Клочок земли

      Стефано, который в один из вечеров, когда окно так сильно замело снегом, что в комнате стоит кромешная тьма, прерываемая судорожными конвульсиями пламени свечи, тихо встаёт с кровати. Себастьян всегда рядом, всегда на том расстоянии, чтобы его сгорбленный силуэт можно было отличить от бесовских обшарпанных теней в углах. Он тихо скребётся сидя на табуретке, его шея изнывает от ноющей боли, а руки — руки, нагретые, грубые, срезают слой за слоем тонкие лоскуты кожи, единым жёстким полотном лежащей на его коленях. Стефано смотрит непрерывно, подаваясь вперёд, легче чем перо опуская ногу на пол, босыми пальцами упираясь в покрытый завитками грубо сбитый пол. Он, как стужа за окном — не дышит, просто тянет холодом и смертью, просто смотрит, окутывает, он и есть здесь, в теплой комнате — и нет его, совсем невидимый в черни дома, как будто маленький огонек свечи боялся бросить на него даже самую ничтожную крупицу своего света.       Но Себастьян чувствует стылым сердцем, вдыхает мороз, обволакивающий его лёгкие, распирающей ребра, и по его коже уже не проходят мурашки. Он так легко и буднично поднимает голову, кривясь от боли в шее, всматриваясь в промерзлую, выгоревшую тьму, как будто смотрел на своего старого близкого друга — со смиренной усмешкой, кривящей лицо и исчерчивающей щеки бороздами. Того гляди — протянет руку в пустоту и погладит ее рукой, приласкает, как дикого зверя, не боясь, что ему откусят руку. Но неприрученный зверь все ещё смотрит с опаской и медленно ставит и вторую ногу на пол, делая шаг и опускаясь на пятки. Настороженный зверь смотрит не моргая, думая — дернется ли его добыча, попытается ли сбежать? Или так и будет смотреть со смиренной усмешкой, теплеющей как тлеющие бревна в печке?              Стефано заглядывает в рабочие руки, смотря на полосы кожи, и тревожный свет касается его самыми кончиками белых завитков, подсвечивая лохмы на лице и жёсткие заломы на мятой спальной рубашке. А его темный, как дно замёрзшего озера глаз всегда остаётся нетронутым, веком полуприкрытый, внимательным и острым. Стефано следит, а Себастьян не отводит взгляд — снизу вверх, пока тот не подойдёт, тогда нужно отложить инструменты, прям на пол, отложить кожу и положить руки на колени. Ведь Стефано чего-то хочет, раз пренебрегает сном, он ведь чего-то хочет, как ледяная стужа за окном. Он может хотеть огня, может хотеть тепла. И только в последний момент, когда красным озаряются щеки, Себастьян понимает. Его Тайга хочет крови.       Стефано наклоняется ближе, щекочет шею, как будто кусает и рвет плоть своим лёгким, осторожным дыханием, и Себастьян замирает, пронзенный костяными иглами, выжидая, пока тьма пришедшая к нему успокоится, устроится на коврике у огня, или заберёт его к себе. Минуты все проходили в молчании, вое за окном и треске в печке, пока Стефано не моргнул, широко распахивая глаз и непроизвольно дёргая извернутыми бороздами на другой половине лица, будто хотел двинуть отсутствующим веком. Себастьян почувствовал, как тьма рассеивается. — Ты завтра пойдешь на охоту, — голос скатывается в металлический комок в самом начале, булькая в полном мокроты горле, потом оставляя только бурлящее звучание. — И я пойду с тобой.       Себастьян смотрит Стефано вслед, когда тот проходит мимо табуретки и наклоняется к свечи, метающейся в агонии, как дитя, окружённое монстрами в его комнате. Как маленькая душа, на которую Стефано смотрел широко раскрыв глаз. — И ты не посмеешь лишить меня Нового материала для моих творений, Себастьян. «Я голоден и я хочу крови» — слышит Себастьян, смотря на то, как его Тайга сводит под небесным куполом колючие руки и накрывает его неприятным, липким омутом безысходности. Стефано не смотрит на него, и накрывает сухими бугристыми пальцами горящий фетиль, наклоняя черный край и опуская его в потекший круглой лужицей воск. Тлеющие нити пачкают прозрачную массу, оставляя на дне скрюченные, распадающиеся волокна. В комнате становится совсем темно, не считая красного ответа от печки, и угасающего мерцания тлеющего фитиля, дымящего и постепенно замирающего в застывающей луже. — Утром покорми собак. Но машину не заводи. Я сам. Себастьян закрывает глаза, не видя света, и чувствует жёсткие, требовательные руки Тайги на своих щеках, и шепот у уха: — И расставь медвежьи капканы. Я хочу, чтобы ты был частью моего перформанса, моей вечной выставки. Я хочу увидеть твои руки в чужой крови