Я не отпущу тебя

Накахара Чуя начал жить спокойной и размеренной жизнью. Начал ходить в университет. У него появился даже парень. Мужчина отвез юношу к университету. Поцеловал его и уехал домой, ждать маленького Чую. Так вышло, что у Одасаку вошло в привычку — ждать Чую после учебы в кафе при университете, пить кофе и заказывать пирожное — для Чуи. А Накахара суетился, плюя на порядок в собственной сумке и хаотично сброшенные куда-то на дно учебники, потому что его ждут, потому что его любят, потому что важен, потому что нежен. Потому Чуя почти бегом выбегает за ворота, улыбаясь широко, почти до торчащих ушей, прижимает небрежно сумку к себе и застывает, стоит ему поднять рыжую голову. Потому прошивает током. Потому руки трясутся. Дазай стоит, облокотившись о капот черной машины, такой идеальный в своей неидеальности. У Осаму сигарета между бледных пальцев. Дазай ничего не говорит — смотрит. Чу должен отвернуться и уйти, потому что Осаму — это саморазрушение. Это — чертова болезнь, от которой Чуя избавится, если уйдет сейчас. В эту минуту. Если пойдет к Оде, прижмется к его теплому боку, примет нежный поцелуй в лоб и забудет о существовании всего мира рядом с ним. Чуя делает шаг в противоположную сторону… В противоположную от кафе сторону. Дазай усмехается что его ручной Чу сам пойдет к нему в руки. Дазай совсем по-джентельменски забрал сумку, закинув ее на заднее сиденье, открыл перед Чуей дверь и подождал, пока он залезет внутрь, чтобы потом сесть рядом, в полнейшей тишине завести мотор и двинуться с места слишком резко, отчего Чуя вжался в кресло и задышал часто-часто. Больше двух лет, — тихо сказал он, больше для себя, чем для него. — Почти два года все было… без тебя. Я почти научился жить, Дадзай, — Чуя засмеялся приглушенно, затравленно, ломая пальцы. У Осаму от этого «Дадзай» — дыхание перехватывает В квартире у него холодно, мрачно и пахнет только Дазаем — непонятно, почему Чуя облегченно выдохнул. На стенах — сплошных зеркалах — отражались лишь они. Лишь крепкие руки Дазая, сжавшие в собственническом жесте аккуратную талию. Лишь порванный на части выдох Накахары. —Никому не отдам, никому, — смеется он. — Мой. Ручная шлюха, — ледяные руки скользят вниз по исполосованному порезами телу, сжимают бедра крепко, до синяков, гематом — россыпи ночного неба. — Ты будешь моим, пока не сдохнешь. На-веч-но, — рычит, впивается зубами в кожу, — голодный зверь, — желает оторвать кусок. Чуя плачет от боли желания, извивается, прижимается к чужой плоти, стонет как та самая шлюха — эстетика, Если бы только Чуя мог убить Осаму в себе. Но он не может. Дазай вставляет в пульсирующую дырочку сразу, не готовя и не целуя, чтобы уменьшить боль. Он так давно желал момента. Забрать себе! Забрать свою суку; Чу кричит от боли-удовольствия, дергается, пытаясь слезть, а Осаму впивается в чужие бедра до темно-фиолетовых синяков, натягивая на себя до основания, до взрыва мозгов, до катарсиса собственной души. Дазай втрахивает Чую в ледяной пол, почти вырывая чужие рыжие волосы на затылке (которые раньше с нежностью поглаживал), сжимая их в кулаке до вспышек перед глазами. —Я л-люблю тебя, Дазай, — прохрипел Чуя, чувствуя, как жжет кожу, как зудит в сердце и как ломается его душа. Он вспоминал как насиловал его Мори. Лишь насилие к нему проявляли всегда. Он захлебнулся в океане слёз. Туда его затащил Дазай, утянул за собой. —Так, — толчок. — Подавись, — толчок. — Своей, — толчок. — Любовью, — очередной толчок, еще, еще, еще; пока Чуя ломается, разрывается, плачет, пока его жестоко имеют. Разбитый, использованный, оттраханный. Дазай кончил глубоко в Чую. В горячее нутро. Чуя одевается не спеша, аккуратно — тело болит и ломит, но больше всего болит там, где, наверное, была его проданная теперь уже дьяволу душа. Он уходит. Осаму вплетает пальцы в жесткие волосы, закрывает глаза, закуривает очередную сигарету, выпивает стакан виски и складывает книги в коробку, запечатывая скотчем. Дазай тушит сигарету о собственную кожу и оседает в кресло безвольно, закрывая трясущимися руками свое лицо. Милый Чу ушел. Осаму все сделал правильно. Заставил забыть. Убить в сердце. Чуя перелезает через ограждения, сглатывая ком в горле и сдерживаясь, чтобы не закричать от ужаса. внизу так страшно. высоко, а ещё будет очень больно и холодно. ему хочется зажать рот рукой, но он не может — парень крепко вцепился в перила. все же страшно делать такой роковой шаг. Стиснув зубы, он уже отрывает руки от перил и готовится полететь вниз. хоть на пару секунд, но он сможет почувствовать себя птицей. вольной птицей без забот и обязательств. он очень похудел, его руки были глубоко изрезаны, а глаза. тот же пустой мертвый взгляд. Он спрыгнул. В морскую бездну. Разбиваясь на на миллиарды частиц.