***
Гермиона ощущала себя бусиной разорванного ожерелья, закатившейся под всеми забытую кровать в гостевой комнате, когда шаталась из стороны в сторону с заколкой в пальцах и не находила себе места. Все важное и судьбоносное дальний закуток бессознательной извилины мозга решил за нее, а она создавала видимость участия в процессе, пытаясь делать ничего не значащие выборы, будто все держала под контролем и в полной мере несла ответственность за поступки. И подходила к заданию педантично. Вот, к примеру, за окном собиралась толпа дождевых туч, и стояла животрепещущая дилемма: заколоть волосы на тот случай, если хлынет ливень, или не трогать их и понадеяться, что небо передумает окатывать улицы водой? «Ты хоть осознаешь, что я тоже умею чувствовать и что это все — не просто какая-то игра?» Гермиона застопорилась, заведя руки в волосы. Подобное происходило с полуночи: внезапно звучала в голове какая-нибудь его фраза. Мы оба умеем что-то чувствовать. Такое у нас несовершенство. Глотнув воздуха, девушка вернулась к оценке степени мрачности неба. Она со временем забудет все его слова, как встречу с неприятным знакомым, после которой хочется помыться. Ей полегчает, придется просто потерпеть немного, а потом и дышать станет легче, и сердце перестанет сдавливать. Решительно кивнув, Гермиона вернулась к дилемме заколки и заправила волосы за ухо, склонив голову вбок. Тучи темные, но… — Оставь их распущенными, — послышалось за спиной. Не отрывая взгляда от окна, Гермиона покорно сложила заколку в карман пальто, как если бы ее огрели Империусом и приказали насильно. Она уже не отнекивалась, размышляя о том, что Драко имел над ней определенную власть, к которой она относилась спокойно, будто к некой аксиоме. — Уймы женщин и девушек отдали бы многое за такие волосы, — вещал он с порога ее открытой нараспашку двери, когда она оглянулась через плечо. — Они завивают прямые пряди и выпрямляют кудрявые локоны, не могут определиться, как им нравится больше. Часами выбирают прическу, которая подчеркнет выгодные черты их лица и скроет несовершенства строения челюсти. Они тратят всю жизнь на то, что притворяются идеальными. Тебе, Грейнджер, нет надобности обременять себя притворством. У него был врожденный талант резать без ножа и выставлять акт освежевания за произведение искусства. И выглядеть бодро, притом проведя бессонную ночь. Разве что полупрозрачная вуаль усталости, выстеленная на его лице, углубляла морщинки в уголках глаз, но ему шло быть измотанным. Гермиона смущенно отвела взгляд к стене, словив себя этой отчасти садистской мысли. Так или иначе, он просил ее быть честной, вот она и откровенничала, деревенея под его пристальным вниманием и падая в бездну к заверенным высокопоставленной печатью нескончаемым «уезжаю, уезжаю, уезжаю…». На севере Англии придется залечь на дно и отказаться от магии, чтобы не привлекать рыщущих повсюду Чистокровных. Возможно, пересечь океан и скрыться в Штатах, хотя там тоже небезопасно… Куда-нибудь на Филиппины, чтобы начать новую, исключительно маггловскую жизнь и до последнего дня делать вид, что ей по нраву предавать интересы и играть роль призрака, которого никогда не существовало. Гермиона не думала об этом, сколько могла сдерживая себя от анализа тех перспектив, что ей претили. Она найдет выход, обязательно найдет… Позже, когда отыщет сил, чтоб не сдаться на полпути. — Должна ли я поблагодарить тебя? — с тоской и напускной непринужденностью произнесла она, спрятав руки в карманах, чтобы Драко не увидел, как она стискивала и разжимала кулаки. — Мне показалось, это был комплимент. — Я сказал правду, ничего большего, — пожал он плечом и сделал шаг внутрь комнаты, осматривая ее. — Ту, которая не обязана делать нас счастливыми? — Ту, которая комом засела в моем горле, — без колебаний сказал Драко и уверенно подошел к девушке достаточно близко, чтобы она стала считать количество узорных углублений в ручках комода. Гермиона ощущала ясно и четко, что взгляд прямо и вверх обернется для нее неисправимой ошибкой. И он добавил: — Я мало с кем бываю честен. В особенности сегодняшним утром, которое выдалось для Драко непростым. Пробиться сквозь уйму слоев непринятия и красиво соврать трем местным обывателям о том, что Грейнджер остается, было сложно и в каком-то роде невыполнимо, ведь на столь масштабную ложь он шел впервые и вынужденно. Труднее всего далось улыбнуться, принять счастливый вид, от которого свернуло в комок потроха, и натянуть на лицо маску, демонстрирующую состояние полной удовлетворенности жизнью. Это чуждое ему прилипчивое выражение, которое, как показалось, он содрал с физиономии с кожей, когда, намеренно не попрощавшись (мало ли, вдруг экипировка оказалась бракованной), проводил Паркинсон, Нотта и Забини наружу. Пэнси так вовремя нашла подругу, методом тыка, наверное, выбранную из штата сотрудниц клуба «Forbidden Nights». Ее имя было маггловским и оттого неблагозвучным, и Драко не удосужился его запомнить, но Паркинсон описала «безымянную» достаточно четко, не упуская мелких деталей в виде обхвата бедер и указательных пальцев рук, которые у нее длиннее средних. Сегодня у той блондинки был день рождения, а вчера она ревела навзрыд, захлебывалась слезами и говорила Пэнси, что для нее будет сущим наказанием провести такой праздник в суматохе переезда в новую квартиру где-то в особенно мрачной части города. Паркинсон, пользуясь заслуженным выходным, пообещала той помочь перевезти мебель и все обставить как полагается, но она не была бы собой, если бы не запрягла к такому делу двух подручных — горе-стрелка и новоиспеченного целителя со своеобразным чувством юмора. А те даже не колебались, сразу согласились, и ей не пришлось подкупать их назревающим вечерним день-рожденным кутежом, который пройдет в новых апартаментах «безымянной» и на который уже, вообще-то, приглашено два десятка человек сомнительного контингента. Квартиру, конечно, разнесут к чертям собачьим, но разве станет проблемой заново собрать мебель поутру? Забини помогал Паркинсон, потому что чувствовал себя виноватым за произошедшее в лесу. Нотт занимался тем же, потому что Пэнси изредка улыбалась ему и говорила, что будет очень «признательна». А еще у них обоих в глазах было черным по белому написано, что категорически нуждались в чем-нибудь сорокоградусном и горло согревающем, чтобы забыться от повсеместной безрадостной душноты, окружающей их со всех сторон одновременно, и просто-напросто проветриться, притворившись, что ничего не происходит, и поверив в это на один долгий день. Драко провожал их на крыльце с изуродовавшей его лицо маской счастливого индивидуума. И трое верили, что Грейнджер вправду оставалась, потому что врал он первоклассно, наполнял слова эмоциональным окрасом, бодро рассказывал, как переживал, и смеялся, выводя в шутку прежние пережитые и погребенные в прошлом суицидальные наклонности. Они в ответ улыбались и по-приятельски хлопали по плечу, облегченно делились опасениями, которых больше не имели. И он видел в их глазах, как яро они желали верить в счастливый конец, описываемый им Драко. Они устали от боли и страха потерять лучшего друга. Они не могли не верить, ведь он улыбался и весь источал радость, внутренне подыхая и заливая свое полутрупное тело формалином. И все с подтянутыми кверху уголками губ, все с огоньком в глазах, таким настоящим, что становилось как-то пиздецки жутко и страшно от самого себя, от того, как ловко ему далась роль человека, которому ответили любовью на любовь, и от того, что на секунду, провожая троицу взглядом к такси, он сам поверил в то, что отчаянно им показывал. Но не дольше. Всего секунду Грейнджер любила его, а после — вновь покидала. И сейчас он разглядывал ее, заинтересованную чем-то сбоку от его плеча, как обычно укрытого плотным пиджаком. Напрягшись, он зрачками царапал ее вздернутые ресницы и пытался понять, как ему удалось изобразить взаимно любящего человека, если он никогда им не был. Более того, он в жизни не встречался со здоровой обоюдной любовью — все встреченные им отношения были больными, некрасивыми, страдальческими и мучительными. С кого он лепил тот продемонстрированный троице образ? Быть может, с личного представления об идиллии, с предположений о том, как должно быть. С себя из какой-нибудь параллельной вселенной, в которой Грейнджер не уезжает. Да, вполне возможно. И он завидовал Драко Малфою из того мира и проклинал его потустороннюю фортуну. Ноющая боль в груди порождала желание лезть на стену и усиливалась, словно некто был заточен в клетке под его ребрами и пытался выбраться, пилил решетки, скребся ногтями, орал во весь голос и крушил помещение. Того выдуманного заложника злило сильнее, пока хозяин смотрел на девушку, совершая акт чистой воды мазохизма. Чуть присев, чтобы проследить за траекторией взора Грейнджер, Драко оглянулся на комод и вернулся к ресницам, за которыми она пряталась. — Избегаешь моего взгляда, — резюмировал он ненавязчиво, будто рассуждая находу. — Почему? Я все еще пугаю тебя или ты боишься, что передумаешь, если посмотришь мне в глаза? — Не боюсь, — меня-здесь-нет тоном Гермиона опровергла его теорию. — Меня? — Передумать. Собрав волю в оба кулака, сжатых под плотной материей карманов, она подняла голову и встретилась с его тусклыми глазами, один в один пародирующими дождевое небо за окном. Вот настолько не боюсь. А у самой дрожали колени, и как же повезло, что Драко не разрывал зрительного контакта, ибо все силы ее до последней капли были направлены на то, чтобы зрачки держались ровно, подобающе статично. Так, как он учил. И скулы сводило, ведь Гермиона отчаянно сжимала челюсти, чтобы избавиться от той горечи под корнем языка, которая обычно наполняет глаза соленой влагой. Над нижними веками не стояли слезы: она их ночью выплакала. Выплакала настолько, что удивляло, откуда в организме взялось так много неприкаянной влаги, явно сцеженной из сжижавшейся и потяжелевшей крови, подчиняющейся базовым законам физики и не поднимающейся сейчас выше шеи. И ее лицо бледное, уверенное, не сконфуженное. Вот настолько не боюсь, что даже подготовилась. Драко глядел на нее с толикой умиления. Упрямая. Напускная. Притворяющаяся. Сказать ей, что подобные маски потом приходится отрывать вместе с мясом, или пусть будет сюрпризом? Он поднял руку и фалангами коснулся ее виска, завел кудрявую прядь за ухо и вернулся к прохладной коже, медленно ведя дорожку к уху и чувствуя, как скорбную тяжесть момента вводили ему внутривенно. А Гермиона, сосредоточенная на сдерживании зрительного контакта, боролась с убиваемым ею и заново возрождающимся сильнейшим порывом податься к поглаживающим ее лицо морозным пальцам. Стискивать зубы крепче не получалось, но она старалась. Нестрашно, если раскрошатся и прорежут десну. Страшно, если Драко проследит в ней поощрение, тогда усилия пойдут насмарку. Мерлин, она была как бабочка, за которой восхищенно наблюдал ребенок, рассматривая узоры на крыльях. Так нежно и аккуратно, чтобы не спугнуть; чтобы она таяла от его невинных прикосновений, как он того и хотел. Гермиона прикрыла глаза, чтобы он не считал в них лишнего, и сконцентрировалась над усмирением дыхания. Ей нравились те линии, что он выводил фалангами на ее челюсти и шее, щекоча кожу и касаниями вызывая невесомый мандраж во всем теле. И в принцип вдохни-подожди-выдохни вклинился фатальный изъян, что был будто палка, вставленная в шестеренки налаженного механизма. Воспоминания о вчерашнем разговоре нарастали, и она уже не могла от них избавиться, разогнав, как стаю птиц. Его честные и откровенные слова звенели в ее ушах, и желеобразная кровь, разорвав сосуды, проникла в голову и окрасила щеки розовым. Ее «уезжаю» против его « я виноват в том, что полюбил тебя слишком сильно». Гермиону раздирало на части. — И зачем ты делаешь это? — Драко вел подушечкой большого пальца по ее зардевшимся скулам, и ее выступающие ключицы, как копья, вонзались его глаза на вдохах. — Снова дышишь как сумасшедшая, — он в качестве эксперимента приложил два пальца к бьющей на шее Грейнджер жилке, подытожив: — Да, и сердце колотится. Двоякие симптомы. Узник его грудной клетки бился в предсмертной агонии, заламывал конечности, колотясь от эпилептического припадка, и тому бедолаге наверняка суждено умереть, не получив помощи, ведь сострадания к нему Драко не испытывал и ждал, когда тот наконец скончается, чтобы перестало болеть в груди. — Не боишься передумать, — озвучивал он мысли, следя за покорно прикрытыми веками Грейнджер. — Поэтому ты не останавливаешь меня? Она молчала, стараясь делать вдохи тише, но оттого дышала только громче, и Драко положил ладонь на ее шею, поглаживая чувствительное углубление под ухом. — Почему ты не останавливаешь меня? — прошептал он с надеждой услышать достойную причину. Потому что мне приятно. Стоя в темноте закрытых глаз, Гермиона осознала, что после отъезда время будет лечить ее очень и очень долго, однако эта та нота, на которой стоит закончить. Пока нет свар и скандалов, заморозков на сердце и сожалений, пока они могут просто наслаждаться друг другом, и чувства, еще не приевшиеся, кипят в них. Пока они оба живы и разделяют эту переносимую боль. Нужно. Заканчивать. Сейчас. Гермиона ощутила его дыхание в своих волосах, когда Драко коснулся губами ее лба, запечатав на нем мягкий и долгий поцелуй, похожий на тот, которым желают сладких снов с наступлением ночи, — прощальный. Девушка вцепилась пальцами в материю карманов, раскрыв глаза и кончиком носа задев уголок воротника его рубашки. Находиться так близко к нему было для нее заключительным испытанием, словно экзаменом, на который она заявилась, не подготовившись. И за последовавшим ровным выдохом в ее волосы раздался вопрос: — Ты любишь меня? Гермиону ошарашил не смысл, а то, с какой строгой систематичностью и требовательной серьезностью прозвучал его голос. Потому что Драко еще с ночи знал четкий ответ. Утихомирив колотящееся ему навстречу сердце, Гермиона молчала. Не слишком долго, чтобы он счел ее увильнувшей от ответа, и не слишком напряженно, чтобы он уловил раскрывшееся веером волнение в клеточках ее тела. Для него она выглядела привычно-собранной, раздумывающей над ответом в то время, как для себя была фигуркой оригами, готовой распасться от любого неточного касания. — Люблю, — сказала она, но никому не полегчало. Мир не стал ярче, а жизнь — счастливее. Утренний кофе не сделался вкуснее, увядшие на клумбе цветы не расцвели, больные смертельно не выздоровели в местах лечения, потонувшие корабли не выплыли на берег. Она незаметно скривилась, как от сильнейшей зубной боли. А книги ведь лгали, когда называли любовь всемогущим чувством. Они заставили всех верить, что достаточно лишь полюбить, чтобы жизнь стала полноценной и каждый ее день обрел смысл. Там, в книгах, все лихорадочно писали, что любовь делает мир лучше, обогащает его теплом, взращивает, словно прекрасный цветок из посаженного в почву зернышка. Пророчили, что захочется порхать от радости — до того сладко будет на душе! — Люблю, — повторила Гермиона в его воротник, чувствуя, как сухая горечь раздирала ее горло. Но вновь ничего не изменилось. Мир все еще не стал ярче, а жизнь — счастливее. И хотелось ей не порхать — свалиться наземь и пролежать без чувств парочку суток напролет. И она почему-то продолжала думать о том, как беспардонно врали книги, не беря в расчет то, что никогда романов не дочитывала и не знала, что в конце влюбленные либо умирали, либо расходились душевно убитыми. В этом как раз и состояла причина того, почему она уходила — в закладке на половине тома, в незавершенной книге. Если уйдет сейчас, то будет любить его вечно, до самой смерти, а если останется… кто знает, что будет завтра? Она и Рону в любви признавалась. Помнила, какие грандиозные планы на будущее они строили. И что произошло потом? Вдруг она остынет? Вдруг это не навсегда? Вдруг опять совершит ошибку? Вдруг все испортит? Вдруг придется переживать тяготы болезненного расставания? Вдруг они будут непереносимы? И в этот момент Гермиона поняла, почему уходит тот, кто любит. Это как закладка за сто страниц до завершения истории. Это их вечное «долго и счастливо». Отдаляясь от Драко, она чувствовала что-то внутри. Оно тянуло к нему свои руки, насыщалось моментами его присутствия, испытывало перманентную тягу к нему. Оно вставало на колени, словно перед расстрелом, и слезно молило пощадить, больно касаясь пола лбом. Оно воспевало презумпцию невиновности и взывало к небесам, прося быть услышанным. Оно горело подобно факелу, измоченному в спирте, и шипело измученным животным. Оно мечтало остаться, но когда Гермиона сделала шаг, то нехотя поплелось следом. Дальше она ступала с петлей на шее, затянутой достаточно, чтобы не дать ей отдышаться, но не настолько, чтобы задушить ее. На улицу бы, скорее на улицу, там воздуха было больше, да и время уже к двенадцати скользило. Трясущимися пальцами Гермиона поддела ручку чемодана, но та соскользнула и свалилась на другой бок. Девушка прокляла эту пластиковую объемную дугу, не понимая, откуда взялась слабость, если зелье поутру она приняла. Виной всему наверняка было пониженное атмосферное давление. — Я возьму, — Драко подошел ближе. — Нет, я справлюсь сама, — помотала она головой, но инстинктивно отдалилась, отступая на шаг назад и ожидая, что сейчас-то уж дар телекинеза обязательно проявится. Драко посмотрел на нее исподлобья, и Гермиона сконфуженно отвела взгляд, не переставая чувствовать сердобольную вину, лежащую ожерельем из колючей проволоки на ее шее. — У тебя будет целая жизнь, чтобы справиться самой, — он поднял чемодан. — Не жадничай. Веяло отстранением и щемящей горечью. Девушка обняла себя за плечи, чтобы не развалиться на части. Его голос… Его странный голос снова делал с ней ужасные вещи, и казалось, что эта пустота, эхом разлетающаяся в нем, не была запланирована. И Драко сам корил себя за нее, ведь недружелюбно поджал губы и спрятал лицо, отойдя к двери. Он пошарил во внутреннем кармане пиджака и протянул Гермионе, последовавшей за ним, две пластиковые карточки, размером не больше ладони. — Возьми. — Что это? — Фальшивые документы и банковская карта, — он качнул рукой, чтобы девушка, уставившаяся на прямоугольники, сообразила принять карточки. — На ней триста тысяч фунтов. Она, потянувшаяся к его ладони, резко дернулась и вскинула голову, будто ошпаренная последней фразой. — Нет, я деньги не возьму, — протараторила Гермиона на выдохе и вгляделась в глаза, которые ей было стыдно видеть, надеясь отыскать в них намек на неудавшуюся шутку. Драко был пугающе серьезным. — Это неправильно. Нет, не возьму и точка, — подтвердила она как бы для самой себя. — Я не спрашиваю, возьмешь ты или нет. Я отдаю, — он напористо взял ее руку, раскрыл пальцы и положил в них то, что Гермиона по доброй воле никогда не приняла бы. — Делай с картой что хочешь. Можешь закопать ее, разрезать, отдать кому-нибудь, выкинуть в мусорку, если захочешь. Ее широко распахнутые глаза кричали что-то похожее на «почему ты все еще добр со мной?», кричали надрывно, захлебываясь в чем-то терпком и вязком, сетями утягивая внутрь, чтобы разглядеть со всех сторон и получить ответ, который написан где-то вне зоны их доступа. Неловкость момента зашкаливала. Гермиона сравнивала себя с самкой богомола, получившей от самца все что хотела и откусившей ему голову. Хотя самку богомола навряд ли пожирает вина, халтурным вышло сравнение. — Это просто деньги, Грейнджер, — он неправильно воспринял выражение ее глаз. — Их как грязи. В кармане ее пальто утонули два пластиковых прямоугольника, разделив темное кашемировое пространство с заколкой, сжатым побелевшим кулаком и всеми непрошеными чувствами, которые девушка сложила туда, как фантики. — Спасибо?.. — с неуместным вопросительным выражением произнесла Гермиона. Драко молча направился к выходу из дома, словно учавствовать в этом не хотел. Не хотел видеть и слышать, как она шла следом этими виновато-тихими шагами. Как уводила к полу стыдливо-красноватые от недосыпа глаза и заправляла за ухо распущенные по его просьбе волосы. Как снова и снова в его голове колоколом гремело признание, будто кто-то для создания идеальной акустики вынес рухлядь из его черепной коробки и подвесил там металлический язык, бьющий одним словом о кость. Тот самый бедолага из грудной клетки… Выбрался все-таки, урод, поднялся на три этажа выше и принялся хозяйничать. А целовать ее в лоб напоследок было плохой, абсолютно дрянной идеей. Если уж так приперло, то легче было свежую рану прополоскать соленой водой, ведь ощущения, в принципе, одинаковые. Плевать. Пойдет дождь, все неправильное унесет в водосток и размоет ошибки. Плевать, что Хаммер складывал ее чемодан в багажник, закрывал его и садился в машину. Вот-вот польет с неба, размажет картинку ливнем, и можно будет списать происходящее на особо осязаемую галлюцинацию. Плевать, потому что все смоет. — Мы разойдемся не попрощавшись? — Грейнджер мялась, не решаясь переступить с газона на асфальт. У нее лицо было налито оттенком черешни — то ли от угрызений совести, то ли от мягкого света фар. — Ты уверена, что не передумаешь на полпути? — проговорил он, а она кивнула, и в тот момент Драко просек, что сокращение дистанции между ними только усугубит положение. Отступив назад, он переспросил: — Точно? — Точно, — Грейнджер перешла на асфальт, повторно кивнув, и неужели она замерзла, если руки из карманов не вытаскивала? — Я напишу письмо и отправлю его сюда, когда приеду, — в ее голосе проскочило фальшивое состояние приподнятого духа. — Скажи мне адрес. Драко хмыкнул, раздумывая, кому посчастливится прочитать ее письмо. Нащупав кармане пальто квадратный полупустой блокнот и ручку, он начеркал адрес и протянул оторванный листок с того расстояния, которое заставило девушку потянуться, чтобы перехватить записку. Она вдвое сложила неровный квадратик, спрятала его в карман джинсов и до того задумчиво посмотрела вверх и вбок, что защемило сердце. — Ты ждешь от меня «прощай»? — Грейнджер пошатнулась, заслышав вопрос, и нерешительно приподняла плечи, знаменуя тем самым, что склонялась к положительному ответу. Не дождешься. Драко отдернул себя, чтобы сделать очередной шаг назад. Девушка, как зеркальное отражение, повторила его движение. Сильный порыв ветра приподнял платиновые волосы, разнеся по воздуху уродливые, страшные, чудовищно траурные слова: — Уходи молча и обещай, что будешь счастлива. На асфальт рухнула первая дождевая капля. — Я обещаю пытаться, — Грейнджер выдавила из себя скупую улыбку. Драко еле уловимо кивнул, удовлетворенный ее ответом. Развернувшись, она скрылась за дверью машины. Она уходила, и целый мир, сложив чемоданы, отправлялся за ней вслед, а Драко места себе не находил при мысли о том, что это все происходило в последний раз. Что счетчик времени на его часах подходил к неумолимому концу. И он внезапно понял, что не желал видеть, как уезжает от дома машина. Сунув руки по карманам, он развернулся и пошел к крыльцу. Теперь она для него навсегда осталась здесь, просто за спиной, и он мог увидеть ее, только взглянув за плечо. Но оборачиваться он не собирался. Лишь завывания двигателя сбили его с толку — может быть, послышалось… И скрипнули колеса. Сквозь затемненное окно Гермиона смотрела на спину уходившего навсегда человека.***
Редкий дождь барабанил об окна автомобиля, и быстрые потоки ветра растягивали влагу по стеклу, будто превращая овальные капли в продольные шрамы, сквозь которые проходил скудный серый свет и тем самым размещал на девушке нечеткие рваные тени. Гермиона, закусив губу, вертела в пальцах заколку, но все-таки сунула ее обратно в карман и сложила руки на скошенных вбок коленях. Она отвлекала себя смазанными картинами городских зданий, чтобы опустошать беспрерывно наполняющуюся мыслями голову. В конце концов, она обещала Драко пытаться. Плотность автомобильного движения в столь оживленный час повергла бы в шок любого шофера. Девушка поняла это, когда даже мужчина с переднего сиденья, которого она еще не встречала раздраженным, нажал на середину руля и издал протяжный гудок, побуждая водителей, скопившихся в пробке транспортных средств, наверное, сбегать до светофора и дернуть за проводки, чтобы переключить сигнал на зеленый. Другой автомобилист, не менее недовольный, поддержал идею двумя короткими гудками, а третий, должно быть, положил на руль что-то тяжелое, ведь сигнал раздавался в течение секунд пяти точно. Гермиона зажмурилась, переваривая натиск оглушительных гудков, и привалилась пульсирующим виском к прохладному оконному стеклу. За полчаса они с Хаммером собрали все красные светофоры, что только можно было, двигаясь в направлении вокзала, и чем ближе они подъезжали к конечной точке, тем теснее становилось на дорогах. Прищурившись, она всмотрелась в длинный поток автомобилей, чтобы разглядеть заветный зеленый сигнал светофора, но тот сразу же сменился на красный, как только ее зрение сфокусировалось на подвесном параллелепипеде. И внезапно сквозь дождь, нагнавший оборотов, пронеслось что-то мелкое и черное, как вспышка. Гермиона отстранилась от окна, оглянувшись по сторонам. Машины не гудели, медленно поползли вдоль дороги, и ее голова по инерции откачнулась назад, когда Хаммер тронулся. Она списала черный неопознанный объект на недосып и подавленное моральное состояние, примкнула виском к стеклу обратно, не спуская взгляда с городских зданий. До вокзала отсюда каких-то триста метров оставалось, и если бы не дождь, то она не отказалась бы пройтись пешком. Ей все еще не хватало воздуха, а время как-то не спешило лечить, хоть… Гермиона шарахнулась от окна, едва не свалившись на сиденье, когда средних размеров черная птица на всей скорости вписалась в стекло, и на том образовался скол. Сглотнув от испуга, девушка словила на себе вопросительно приподнятые брови мужчины. Пальцами одной руки он показывал всемирный жест «о’кей», и Гермиона быстро сложила ребус. — Да-да, все в порядке, — она вернулась в прежнее положение, но к окну больше не приваливалась. В отражении зеркала заднего вида она нашла бедную птицу, валяющуюся на разметке дороги с распластанными крыльями. Поймав еще два красных светофора, мужчина с трудом отыскал место на привокзальной парковке и заглушил автомобиль. Дождь немного стих, когда Гермиона вышла наружу и в компании нагруженного чемоданом Хаммера поплелась в направлении платформ. Размахивающие крыльями каркающие вороны толпились перед входом в крытый участок вокзала, некоторые птицы кружили в небе и восседали под высокой крышей, раскрывая и закрывая клювы. Гермиона достала билет и вчиталась в него, старательно не замечая повсеместные черные летающие пятна.«Третий путь. Шестая платформа. Пятый вагон. Место 58А. Отправление: 12:05».
Пройдя сквозь услужливо открытую мужчиной дверь, она поправила чуть взмокшие волосы и, посмотрев на ознакомительные табло, быстро сообразила, куда нужно было двигаться. И как только она выстроила направление, которому собралась следовать, чтобы добраться до вагона, ее ноги предательски покосились. Гермиона призывала себя не думать и просто идти через силу и жгучее несогласия ее эмоций с тем, что она называла рациональностью. Сложив руку в карман и сжав ее в кулак, девушка делала шаги. Где-то неподалеку издал гудок поезд, и цифровой голос, искаженный рупором, оповестил ожидающих о прибытии экспресса Лондон-Йорк на шестой путь. Заслышав оповещение, две женщины, с которыми Гермиона двигалась плечом к плечу, перешли на бег и начали громко спорить, выясняя, где находится этот злополучный шестой путь. Сотни незнакомых лиц мелькали в толчее прибывших, уезжающих и провожающих, и их голоса сплетались в один нескончаемый звук. Справа, в метрах двадцати от девушки, к стене прижимался мальчишка лет семи и плакал навзрыд, утирая нос и бормоча, что потерял маму, и работники вокзала тотчас подоспели и куда-то увели его. Успокоившись, Гермиона пошла дальше и вздрогнула, когда под ее подошвой хрустнуло, расколовшись на мелкие кусочки, стекло. — Мисс, не задерживайте поток, пожалуйста, — сказал ей в спину посаженный мужской голос. — Простите, — выкинула она и продолжила идти, усиленно не думая о том, что все как-то подозрительно плохо складывалось. — Уважаемые пассажиры, продолжается посадка на скорый поезд Лондон-Эдинбург, отбывающий в двенадцать ноль пять с третьего пути. Спасибо за внимание, — прогудело скомканное в плохо распознаваемое эхо оповещение. Гермиона косилась на Хаммера, идущего рядом с ней, чтобы ненароком не потерять его в толпе. Они приближались к третьему пути, и девушка приподнималась на носочки, чтобы разглядеть очертания поезда, мечтая поскорее войти в него и попросить у проводника наручники, чтобы приковать себя там куда-нибудь и выкинуть ключи через окно на перрон. Огромные часы, обозримые с любой точки вокзала, показывали одиннадцать пятьдесят пять, а ее сомнения росли, будто их снабжали отборным удобрением. Гермиона помотала головой, отгоняя дурные мысли. Нет, все решено. Решено ведь? Она уезжает, но… И точка здесь, никаких запятых. Она уезжает. — Уважаемые пассажиры, медицинские работники были направлены к скорому поезду Лондон-Оксфорд, прибывающему на пятый путь в одиннадцать пятьдесят восемь. Убедительная просьба не препятствовать их перемещению. Спасибо за внимание, — истолковали рупоры. Бегом спустившись с наземного перехода между путями, Гермиона в спешке пронеслась к пятому вагону, убедившись, что поезд не перепутала. Щедро поблагодарив Хаммера за помощь с багажом, она перехватила чемодан и буквально подбежала к женщине-проводнице с протянутым ей билетом. Спустя минуту ответов на вопросы, пожеланий хорошего пути и улыбок она вошла в вагон, чудом не свалившись без сил на перроне. Ломка — это то, что она чувствовала, и то, что не могла остановить. Судя по всему, сидела она на чем-то тяжелом, ведь кости словно выворачивало. Поставив чемодан на пол в пустующем тамбуре, Гермиона взялась за перила, расположенные там, чтобы оберегать пассажиров от падений в пути. Ее коробило от слова «навсегда», которое шло в паре с «уезжаю», но умалчивалось. Так нужно, говорила она себе, пытаясь выйти на диалог, но собеседник оказался невероятно упертым. Так нужно, и она понимала, что была права, однако как прикажешь боли уйти? Это боль въевшаяся, нездоровая, абразивная. Та, которая будет донимать до Эдинбурга, будет вставлять иголки в кожу в Италии, будет бить в почки в Индонезии, будет резать глаза в Австралии и перед смертью, спустя годы, будет последним, что она ощутит. Но слабее ли она, чем та, которая придет, когда не станет любимого человека рядом? Того, к которому вернулась… А его не станет. О да, его не станет, потому что он обречен, навеки обречен… Гермиона всхлипнула, ощущая собственное подавляющее бессилие. Упираясь руками в перила, она вгляделась в свое тусклое отражение в окне, словно в нем были ответы на ее вопросы. На нее смотрели сведенные домиком к переносице брови и пара глаз, на дне которых плескались в равных пропорциях соединенные отчаяние и надежда. Точно? Точно. Она выгнула спину дугой, будто от пинка в живот. — Вы уезжаете, мисс? Холодный пот вмиг выступил на затылке. Этого еще не хватало… Гермиона выпрямилась, переместила руку в карман и нащупала палочку, которую сжала как оберег от всех напастей. Вдохнув и выдохнув, она ступила на шаткое лезвие неправдоподобно внутреннего равновесия. Галдящие мысли, как показалось, на второй план не отошли, а гостеприимно поделилось местом со взбудораженным осознанием того, что к ней в тамбур вышло существо из чистилища, избежать встречи с которым ей все-таки не сделалось возможным. Дональд Росс держал руки в замке на линии бедер, но был одет не во фрак, а в стандартную, ничем не примечательную маггловскую одежду неброских оттенков. Гермиона посмотрела на него деланно неприветливо. — Нет, я просто зашла постоять в вагоне, — съязвила она, не понимая, откуда в ней скопилось столько рвущейся наружу злобы. — Значит, уезжаете, — подтвердил мистер Росс, скосив голову вбок. — Я не скажу вам ни слова, — обиженно девушка уставилась в окно, изображая, что была страшно заинтересована семенящими по перрону людьми. Тот мальчик, который плакал, прижимаясь к стене, шел под руку с женщиной в длинном розовом плаще, а улыбка на его лице приподнимала пухлые щеки, отчего сужались глаза. За ними бежал на поводке похрюкивающий мопс с подвязанным атласным бантиком-ошейником. Пес скакал, поспевая за хозяевами, и его маленькие лапы переплетались. Однако сеанс наблюдения за прохожими прервался, ведь на окне образовался матовый овал, потому что мистер Росс выдохнул на стекло. «13» — написал его палец. — Столько слов вы мне уже сказали, — он пошатнулся, с гордо поднятым подбородком приняв укор направившихся на него карих глаз. — Почему вы держите на меня обиду? Гермиона усмехнулась как-то даже истерично, ведь ее и без того натянутые под зарез нервы бесцеремонно отстегали кнутом. Мистер Росс не понимал? Вот прямо-таки действительно не понимал, выпячивая свои глаза? — Вы сожгли меня заживо, — остолбенело выдала она, замечая, что вслух звучит так же сумасшедше, как и в мыслях. — По сей день я могу унюхать дым, в котором задохнулась. — Ах это… — Дональд в прямом и переносном смысле отмахнулся. — Часто забываю, что смертные люди — очень нежные создания. Они не верят, что можно гореть, не сгорая. Притормозив ход набирающего темпы диалога, Гермиона оттолкнулась от перил, встала ровно и просто приняла за истину тот факт, что сейчас она, нарушив указания Иезекииля Мортимера, вела беседу с потусторонней сущностью, принявшей облик отельного портье, в тамбуре скорого пассажирского поезда и слушала о том, что смертные люди — очень нежные создания. Следовало поехать не в Эдинбург, а в больницу. — Нет, вам не надо в больницу, — прокомментировал ее преследователь, чем без отъявленных усилий пустил трактовать вдоль выпрямленного позвоночника девушки отряд мурашек, взятых прямиком с мороза под минус сорок по Цельсию. — Кто вы? — обронила Гермиона, не понимая, плакать ей теперь или смеяться. Если первое, то не выйдет, ведь в горле пересохло, а кровь затвердела, и влаги в ней было не больше, чем бумажных корабликов в Гибралтарском проливе. Если второе, то пора капитулировать и признавать поражение в сражении с собственной нервной системой, которую всю изрешетили. И потому девушка держалась ровно, перетекая из секунды в секунду и где-то находя силы, чтобы выглядеть достойно, пока Дональд Росс доставал из кармана куртки билет, обоими руками брал его, отдалял и приближал, с прищуром всматриваясь и как бы видя его в первый раз. — Пассажир первого класса, мисс, — резюмировал он, водя пальцам по напечатанным буквам. — Здесь написано, что у меня два килограмма багажа и некий британский бульдог в переноске. Что за живность такая, мисс? Никогда не встречал. Гермиона взялась за перила, используя ее по назначению, хоть поезд еще стоял на месте. Основываясь на прежнем опыте, она передумала приваливаться разгоряченным лбом к окну и размышляла, как будет правильнее поступить, притом на понятие «правильности» у нее уже определенно выработалась аллергическая реакция. — Прошу вас, оставьте меня в покое, — проскулила она жалобно и умоляюще посмотрела в вытаращенные на нее огромные глаза. — Как позволите мне, мисс, оставить вас в покое, когда я пришел, чтобы попросить вас не уезжать? — изъяснялся Дональд вкрадчиво и аккуратно, будто объясняя девочке, что ой как больно будет, если сунуть пальцы в розетку. — Вам не место здесь сегодня. Вас там не ждут. Вам там плохо будет. Вы должны быть в другом месте. Это прозвучало так приземленно и неподготовленно, будто обширный лексикон мистера Росса (кем бы он там ни был) сбросили до заводских настроек. Ударенная словами, Гермиона хлопала глазами, ибо она, кажется, отыскала пособие по «правильности», о котором молила ночью и которое словно пришло к ней по вызову из подпольной конторы по исполнению желаний. И ей нужен был независимый, знающий свое дело собеседник, как утопающему нужен спасательный круг. Но… — Мне запретили вас слушать, — с досадой признала она. Мистер Росс недовольно зацокал языком. — Мисс, стерегитесь смертных, которые имеют наглость вам что-то запрещать. — Вы запрещаете мне ехать, — уместно подметила Гермиона. — А я и не смертен. — Ладно, здесь не к чему прикопаться. — Я не просто жил за миллиарды лет до вашего рождения, но и жил за миллиарды лет после. Мне известно, что произойдет завтра, через неделю и год, — Дональд привалился плечом к мягкой обивке вагона и стал донельзя похож на уличного незнакомца, с которым обсуждаешь смысл жизни, когда до рассвета остается каких-то жалких три часа. Он покусал пересушенные губы и вернул проникновенный взгляд к сосредоточенному женскому лицу, произнося: — И уж не думал я, мисс, что вы из тех, кто выберет угаснуть, а не гореть. — Уважаемые пассажиры, завершается посадка на скорый поезд Лондон-Эдинбург, отбывающий в двенадцать ноль пять с третьего пути. Провожающим просьба покинуть вагоны. Спасибо за внимание, — рупоры передали цифровое оповещение. — Я должна уйти, иначе не вынесу последствий, — заторопилась Гермиона. У нее в запасе имелось каких-то четыре минуты, и они сгущались повсюду, вызывая испуг, словно она вдруг облачилась клаустрофобом в комнате со сдвигающимися стенами. — Мисс, если бы вы знали, что ждет вас в будущем, то не унывали бы, — вымолвил мистер Росс довольно и улыбнулся девушке глазами. — В том будущем, где я сегодня уезжаю? — протараторила она. — В том будущем, которое только что было предопределено, — преклонных лет мужчина оттолкнулся от мягкой обивки и, идя спиной назад, отдалился к двери, ведущей к пассажирским сиденьям. — Наслаждайтесь, мисс. Я с вами навеки прощаюсь. — Дональд!.. — сдавленным шепотом воскликнула Гермиона, чтобы не перепугать вошедшую в тамбур проводницу поезда. Прежде чем прийти в себя, она заметила свою вскинутую за мистером Россом руку. И слетевшее с ее пальца серебряное кольцо, звонко приземлившееся на пол. И растянувшуюся в направлении к выходу из вагона зеленую линию света, проломленного изумрудными глазами. — Мисс, вам помочь с ручной кладью? Поезд скоро отправляется, вы должны занять свое место. Мисс? О, вы обронили кольцо… — полноватая кудрявая женщина подняла драгоценность. — Вот, держите, — она протянула серебряного змея, лежащего на раскрытой ладони. — Могу посоветовать вам хорошего мастера в Эдинбурге, если оно вам велико. «В Эдинбурге» — проскрипело на ее слуху. Мерлин Всемогущий, что я натворила? На девушку снизошло не что иное, как озарение. Ведь это его кровь течет в ее венах — прежде неправильных, гадких, заляпанных грязью неподходящего происхождения венах, что ныне для него дороже шелковых нитей, принятых в дар от эталонного китайского продавца. Ведь он два раза переспрашивал, точно ли она хочет уехать, а она соврала наглейшим образом, потому что и в количестве пальцев на правой ноге — и в том не была полностью уверена. Ведь она ненавидела перспективу стать этой сбежавшей девушкой, окаймленной паническим страхом неизвестности, боязнью вновь ощутить боль и отречься от магии, чтобы прожить пустую бессмысленную жизнь. Ведь кольцо Нарциссы неблаговидно вовремя рухнуло два месяца назад на влажный каменный пол подземелий и зеленой нитью привело к нему в самый нужный момент, а вчера под ночь он перевел речь о приближении его жизни к концу в метафору, говорил, что, понадеявшись на чудо, напрасно удалил троих магглов, ибо ему вполне хватило бы до завтра, но что значит «напрасно»? «Я возьму столько, сколько потребуется, чтобы остаться с тобой, пока тебе не перестанет угрожать опасность». Драко собирался убить себя. И в глазах на миг потемнело. Схватив кольцо и кинув одинокое «спасибо», Гермиона наскоро вылетела из вагона на перрон. Сердце колотилось в ее груди бешеным набатом, взмокшие ладони держали чемодан за дно и — господичтожеянатворила — притягивали к корпусу. Остекленевшие глаза, утратившие основную функцию, безрезультатно шарили в толкающейся — божемойкакямоглатакоевытворить — толпе прохожих, непонятно кого ища. Девушка поймала себя на том, что прорывалась сквозь толчею незнакомцев, откуда-то из-под полы слыша их ворчливые возгласы, и, как только она заметила, что чемодан над грудью чудесно справлялся с ролью своеобразного щита, ее тело, тараном несшееся подальше от злосчастного вагона, врезалось во что-то широкое и высокое. В кого-то, если быть точнее, потому что Гермиона суматошно подняла глаза так, что ресницы дотянулись до бровей, и обнаружила перед собой Хаммера, неодобрительно мотающего головой и указывающего на поезд. — Нет, простите, нам нужно вернуться, — Гермиона четко и громко выговаривала слова, позабыв о том, что мужчина был немым, а не слабослышащим. — Я передумала. Нам нужно вернуться в дом как можно скорее, прошу вас! Не переставая мотать головой, он вынул из кармана блокнот и огрызок карандаша и быстро что-то написал.«Мисс, мне было велено проследить, как уезжает поезд с вами внутри. Вернитесь в вагон, пожалуйста, иначе мне придется поместить вас туда силой».
Не интересуясь, как именно Хаммер собрался применять силу, чтобы она оказалась в поезде, Гермиона сваяла неистово злобное выражение глаз и пустилась обратно к вагону, в результате секундного мысленного брифинга выяснив, как она сможет обойти препятствие ростом в шесть с лишним футов. Забежав обратно внутрь, девушка ни словом не обрадовала ошарашенную проводницу и проскочила мимо нее, всем весом навалившись на дверь, которая соединяет переходы между вагонами. Разболтанная ручка чемодана бренчала, пока Гермиона почти бегом неслась сквозь проход меж двух рядов кресел и в самом деле не обращала внимание на прикованные к ней намертво взгляды пассажиров. Сообразив сразу, что выбежать из четвертого вагона будет слишком опасно (велик риск быть обнаруженной), Гермиона ринулась в третий, проделывая ту же самую махинацию с проходным отсеком. Она уже подумывала выбросить нелегкий чемодан, тормозивший ее, когда корпусом врезалась в очередную дверь, но оказалась она в месте назначения — в тамбуре третьего вагона, где ее встретила приветливая улыбка проводника, только что закрывшего выход на перрон. — Здравствуйте. Поезд сейчас отправится, вы должны занять свое место. Помочь вам найти его? Гермиона не знала, как ощущается инфаркт, но то, что она почувствовала, было вполне на него похоже. — Сэр, прошу вас, позвольте мне выйти на перрон, — взмолилась она, применяя тактику выжимания жалости. — Я себя плохо чувствую, мне нужен доктор. — Извините, но мне законом запрещено открывать основные двери после того, как машинисту было объявлено о том, что поезд готов к отправке, — проводник рылся ящике, выкрашенном под цвет вагона. — Я окажу вам первую помощь. Вы принимаете какие-то препараты? — Он высунул аптечку. Аммиак. Залейте прямо в горло. Не до конца выровняв сбившееся дыхание, Гермиона схватилась за палочку. Она вознамерилась оглушить проводника и как-нибудь отпереть дверь самостоятельно, но вспомнила о Чистокровных, наверняка следящих за используемыми в Лондоне заклинаниями, и скрепя сердце отпустила древко. Вместо этого она кинула на мужчину пристальный взгляд и быстро, чтобы не успеть испугаться того, что делала, кинулась к двери, разделяющей перрон и вагон, схватилась за рычаг и всем телом на него надавила, дабы опустить механизм вниз и прорубить путь к свободе. — Что вы делаете?! За то время, что проводник делал огромный шаг к ней, Гермиона посмотрела прокрутившийся перед ее глазами мини-фильм про собственную жизнь с самого рождения. — Уважаемые пассажиры, отправление скорого поезда Лондон-Эдинбург, отбывающего в двенадцать ноль пять с третьего пути, задерживается на неопределенный срок в связи с техническими неполадками. Спасибо за внимание. Замерев, девушка встретилась лицом к лицу с озлобленным на нее мужчиной в темно-бордовом пиджаке. Он крепко схватил ее за запястье и попытался отдернуть, но она телом подалась к двери и, сделав рывок, спустила рычаг. — Охрана к пятому вагону на третий путь, — прошипел проводник в рацию, не выпуская руку Гермионы из хватки своей широкой ладони. — Отпустите, иначе я закричу, — поразившись собственному угрожающему тону, сцедила она. — Кричите, — надменно буркнул проводник, будто всерьез не верил, что девушка, рвущаяся спасти от смерти человека, была неспособна завопить на весь вокзал. И Гермиона уже раскрыла рот, собираясь закричать так, чтобы у мужчины отказали уши, однако мыслью о присутствии на перроне Хаммера она была остановлена от действа за секунду до величайшей оплошности. — Выпустите, прошу вас, пожалуйста, — напоследок попытала она уладить дело мирно. Проводник отрицательно покачал головой. — Тогда прошу вас простить меня и понять, — закусив губу и абстрагировавшись от ситуации, Гермиона вынула из кармана заколку и с маху острый ее край воткнула в сцепившую ее запястье руку. Сдерживающее вопль придавленное шипение мужчины врезалось в нее мгновенно. Девушка выпрыгнула на перрон и — господибожемой — понеслась сквозь расходившуюся толпу с прижатым к груди чемоданом. Мысли «я проткнула человеку руку» и «он собирается убить себя с минуты на минуту» равноправно курсировали в ее голове, и чем ближе Гермиона подбегала к выходу из здания вокзала, тем огромней и устрашающей становилась вторая на фоне первой. Крупные серые тучи, собравшись клубками в поднебесье, окатывали город ливнем. Вороны разлетелись, встревоженные быстрым шагом девушки. Острые дождевые капли врезались в ее как никогда белое лицо, а Гермиона ловила себя на том, что не дышала, словно у организма ни мгновения не находилось на вдох и выдох, словно вся она, все ее микроскопические клеточки были сосредоточены на одном: «успеть». — Добрый день, — задыхаясь, она притормозила и обратилась к таксисту, докуривающему сигарету. — За сколько довезете до этого адреса? Он выглянул в открытое окно автомобиля, вынул неровный бумажный квадратик из ее трясущихся пальцев и фыркнул, прочитав, куда ему придется ехать по девятибалльным пробкам. — За тридцать восемь фунтов. — Нет-нет, сэр, я спрашиваю про время. — Минут тридцать с лишним, думаю, не меньше. Гермиона скрипнула зубами. Долго. Слишком долго. — А если заплачу двойную стоимость? — В таком случае за двадцать пять минут управимся, — рассмеялся тот, видимо польщенный предпринятой находчивостью. — Хорошо, едем.***
Тонкая секундная стрелка завершила оборот по циферблату:12:05.
Перестав постукивать пальцем по подлокотнику, Драко поднялся с кресла и принялся медленно обходить дом в десятый раз за полчаса. Чтобы много не думать и сдерживать голову в безопасном пустом состоянии, он бродил по гостиной, совершая ненавязчивые круги, заходил на кухню, изучал блестящую столешницу, выполненную из благородного камня, шел в столовую, вел пальцем по поверхности стола, надеялся обнаружить микроскопический слой пыли, не находил его. Он поднимался на этаж выше, нерасторопно мерил шагами коридор, изучал массивные деревянные двери, заходил в них. Он находил столик с красным телефоном на нем, встречался с распахнутой дверцей шкафа и точно такой же у сейфа, выглядывающего из него. Он касался кресла, придвинутого к открытому окну, сквозь которое на пол заливал дождь и создавал лужу. Он выходил, двигался к другой комнате с извечно приоткрытой входной дверью, давил на нее, видел розы в вазе, смотрел на незакрытый полностью шкаф, висящее внутри на вешалке красное платье и другие вещи, которые она не посчитала нужными. Он покидал комнату, намеренно забыв о двери, спускался на этаж ниже, заходил в гостиную, садился на кресло, пальцем стучал по подлокотнику. Тонкая секундная стрелка завершила оборот по циферблату:12:10.
Перестав постукивать пальцем по подлокотнику, Драко поднялся с кресла и принялся медленно обходить дом в одиннадцатый раз за полчаса. Он понимал, что ждать было бессмысленно, и в то же время знал, что надо ждать, пока поезд не отъедет от города на достаточное расстояние, из любви к астрономии самолично провозглашенное им «точкой невозврата». Последним, что он хотел делать, было верить в ее «точно», потому что изменчивость Грейнджер никогда не играла ему на руку. Если передумает, то сделает это за тридцать минут пути. Если нет, то не изменит решение никогда. Было двенадцать тридцать два; повсюду гремели тишина и дождь. Допив ненавистный им дряннейший на свете горький напиток, именуемый кофе, Драко вернул ручку в карман и ровно разместил наспех вырванный им из блокнота листок бумаги на рабочем столе, который он окинул сочувствующим взглядом, покидая комнату. «Пишите ей от моего имени». Бушующий снаружи ветер ощущался загрубевшим влажным месивом. Желтые садовые цветы поникли, прибитые ливнем ближе к газону. Измокшие плетеные кресла потемнели, а одно из них все еще стояло как вчера, когда использовалось вместе с пледом и объемной рубашкой, и Драко не смотрел на него. Он смахивал дождевые капли с лица, но их, налитых и плотных, казалось, от этого становилось только больше. И по неизвестной ему причине они все царапали воздух, чтобы прилететь на него. На его волосы, плечи, пальто, рубашку, ботинки, руки, глаза и губы, и брови, и кожу. И забирались под кости, и мысли, и заблуждения, и погребенные ожидания, и красочные и сочные, как вишня, кисловатые воспоминания. Окатывали самые сладкие из них, и те удивительно губительные, напоследок режущие глотку, завистливые и скормленные кому-то оголодавшему, не знакомому с эффектом насыщения и приходящие вместе с мрачным восполненным небом. Те, что подвязаны черной лентой и идут в комплекте с пистолетом, лежащим в ладони. В ладони мокрой и влажной, потому что по неизвестной Драко причине все капли царапали воздух, чтобы прилететь на него. На направленное вверх лицо, уставленный куда-то к лесу подбородок, наполовину прикрывающие глаза ресницы, непонятно откуда взявшиеся слезы, обогнувшие скулы и смешавшиеся с пресной водой. Он поморщился, не зная, что с ним происходило, и выискивая внутри отклик на творящееся снаружи. Это оказалось сложнее, чем он предполагал, — найти нить соприкосновения времени и действа, просчитать нужный момент и просто заставить палец нажать на спусковой крючок, в мгновенном трюке обманув противящееся этому тело. Необъяснимое чувство тяжести выдергивало Драко из реальности. Он вроде и понимал, что делал, но в то же время находился где-то далеко и будто пристально наблюдал со стороны в ожидании кульминации. Нечеткие мысли, словно растушеванные пальцем, мигали на малые доли секунды в его голове и состояли в большинстве своем из вопросов о том, что обнаружат Забини, Нотт и Паркинсон, когда и вернутся сюда, и как это будет выглядеть. Что они скажут. Что они подумают. О чем они промолчат. Что они сделают. Как скоро они обнаружат записку. Что напишут в ответном письме. Во что будет одет почтальон, который его доставит. Какой будет дверь, в которую он постучит. С каким лицом письмо прочитает получатель. Будет ли погода пасмурной. Разобьется ли чашка. В мусорный пакет какого цвета выкинут осколки. Во что завернут тело. Куда они его денут. Как глубоко под землю. Насколько тяжела земля. А если мокрая. Где начинается глина. Вязкая ли она. А после дождя. А при оттепели. Всякий бред. Бессмысленный, ничего не меняющий безумный бред. Он согнул палец, надавив на спусковой крючок, и произошел щелчок. — Драко! — это был не крик, а что-то на грани со звериным ревом. Что-то плотоядное, насыщенное, вибрирующее, весом под тонну и настолько чужое, что он с трудом различил в этом чем-то ее голос. Потребовалось набрать в легкие воздуха, чтобы осознать — он был жив. И этого хватило с лихвой, чтобы сразу же прийти в чувство и понять, что произошло секунду назад. Повернув голову влево, Драко увидел девушку, согнувшуюся едва ли не пополам и зажавшую ладонью рот так, как это делают, когда сдерживают внутри протяжный крик. Как белый лист на фоне серых декораций, она вжала голову в плечи, и ее затуманенные глаза опрометью шарили по небу как бы в намерении отвлечься. Он обнаружил себя идущим к ней и не помнил, когда неистовый бег решил воспринимать за шаг. За секунду сорвал обойму с пистолета, чтобы проверить, ходом удачи ли было отсутствие выстрела или спланированной диверсией. Пуль не было внутри. Ни одной. Не придав этому факту эмоционального окраса, Драко выкинул черную пластиковую дрянь на траву. — О Господи… — на выдохе прошептала Грейнджер, отняв дрожащую ладошку ото рта. Он взял ее голову и притянул к своему плечу, пытался контролировать силу, но все равно получилось как-то резко. Потихоньку, будто не веря или боясь навредить, ее руки легли на его спину и сжали ткань пальто, и Гермиона громко всхлипнула, так тесно вжавшись лицом в шею Драко, что он засомневался, могла ли она дышать. — Ш-ш-ш, все в порядке, — ее волосы были мокрыми и спутанными, когда он гладил ее макушку, наклоняясь к уху и губами касаясь мочки при убаюкивающем шепоте. — Все в порядке, Гермиона. Слушай мой голос. Я здесь. Слышишь? Все хорошо, моя дорогая. Она повторно всхлипнула, переместив одну руку с его спины на затылок, основательно сжала волосы на нем в кулак, а Драко чувствовал, что ему было бы абсолютно все равно, вырви она их с корнем. Сегодня, на этом темно-зеленом газоне, прямо на ее глазах убили человека, и плевать, что не валялось тело, что дождь не размывал брызги крови, потому что разболтанная, как ручка валяющегося где-то там чемодана, душевная организация утвердила, что произошло убийство. Впервые в жизни Гермиона возненавидела свое хорошее зрение за то, что оно в деталях позволило увидеть, как был спущен курок, и хоть соответствующего звука не последовало, для нее все громыхнуло до свиста в ушах. И черт его разбери, хорошо это или плохо, что поблизости не делают электрокардиограмму, ведь если бы к ней сейчас прицепили проводки аппарата, то он с огромной вероятностью нарисовал бы не ломаную линию — пунктир, и не абы какой, а три точки, три тире, три точки. Подавив порыв расплакаться, Гермиона зажмурилась сильнее, погрузилась в расплывающиеся по темноте звездочки и сосредоточилась на мягком бархатистом голосе, шепчущем ей о том, что все хорошо. Она доверху заполнялась теплом его слов и жадно вдыхалась аромат его кожи, надеясь, что переносицей не передавила какую-нибудь важную жилку под кожей его шеи, а если все-таки зажала — и он молчал о том, что она делала ему больно, — то впору расклеиться окончательно, ведь после случившегося он все еще оставался к ней добр. И от мысли об этом горячие слезы просочились сквозь ее сомкнутые веки, а горло сдавило спазмом. — Тише, — Драко завел руку в ее намокшие волосы и провел большим пальцем по затылку, убирая прилипшие пряди. — Я здесь, я с тобой. Другой вопрос — почему я здесь? Не давала покоя опустошенная обойма, разлегшаяся на газоне. Два дня назад пули находились внутри, как и вчера, и последним, кто касался пистолета, кроме него, был… Драко съежился, как будто ему, не предупредив, вправили сустав. — Паркинсон… стащила пули, — озвучил он еле различимо, скорее больше для себя, чем для Грейнджер, обмякшей в его руках и ощутимо дрожащей в последнюю очередь от холода. — Прости меня, — выпалила Гермиона с надрывом, меняя положение головы и ложась на его плечо, чтобы он хоть что-то услышал. — Умоляю тебя, пожалуйста, прости меня за все, через что я заставила тебя пройти… — порывы разрыдаться она проглатывала, как просроченные двояковогнутые леденцы, из раза в раз встающие поперек горла, и оттого задыхалась. — Дыши ровно. Дыши… — Драко намеренно громко сделал сделал вдох и выдох, как бы демонстрируя пример, которому девушка последовала. Она не хотела, чтобы это заканчивалось. Не то, что ощущала внутри, а сам момент, когда он просто дышал с ней в унисон и ей казалось, что «все хорошо», сказанное им, — не банальные слова утешения, а реальность, в которой они оказались. — Тебе не за что извиняться. Я и сам в свое время опомнился поздно, — произнес Драко. — Мы живы, остальное поправимо. Он делал все, чтобы она поскорее успокоилась, и Гермионе было неловко принимать за данность, что ей хотелось, чтобы он молчал, потому что лишь так она смогла бы остановить поток слез. Чем больше он утешал ее, тем яростнее она себя корила за содеянное. — Почему ты не сказал, что собирался сделать после моего ухода? — пробубнила девушка, забравшись руками под его пальто, чтобы согреться. — Это привязь для тебя, ты не ушла бы из жалости. — Она пихнула Драко за этот вопиющий словесный вандализм, и он улыбнулся, прижавшись к ее волосам. — Мне хотелось, чтобы ты пыталась быть счастливой. Со мной или без меня. Тут ничего не способствовало ее скорейшему успокоению, а дождь подстрекал глаза намокать, посадив на плечо невидимого дьявола, поговаривающего, что если тихонько расплакаться навзрыд, то никто не заметит. Гермиона не представляла, как так получилось, что убить себя планировал он, а ударилась в слезы она. Не должны ли они были сейчас поменяться ролями? Да и смогла бы она быть лояльна к себе, оказавшись на его месте прямо в этот миг? Нет, определенно, нет. Тут главенствовала какая-то незнакомая ей железная выдержка. Обнаружив очередной повод всхлипнуть, Гермиона простонала: — Прости… Прости за все, что наговорила. — И за соль извиняешься, Грейнджер? — в шутливо-серьезной форме вопросил голос над ее ухом. — Ты… Не отвлекай меня от раскаяния, — она поерзала на его плече, приятно обдавая кожу дыханием. — Я знаю, как ты это делаешь. — Делаю что? — Переводишь тему, чтобы я почувствовала себя лучше. — Всегда срабатывает, — Драко бесшумно рассмеялся, и она, больно уколотая резким контрастом смены настроения диалога, отпрянула и строго посмотрела ему в глаза. — Нет, не всегда. Кичишься тут своим умом, а сам не предусмотрел абсолютно очевидного варианта развития событий, приказав водителю лично увидеть, как я уезжаю. Он не давал мне уйти, он меня вообще не слушал! Драко с вызовом приподнял брови, чем напомнил девушке саму себя в ситуациях, когда ее собирались обвинить в некомпетентности. И Гермиона была ознакомлена с этим взглядом, в котором завязывалась буря. Это ее давняя привычка — вот так чуть-чуть щуриться, протягивая руку в сумку, чтобы достать оттуда бумажные доказательства и опровергнуть претензию обвинителя. И она уже предчувствовала, что вот-вот сгорит со стыда. — Все было предусмотрено. Ты могла трансгрессировать, — Драко нисколько не облегченно вздохнул, завидев ее раскрывшиеся губы. — Разве ты не трансгрессировала сюда? Нет, не делай такое лицо, Грейнджер. Хочешь сказать, что выдающаяся ведьма своего поколения забыла, что умеет трансгрессировать? Откинуться напускным «пф, конечно» и быстро закивать было не лучшей идеей, от которой Гермиона отказалась, потому что ему к тому моменту все стало ясно. Она медленно взялась руками за голову и пошатнулась, внутри шипя, как кошка, которой наступили на хвост. — Почему я не трансгрессировала? — пришибленно пробормотала девушка. — Я человека покалечила, а могла просто трансгрессировать. — Каким образом ты его покалечила? Гермиона перевела ладонь на лоб, который показался ей раскаленным, и изнуренно опустила руки. — До отправления несколько минут оставалось, а водитель не давал мне уйти. Я вернулась в поезд, пересекла два вагона, надеясь, что уйду незамеченной, но проводник уже дал машинисту добро на отправление, и двери, выходящие на перрон, были закрыты. Я сказала, что мне плохо, и попросила вызвать врача, а он достал эту аптечку, и я просто… ринулась спускать аварийный рычаг, — с толком и расстановкой повествовала она. — Двери открылись, но проводник вцепился в меня мертвой хваткой, вызвал охрану по рации, и за секунду я не придумала ничего лучше, кроме как воткнуть ему в руку заколку. А могла трансгрессировать. О Годрик… Что со мной стало? Ему было очень больно. Нужно пойти и извиниться перед тем мужчиной. Да, прямо сейчас я должна пойти к нему и принести свои извинения. Нужно узнать, где он сейчас, и прислать ему цветы. Думаешь, он в больнице? Ну конечно, он в больнице, я же ему руку проткнула. Охранники должны знать, куда его отправили. Мы у них спросим и сразу пойдем приносить извинения. Точнее, пойду я, а ты постоишь рядом, потому что, чувствую, с минуты на минуту свалюсь в обморок. Почему я не трансгрессировала? Почему я вообще уехала? Я чуть не опоздала. Нет, я в самом деле опаздывала, и то, что ты сейчас выслушиваешь мой истеричный монолог, — это заслуга Пэнси, и признаю, что она была полностью права, когда называла меня фантастической идиоткой, потому что так оно и есть. Затаив дыхание, Гермиона встала ровно, и руки, которым она не находила места, засовывая в карманы и вынимая их оттуда, великолепно отражали неугомонное волнение. Она странно вела себя, сама осознавала. Выброшенные бессвязные предложения, скачущий то вверх, то вниз голос — походило на изощренную прелюдию к срыву. Или это и был срыв, вылившийся в поразительную несдержанность. Недосып накладывался на нервное напряжение, ее личность расщеплялась, а импульсивные поступки перетекали кромешную жуть. Но ведь преступникам, совершившим правонарушение в кондиции аффекта, дают послабления? Нет, она себя не узнавала. И вопросы, которыми задавалась, не приветствовала. — Послушай, — Гермиона перешла в оборону, вообразив, как выглядела со стороны, — я перебо… — Все, хватит, — отрезал Драко, и Гермиона была несказанно рада тому, что он снова взял ее лицо в свои руки. — Тот мужчина справится сам. Сомневаюсь, что ты ему заколкой вены вскрыла. — Надеюсь, я его поцарапала и ничего больше. — Поцарапала? — скептично переспросил он, удивляясь синониму, который девушка выбрала к слову «проткнула». — Возможно. Не помню. Все как в тумане. Гермиона подалась вперед, чтобы обратно приникнуть к нему, но Драко сдержал ее и, считав в ней недоумение, склонил голову вбок. Он поочередно смотрел в ее глаза. — Тебе не кажется, что я заслуживаю объяснений? Девушка заговорила раньше, чем следовало: — Я вернулась, потому что… — Я знаю, почему ты вернулась. Мне интересно узнать, почему уходила. Собрав мысли воедино, Гермиона построила из них более-менее связную цепочку. — Рано или поздно мне перестанет угрожать опасность, и ты, как обещал, будешь вынужден… снова попытаться сделать эту страшную вещь. А я не смогу ничего изменить. Мне казалось, что если сейчас уеду, то ты найдешь другой способ бороться за что-то, тогда нам обоим будет легче принять неизбежное в конце. Но, знаешь, пока ехала сюда, я поняла, что счастье не обязательно должно быть долгим. Оно должно просто быть. — Пара слезинок сорвалась с ее ресниц, когда она сомкнула глаза, чтобы зачерпнуть храбрости из полумрака. — Потому что оно того стоит. Оно всей той боли будет достойно. И я лучше сгорю дотла, чем угасну. Дождь забирался под одежду, стекал по спине, впитывался в ткань, и ей, по всему видимому, должно было быть холодно, но кровь, окрасившая скулы, бурлила, будто достигала кипения. Руки Драко вновь были такими, словно на них не растает иней. Как и всегда. Они не охлаждали ее, и физическое тепло, исходящее от него, каждый раз являлось игрой ее воображения, для которого не существовало его проклятия. Скрытый бунт подсознания против правды перерос в хроническое состояние. Гермиона открыла глаза и впустила воздух из груди, подавшись к ладони Драко, поглаживавшей ее щеку. Сама дозволенность данного действия приводила ее в восторг. То, что она больше ничего не скрывала и могла показывать, как ей приятны его прикосновения. Ощущалось, как пламенели губы, как будто жар собирался в одной конкретной точке, ведомый скрытым сигналом. Гермиона напрямую соприкоснулась с искушающим взглядом серых глаз. — Поцелуй меня, — настойчиво попросила она. Ее требовательность была обусловлена уверенностью в том, что Драко не сможет сопротивляться. И ей нравилось это. Нравилось, как он притянул ее к своим губам, зарывшись руками в волосы. Нравилось, что она отвечала на поцелуй раскованно, различая пресноватый вкус соли на кончике языка. Нравилось забираться обратно под его пальто, чтобы согреться, и знать, что ей можно. Нравилось, как их поцелуи переросли в нечто большее, чем просто физический контакт. И эти переглядывания — Гермиона их обожала. Отстраняться ненадолго, отдаляться совсем слегка не с целью выхватить воздуха, а чтобы словить выражения глаз друг друга. В них расплывались искренность и какое-то уважение, переформированное в просьбу, причисленную к необходимости. И в один из таких моментов она не подалась ближе, возвращаясь к его губам, а застыла. — Теперь так будет всегда? Драко скосил голову, укрывая ее от дождя. — Зависит от того, что ты подразумеваешь под понятием «всегда». Оно чересчур обширно, чтобы делать выводы. Он нахмурился, всерьез задумавшись над тем, что сказать, ведь если она прервалась, чтобы задать данный вопрос, то очень дорожила ответом. Задачки Грейнджер подкидывала не из легких. Это же не та тема с клишированными фразами, которые озвучивают бездумно в пустоту и вскоре забывают? И что еще за обиженная линия, в которую она сложила свои губы? — Ты пессимист, и романтик из тебя никудышный, — изъяснилась она негодующе, противоречиво забираясь пальцами дальше по его спине и прижимаясь ближе. — Меня бы вполне устроил короткий положительный ответ. — Да, я пессимист, — ничуть не задетый определением, которое к нему применили, говорил Драко. — Лично для меня «всегда» — это текущее мгновение настоящего, и я доволен, когда жизнь бывает щедра настолько, что добавляет к моему «всегда» следующую секунду. Пессимистом быть не так уж и плохо. — Ты вгоняешь меня в экзистенциальный кризис. Он мягко рассмеялся, возвращая свои губы туда, где им было комфортнее всего, — на ее губы. — Да, Грейнджер, теперь так будет всегда, — проронил Драко в поцелуй.