***
Находиться в беспробудном сне в течение двух десятков дней, очнуться и чувствовать, как подступает нервный срыв, ведь снова до смерти хочется спать и ты ничего не можешь с этим сделать. Твои друзья в опасности, но ты так долго не видел их лиц, что боишься начать забывать. Твой дом осаждают в акте геноцида, однако ты слаба и испугана. И никто не поможет справиться чувством душащей вины. Это было первым, о чем она подумала, придя в сознание с залепленной пластырем иглой капельницы на сгибе локтя. Теодор, сидевший в кресле напротив, отложил книгу, как только заметил ее приподнявшиеся ресницы. Он выглядел собранным и в чем-то изменившимся, потерявшим искру, которая всегда горела в его глазах. Гермиона присела на кровати, стоило ему подойти и протянуть ей флакон с голубым зельем. — Спасибо… — сказала она и выпила содержимое; приятная прохлада распространилась внутри. — Если это не убьет меня или не отправит в будущем в рабство. Тео усмехнулся. — Ну, вечно жить не будешь, а в рабство попадешь, только если сама захочешь. Но я бы не советовал. Говорят, там плохо кормят. — В таком случае… спасибо. — Ты ошиблась человеком, — Теодор отошел к овальному столику, отодвинул пустующую вазу, и вскоре почти неразличимо за его спиной загремело стекло. — Не меня стоит благодарить. — Я не точу нож, который могут вонзить мне в спину, — высказалась Гермиона, настороженно приподнимая рукав свободной от иглы капельницы руки. Темная гематома, будто клякса, покоилась на сгибе ее локтя, и девушка поморщилась, поспешно скрывая синяк за одеждой. Она не претендовала на профессионализм в вопросе медицины, но что-то подсказывало, что если Теодор, стоявший к ней спиной, увидит это изощренное художество, то непременно отчитает за неаккуратность. — Как недальновидно, — он не оборачивался. — Тупой нож бьет больнее. Спальня, пестрящая светлыми оттенками, принадлежала не Малфою. Мебель не была уставлена рамками с фотографиями, консервативные элементы декора не светились от разнообразия, аромат отдавал стариной с нотами свежести — комната никому не принадлежала. Уже понимая, где ей придется провести ближайшие три дня, Гермиона сомкнула глаза и накрыла лицо руками, пытаясь разрешить хоть один из тех вопросов, которые, словно клещи, присосались к мозгу и не давали покоя, но чем больше она призывала себя думать, тем меньше у нее это получалось. — Так ты теперь… врач? — поинтересовалась она, вернувшись к изучению пространства. — Целитель с набором базовых знаний о маггловской медицине, — Теодор закатал рукава, после чего наконец обернулся, и она увидела, что он двинулся в ее сторону с маленьким шприцем. Гермиона отвернула голову, всучив ему оголенное предплечье. Там, на коже, едва виднелись очертания шрама, которого она больше не стыдилась. Или же куда чаще заверяла себя в том, что не стыдилась. Нотт обеззаразил ее кожу чем-то, сильно пахнущим спиртом, и Гермиона почувствовала, как он рукой придержал внешнюю сторону ее предплечья. — Сейчас потерпи, будет неприятно. Закусывание губы отлично помогло справиться с неприятными ощущениями. Не желая лицезреть процесс, Гермиона решила продолжить разговор, чтобы отвлечься. — Ты изменился, — с различимым шипением в голосе обозначила она. — В плане? — Теодор, окончив процедуру, встал перед ней обескураженно; указывал на рубашку, которая была ему к лицу. — Что, мне не идут оттенки желтого? Это охра, но, черт, совсем не то?.. — Я про твою улыбку, — объяснилась Гермиона, натягивая рукав обратно. — Не могу припомнить, когда раньше видела тебя без улыбки на лице. Ты был оптимистом. — Я и сейчас оптимист, но не время улыбаться. Я же не изверг какой-то. — Что? — она нагнула голову, как бы не расслышав. Теодор не терял серьезного вида. Положив использованный шприц в полиэтиленовый пакет, он вернул его на столик и задумчиво приблизился к окну, словно дождь рассказывал ему какую-то историю и он был обязан вслушаться. Гермиона, которую до сих пор ужасно клонило ко сну, ничего не понимала и потому не на шутку взволновалась. Почему он молчал? И к чему были эти загадки? Ее мозг, решительно считавший, что оказался в чрезвычайно опасной ситуации, уже придумал кучу путей обороны или, на худой конец, бегства. И это при том, что от вида Теодора Нотта девушку не бросало в дрожь ужаса. — То, что я вколол тебе, — смертельная доза вещества. Жду, когда подействует. На семь столик забронирован, отмечать будем, — сказал он, не повернув к ней головы и поэтому не увидев, как обалдело раскрылись ее губы. Пауза продлилась дольше положенного. Широко улыбнувшись, Тео пропустил смешок. — Шучу, — сказал он. Было настолько очевидно, что шутка, будто на скоростном лифте опустившая ее сердце в пятки и чуть ниже, оказалась идиотской, что Гермиона даже не сказала об этом, а просто закатила глаза и очень недружелюбно и громко (как показалось ей) промолчала. Теодор выглядел виноватым, немного сконфуженным, когда заикнулся о чем-то аккуратно, но был тут же прерван ворвавшейся в комнату Паркинсон. — Согласна, я была некорректна в выражениях. Я ж не знала, что ты сразу в обморок откинешься! — остервенело протараторила она, как будто с пару часов просидела в нудной очереди какого-нибудь государственного учреждения и наконец получила возможность выговориться о накипевшем. С теми же не широко раскрытыми губами Гермиона потирала предплечье, но перестала, как только Теодор безмолвно попросил ее не делать этого. Все напоминало ей некий спектакль, на сцену которого она вошла случайно и без предупреждения. — Ты… извиняешься? — пытаясь не выпадать из ситуации, спросила Гермиона. — Нет. Просто предупреждаю, чтобы впредь ты была более выносливой, — высказалась Паркинсон резко, однако, как бы о чем-то вспомнив, негромко цокнула языком и почти не наигранно протянула: — Ну, то есть да, я извиняюсь перед тобой, Грейнджер. — Малфой попросил тебя прийти и сказать об этом? И в ту же секунду Паркинсон вдруг приняла вид девочки, которую застукали за воровством арахисового печенья из банки для сладостей посреди ночи. — Нет, — собравшись с духом, на выдохе ответила она. — Нет, — сказала снова, растянув гласную для пущей уверенности, и, махнув рукой, сорвалась и вышла за дверь с раздраженным: — Ой, да пошли вы оба! Отныне исключительно шлейф цветочных духов напоминал о том, что Паркинсон здесь появлялась. Все глуше и глуше стучали ее каблуки по коридору, пока окончательно не затихли в завершающем хлопке дверью, сдобренном щедрой горстью физической силы. — Это точно не ад? — Гермиона хотела спросить риторически, но уже ни в чем не была уверена и не могла сказать наверняка, что сейчас сюда не собирался заявиться, к примеру, Николас Фламель или работник кассы, лицо которого она видела единожды с десяток лет назад и почему-то запомнила особенно четко. — Зависит от того, о чем именно ты говоришь, — Теодор оперся плечом на стенку шкафа, и тот пошатнулся. Матовый от недосыпа и непонимания взгляд Гермионы побудил начинающего целителя продолжить мысль: — Ну, для зелий это по-любому ад. Мы же их в котле варим. Тео сжал челюсти, видимо ожидая какой-то эфемерной реакции, которой не последовало. Девушка похлопала глазами, в очередной раз задавшись вопросами о том, что она здесь забыла и может ли человек, недавно пробудившийся от летаргического сна, пройти до центра Лондона на своих двоих примерно километров двадцать. — Согласись, было немного смешно, — он весь насупился, словно был глубоко задет. — Что, совсем ни капли? — сразу же спросил Теодор, когда Гермиона помотала головой. — Перестань, я видел, как ты собиралась улыбнуться. Она уставилась в окно, предварительно приподняв уголки губ, чтобы разрядить обстановку. Штатив капельницы отбрасывал на ее лицо размазанную прямую полутень. Подтянув к себе ноги, Гермиона попыталась сжать кулак, но пальцы, что будто из тончайшего шелка были сотканы, подчинялись нехотя и сжимались неохотно. Что там бежать… Она и кулак сжать не могла. А ведь где-то сейчас рушились судьбы. Услышав, как Тео поставил на тумбу что-то стеклянное, девушка повернула к нему голову. — Вот, пей понемногу маленькими глотками. — Что это? — Банановый сок, — он вручил ей в руки натертый до блеска темно-синий стакан. — Калорийно, жидко, с кучей сахаров, быстрых углеводов и калия. Исключительно натуральные бананы и целых ноль грамм крысиной отравы. Конечно, если та пачка не просыпалась, она ведь стояла на полке прямо над кувшином… — завидев, что очевидная угроза Гермиона промелькнула во взоре девушки, адресованном ему, Теодор воздел руки вверх. — Ладно, признаю, тут переборщил. Хотел сказать, что если любишь стейки из оленины с кровью, то придется повременить, иначе желудок охереет. — Хорошо. Лишь сделав небольшой глоток, девушка поняла, насколько на самом деле была голодна. И вкус фрукта, не самого сладкого, почувствовался ей приторным. Она вдруг осознала, что еда, которой довольствовалась в последние недели, была полностью пресной и безвкусной. — Тебя оставить одну? — забрав необходимые принадлежности со стола, Теодор обратился к ней. — Да, пожалуйста. — Допей и поспи. Я попозже занесу тебе зелье, сразу станет лучше, — с этими словами Нотт удалился. Ему, в отличие от остальных, хотелось верить. Быть может, на это повлияло прошлое, в котором Теодор всегда разряжал обстановку, когда между факультетами накалялась обстановка, а он вставлял до того неуместные фразочки, что все тут же забывали, в результате какой притянутой за уши проблемы образовался спор. И она старалась верить ему, честно, потому что он худо-бедно напоминал ей о былых временах, когда пятиминутное опоздание на ЗоТИ казалось трагедией мирового масштаба. А теперь… Теперь ничего уже не было прежним. Закончив с соком, Гермиона уютно скрестила ноги, не зная, чем бы себя занять. Ее размышления походили на клетку, в которой заточилась ненароком. Так и чувствовалось, что за четырьмя решетками и низким потолком гремели взрывы, полыхали пожары, звенели крики, а она лишь могла протянуть к ним руки в желании помочь. Но спасти их, не защитить. И от этого, кажется, болело сильнее всего — немощность. Заведя руку за голову, чтобы поправить волосы, она вздрогнула, когда пальцы коснулись тонкой проплешины в виде линии над затылком. «Ушиб теменной кости с последующим кровоизлиянием в мозг». Ну конечно… Случайно взгляд Гермионы упал на закрытую дверь. Обычную дверь, которую бесспорно точно можно было открыть. Она смотрела на нее косо, захлебываясь в подозрениях, из ниоткуда возникших. Нет же, это бред… Полный бред… Подчинившись неведомой силе, вынудившей ее встать с кровати, Гермиона подошла к двери, притащив штатив капельницы с собой, и с громко стучавшим в груди сердцем прокрутила металлическую ручку, лишь чтобы опровергнуть беспочвенные подозрения. И створка открылась. Выдохнув, девушка вернула дверь в прежнее положение и присела обратно на кровать, но спустя секунду взгляд ее вновь упал на створку, закрытую, и что-то неведомое снова неприятно затрепетало под кожей. Она открыта, открыта! Ты можешь выйти, как только захочешь! Последняя минута словно стерлась. Пообещав себе, что проверит в последний раз, девушка нетерпеливо и устало сорвалась с кровати с тем же штативом капельницы и повернула металлическую ручку. Дверь, наверняка изумленная переизбытком внимания, открылась, что сподвигло Гермиону расслабиться и негромко захлопнуть ее обратно. Но на этот раз она и до кровати не успела добраться, как вернулись назойливые мысли о том, что, быть может, показалось и она на самом деле дверь не проверила, а просто подумала, что проверила, хотя это было не так. Гермиона остановилась посредине спальни, закрыла глаза и стала рассуждать от противного: к двери она подходила, это неоспоримо, ведь сейчас стояла, а не сидела. И если подходила, то, значит, пыталась открыть, и если бы открыть не смогла, то что-то начала бы для этого делать. Но она отошла. Следовательно, дверь ей открылась. А вдруг теперь не откроется? В ту секунду, когда вопрос об этом возрос и начал переходить в прохладную физическую дрожь, Гермиона приняла тот факт, что действовала нездорóво, и буквально подскочила к двери, раскрыв ее резко. — В бегство, да еще и с капельницей? — Драко не сказал бы, что не ожидал такого с ее стороны. Он со скепсисом посмотрел на ее на мгновение изумившееся от неожиданности встречи лицо. — Грейнджер, ты не перестаешь удивлять меня. — Я не сбегаю, — блекло ответила девушка, собравшись закрыть дверь прямо перед его носом, но он не дал ей этого сделать, ступив внутрь спальни. — Рад слышать, потому что ты не в плену. Гермиона приняла его как не особо дружелюбная хозяйка двенадцати квадратных метров и, присев на край кровати, всем видом показала, что в разговорах с ним не нуждалась. Инцидент с дверью вкупе с наличием здесь Малфоя не давал ей покоя. О природе компульсий она мало что знала, но не сомневалась в том, что стало причиной их возникновения. Решила подумать об этом позже, когда он уйдет и перестанет мозолить ей глаза своим присутствием. — Как ты себя чувствуешь? — держа дистанцию, Драко остановился неподалеку от окна. — Я в норме. И он беззвучно хмыкнул, расслышав прогремевшую в ее тоне враждебность. — Если уж лжешь, то лги правдоподобно. — Паршиво, — моментально исправилась Грейнджер, уставившись на него так, что он сразу понял, сколь она была задета его упреком. — Я будто вся из мокрой ваты с алюминиевой проволокой вместо костей. Проспала две с лишним недели, но от сонливости слипаются глаза. Вздрагиваю, запуская руку в волосы, потому что натыкаюсь на шрам. Ты заставляешь Паркинсон извиняться передо мной, хотя мне глубоко все равно, что происходило здесь до моего появления. Правда осчастливила тебя? — Правда не обязана делать нас счастливыми. Гермиона проследила за тем, как он, задумавшись, отвернулся к окну. И почему все здесь так любят глядеть наружу? Она вспомнила, как сама была падка на созерцание пейзажей, когда находилась взаперти, и поняла кое-что. Когда людям больно, они возводят глаза к потолку, чтобы не расплакаться. Когда людям сложно, они смотрят в окно, чтобы убедиться: мир не заканчивается на том, что их гложет. — У меня к тебе предложение, Грейнджер, — произнес он тем голосом, что ей захотелось замолчать, чтобы выслушать, хоть и не говорила ни слова. — Все уехали, здесь никого нет. Паркинсон умчалась светить задницей у шеста под двумя бокалами ликера. Нотт отправился к Иезекиилю Мортимеру. Забини решил покопаться в городской библиотеке, потому что надеется найти там полезную информацию для своего личного исследования. Когда они с Тео попали в штаб Ордена, где меня держали, ему удалось сделать копии некоторых сводок с весьма занимательным содержанием. Однако суть в том, что дом пуст. Не понимая, к чему он вел, Гермиона встала с места. Собственное тело продолжало казаться ей возом с каменными глыбами, но слабость отошла на второй план, когда Малфой повернул к ней голову, достав пистолет из-под пиджака. Он продолжил: — В обойме шесть пуль, выстрелить может каждая из них. И никто не услышит, вблизи нет домов. Малфой сделал шаг к ней, а она — от него, пошатнувшись и не на шутку перепугавшись, но не подав виду. — Что ты?.. — Гермиона замешкалась, когда он взял ее руки, которые она не сообразила вырвать, и вложил в них пистолет. — Знаю, он тяжелее, чем кажется. Придется приложить усилия, чтобы нажать на спусковой крючок, — Малфой выглядел опасно умиротворенным и спокойным, все еще держась за ее руки своими холодными ладонями и приподнимая их выше. Делая так, чтобы дуло оружия, находившегося отныне в распоряжении девушки, смотрело в его грудь. — Здесь находится мое сердце. У тебя есть возможность продырявить его, если считаешь, что я являюсь потенциальной угрозой. Если ты трофей. Если ты здесь, чтобы быть отданной на растерзание моему отцу, — он пропустил вдох, смело опуская свои руки и больше не держась за ее пальцы, один из которых находился в сантиметре от необратимого действия, — то стреляй, Грейнджер. Потрясало то, как он говорил об этом. Настолько устало и равнодушно, словно цитировал скучную статью из газетных вырезок. Вещал, будто либо наотрез не понимал того, что делал, либо, напротив, слишком хорошо все осознавал. Гермиона склонялась ко второму варианту. Ее руки дрожали не столько от веса оружия, сколько от выбора, безвозмездно предоставленного. Дуло продолжало смотреть в грудь Малфоя, и она не могла объяснить, почему не кричала ему о том, что нельзя так делать. Давать ей пистолет и просить выбирать. Доводить ее до этого состояния, в котором ей не зазорно держать подушечку пальца на спусковом крючке впервые в жизни и в действительности думать о том, следует ли надавить. Возможно, надеясь, что Малфой сам даст ей ответ, она заглянула в его глаза своими, в равной степени намокающими от горькости в горле и иссыхающими от злобы. — Понимаю, трудно сделать это, смотря мне в лицо, — он воспринял ее решение покопаться в нем иначе. Приподнял ее руки чуть выше, на уровень своих губ, и развернулся. Отныне дуло метило в затылок. Руки Гермионы затряслись сильнее, и она ощутила, как стало солено и мокро в глотке. — Деньги в сейфе — забери их и беги, пройди квалифицированное лечение в больнице и уезжай подальше от города. Драко прикрыл глаза, сказав ей все, о чем собирался. На душе ему было никак, а он все отшучивался сам с собой, что пуля хоть немного заполнит пустоту. Ему просто нужно было… дать ей эту возможность и ни в чем ее не ограничить. И уже как-то плевать, что будет дальше. Попросит его встать на колени — он встанет, что в этом плохого? Он не знал, выстрелит ли она. Были моменты, когда чувствовал, что спустя минуту ничего не произойдет, но сейчас ни за что не мог поручиться. Секунды воспринимались за часы. Услышав, как громко и нерешительно Грейнджер дышала за его спиной, Драко поспешил ее успокоить. — Скорость пули быстрее скорости мысли. Я не узнаю, выстрелила ли ты, когда мое тело свалится на пол, — он болезненно усмехнулся. — Я даже не услышу. И ровно в ту секунду они синхронно задержали дыхание. А Гермиона все копалась в себе и в нем, в прошлом и в будущем, еще не наступившем, не смея сделать ни движения. Пульсация в ногах шатала ее из стороны в сторону. Она ощущала, как кровь лилась по жилам, сужая и расширяя их, и текла в голове, делая ее прежде бледноватые щеки розовато-красными. Сухое горло, объятое соленой горечью, драло, словно свежую открытую рану. Она боялась Малфоя больше всего на свете, не могла принять того, кем он стал, но факты не стыковались, как-то не дополняли друг друга, ибо не должно хотеться расплакаться человеку, обладающему возможностью избавиться сейчас же и здесь же от собственного главенствующего страха. Она была этим человеком с коктейлем из противоречивых эмоций внутри и шрамом над затылком, с боязнью в голове и мягкостью в сердце, так не вовремя вспомнившем о прошлой ночи. А также она была той, кто опустила пистолет, прошла четыре шага к столу, положила на него оружие, почти что вслепую вернулась к кровати и села, почувствовав невозможность держаться на ногах. Спустя минуту, проведенную в спертом от тяжести атмосферы воздухе, спросила: — Каково это — убивать? Мысленно выбив ногой крышку заколоченного гроба и поднявшись из него, Драко с неизменно ровным лицом поправил галстук под шеей и, забрав пистолет со стола, вернул его в кобуру. Не глядя на Грейнджер, он заговорил: — Само убийство бесцветно в эмоциональном плане, важна лишь секунда до и секунда после. Не могу отвечать за всех, но лично я за секунду до оцениваю то, что произойдет, если жертва останется в живых. Встает вопрос ценности его последующих деяний, и приходится выбирать, достойна ли жертва второго шанса. Если принимаешь верное решение, то за секунду после не чувствуешь ничего. — А если нет? — То оно остается на твоей совести, и приближается день, когда кто-то задастся вопросом, достоин ли ты сам второго шанса. — Она чиста? — Гермиона подняла голову, чтобы посмотреть на него; в пальцах она сжимала покрывало. — Твоя совесть, — поспешно добавила девушка, чтобы избежать недопонимания. — Ты знаешь ответ, Грейнджер. Две минуты назад ты дала мне второй шанс. Где-то вдалеке, за окном, пели птицы, восседая на мокрых от дождя ветвях деревьев. Драко искал их, с растрепанными перьями и раскрытыми клювами, но они отлично скрывались. Он уже перестал удивляться двуличию этого мира, его нахальной разнообразности. По ту сторону стен дома гремела жизнь, а они здесь беседовали о смерти. Пели птицы за окном. Он говорил о том, что чувствует, убивая. И этот ливший через край контраст завораживал. — Всегда ли приходится задаваться вопросом за секунду до? Ему бы хотелось, чтобы Грейнджер спрашивала об этом, исходя исключительно из научного интереса. Но ее лицо обратно приняло бледноватый оттенок, краска сошла с него. — Чаще, чем хотелось бы. Сперва это казалось дикостью, но потом я осознал, что каждая капля крови на моих руках — это грядущий момент твоего спокойствия. — И ты ни о чем не жалеешь? Драко скрыл страждущую усмешку, коснувшуюся его губ: она заговорила о сожалениях. Грейнджер. О сожалениях. Она, которая смотрела на него как на чудовище, покрытое кожей, и не спустила крючок чертового пистолета, завела разговор о блядских сожалениях. Он, похоронивший мать и прошедшийся по трупам, был прямым воплощением отсутствующей скорби, сплетенным из бесчувственности и злобы, и теперь она интересовалась, жалел ли он о чем-то? Драко холодно высказался: — Только лишь о том, что вечером пятого июня, когда Чистокровные совершили нападение на Хогвартс и у меня была возможность убить отца, я принял неверное решение за секунду до, позволив ему забрать тебя у меня на одну бесконечную минуту. Об остальном я не жалею. Умалчивать о чем-либо или лгать ей он не собирался и потому, увидев, как резко на Грейнджер влияла правда, принял решение уйти во избежание обмороков, горячек или грузных вздохов. Сделав шаг, услышал, как она сказала: — Я согласна на три дня. Он незатейливо кивнул в ответ на это и продолжил путь к выходу. — Не закрывай дверь, — странная просьба Грейнджер ударила в спину, и он не мог не остановиться. — В ней нет наружного замка. — Я знаю, — ее пальцы сжали покрывало крепче. Почему она так нервничала? — Просто… не закрывай ее до конца. Факты сопоставились незамедлительно. — Ты боишься, что она не откроется, — проговорил Драко вовлеченно. — Это происходит, только когда я покидаю твою комнату? Девушка тотчас фыркнула. — Не бери на себя слишком много. — Грейнджер, — позвал он ее строго. В последнее время возникали трудности с пониманием логики ее действий. Говорить об убийствах? Конечно, дайте два! То, что действительно важно? Уйди и не морочь мне голову… Грейнджер разрывала всякие шаблоны, к которым он был готов. — Просто поговори со мной, — не менее строго сказал Драко, после чего сделал шаг к ней, а она, как-то сжавшись и нахмурившись, ткнула в его сторону палочкой, вынутой из кармана. — Даже не думай приближаться ко мне, если заботишься о своем придуманном куполе. Ни черта не понимая, Драко уставился на нее, томимый в чуждом ему ранее легком раздражении. Она заставляла его чувствовать это каждую минуту. Каждую секунду. Каждый миг сомневаться в том, а не на самом ли деле он настолько лживое, грязное, дрянное чудище, годящееся в подстилку отцу и пугающее ее, словно Непростительное заклятие? И он хотел сказать ей об этом. Попросить объяснить, как так вышло, что девушка, прошлой ночью умолявшая его остаться с ней в кровати, теперь шарахалась от него. А ведь тогда, на минуточку, он к тому же намеренно вел себя с ней как законченный кретин. Что это, Грейнджер? Особый подвид мазохизма? Конечно же, Драко не стал говорить об этом вслух, а она, к огромному счастью, легилименцией не обладала. И хоть он и желал подойти к ней вплотную, уткнуться лбом в кончик ее палочки и провозгласить «вперед!», но переборол рвение приблизиться к ней хоть как-нибудь и покинул спальню с пресным: — Я оставлю ее приоткрытой.***
Гермиона проснулась в тех потемках, которые наступают, когда солнце уже скрылось за горизонтом, нарисовав на небе мутную градиентную полосу, а луна еще не вступила в свои полномочия окончательно. К вышеперечисленному оставалось добавить еще густые тучи, выжатые, будто мокрые половые тряпки, несколькими часами ранее. Когда она открыла глаза, они больше не слипались. Горели слегка, наверняка были красными, но не сонными, не опухшими. Завидев пузырек голубого зелья на тумбе, Гермиона дотянулась до него, выпила содержимое и там же обнаружила, что иглы капельницы больше не было в ее вене на сгибе локтя, где отныне красовался телесного цвета пластырь. Значит, заходил Теодор. Она присела, отвернувшись к окну, и задумалась в сотый раз за день, не перегибала ли палку. Да и на что он, собственно, рассчитывал, когда поступал так, как поступал? И дело даже не в том, что происходило сейчас, а в том, что нагло стер ей память, когда она была готова буквально на все, чтобы помочь ему. Тот, кто любит, не уходит, а если и уходит, то только для того, чтобы не вернуться. Иначе для чего вообще уходить? Гермионе стало тошно, когда она вспомнила себя из прошлого. Слабая, измотанная, терпевшая неуважение и откровенные издевательства… Годрик, она целовалась с ним в коридоре, когда на это смотрел тот, кто всегда был рядом и помогал ей. Дура, какая же запутавшаяся дура… — Здравствуйте, мисс, — прозвучал за спиной знакомый голос. И тут ее лицо внезапно стало шелково-ровным, словно по нему утюгом провели. Гермиона забыла, как дышать, мысли вылетели из головы, и сердце заколотилось так, что она ощутила каждый его сокращавшийся желудочек. — Как ваши дела? — спросил некто до боли знакомый, остававшийся за ее выпрямившейся до боли в позвоночнике спиной. — Нет, — слетело с губ беззвучно и, кажется, без воздуха. — Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет… — Только не пугайтесь! — слышала она, парализованная ужасом. — Я сегодня без спичек, хотел поговорить с вами, мисс. Проделав миллиард усилий, Гермиона крадучись поднялась на ноги и, не оборачиваясь, пришибленно двинулась к комоду, чтобы продержаться за него. — Я сошла с ума, — говорила она себе, мотая подбородком. — Полностью. Да. Всего-навсего сошла с ума. — Нет, вы ментально здоровы, мисс. Мерлин… Вызывайте скорую. Договор о лечении? Давайте! Скорее! Где подписать? Гермиона вцепилась пальцами в полированную поверхность комода, жадно шаря взглядом по сторонам. В итоге она схватила пустую вазу с узким горлышком за то самое узкое горлышко и отчаянно ударила дном о стену. Лишь когда осколки посыпались на пол, а в ее дрожащей руке поблескивали в сумерках острые стеклянные края подбитой вазы, она вспомнила о палочке в кармане, заняла ею вторую руку и, почувствовав, что приготовилась обернуться, резко крутанулась на пятках. — Что ты такое? — напряженно произнесла она, тыча в силуэт Дональда Росса, находившийся на расстоянии метров четырех, двумя оружиями одновременно. — Собеседник, мисс, — держа руки поднятыми, ответил он мирно. — Нет, ты плод моего воображения. — У вас богатое воображение, мисс, но я не его создание. — Стой где стоишь, — проскрежетала Гермиона сурово, медленно переступая с ноги на ногу и приближаясь тем самым к выходу из спальни. — Вам не стоит… — заикнулся он. — Тихо, — отрезала она грубо. Ваза без дна с острыми рваными краями придавала ей уверенности. Усталости она не чувствовала, ломоты и слабости в теле — тоже. Влиянием зелья то было или концентрированного адреналина — она не знала и в разъяснениях не нуждалась, тараном пятясь к двери с поджатыми губами. — Я пришел для разговора, — Дональд, являвшийся, как она приняла считать, либо тварью потусторонней, либо особенно четким созданием ее воображения, плавными жестами пытался ее успокоить и не приближался. — Я и поговорю с вами, обязательно, — мерно закивала Гермиона, сунув палочку в карман, чтобы пошарить рукой за спиной и вслепую нащупать ручку приоткрытой двери. — Только стойте тут и не идите за мной, ладно? Я вернусь, обещаю. — Хорошо, — тот, кого она не знала, как называть, улыбнулся и сел в кресло, — я буду ждать вас, мисс. Выскочив в коридор и захлопнув дверь, она подавилась собственными легкими. Прикрыв глаза, Гермиона прижалась к створке спиной, придумывая, что сделает, если вдруг начнут колотиться. Разбитую вазу она держала столь крепко, что стекляшка того и гляди вдруг расколется. Так верующие сжимают в кулак крестик, когда молят о том, чтобы их покинули беды. В дверь не стучались, когда она принялась медленно отходить от злополучной спальни вдаль по коридору. Сперва не спеша, контролируя каждое свое действие, направленное в обратную сторону от цитадели зла, затем — почти бегом, будто спасаясь от смерча на местности, где не под чем укрыться. Она обнаружила себя успокаивающей сбитое дыхание, приготовившейся стучать в дверь малфоевской комнаты. Просто неожиданно взгляд ее зацепился за сжатый кулачок и побелевшие костяшки, зависшие в сантиметре от нескольких несильных ударов. И тут она, признав поражение по всем фронтам, поняла, что спасения ей не было. Негодующе скривилась, набралась храбрости и совершила задуманное. Когда Драко услышал, что в его дверь постучали, он отложил отчеты, переданные ему Альфой для проверки расходов, и сразу понял, кто стоял за дверью, ведь только Грейнджер не знала, что он здесь прослыл ненавистником вежливых просьб войти. Поправив небрежно закатанные к локтям рукава рубашки, он недолго поколебался, думая, стоит ли застегивать пуговицу под воротником, чтобы не давать Грейнджер поводов воротить от него взгляд. Он открыл дверь. Пуговицу решил не трогать. — Возникла проблема, — беспросветным, как мрак, голосом сказала она. Оттенок ее губ приближался к синеватому, лицо и шея светились от бледности. Заметив это, Драко в качестве профилактики неладного оглядел ее целиком, в результате чего принялся невозмутимо перехватывать из ее туго сжатых пальцев разбитую снизу вазу. Отдавать ее Грейнджер сперва не хотела, не ослабляла хватки, поэтому пришлось приложить некоторые усилия, чтобы забрать у нее оружие и отложить его в дальний угол комнаты. — Слушаю, — озвучил Драко, вернувшись к ней, стоявшей в дверном проеме со скрещенными руками, и попросту понятия не имел, как на все это реагировать. Поэтому не отреагировал никак. Удивленная отсутствием его реакции, Гермиона открыла рот и ровно в этот миг поняла, что не знала, как верно сформулировать мысль. Она начала издалека: — Я понимаю, как это прозвучит и что… — Просто скажи мне. — Дворецкий вернулся, — выпалила девушка, больше не волнуясь о том, что ее рассказ прозвучит как минимум бредово. — Тот, который кинул спичку на пол. Тот, с которым ты не советовал мне общаться. Я не эксперт, но мне кажется, что если существо из потустороннего мира приходит в потемках и заявляет, что хочет поговорить, то это очень плохой знак. И она встала, будто сурикат, молча, ровно и прямо, пытаясь по виду лица Малфоя понять, в какое из отделений психиатрической лечебницы он ее отправит и во сколько обойдется терапия. Но он не дал ей и намека. Гермиона почувствовала, как начала багроветь от неловкости ситуации, в которую себя по глупости поставила. Господи, чем она занималась… Явилась к нему с побитой вазой рассказывать о дворецком-поджигателе, да еще и так уверенно. — А знаешь, Малфой, забудь… — последним верным решением было дать заднюю и перевести все в неудачную шутку. Гермиона выставила перед собой руки и начала отходить, мечтая поскорее скрыться за ближайшим углом. — Наверное, мне просто приснился реалистичный кошмар… — По шкале от одного до десяти, как ты себя чувствуешь? Вопрос с его стороны был до того неуместным, что она даже задумалась над ответом на секунду. Да, на секунду, пока ей не начало казаться, что Малфой прибегнул к сарказму. — У меня не белая горячка, если ты к этому клонишь. — Ответь на вопрос, Грейнджер, — сказал он твердо, и сразу стало ясно, что саркастичные нотки она просто придумала. — Семь с половиной. — Трансгрессировать сможешь? — Да, наверное, — а после Гермиона распустила руки в замешательстве. — Куда? — склонила она голову вбок. Если решил сдать ее в Орден, чтобы избавиться от проблем, то как-то поздно спохватился. Хотя перспектива возвращаться сюда, в эту проклятую спальню, ей отнюдь не улыбалась… Гермиона вошла внутрь комнаты, проследовав за Малфоем. — В церковь, креститься будем. На этот раз она четко расслышала сарказм в его тоне. — Очень смешно… — закатила Гермиона глаза, после чего начала предполагать, куда он на самом деле собирался трансгрессировать. И, к собственному сожалению, на памяти всплыл его рассказ об Иезекииле Мортимере, церкви Святой Марии, толстой синице на балке под потолком… Гермиона смирилась с тем, что про церковь он, вообще-то, не шутил, незадолго до того, как Малфой протянул ей руку. На его письменном столе тускло горела лампа с зеленым абажуром, и пришлось сделать вид, что была серьезно заинтересована переливами цветного света на стенах, между тем мечась меж двух огней. Одна из ее сторон, не желавшая касаться Малфоя (этого взрывчатого устройства замедленного действия), ворочалась, будто годовалый ребенок, которого пытались накормить пюре из брокколи. Другая же, недальновидная и подчиняющаяся эмоциям, твердила, что выползшая из чистилища дрянь куда опаснее какой-нибудь широкой ладони, за которую необходимо взяться. Звучало вполне разумно. В волнении закусив щеку изнутри, Гермиона дала ему руку, и спустя секунду их обоих закрутило в акте трансгрессии. Тому, что он придержал ее за плечи, она была не рада, но благодарна: мало кто хотел бы разбить зубы в результате падения на асфальт. Как только устояла на ногах, то сразу же отшагнула от Малфоя, показав, что и без его непрошеной помощи справлялась с несильным головокружением. Состояние утреннее и состояние нынешнее, вечернее, значительно разнились. Количество зелья, выпитого ею, приближалось, наверное, к одному литру, и чувствовала Гермиона себя значительно лучше. Здесь, посредине тротуара, параллельно которому проезжали одинокие автомобили, пахло мокрым асфальтом и почему-то жженым воском. По влажным дорогам расползались полосы фонарного света. Среди ряда непримечательных кирпичных домов с отличительными знаками в виде табличек и украшений на окнах возвышалась, как и было обещано, завораживающей красоты церковь. Гермиона стояла на этой ужасно громкой улице словно туристка, нечаянно забредшая не в тот район. Она опять словила себя на ощущении незащищенности и на том, что успела позабыть, сколь огромным являлся мир. Она не видела (прохожих не нашлось в столь поздний час), но чувствовала присутствие сотен людей где-то глубоко во внутренностях одинаковых зданий, гадала, о чем они вели разговоры, какими планами на завтрашний день делились с близкими, и содержимое их сумок, разнящееся, тоже могла представить. И ей стало одновременно страшно и спокойно от мысли о том, что теперь она больше не была одна. — Идем, — Драко двинулся вверх по ступеням, оглянувшись, чтобы убедиться, что Грейнджер пошагала за ним следом. Удивительно… Просто удивительно, сколько бед он принес ей тем, что спас ее жизнь! И теперь они, две огромные трагедии с обрушенными надеждами, два обманутых самими собою волшебника, две разгуливающие на пороге смерти личности заходили в церковь. Рехнуться можно. Трое прихожан ерзали на ближайших к кресту скамьях; их вспотевшие лица блестели при огне полыхавших свечей. Проходя поодаль от заднего ряда, Драко показалось, что заметил труп синицы в дальнем конце помещения, но он не остановился, продолжил путь. Приходя в замешательство при анализе происходящего, он постучал в дверь каморки и не переставал оглядываться, чтобы следить за тем, насколько округлялись осматривающие окрестности глаза Грейнджер. В них читалось: «куда ты меня привел?» Прямого зазывания внутрь по ту сторону входа не послышалось, поэтому Драко чуть менее смело и чуть более осторожно открыл дверь и начал спускаться по протоптанной лестнице, наверняка не видевшей солнечного света со дня завершения постройки здания. — Мистер Мортимер? — произнес он, выходя под прибитую к низкому потолку аллею красных фонарей и не переставая считать глухие шаги Грейнджер за собственной спиной. Их оказалось на три больше, чем ступеней. Значит, как минимум три раза она усомнилась в том, стоило ли спускаться вниз. — Erzé, как вовремя ты зашел! — одетый в неизменно черную мантию, Иезекииль подскочил с дивана, громко ударив концом трости об устеленный ковром пол. — Я тут кроссворды разгадываю, присоединяйся, друг мой. Решать кроссворды в паре — сказочное занятие! — Я не один. Гермиона пребывала в состоянии болезненной обескураженности и ничего не могла поделать с бровями, которые, будто подвязанные к макушке, ползли выше и выше на лоб. Она не совсем понимала, что удивляло ее больше: помещение, похожее на просторный гроб, обставленный в азиатском стиле, или старик с оливкового цвета лицом, который все-таки не оказался выдумкой Малфоя и стоял перед ней, как зеркало, с такими же возведенными вверх бровями и небольшими изумленными глазами, походившими на два квадрата. Малфою от нестандартного потрясения их выражений досталась лишь морщинка на переносице. — Иезекииль Мортимер. Гермиона посчитала, что так, сухо и по-дикторски, он представил ей преклонных лет мужчину. Собравшись с духом, она протянула ему руку в знак приветствия. Или следовало поклониться?.. Настало время пожалеть, что не прочитала достаточно об особенностях восточной культуры. — Рада знакомству, — прервав неловкое молчание, заговорила она. — Гермиона Грейнджер, — только закончила, как Иезекииль уже улыбался и с аппетитом пожимал ее руку своими двумя. — Неужто та, которая из газет? — восторженно спрашивал он. — Подружка Гарри Поттера? Ее трясло от живости рукопожатия мистера Мортимера. — Да!.. — натянув милую улыбку, она злостно покосилась на Малфоя, заметно поджимающего губы и сдерживающего ухмылку. Да как он смел?! Можно было выдохнуть с успокоением: Иезекииль выпустил ее руку из своих. — Это честь для меня познакомиться с вами, huálì de. Не найдя, чем ответить, Гермиона лишь улыбнулась шире и кивнула. О мышцах щек, которые сводило, она собиралась побеспокоиться позже. Чтобы проверить рассказ Малфоя на достоверность, незаметным исследующим взглядом она нашла огромный котел для варки зелий, свитки (некоторые из них были не до конца завернуты и валялись в небольшом беспорядке), диван с пролежнями, жабу, поедающую монеты, и даже танцующие на полках статуэтки, которые размахивали крохотными веерами. — А чего ж ты, друг мой, не сказал, что вы зайдете? Я б хоть прибрался чутка. — Нет-нет, все в порядке, — быстро спохватилась Гермиона, подумав, что Иезекииль заметил, как она глазела по сторонам, и неправильно воспринял ее заинтересованность. Последовав примеру Малфоя и присев на колени перед низким столом, она стерла улыбку с губ. То, что о мистере Мортимере он не врал, ни о чем не говорило. Да, есть таковой волшебник, живущий под церковью, но опять же — о мотивах его знать ей было не дано. Нащупав очертания палочки в кармане, Гермиона прилепила ладони к коленям, чтобы не вызвать подозрений. Так или иначе, прямой угрозы она не чувствовала и спасаться отсюда бегством не собиралась. Хозяйничая на маленькой кухне, Иезекииль сказал: — Сейчас заварю чаю для всех нас, а вы расскажете, когда свадьба планируется. Гермиона незаметно поперхнулась воздухом от услышанного. — Свадьба не планируется, — Малфой не нашел поводов для улыбки. — Мы пришли к вам по другому делу. — Жаль, люблю я свадьбы… — не используя магию, Иезекииль методично носил блюдца с дымящимся чаем к столу. Закончив, он присел, подогнув под себя ноги. — Что за дельце? Гермиона просила себя быть более тактичной, но все продолжала глядеть на то, с какой легкостью и безмятежностью мистер Мортимер пил кипяток. Ненадолго ей даже подумалось, что пар был веянием магии и вода с листиками чая в ней являлась вовсе не такой горячей, однако ее губы сразу же обожгло, как только притронулись к краю блюдца. Отставив предмет посуды обратно на стол, она провела руками по затекающим ногам, чтобы разогнать кровь, и без долгих подводок и лишних объяснений принялась озвучивать все, что Иезекииль должен был узнать. Мышцы плавно двигались на его лице, словно плывущие по водам океана корабли, сменяя одну эмоцию за другой. В ходе пятиминутного рассказа преклонных лет мужчина вставил два междометия, восемь раз шокированно раскрыл губы, единожды чуть не уронил блюдце, а в финале принял до смерти испуганный вид. — Матерь божья! — К тому моменту, как заговорил Иезекииль, чай Гермионы уже остыл, но она о нем намеренно забыла, чтобы не рисковать (Теодор ничего не упоминал о согревающих напитках). — Не место ему в нашем мире. Это дьявольская сущность увязалась за вами. Оно будет пытаться внедрить вам в голову пагубные мысли. Не говорите с ним — бегите, бегите, как только увидите, Гермиона! — Я немного не понимаю, — помотала она головой. — Откуда в чистилище взялась дьявольская сущность? — Они же прыткие, как черти, скачут туда-сюда, — Иезекииль неспокойно тарабанил пальцем по столу. — Не обращайте на него внимания, и со временем оно исчезнет. — Исчезнет? — Да. Испарится, будто его никогда и не было. — Со временем? — Придется подождать… Гермиона повернула голову к Малфою, тоже, к слову, к чаю не притронувшемуся, чем дала ему понять, что неоднозначная консультация подошла к логическому завершению и была не более плодотворна, чем яблоневое дерево в январе. Следовало обозначить, что время перетекало за полночь, а они как-то долговато засиделись и смущались, что пользовались радушием мужчины и отвлекали его от личных дел, чтобы он… — Нам пора, мистер Мортимер, спасибо за помощь и гостеприимство, — Малфой оказался прямолинеен. Гермиона выдохнула с облегчением и вылепила улыбку на губах. — Всегда рад принять вас, — улыбнулся Иезекииль ей в ответ.***
Приобнимая себя за плечи, Гермиона старалась шагать как можно медленнее, и ей было все равно, если Малфой заметил, что по не самой длинной лестнице поднимались они едва ли не минуту. Перспектива возвращения в спальню, где Дональд Росс пообещал дождаться ее, не вселяла уверенности, а наоборот — высасывала прорехи храбрости, словно ненасытный комар. Гермиона сжала свои плечи сильнее, пытаясь успокоиться. В конце концов, страх — это нормально. Он никому не чужд, все чего-то боятся. И его наличие никак не мешает хранить дремлющую смелость на пригретой подушке под заледенелым от испуга сердцем. Она взглянула на Малфоя, шедшего чуть позади. — Спасибо за… помощь, — воспитание не позволило ей хранить обет молчания. — Тебе не за что меня благодарить, — ответил он, и девушка хмыкнула, решив не настаивать. Застыла напротив двери, а предатель-разум уже написал маслом сотню картин происходящего по ту сторону. Шабаш первобытных ведьм? Жертвоприношение с распятием? Все облито керосином и полыхает, как в крематории? И еще девяносто восемь разнообразных вариантов, над которыми на славу потрудилось воображение. Раскрыв глаза, захлопнувшиеся сами собою полминуты назад, Гермиона увидела очертания своей тени на двери и контуры прямоугольника неяркого света, источник которого находился за спиной. Ладонь сжимала металлическую ручку. — Ты можешь остаться со мной, если не хочешь туда возвращаться. Когда она обернулась, Малфой, опершись плечом о косяк дверного проема, стоял со скрещенными руками и смотрел так, словно прочитал каждую ужасающую мысль. В его спальне по-прежнему горела лампа. Он убийца. — Остаться с тобой, Малфой? — зачем-то переспросила она, словно неправильно его расслышала. — Да, — спокойно и почти что равнодушно согласился он. — Дьявольские сущности обходят мою спальню за десяток метров. — Не потому ли они рядом со мной ошиваются? Принимать его предложение Гермиона не собиралась, но, безнадежно вздохнув и не перестав обнимать себя за плечи, пошла к нему интереса ради, рассчитывая, наверное, что прогулка до спальни Малфоя и обратно нагонит сонливости и будет уже не так важно, что за создание ожидает за собственной дверью. Она прислонилась спиной к стене при входе, когда он закрыл дверь. А ее ноги стояли настолько уверенно, насколько это было возможно, будто и не намеревались уходить. Вернуться к потустороннему существу, заставляющему ее чувствовать себя особо опасной пациенткой, сбежавшей из психиатрической клиники, или поделить постель с безусловным убийцей, от присутствия которого рядом дрожат внутренности? — Нет, я не лягу с тобой в одну кровать, — прозрев, Гермиона отпрянула от стены и раскрыла дверь, чтобы уйти. Шабаш так шабаш. Да и пагубно ли распятие, если ее не тронут? Главное, чтобы не шумели. — Грейнджер, — произнес выученный вдоль и поперек голос, и какой-то дьявол потянул остановиться. Что она вообще здесь забыла? Девушка закусила щеку, нехотя обернувшись. — В гостиной есть замечательный диван, — в ящике комода, в котором копался Малфой, по всей видимости, покоилась коллекция пледов. Гермиона с облегчением распустила руки. Великолепный компромисс пришелся ей по нраву, в особенности учитывая то, что здешнему дивану из гостиной позавидует любая больничная койка. Прошлым летом она часто оставалась в Норе и не видела ничего зазорного в том, чтобы спать внизу, когда все семейство собиралось дома и свободных комнат не оставалось. Рон, конечно, предлагал остаться с ним, но она мило отказывалась, говоря, что еще не была готова к такого рода… шагу. Да и миссис Уизли не раз шутила, что тот, кто в результате мелкого конфликта проводит ночь на диване, неоспоримо оказывается прав и одерживает невербальную победу в ссоре. Гермиона вытянула ладони, чтобы принять плед из рук Малфоя, но он, словно и не заметив этого, прошел мимо. — Ты… куда? — девушка заметно оторопела. — Ложись. Я посплю внизу, — он посмотрел на нее так, будто и в помине не существовало других вариантов, а после прикрыл дверь, не захлопнув створку полностью. Горела тускло-зеленоватым лампа; пасмурное небо за окном скрывало блестящие звезды. Дождевые разводы бесследно испарились со стекла, симметрично простеганного лакированными деревянными вставками. Здесь пахло им, и нетрудно было вообразить наличие постороннего присутствия, прикрыв глаза, но Гермиона не нуждалась в этом, отдав всю свою фантазию на поедание волкам. Присев на край кровати, она щелкнула выключателем лампы, и трескучий полумрак снизошел на стены. Нет, она не собиралась идти за Малфоем, и было ошибочно вновь чувствовать себя злодейским созданием мира сего. После всего, что он натворил и заставил ее ощутить, она даже не хотела идти за ним, как бы ни скребло на душе. Она ведь не просила его уходить, сама могла бы уйти и бровью не поведя. Оно того не стоит. Все живы и здоровы, к чему душевные терзания? Девушка обязала себя принять горизонтальное положение. Она легла, подогнув колени и собрав руки в замок на животе. Сверху на нее смотрел высокий однотонный потолок, и как-то так нечаянно вышло, что она не могла ни глаз сомкнуть, ни избавиться от ерзающего под ее лбом комка мысленных дискуссий. Что-то было не так. Ощущалось, как если ненароком замочить рукав кофты при мытье рук. Неуютно и склизко, со слабым холодком по коже и рвением избавиться от неприятного нечто. Гермиона механически зажмурилась, хотя к тому моменту уже начинала понимать, что ее попытки насильно погрузиться в сон ни к чему не приведут. Малфой сделал это намеренно? Знал, что ее совесть сожрет, расколов, как леденец на зубах? Потому что девушка чувствовала себя так, будто ее ели. Нерасторопно, смакуя каждый кусочек и утирая края губ тканевой салфеткой с оборками из кружев, придерживая вилкой и разрезая ножом, надавливая, чтобы выпустить сок. Сдавшись, Гермиона спустилась вниз. Почему-то виновато приткнувшись плечом к косяку лакированной деревянной арки, она, скрестив руки на груди, осторожно заглянула в гостиную и обнаружила Малфоя, в темноте смотрящего на застекленные двери, ведущие в придомовой сад. Драко слышал ее шаги и намеренно не оборачивался. Конечно же, он знал, что она спустится — это было разве что вопросом времени. Знал, как и где она сейчас стояла, как были сложены между собой ее руки, о чем она думала и что вынудило ее прийти сюда. Он слишком хорошо изучил ее непредсказуемый характер, который, как и любой другой, все же подчинялся некоторым правилам. Но он понятия не имел, почему продолжал делать это. И почему его никак не устраивало нынешнее положение дел, хоть и неделями зарекался, что ему будет предостаточно одного ее присутствия рядом. — Все нормально, — Грейнджер заговорила вполголоса, — ты можешь вернуться. Он развернулся, потому что ему нужно было видеть ее лицо, когда задаст вопрос. — Сгрызла совесть? — Ничуть, — соврала Грейнджер уверенно, очень быстро сузив раскрывшиеся от растерянности глаза. — Держи друзей близко, а врагов еще ближе, не так ли? — Могу ли я сделать вывод, что ты спишь со всеми своими врагами? — Я в шаге от того, чтобы изменить свое решение. Короткая усмешка изогнула его губы. — Как же твои убеждения? — Они не настолько хрупки, чтобы разрушиться ото сна с тобой в одной кровати, — отрезала Грейнджер, будучи уже достаточно обозленной, чтобы без лишних заморочек направиться к лестнице и даже не дернуть подбородком, поддавшись интересу оглянуться. Спустя полминуты перебранки невнятных отзвуков шагов зашуршал плед, в который она укуталась, в ультимативной форме отказавшись залазить под одеяло. — А еще я с полудня не выпускаю из рук палочку, так что мне не составит труда использовать заклинание при необходимости, — окончила Грейнджер начатую еще в гостиной мысль. Он расслышал ее нечетко, потому что она повернулась к стене, а он, собственно, к окну, и стало как-то неясно, что ее злило, ведь в расстоянии между ними на этой кровати можно было с легкостью разместить еще как минимум пятерых болезненно худых людей. — Если бы хотела, уже использовала бы, — Драко не упустил возможности продолжить разговор. — Не обольщайся. Я просто проявила уважение к придуманному тобой защитному куполу. — А когда дело дошло до пистолета, ты сжалилась над ковром, который испачкался бы в крови. И тут Грейнджер замолчала, не найдя более вразумительного аргумента. Спустя некоторое количество минут в тишине раздался ее шепот: — Я не убийца, — в том, как она это сказала, проскочила некоторая вопросительная интонация. — Ты понимаешь, что все не так поверхностно, но не хочешь признавать этого. Услышав отчетливый и резкий шорох, Драко оглянулся, чтобы посмотреть, не обернулась ли она. Грейнджер была увлечена игрой в гляделки с потолком. Тогда и стало очевидно, что сегодня они не уснут, а будут всего лишь притворяться спящими, следя друг за другом и прислушиваясь к тишине, но так и не дождутся того, что кто-то разрушит смиренное молчание.