Примерно тремя годами ранее
Обведенная вокруг пальца, обманутая, присыпанная ложью, пила с иллюзиями на брудершафт. Опять наступила на те же грабли, ошиблась, забыла, с кем имела дело. Он — сказочный нарцисс, признался в этом еще в марте, когда умело избегал ее туфель, сулящих раздавить его ноги в танце. Прибавить к этому психопатию, ибо по нему впору писать научные статьи. Отдайте его в руки психологам, и они сотворят бестселлер, получат баснословные проценты с продаж. Для такого, как он, ничего не стоило изображать поцелуи, нежность, чуткость, играть на ее чувствах, как на фортепьяно, ведь по части клавишных он непременно виртуоз. Вспышки агрессии были тем, что выдало его, приподнесло чистеньким на блюдечке прямиком Гермионе под нос. Слова, жесты, движения губ, отточенные и полностью подвластные манипуляциям его сознания взгляды… А она-то думала, что маска сорвана. Синяки на шее после удушья, гнев, когда что-то выходило из-под его контроля, безвыходное положение запертой жертвы — это настоящий Малфой. Все, что она видела и подмечала, все правдивые малюсенькие мысли, берущие верх над мимикой его лица за секунду до того, как он отворачивался, чтобы она ничего не заподозрила. Чертов махинатор, непревзойденность и точность его плана достойна лицемерной похвалы. Он врет как дышит, играет людьми, словно те — пешки на шахматной доске, повинующиеся ведению его руки. Стеклянный флакон, на дне которого собрались остатки голубого зелья, выскользнул из онемевших пальцев Гермионы и упал, разбившись на осколки. Одеться. Ей нужно одеться. Гермиона натягивала на себя слегка широкие для ее ног бежевые штаны. Начнем сначала: нет абсолютно никаких данных, свидетельствующих о том, что Нарцисса Малфой умерла в начале июня. Слова Малфоя? Он бесстыдный актер бродвейского мюзикла, прекрасно выполнивший свою работу. Снятой с тела больничной сорочкой Гермиона стирала кровоподтек, образовавшийся на сгибе локтя из-за неаккуратно вынутой иглы капельницы. Вскоре там непременно образуется гематома, но кому какое дело? Смерть матери, которой он был предан, — не идеальный ли мотив для ненависти к целому миру, который не спас ее драгоценную жизнь? Именно. Он самый. Путаясь в волосах, Гермиона надевала светлый трикотажный джемпер. Малфой всегда просчитывал шаги наперед, полностью знал о модели ее поведения. Намерения отца со стопроцентной вероятностью были известны ему еще весной, а она по сей день являлась ярчайшей представительницей тех, от кого сейчас беспощадно избавлялись. Гермиона проштудировала палату взглядом в поисках колюще-режущих предметов. Малфой бесспорно расчетлив, любит показуху, обожает создавать шоу, если то играет ему на руку. Он был не настолько прост, чтобы просто убить ее в Хогвартсе. Слишком поверхностно, и потому он копнул глубже. Вернулся после того, как поставил точку в череде их бессмысленных вечерних разговоров, потому что она была нужна ему в качестве наживки. Не стал привязывать к себе путем угроз и шантажа, понимая, что таковые цепи чересчур ненадежны. Эмоциональная привязанность — уловка его уровня. Будь то недоразумение, произошедшее между ними, банальной интрижкой, то она смогла бы забыть о нем и уйти. Но мозги были промыты, манипуляции сработали. Она стала его слепым соратником, сама того не подозревая. Отлично, в больнице не нашлось идиота, который оставил бы скальпель рядом со спящей пациенткой. Гермиона спешно надела обувь. Малфой наверняка замышлял нечто грандиозное, не просто убийство, а показательное принесение жертвы, которое сломило бы дух сражающихся волшебников. Однако Люциус оказался нетерпелив, что сподвигло его привести в действие подготовленный ритуал, чтобы впоследствии проделать задуманное у всех на глазах. Завершить все этапы плана, да еще и так, чтобы она до последнего ни о чем не узнала. Гермиона внутренне вздрогнула, когда дверь раскрылась за ее спиной. Идеальная схема. Отбросить на пол пистолет, втереться в доверие, крепко обнять, вдоволь извиниться, рассказать свою правду и закрыть ей рот признанием в том, что отдал свою жизнь ради ее существования. Восторженная девочка и слова наперекор не вымолвит, податливо кивнет и лопнет от счастья, свалившегося на нее. Гермиона стиснула зубы, оборачиваясь. Ублюдок. Настала пора здраво оценить способности пробудившегося организма. Взбадривающее зелье курсировало по жилам, и, казалось, лишь его магическое влияние сдерживало Гермиону на ногах. Судя по всему, сейчас она вряд ли подняла бы что-то тяжелее того разбитого флакона. А у Малфоя был пистолет, и пусть пулю в голову он бы ей не выпустил, зато вполне мог бы выстрелить в ногу при необходимости. В ту секунду, когда она обернулась и их взгляды соприкоснулись, Гермиона могла бы больно ущипнуть себя за то, что в ее глазах отпечатались все бушующие ураганом мысли. Зрачки наполнились спесью некого яда, который отравлял рассудок и, чудилось, даже стекал по ресницам нижних век. Мышцы ее болезненно-бледного лица напряглись, выделились скулы, как у хищника, задумывавшего нападение. Но Малфой словно и не заметил ее намерений впиться ногтями в его шею. Снял пальто и протянул предмет одежды Гермионе со словами: — Надень. Снаружи льет дождь. Опоздал. Она уже простужена, и горло драло, как при ангине. Хотелось кашлять, выскребать изнутри остатки этого человека, вставить два пальца в рот, чтобы избавиться от тошнотворной мерзости, доверху заполнившей ее. — Не легче ли наложить Водоотталкивающие чары? — принимать подачку из рук Малфоя Гермиона не спешила. — В маггловской больнице посреди Лондона? Чтобы сюда сейчас же слетелась вся мошкара в виде Пожирателей и обглодала беспомощных пациентов до костей? — нахмурился Малфой, и она оценила это как признание в том, что палочки у него при себе не имелось. Грандиозный план по выхватыванию древка из его чистокровных лап для дальнейшей обороны повалился крахом. Вот же черт. Взглядом указав на пальто, Малфой продолжил: — Подумай еще раз, Грейнджер. Делать было нечего. Сглотнув, Гермиона приняла пальто, которое по меньшей мере оказалось ей велико. Она замерла, пусто глядя в пол, осознавая масштабы собственного бессилия. — Когда мы выйдем из палаты, не обращай внимания, если кто-то станет окликать. Притворись, что их нет, — заговорил Малфой размеренно и четко. — Я знаю, ты умеешь. — Тебе многое придется мне объяснить, — только ответила Гермиона, вскинув голову, и сделала уверенный шаг вперед. Та нота ее голоса, эхом отдавшаяся на слуху, — Гермиона не помнила, когда в последний раз слышала свой голос таким. Заговорщическим. С потайным дном. Стоящий в антураже жужжащих ламп Малфой подал ей руку. Слегка отвернувшись и взмолившись небесам, чтобы вид ее искривленных губ сошел за банальное недомогание, Гермиона вложила пальцы в его протянутую ладонь; до того холодную, что захотелось оторвать дверцу тумбочки и развести согревающий костер, на котором она поджарит его ледяные кости. Щелчок замка, и он двинулся за дверь. Интересно, что он сделал с тем аспирантом? Гермиона слегка помотала головой, не особо беспокоясь за того извращенца. Миловидный полупустой коридор простирался вдаль, застывший в носу смрад копоти разбавился душком хлорки. И из раза в раз, когда Гермиона, собравшись с духом, подготавливалась вырваться и бежать восвояси, ее останавливала мысль о пистолете. Нет, Мерлин, нет — она не выбралась из заточения, всего-навсего сменились декорации. Подошвы кроссовок мягко вставали на пол при быстром шаге, взгляд не отнимался от белых шнурков, их перекрестной вязки. Гермиона шла чуть позади, надеясь, наверное, обезоружить Малфоя с помощью дара телекинеза, который, вот же дрянь, все никак не хотел проявляться. Почему-то она помнила дословно ту листовку, которую ей лет эдак десять назад всунул активист в метро: «Что делать, если вы стали заложником?» — не кричите, не паникуйте, не выражайте гнев, не оказывайте сопротивления, делайте все, что вам говорят… Можно сказать, Гермиона следовала плану, покорно спускаясь за Малфоем в главный холл больницы. — Мистер? Эй, мистер! — взбунтовалась девушка, чья голова показалась из-за регистрационной стойки. Скрепя сердце Гермиона продолжала идти. Переполох персонала, оставшийся позади, набирал темпа и громкости. Говорили что-то об охране и о проклятом обеденном перерыве, сыпали угрозами в незыблемую спину Малфоя, подходившего к обитому панорамными окнами выходу из государственного учреждения. И тогда Гермиона, интереса ради, ускорилась, чтобы взглянуть на его наполовину прикрытое маской лицо. Двери раскрылись, острые капли дождя ударили в лоб. Глаза Малфоя оставались такими же холодными, какой была его рука до того, как Гермиона прикоснулась к ней. В тот момент она окончательно убедилась — ее теория верна. Состояние легкого аффекта кромсало реальность на куски, брызжущие дождевой влагой, шумом улиц, силуэтами ни о чем не подозревающих прохожих. Оглушающий внешний мир вынудил Гермиону сощуриться, вжаться головой в плечи и против воли лишь на жадную секунду захотеть вернуться туда, где тишина была бережно укрыта непрекращающимся тиканьем часов. Городское пространство и жизнь, кипящая в нем, — она забыла, каково это. Сердце содрогалось от звуков проезжающих по дороге машин, словно все они были здесь, чтобы поднять стрелку спидометра до ста километров в час и внезапно свернуть на тротуар, по которому волшебник с маской на лице вел свою жертву к какому-то черному автомобилю… — Водитель немой, бесед разводить не станет. Он знает, что ты рада знакомству, но лучше ему об этом не говорить, — резюмировал Малфой, ускоряя шаг и стараясь как можно быстрее скрыться из-под навеса дождя. Он открыл заднюю дверь, галантным жестом посоветовав Гермионе сесть внутрь, и она подчинилась не потому, что явного выбора ей не оставили, а потому, что мама, добрый десяток лет назад запрещавшая садиться в машину к незнакомым, не рассматривала тот случай, когда у незнакомца имелся хорошенько заряженный и готовый к бою пистолет. Принадлежащий Драко. Умиротворение покрыло быстро сменяющиеся пейзажи за окном, как иней — траву морозным утром начала декабря. Но холод не задевал зябью плечи, было по-июньски тепло и уютно, и тот момент чувствовался словно возвращение домой после долгих болезненных скитаний под суровым снегопадом. Драко был спокоен. Прошедшие недели казались ему вечностью, проведенной во тьме. Все изменилось этим утром, встало на свои места, и он не мог не признаться, что был несказанно рад сбежать от притворства, которым оказался вынужден морочить Грейнджер голову. Она в машине, рядом с ним, смотрела в окно усталым немногословным взглядом, приобнимая себя за плечи. Пальто ей было велико, зато отлично согревало. Мерцающие капли дождя, лежащие на ее волосах, делали локоны еще более кудрявыми — мистика, не иначе. Нос, как всегда, чуть вздернут, а губы спокойно сомкнуты. Несколько веснушек по-прежнему рассыпаны по щекам, и если бы не они, то Драко вряд ли вспомнил бы, что сейчас июнь, ведь зимой их не было. Гермиона, заметно заинтересованная пристальным вниманием с его стороны, осадила Драко коротким вопросительным взглядом, после этого вновь уставившись в окно. Гул неугомонных улиц стих, автомобиль выехал на трассу, ведущую к дому, в котором ей не грозило никакой опасности. Иезекииль Мортимер был прав — сейчас самое время. И Драко понял, что все было не зря — десятки голов, по которым он прошелся, литры крови, пролитые им, ради того, чтобы Грейнджер просто сидела сейчас рядом целой и невредимой. Он был готов проделать содеянное вновь, если потребуется. Столько раз, сколько будет нужно. Так просто, тихо и спокойно, будто едут они в долгое путешествие. И не было больше той грязи прошлого на нем: дождь, так часто окатывающий Лондон в этом году, смыл остатки прежних неправильных смыслов. Драко не знал, простит ли она его, увидев, кем он стал, однако надежда росла в его искореженном сердце. На лучшее, исключительно на лучшее. Автомобиль медленно затормозил на обочине дороги. Гермиона и не заметила, как, приняв руку Малфоя, встала на мокрый асфальт, о который бил рыхлый дождь. За полчаса поездки она не то что не попыталась ни в чем себя переубедить, а даже не смогла решить, нуждалось ли ее воинственно настроенное сознание в переубеждениях. А то, что внешний мир был все еще неожиданно громким, не располагало к ясности ее мысли. Только одна картина всплывала в памяти, словно сухое бревно, брошенное в озеро, — туфли в руках, открытая дверь, ковер с узорами на нем и упущенная возможность сбежать. Гермиона не знала, что злило ее сильнее: Малфой, который, возможно, оказался предателем, или та наивная девушка, которая прошлой ночью совершила великую ошибку. Некому доверять и некого винить. Даже себя не удавалось отругать за безрассудство, ведь сил становилось меньше и меньше, и неоднократно Гермиона задавалась вопросом: в самом ли деле она теперь настолько слаба в физическом плане или зелье, выпитое ею, было некачественным? Гермиона исподлобья взглянула на дом, к которому Малфой вел ее сквозь хило лившуюся на землю влагу, что оседала каплями на трепетавших от ветра травинках. Два этажа, листва в саду, крыльцо с двумя колоннами, резные окна — на ум приходило лишь слово «среднестатистический». Когда надоедает городская жизнь и принимаешь решение уехать подальше от Лондона, чтобы скрыться в зеленой сочности природы, обычно встречаются именно такие незамысловатые дома. Их сотни. Быть может, даже тысячи, если брать в расчет особо отдаленные участки территорий. Она шла чуть спереди, он — позади, и Гермионе припомнилось то ощущение, когда открываешь глаза в ночи, ясно чувствуя, что за тобой наблюдают. Потому что Малфой безусловно смотрел на нее. Можно было обернуться и уличить его в этом, поймать с поличным, но невыгодно светить лицом, радостным или обеспокоенным (было не разобрать) от того факта, что дом предполагал наличие кухни, а кухня, собственно, предполагала наличие как минимум парочки ножей. — Не хотел говорить с тобой, стоя под дождем, — сказал Малфой, когда входная дверь захлопнулась за ними. А Гермиона ведь только обрадовалась, что он в кои-то веки был немногословен, ведь поиски подтекста в его фразах требовали немалых усилий. Она так горела своим замыслом, что не могла отключить функцию ищейки на минуту-другую. Не хотел говорить с тобой, стоя под дождем. Конечно же, не хотел: свободное уличное пространство благоприятно влияло на ее гипотетическое бегство. Его бы посадили, даже с учетом законов военного в времени. Стоит Гермионе только заявиться в Визенгамот с ним под ручку и рассказать все, что сложилось незаурядным пазлом, и Малфоя упекут в Азкабан на пожизненное, а то и, если повезет, приговорят к поцелую дементора. Гермиона не успела начать сопротивляться, когда он снял пальто с ее плеч. Чтобы не сбежала, побоявшись какого-то там дождя? Она тактично промолчала, сложив руки на груди и оглядев внутреннее пространство дома. И снова — «среднестатистический», тем более при скептичном отношении ко всему, что касалось Малфоя, подошв его обуви, а также имело на себе отпечатки его пальцев, что будет полезно, когда сюда заявятся авроры для проведения экспертизы. Однако от идеи попросить Малфоя поднять вон ту декоративную вазу, да так, чтоб цепче, Гермиона скоропостижно отказалась. — Забини, Нотт и Паркинсон на данный момент отсутствуют, но они в курсе, что встретят тебя, когда вернутся. Нет причин волноваться, — Малфой спокойно прошел вперед по коридору, взглядом подзывая идти за ним. — История довольно долгая и неприятная. О чем ты хочешь узнать в первую очередь? Гермиона перестала слушать его, еще когда он вещал об отсутствии причин волноваться. Неужели по ней и вправду не видно, что она зарылась в подозрениях, как в сточной канаве? Потому что она буквально била себя по рукам каждый раз, когда отпускала контроль над мимикой восвояси и ее брови принимали недовольное выражение, а в зрачках наверняка рисовался заголовок его толстенного судебного дела. Она не знала, правда не знала, кем была укушена, чем больна и почему так жадно решилась обвинить во всем Малфоя. И что еще за стадия горячки явилась, преподнеся кромешное озарение, но игнорировать очевидные факты как минимум глупо. На кону стояла судьба целого мира, земли, жизни, коих миллионы. Если догадка была верна, то и существование ее самой находилось под огромным вопросом. Когда Гермиона на секунду задумалась об этом, ей сперло дух от одномоментно нахлынувших паники и многотонной ответственности. Словно вылили графин кипятка на голову, а ты, хочешь или нет, обязан держать лицо. Потяжелели руки, будто она сгребла в них весь объятый беспорядками магический мир и удержала на весу, не расцепляя пальцев. Либо довериться Малфою, который предал ее однажды, надеясь, что он изменился, либо зарыть теплые чувства поглубже в землю, отправить их на поедание червям и пойти дальше с холодной головой, чтобы ненароком не ошибиться и сохранить то вечное, несбыточное в своих руках. Это был даже не выбор. Она, находившаяся в одних стенах с убийцей, продавшим за нее душу, не колебалась. Гермиона коснулась перил лестницы и задумчиво посмотрела вверх, взглядом исследуя витиеватый деревянный каркас. — Могу я подняться? — Да, — ответил Малфой немногословно и, вероятно, без подтекста. Ей было нужно ограниченное помещение без окон и обязательно с одной дверью, чтобы провернуть задуманное. То, что однажды уже получилось. Разделить их двоих стеной, кардинально урезать спектр возможностей Малфоя, что можно будет счесть за его частичное обездвиживание, а к тому же еще и проверить, готов ли он бороться за свободу так, как была нацелена на это она. Интересно, о чем он думал, когда поднимался по лестнице следом? Расслабленно и невозмутимо. Хотя… бессмысленно. Ни о чем важном. Точно не о том, что она снова собиралась запереть его где-нибудь. Этого было предостаточно. Да, одних ее шагов по лестнице, что легонько поскрипывала. И Драко как-то не верилось в реальность происходившего. Словно перед ним шла не Грейнджер, а ее детальная копия, и двигались они не по лестнице, а вдоль декораций, кем-то построенных на месте дома во время его отсутствия. Да и сегодняшний дождь — кто-то забрел на небо и разлил стакан с водой, потому что сократили финансирование и не нашлось средств на нормальное оборудование. Их нахождение рядом казалось пристанищем для подвоха, что был будто муха, жужжащая на ухо в кромешных потемках, но резко испаряющаяся при включении света. Драко чувствовал это. Мороз пробегал по коже и задевал затылок, никогда не касаясь лица, но всегда покалывая внутреннюю сторону ладоней, словно подготавливал к грядущей неизвестности. Так ощущаешь себя перед грозой, когда на небе ни тучи, но ты берешь зонт, выходя на улицу, и спустя пять минут накатывает ливень. Предчувствие не отпускало его, словно дурачило. — Жилая комната? — Грейнджер остановилась напротив двери в спальню. — Хозяин не будет против, если зайдешь обследовать ее. — Чья она? Драко шагнул вперед, чтобы прокрутить ручку и раскрыть створку слабым толчком. — Моя. Когда Грейнджер вошла внутрь, он, тяжело и беззвучно вздохнув за ее спиной, приказал себе расслабиться. Погода делала из него параноика. Он получил то, о чем просил, — один спокойный день, но не прекращал искать потайное дно там, где его объективно быть не могло. Грейнджер находилась здесь. И она не надрывала горло, описывая нарушенные им принципы морали, что являлось дохрена хорошим знаком. — Драко? — позвала она из ванной, пока он протаптывал дверной проем. — Подойди сюда, пожалуйста. Грейнджер здесь, успокойся. Это погода, просто погода. И он подошел к ней, не совсем понимая, с какой целью она просила об этом, ведь просто указала кивком головы на раковину, стоя со скрещенными руками при входе. — Там паук. Впервые Драко видел девушку, которая так спокойно реагировала на паука, но проверить стоило. На это ушло не более трех секунд. Но Грейнджер хватило и двух, чтобы как ни чем не бывало преодолеть метр и захлопнуть дверь ванной. Еще и стулом подпереть, чтоб наверняка. Блять. И какой из всего этого урок? Не верь девушке, которая спокойно сообщает о пауке в ванной комнате. А также той, которая утверждает о наличии чего-то за ее зеркалом над раковиной. Вот и он — владелец мороза на коже, его величество подвох. — И как я мог повестись на это во второй раз? — услышав уставший голос, раздавшийся по ту сторону двери, Гермиона попятилась к окну и рукой ухватилась за подлокотник кресла, когда в ногах проскочила секундная слабость. — История повторяется, а ты нисколько не учишься на своих ошибках, — она прикрыла глаза; ее веки горели. — Теперь мы можем и поговорить. Сердце стучало как не в себя, разгоняя застоявшуюся кровь по жилам. — Необязательно было запирать меня, — в тоне Малфоя сквозило некое разочарование. — С какой целью, Грейнджер? Сделав парочку глубоких вздохов, чтобы успокоиться, Гермиона присела на кресло и взглядом прицепилась к спинке стула, подпирающей дверь. Она сжимала пальцами ворсистую обивку подлокотников, пока дождь методично стучался в окно, словно просясь зайти на чашку кофе. — Я расскажу тебе легенду, Малфой. Легенду о Луне и красном драконе Хонг Лонге, — заговорила Гермиона, внутренне подмечая, что развлекательная программа в чистилище была довольно-таки занимательной. — Однажды звездной ночью мать Луна нашла в небе летящую комету, коей оказался красный дракон Хонг Лонг, странствующий в поисках смысла. Дракон был красив, амбициозен, но жесток, ведь не мог совладать с даром предков подчинять себе пламя. А Луна была… добра, изящна и милосердна. Красный дракон рассказывал ей о своих путешествиях, а она в ответ повествовала ему о любви к человечеству, за которым наблюдала с небес. Они оба не понимали, что бесцельно тратили свои жизни. Хонг Лонг боялся обжечь Луну, поэтому был вынужден продолжить путь по вселенной. Луна отпустила его, и, когда дракон скрылся за горизонтом, ее слеза упала на землю. Вскоре ее слезы высохли. Когда случилось солнечное затмение, Хонг Лонг вернулся и спрятал Луну настолько далеко, что никто больше не мог ее отыскать. Она думала, что любила его, но это было заблуждением. Он ведь обжигал ее столько раз… Конечно, ей был нужен дракон, чтобы залатать раны, они ведь болели. Со временем ожоги прошли, Луна все осознала. И знаешь, что именно она поняла? — Гермиона выдержала лирическую паузу, усмехнувшись как-то так, что на душе сразу же стало донельзя горько. — Гениальный план, Малфой, хлопаю тебе стоя. Но ты глубоко заблуждаешься, если думаешь, что я продолжу верить в эту чушь, которой ты морочишь мне голову. Ты зашел слишком далеко. Что я — трофей? Или как вы с отцом это называете? Где Орденовцы? Было слышно, как что-то упало по ту сторону двери. Не материальное, а скорее, метафизическое, будто настолько тяжелый выдох, что за него можно схватиться руками. Может, мечта, или надежда, или нечто из разряда тех чувств, которые бьются на осколки, не оставляют улик и выпариваются с конденсатом. Гермиона словила себя на мысли о том, что ей не стоило в этом разбираться, когда уже во всем разобралась. Из-за двери послышалось напряженное: — Ты думаешь, я спас тебя ради того, чтобы привести отцу в качестве главного козыря? — Просто рассуждаю. — Грейнджер… — выдохнул Малфой загадочно. Загадкой было то, что в ее фамилии, произнесенной им, скопилась боль целого мира. И Гермиона приняла это спокойно, потому что знала: обратной дороги не имелось. Плечи неожиданно потеплели, словно за ними всерьез полыхали мосты. Пересохло в горле от бессознательных глотков слюны, которой уже и не осталось в полости ее рта. Почему-то сухо стало под солнечным сплетением. Сухо и горько, как если наглотаться противных таблеток от жара. — Говори начистоту, Малфой, — Гермиона не позволяла ничему из вышеперечисленного проскакивать в тоне ее голоса. Получалось не ахти, ну а кому судить? — Мои выводы обоснованы, подкрепляются фактами. — Нет никакого плана. Я спасал тебя, потому что ты дорога мне, — говорил Малфой резко и будто усиленно стараясь не соскочить на вопль. — Не верю. — И не было ни дня, когда я не думал бы о тебе. — Ни единому твоему слову не верю. — Я вернулся за тобой. Вернусь вновь, если потребуется, — прозвучало как точка. Большая и жирная. Словно если кто-то вдруг посмел бы превратить ее в троеточие, то этому кому-то сразу же связали бы руки. А то и отрубили бы в случае сопротивления. Но, знаете, проверять не хотелось. Вялый взор Гермионы был крепко прикован к подпертой стулом двери, и моргала девушка только в результате возникновения режущих ощущений на пересохших белках глаз. Когда гнет свищущей тишины стал невыносим, Гермиона расщедрилась на искренность: — Тебе всего-то нужно было не уходить в ту весеннюю ночь, когда я нуждалась в тебе больше всего. Ты заслужил бы мое полное доверие, и возвращаться не пришлось бы. А теперь… поздно. Накормить можно любыми словами. Я не знаю, что у тебя на уме, ничего о тебе не знаю. Поэтому советую сказать правду, если не хочешь умереть от истощения или от отравления хлоркой, которой предостаточно в проточной воде. Экспеллиармус, использованный Малфоем по отношению к Люциусу в день атаки на Хогвартс, Гермиона не брала в расчет. Заклинание — чего оно стоит без четкого мотива, оглашенного в пылу битвы? Что было в его голове, когда выбивал палочку из рук отца? Не тронь ее, она нам пригодится. Расправимся с ней позже. У меня есть идея получше, чем грязнокровкина смерть. Гермиона насупилась и дернула подбородком, провалившись в омут болезненных отрывков прошлого. Наверное, лишь в тот момент она прочувствовала сполна боязнь, склизким месивом прилипшую к костям. Страх управлял ею, переполнял, будто вступив в некую химическую реакцию и серьезно увеличившись в размерах, изошедши бурлящей пеной. Гермиона не могла позволить себе показать, что боялась. Не сейчас. Не ему. Когда-нибудь потом запрется в маленькой комнатке, которую разгромит, утопая в слезах. Даст волю эмоциях в потайном помещении без окон и дверей, замурованном, чтобы никто не узнал о ее страхе. Нужно отложить нервный срыв до осени, а лучше — до зимы, внести в список дел на следующий год и проследить за тем, чтобы он занял не более пятнадцати минут. Отрицательные эмоции — наркотик для бедных, и она не была подсажена на него… — Нет никакого плана, Грейнджер, — высказался Малфой, на что Гермиона вздохнула в сотый раз за минуту, скептически отнесясь к предположению о развитии в ее организме хронической гипоксии. Нет, не была подсажена. Точно. — Тогда мы подождем. Голод развяжет тебе язык. Рассмотрев самые неблагоприятные исходы — те, в которых Малфой, возомнив себя партизаном, молчит, — Гермиона сделала ставку на третий день, вооружившись собственным опытом невольного истощения. Семидесяти двух часов достаточно, чтобы желудок свернулся, подобно изюму, долго пробывшему под солнцепеком. Это ощущается как нескончаемая пытка, действующая не только на тело, но и на психику: трудно сжиться с тем, что организм начинает пожирать сам себя, чтобы выжить. И дай Мерлин, чтобы Малфой раскололся от голода, ибо пытать его по-настоящему… Гермиона не была уверена, что смогла бы. Она сошлась во мнении, что не отвечала насилием на насилие, а просто пассивно давила на него, и сразу стало легче, будто с заставленной килограммовыми гирями чаши весов сдули увесистую песчинку. — Где моя палочка? — Гермиона встала с кресла, чтобы тщательно осмотреть помещение. — И давай обойдемся без «надежных мест». — В прикроватной тумбочке, ближайшей к окну, — если Малфой рассчитывал, что задобрит ее, пойдя навстречу, то он заблуждался. — Мы здесь не используем магию. Защитный купол, которым укрыт дом, чувствителен к заклинаниям. Гермиона кинула на дверь взор, столь преисполненный скепсиса и недоверия, что тот, кто находился по ту сторону, мог без труда это прочувствовать. Она вынула палочку из тумбы и оглядела ее, как осматривают младенцев при рождении — со всех сторон и предельно внимательно. Изъянов не нашлось, древко выглядело по-прежнему, сохранило созданные временем потертости и мелкие сколы, было прохладным на ощупь. В случае с младенцем врачи взволновались бы. Задвинув ящик тумбы, Гермиона не остановилась. Если хочешь узнать о человеке, не спрашивая его напрямую, то взгляни на его дом. Или так про обувь обычно говорят? Без зазрения совести Гермиона обследовала письменный стол. Ей в руки попалась стопка коричневатых папок с содержимым в виде листов документарной наружности и прикрепленных к ним сверху на скрепку фотографий. Зачатки следователя, что постепенно пробуждались в ней из спячки, посоветовали вывалить макулатуру на стол, что оказалось услугу, ведь туда приземлились не только листы, но и поддельные документы. «Говард Уильямс», «Микаэль Барлоу» и внушительная кучка других мужских имен. — Документы из верхнего ящика стола, — Гермиона сложила бумаги в папки и вернула их на место. — В них информация о магглах, которых ты убил? — Верно, — Малфой не церемонился. — Сильно я тебе нужна была, — хмыкнула она, отворяя дверцу шкафа. Ряд белых накрахмаленных рубашек и черных пиджаков, будто облитых дегтем и запеченных в печи для четких контуров фасона, сбил Гермиону с толку. Она, конечно, понимала, что в делах быта аристократы порядочны и скрупулезны, но чтобы перфекционизм Малфоя дошел до такого уровня, что ей показалось, словно троилось в глазах… «Он убийца» — и фразы, вычерченной беззвучно ее губами, хватило, чтобы надменно опуститься на колени, приговорив к сожжению зародыш восхищения малфоевским порядком. Два слова, а сколько в них было смысла, сколько свободного времени появлялось, когда она напоминала себе от этом. Гермиона сразу просекла, что станет ее мантрой в стенах этого дома. «Он убийца» — действовало как антибиотик, как шприц с адреналином, воткнутый в сердце. Излечивало от ошметков ненужных ей более чувств, словно те были гнилой листвой, летящей в канализацию под сильным напором воды. Разобравшись с тем, какие слова она кинет в атаку, если ее разум посчитает, что Малфой не так уж и плох, Гермиона провела большим пальцем по кодовому замку сейфа. Закусив губу, она пообещала себе рассмеяться, если единственная комбинация цифр, пришедшая ей на ум, окажется верной. 0322. Щелкнув, замок открылся. Но было уже не до смеха, когда она заглянула внутрь с до того округлившимися глазами, что кончики ресниц защекотали брови. — Деньги в сейфе? — более внятной формулировки не нашлось. — Я наемник. Что-то в том, как Малфой озвучил признание, подсказывало — не так она должна была об этом узнать. — По-другому быть и не могло, — Гермиона теряла контроль. Над ситуацией, над слабевшим организмом, над голосом, уверенный и прохладный тембр которого терял позиции. Годрик, сколько она бежала, чтобы скрыться от пугающей неизвестности… И как она устала от этого бегства… Гермиона уперлась лбом в дверцу шкафа, не вставая с колен. Сейф она закрыла, даже не покопавшись внутри, ибо было легкомысленно врать, что морально выдержит очередную неутешительную находку. Она чувствовала слабость и опустошение, огромную потерю сил и, наверное, металл на запястье, ведь бессилие, чудилось, было приковано к ней наручниками. Что ж, если все было как во сне и плотность воздуха уподоблялась плотности воды, мешая бегству, то Гермиона попросила себя хотя бы ползти. Мыслью об остановке она гнушалась. — Грейнджер, — позвал Малфой требовательно, но от чего-то мягко, — а теперь подойди и послушай меня. — Если собрался стрелять в дверь, то прибереги пули, — она неуверенно встала на ноги и вернулась к креслу. — Я не настолько глупа, чтобы подходить. — Твоя версия звучит убедительно. Я понимаю, почему ты так думаешь. — К делу, Малфой. С меня хватит разговоров ни о чем. Его голос. Его чертов голос менялся, как пластичная глина, до неузнаваемости, становился бархатным, басовитым, словно горделивый кот, лоснившийся к ее слуху. И это злило, потому что Гермиона больше не была уверена, кто здесь кого на самом деле пытал, пассивно надавливая. — Причина того, почему стул сейчас подпирает дверную ручку по ту сторону двери, лежит на поверхности. По той же причине другой стул подпирал другую дверь в прошлый раз. — Гермиона отвернулась к окну почти что обиженно; уголки ее губ подрагивали. — Я доверяю тебе. — Очень глупо доверять человеку, у которого есть все основания осадить тебя Непростительным и избежать наказания. — Ты этого не сделаешь. — Почему? — Ты этого уже не сделала. Прошлой ночью нож так и не дождался своего часа. Отпертая дверь была в твоем распоряжении, но ты не ушла. — Гермиона раскрыла рот, пришибленно глянув в сторону ванной комнаты. — Да, Грейнджер, я слышал. — Возможно, я совершила ошибку, — резко ответила она, движимая непонятной эмоцией раздражения, и тотчас же закусила язык, потому что крохотное «возможно», вообще-то, не входило в ее планы. — Как насчет легилименции? — Я не владею легилименцией. — Зелье правды? Один мой знакомый очень хорош в варке зелий. — Откуда мне знать, что он не вольет в тебя «пустышку»? — Сваришь сама, если беспокоишься за достоверность изготовителя. — Зелье должно настаиваться в течение всего лунного цикла. У нас нет столько времени. К тому же любому шестикурснику известно, что настоящие перья болтрушайки невероятно трудно достать. В заведениях низшего класса часто продают отличные подделки за немаленькие суммы, но ты знаешь, что это означает. Малейший изъян ингредиента, и зелье не сработает. — Омут памяти? — Поддельные воспоминания никак нельзя отличить от настоящих. — Ведешь к тому, что доверишься мне на слово? — К тому, что запру тебя в подвале, а затем найду способ обезвредить остальных и свяжусь с Орденом для выяснения обстоятельств, — прямо высказалась Гермиона, не стерпев откровенно нахального вопроса с его стороны. Она должна была успокоиться и перестать испытывать тошноту от слабости собственного тела, собрать коллекцию правильных мыслей и покончить с гневом, препятствующим рациональным рассуждениям. — Обещаю быть прилежным пленником, — Малфой прибегнул к использованию той своей усмешки, которая никогда не сулила ничего хорошего. — С одним условием. Гермиона накрыла раскаленный лоб холодными руками. Успокойся, ну же, соберись! — Ты поговоришь со мной лицом к лицу, — дополнил Малфой, и ей захотелось выдрать весь бархат из его голоса и засунуть ему же в глотку. — Сейчас. Да какого же черта? Он убивал людей, а тираном в пятом поколении, прирожденным садистом и бессердечным маньяком с неутолимой жаждой крови чувствовала себя она! Гермиона глубоко и жадно вздохнула, чтобы напомнить легким, с какой целью они существовали в ее груди. И если зелье, выпитое ею, было тонкой нитью, а она — плюшевой марионеткой, удерживаемой в метре над полом с помощью той нити, то вскоре, как чувствовалось, придется приземлиться. А без сознания блюсти за Малфоем сложнее, чем в полуобморочном состоянии, щедро сдобренном гормоном злости. Как и ранее, это был даже не выбор. Предельно тихо убрав стул от двери в ванную комнату, Гермиона вернулась на кресло и скомандовала: — Выходи. Медленно. И он вышел. Вышел, и Гермиона в ту же секунду пожалела о том, что позволила говорить с ней лицом к лицу. Голос — не его главный козырь. Отличный инструмент, которым он умело управлял, но нет, все-таки не туз. Сейчас, когда он взглянул на нее, сомнения развеялись: не существовало ничего хуже его глаз. И если голос вибрировал от бархата, то глаза были серебром, и он сам решал, что из него своять: меч или бесценное колье. Гермиона вжалась в спинку кресла, стараясь не афишировать волнения. Палочка сидела в ее пальцах, и девушку не пугало то, что в мыслях крутились отнюдь не безобидные заклятия. Бояться было нечего, но только Малфой — Гермиона клялась легковоспламеняющимися стенами чистилища — мог идти с поднятыми руками так, что даже балка оконной рамы поняла, кто являлся настоящим хозяином этого места. Он убийца.***
Заперла его в ванной. Дважды. Наверное, он должен выйти из себя, разозлиться для приличия и объяснить, что помыкать его доверием — это в первую очередь некрасиво, а с точки зрения этикета да и вообще антигуманно. Грейнджер ведь так любила тыкать его носом в этот сраный этикет, словно он в действительности не ведал, в какой руке держать четырехдюймовую вилку для устриц и почему ее крайний зубец шире остальных. Однако Драко ничуть не злился на нее. Был в ярости? Да. Свихнулся от попыток найти существенное доказательство, чтобы она наконец поверила ему? Да. Испытывал невыносимую тянущую боль под горлом от желания обнять ее? Да. Огонь в глазах при взгляде на нее? Да. Чувство, похожее на ломку, от метафоричной связанности рук? Да. Пусто? Да. Больно? Да. И вот как будто режут наживу, но не знаешь, где именно сочится кровь? Да. Но зол он не был. Он давно уж не испытывал злости. — Оружие на стол, — приказала Грейнджер. Драко аккуратно достал пистолет из кобуры и выложил его на верхнюю поверхность комода. Невозмутимо подцепив кресло за спинку, он понес его к окну, по правую сторону от которого сильнейшая ведьма своего поколения держала кончик палочки вздернутым. — Что ты делаешь? — спросила она настороженно. — Сажусь, — Драко посмотрел на нее вопросительно, выполняя обещанное. — Зачем? — Чтобы тебе было удобнее метить палочкой мне в грудь. Грейнджер закатила глаза, негодующе прыснув, и приподняла древко, чтобы глядело пермяком на вторую по счету пуговицу от воротника. Мимические морщины на лбу, которые ей не удавалось контролировать, рассказывали многое. В основной степени то, что, какими бы разительно-точными ни звучали ее приказы, она боялась, но скрывала это, словно завернувшись в пуленепробиваемое одеяло. Любой другой не заметил бы этого, сидя перед ней на кресле расслабленно с выпрямленными плечами, не истачивавшими угрозы. Любой другой, не выучивший наизусть весь широкий ассортимент ее эмоций и спектральность их смешения. То, кем, как она думала, он являлся… И то, с какой уверенностью держалась перед ним, — завораживающе. Часа полтора назад пробудилась от летаргического сна, едва держала на ногах, а тут — только взгляните — уже взялась вести переговоры с так называемым заложником. От своеобразной гордости за нее уголок губ Драко пополз вверх, и он не смог этого пресечь. Сама она не улыбалась и, быть может, не восприняла его улыбку верно, потому что не видела себя его глазами, не осознавала своей власти над ним. Не смела подумать, что Драко застрелится бездумно, только если она попросит его об этом. — Тебе смешно? — Грейнджер выгнула бровь. — Нет, я польщен, — предельно серьезно объяснился он. — В последний раз, когда кто-то пытался ставить мне условия в этом доме, я рассказывал о том, как трудно отмывать кровь со стен. Я уже говорил, что ты всегда восхищала меня? Твоя способность филигранно балансировать между милосердием и беспощадностью. И резкий ум, который найдет лазейку даже там, где ее нет. — Прекрати это. — У тебя зрачки дрожат, Грейнджер. Следи за этим, когда угрожаешь, — кивнул Драко в подтверждение своих слов и считал ту одномоментную реакцию изумления на лице Гермионы. Ее суженные зрачки стали статичны. — Да, вот так, — спокойно проговорил он, будто был ее тьютором. — Сделай глубокий вдох и выдохни. Грейнджер вспыхнула, не выдержав контраста, диссонирующего настроя их обоих. Вот она — черная злость, вытеснившая йоты страха из взгляда ее, поднявшейся с места, требовательно врезавшей кончик палочки в его подбородок, нависшей над его лицом, как сама карма. — Я задаю вопросы, ты отвечаешь. И ни словом больше, Малфой. — Совет на будущее: старайся не подходить близко, когда ведешь допрос. Это весьма опасно. Особенно в том случае, если допрашиваемый уже знает, что ты не собираешься использовать заклинания. — С усиленным нажимом палочки Грейнджер задрала его подбородок выше. Драко поджал губы, чтобы снова не ухмыльнуться. — Нет, ты не вспоминаешь какое-нибудь особенное. То, что сделает мне больно, но не убьет. Сейчас в твоей голове вертятся все заклинания, о которых ты когда-либо знала, но ты этого не сделаешь, потому что подсознательно чувствуешь, что я не опасен. Секунда. Две. Три. Нет, использовать заклинания Грейнджер не собиралась. Ему требовалось проверить это на практике, взять на слабо, чтобы довести до того пика злости, когда сознание отключается, а тело вольно делать то, что лежит глубже, — неосознанное. Побоялась нарушить целостность купола или нет, но Грейнджер не хотела вредить ему. Она вернулась на кресло. — Еще немного, и мое подсознание только и завопит о том, чтобы я завязала тебе рот. — Тогда советую найти бумагу и ручку. — Бумагу и ручку? — Чтобы я азбукой Морзе отвечал на твои вопросы с завязанным ртом, Грейнджер. Она вновь тяжело вздохнула, как бы предчувствуя, что разговор будет долгим.