На Калеба.
— Гляди, Филипп! — Калеб держит в руках красноперую, яркую птицу, и голод внутри мгновенно скручивает внутренности тошнотой. — Она… она подарила его мне… — Калеб никогда не говорил ни о ком с таким трепетом. — Он разговаривает, представляешь? — птица смотрит на Филиппа умными темными глазками-бусинками, и чем дольше тянется этот момент, тем сильнее он хочет сломать ей шею. Всяко неживая. — Филипп? — Калеб подается вперед, к самому лицу брата, и тот отворачивается, глотнув местного пойла и скривившись. — Что случилось? — его голос теряется за толщей льда. — М? — Филипп делает вид, что ничего не случилось. Что брат не пропадает все чаще с ведьмой, что реже говорит о доме, что почти не вспоминает о ком-то кроме неё. Филипп делает вид, что всего этого не происходит, иначе его захлестнет воющее, обжигающее безумие, и он… Глоток. Пойло густое и липкое, будто собранная со дна болота гнилая вода. — Филипп, — птица перепархивает куда-то в сторону окна и становится легче. — Да, брат? — младший улыбается, улыбка натянутая и злая, Калеб никогда не видел такой, в отличие от тех, кого Филипп считал своим врагом. Осознание стискивает сердце ужасом. Он стал думать о Калебе как… — Что-то случилось, я же вижу, — он касается руки Филиппа. — Я… — сказать или не сказать, — скучаю по дому. — Не сказать, соврать. — Очень. У него нет сил выдернуть кисть из-под прохладных узловатых пальцев. — Ах, — Калеба устраивает эта удобная и красивая почти-что-не-ложь. — Да, действительно, мы давно не были там… — что-то в его голосе заставляет сердце Филиппа тревожно замереть. — Знаешь, если ты устал быть здесь… — пауза. — Да? — разрывает он повисшее молчание первым. — Ты… — он мнется. — Можешь отправиться в мир людей. — Один? — звериный рык подкатывает к горлу. Испуганно щебечет птица. — Нет, я хотел сказать… — такой тон застает старшего врасплох. — Я в курсе, что ты хотел сказать, — Филипп смотрит ему в глаза, и Калеб впервые видит в них ничем не прикрытую ненависть. — Но, пожалуй, откажусь. — Он встает рывком и почти бегом покидает таверну. — Филипп! — как ножом в спину. Но он делает вид, что не услышал. Не хлопает дверью, а просто растворяется в толпе. Потом шагает на прямых ногах в сторону тракта и падает в корни клена. — Почему, аххх!.. — глифы, свежие, еще не до конца зажившие, горят огнем и плоть под ними поднимается шапкой, будто лопнет сейчас до кости. — Калеб… — ему некого больше звать, ему не на кого надеяться. Больше не на кого. Филиппу кажется, что мир вокруг кружится и плавится, будто воск над огнем. Калеб, который хотел избавиться от него… Нет! Нет! — звенит в голове тонкий голосок. — Калеб бы не… Предал! Предал! — птичьим гомоном. — Заткнитесь, заткнитесь… — Филипп стискивает голову в ладонях, ему кажется, что череп сейчас расколется, словно орех, и оттуда повалит черная гниль. — Эй, кто там? — грубый, мужской голос и характерный говор для тех, у кого вместо рта пасть. — Посмотри, он там один… — свистящий шепот. Но Филипп слышит. Усмехается сухими, искусанными губами. — Мне нужна помощь, — он наметанным глазом примечает палисманы и глубокие капюшоны, за которыми так удобно прятать свои мерзкие морды… — Конечно, друг, мы тебе поможем, — их трое, громила и два чудища поменьше, и все в зоне видимости Филиппа, даже не пытаются прятаться. Понимая, что перед ними легкая добыча. — Напился, что ли? — даже не стремится скрыть издевку. — Да-а-а… — Филипп встает, его шатает и мутит, но не от местной гадости, которае на него не действует. — Поможешь мне, — он делает неровный шаг, другой, чувствуя, как заполняется мраком склера. — Д р у ж и щ е? — он цепляется ледяными пальцами за предплечье громилы. А затем разлившуюся тишину дробит влажный, оглушительный треск. Филипп чувствует во рту вкус темной, горячей крови, и выдыхает облачко багрового пара. — Чудище! — в него летит заклинание, слишком простое и медленное, чтобы нельзя было увернуться. Глифы хищно вспыхивают на его руке и ледяная стрела, сотканная прямо из сырого вечернего воздуха, насквозь прошивает череп второго нападавшего. Шелест кленовых листьев. Филипп бросается в погоню на чистых инстинктах, рыжие волосы дразнят, вызывая желания стянуть их с черепа и сжечь. Запах пота и страха щекочет ноздри. Славная, славная охота! Филипп щерится, предвкушая трапезу. И тут его скручивают по рукам и ногам вырвавшиеся из земли шипастые лозы. — Хорошо пробежались мы с тобой, — Филипп бьется, словно пойманный в силки зверь, клацает челюстями, пока новая лоза не ударяет его наискось в лицо. Левый глаз пронзает сначала болью, а затем заливает чернотой. Он понимает, что ослеп. Кураж и голод уступают перед страхом. Последний из банды доходяга, чем-то неуловимо напоминающий Калебову ведьму, опускает на макушку Филиппа заляпанный грязью сапог. — Ты еще и проклятый, — он дышит тяжело, над губой блестит пот, — значит, никто не хватится, только спасибо скажет… — его глаза сияют по тьме парой желтых огней. — Ты у меня на тот свет просто так не сбежишь… — в костлявой руке появляется посох, увенченый палисманом. Филипп чувствует панику, лозы растягивают его, вгрызаются в тело, выкручивая кости из суставов. Больно. Страшно. Калеб… На кончике древка появляется глиф пламени и до того, как Филипп успеет осознать, доходяга замахивается и прижимает раскаленное дерево к ребрам Виттебейна. Отвратительно пахнет паленой тканью и мясом. Филипп пытается вырваться, в лоскуты разрывая кожу и мышцы, воет, срывая голос, магия в теле мечется, не слушается. Убивает его. Снова замах. Филиппа выворачивает липкой чернотой с алыми пятнами, а паузы между ударами становится все короче и короче, а запах все более невыносимым. — Какой тяжелый дым… — Филипп смотрит в сторону города, пока Калеб вырезает из дерева маску. — Ведьму жгут, — говорит он, — прикладывает заготовку к лицу Филиппа. — Ну вот, теперь не узнать тебя! Филипп смеется, хватает его за кисти и наслаждается теплом рук Калеба. Удар. — Virtus migrat in vitium! Пойманная в лесу беглянка бьется на столбе и кричит. Пламя лижет ее ноги, взбирается по сарафану. Пахнет паленой тканью и мясом. Толпа ликует и кружится в танце — горит в огне причина холодной зимы и неурожая, наступит прекрасная, плододродная весна со смертью ведьмы! — La mortz est super nos! Удар. У ведьмы яркие, огненно-рыжие волосы и зеленые глаза, она словно сошла со страниц книг, но Калеб смотрит на нее без страха или отвращения. Скорее даже… Нет-нет-нет… Филипп прячет лицо в ладони. Он смотрит на нее так, как смотрит Филипп на Калеба. Калеб и ведьма кружатся в танце у костра, и свет обтекает их фигуры, благословляя союз ведьмы и человека, пока Филипп будет сгорать во тьме от собственной ревности. Удар. — Ааа… ах… — Филипп умирает, жизнь выходит из него так же, как магия из палисмана, какая же ирония. — К-к… — его угасающее сознание цепляется за единственный образ. Калеб… — Уже выдохся? — колени доходяги дрожат, глаза запали. — Ладно, я буду с тобой милосердным… — Филипп готов молить его, чтобы все это уже закончилось.Я бы хотел, чтобы нашелся тот, кто смог бы защитить меня, но за меня уже никто не заступается.
«Ты вырос, Филипп.»
Opus transit in otium. «Преданность моя стала моим же забвением». Филипп чувствует на коже свет, щурит единственный зрячий глаз. — Отпусти его, — вокруг Калеба кружатся кленовые листья, а в голосе лязгает сталь. Филипп никогда не слышал от старшего такого тона. Но это он, его брат. Он бы узнал его, даже если бы его полностью лишили зрения. Калеб. Калеб пришел спасти его! — Пошел ты, — доходяга сплевывает и бросается в бой, палисман на его посохе зло сверкает глазами и в Виттебейна направляется поток чистой, необузданной магии. Калеб стискивает зубы, но кардинал разбивает чужую магию своей и падает в руки посохом. — Ух ты, — он стискивает свой палисман, чувствуя, как алеют уши, но на землю возвращает шипастая лоза, летящая ему в лицо. Калеб делает шаг и вот он уже в метре от противника, золотым всполохом расчертив ночную тьму. — Магия странная… — бормочет он, а затем повторяет маневр, превращая бой в танец и выжидая время для атаки. Филипп смотрит на сражающихся и ощущает свое бессилие, дергается в лозах. — Ах… — они заметно ослабли… Он встречается взглядом с Калебом. Шепчет одними губами, надеясь, молясь, что брат его поймет. Старший сводит брови и кивает. Доходяга ярится, землю вспучивает лианами, от которых Калебу все труднее и труднее уворачиваться. «Ну же, ну же, всего одно мгновение…» — Калеб чувствует, как стискивает виски и в носоглотку льется кровь. Грохот. Начертанный на земле глиф срабатывает, и только сила вскрикнувшего палисмана спасает Калеба от смерти. — Ах! — его отбрасывает, словно тряпичную куклу, и посох выпадает из ослабевших рук. — Я победил… — сердце колотится как бешеное. — Я… — разбойник делает шаг назад. Столь необходимый шаг… Филипп утробно рычит и делает рывок вперед. Шею пронзает болью. Острые, плоские зубы ломают позвоночник, словно песочное печенье. Последний из выживших оборачивается, не верит. Чудовище с холодными голубыми глазами разевает окровавленную пасть и сминает его лицо, будто кусок пластилина. Лишенные магии лозы перестают бесноваться и рассыпаются изумрудными искрами. Флипп ломает чужой палисман, и подпитанная эмоциями магия заполняет его до краев, исцеляя раны, возвращая зрение. Только отзвук тянущей боли остается на лице. Ему нужно еще… Он выдыхает и смотрит на посох Калеба. Подарок ведьмы.Вещь Калеба…
— Филипп? — старший пытается встать, лицо его залито кровью, но зверь подсказывает, что ничего страшного с братом не случилось. — Я здесь. — Филипп утирает перепачканный подбородок и рот. — Подойди ко мне, — младший подчиняется, оставив палисман лежать среди листвы. — О Филипп, — Калеб тянет руку, гладит его по щеке, и в этом жесте столько воспоминаний, столько нежности и любви, о которых младший тосковал каждый день, что ноги подкашиваются и он падает на колени перед братом, покрывая его руки горячими, короткими поцелуями, глотая слезы. — Я люблю тебя, — шепчет Филипп, полностью сломленный моментом своего счастья. — Всегда, всегда… — Я не брошу тебя, — Калеб тянет его на себя, — никогда. Младший ложится ему на грудь, прижимается щекой к выступающим ребрам. Сердце Калеба, сильное, живое, дарит ему покой. Калеб любит его. Будет любить всегда.В с е г д а.
Все выше растет ледяная стена.