И выражать чувства

— Никогда бы не подумал, что тебя такое интересует, Каваки, — произнёс Иноджин, открывая пенал с простыми карандашами разной жёсткости. — Младшая сестра Боруто очень настаивала, чтобы я попробовал, — скрестив руки на груди, признался парень с пирсингом. — Говорит, это помогает контролировать эмоции… — он отвёл взгляд куда-то в сторону. — И выражать чувства, — подмигнул Иноджин. В его светлой и просторной комнате Каваки чувствовал себя неуютно. Всё было слишком идеально-правильным: аккуратно заправленная кровать с небесно-голубым постельным бельём, письменной стол, на котором не было ни пылинки, и даже книги по рисованию были одинаковых габаритов и стояли ровно в ряд. Ужасающий порядок, в частности, для такой творческой личности. — Садись, — Иноджин отодвинул стул и указал на него рукой. На его лице красовалась натянутая улыбка. — Ладно, — кинул Каваки и сел. — Что дальше? Иноджин достал из прикроватной тумбочки несколько листов бумаги и, вместе с пеналом, положил на стол перед Каваки. — Уже знаешь, что хочешь нарисовать, или тебе подсказать? — Ты, вроде бы, что-то про чувства говорил… — пялясь на лист, неуверенно произнёс Каваки. — Ага. Наверняка у тебя в окружении есть кто-то, к кому ты их испытываешь. — Вроде того, — Каваки почесал затылок. — Попробуй нарисовать этого человека. Ну, или этих людей, — воодушевлённо изрёк Иноджин и сел на кровать. — Кретин, я ведь просил тебя научить меня рисовать, а не посмотреть, как я рисую, — в своём стиле бросил обвинение Каваки. — Сначала покажи, что ты можешь. Мастерство приходит с практикой. Сейчас главное — чтобы ты понял суть процесса рисования. — Так и быть… Каваки взял в правую руку карандаш. Грифель был в нескольких миллиметрах от бумаги, но он никак не решался сделать первый штрих. Кисть немного дрожала. — Давай, смелее, — Иноджин снова неестественно улыбнулся. Начинающий художник проглотил комок в горле и начал творить. Карандаш забегал по бумаге мелкими неуверенными штрихами. Каваки что-то стирал, потом проводил линию, и снова стирал. Иноджину не было видно, что рисует его новый подопечный, но он следил за движениями рук последнего. Так прошло около получаса. — Кажется, всё, — Каваки отложил карандаш. Иноджин подошёл к рабочему месту и взглянул на рисунок. Каваки изобразил на нём… себя. Неумело, не очень качественно, но старательно и в целом узнаваемо. — Ты решил нарисовать себя? — удивился наставник. — Как видишь. Или не очень похоже вышло? — то ли смущаясь, то ли злясь, выпалил Каваки. — Да нет, получилось очень даже неплохо… Но почему ты нарисовал себя? — Потому что к себе я испытываю самое сильное из всех существующих чувств — ненависть. — Каваки… — Иноджин нахмурился. — Я ведь не об этом говорил… Попробуй нарисовать кого-то другого, кто заставляет тебя испытывать сильные эмоции. Каваки тяжело вздохнул и взял листок, чтобы скомкать, но Иноджин успел остановить его рукой. — Оставь на память. Будет с чем сравнить, когда набьёшь руку. Художник-новичок отложил рисунок и взял чистый листок. Он немного подумал и затем снова принялся рисовать. Этот набросок занял гораздо больше времени, чем предыдущий. — Слушай… А у тебя есть цветные карандаши? — задал вопрос Каваки, только впоследствии осознав его нелепость. — Конечно! — пылко ответил Иноджин, ощутив энтузиазм своего ученика. Он немного покопался в тумбочке и достал оттуда ещё один пенал, побольше и потяжелее, чем тот, что был с простыми карандашами. Потом протянул его Каваки. — Спасибо… Иноджин. Кажется, это был первый раз, когда этот неприветливый и грубый парень с пирсингом назвал его по имени. На бледных от природы щеках выступил лёгкий румянец. — Так ты всё-таки помнишь, как меня зовут, — Иноджин в очередной раз наигранно улыбнулся и хихикнул. Каваки проигнорировал нападку: он был увлечён раскрашиванием своего рисунка. Иноджин пытался подглядеть, что получается у его подопечного, но последний — намеренно или нет — закрывал обзор то плечом, то левой рукой. Жёлтый, голубой, бежевый карандаши… Кажется, Иноджин знал, кого рисует Каваки. Он был так тронут великодушием и добротой Седьмого Хокаге, что захотел изобразить именно его. Что ж, похвально. Серый, бордовый и ярко-красный карандаши. Теперь он был не уверен, но, вероятно, эти цвета понадобились для фона. Может, Каваки рисует закат? Или огонь? Размышления были прерваны холодным: «Всё. Взглянешь?». — Ну, давай посмотрим… — улыбка спала с лица Иноджина, когда он увидел результат. На рисунке был Мицуки. Лежащий то ли на асфальте, то ли на бетонном полу, весь в крови. — И… как это понимать? — А на этот-то раз что не так? Ты сказал изобразить кого-то, кто заставляет меня испытывать сильные эмоции, — Каваки вскипал. — Это не моё дело, конечно, но что тебе сделал Мицуки?.. — осторожно задал вопрос Иноджин. — Это и впрямь не твоё дело, — рявкнул собеседник. — Кажется, это ни к чему не приведёт… — Каваки начал вставать со стула и уже собирался уходить. — Постой! Не бросай рисование так быстро! — попытался остановить его Иноджин. — А смысл, если у меня ничего не получается? — Проблема в том, что ты никак не можешь понять… Ладно, я подскажу ещё, — более опытный художник вздохнул. — Нарисуй того, кто тебе по-настоящему близок. Того, кого ты любишь. — Ещё чего, кретин! — прикрикнул раскрасневшийся Каваки. — Тебе не обязательно показывать мне результат, — Иноджин согнул руки в локтях, создавая ладонями невидимый барьер между собой и взбесившимся собеседником. — Всё равно… Я не могу это нарисовать, — отрезал парень с пирсингом. — С чего ты взял? — попытался приободрить его Иноджин. — Не могу и всё тут! — он опять прикрикнул. Тогда Иноджин достал из шкафа маленький скетчбук и вынул из упаковки парочку новых простых карандашей, а затем положил их на стол, перед своим вспыльчивым учеником. — Считай, что это подарок. Просто рисуй в своё удовольствие, когда захочется. Мне показывать не обязательно, — он подмигнул. — Подарок… Ладно. Ещё раз спасибо, Иноджин, — успокоившийся Каваки с благодарностью и в лёгкой растерянности посмотрел на своего учителя. — Да… не за что… — Иноджин снова удивился его реакции. — Я уже могу идти? — Д-да, конечно! Если что, обращайся в любое время, — на этот раз он улыбнулся искренне. Наконец, Каваки покинул эту до жути правильную комнату. По дороге домой он остановился на одной из безлюдных улочек, и сел на лавку, чтобы немного полюбоваться закатом. Посидев так пару минут, он нерешительно открыл скетчбук и взял карандаш. Снова страх провести первую линию, снова дрожащая рука. Он резко захлопнул скетчбук и отбросил вместе с карандашом в сторону, а потом схватился за голову. Солнце зашло за горизонт.