Святой его брат или же грешник?
Филипп шагает по хрусткому снегу, припорошившему землю белым светом. — Я мог бы назвать тебя святым, — Виттебейн усмехается, — но святые не сношаются с ведьмами, не делают им приплод, не меняют обетованную землю, чистую от скверны, на реальность средь костей исполинского мертвеца. — Лопата вгрызается в усыпанные цветами лозы, безжалостно ломая колыбель, укрывающую от снега свежую могилу. — Но я прощаю тебя, — сердце в груди Филиппа тяжело бьется о ребра, голод и предвкушение скорой встречи снедают его, словно адское пламя. — Я стану святым для тебя, для нас, — на его левом предплечье ноют и текут сукровицей глифы, пропитывая рукав сюртука. — Я верну тебя, верну обратно к жизни, - голос дрожит и срывается, — мы снова будем вместе… Младший чувствует, как к горлу подкатывают слезы, хотя внутри пусто, ему уже нечем плакать, а все равно хочется. Мужчина поджимает губы и достает из сумки палисман. Было рано, но он не может, ему нужно отвлечься, нужны силы и ясная голова. Он раскалывает фигурку надвое, и магия течет по его ладоням, жжет кожу, заполняет собой легкие. Виттебейна скручивает судорогой удовольствия и он сгибается, обнимая себя за плечи и тяжело дыша. Прах, который остается от палисмана, смешивается с землей. Филипп продолжает копать. — Она думала, что если глубоко тебя спрячет, то я не доберусь, а? — время сытости тянется неспешно и тягуче, как смола меж пальцев. — А может ты - письмо ее мерзким предкам? Смотрите, вот моя добыча, — Филипп вгрызается в мерзлую землю с остервенением, не чувствуя ни холода, ни усталости. — Полакомьтесь его останками, — наконец, острие лопаты ударяется о крышку гроба, и внутренности подпрыгивают к груди. — Я околдовала его разум, обманула сердце, — он сбивает гвозди, удерживающие крышку, приметив глиф сверху. — И привела к погибели глупого наивного человека! — глиф на крышке замедляет влияние энтропии внутри, Филипп рассматривал эту комбинацию в своих экспериментах, но она не работала так, как надо. А у ведьмы сработала, хахаха! — смеются над ним облысевшие деревья, шурша костлявыми ветками. Филиппу наплевать, он тянет вверх последний гвоздь, срывая ногти и прерывисто дыша. Получилось! Виттебейн откидывает крышку на неровную стену могильной ямы, ноги его предательски подкашиваются. — Калеб… — по щекам катятся злые горячие слезы. — Мой Калеб, мой милый брат… — Калеб кажется спящим, ведьма милосердно закрыла его в ужасе распахнутые перед смертью глаза, смыла кровь и переодела в чистое, уложив среди полевых цветов. Земных цветов. Как она... Филиппа колотит от ярости, до утробного, звериного рыка, стиснутых до скрежета зубов. Довольно. — Звенит в голове холодный голос. Ничего не довольно! — Филиппа распирает от эмоций, горя, злости, желания убивать. — Успокойся, — говорит он сам себе, на губах пузырится черная пена. — Ты с ним, никто, — Филипп наклоняется к шее Калеба и оставляет на расцветающей пятнами коже влажный след отравленного скверной поцелуя, — никто нас больше не разлучит… — Виттебейн прижимается к щеке брата горящим лицом, от Калеба пахнет гарью, которую не может перекрыть даже смесь трав, что добавили при омовении, и мертвечиной. Филипп касается дрожащими пальцами челюсти старшего. Если открыть рот, запах станет сильнее, Филиппу ни разу не противно, но внутри что-то трещит и раскалывается на куски. От факта, кристально ясной истины. Калеб мертв. — Это ты его убил. Филипп вскакивает на ноги, оглядывается, готовый обратить в ничто любого, кто помешает его встрече. — Кто здесь? — зверь рвется наружу, Филипп не против выместить свой гнев на ком-то, даже больше — он хочет это сделать. — Только тебе не на ком это сделать, — ровный голос, знакомый голос. Филипп оборачивается. — Ты убил нашего брата, — мальчик в старой растрескавшейся маске падает на грудь мертвеца, из темных провалов пустых глазниц льется липкая чернота. — Как ты мог? Как посмел!? - мальчик воет и стучит босыми ногами по земле. — Неправда! — Филипп хватается за голову. — Ведьмы заставили меня, ведьмы околдовали его! — Ему хочется спрятаться от этого полного ненависти взгляда, спрятаться от себя. — У меня не было выбора! — У тебя был выбор! — юный Филипп поднимает голову, месиво образов, воплощенное безумие. — Пока живы ведьмы, он будет покидать нас. Снова и снова. — Виттебейн стискивает ноющие виски, хотелось раздавить свой череп, словно гнилой орех. — Спаси Калеба. — Ребенок делает шаг навстречу взрослому, и границы его фигуры подергиваются неровными линиями.Убей всех ведьм.
Филипп распахивает глаза. Буря в его душе замирает. — Ах… — он поднимает лицо к усеянным звездам небесам. Все ведь действительно так просто. Филипп не остался бы в одиночестве, если бы поступил так сразу. Если бы не сглупил, не струсил. Слабый и бестолковый, не удивительно, что он позволил отобрать у себя самое дорогое. Младший переводит взгляд на Калеба, опускается на четвереньки и нависает над мертвым, прежде чем лечь рядом, на ложе из земных цветов. Филипп совершил непростительную ошибку, позволив ведьмам забрать своего Калеба. Он берет руку старшего в свою, пальцы Калеба окоченели и не гнутся, но это не страшно. — О, Вольный Король, — родной голос ласкает память. — Гроза диких ведьм, позволь же мне быть твоим Золотым Стражем, — Калеб изящно опускается на одно колено перед облаченным в маску Филиппом. — Мой верный страж, — повторяет Филипп из настоящего за образом прошлого. — Стань же моей правой рукой и вместе мы сокрушим зло, — он ведет ладонью по груди старшего, остановившись над навеки замершим сердцем, что теперь неспешно гниет в объятиях ребер. Филипп заставил это сердце, бесконечно доброе и чистое, замолкнуть навеки. Горло стискивает виной. — Прости меня, — Филипп вжимается лицом в плечо мертвеца. Он предал меня! — грязной пеной поднимается на границе сознания. Нет-нет-нет! — Это магия, злые чары, — шепчет ему на ухо Филипп, оправдывая его, оправдывая себя. — Но все хорошо, я защищу тебя, — он расстегивает на нем камзол, тот самый, который Калеб надевал перед тем, как отправиться на землю. — Никто больше не околдует твое сердце, не украдет его у меня, — пуговицы на рубашке Филипп срывает, пальцы его скрючились, потемнели, оканчиваясь каждый бритвенно-острым когтем. — О, Калеб… — в руке хищно сверкает кинжал, подаренный старшим брату младшему, чтобы защитить его от зла и ночных кошмаров. — Мы наконец-то будем вместе, по-настоящему! — рот полнится слюной, свистит меж голых ветвей зимний ветер. Филипп нашел способ спастись от снедающего его холода, гулкого одиночества. Младший приникает губами к ране, окруженной темным пятном. Сладкий аромат порченной плоти окутывает его сильнее, но Филипп не чувствует. Только улыбается, блаженный в своем озарении, и заносит блеснувший холодным светом кинжал.Пусть тело его станет храмом, в котором не будет места ни для кого, кроме них двоих.