Три шага до смерти

      Из Грязево вышли с рассветом. Женщины смотрели вслед добровольцам с печалью и страхом, некоторые украдкой крестили спины уходящих. Воронова ехала впереди, шагом, ее лошадь, как и лошади остальных бойцов отряда, была навьючена взрывчаткой. Оружие мужикам раздали вместе с патронами, Сергеенко прочитал им даже нечто вроде лекции о том, как правильно стрелять по нечисти, показал серебряные наконечники у пуль и заверил, что такими уложил не один десяток упырей. Именно. Он — уложил. А вот смогут ли эти крестьяне уложить хотя бы одного, и то сообща — большой вопрос. Но идти впятером второй раз было нельзя. Кто-то из пропавших детей в самом деле мог уцелеть — и чтобы найти, вывести и зачистить гнездо после этого, нужно больше людей. У лейтенанта имелись все полномочия набирать добровольцев. Впрочем, в этой глуши вряд ли кому есть дело до разрешений и постановлений, заверенных серпом и молотом.       Утро занималось неохотно, тая в тумане, приглушая шаги и голоса. Чтобы не потеряться, держались близко друг к другу, верховые ехали шагом. Аверин замыкал группу. Он придерживал ладонью ремень своей трехлинейки, готовый в любой момент сдернуть ее и одним движением вскинуть к плечу. Но пока врага поблизости не ощущал. Хотя, упыри умели быть незаметными, уж это в отрядах зачистки знали прекрасно.       Первые ростки тревоги снова появились в парке. Сначала Аверин почувствовал, что за ними наблюдают. И это ощущение отличалось от испытанного накануне. Солнце уже встало, но за облаками, и потому туман по-прежнему стелился белесыми клочьями между стволами одичавших деревьев. Добровольцы сбились в кучу, чувствуя себя смелее, когда локоть товарища в буквальном смысле ощущается под собственным ребром. Но винтовки не опустили и тем более не бросили. Они тоже знали, за чем и за кем шли. Только Аверин прекрасно понимал, что стоит тварям показаться на глаза, и решимости у этих мужиков поубавится в несколько раз. И именно ему, с Двужиловым, лейтенантом и Сергеенко предстоит уничтожить заразу. Даже на Талина особой надежды не было. Исследователи далеко не всегда хорошо работали на переднем крае. Впрочем, серебряными пулями Талин запасся — и то ладно.       Прямая спина и острый край фуражки Вороновой виднелся впереди как маяк, как ориентир — и Аверин по развороту ее плеч понял, что она тоже уловила изменение, повисшее в воздухе. Они больше не были одни среди заброшенного паркового великолепия. И следы когтей на стволах вспомнились очень кстати. Лошади зафыркали, замотали головами, звеня сбруей. - Всем спешится! - раздался голос Сергеенко. - Животным страшно, сейчас понесут!       Страшно было явно не только лошадям, но крестьяне все ещё держали себя в руках. И цеплялись за винтовки. Потом под ноги упали несколько веточек, зашуршали над головой листья — и в тот же момент Воронова рявкнула: — Стрелять по готовности!       Наган был уже в ее руке, второй лейтенант обнажила шашку. Двужилов и Сергеенко целились вверх, где в редких клочьях тумана перебирались по ветвям и скалили клыки мерзкие твари. Аверин успел засечь шесть штук, но было их явно больше, просто не все выбрались в поле зрения. Непривычно длинные конечности с саблевидными когтями позволяли упырям надежно хвататься за стволы, хотя туши были слишком массивны, чтобы легко перепрыгивать с дерева на дерево. Спускаться на землю они пока не спешили, разевая пасти в низком, почти не различимом уху реве, от которого мурашки бежали по спине и волоски на руках поднимались дыбом. Аверин давно привык, но понимал, каково сейчас их добровольцам. Те застыли толпой, стискивая оружие до побелевших пальцев, глядя вверх круглыми от ужаса глазами. — Не вздумайте бежать! — крикнул им Сергеенко. — Побежите — вас догонят, я говорил. Стоите и стреляете — можете победить!       Может, они и помнили что-то, но сейчас явно были не в состоянии применить никакие дельные советы. Аверин же в советах или напоминаниях не нуждался. Толстая шкура с наросшими тут и там костяными щитками неправильной формы могла неплохо держать винтовочные пули, если не бить вблизи. И чувствительностью к боли и ранам твари не отличались. Могли, потеряв лапу, добраться до врага и разорвать в клочья, а потом уползти назад в гнездо. Даже серебро - и то не всегда гарантировало смерть. Хотя оно ослабляло отвратительных существ, реагируя с их кровью.       Самыми уязвимыми целями были глаза. Маленькие, красные, почти без радужек, способные видеть в любой темноте. Аверин прицелился. Выстрелы уже звучали. Твари дергались, шарахались, вертели вытянутыми головами на коротких толстых шеях. Падать пока никто не собирался, спускаться на землю тоже, но несколько засели на нижних ветках, норовя махнуть когтями по головам отряда. Воронова развернулась, вытянула руку и прищурилась. Аверин видел лучи морщинок, разбежавшиеся от ее глаза. В момент схватки время всегда замедлялось, а внимание цепляло мелочи, которые обычно и не заметишь.       Выстрел нагана звучал иначе, чем трехлинейки. Более тонкий, хлесткий звук. Вой раненого упыря резанул по ушам, гораздо более пронзительный и громкий, нежели их угрожающий рев. Одна из тварей неловко обвисала на ветке, судорожно махая когтистой лапой и явно не видя, за что можно уцепиться. Аверин послал ей в морду одну за другой три пули и удовлетворенно перезарядил винтовку, наблюдая, как туша наконец срывается вниз и падает в нескольких метрах от толпы добровольцев. Взметнулась прошлогодняя прелая листва. Упырь дернулась разок и затих. Серебро проникло в мозг. Еще одного, подстреленного и сорвавшегося почти под ноги бойцам, добивал штыком Двужилов. Крестьяне смотрели на это со смесью ужаса и восторга, напрочь забыв об оружии — но к счастью для всех, упыри не собирались продолжать бой. Словно это была разведка. Проверка сил. Проверка намерений… Твари просто отступили. Даже лошадей не подрали - те не успели совсем уж разбежаться, так что теперь их вели в поводу. Груз, притороченный к седлам, должен был скоро понадобиться.       Отряд двинулся дальше. Добровольцы боязливо задирали головы. Один из мужиков норовил отрубить убитому упырю лапу, чтобы принести потом домой доказательство успешной охоты, но Сергеенко сумел убедить его, что дальше такая возможность еще представится. Они шагали, всматриваясь в просветы между деревьями, прислушиваясь и выискивая засаду, но больше никто напасть не пытался. Только ощущение пристального взгляда не исчезало, но к нему привыкнуть все-таки проще. Подобное они уже ощущали, когда шли здесь в прошлый раз. А крестьяне могли и вовсе не заметить этого внимания, слишком напуганные, взбудораженные, ждущие и боящиеся предстоящей схватки, готовые искать пропавших детей — и бежать прочь без оглядки. Не солдаты. Но им и не требовалось.       И вот, миновав живописный овраг и мостик, оставив за спиной шелестящий листвой парк и обезображенные когтями статуи, а заодно и лошадей, отряд вновь стоял перед усадьбой. Теперь у каждого через плечо висела сумка с боеприпасами и взрывчаткой.       Воронова обвела здание взглядом, задерживаясь на окнах. Обманчивое спокойствие и тишина окутывали усадьбу. Но не было сомнений, что именно внутри. Лейтенант медленно вытянула шашку. В неярком дневном свете тускло блеснуло серебрёное лезвие.       Широкие ступени растрескались от времени, в трещинах проросла сорная трава. Чахлая, желтоватая, хоть на дворе и стояла весна. Прежде в гладкий мрамор можно было глядеться, поскользнуться можно было, если побежать неосторожно… Поднимались клином, на острие — Двужилов, слева Воронова, справа Сергеенко, за ними Талин и добровольцы, последним снова Аверин. До дверей оказалось неблизко, пришлось бы пройти под тенью колоннады, но лейтенант направилась к ближайшему высокому окну. Переплет висел на скривившихся петлях, оставшиеся кое-где стекла были сплошь покрыты трещинами. Взявшись за одну из створок, Воронова замерла. Двужилов тут же вскинул винтовку, прикрывая командира. После этого лейтенант потянула створку на себя, и окно со скрипом отворилось.       Внутри комнаты царила тишина. Воронова вошла первой, следом один за другим перебрались через невысокий отделанный мрамором подоконник бойцы и крестьяне. Это была парадная зала. Огромная, с высоким потолком и окнами по обе стены. Под ногами сквозь пыль и грязь проступал паркет, кое-где деревянные плашки были вывернуты и раскиданы вокруг — под полом явно искали клады. А еще тут и там виднелись следы когтей. Впрочем, и без них все помнили о нынешних хозяевах этих руин…       В распахнутые окна тянет пряным летним вечером. Но его тени отступают, в панике убегают прочь от сияния люстр, свисающих с расписного потолка. Хрустальные подвески мелодично позвякивают, почти сливаясь тоном с мелодией, которую выводит небольшой оркестр. Перед глазами кружатся пары, в ушах стучат по узорчатому паркету каблучки и шпоры. Улыбки, прищуры, взлетающие облаками полупрозрачные шарфы, искры, которыми рассыпаются бриллианты на плечах и тиарах. Негромкий говор гостей, расположившихся в мягких креслах вдоль стен. А за этими дверями — галерея с собранием картин, так же, как и весь дом, залитая светом. Сегодня праздник… — Тут никого, — быстро осмотрев все углы, доложил Сергеенко. — Они не тут, — хрипло отозвалась Воронова. — Кто же поджидает гостей на пороге.       Крестьяне, не опуская винтовок, задирали головы, дивясь на еще различимую роспись потолка. Облака и солнце, Амуры с луками, цветы, птицы… Яркость красок съела паутина и пыль, но это крыло усадьбы не горело, и копоть пощадила труды безымянных художников. А может, и именитых — кто же теперь скажет, откуда приглашали мастеров Воронцовы.       Двери на петлях не уцелели, рама оказалась выломана, щепки разлетелись в стороны да так и осели на полу среди прочего мусора. Дальше тянулось узкое помещение, свет в которое попадал через редкие окна, а противоположная окнам стена пестрела пятнами правильной формы на выцветших обоях. Пол устилали обломки массивных золоченых рам и клочья холста. То тут то там можно было рассмотреть обрывок кисти винограда или точеной фигуры античной богини, но время не пощадило ничего. — Богато жили, — пробормотал один из мужиков. — Кровопийцы…       Высоко зачесанные, завитые локоны. Шее щекотно. Маленькая ладошка, которую с нарочитой галантностью пожимает статный мужчина в белом мундире с сияющей звездой. — Моя маленькая принцесса…       Скрежет когтей услышали все. В тот момент, когда вышли из разоренной галереи в следующую залу — с массивной широкой лестницей, плавной волной уходящей наверх. Потолок поддерживали колонны, крыша, когда-то стеклянная, теперь зияла провалом в небо, белесое и подернутое дымкой. А по лестнице, по перилам, по колоннам из-под потолка к ним спускались твари. Десятка полтора, с низким замораживающим кровь ревом. Они двигались прерывисто, то замирая и скаля зубы, то бросаясь вперед или вниз и покрывая одним прыжком пару метров. — Огонь! — крикнула Воронова, едва они переступили порог залы. Двужилов припал на одно колено, Сергеенко шагнул в сторону, прикрывая мужиков, сгрудившихся в проеме. — Отойдем? — подал голос Аверин, спуская курок и хмурясь, когда тварь только мотнула головой, не думая падать. — Их надо перебить, — отозвалась лейтенант. — Всех до единого. Рассредоточиться.       Несколько упырей спрыгнули на пол и, низко припадая на передние лапы, рванули к отряду. Аверин снова выстрелил — и промахнулся. В следующий момент взвизгнула шашка, а Воронова, крутанув клинок, широким выпадом достала ближайшую уродливую тварь. Лезвие вонзилось в морду, разбрызгивая черную кровь. Упырь дернулся, хаотично чиркая когтями по воздуху, но Воронова оказалась быстрее и, высвободив оружие, ударила снова, по шее. И еще раз. Пока с третьим ударом голова не откатилась под ноги Двужилову. Черная кровь на серебрёной кромке шипела и пузырилась.       Крестьяне, вытянувшись в подобие шеренги по трое, палили вверх, Сергеенко на правом фланге колол штыком здоровенную тварь, которая никак не хотела сдохнуть. Воронова, выступив вперед, словно приглашала врага на ближний бой. Наган щелкал внезапными тонущими в общем грохоте и реве выстрелами. Шашка с тонким пением рассекала воздух. Два упыря, низко стелясь по полу, рванули ей наперерез. Выстрел. Первая тварь взвизгнула и пошла в сторону, норовя обойти и подобраться к стрелкам. Еще выстрел. Длинный выпад и свист шашки. На залитый черной кровью пол шлепнулась отрубленная лапа, продолжая скрести паркет когтями. Уцелевшей лапой упырь почти цапнул Воронову по щиколотке, но в последний момент она извернулась, уходя от атаки, и сверху, с размаху вбила клинок твари в голову. Второй, подрагивая от попадающих в него пуль, резко изменив траекторию, прыгнул на Талина, оказавшегося чуть в стороне от стрелков — и Воронова поймала тварь на лезвие. От удара массивного тела, продолжающего конвульсивно чертить когтями воздух, лейтенант пошатнулась и упала на колено, затем на оба. Талин чуть наклонил голову, провожая ее взглядом, и Аверин понял, что на этом движение и закончится. Он не шагнет и не поможет. Не прикроет…       Заметил это и Двужилов. Он дал себе зарок с Георгия глаз не спускать сразу после того, как лейтенант вернула тому наган. Теперь эта бдительность дала свои плоды — Евгений успел броситься вперед, заступив дорогу следующему упырю, который как раз нацелился на поднимающуюся с пола Воронову. Выстрел, удар штыком — точно в глаз. Тварь рухнула, а лейтенант выпрямилась. Глянула на своего бойца и коротко кивнула.       Когда упырей осталось всего два, они внезапно, словно по команде, развернулись и прыжками взлетели вверх по лестнице, быстро скрываясь в тенях второго этажа. Отряд не понес потерь — нескольких крестьян успели поцарапать, но не настолько, чтобы их жизни сейчас что-то угрожало. Наспех перевязавшись прихваченными с собой кусками небеленого полотна, они могли идти дальше.       Идею разделиться не рассматривали. Так что облазить три этажа предстояло вместе.       Враги как будто ненадолго решили дать передышку, следующие помещения прошли без помех. Но было ясно, что искать детей тут бесполезно. Нужно двигаться в более дальние комнаты — и не заблудиться в этих залах и переходах.       Обломки былой роскоши покрывали пол. Разбитый сервант с остатками граненого стекла в переплетах и расколоченный тонкий фарфор, хрустящий под ногами, будто ранний лед. Все, что было целого, давным-давно растащили. До того, как на месте бойни обосновалась нечисть. — Виктори, поставь чашку на место. Дуня будет накрывать на стол и отнесет.       А чашка легкая, невесомая, почти прозрачная — белый фарфор, словно вены, пронизывает тонкая паутинка синего узора, и край подернут позолотой. Он такой тонкий, что страшно откусить, но иногда очень хочется, наперекор всему, просто стиснуть зубы и посмотреть, что будет…       Аверин и Двужилов разошлись чуть вперед и в стороны, Сергеенко и Талин замыкали шествие. Крестьяне, шагавшие посередине, то и дело наклонялись, рассматривали остатки мебели, подбирали и вертели в руках куски резного золоченого дерева. — Глянь-ка, картина! — крикнул один из них, заметив выглядывающий из-под упавшего дверного полотна угол рамы. — Кузьма, помоги поднять.       Двужилов хотел было одернуть их, напомнив, что время не ждет, но Воронова, заметив его движение, качнула головой. Группа остановилась, не переставая обводить углы комнаты и проемы в трех стенах дулами винтовок. А Кузьма с товарищем приподняли створку и вытащили из-под нее картину. Целую. Она лежала изображением вниз, и все невольно подались вперед, томясь неизвестностью. Кузьма выпрямился, держа картину за углы, — и на отряд посмотрела девочка. С завитыми темными волосами, на которых белел венок. Воздушное платье, состоящее как будто из кружев и оборок, походило на облако, бабочками раскинулись бантики на изящных башмачках. Девочка стояла, мечтательно улыбаясь, опершись на каменную собаку, а за ее спиной пламенел осенними красками лес. — Ишь как вырядилась, — проворчал Кузьма, разглядывая картину. — Сразу видно, ни дня за скотиной не ходила и воды ни ведра не принесла! Вон руки какие!       Остальные кивали, вполголоса приговаривая, что правильно всех в семнадцатом году резали. И в восемнадцатом. И потом тоже…       По потолку комнаты пляшут тени. Свет за окном красный, страшный. А стекло дребезжит от криков и стрельбы. Одеяло натянуто до самого подбородка, ладошки вспотели. Дверь распахивается, на пороге — женщина в длинном кружевном пеньюаре, темные волосы растрепались по плечам. Побелевшие от напряжения пальцы стискивают рукоять пистолета. — Быстрее, Виктори, за мной! — босые ноги холодит гладкий паркет, по коридору уже гуляют сквозняки. Где-то внизу со звоном сыплются осколки. И снова пальба и вопли. — Быстрее! — это черная лестница, по ней ходит прислуга, здесь простые перила и струганые ступени. За дверью шум еще страшнее. Они ближе к месту… боя. Но женщина упорно тянет за руку, до боли стискивая пальцы.       В комнате для прислуги сорвана с петель дверь, на пороге лежит Дуня. Волосы разметались в луже крови, платье разодрано. Женщина, не оглядываясь, тянет дальше, перешагивая дверь, расколотую ударом топора. Шум бьет по ушам. Крик, полный боли, от которого сводит судорогой горло. Женщина всхлипывает, но руку не отпускает. — Ни звука, слышишь? Замри.       За поворотом в стене еще дверь. Ее почти не видно, только чуть заметная линия обводит прямоугольник по шелковым обоям. Женщина с силой бьет по ней — и та вдруг распахивается, открывая уходящую вниз лестницу. Снизу тянет сыростью, по спине течет холодный пот. — Спрячься здесь, Виктори, спрячься! Я вернусь за тобой!       Пистолет в ее руке дрожит. Над лестничной площадкой висит одна-единственная лампа. Этого света не хватает осветить пролет донизу. А шум все ближе. Крики, вопли, стоны, ругань — от них закладывает уши. И дверь закрывается, оставляя в одиночестве.       Наверху послышался вой. Откуда-то из глубины дома на него ответили. Картина упала из разжавшихся рук с глухим стуком. Винтовки снова вскинуты к плечу, у кого — плотно и привычно, у кого — с дрожью и побелевшими лунками ногтей. Шаг за шагом отряд двинулся дальше. Навстречу врагу, поджидавшему в следующей комнате. И снова схватка, под треск выстрелов и рев, стук штыков и клыков, свист шашки и когтей. На полу остались шесть упырей — и один доброволец, которому тварь успела вспороть горло от уха до уха, прежде чем Воронова снесла ей голову. Горевать односельчанам некогда — каждый понимал, что мог оказаться на месте несчастного. И еще запросто может. А ведь надо заглядывать и в углы, и под обломки мебели… — Мы ищем не там, — пробормотал Сергеенко, обводя очередное помещение мрачным безнадежным взглядом. — Может, и нет их здесь… Сожрали, как остальных всегда.       Внезапно Воронова шагнула к стене, обитой когда-то шелком, а теперь покрытой пятнами плесени, распущенными до ниток лоскутами и темными потеками. В этом месиве никто не разглядел неплотно прикрытую дверь, исполосованную глубокими царапинами, как и все вокруг. Лейтенант надавила на край створки — и та, чуть скрипнув, открылась. Вниз уходила темная лестница, ступени которой густо исчиркали когти… — Фонари! — крикнул Аверин, видя, что Воронова замерла на пороге.       Четыре фонаря гудели и мигали, пока разгонялся электродинамический механизм. Потом загорелся ровный желтый свет, которого уже было достаточно, чтобы рассмотреть даже самые нижние ступени, обрывавшиеся перед уходящим дальше коридором. Пройти по лестнице спокойно можно было вдвоем, даже не цепляясь затылком за свод. Аверин шагнул вниз первым, за ним — напряженный Талин, глаза которого за очками горели энтузиазмом, несмотря на страх. Только третьей пошла Воронова, внезапно словно погрузившаяся в свои мысли. Потом шагали мужики и замыкали Двужилов с Сергеенко. Лица у всех были мрачнее некуда — словно в могилу сходили.       Коридор был таким же широким и удобным, как спуск. В отсветах фонаря Талина коротко блеснула валяющаяся под ступенькой металлическая безделушка. Лейтенант медленно наклонилась и подняла — маленький овальный медальон с рваной цепочкой.       За дверью страшно и громко. За спиной тает круг света и таится жуть, так что остается прижаться к стене и замереть, прижимая ко рту ладони, чтобы не закричать, не завыть от ужаса. Ночная сорочка не защищает от озноба. Но снаружи становится тише и тише. Стоны затихают. И страх одиночества невыносим. Осторожное движение — дверь приоткрывается. За ней никого. Шаг, еще шаг… За окном как будто светает. Почему на полу скользко. Между пальцами ног начинает неприятно хлюпать. Темные лужи… они пропитывают подол сорочки, подбираются все выше… Там дальше, почти под окном лежит… пистолет, выпавший из разжавшейся ладони. Пальцы очень четко видно в отблесках занимающегося рассвета. Только остальной руки за запястьем нет. А потом прямо на пути вырастает высоченная фигура, в распахнутой шинели, от которой пахнет горьким и соленым. Широкая грудь крест накрест перетянута ремнями, лицо покрыто темными пятнышками, глаза горят. Он в один шаг оказывается рядом, одна рука опущена и в ней… что-то. Страшное. Другую протягивает и кладет на плечо. Мгновение растягивается на тысячу ударов сердца. Рука на плече неподвижна. Колени дрожат и норовят подогнуться. Потом рука с плеча скользит к шее и, прежде, чем с головой накроет ужас, просто дергает цепочку с кулоном. Та безропотно рвется, и безделушка летит назад, в лестничный провал с тихим стуком. А рука гладит по голове, нежно и легко, потом подхватывает в воздух. Ушей, только что словно забитых ватой, касается тихое: «Закрой глаза и ничего не бойся, я тебя вытащу». А потом откуда-то издали принесло гораздо более громкое, породившее под потолком эхо: «Да где тебя носит, товарищ Серов?!»       Коридор раздался в стороны, превращаясь в зал. Света фонарей не хватало, чтобы осветить его целиком. Но когда совсем близко послышался тот самый глухой рокочущий рев, Сергеенко и Аверин, не сговариваясь, зажгли фальшфейеры. Шипящее красное пламя озарило дальние стены, сводчатый потолок. Блеснуло на прутьях вереницы клеток поодаль. Отразилось от клубка цепей на каменном полу. И высветило приземистые уродливые силуэты, прыжками надвигающиеся из глубины подземелья. — Построиться! Огонь по готовности! — голос лейтенанта прозвучал надтреснуто, почти сорвался. Аверин никогда прежде не слышал у нее такого тона. Но мог бы поклясться, что это не страх, а что-то иное…       Они выступили втроем, Двужилов — на одно колено, Аверин и Сергеенко — за его плечами. Мужики с подсказки Сергеенко встали в линию за их спинами, чуть ближе ко входу. У одного в руках наготове уже вторая пара фальшфейеров. Где-то там же за спинами выжидал момента и Талин. Послышались частые выстрелы, и эхо зазвенело под сводом. А Воронова рванулась вперед и влево, навстречу волне тварей, вдоль стены клеток, раскручивая шашку, так что клинок совсем перестал быть виден.       Она врубилась в эту волну с остервенением и яростью, еще большей, чем все, что прежде доводилось видеть Аверину. Удары летели россыпью, по спинам, лапам, головам и шеям. Воронова не останавливалась добить тех, кого ранила. Она вихрем неслась дальше, оставляя за собой следы черной крови и уходя из зоны, озаренной красным химическим огнем. Мелькали то и дело вспышки нагана. Аверин достреливал тех упырей, что подползали, покалеченные и отравленные серебром, ближе к отряду. Мертвые туши громоздились в беспорядке. А враг все не думал убывать.       В какой-то момент Аверину показалось, что он потерял лейтенанта из виду. Фальшфейеры догорали, и мужик из-за спины кинул пару новых. Сквозь рев упырей и пальбу Аверин услышал внезапно лихорадочный шепот Талина где-то за ухом: «Одного надо взять живым, точно! Хотя бы одного!..» Захотелось ответить: «Ну так пойди и возьми!» Но Аверин не позволил себе утратить ни капли собранности. Будь его воля — он в самом деле зашвырнул бы сюда десяток гранат, и дело с концом. Но Воронова права, кто-то из детей мог остаться жив — хотя в это при виде бессчетной стаи верилось едва.       Твари не кончались. Воронова скользила в их крови, молниеносно уходя от взмахов когтей, парируя их клинком, уворачиваясь и атакуя. Наган опустел и стал мертвым грузом — времени перезаряжать его не хватало. Но сталь таким грузом никогда не станет. Сталь всегда готова служить — достаточно суметь ее почувствовать и подчинить. И сейчас они были единым целым. Кисть и рукоять, рука и лезвие, тело и оружие. Свет сюда почти не доходил, но глаза успели привыкнуть к темноте, а слух обострился. Именно слух подсказал, что рядом есть кто-то еще. Живой. Человек. Его дыхание звучало торопливо, но отчетливо. Ориентируясь на этот звук, лейтенант шагнула еще ближе к стене, к клеткам — и поняла, что там сгорбилась у решетки маленькая фигура.       Враги наконец-то начали убывать. И почувствовав в один момент, что рядом больше живых упырей нет, Воронова остановилась. Клетка была не заперта, только захлопнута, а гнутые ушки замка наводили на мысль о том, что делали это с нечеловеческой силой. Но фигурка внутри была слишком испугана, чтобы пытаться выйти. Воронова, быстро спрятав наган в кобуру, отварила дверцу и протянула руку. Фигурка сначала не шевелилась, а потом задрожала и попыталась отползти вглубь клетки. Пришлось ухватить ее за плечо. Тонкие детские кости прощупывались под кожей и тканью. Ребенок трясся, но молчал, будто в ступоре. — Ничего не бойся, — хрипло произнесла лейтенант и вздрогнула. — Я тебя вытащу.       То ли человеческая речь подействовала, то ли просто бояться сильнее было уже некуда, но ребенок наконец подался вперед, и Вороновой удалось вытащить его наружу. Ее. Девочку. С длинными, давно нечесаными волосами. Тощую, словно веточка. По-прежнему не произносящую ни слова.       Одной рукой прижав ее к себе, Воронова зажгла фальшфейер, чтоб внимательнее осмотреться. Клетки разных размеров, разных форм, кое-где с гнутыми прутьями. В нескольких лежали тела, маленькие и неподвижные. Беззвучные. И Воронова поняла, что открывать те клетки смысла уже нет. Давно нет. Походя добив шевельнувшуюся тварь под ногами, лейтенант потянула девочку за собой к далекому подсвеченному красным светом выходу. Остальные бойцы уже шли навстречу. — Нашла. Одну, — коротко бросила лейтенант. Мужики подались вперед, и через долгие несколько мгновений один пробормотал: «Маруся?..» Так звали сестру Серого, которая пропала последней. Он подхватил девочку на руки, и она повисла тряпичной куклой, даже голову до его плеча не донесла. — К выходу, — тут же велел Сергеенко, тревожно хмурясь. Было видно, что девочка на пороге смерти от страха и истощения, так что времени попытаться ее спасти оставалось немного, да и шансы невелики. Но он этого ничего не сказал и просто подталкивал мужика к светлому квадрату лестницы. Тут наперерез ему рванул Талин. — Мне нужен живой экземпляр! Это приказ наркома! Мы не уйдем, пока не поймаем! — Иди и лови, — почти беззвучно прошипел Сергеенко, делая шаг в сторону. — Пойду! — с вызовом огрызнулся Талин. — И все вы — со мной. Иначе… — Иначе — трибунал? — недобро хмыкнула Воронова, возникая за плечом своего водителя.       Талин скривился, снова нарочито тянясь к кобуре. — Остынь, — лейтенант дернула плечом. — Они спасают девочку, мы ищем тварь. Сильно сомневаюсь, что сейчас нам удалось перебить всех.       На Сергеенко они больше не смотрели, повернувшись снова лицом к уходящему в темноту подвалу. Груды мертвых упырей, почерневший от крови пол. Талин, подняв над головой фальшфейер, шел первым, придирчиво всматриваясь в туши. Видимо, рассчитывал найти еще дышащего. Тщетно. Воронова больше смотрела по сторонам, подмечая железные кольца на стенах и обломки каких-то деревянных конструкций жутковатого вида, если что-то еще могло казаться жутким в этом мертвом подземелье. Двужилов шагал чуть левее. — Сдается мне, не только красные тут кровью землю напоили, — проговорил он наконец вполголоса. — Сами Воронцовы тоже хороши были. Может, и россказни деревенских — правда, что пропадали здесь люди…       Воронова не ответила. Пальцы медленно перебирали эфес шашки, чуть сгибаясь и разгибаясь в одной ей понятном ритме. Шипение фальшфейера нарушало тишину. Пятно света за спиной становилось все меньше. Фонари выхватывали отдельные фрагменты картины мрачного запустения, и при жизни-то не слишком привлекательного. Зал и не думал кончаться. Потом сбоку померещился темный провал. С другой стороны — еще один. Воронова шикнула, и отряд остановился. Аверин и Двужилов прислушались. В первом коридоре почудилось характерное скрежетание. В темноту полетел догорающий фальшфейер, и его пламя отразилось в красных глазах. В нескольких парах красных глаз — рывками приближающихся к выходу.       Талин вытащил из сумки свернутую сеть. Мужики по слову лейтенанта попятились, беря оружие на изготовку. Аверин взял под надзор другой коридор, Воронова, как и прежде, вышла прямо к зеву проема, с одной шашкой в опущенной руке. Двужилов страховал ее слева. Когда первая тварь прыгнула на кажущуюся добычей женщину, та коротким взмахом рубанула по передним лапам. Стукнулись об пол отсеченные когти. Упырь взвыл, два других уже догоняли его, готовые рвать в клочья неосторожных. Но таких не нашлось. Двужилов с каменным спокойствием на лице послал в красные точки глаз четыре пули. А первую тварь, лишенную ее главного оружия, Воронова с усилием отпихнула в сторону, под ноги Талину. Тот торопливо набросил сеть, многослойную, с мелкой ячейкой. Помогать увязывать запутавшегося упыря Воронова не стала, вернувшись к месту схватки и прикончив еще одну тварь, а потом добив двух раненых, продолжавших ползти к стрелкам.       Убедившись, что коридор опустел, Воронова оглянулась на Талина. Тот все еще возился. Лейтенант тронула за плечо Аверина и молча кивнула на специалиста. Вдвоем они спеленали добычу в сети довольно быстро. Тем временем Воронова еще раз прошла вдоль ряда клеток и заметила одну небольшую, стоявшую криво по сравнению с другими. Толкнула ее бедром — клетка сдвинулась. — Тащите сюда, — окликнула она Аверина. И, мгновение помолчав, добавила: — Ставьте заряды.       Упырь продолжал приглушенно выть, когда Талин заталкивал его в клетку. Воронова наблюдала безмолвно. Тем временем Аверин и Двужилов, забирая у крестьян сумки со взрывчаткой, быстро раскладывали мины, соединяя шнурами и свивая паутину гибели и разрушения. Воронова ждала с шашкой наголо. Двое крестьян тащили клетку наверх, за ними торопливо, не оглядываясь, шагал Талин, протирая очки. Остальные добровольцы толпились след в след, желая одновременно и увидеть процесс подготовки подрыва, и выбраться наконец из этого жуткого места.       Черный шнур ложился свободными волнами на ступени. Аверин поднимался, крутя катушку. Двужилов уже был наверху, быстро и сноровисто обкладывая взрывчаткой несущие колонны, самые массивные стены и опорные арки. Воронова вышла из подвала последней. И за отрядом шла, отстав на несколько шагом, обводя разоренные комнаты непонятным взглядом. Где-то слышалось скрежетание когтей, приглушенный расстоянием и стенами вой тварей. Отряд покидал усадьбу настолько быстро, насколько это позволяла тяжелая клетка в руках у двоих крестьян. Девочку Сергеенко уже давно вынес на улицу и теперь там, на безопасном расстоянии, делал ей первые уколы для восстановления сил. Шнур разматывали, пока была катушка — хватило даже спуститься с парадной лестницы.       Аверин сунул руку в карман за спичками, но Воронова вдруг тронула его за локоть и покачала головой, сама вытаскивая коробок. Первая спичка треснула во внезапно задрожавших руках. Аверин отвернулся. Что-то в этих движениях показалось ему неправильным, непривычным. Дрожащие руки… У лейтенанта они не дрожали никогда, даже в самой жаркой схватке, самом страшном гнезде. А теперь… теперь загорелась только третья спичка.       Огонек побежал по шнуру, разгораясь все ярче. Взбежал по ступеням, скрылся в темном проеме дверей. Вечернее небо стояло, затянутое плотными облаками — время в гнезде летело незаметно, солнце успело за тучами описать почти полный дневной оборот и теперь клонилось к каемке леса. Или парка? Где кончалось одно и начиналось другое — Аверин так и не успел понять.       Первый взрыв тряхнул усадьбу, прыснув в стороны уцелевшими осколками стекла. Второй пустил трещину по тронутому плющом фасаду. Потом канонадой ухнули один за другим остальные заряды. Грохот пошел гулять эхом под небеса. Усадьба задрожала, дрожью пошла и земля под ногами. Боковая стена начала заваливаться внутрь, обломками кораблекрушения встопорщились лопнувшие при обрушении балки, едва видные за окном. Потом за пустыми переплетами показались первые языки пламени. Следующая череда взрывов подорвала своды подземелья, лишая дом опоры — и здание начало оседать в провал, с натужным треском и грохотом, к которому примешивался вой упырей и треск трехлинеек. Аверин и Двужилов уложили нескольких тварей, норовивших выбраться из гибнущего гнезда.       Воронова стояла спиной к отряду, ближе всех к месту, на котором теперь бесновалось пламя. Его багряные отблески скользили по облакам — и по ободку медальона, который лейтенант держала на ладони. Из овальной безделушки на нее смотрела молодая красивая женщина. Темные волосы — уложены в высокую прическу. Не обрезаны по плечи неровной линией. Большие серовато-зеленые глаза, бледная, тронутая румянцем кожа. Тонкая талия — затянутая в корсет и укрытая шелком, а не перетянутая портупеей. В руке букет фиалок — не шашка. И не наган.       Воронова смотрела на портрет. Аверин смотрел на Воронову. Он не мог видеть медальон, видел только покачивающуюся между пальцами цепочку, поблескивающую отсветами пожара.       А потом Воронова сжала кулак и быстрым движением зашвырнула безделушку в огонь. Аверин проводил полет взглядом. А когда снова взглянул на лейтенант — та уже стояла спиной к горящей усадьбе, и в ее глазах снова застыла привычная холодная решимость. Только на скуле пожар высветил крохотную блестящую дорожку. Аверин не рискнул ничего сказать и ничего спросить. Она коснулась эфеса шашки, рукояти нагана, проверяя каждую деталь вооружения. Привычное, знакомое движение.       Мир никогда не будет прежним. Прощай, Виктори Воронцова. Ты умерла слишком давно.