазами усиливаются. Миль сжимается и нечаянно утыкается носом в плечо Берта. Мужчина тихо смеётся. — Прости…. — шепчет Миль с глупой улыбкой. Она, приложив усилия, разлепляет веки. Лениво поднимается и присаживается на кровати, вглядываясь в прохладный пейзаж за окном. Порывшись в карманах брюк, достаёт портсигар, но обнаруживает, что он пустой. Берт садится рядом и протягивает леди свой. — Держи. Металл приятно холодит кожу. Мужчина достаёт зажигалку, притягивает её Миль и молча отходит открыть окно. Свежий холодный воздух проникает меж растрепанных от сумбурного сна каштановых прядей. В обществе Берта Миль отчего-то чувствовала себя невероятно спокойно. Она все никак не могла отделаться от мысли, что он напоминал ей Френка…. Она горько усмехается от этой мысли, делая маленькую нервную затяжку. — Прости, я должна тебе об этом сказать…. Мужчина присаживается на край кровати, вглядываясь в потерянные глаза леди. — Что такое? — Ты слишком….напоминаешь мне моего покойного мужа. Мне кажется нечестным, что я питаю к тебе нежные чувства по этой причине… Берт лукаво улыбается, опустив глаза в пол. — Почему нечестным? — Потому что….ведь это не твоя заслуга…это просто мои загоны. А ты сделал для меня много того, за что тебе действительно можно быть благодарной. Он медленно кивает, внимательно разглядывая её лицо. — Не хочу задавать этот вопрос, но….как ты после вчерашнего? Она резко становится серьёзной, снова затягивается. — Поговорю с Жозефиной. Быть может, я чего-то не знаю…. — Эмиль… — он касается её поджатых коленей. — Ты можешь злиться. Ничего страшного этом нет. — Я не хочу злиться на них, Берт, — устало выдыхает девушка. — Сейчас запутались все, я не имею права их винить ни в чем. — Ты права. — властные пальцы забирают из рук Миль сигарету, мягкие губы с четким контуром касаются её краешка, вбирая в себя дым. — Мне нравится твоя власть над ситуацией, над самой собой, — тихо говорит мужчина, вглядываясь в картину, покосившуюся от резкого порыва ветра. — Полагаю, есть «но»? — Есть. Запираешь в себе эмоции и не даёшь себе никакой воли. Это тебя разрушает. Леди забирает сигарету и делает последнюю затяжку. — Быть может, это нечестно, что я так в тебе копаюсь, но…. — Я тоже в себе копаюсь, Берт. — она едва касается его руки дрожащими холодными пальцами. — И пришла к тем же выводам, только…не знаю, что с этим всем теперь делать. Мужчина чуть придвигается ближе. Он протягивает руку к Миль, ожидая сопротивления. Его не следует. Берт осторожно касается пальцами ключицы леди, прислоняет горячую ладонь к месту, где колотится маленькое разбитое сердце. — Слушай. — шепчет он, лукаво улыбаясь. — Оно тебе все расскажет. Вторя уверенным движениями мужчины, Миль кладёт ладонь к себе на сердце, считая дрожащие торопливые удары. Женская щека касается мужского плеча. — Оно говорит, что я люблю их сильнее, чем осуждаю за содеянное. — Верно… — Спасибо, — прошептали бледные губы, пробуждая случайным прикосновением волну мурашек. — Не за что, Эмиль. (Te Lo Dije — Harold Lopes Nussa) В коридоре стоял шум и шорох. Скрипел пол, дергалась дверная ручка, все звали… Звали Лиама выходить из запертой комнаты. Все звуки резко слились в единую какофонию, от которой у Миль начала болеть голова. Стук каблуков в коридоре заставил всех замереть и замолкнуть. Ни следа того, что она вчера сдалась: безупречный макияж, чистый костюм с иголочки и опасно спокойное выражение лица. Подойдя к двери, леди оглядела всех и сдержанно улыбнулась. Её взгляд остановился на Жозефине, сжавшейся под натиском собственной совести. Жозефине казалось, Эмилия заглянула к ней в самую душу. В самую суть… Она видит все и все-все знает…. — Ты…. — тонкий пальчик излишне мягким движением уткнулся в грудь испуганной женщины. — Идёшь со мной. Жозефина покорно закивала и проследовала за леди, слегка сгорбившись. Ей было не страшно — вовсе нет, Миль ни причинит ей вреда. Раз Жозефина до сих пор жива после того, что вчера сделала… Больше всего на свете Жозефине было совестно. Особенно перед Эмилией…. Вчера она вовсе об этом не думала, но сейчас…. Огромная волна чувств обрушилась на хрупкие плечи. Как она могла это сделать? И насколько же это низко по отношению к Миль… Бедная девочка не заслужила… Девочка захлопнула дверь. Пришпиленная этим звуком, Жозефина шлепнулась на кровать. Эмилия вальяжно прошла до стола, развернула табурет и присела, опустив локти на край стола. — Ну рассказывай, моя дама в беде: в какую беду ты вчера попала? Рука Миль потянулась к чашке с остывшим кофе. Она лениво поболтала его и, не долго думая, взяла бутылку коньяка, чтобы влить пару капель. Пальцы Жозефины вцепились в покрывало. — Что, не хочешь? Все ещё не поднимая на неё глаз, Миль размешала коньяк в напитке и облизнула ложечку. Её болезненная сдержанность сейчас очень напоминала Роба, когда он злился. Злился, но молчал. Эмилия снисходительно усмехнулась. — Ну тогда так…. Вчера я видела самую кульминацию. Вы кувыркались в твоей постели и явно особенно наслаждались процессом. Это все, что мне следует знать? — Нет! — она вскочила, нервно теребя краешек помятого платья. — Нет, все….все было совсем не так! — А как? — с прежним ехидством спросила Миль. Жозефина застыла. Она не знала, как ей вести себя. Говорить ли правду? О нет, она не может так подставить Лиама… Что за жертвенная натура была у нее, раз женщине все время хотелось прикрыть кого-то собой? Зачем делать себя виноватой, если виноват-то он? От любви? От слишком большой любви. Какая переросла вчерашним вечером в страсть. Подумать только, в страсть с ее же стороны… Все было не так. А как же тогда? — Давай я помогу тебе вспомнить? — предложила Эмилия, делая маленький глоток. — Итак, вчерашним вечером Лиам… Жозефина вздохнула, пряча лицо в ладони. Она вновь опустилась на кровать, но в этот раз медленно и спокойно. — Нет, мальчишка ни в чем не виноват….ему было плохо и…. — Да ну? — Он правда ничего…. — Я просто прошу! — тихий до этого голос Миль вдруг громко и звонко заткнул Жозефину. — Просто прошу тебя быть честной. Неужели это так сложно? — Нет… Нет, не сложно… — опустила она голову, пряча взгляд. — Но и ты меня пойми… — Да я пытаюсь! — вспылила Миль, отставив чашку. — Я не стану тебя обвинять, я просто… Волнуюсь о тебе… Жозефина удивлённо подняла глаза. Женщина не верила своим ушам. Она не обвиняет её, а наоборот….волнуется? Миль, казалось, вообще злится на саму себя. Но почему? Чем она вообще виновата? Леди устало опустила голову, утыкаясь носом в свои ладони. — Просто скажи все как есть и мы закончим с этим. В голове Эмилии затягивался плотный ураган мыслей, который заставлял ее попытки сохранять выдержку из раза в раз не венчаться успехом. Она вновь и вновь неосознанно прокручивала в голове вчерашний вечер. Пальцы сжали ткань брюк, на острых скулах проступила более глубокая тень. Леди выглядела страшно бледной. — У него был скальпель и…. — ей не хватало воздуха, чтобы говорить ровнее, — И он прижал его к моему горлу. Мне было страшно, но в то же время…. Жозефина залилась краской. Все стало понятно. Нет, Эмилия не ошибалась. Греховный огонь был настоящим. Жозефина запуталась, перенервничала….и решила оседлать своего младшего брата. Сюжет для очередного гениального романа… — В то же время…. Она подбирала слова, которые уже не были нужны. Миль подошла вплотную, приподняла подбородок Жозефины тонким пальчиком. — Упивалась моим мальчиком…. — тихо сказала она, вглядываясь в васильковые поблекшие глаза. Такие горькие злые слова, сказанные так снисходительно спокойно. — Ему было плохо… Он…просил о помощи, а я… — Не смогла отказать? Или не хотела? Не могла. А потом и не хотела. У Лиама был не только скальпель. В его руке была бутылка виски. В горле сушило, кружилась голова. Жозефине было необходимо расслабиться, чтобы помочь ему. Чтобы помочь себе окончательно не сойти с ума от страха. Она выхватила бутылку, припала к горлышку лихорадочно, словно ища воздух в крепком алкоголе. Сделав пару глотков, женщина почувствовала, что ей стало легче. Мысли словно обволокла ватная пленка, перед глазами встала мутная поволока. Пьяная, она уже не чувствовала, что хочет бежать. «Алкоголь — не оправдание, она могла бы и не пить….» Миль осеклась в своих мыслях. А её драгоценный Лиам мог бы не приставать к старшей сестре. Жозефина молодец, что получила удовольствие в этом. — Вот оно что… — тихо сказала Миль. Все ещё держа женщину за подбородок, леди вглядывалась в её глаза. Бедная, израненная. Никому нельзя жить в таком хаосе. Жозефина старалась казаться стойкой, казаться сильной и безразличной. Раньше старалась. Раньше, когда ей ничего не угрожало. Страх заставил обнажить ее напуганную и нежную душу, какую резали столь часто и безжалостно. Тогда Жозефине хотелось напиться до беспамятства. Напиться так, чтобы не помнить, чтобы не чувствовать. Пусть делает что хочет, главное, чтобы было не больно. Прикусив губу, Жозефина постаралась отвести глаза. Смотреть на леди было невыносимо. Женщину сжигал стыд, он словно плавил кожу в тех местах, к каким касались вчерашним вечером его пальцы. — Ты меня боишься? — шёпотом спросила леди, проводя пальцем по скуле женщины. — Нет, твой гнев был бы праведным, и… — Я спросила не это, — оборвала ее Эмилия. — Ты…меня…боишься? Миль злилась на неё. Ещё сильнее — на Лиама. А сильнее всего — на саму себя. Это она недостаточно сильно затянула веревки, она не уследила за мальчишкой, она виновата, что он сбежал и сделал то, что сделал. Жозефина замерла. И что она ответит? Ей казалось, выведи она леди из себя, Эмилия сдавит ее шею руками и просто задушит. Она не хотела бояться Миль, но волна страха подкатывала к горлу, когда она смотрела девушке в глаза. В них плескалась злость, какая, женщине казалось, сейчас обрушится на нее. Она не боялась Эмилию, она боялась того, что Эмилия с ней сделает в отместку за порочную связь с Лиамом. Ведь между ними было все так хорошо. Лиам был счастлив рядом с Миль, а теперь… Она их поссорила? Или не она? Жозефина готова была взять всю вину на себя, только бы между ее братом и леди вновь воцарилась гармония. Вновь в ней проснулась ее жертвенная натура, какая, не заботясь о себе, бросалась в пекло лишь бы его потушить. Похоже, этот огонь наконец по-настоящему ее обжёг. Обжёг теми чувствами, что она невольно испытала, теми прикосновениями, что ей дарили, и дарила она сама. Тогда Жозефина думала не о Миль. Она думала, как бы дожить до утра, не умерев о страха. А после страх уступил удовольствию, какому пьяный мозг и податливое тело не могли противиться. — Вижу, что боишься… Эмилия отняла руку от женской щеки и отстранилась. Впервые её внимательность и участливость никак не помогали ситуации. Сейчас она слишком злилась, чтобы жалеть Жозефину. Эмиль резко отошла, одним глотком допила кофе и покрутив хрустальную чашечку на пальце, с натянутой улыбкой сказала: — Разговор окончен! Чашечка с треском разбилась о начищенный паркет. Эмилия прошла по осколкам ровной умеренной походкой и, не оборачиваясь, вышла из комнаты. Жозефина выдохнула. Тяжёлый груз давил ей на сердце. Она чувствовала, что Миль ещё зла, что разговор далеко не окончен. Теперь женщина почувствовала, что единственная опора ушла из-под ее ног. Миль, которая была к ней так добра, так внимательна, теперь ее презирает. И справедливо. Жозефина ощутила себя опустошенной. Поднявшись с постели, она подошла к двери прижалась к ней ухом. Женщине не хотелось пересечься с Миль. Не услышав в коридоре шагов, она вышла, смотря себе под ноги. (Octagon— ibi) — А я уж думал, совсем не выйдешь. Жозефина испуганно прижалась к стене, затаив дыхание. От неожиданности подкосились колени и сердце ухнуло вниз. Мужчина робко приблизился, протягивая ей руку. — Я не хотел тебя напугать, прости…. — Ничего, — прошептала она, переводя дыхание, — Все в порядке. Мужские ладони соприкоснулись с женскими в мягкой трепетной ласке. — В следующий раз буду громко топать, проходя мимо твоей комнаты, — тихо рассмеялся Роб. — А то можно подумать, ты занимаешься там чем-то запрещённым. —Чем-то… запрещённым… — повторила она, заливаясь краской. Ведь именно в своей собственной комнате она и… Занялась запрещённой любовью со своим младшим братом. И Роб об этом знал. Все они знали. Казалось, взгляд Роба прожигает в её лице дыру, какая обугливается и больно щиплет по краям. Женщина прикусила губу. Роб почувствовал, как похолодела ее рука. Мужчине захотелось согреть ее ладони, покрепче обнять сердце, чтобы оно наконец стало таять. Он чуть приблизился, взволнованно касаясь её плеч, притянул к себе. — Я тебя не виню, — тихо сказал Роб, уткнувшись носом в макушку Жозефины. Она прильнула к нему в ответ, отчаянно желая, наконец, почувствовать себя в безопасности. — То, что я сделала… Это ужасно… — Нет… Вовсе нет. У тебя не было выбора. Женщина тихо всхлипнула, цепляясь дрожащими пальцами за плотную ткань мужского пиджака. Роб почувствовал облегчение. Ему согрела сердце мысль о том, что Жозефина ему доверилась. Хотя бы чуть-чуть. Она уже не пугалась, не бежала от него в страхе. Живя в страхе, первых кошмаров уже не боишься. — Мне… так стыдно… — сказала она, уткнувшись носом в плечо мужчины. — Я слишком слабая, чтобы постоять за себя… И чтобы совладать с собой. Почему-то Жозефина почувствовала, что именно сейчас настало время ему поверить. Она запуталась. Она не могла быть одна. Слишком слабая, чтобы нести свой же груз на плечах. А ведь как она хотела казаться сильной. Роб почему-то невольно подумал о Миль. Он никогда не сравнивал этих прекрасных женщин, но сейчас… сейчас он вдруг осознал, насколько они были разными. И насколько обе ему нравились. Жозефина — такая чопорная и холодная, но нежная, как замёрзшая кошка, которая льнет к тёплым рукам. Миль — честная, стойкая, снисходительная и добрая ко всем, но только до той поры, пока добры к ней — в противном случае провинившихся ждёт сущий кошмар. Жозефина была для него его маленькой травмированной девочкой. Он….не признавал того, что всегда ее любил и всегда считал своим долгом ее защищать. И винил себя, когда не получалось. Жозефина честно просила защиты. Эмилия не просила её никогда. Она, казалось, вообще не допускала того, что может с чем-то не справиться. Но вчера опора ушла из-под её ног и Роб жалел, что в эту секунду оказался не рядом. Да, ведь он оказался в спальне, где его дорогая Жозефина млела в объятиях собственного брата… Роб не испытал злости. Даже наоборот: зрелище его заворожило, он подумал, что было бы неплохо присоединиться… Он видел её такой красивой, такой женственной в полумраке. Волосы, рассыпанные по подушкам, стройные ноги, обвившие талию Лиама, прикушенная губа… Их порочный дуэт был так красив, так прекрасен… Невозможно было отвести глаза. Роб видел, как счастливы были они оба, сгорая в греховном огне желания, как хорошо им было вдвоем. Роб позавидовал, что не может растаять, не может быть сожжён их же руками. Робу уже не казалось, что нужна ему была лишь она одна. Тем вечером, пока Берт и Миль стояли на балконе, он завороженно смотрел за двумя танцующими в огненном вихре грешниками. Роб гладил ее по спине, качая вперёд-назад. Его бедная сломанная женщина, как же ей необходима помощь. Необходима, чтобы вновь стать той, какая заставляла его смущаться, от взглядов которой он всегда краснел, а после проклинал себя за слабость перед её колдовскими чарами. Жозефина казалась ведьмой, Но сейчас ведьме самой нужен был рыцарь. Не чтобы заколдовать его, чтобы просить его защиты. Но был ли Роб достойным рыцарем, или… — Роб, — вдруг произнесла Жозефина севшим голосом. Она посмотрела в лицо мужчины с решимостью, словно к чему-то готовилась, собиралась с мыслями, чтобы сделать что-то важное. Роб ждал. Было важно показать ей, что он уважает ее чувства, какие в порыве бредового опьянения так бессердечно растоптал. Невольно детективу захотелось выругаться. Слишком, черт возьми, часто. Казалось, она становилась жертвой каждого, кого брала в своей дурманящий плен пыльца. Его Жозефина невольно была желанна всеми. Как мерзко было думать о том, что такая холодная и расчётливая женщина сломалась под натиском физической жестокости. И он положил этому начало. Он был вторым после тени в подворотне, кто начал медленно при жизни хоронить ее. Сначала честь, а потом веру. Веру в него, веру в людей. Веру в то, что жизнь может подарить ей что-то кроме синяков и рыданий. Может, но Жозефина не может взять. Ей протягивают, а она отталкивает, ведь боится, что в руках ей принесли очередную ментальную и физическую травму. Насколько надо быть потрёпанной жизнью, чтобы так сторониться своего шанса на счастье? — Выпьешь чаю со мной? — наконец решилась спросить Жозефина. Она тут же опустила глаза в пол, словно предложила что-то постыдное. Может, так оно и было. Сама она теперь была блудницей, грешницей, какую оставил на смятых простынях младший брат. Пьяную и помнющую лишь сковавшвий ее ужас и запах виски, что застелил сознания до забытья. Жозефина хотела бы забыться так, чтобы никогда больше не вспомнить. Не вспомнить ни боли, ни тени, ни позорно приятных поцелуев, что оставляли на её шее родные губы. Почти как у нее. Они так хорошо, как по трафарету, сплетались в пьяных поцелуях. По-настоящему ни одному из них не нужных. Лишь потом Жозефина поняла, как было ей хорошо. Но было это неправильно. Ее отогрели прежде, чем использовать, вот и вся причина. Но какой же властвующей над ее разумом была эта причина, какой она была сводящей с ума. — Конечно, — Роб хотел кинуться и расцеловать ее, услышав такое предложение. Как же рад он был второму шансу. Жозефина пытается перешагнуть через себя, пытается поверить ему вновь. На кухне мужчина даже отодвинул для нее стул, а затем задвинул обратно. Ему хотелось быть как можно внимательнее и тактичнее, чтобы не порвалась та связь, что начала вновь строится. Сколько же раз она рвалась, сколько… И сколько раз он сам был тому причиной. Похоже, настало время откровенного разговора. Жозефина задумалась. Она пошла к нему навстречу, но что ей делать дальше? Как вести себя, как дать понять, что она боится, но очень старается поверить ему? Уткнув нос в свою чашку, женщина мучительно долго молчала. Тишина напрягала, давила на уши. Но внезапно ее разрезал стук ложки о дно чашки. Роб размешивая сахар, но вдруг ему пришла идея, какая могла бы помочь ему разбавить образовавшееся напряжение. Детектив вдруг стал задавать ритм, стуча ложкой о стенки и края. Какая-то мелодия из начала столетия, какая раньше невольно заседала в голове, и от нее нельзя были избавиться. Отстукивая ее, Роб надеялся, что Жозефина узнает… — Ты фальшивишь, — вдруг сказала она, отставляя свою чашку в сторону. По её лицу нельзя было понять, веселит ли ее его внезапная проделка или нет. Вдруг женщина взяла в руки ещё одну ложку и принялась стучать ее ручкой об край стола. Ритм вышел куда как чётче, чем изобразил детектив. — У тебя все-таки нет музыкального слуха, давай это признаем. — Ну нет, тут мы ещё поборемся, — возразил детектив. Он словно обращался не к самой Жозефине, не о совсем неумении слышать ритм он говорил. Он словно уверял ее сердце в том, что он ещё не сдался, ещё поборется и обязательно войдёт из этой борьбы победителем. Лишь дайте время, он заберёт свой главный приз. — Не надо, — махнула рукой Жозефина, поднимая на мужчину глаза. Она сплела пальцы перед собой, тяжело выдыхая. — Прости меня, Роб. Я так запуталась, мне так страшно… Помоги мне, я хочу перестать бояться. Хочу зарыть топор войны между нами. Так дальше жить нельзя. — Ты права, — кивнул детектив, подвигаясь ближе. Он поздно подумал о том, что к ней, возможно, не стоит приближаться так скоро, она ещё не готова подпускать к себе кого-то, но уже было поздно. И, кажется, Жозефина не возражала. Внутри она сжалась от подступившей паники, но снаружи сохранила спокойствие. Даже сама повернулась к нему. — Почему ты не отвечал мне, Роб? — спросила она почти шепотом. — Я так часто писала, а ты молчал. Все же почти наладилось, почему мы не можем жить без разногласий? Роб поразился тому, с каким искренним недоумением она спрашивала. Она правда не знала, и винить ее тут было нельзя. Роб винил себя. Лишь себя одного в том, что так глупо поступил, оперевшись на свою гордость, а не здравый рассудок. Они с Жозефиной почти помирились перед войной. Его забирали на фронт, а она клялась писать ему, ведь искренне переживала о своем передруге-недовозлюбленном. Назвать вслух то, кем они друг другу были, не решался никто. И она писала. А он отвечал. Немногословно Роб отписывался ей о том, как проходят его будни, не особо рассчитывая на то, что женщине было интересно читать про автоматы и убитых немцов. Но она спрашивала, а он не имел права молчать. Ведь знал, как нежно на самом деле сердце Жозефины, и ка оно болит за каждого, кого она любит. Роб не думал, что она любит его, но все же ее покой сохранить хотелось. Оттого он после и перестал писать. — Мне было стыдно, — честно ответил Роб, вперив взгляд в свои руки. — Я боялся, Жозефина. Я очень боялся быть отвергнутым. Потому решил отвергнуть сам. Решил, что ни к чему Жозефине знать, что он стал калекой. Пуля пронзила его плечо. Роб не дослужил, ведь банально не мог держать в руке автомат. Он чувствовал, что проиграл. Попасть в госпиталь для него было позорнее смерти, он считал себя хуже дезертира. Такая ерунда, небольшой кусочек свинца, а как он может подломить человека. И даже не одного. Ей не нужен калека. Роб решил так. Решил за нее, ведь слишком живо представлял, как Жозефина ужасается, видя его с ампутированной рукой. В свое время Роб насмотрелся на тяжело раненых, потому считал, что станет одним из них. Станет одноруким, инвалидом, какой не сможет ни за кого постоять. За какого придется стоять кому-то. — Роб, ты был на войне, мог погибнуть, — вдруг Жозефина взяла его за руку. Прикоснулась кончиками пальцев, а мужчину окатила волна мурашек. — Неужели ты правда думал, что лучше исчезнуть из моей жизни совсем, чем вернуться в нее раненым? Ты разве такого плохого мнения обо мне, раз считаешь, что я не поняла бы тебя? Хотя да… Ведь после того, как Роб перестал отвечать, Жозефина сорвалась. В последнем ее письме были припомнены все грехи мужчины, она оскорбляла его как только умела, выплескивая на него всю ту боль и всю обиду, что он принес ей. Это танго танцевали двое. И двое вдруг сбились с ритма, ведомые в разные стороны. Подальше друг от друга. — Раньше… Какая разница, что было раньше? Что происходит теперь? Нас снова столкнули обстоятельства. Слишком чудовищные, на мой взгляд. Роб невольно смутился. Каждая фраза могла напомнить ей о главном кошмаре, из-за какого сильная и статная женщина заметно согнулась. Роб хотел помочь ей выпрямиться, но Жозефина уверенно клонилась к земле. — Мне надоело жить в страхе, Роб, — призналась Жозефина. Она чувствовала, как стала жертвой, как словно проиграла себя кому-то, но никак не могла отыграться обратно. — Но я боюсь. Боюсь, что я буду следующей. Спасётесь ли вы от меня, когда я буду не в себе? Они шагали друг другу навстречу. Медленно и испуганно, но шли они вместе и по одной дороге. Жозефина открывалась, Роб был за это признателен. Он готов воевать с ведьмой за её собственное счастье. Но для счастья ей нужно спокойствие. Какого в её жизни не хватало. Жозефине нужно позабыть о своих страхах хотя бы на один день. — Отложи эти мысли на завтра. Как Скарлетт, — улыбнулся ей Роб, зная, что Жозефина его поймет. Она всегда любила читать, ей нравились романы, и Роб надеялся таким способом когда-то привлечь ее внимание — читал, но так и не понимал смысла всех страдвний героев. Теперь он сам стал таким героем, в душе которого мечется целый ураган. — О, да вы читали? — в удивлении подняла бровь Жозефина, недоверчиво покосясь на мужчину. — Серьезный и холодный детектив читает женские романы, надо же. А я то думала, что ты только автомат на спор разбирать умеешь, чтобы впечатлить преподавателя. Ей вспомнилась молодость. Как в институте Роб спорил с профессорами по философии и литературе о том, нужен ли такой предмет вообще. И как за тридцать секунд однажды разобрал винтовку. Его руки двигались быстро, ловко, умело. Жозефина любовалась им, когда Роб занимался своим делом. Его мастерство было так приятно глазу, что нельзя было не впечатлиться. — Да, у честного детектива и свои скелеты в шкафу имеются, — отшутился он. Роб был рад, что разговор ушел в другое русло. Главное, отвести ее внимание от удручающих мыслей. — Зато только ты можешь прочитать на память монолог из Гамлета, хоть ночью тебя разбуди. Разговор стал гораздо легче. Жозефина была гуманитарием, и оттого с Робом общих интересов у нее было не особо много — его не интересовали книги, а ее не интересовало оружие. Но они явно интересовали друг друга. — «Мистер Штицхен, назовите все виды спиртов на оценку», — вдруг спародировала Жозефина одну из их бывших преподавательниц. Женщина была требовательной и дотошной, ее единодушно не любили практически все студенты. Роб принял условия игры. Он был безмерно рад тому, что понемногу Жозефина выныривает из того ужаса, в какой ее затянуло. Шаг за шагом, она выплывет. — Э-э-э… — делает он вид, что задумался. Запустив пальцы в свою волосы и взъерошив их, как мужчина делал всегда, когда нервничал, он вдруг хитро улыбнулся. В голову детектива вдруг проникла занятная идея. — Метил, этил… — «А дальше? Вы запомнили всего два? Какой позор!» — проговорила Жозефина, оперев подбородок на сложенные ладони. — Ну… — посмотрел Роб в потолок, словно оттуда должна была прийти ему спасительная подсказка. — Пропил… — «Всего три? Негусто». Ее веселила эта маленькая игра. Словно и не было ничего: ни темноты, ни страха, ни трёх ее смертей, что она нашла в руках тени и двух любимых мужчин. Она отложит все это на завтра, и проблемы перестанут казаться такими уж страшными. — Пропил, курил, мутил, тусил, дебил… Ой, кажется, это из другой классификации. Оговорился он специально. Звонкий женский смех стал раем для его ушей. Такая разбитая Жозефина склеивалась на его глазах. И он убережёт ее от новой поломки. (By This River — Brian Eno) Сглотнув, Роб решился сказать то, что так давно жило в его душе. Слова просились наружу, но он все не давал им волю. Настало время. — Подождите, — сказав он, взяв в руки тонкую женскую ладонь. Она была холодной, дрожащей. Хотелось отогреть, оттопить. — Я забыл еще один, самый важный… — Какой же? — Жозефина напряглась, услышав, как пропали из голоса Роба нотки былой весёлости. — Любил. По спине женщины прошла волна мурашек. — А сейчас? — прошептала она, не надеясь услышать ответа. — Всегда. Весь мир рухнул внутри неё. Неужели… — У нас один страх, одна пуля… — дрожащим голосом произнесла Жозефина. Роб горько усмехнулся. — И смерть одна на двоих. Это были строки из ее стихотворения. Она ведь думала, он не читал. Жозефина слишком детально помнила, как дрожащий в пальцах карандаш выводил на влажном от слез листочке стройные буквы: «Ты пахнешь кровью и водкой Я пахну весной и цветами Танк лунной идёт походкой Над нашими головами Безумною адской дробью Ложится на нас стихия. Ты бьешь, не ведя и бровью Невинных. Пишу стихи я. И пулей врезаясь в сердце Ты шепчешь, что ты несчастен. Ты тушишь окурок берцем… Кричишь, что наш бог не властен. Ни над войной, ни над миром. Начала нет, нет конца. Под синим строгим мундиром Ты спрятал мальчишку-юнца. Я пахну солнцем июля, Ты — кожей ботинок тугих. У нас один страх, одна пуля И смерть одна на двоих. И если цена нашей жизни — Седьмой с половиной калибр Герой или трус, скажи мне? Totale Ruhe oder Fieber?» По щеке Роба пробежала маленькая слезинка. Он помнил наизусть. И сейчас нестрашно было быть честным. Впервые в жизни ему было не сложно говорить о своих чувствах. За столом друг на против друга сидели совсем молодые юноша и девушка. Юноша с прострелянным плечом. Девушка с прострелянным сердцем. Их раны затягиваются. И в местах, где наложены швы, растут прекрасные васильки. И пасмурное небо Тальдеру озаряет когда-то погасшее солнце. (Between the Bars — Elliott Smith) Носочек туфли очерчивал грани тротуарной плитки возле крыльца поместья. Эмилия ровно дышала. Прохладный влажный воздух отрезвлял, успокаивал. Пора брать себя в руки. Ноготки врезались в рукава свитера, спасавшего тонкую кожу ладоней от возможных увечий. На плитку упал маленький окурок. Он был быстро потушен носочком туфли. — Миль? Ваниль и лаванда окутали Эмилию нежным облаком. Он подошёл довольно близко для человека, который вчера… — Я очень хочу с тобой поговорить, — тихо сказал юноша, поравнявшись с леди. — О чем? Странно. Она ответила так тепло и так холодно одновременно. Словно в этом ее тоне крылись слова: «Я не перестала тебя любить, но тебе пора перестать на что-то надеяться.» — О том, что случилось вчера. Она так хочет его простить… Так хочет, но почему-то совсем не получается. Она хочет гладить его руки, и в то же время отталкивать. Хочет целовать его и бить. Как сложно оставаться холодной, когда внутри мешается такой коктейль Молотова. Леди не смотрит на него. Не потому, что ей противно — потому, что станет слабой. Расплачется. Эмиль стискивает зубы от боли. Медленно закрывает глаза. — Хорошо, поговорим. Лиам чувствует ее каждой фиброй своей души. Чувствует каждую малейшую перемену настроения его любимой…самой любимой девочки, которую он, пусть и неумышленно, но, кажется, снова сломал. Так, как делали это до него другие. А сам клялся, что защитит. Выходит, защищать надо от него самого? Он сжимает кулаки, желая справиться с накатившей бессильной злостью. — Сегодня утром я проснулся в холодном поту не в своей кровати. А рядом лежала…. — он осекся. Хотел назвать ее сестрицей, но мог ли теперь? — Лежала Жозефина… На ней не было одежды… И я даже и понять не успел, что случилось, просто сбежал, словно трус. Лиам нервно взъерошил волосы. Его пальцы тряслись, глаза горели адским пламенем злости и разочарования. Миль захотелось его пожалеть. Приласкать. Её мальчик и правда ни в чем не виноват…. Эмилия присела на парапет и похлопала рукой рядом с собой, приглашая юношу присесть рядом. Он коротко кивнул и опустился на холодный камень. Леди протянула ему открытый портсигар. Юноша сжал переносицу двумя пальцами, устало усмехнулся и взял сигарету. При ней Лиам почти никогда не курил. — Даже сейчас ты добра ко мне, — тихо сказал он, пряча взгляд в пламени спички. — После всего, что я сделал и чего не сделал… — Не умею иначе, — коротко усмехнулась Миль. Юноша коротко затянулся, вглядываясь в закатное небо. Немного помолчал, собираясь с мыслями. — Я знаю только одно — что не имел права поступать так с тобой. — Это была пыльца… — К черту пыльцу, Миль. — новая затяжка, более глубокая, — Ты смогла не накинуться на меня, когда это случилось с тобой. Смогла не притронуться к Жозефине. А я? На что годен я? Кажется, в его глазах застыли слёзы. Он нервно кашлянул, притянул к груди колени и уткнулся в них носом. Миль придвинулась ближе и положила голову ему на плечо. Юноша чуть вздрогнул от её мягкого прикосновения. Он так истосковался по ее ласкам, по её взгляду, улыбке… — Мальчик мой, за свою жизнь мне пришлось выкурить столько чертовой пыльцы, сколько, я искренне надеюсь, тебе никогда не придётся. Не вини себя за ошибки в том, в чем ты не опытен. А в таких вещах лучше оставаться неопытным. — Разве же лучше? — прошептал он. — Сколько я всего испортил, будучи накуренным?! Я сломал….тебя…. По фарфоровой щечке Эмиль прокатилась горячая слеза. — Только слегка поцарапал, — тихо усмехнулась она. Лиам порывисто оторвал лицо от своих коленей, развернулся к Миль, трепетно и отчаянно коснулся её щёк своими холодными руками. Такой разбитый, такой отчаянный… Нежные ладони, растрепанные волосы, пропахшие лавандой, ванилью и сигаретами. Худой и бледный маленький мальчик, который так резко стал мужчиной. — Прости меня, Милли, прости, пожалуйста! — безумно шептал он, вглядываясь в лицо его самой большой любви. Он плакал. И она тоже. — Пожалуйста…. Случайное соприкосновение губ. Или намеренное? Может ли он целовать ее после того, как целовал этими губами другую женщину? Может ли она целовать те губы, которые целовали другую женщину? Эмилия знает, что Тод проверяет их. Насколько же сильна их любовь? Она знает, потому что уже однажды не прошла эту проверку. (Presence — Aija Alsina) Голые ступни на холодной траве. Ветер в волосах. Свобода в пальцах. Как бы быстро она бежала, как бы далеко…. Как бы высоко летела над обрывом. Солнце пело бы ей прощальную песнь, ветер бы шептал что-то успокаивающее. Она бы цеплялась пальцами за пушистые облака, наконец до них дотянувшись. Тогда бы боль отпустила её. Прима сжала подушку пальцами, желая выпустить тот бессильный гнев, что копился в ней так долго. Гнев, который стал её верным спутником. Хотелось в душ и крепко выпить. По щекам неустанно катались слёзы, за которые она не имела уже сил себя ругать. Она сходит с ума. И никто не остановит это, никто не вытянет её из этой чертовой трясины. Она прижимает колени к груди, садится на кровати. Ей придётся курить эту гадость снова. Сегодня. И завтра. И тысячу раз ещё. Она почти ничего не помнила, только глаза фон Кауфман… Они смотрели на неё взглядом мамы — добрым, любящим, доверяющим. Она казалась ей такой знакомой… Накрыла новая волна слез. Тод бы не позволил им видеться. Ни за что. Особенно если бы узнал, что они больше, чем просто знакомые. А Приме казалось, они гораздо больше. Ей впервые показалось, что её снова кто-то любит. Девушка резко встала и подошла к окну, вытирая слёзы рукавом свитера. Ничего ей больше не нужно, только бы один взгляд её глаз…. Всего один взгляд… Такой настоящий, любящий. Тод смотрит на неё холодно. Или вообще не смотрит. А кроме него у неё больше никого не осталось. Осталась она одна. Она, воспоминания о маме и глаза фон Кауфман, так нарочито ярко отпечатавшиеся в отравленном сознании. Возвращайся, девочка из прекрасного сна….без тебя отчего-то так холодно…. Хотелось кричать, плакать навзрыд, звать на помощь. Нельзя. Он будет издеваться. Прима задрожала и осела на пол, зажав рот рукой. Хотелось, чтобы все оборвалось. Или нет? Кажется, где-то на самом дне сердца трепетала надежда…. Надежда увидеть её снова. О, она стала недостижимой мечтой. От каждой мысли о ней сердце замирало и начинало биться быстрее. Она обязательно дотянется до тебя, фон Кауфман. Придёт время, и она снова взглянет в твои глаза, полные бесконечной безусловной любви… Но всегда есть шанс все исправить, так ведь? (Lilac Wine — Jeff Buckley) — За три дня всего двое клиентов… Фрау Левай так задрала цену, что я теперь за неделю не получаю столько, сколько получала за пару дней. — Не говори. — Что там твой парниша-врач? — Судмедэксперт? — Ну откуда мне знать. — Он скорее хорошо, чем дурно. Душная комната наполнялась красным и фиолетовым дымом. Тело Мэри становилось все более мягким и податливым, разум ослабевал с каждой новой затяжкой. — Быстро ты нашла замену Блюмхагену… Узкое сжатое помещение содрогнулось от треска и стука. — Как ты смеешь?! — Ты даже его не оплакивала. — Он — моя работа! Я не должна его оплакивать. — Ты говорила ему, что любила его. — Я…… Мэри прошла к женщине вплотную, качаясь из стороны в сторону, выдавая всю нетрезвость своего тела и сознания. — Ты даже не думай мне такого говорить…. — грозно сказала она, указывая пальцем в грудь ехидной приятельницы. Дверь вдруг с грохотом распахнулась. — Роб?…. *** Миль гнала в бордель фрау Левай на полной скорости, выжимая педаль газа до упора. Она знала, что Роб догадался чуть раньше неё и он уже там… На допросе Сильвестр увиливал от ответов, совершенно точно покрывая кого-то. Ладвиг сидел, прижатый к стулу силой собственной совести. — Я повторю свой вопрос. — Нет…. — Вы причастны к убийству господина Блюмхагена? — Нет! Он уже было вскочил, но чьи-то властные руки грубо усадили его на место. — Согласно спискам присутствующих на открытии выставки, вы были там… А согласно показаниям некоторых гостей, вы весьма внезапно с неё пропали. Возможно, вы выполняли чей-то приказ? — Я не выполняю приказов! Роб встал и вышел из-за стола. Звук его шагов разрушил гробовую тишину кабинета для допросов. Ладвиг как-то неестественно дёрнулся, сжал пальцы: нервно, ломано. Его плечи мелко задрожали, лицо побледнело. Юношу ломало. Роб нагнулся над Ладвигом совсем близко, почти протягивая ему заветный пакетик с самокрутками. — Скажешь, кто приказал тебе сделать это? — Она…. — его голос дрогнул. Эмилия поморщилась. Такая несправедливая слабость зависимого человека, такое безвластие над самим собой, над своим разумом, телом, чувствами… Это был заказ Тода для Мэри. И она хотела подставить Ладвига, потому что он…. Леди усмехнулась от банальности ситуации. Она подставила его, потому что он был недостаточно внимателен к ней. Глупость… Или нет? Самоирония сдавила горло Миль горьким смешком. После выходки Лиама она и сама была готова мстить, что уж говорить о Мэри… Леди ударила по тормозам и машина с визгом остановилась. *** — Господин Штицхен, я не понимаю… — Да неужели. Мэри вырвалась из-под его руки и завизжала, схватив со стола нож. Роб потянул руку к кобуре. Миль стояла сзади и видела каждое его движение особенно четко. Почему он медлит? Он достал пистолет и направил его на Мэри… Рука детектива предательски дрогнула. Достаточно сильно, чтобы Мэри это заметила и не сдержала пьяного смешка. — Детектив, да вы профнепригодны… Роб сжал челюсти, медленно выдыхая. Его дрожащую ладонь накрыла горячая и властная женская рука. Мужчина выдохнул, овеянный аурой тепла и облаком парфюма с миндалем и лотосом. Пальцы Миль скользнули от рукоятки и замерли на курке. — Профпригодна тут я, дорогая. Сдавайся.