Три шага до смерти

      С неба вновь лило, как из ведра. Улочки деревни Грязево теперь полностью оправдывали свое название, превратившись в едва проходимые болота.       Впрочем, к этому все привыкли. В деревне, затерявшейся среди лесов и болот, одной из десятка таких же забытых Богом, привыкали ко всему. Привыкли исправно платить оброк господам, наезжавшим в свое имение на высоком холме, посреди роскошного огромного парка, переходящего в лес, не чаще раза в год. О том, что случается, если не платить, старики рассказывали шепотом, — господа Воронцовы были скоры на расправу. Потом привыкли отдавать зерно продотрядам, когда в стране загремели залпы революции и полыхнула гражданская война. Привыкли каждое утро ждать белых или красных, прятать по подвалам молодых девчонок, да смиренно принимать каждого, явившегося на околицу с оружием в руках. Потом привыкали к миру. Это оказалось дольше и труднее всего. А потом жизнь показала, что привыкать-то и не следовало.       Колька стоял под навесом крыльца и наблюдал за быстро разрастающимися лужами. Погода не радовала. Опять сидеть дома, ходить за скотиной в хлеву, вместо того, чтобы убежать со стадом и пастухом на луга и там резвиться, сколько душа пожелает. Пастух никогда не прогонял мальчишек, что увязывались за ним вроде как помочь, но на деле просто наслаждаться свободой, купаться, нырять в затонах и лазить по деревьям на краю леса. Старик Матвеевич посмеивался, да угощал ребят хлебом с солью. А те приносили ему ягоды или грибы, если находили во время дальних экспедиций в лес. Лес-то был богатый. Чего там только ни росло. Только вот ходить не везде разрешали, а кое-куда даже бесшабашные мальчишки почитали за лучшее не лезть без необходимости. А теперь и вовсе, наверное, от Матвеевича и на шаг не отпустят.       Ровесник и главный сотоварищ Колькиных игр, Ваня, с утра был приставлен к хозяйству, так что встреча маячила только если к вечеру. Колька вздохнул. Лето для десятилетнего пацана с самого начала пошло наперекосяк. Сначала из-за разлива отец не взял его с собой в город, потом сдох любимый пес Полкан, а уж когда начали пропадать дети… Мать с удовольствием бы заперла его в подполе и не выпускала, не будь его помощь в доме настолько весомой. Впрочем, такая участь постигла большинство ребят в Грязево. Страшно стало выпускать отпрысков в лес или на речку, не говоря уж про соседние деревеньки Уварово или Ивановку. И конца-края этой безнадеге не предвиделось. Оставалось ходить с Матвеевичем, да бегать между избами и хлевами по этому сторону плетня. Защиты от плетня, конечно, в случае чего никакой — но плетень отмечал границу, за которую в одиночку заходить теперь запрещалось.       Тогда-то, стоя у тесаного столба и считая до десяти падающие с крыши капли, Колька и увидел ее в первый раз.       По лужам, разбрызгивая во все стороны мутную серую воду, катила между избами большая черная машина. Круглые фары казались огромными широко распахнутыми глазами по обе стороны от длинного носа с изогнутыми дугами ноздрей-крыльев. Колька смотрел на это чудо, забыв, как дышать. Ему в жизни довелось видеть автомобиль всего однажды. И тот ни в какое сравнение не шел с этой красавицей. Колька просто стоял и глазел, жалея, что рядом нет Ваньки, чтобы восхищаться вместе.       Эмка затормозила посреди деревни, там, где условные улочки встречались, образуя большую, утоптанную, но сейчас все равно похожую на топь площадку. Двигатель стих, из машины вышел крупный мужчина в синих штанах и темно-зеленой гимнастерке, обошел автомобиль спереди и открыл вторую дверцу. Колька шею вытянул, желая рассмотреть, кто же может позволить себе ездить на таком — но видно было не очень, и тогда он, наплевав на дождь, спрыгнул с крыльца и побежал к плетню. Там разглядеть будет удобнее.       С переднего пассажирского сидения в грязь ступила женщина. Синяя фуражка с красным околышком покрывала темные, неровно обрезанные чуть ниже плеч волосы. Черная кожанка расстегнута на груди, открывая гимнастерку, перечеркнутую крест-накрест ремнями портупеи. На правом боку висели изогнутые ножны. Колька слышал, в таких казаки носили шашки во время Гражданской. Но война-то уже кончилась. И на казака эта женщина совсем не походила.       Следом за ней из машины вылезли двое здоровенных молодцов в таких же фуражках, но без курток. Темно-зеленые гимнастерки плотно облегали их широкоплечие фигуры, а винтовки в руках казались игрушечными. К вновь прибывшим уже торопливо шагал председатель, Сергей Ефимович. И Колька поразился, как он, обычно шумный и крикливый, втянул голову в плечи. Влекомый любопытством, Колька подошел еще ближе.       Впрочем, не он один — к машине стянулось человек десять, детей и взрослых, которые внимательно рассматривали гостей в форме и ждали. Ждали неведомо чего. — Спасибо, что приехали! — подобострастно улыбаясь, заговорил Сергей Ефимович. — Служба есть служба, — отозвалась женщина, окидывая толпу взглядом. Глаза у нее оказались зеленовато-серые и очень холодные. Как будто река, покрытая льдом. — Конечно, госпожа… — засуетился председатель. — Господ нет, — женщина перебила его, не глядя. Она вытащила из нагрудного кармана портсигар, не торопясь раскрыла его, зажала в зубах сигарету и дождалась, пока один из ее здоровенных товарищей поднес спичку, прикрыв огонек широкой ладонью. — Господ расстреляли. Причем давненько, — затянувшись, она помолчала мгновение, потом медленно выдохнула дым, нимало не заботясь о том, что табачное облако поплыло в сторону Сергея Ефимовича. — Простите великодушно, — Колька смотрел на председателя и не узнавал. Просто другой человек. Совершенно другой. — Оговорился. Не знаю, как звать-величать вас. — Рассказывай, зачем обращался, — женщина пропустила его намеки мимо ушей и облокотилась на все еще раскрытую дверцу машины. — Беда у нас, большая беда, — тяжело вздохнул Сергей Ефимович, а лица собравшихся на площади помрачнели. Женщина продолжала меланхолично курить. Колька во все глаза рассматривал ее шашку на правом боку, с ярко поблескивающей рукояткой и красивыми ножнами. Потом она повернулась — и мальчишка смог разглядеть кобуру с черным наганом. Оружие восхищало и притягивало взгляд. Можно было бы набраться храбрости и попросить хоть поближе глянуть, а то и в руках подержать. Держал он ведь отцовскую трехлинейку, которую тот после Гражданской домой принес. Потом, правда, винтовка куда-то исчезла — но ее вес и гладкий от множества прикосновений приклад Колька хорошо запомнил.       В следующую минуту Колька вспомнил ее взгляд — холодный, суровый — и мысль подойти увяла. — Люди пропадают, — продолжал между тем Сергей Ефимович, остальные закивали, на многих лицах проступила скорбь. — Дети. Еще осенью началось. Сначала думали, сбежали пацаны к красноармейцам — стояла где-то за лесом часть. Потом думали, может, утопли в реке. Потом зима наступила, река под лед ушла, тонуть негде. И бродить не тянет. А пропали еще четверо. — Зимой на снегу следы есть, — не вынимая изо рта сигареты, проговорила женщина. — Искали? — Искали! — истово закивал председатель. — Ходили в лес, искали, следы видели…       Он примолк и заметно побледнел. — Плохие следы… — Если след видно, он не может быть плох, — перебила его женщина. — Выводы делать не твоя забота. Рассказывай, как все было.       Сергей Ефимович сглотнул, собираясь с духом. Колька видел, как страх коснулся взгляда каждого стоявшего вокруг машины. Он и сам поежился, вспоминая отцовские рассказы. Мальчишек тогда уже перестали пускать в лес, на поиски тоже не взяли. Так что приходилось довольствоваться слухами и разговорами. — Следы были не человеческие. Следов детей мы так и не нашли. А те, что нашли — похожи на волчьи. Но больше. Куда больше. И когти гораздо длиннее. — Куда вели следы? — в серых глазах женщины не промелькнуло ни намека на удивление или недоверие. Она просто слушала, а может, ее больше занимала медленно тлеющая сигарета. Здоровяки за ее спиной стояли неподвижно, чуть откинувшись на машину, и ждали. — В чащу леса и дальше… на старую усадьбу, должно быть. Мы не рискнули туда пойти. Дурное место, злое. Там всякое может быть… — Трусы, — спокойно произнесла женщина, бросая в грязь скуренный до самых губ окурок. — Придумали себе «дурное место». Вы мне еще нечистую силу припомните. Темные суеверия. Не бывает духов, не бывает чертей. Хватит оглядываться на этот религиозный бред. Что на месте усадьбы? — Мы туда не ходим, — пробормотал Сергей Ефимович. — Раньше, еще до революции, там жили господа Воронцовы. Когда в наши края пришли красные, они как раз скрывались в усадьбе. Там их и нашли. И порешили всех. — Уж не сочувствуешь ли ты этим гадам, — женщина, кажется, впервые за весь разговор посмотрела председателю прямо в лицо и ее брови чуть сдвинулись. — Может, не пропавших детей тут следует искать, а врагов нашего народа и нашего дела, а? — Что вы, что вы! — Сергей Ефимович отступил на шаг. Словно это могло бы его спасти, вздумай эта женщина вытащить из кобуры наган. Но она не стала. — Так что в той усадьбе? — вопрос повис в воздухе. Тогда откуда-то из-за спин взрослых выглянул Ванька. — Там дом большой красивый, еще несколько поменьше, и окна битые. Жутко до одури. — Вот как? — женщина повела бровью, но голос ее не изменился и лед из него никуда не делся. — Откуда знаешь? — Я… мы были там. Когда у Серого сестра пропала, мы с мальчишками ходили искать. Дошли и туда. Но в дом не полезли — уж очень страшно, — Ваня проговорил последнее слово тише, словно стыдясь признавать очевидное. А Колька смотрел на друга мрачно. Вот кто его за язык тянул? Кто эту знает, что она теперь сделает. И что сделают родители, когда прослышат про нарушенный запрет…       А тогда было действительно не по себе, хотя ничего пугающего трое ребят так и не видели. Но пока они из-за деревьев и кустов рассматривали огромный трехэтажный особняк, в памяти всплывали сами собой рассказы взрослых про это место, про Воронцовых, про лютую расправу, учиненную тут пятнадцать лет назад — и холодный пот стекал по спинам. — Во всяком случае, вы оказались храбрее большинства живущих здесь, — договорила женщина, скрещивая руки на груди. — А все остальные — трусы. И за этих трусов мы лили кровь. Убивали. Зубами глотки белым грызли. Этих трусов освобождали… Смотреть противно. Пацаны хотя бы поискать рискнули.       Над площадью повисла гнетущая тишина. Наверняка большинству собравшихся было обидно слышать эти слова, но возразить, выступить против этой страшной женщины с шашкой и наганом не осмеливался никто. Каждое ее слово, сказанное негромким тоном, без напряжения голоса, было слышно по всей площади и сочилось смертельно опасным ядом, словно зубы гадюки. И все молчали, глядя в землю и давя негодование. Ее прислали, чтобы помочь. Значит, она поможет. А гордость… растоптанную гордость можно пережить. — Вы… знаете, что делать? — тихо спросил Сергей Ефимович, и тут же осекся, поняв, что прозвучало это не слишком хорошо. — Вам нужно что-нибудь, э…       Она за весь разговор так и не назвалась. Смотрела на них свысока, словно на грязь, налипшую на голенище черного начищенного до блеска сапога, и не снизошла до того, чтобы назвать свое имя… Колька стиснул зубы. Может, он и не слишком любил Сергея Ефимовича, но он был свой, пусть строгий, но привычный, понятный и почти родной. А эта женщина… — Нужно, — отрезала она тем же ледяным тоном и обвела взглядом площадь. — Вон к тому дому, — она указала на самую большую избу, по соседству с Колиной, — утром приведешь четырех лошадей. Под седлом.       Изба оказалась просторной и чистой. В ней жила обычная для деревни семья — отец, мать, старики, да несколько детей мал мала меньше. Старшему было на глаз лет десять, младшая вроде бы еще не разговаривала. А может, дичилась незнакомцев. Евгений Двужилов ограничился тем, что пару раз подмигнул девчонке и, не сумев вызвать улыбку на хмуром личике, вернулся к своим делам. Этот день обещал закончиться спокойно. Чего нельзя было ожидать от завтрашнего.       Евгений не верил в мистику, не верил в байки про привидения и домовых. Верил только в то, что видел, слышал и мог прикончить метким выстрелом из своей верной трехлинейки. Впрочем, видел и слышал он больше, чем хотелось бы. И пуль серебряных имелось в достатке. Гражданская война уже давно отгремела, а мир все не наступал. По глухим углам вылезали из темных щелей упыри с десятисантиметровыми когтями, разжиревшие на полях сражений и теперь жаждавшие крови сильнее, чем когда бы то ни было. И потому по всей стране трудились спецотряды зачистки из отборных бойцов НКВД, которые должны были изничтожить всю заразу. Так что навидался Двужилов всякого. Как и его товарищ Андрей Аверин, который сейчас как раз стелил на лавке у окна свою скатку. Они сработались и понимали друг друга без слов, что особенно ценно, когда противник быстрее и сильнее любого человека, пусть даже отлично тренированного. Впрочем, врагов-людей им повстречалось тоже немало. — Что думаешь? — спросил Аверин наконец, усаживаясь и подпирая голову массивным кулаком. — Думаю, тут то же, что и везде. Надо поспрашивать, что это за усадьба, какие про нее байки травят. Может статься, ни при чем тут упыри, а просто больной какой обосновался. Хоть из этой деревни, хоть из соседней, — Двужилов задумчиво почесал подбородок. — Может, лейтенант сейчас придет с новостями. — Сомневаюсь, — покачал головой Аверин. — Видел, как она с ними разговаривает? Не станут они с ней откровенничать. — Конечно, а с тобой станут, рожа бандитская, — рассмеялся Двужилов. Впрочем, оба были хороши. В подворотне такого встретишь — сам кошелек отдашь. — Может, и станут, — Аверин с наигранной обидой отвернулся.       Несколько минут оба молчали. Крестьянское семейство скрылось за занавеской, которой хозяйка торопливо отгородила для гостей угол избы. За окном виднелась эмка с открытой правой крышкой капота. Вадим Сергеенко в очередной раз проверял все, что только можно проверить. Что же, во всяком случае, благодаря дотошности водителя они без задержек доехали сюда из райцентра. — А мне кажется, не человек тут замешан, — протянул наконец Аверин. — Следы опять-таки эти, про которые председатель говорил. Сходить бы, конечно, глянуть. Но не могли они всем разом померещиться. — Могли — не могли — кто их знает. Лейтенанта дождемся и решим, что делать. — Странная она, — Аверин вытащил самокрутку и повертел ее на пальцах, просыпав немного табаку. — Молчаливая. — Так не всем бабам языком трепать, — Двужилов и сам замечал, что их новый командир держится замкнуто и отстраненно даже для лейтенанта НКВД. Нет, на них с Авериным она не смотрела свысока. Они впервые встретились на тренировочном полигоне, где сотрудников инструктировали по последним данным, собранным разведкой и учеными. Но разговоры сводились к нечисти и методам ее уничтожения. И хотя среди бойцов не было принято выкладывать свою подноготную, Воронова была абсолютной чемпионкой по скрытности. Впрочем, хорошие отклики начальства и явно немаленький послужной список заставляли считаться с ее характером. Несколько гнезд, которые затем им довелось зачистить под ее началом, тоже не прибавили разговорчивости.       Первым в избу вернулся не лейтенант, а Сергеенко. Водитель был заметно старше обоих стрелков, явно старше самой Вороновой, спокойный, уравновешенный, будто старый уж, которого ничем не удивить. Вытерев запачканные в масле руки куском ветоши, он тяжело сел на лавку и оперся о стол. — Порядок вроде. А то мне уж показалось, карбюратор стучит. Чего притихли? — Ждем начальство, — хмыкнул Аверин. — Надо ведь решение принимать. — Скорее всего, решение уже принято, — отозвался Сергеенко. — У Вороновой решение всегда есть. Ни с кем не обсуждает. Но сказать — обязательно скажет. — Вы ее давно знаете? — оживился Двужилов. — Можно и так сказать, — Сергеенко задумчиво повел плечами. — С отцом ее ездил шофером. Хороший был человек. Идейный. Храбрый.       Евгений подсел на край лавки, Андрей поставил ближе к столу перевернутую на торец чурку. Не хотелось пропустить ни слова, если Сергеенко надумает рассказать… — Майор Серов, — продолжал, растягивая слова, водитель. — Боец без страха и упрека. И девочку воспитал, как подобает. Не знаю, что сталось с ее матерью — никогда майор о ней не вспоминал, только фамилию дочери оставил — на память, должно быть. А вот дочку обожал. Хотя, будь у меня дочь, не дал бы я ей в наше управление идти служить. Слишком тут у нас много грязи и крови. Но Серов ею гордился. Я его понимаю. Когда его не стало — она совсем замкнулась в себе. — Что с ним случилось? — подал голос Аверин, не берясь строить догадки. — Ничего хорошего, — голос Сергеенко звучал так же спокойно, но у губ пролегла мрачная складка. — Растерзали в клочья. Оказался случайно рядом с гнездом. Ну и… вместе с шофером и охраной. Машину нашли — всю искореженную, с пробитой когтями крышей, с вырванным рулем. А от бойцов только кровь, да ошметки формы остались. И сапоги. Гильзы вокруг горстями собирали. После этого Виктория и перевелась в отряд зачистки.       Некоторое время все трое сидели молча, размышляя. — Пойду-ка я пожрать раздобуду, — наконец решил Вадим и направился к занавеске, договариваться с хозяйкой.       Тут из сеней, вместе с ощутимым запахом сырости, в комнату ступила лейтенант. Огляделась, скользнув взглядом по обоим стрелкам, и подошла к столу. Молча положила на край фуражку с влажно блестящим козырьком. Потом на лавку легла кожанка. — Ну и погодка, — наконец проговорила она, отцепляя шашку и прислоняя к стене. — Но хорошо, что дожди — следы видно. Народ ни черта не знает, всего боится, на сто метров от околицы не отходит. — Каков план, товарищ лейтенант? — поинтересовался Двужилов. — Завтра едем осмотреться. — Может быть, стоит дождаться товарища Талина? — подал голос Андрей. — Боишься заплутать? — хмыкнула Воронова, любовно протирая наган от капелек влаги и пряча обратно в кобуру. — Может быть, еще успеет объявиться.       Заботами хозяйственного Сергеенко на столе тем временем появился хлеб и горшок с супом. Из-за занавески слышались тихие-тихие голоса, потом край отогнулся — и пара детских лиц уставилась на обедающих бойцов. — Пройдитесь сегодня по домам, все трое, — дожевав, распорядилась лейтенант. — Слова этого мужика про усадьбу стоит проверить. Если там было пролито много крови — вполне может быть гнездо. Расспросите, кого получится. Я буду ждать здесь.       Прикончив угощение, Аверин и Двужилов с молчаливой расторопностью собрались и вышли под дождь. Следом, полюбезничав с хозяйкой, ушел Сергеенко. А Воронова осталась сидеть у стола, расставляя по чистой, поцарапанной ножами столешнице патроны с поблескивающими белым металлом пулями. Серебро... Дети продолжали поглядывать через прорехи между занавесочными полотнищами, но на них лейтенант ни малейшего внимания не обращала. Как и на Кольку, который болтался за окном, силясь высмотреть что-нибудь интересное. Ему на мгновение показалось, что она его заметила и сейчас скажет что-то, но женщина даже с лавки не встала. И Колька остался наблюдать через мутное стекло.       Вечер опускался на Грязево быстро, тучи сгущали сумерки. К северу за плетнем вскоре начинался лес и раскидистые липы шумели листвой, деля место с хмурыми елями. Берез попадалось совсем мало, так что их белые стволы терялись среди более темных собратьев. После долгого дождя над землей начал подниматься туман. В окнах домов зажигались лампы и лучины. Их слабые отсветы Аверин видел, шагая по главной «улице» и по привычке внимательно ко всему прислушиваясь и приглядываясь. Собаки сидели тихо. Как будто отвыкли лаять — или боялись. Туман тянулся между столбами плетней, растекался по полю, отвоеванному у леса. Из его белесого марева выступали очертания оставшихся с осени стогов.       Эмка стояла по-прежнему на центральной «площади», укрытая заботливым Сергеенко в чехол от моросящего дождя. Обойдя машину и дружески похлопав ее по запасному колесу, Аверин направился к приютившей их избе. Но на крыльце остановился и закурил. Мыслей в голове набралось много, следовало выстроить более-менее стройную схему для доклада. Наблюдая за клубами табачного дыма, поднимавшегося к крыше, Андрей подмечал, как торопливо проходят от дома к дому припозднившиеся селяне. Как тщательно проверяют засовы на воротах хлевов. И как нет-нет, да оглядываются через плечо. Люди боялись. И теперь Аверин знал, чего именно.       На офицерских часах было еще только семь, но видимость ушла в ноль. Туман залил улицы, тучи не давали разглядеть ни малейшего отблеска вечернего солнца. — Часто у вас тут погода такая мрачная? — поинтересовался Андрей у хозяйки дома, которая как раз быстрым шагом поднималась на крыльцо, плотно запахивая на груди пеструю вязаную кофту. — Да почитай всегда так было, — проговорила женщина, берясь за ручку двери. — Сколько себя помню, а я тут с двадцать первого, как замуж вышла. Редко-редко небо ясное. И темнеет рано, даже летом. И туманы как молоко.       Ей явно хотелось войти в дом, и Аверин не стал задерживать. Докурив, зашел следом. В выделенной отряду части избы за столом уже сидели Вадим и Евгений. Лейтенант стояла у окна, сцепив руки за спиной, и глядела в темное стекло. — Завтра едем, — сказала она наконец. — Если Талин не появится, то без него. — Кого-то из местных возьмем в проводники? — поинтересовался Двужилов. — Проку от них ноль без палочки. Видели, как трясутся. Причину узнать удалось? — Причин тут, на мой взгляд, не меньше двух, — задумчиво проговорил Аверин. — Страшно, что пропадают дети. Взрослых не так жалко, как этих. У которых вся жизнь… Ну и усадьба. Старший правду сказал, много там народу положили. Женщин и детей в том числе. Никого не пощадили. — А было за что щадить? — лейтенант впервые за разговор отвернулась от окна. — Не было, — равнодушно ответил Аверин. — Но справедливая кара бывает разная. Казнить надо беспристрастно. А там глумились. Руки-ноги рубили, уши резали. Фонтан там был ступенями, так он после расправы несколько дней кровью тек. Пока не сломался. — Здание, судя по словам мальчишек, цело, — подал после короткой заминки голос Двужилов. — Стало быть, место для гнезда, укрытое от посторонних глаз и лишнего света. Один к одному все. — Согласен, — присоединился к обсуждению Сергеенко и вытащил из кобуры собственный наган. — Следы, конечно, почитаем, но не будет здесь никаких одиноких сумасшедших и счастливых избавлений. — Именно, — глухо произнесла Воронова. — Отбой. Тронемся с рассветом.       Утро выдалось таким же хмурым и туманным, как минувший вечер. Рассвело рано, но рассвет получился бледным, а свет солнца — серовато-мутным. Ни капли золотого огня. Небо по-прежнему стягивали низкие облака. Хотя новый день нес надежду, и на лице хозяйки дома как будто мерещилась полуулыбка. Сергеенко улыбнулся женщине в ответ и вышел на двор. По улице шагали два мужика с четырьмя лошадьми в поводу. Это запуганный Ефимович расстарался. Седла выглядели вполне сносно. Сергеенко, конечно, предпочел бы подъехать поближе на своей верной эмке — но дорог не было и не предвиделось. Так что предстояло вспомнить, каково это — держаться верхом.       Проверив по привычке машину и убедившись, что ночь для нее прошла спокойно, Вадим подошел к мужикам, предложил закурить — и потянулась неспешная беседа. Вадим сам был из крестьян, рос в толпе братьев и сестер, с детства гнул спину на огороде и в поле. И потому отлично понимал, каково это — ждать то заморозков, то засухи, то проливных дождей не в срок. Земля тут оказалась неплохая, урожайная, старики успели порассказать детям и внукам, как жилось при Воронцовых. А теперь эти мальчишки, остепенившись, передавали байки новому слушателю. За двадцать лет слишком много всего изменилось, так что сказы про господ теперь казались былинами. Былинами страшноватыми. Один мужик поведал, что сестра его отца, еще задолго до революции, сгинула в усадьбе, куда ее позвали за красоту прислуживать господам. Ушла туда — и больше не вернулась. Родным сказали, что сбежала. Да только некуда ей бежать было, в Грязево остался у нее жених сговоренный. И шептались, что никуда она не сбегала, а со свету сжили господа. За красоту.       Вслед за этим рассказом потянулись другие, похожие, и Вадим был вынужден про себя признать, что если в одну историю загадочного исчезновения можно поверить и найти состав преступления, то когда их десяток и все одна к одной — искать уже затруднительно. Богатое воображение и мрачные окрестности — источник невеселого вдохновения. Ну и страх перед неизвестностью, — напомнил себе Сергеенко. Неизвестностью, которая забирала детей.       Воронова вышла из избы, не оглядываясь. Шашка хлопала по голенищам блестящих сапог. Кинув на лошадей быстрый взгляд, лейтенант молча забрала из рук Ефимовича поводья мышасто-серой лошадки и ловко забралась верхом. Выпрямилась в седле, не глядя разобрала ремешки, прямая, словно штык. Посеребрённый. Стрелки последовали ее примеру, последним на лошади оказался Сергеенко. По жесту Вороновой небольшая кавалькада потянулась к выезду с деревенской площади. Снова заморосил мелкий мерзкий дождь, и лошади запрядали ушами. Тихо перетявкивались псы за заборами.       Внезапно лай усилился, а вслед за собачьими голосами раздалось звяканье колокольчика. Воронова натянула поводья, привстав на стременах. С другой стороны деревушки послышались голоса. Двужилов и Аверин переглянулись и слитным движением сняли с плеча винтовки. Но голоса звучали не испуганно. И никаких посторонних звуков к ним больше не примешивалось. Вскоре между заборами показалась лошадь, на хомуте которой болтался тот самый колокольчик. Впряжена она была в простецкую телегу, на каких возят сено и мешки зерна. Но сейчас в телеге восседал человек в такой же, как у лейтенанта, кожанке, в берете, из-под которого поблескивали осевшей на них влагой круглые очки. Выражение гладко выбритого лица отражало все грани отвращения и брезгливости. Вожжи он натянул довольно-таки неумело, но лошадь и сама догадалась остановиться. Наступила короткая тишина, пока вновь прибывший оглядывал всадников и наконец остановил взгляд на Вороновой. — Догонять вас пришлось по совершенно непереносимой дороге, товарищ лейтенант! — Сожалею, — отозвалась Воронова без капли сожаления в голосе. — Выходим на разведку. Вам сейчас дадут лошадь.       Сергеенко опередил ее, подъехав к Ефимовичу и быстро распорядившись. Побежала куда-то пара босоногих пацанов. Сам Ефимович беспокойно глянул сначала на Воронову, потом на очкастого. — Я в дороге с рассвета! — протестующе воскликнул тот. — От пары часов ничего страшного не случится. А без меня вы в здешних лесах сгинете. — Допустим, — Воронова прищурилась. — Но у нас нет пары часов.       Она отвернулась, показывая нежелание продолжать спор. И очкастый со вздохом слез с телеги, одергивая куртку. Лошадь с колокольчиком забрал под уздцы Ефимович, мальчишки привели оседланною клячу — видимо, все приличные лошади кончились на отряде Вороновой. Приезжий взобрался верхом и подъехал к лейтенанту. На боку мелькнула кобура нагана. — Я… — Не трудитесь, — спокойно перебила его она. — Георгий Талин, я помню. Приписан к нашей группе. Для помощи и содействия, как знаток окрестностей. Откуда, кстати, познания? — Я много ездил по стране после войны, — неопределенно махнул рукой Талин. — Бывал и здесь, и в других местах. — Тогда едем сейчас же. Нам нужно кратчайшим путем добраться до поместья Воронцовых.