— Физика не знает таких низких температур! — Панцирь секретный, физика может и не знать. deBohpodast’ «Звездопуп»
Небо — это суровый труд. Для многих людей авиаперевозки сопровождаются суетой вокруг багажа, стрессом на таможне и паспортных контролях, и коротким периодом неудобного скованного сидения между бездной разрежённого воздуха и неумолимой твердью земли. Иногда случаются панические атаки. Спок изрекал глубокомысленно: «панические атаки при повышенной чувствительности индивидуума к физическому дискомфорту, вызванному симптомами возрастающей тревожности в неконтролируемых стрессовых условиях являются неудивительным, хотя и печальным следствием». «Если у тебя аэрофобия, конечно, ты начнёшь на стены лезть», — пояснял доктор Маккой. Скотти нравились его простые, эмоционально окрашенные формулировки. Но для команды небо — это труд по сохранению жизни и обеспечению безопасности судна, пассажиров и своих коллег. Каждый член экипажа — от командира до обслуживающего персонала, это винтик, обеспечивающий работу этого неповоротливого и порой упирающегося механизма. Но механики! Механики его запускают. Отопление в старом ангаре Скотти монтировали то ли шарлатаны, то ли дилетанты, то ли просто на отвали: исключительные умники установили воздушно-тепловые агрегаты вместо инфракрасных излучателей, — и зимой ангар продувался всеми ветрами. Покрытая машинным маслом голая кожа сохраняла тепло, но под комбинезоном и в рукавицах нещадно потела и доставляла массу неудобств. Жалобы составляли — каждую зиму, но бумажки куда-то пропадали, проваливались в бюрократическую яму, а потом бюрократические крабы добрались клешнями и до третьего механика Гарри — и он тоже провалился куда-то в ведро. Без Гарри никто не захотел ходить по штату, собирая подписи — и на дело это окончательно плюнули. Ребята дежурно ворчали, но затем наступала весна, и оттепель, и апрель, и все вокруг забывали о неудобствах — до самой поздней осени. Платили исправно, работа была — мечта, и жаловаться не приходилось. А со стрессом каждый примирялся по-своему. Механики в ангаре регулярно убегали на перекуры, кто когда, по одному или в парах, или в компании — после обеда, и выходило, что раз в полчаса кого-то постоянно не было на месте. Скотти никуда не бегал: он не курил. Курить было некогда — да и не с кем. Он подкручивал гайки, лез в турбины, проверял клапаны двигателя — время летело незаметно. Но это было год назад, а сейчас всё было по-другому. Зимой дом обогревал дизель-генератор. Платили — когда как, и работа была, откровенно говоря, фуфло. Она нудно и натужно скрипела, как расстроенная волынка, и дни ползли несчётной чехардой одинаковости, и время растягивалось подправленной резиной, и требовало себя чем-нибудь занять. От скуки Скотти начал записывать видеоблог. Его крайняя инженерная находка — реактивные ботинки, вызвала ажиотаж в сети и парочку болезненных синяков — как любому шасси с хвостовой опорой, ботинкам недоставало удобного управления. Но полёт — это совокупность проб и ошибок, и всегда компромисс между удобством и безопасностью, и созданием полезной выталкивающей силы. Поэтому Скотти подкрутил кое-что в углах сопл ботинок и конце концов обучился ими управлять. Поэтому он занялся инопланетным кораблём — ему были интересны решения, что разрешили конфликт между нею и небом, ею и космосом, обеспечили — её компромисс. Покинутый корабль был песней. Она пела языками, что ещё только предстояло открыть, пела обшарпанная к килю обшивка, пели переборки и импульсные турбины гондол — пели разными голосами вразнобой. Молчало только мёртвое ядро сверхсветового двигателя. В этом, в общем-то и состояло дело — позволить ей снова зазвучать всеми системами в унисон. Прохудившиеся детали подлежали замене, несерийные, уникальные детали — им не всегда удавалось найти аналог в сети, а часто подводил и величайший склад диковинок и древностей — свалка. Искомые элементы конструкций приходилось мастерить, вытачивать, сплавлять одну с другой — самостоятельно. Для кабельной сети в ход шли и пайка цепей, и переброс резервных линий, и банальная изолента — проводка хлопала и журчала внутри пластиковых панелей. Заплатки пластин корпуса, исполненные из автомобильной нержавейки, держали швы крепко, но не выдержали бы долгого воздействия агрессивного космического излучения. Далеко бы их кораблик не улетел, но теоретически, так полагал Скотти, для одного пролёта по орбите или даже трансвременного прыжка бы сгодился (а в таком случае там — далеко в послезавтра — и ихние механики-кораблестроители бы подоспели). Далеко бы их красавица не улетела, но цель ведь была не в том, чтобы из горы хлама и подножного корма собрать функциональный межпланетный корабль — нет! Цель была в том, чтобы показать — всем и себе, как это нужно делать, как нужно проектировать, строить и починять. Ну а слава — это приходящее и преходящее. Плёвая работка! В машине Сулу и Чехов поглощали сэндвичи. Их живые перепалки со звонкими, ещё мальчишескими интонациями эхом разносились по помещениям и коридорам и оседали на стенах тонким слоем пыльной были. — ….ошибкой, — бросался острыми углами слов Павел. — Что, если я захочу здесь остаться? Зашлёпал обмоткой по полу силовой кабель. Скотти окрикнул было сладкую парочку — без помощничков крепить представлялось напряжно — но сдержался. У ребят был всё-таки официальный и одобренный сверху перерыв. — Тебе не нравилась эта жизнь, — парировал беспечно Хикару и стряхнул крошки с чертежа. Он всё проверял схему на ошибки — уже шестой раз за утро. Павел заглянул в крышку термоса — на самом дне плескались остатки чая. — Конечно, не нравилась! В ней не было ничего! — его плечи подскочили вверх, и сам он вытянулся, будто нехитрым этим движением старался достать до самого неба. — Но теперь в ней столько… — он вздохнул и махнул рукой. — Жизнь только началась, а я уже её теряю. Ну что тут скажешь? Скотти понятия не имел — ни что говорить, ни как себя вести. — Жизнь это жизнь, пацан. Всегда что-то подарит, что-то прибережёт, а что-то — и вовсе отнимет. — Я знаю, но…! — Павел обернулся к нему, белыми рычагами рук, розовыми бликами на лице и шее. Волосы сбились ему на лоб, и он смешно тряхнул головой. — Это так сложно. Он горел каким-то болезненным, лихорадочным блеском — и блеском горели его глаза и щёки с ключицами — даже грудь в вырезе футболки пошла пятнами. Смотреть на него было почти больно — как на искры сварки, и как от искр сварки хотелось заслониться. Хикару, рассеянно улыбаясь, допивал свой чай. Скотти вернулся к незакреплённому кабелю. Он вогнал винт в хомут. — Вы закончили? — Конечно! Они подскочили разом. Перед Скотти опустились два чертежа, и с обоих улыбалась ему красавица Энтерпрайз. Павел светился, вертелся вокруг, пока Скотти осматривал работы, и ему пришлось на него шикнуть — ну-ка иди мешайся в другое место! Хикару молчал, и в тишине было заметно, как постукивает его нога по полу. Да, с чертежами Сулу всё было достойно. А вот со вторым… — Где расчёты угла выноса и точки навески пилонов, Павел? Он нахмурился. — Здесь, — и указал на висок. — Отлично, — Скотти сделал пару пометок для Хикару. — А теперь хочу его увидеть на бумаге. Павел поджал губы и снова заискрил — сварочный ток подскочил выше четырёхсот ампер. — Но оно начерчено правильно! — плечи у него вдруг опустились, и напряжение сошло, и он сказал, тихо и жалостно, будто Скотти вдруг его предал: — Это элементарно! Скотти никого не предавал — в отличие от некоторых — предательства в его прошивке просто не было. — Молодой человек. Когда мы учились строить крылья — это было элементарно, и всё равно мы чертили со всеми промежуточными ступенями, шаг за шагом, потому что от этой простейшей конструкции зависят чужие жизни. Сейчас вы мне изображаете чертёж судна, которое способно выйти на орбиту и далеко за пределы солнечной системы, туда, где есть пустота и излучение, а вот чего на многие парсеки вокруг нет — так это любой разумной и способной прийти на помощь жизни. Вы построите мне углы и покажете расчёты, молодой человек, или я выгоню Вас отсюда взашей. Это понятно? Хикару молча кивнул — он-то был со всем согласен. Челюсть у Павла сжалась, и показалось даже, ещё немного, и не выдержит нагрузки, и обломается, сложится сама в себя. Со своим ставшим вдруг коротким лицом и огромными чуть влажными глазами он стал похож на лягушку. На некоторых они, эти глаза, вон, действовали, а на Скотти — не то чтобы. Он только с ужасом подумал: ну вот, допрыгался, сейчас будут слёзы. Но Павел только опустил подбородок и потянулся за листом. Скотти был во всём прав — тут и гением быть не надо, но от произошедшего всё равно повеяло какой-то гадливостью — словно в мазуте измазался.***
Воздух за окном был сухой и пах недавним пожаром — этим ни с чем не сравнимым запахом горящего сухостоя, которым наполнялись все дачи и садоводства в начале осени и оседали дымом на одежде и волосах. Пожар разгорелся в пятницу и все выходные методично, с упорством колорадского жука поедал сухие луга и прилески, пока не подоспели пожарные, не обрубили деревья, не разбили огненный вал на крохотные волны, и также споро уехали в другую точку штата, оставив на память только ломкие прокалённые выгарки и едковатый запах дыма. Непонятно было, что пожар вызвало — но надавали по шапке всё равно студентам, развесили по всему городу и базе кучу плакатов по пожарной безопасности, и запретили до конца лета жечь костры. Студенты в восторг от реактивных мер, конечно, не пришли. По поводу пожара у Паши были свои соображения, но распространяться он благоразумно не стал. Салон пикапа полнился альдегидной смесью металлов и горячей кожи обивки, и Паша, поразмыслив, высунулся наружу. Колея примятых цветов за спиной уводила через небольшую полянку вбок к карьеру — и там разливалась в настоящую проездную дорогу. Путь был знакомый. — Мы к скале едем? — А, — Скотти отмахнулся. — Если всё заранее знать — в чём тогда интерес? Когда Паше предложили съездить в рейд по лесу на поиски материалов для комплектующих и запчастей, первым делом он и поинтересовался — а чего именно они собираются искать. Скотти ответил с уверенностью: — Всё что угодно может подойти. Лаконично. Информативно. И давало простор воображению. Но воображение больше не требовалось — они и правда прибыли к скале. Скотти выкатился с водительского и заспешил к кузову, по особому случаю прикрытому крышкой. Оттуда посыпались шнуры, всяческие металлические капсулы и свечи в вощёной бумаге, и Скотти побелел, вытаращил глаза, и принялся хватать катящееся к краю — так быстро, словно кто-то отпустил закрученный до упора невидимый ключ у него в спине. — Давай, соколик, — он прижал к себе своё сыпучее богатство. — Поможешь мне всё собрать. Паша пригляделся. Из недр просторного багажника, заставленные коробками и канистрами дизеля, выглядывали винты мотобура. Липкий ужас догнал его с запозданием и ударил под череп, и Паша, наверное, ровно как и Скотти секунду назад, побелел как смерть, и поседел заодно тоже. — Мистер Скотт, — зубы стукнули друг о друга, и от волнения он сразу забыл все договорённости и откатился к заводским настройкам. — Мистер Скотт, Вы эти детонаторы всю дорогу так везли? «Конечно, всю дорогу, Паш, ты дурак?» — хлопнуло в пустом мозге грядущее обновление. Скотти почесал щёку. Детонаторы и патроны были всё ещё зажаты в его руке. — Н-да, тут я сплоховал. Из травы высунулась пучеглазая голова прыгучего черта. Голова повертелась вправо-влево, поискала путь, и чёрт, высоко прижимая к безрукому красному телу ноги-булавы, попрыгал в сторону карьера. Скотти проводил его взглядом. — Э-э-эх, потопал на заработки. Чёт много их в последнее время развелось, спасу нет, — глаза у него сделались туманными, и он провалился куда-то вглубь своих воспоминаний. Тряхнув головой, включился обратно — словно щёлкнул тумблером. — Короче. Ты ведь в курсе как у меня был затык с топливом сверхсветового двигателя? Сверхсветовой двигатель был жемчужиной корабля. Он искривлял пространство, формируя пузырь Алькубьерре — похожим способом совершал гиперпространственные прыжки Лёва: перескакивал в нуль-, закручивая пространство вокруг себя в спираль. Коллекторы Бассарда теоретически должны были позволить подзаполнить топливные баки из межзвёздного газа напрямую в космическом пространстве, но преобразователя энергии аннигиляции у них не предвиделось. Запас кристаллов дилития, что позволяли осуществлять подобный направленный синтез, был израсходован в ходе отладки и запуска Нексуса. Скотти продолжил: — Ну вот я и решил найти замену, ты же знаешь, тут в Гравипадово полно всякой потрясающей шушеры. Мы со Споком поколдовали над его спектроанализатором, полезли мерить всё подозрительное, да по ходу дела проверили эту его скалу. Сравнили рассеяние от основной породы и породы с минералом, вычли, прогнали по базе трикодера, по базам лабораторного сервера корабля — бам! Дилитий! — он осёкся, похмыкал и добавил, уже не так живо: — Наверное. Скорее всего. Нельзя исключать вероятность ошибки, но — мы надеемся. — А Спок не будет против? — Почему он должен быть против? — не понял Скотти. — Ну, — Паша подхватил его не сидящие на месте руки, — мы подорвём скалу, и подглава его диссертации будет неверифицируема, — он начал потихоньку выковыривать из захвата чужих пальцев взрывоопасные вещества. — Сами посудите: данные можно подделать, видео нужным образом смонтировать, свидетелей подкупить… это мы знаем, что Спок никогда не опустится до фальсификации результатов, но диссовет-то — нет! Скотти помрачнел. — Об этом я не подумал. В этом был особый шарм Скотти: идея, однажды возникнув у него в голове, рвалась к реализации без оглядки на сопутствующий ущерб, и то, как это в нём соседствовало с исключительным профессионализмом. Пашу до сих пор оторопь брала, едва он вспоминал тот стальной взгляд большого начальника, отчитывающего его в инженерном отсеке за несчастный угол на чертеже. И сейчас, получив холодного душа за шиворот, Скотти попытался сторговаться. — А давай ты ему смс-очку скинешь, а я пока шпуры просверлю? — Паша на манипуляцию не согласился. — Что, совсем нет? Паша со смехом захлопнул кузов. — Всё зависит от того, с какой целью нам нужен варп, — предположил он.***
Спок к дому Скотти подошёл как всегда чинно, не размениваясь на лишние движения. Всё у него было так, с расстановкой и немного скупо, словно за каждое движение мышц он доплачивал — приближением внеочередного техобслуживания. Может, так оно и было: самые сложные механизмы быстрее всего ломаются. Небо разливалось сиреневой дымкой утра и ввысь поднимался гул оживающего города. Спок остановился рядом и кивнул приветственно Маккою и Скотти, и даже не потрудился спросить — лишь уставился на них обоих в ожидании отчёта. Экий фрукт. Ну, будет ему отчёт. Сирень сменилась зеленью и затем — лазурью, а Спок застыл, слушая перебивчивый рассказ. Он убил в себе порывистость и этим обратился в концентрированное внимание. — Удивительно, — заключил он. — Что вы ещё заметили? Скотти пожал плечами. — Да ничего. Туша как туша. Туши в Гравити Фоллз были разные: туши летучие, туши ползучие, туши прямоходящие, туши зубами стучащие, — валандались по окрестностям диковинными декорациями. Сперва, конечно, нагонявшие жуть до дрожи, а затем пообтесались, сделались привычными и стали просто — как забавный вездесущий фон. Но никто до этого случая Скотти не докучал и границы личной жизни не нарушал. Был ещё Кинсер, но он — да что о нём говорить. А теперь все полезли из леса — словно им тут, в резиденции славного авиаконструктора Монтгомери Скотта мёдом намазано. Спок вернулся к своим записям. Глаза его бежали по строчкам, спешили считать информацию — понести по изолированным кабелям дальше, к центральному процессору. Он бы и ушёл так — в сложную обработку разрозненных данных, но доктор, нетерпеливо нарезающий вокруг круги, нетерпеливо заглянул в записи. — Ну что? — спросил он. — Что за кракозябр нас почтил в этот раз? — В крайней степени занимательно, — повторил Спок. И захлопнул тетрадь. И рассказал вдруг, что случаев таких — просто тьма. Подобных существ находили по всему Западному побережью, на берегах Оркнейских островов, в области Конвей-Айленда. Многие уничтожались суеверными жителями или же подверглись такой степени разложения, что изучение остатков не давало возможность учёным ни опознать в них уже существующий вид, ни идентифицировать как новый. Данные же об останках, попавших всё-таки на препаровальные столы, чаще всего позволяли относить существ к известным видам, или же — оказывались засекречены. Этот, последний факт, и стал для Спока камнем преткновения: сколько он не ходатайствовал, аспиранту из МИТ никто к секретным документам доступа не дал. — Да что тут думать, — не понял Скотти. — Это же просто огромная безрукая лягушка. Спок моргнул. — Это интересно не с точки зрения необычайности, а в контексте возможности описания приспособленческих особенностей нового вида. Новые виды всегда открывают перед нами примеры поразительных адаптивных компромиссов, присущих мультиэссенциальным системам, — он скользнул взглядом по вытянувшимся лицам и подскрутил градус научности. — К примеру, как мистер Скотт справедливо отметил, образец с большой долей вероятности относится к бесхвостым земноводным. Известно, что многие их рефлексы вынесены за пределы головного мозга, что обеспечивает земноводным значительное ускорение прохождения импульса по рефлекторной дуге, — уголок его губ едва заметно подскочил вверх, и Спок добавил: — а также — ограниченную подвижность после декапитации. Однако это же и лишает их сложной нервной деятельности, присущей, в том числе, млекопитающим. Выплывал из теней выкроенный из мрамора Спок, выплывал рубленными росчерками доктор Маккой, и новый день ложился им на плечи контрастным золотом. — Какие-нибудь вопросы? — уточнил Спок. Маккой усмехнулся — побежала по его лицу складками кожи сеточка морщин. — Выглядишь так, словно это выступление принесло тебе необычайное наслаждение. Доктора Маккоя тут, прямо говоря, быть было не должно. Он примчался ни свет ни заря и принёс за собой суету и «чёртвозьмискотти, такой пиздец творился ночью в больнице, срочно надо кому-то это слить». Скотти тоже ночь не спал, а потому против его экспрессивной компании возражений не имел. Губы у Спока едва заметно подрагивали в сглаженной темноте утра, и он не стал ничего отвечать.***
Скотти нахмурился. — Ты так со мной не шути. — Я серьёзно! Спок мыслит дихотомиями аргументов-контраргументов в категориях «какую мы преследуем цель?». И тут уж всё просто: мы его убеждаем — он позволяет нам взорвать скалу. — Позволит нам, — проворчал Скотти. — Будто это его личная скала. — Мистер Скотт, — серьёзно сказал Паша. — Это некрасиво. Скотти подскочил, всплеснул руками. Он сделался весь багровый и казалось — сейчас подорвётся вместо шашек. — Некрасиво! — вскричал он. — Такая проблема вообще не должна была возникнуть! Спок там занимается — ничего личного — чушью какой-то! А варп — это прогресс! — он потух вдруг, так же быстро как вспыхнул, и лицо у него сморщилось в такую смесь неизбывного мучения и брезгливости, словно на аудиенции с английской королевой он съел одновременно лимон и лакрицу. — Надо было Джима звать. Он прошелся по склону, недовольно пиная попавшие под ногу камни. Идея его была не нова. Просветители семнадцатого века основывали свою философию на признании науки величайшим и наиболее наставляющим достижением человеческого духа, что автоматически предлагало её оптимальным средством разрешения любых человеческих проблем. Под влиянием научных тенденций они отождествили научный прогресс с прогрессом личностным — и общечеловеческим. Они стремились вывести науку из-под господства религии, где она прозябала все Средние века — и возвели её на пьедестал, и поклонялись ей, как богине. А затем случилась Французская революция, за нею случилась война, ещё революции и снова войны, и самые умные люди убивали и разрушали, потому что науку и не нужно было освобождать из рабства богословия. Она была не его служанкой, а была и будет — служанкой другого, более древнего и незыблемого зверя. Стоило ли говорить, что в идеях просвещения человечество было разочаровано. Гильзы патронов оттягивали руки, и дым прошедшего пожара забивался в ноздри, и даже земля теперь пахла по-другому — сухим ожиданием осени. — Можно вопрос на засыпку? Скотти прекратил своё мельтешение. — Ну ты что! — ужаснулся он. — Зачем же меня засыпать? — Для чего нам варп? Мы собираемся прыгнуть к какой-нибудь Венере или, — Паша замолчал на секунду, — просто покрасоваться? Скотти вдохнул побольше воздуха — и поперхнулся. Со стороны леса, с первобытной дикостью взрывая землю, выскочила к подножию скалы высокая гнедая — как догорающий костёр, и хвост её крутился за нею, как дым. Вместо мощной шеи из ключиц её торчало запястье с огромной сжатой в кулак кистью — только средний палец гордо смотрел вверх. Не сбавляя скорости, диковинное создание, сшибая ветви, рвануло дальше в лес. Пролетел тонкой трелью свист. — Погляди-ка, — Скотти дёрнул плечом в сторону скрывшейся гнедой, — невоспитанный кентавр. — Отъебиськентавр? — Отъебиськентавр. Паша всматривался в сетку хвои, словно она должна была с ним чем-то поделиться. Словно этот лошадиный променад вскрыл что-то важное, что-то — наружу из самого городского нутра. — Они как будто от чего-то бегут. Скотти качал круглой головой на короткой шее — гармоническими колебаниями маятника. Он тоже искал в сплетении ветвей свои ответы. — А, — промычал он наконец, — нам бы тоже чесать. Поехали отседа. Тряска сменилась вялым шумом провинциального городка, и весь мир за окном машины сузился до диорамы. Катящиеся патроны в коробке сменили гнев на милость. Интересное кончилось, и начался асфальт. С заборных столбов исчезали арбузные фонари — один за одним, и только у мисс Сильви Пьюрис хмылкая резная рожица всё также величественно восседала перед домом. Острые флажки прошедшего Летоуина сменялись цветастыми плакатами Древостока, и первые ласточки разношёрстных групп уже прибывали в трейлерный парк. Город жил своей жизнью и утекал сквозь пальцы. В согретый Летоуинский вечер впорхнула Ухура — разрезала его нагнетающую тяжесть острыми полами хитро повязанной юбки. Сжала пальцы, горящими глазами звала колядовать — «будешь моим Джейком Тэтчем?». Тонкие косички бусинками стучали по её плечам и спине, и за спиной у неё улыбался острыми волчьими ушами на обруче Найджел, а Гейла, вся зелёная, с горящими среди блестящей пластиковой листвы ягодами рябины в волосах ворвалась на крыльцо вихрем с раскрытыми криком руками: «ребёнок!». Непрошенная фамильярность спугнула, Паша отшатнулся к укрытию дверного косяка. Ухура, смеясь, перехватила чересчур рьяную подругу. Босые ноги гулко стучали пятками по дереву крыльца, и бирюзовые точки раскраса двигались в такт её мимике. — Джим пытается вытянуть на колядки Спока и Маккоя, но, когда мы в последний раз созванивались, доктор отказывался влезать в парные костюмы агентов, говорил — у него имеется только костюм алкоголика, — поведала Ухура, заправляя за ухо одну из сотен косичек. Они были такие восторженные, такие сияющие идеей праздника: и воительница-принцесса Ухура, и зеленокожая Гейла, и даже Найджел в нелепом волчьем костюме, — что Паша растерялся такому напору и свой английский тоже растерял. — No mne nechego nadet'. Ухура нахмурилась — побежала по лицу россыпь звёзд. — Что он сказал? — благоговейным шёпотом поинтересовалась Гейла. — Маккой его заразил, — отозвалась Ухура. — Костюма, говорит, нет. Гейла скорчила гримаску — чуть язык не высунула. — Тебе не нужен костюм! Шотландский дядюшка нам всё организует! И они утянули его в ласковый вечер, где Джим и доктор Маккой расхаживали в строгих костюмах и с криво слепленными ксивами, а для Спока выделили бутылку из-под бурбона, наполненную чаем — Спок держал её растерянно, тремя пальцами. Хикару притащил свою рапиру, и Скотти скрутил Паше огромные круглые оправы из проволоки, и капитан Джеймс Ти и мистер Спок посетили праздничную вечеринку в своей старой флотской форме, и на один вечер и на одну ночь они все жили одним неумолимо длинным протяжным моментом. В удушливом от дыма сверкающем дне Скотти затормозил у Пашиного дома. — Всё, приехали. Выметайся. Но Паша остался ещё ненадолго — переждать эту накатившую после воспоминаний ностальгическую покинутость: будто мир скачет во весь опор — вперёд, а ты не поспеваешь. Скотти его задержку понял по-своему. — Послушай, Павел, о том случае, — он как-то разом ужался, сгорбился весь и смотрел на одну только кнопку клаксона. — Дело-то, в общем, не в том, что я мудак какой или сомневаюсь в твоих способностях…. я ни секунды не сомневаюсь. Но когда от этого зависят жизни людей, не важно, скольких ты пядей во лбу — надо перестраховаться. Думаю, Леонард тебе бы объяснил лучше, — Скотти сердито тряхнул головой, — но уж как есть. Похороненное чувство жгучей обиды вернулось — чувство, взращенное вечным пренебрежением, всеобщим проникновенным недоверием. «Ну как ты можешь это знать? Ты совсем ребёнок!» «Не рановато такое читать?» «Не учи меня, сопляк. Я жизнь прожил» «Ты потерялся, малыш?» Наверное, Скотти был прав. Услышать упрёк от доктора было бы совсем не то, что услышать упрёк от того, кто, наконец, чувствовался так ошеломляюще знакомо — пострадавше от чужой предвзятости. Стоила ли Пашина обида этой нежданно обретённой связи? — Не волнуйтесь, — улыбка разорвала губы. — Моя попранная гордость не угроза нашей дружбе. — Так не пойдёт! — натянулся и застучал ремень безопасности — Скотти подпрыгнул в своём кресле. — Я тебе должен. Прощение, знаешь ли, нужно заслужить. Паша выскользнул наружу. Под хлопок двери на лужайке зашевелились мамины цветы. Шелестя стеблями, из лоскутной яркости выглянула пятнистая голова. — Нет. Прощение — всегда на совести второго. Скотти посмурнел ещё краше и совсем сполз по сиденью вниз. — Ага, — просипел он и схватился за ручник. — Ну, пока. И потарахтел вдаль.***
Кпереди машины табло основных систем электропитания горело красным напротив реакционных камер. Вертикальный электромагнитный канал нанизал на себя все палубы корабля — укоренился в районе насосных станций и упирался в верхушку тарелки — это он обеспечивал работу бортовой аппаратуры системы управления, стабилизацию и расход топлива импульсного привода, и заодно — питание всех бортовых систем. Теперь энергопотребление корабля было сброшено на освещение и питание основных бортовых компьютеров, ответственных за мониторинг. Оно снабжалось резервами ядерного реактора вспомогательного двигателя. По инженерной палубе впустую бежал к гондолам горизонтальный трубопровод. Без дилитиевой буферной системы он был бесполезен. Без дилития Энтерпрайз могла и не мечтать выйти за пределы времени — и солнечной системы. Скотти понёс по коридору кабели. Без чужого назойливого присутствия, без разговоров Павла и Хикару тот казался пустым. На душе было муторно и всё вдруг как-то опротивело: и пустые топливные баки, и накрывшая его незнакомая прежде сиротливость, и незнание, куда себя деть. Короткий разговор у порога Чеховых обнажил в Скотти какой-то новый слой, как фреза, и стружка теперь стелилась повсюду, где бы он ни прошёл. Он нёс кабели, и этот новый рубеж, этот свежий подкидыш судьбы — проникновенная покинутость, пронизывал весь корабль, и скользил по кабелям, и просачивался в самое нутро. Пожёванная очередной тварью рукоятка шуруповёрта неудобно лежала в руке, и Энтерпрайз наблюдала за одним Скотти, терпеливо ожидая грядущего. Скотти похлопал по пластику щитка. — Что, красавица? — он залез внутрь и обесточил коридор. — Время сиять. И погрузился в работу в сладостной тишине. Ощущение унылой изолированности, обретши название, вырвалось в реальность, обрело форму, и отступило на потом, уступив рутинным хлопотам. Только последним отголоском тоски вспыхнула мысль: даже если хочется, даже если поговорить — Кинсера не найти, коли он сам не захочет показаться, — вспыхнула — и сразу исчезла. Тут уж ничего не оставалось поделать, а в остальном всё было совершенно нормально.