Мудак
Тупой качок
И объект насмешек.
Клоун, а ведь Ваня такой же. Значит, они похожи. Сергей говорил, что это принесёт хайп, но Золо больно, когда его толкают и щёлкают по телу, словно ломают орешки. Ломают косточки и сбивают его с ног. Тренировка, но почему же всё так серьёзно? Это ведь шоу, представление за деньги, но что тот ведёт себя так? И вроде как человек слова, и к другим хорошо относится, но слишком уж Степанов перчатками бьёт жёстко. И Золочевскому страшно терять в один миг равновесие из-за какого-то одного небольшого тычка под дых, грустно смотреть в небо, и странно чувствовать, как тебя за тонкую талию подхватывают, чтобы не дать свалиться с ног. Но Данил тоже падает, и под его весом очень тяжело. — Какой же ты хлюпик, Ваня, хотя и говорил, что с детства физрой занимаешься. Шёл бы ты свои танцульки снимать. Золо ожидает услышать от парня над ним что-то ещё, какую-то шутку или подкол насчёт своего тупого интеллекта или страшного ебала, но когда поднимает взгляд и видит абсолютно доброе лицо и нежную улыбку, то надолго из-за этого теряется. Щеки вспыхивают, на скулах появляется лёгкий румянец, а губы начинают мелко-мелко дрожать. И это не от чужого веса или дискомфорта, не-ет. Это в груди происходит что-то странное, когда Даня протягивает руку к его щеке, трепетно оттягивает и гладит, а затем так сильно прижимает к себе, что Иван чувствует чужой запах и сильные мышцы на крепеньком теле. Тонкие руки обхватывают мокрую шею и он вздыхает сильнее, ожидая, когда тот прекратит эту мнимую поддержку, и наконец-то его отпустит. Но на траве зелёной лежать удобно, и Степанов не спешить вставать. — Устал что-то. — он вздыхает, и снова молчит, приглаживая Ванины тёмные волосы, такие же потные, как и у него. — Раз устал, то отдохни. — тихо шепчет ему на ухо Золо заботливо. А после идут невесомые поглаживания изгиба талии, когда мягкие подушечки глядят складки кожи, настойчивые пальцы, обхватывающие ломкие коленки и легенькие поцелуи в красную из-за солнца шею — Золочевскому страшно. Ресницы дрожат, он весь красный — не из-за ожогов, — и в мыслях постоянно синими актиниями, маленькими щупальцами своими к нему прижимается бесконечное: что скажет на это папа? На эти тихие вздохи и подрагивающие пальцы, на эти стоны в лучах заката и на то, как они друг другу в глаза смотрят, когда просто трахаются. И у Вани спадают тупые принципы, а также тёмные волосы на лоб, и чувство никчёмности, когда Даня к нему низко-низко склоняется и на ушко шепчет, губами мочки касаясь и тихо так: — Ты такой классный. Слишком охуенно, чтобы заплакать. Слишком он уж сильно изгибается, чувствуя внутри большой член, а на пульсирующей венке на шее грубые укусы, что не удастся скрыть даже за плотным слоем загара. Губы сохнут, но Золо всё равно использует язык, чтобы те облизать. И всё это слишком мерзко, но особенно ему гадко, когда тот накрывает его губы широтой своих губ и крепко сминает, целуя так, что теперь уж действительно слёзы текут. Золочевский слишком для всего этого правильный, да и мама велела так себя с детсада вести, учила этикету. Не давала с Колей общаться, да и не хотел тот с убийцей водить какие-то дела личные. Хотя убийца то и не убийца, да и к недо-жертве своей он тоже неровно дышит. Так что морали два друга лишились оба. Значит, оба в пролёте. И Ваня потом уже, сидя в стенах своего сурового дома, будет слёзно написывать Коле о том, что Степанов его кинул. Кинул даже не на деньги, а просто сбежал, побоявшись ответственности. Некоглай поймёт, он ведь такой же покинутый лох. Он тоже прижмётся головой к подушке и напишет, держа телефон боком и смотря через светло-голубые волосы одним глазом сквозь кромку прозрачных слёз: — Я поговорю с ним, жаль, что не все идут на ответный разговор. Кажется, Ваня через эти строки почувствовал горечь, но он ничего не сказал. Потому что Коля виноват сам, а Золо… Просто теперь придерживается слова беспринципность.