Так как они сеяли ветер, то и пожнут бурю... (с) Книга пророка Осии, гл. 8
19 февраля 1922 года, Рим
— Да это издевательство! Вы обещали!.. Зря Италия ввязался в Великую войну. Все мечты наконец стать империей, достойным наследником дедушки Рима, оказались пустыми. Он столько сил потратил — столько потерял! — а теперь чувствовал себя побеждённым в лагере победителей. Стоило оно того?! Вскочив с дивана, Италия заметался по комнате. Она вдруг показалась ему тесной, ужасающе маленькой. Денег не хватало. Даже здесь, в Риме. То, что братья Варгас, Феличиано и Романо, Север и Юг Италии, получили по итогам войны, ничего не дало. Но ведь можно было это исправить, лишь правительство нужно хорошее?.. Сильное, которое не привело бы к подобному? Со вздохом Италия повернулся к висевшему над диваном старому портрету. Ему было самое место в музее, но Феличиано не смог пересилить себя и собственную память о дедушке. Гордая осанка, ясный, полный целеустремлённости взгляд империи — покорителя половины Европы. Доспехи римского легионера — именно в них Феличиано запомнил дедушку ярче всего. Величественная красота Древнего Рима. Но краска на картине поблекла и местами даже осыпалась. — Всё-таки надо было отдать в музей… Многое надо было сделать либо заранее, либо иначе. Под окнами квартиры с глухим рёвом проехал автомобиль. Посвистывал ветер. Громко тикали часы на кухне — хорошие, ещё в девятнадцатом веке работали. Вот бы и страна могла так. Сейчас в Северной Италии скрипела, казалось, каждая деталь, и смазать этот механизм было нечем. Он вздрогнул, когда к вялому танцу звуков добавился щелчок замка в коридоре. Помимо него, ключ от квартиры был только у хозяина да Романо. — Брат? — повернулся Феличиано в ту сторону. — Здорово, придурок! — откликнулся Романо, с пыхтением ставя набитые едой сумки на пол. — Иди-ка помоги мне. — Ого! — не удержавшись, воскликнул Феличиано и кинулся к нему. — Вот это да! Где ты достал столько еды? — Он лихорадочно схватил первую сумку и заглянул внутрь. — Нам не дают так много. Ты что, магазин ограбил?.. Давай, давай приготовим сегодня пасту! — Заткнись! Никакой пасты! — разувался старший брат. — В смы?.. — Больше всего я достал риса, будет ризотто. Сегодня мы не голодаем, поэтому успокойся, — это он уже говорил, проходя в ванную. Феличиано, подхватив сумки, проследовал мимо ванной на кухню и полюбопытствовал: — Так откуда ты это достал? — В деревню съездил, — буркнул Романо, моя руки под струёй воды из-под крана, и Феличиано, поглядев через открытую дверь на голую прямоугольную раковину с совершенно безвкусной плиткой, снова приуныл. Раньше он жил во дворцах да просторных апартаментах — это ничего не значило, конечно, сама страна-то довольствовалась тем, что имела, — но это не давало забыть о повсеместном кризисе. Феличиано принялся разбирать продукты. — Проклятье! — вдруг выругался Романо и, выключив воду, зло вытер руки полотенцем. — Нам самим еды не хватает, теперь ещё и эти бесполезные колонии!.. Ты же здесь живёшь, в Риме, мог бы и сделать что-нибудь! — Да я до сих пор не знаю, что выбрать. Италию разрывало на части. Одни хотели видеть страну красной, другие поднимали национальные флаги, третьи возводил на пьедестал церковь, четвёртые желали государства без власти… Последнее братьям Варгас было сложно представить, но о них же и так никто не заботился? Приходилось справляться самостоятельно. А может, лучше было повлиять на правительство? Но ведь оно и без того менялось каждый день. Парламент? Дискуссионный клуб какой-то, а не парламент. По ночам Феличиано и Романо то и дело снились кошмары. Где-то на итальянских улицах вновь и вновь лилась кровь. Вдобавок Англия с Америкой требовали вернуть долги Великой войны — четыре миллиарда лир, да откуда у Италии такие деньги?! Работы у него не было, Романо каждый день мотался по городу, чтобы что-то найти, но получалось плохо. Не удалось и отхватить что-то от нескольких вторжений: война принесла лишь расходы, — а то, что осталось, уходило не на погашение долга. Романо верно сказал: у страны даже на еду не хватало. Еда. Феличиано и подумать не мог, что так скоро увидит у себя столько съестного. Не в магазине. Не у других. Помидоров, правда, которые так любил брат, насчиталось совсем немного: урожай того года заканчивался. Феличиано спросил об этом, и Романо раздражённо откликнулся: — Какие-то уроды ограбили дом. Видно, совесть у них осталась, вот и забрали не всё. — А?.. — А Северино с Лукрецией и след простыл. — Романо встал рядом с Феличиано. — Думаешь, это они? — Да хрен знает! — Подожди, — вдруг сообразил Феличиано. — Ты же не выращиваешь рис, это вообще покупной… — и замолчал, глядя, как тот мучительно покраснел. Не ездил он ни в какую деревню. Феличиано замер, сжимая в руках мешочек с рисом и рассеянно глядя, как под давлением пальцев перекатывались белые зёрнышки. Они с братом приложили столько усилий, чтобы наконец объединиться, построить сильное государство, и что получили в итоге? — Англия и Франция, — проговорил он тоном ниже обычного, отошёл к кухонному шкафу и устроил рис на нижних полках, практически пустых. — Англия и Франция — обманщики. — Нечего было с ними церемониться, — отрезал Романо, тоже с поклажей подходя к шкафу. — Чёртов Версальский мир! Ещё эти сербы с хорватами как бельмо на глазу… Феличиано предпочёл промолчать и развернулся к остальным продуктам — хлебу, крупам, овощам. Отрада для глаз и живота. Но только лишь её было недостаточно: когда-нибудь всё равно придётся решать, как дальше жить. Италия и без того сильно отстала от ведущих стран мира, это чувствовалось даже в Версале. Феличиано передёрнуло от одного воспоминания. Он не смог отстоять ни себя, ни братьев своих и сестёр. Англия, разумеется, в лицо улыбался с истинно британской вежливостью, но однажды Феличиано услышал, как тот отзывался о нём за глаза. «Жалкие попрошайки Европы», вот кто такие были итальянцы, оказывается. — Давай поговорим о чём-нибудь другом? — нерешительно предложил Феличиано, приближаясь к столу. — Что, так и будем прятать голову в песок?! Меня в Версале не было, конечно, но даже я вижу, что обещанного… — Не кричи на меня, — нахмурился он. — Я… — запнулся Романо. — Я кричу не на тебя, а на эту ситуацию. Феличиано только вздохнул. — Ну, бывает и хуже. Можно сказать, по сравнению с Россией у нас просто волнения, — попытался подбодрить он брата, хотя сам не без злости подумал, что пора было б уже определиться. — Я ездил к нему, помнишь, меня послали на вторжение… Но я Ивана так и не встретил. Ну, ты же знаешь, как мы переносим гражданские войны. Ничего не ответив, Романо подошёл и принялся сортировать овощи, и начал, разумеется, с любимых помидоров. Выглядел он мрачнее некуда, и Феличиано вдруг со стыдом понял, что, пока сидел дома, не сделал ничего полезного, только помечтал и разозлился, мол, жизнь непростительно далека от мечты. Надо было это исправить! — Давай я помою! — выхватив у брата все три помидора, Феличиано отбежал к кухонной раковине, поставил туда медный тазик и включил воду тонкой струёй, чтобы не было шумно. Пока тазик наполнялся, Романо шуршал сумками, кое-какие уже убирал в угловой шкафчик. Сюда бы Фелицию, она бы, женщина, и отвечала за дом. — Слушай… — Чего? — Я понимаю, что это слабое утешение, но мы не в такой яме, как Германия. Полгода назад я ездил к нему на заработки, ты меня тогда ещё отпускать не хотел, говорил, как это опасно, он же наш бывший враг. На самом деле их отношения окутывала неясность. Германия и Австрия с Венгрией стремились видеть Италию на своей стороне, но Италии не очень-то хотелось сражаться, вдобавок он помнил каждый век, который провёл, прислуживая Австрии. Но то было вначале, тогда ещё казалось, что война продлится недолго, что сильные страны сами разберутся между собой. В конце концов выбор пал на Антанту. — Ну? — напомнил о себе Романо. — А, прости. Ты не представляешь, какая там разруха. Поезда либо тащатся, как черепахи, либо стоят, угля не хватает. Окна в них сломанные, а сиденья ободраны, почти все без обивки. Ну, кое-как я до Берлина добрался, а там… — Феличиано крутанул кран, перекрывая воду, и почти с любовью провёл ладонью по сочному красному боку помидора. Негромкий плеск успокаивал. — А там я встретил Германию. Слава богу, он меня не заметил, но… Феличиано притих. — Знаешь, Романо, мы с тобой хотя бы не падаем в обморок посреди улицы. На несколько секунд комнату заполнила тишина. — Это всё равно чужие проблемы, Феличиано. — Такие дела. — Нам надо решать собственные. А немцы пусть катятся к чёрту, это из-за них нам пришлось воевать, позавидовали они Британии с Францией, видите ли, колонизаторы недоделанные, — почти скороговоркой выдал Романо, схватил помидор и смачно откусил, слизнул с губы сок. — М, а вкусно. — Точно! А сделаем ризотто прямо сейчас! — устав от темы политики, Феличиано, пока вытирал руки, повернулся к полке с рисом и продолжил разговор уже о еде. Многим, что надумал, он с братом не делился, тот не смог бы понять всего. На международной арене за них обоих отвечал только он, более развитый Север, и была в этом, может, доля высокомерия, пустого причём… Он не справлялся. Иногда не хватало внимательности, иногда — твёрдости в голосе, иногда — попросту наглости, но он попыток не прекращал. Они с братом стали больше, чем Милан и Неаполь, и хотели жить лучше, не прозябать в нищете, слыть по-настоящему сильной страной, как Англия или Франция. Нужна была работа. Нужны были деньги. Нужны были силы. Стержень, решимость, определённость. Всё то, что уплывало из рук, точно вода сквозь пальцы.22 февраля 1922 года, Рим
Приходилось скрываться. Таков был приказ короля Витторио, и Феличиано хоть и понимал причины, но всё равно так и не проникся идеей ходить не по широким проспектам и улицам, а переулками да закоулками. Ещё и опаздывая. Ночь уже накрыла Рим холодным одеялом, и оставалось лишь ругать себя самого, что так задержался у Его Величества. В порядке исключения — не на задворках Рима, а прямо во дворце. — Романо меня убьёт… Кутаясь в пальто, Феличиано повернул за угол, на дорогу ещё более тёмную. Он не видел особого смысла во всей этой маскировочной кампании, но Витторио настаивал, а человеку, пробывшему у власти с начала века, нельзя было не доверять. Так Феличиано себя убеждал — безуспешно. Впрочем, пока подчинялся, стараясь не думать об этом слишком много. Он был уже довольно далеко от Квиринальского дворца и мог бы, наверное, уже расслабиться. Решено! До конца этой улочки осталось шагов сто, а дальше начинался парк с хорошо ему знакомыми аллеями. Под ногами хрустели мелкие камушки, скоро они сменятся асфальтом, и Феличиано уже нормально доберётся до дома. И без лишних размышлений!.. — Ни о монархистах с республиканцами, ни об анархистах, ни о фашистах, чёрт бы их всех побрал… Страна не могла устать от своих жителей, но от кризиса, от беспорядков на улицах, от бедности, от безработицы — лишь малой части проблем! — вполне. Феличиано нахмурился. Он же пообещал себе об этом не думать. Витторио выгнал его и Романо в бедную часть города, зная, что иначе им житья не дадут, за ними будут охотиться, их разорвут на кусочки. Первые дни они скрывались у Рима, а потом упросили одного из знакомых пустить их пожить в старой квартире. Как и велел король, к политическому центру неблизко. — Чёрт бы побрал этих фашистов? — вдруг раздался совсем рядом хриплый мужской голос. Резко повернувшись в ту сторону, Феличиано разглядел у куцей кучки деревьев трёх… нет, четырёх парней — молчаливых, незаметных, подстерегавших кого-то. Один из них не спеша направился к нему, и даже дурак в такой ситуации почувствовал бы угрозу. Что там Витторио говорил? Держаться от всей этой вакханалии подальше? Не попадаться на глаза никому из политиков? Пусть никто не знает, кто такие братья Варгас на самом деле? Феличиано бросился к парку и тут же услышал окрик, а затем — топот погони. Куда же он сунул нож? Безоружным он квартиру не покидал, но до сегодняшнего дня ни разу не использовал нож для самозащиты. Кто эти люди? Просто хулиганы? Или бывшие военные? Обернувшись, Феличиано заметил, что его преследуют трое, а не четверо. Куда делся ещё один? — Красная сволочь!.. Красная? Они были не коммунисты. Феличиано бежал, шаря по карманам, недоумевая, как ухитрился забыть о такой вещи. Не оставил же он нож во дворце! В рукопашной против таких бугаев он точно не выстоит: он же был жилистый и похудевший, ещё и ослабленный для полного счастья. Улочка закончилась внезапно, выплюнув Феличиано на открытую аллею, и в первый миг он растерялся, решая, бежать ли по удобной дороге или скрыться между деревьями. В условиях города выбор был очевиден. Асфальт ровной лентой ложился под ноги, в висках стучала кровь, мигали фонари, дыхание начинало сбиваться. Чёртова слабость… Чёртов кризис, чёртова война, чёртов Версаль! Трое фашистов гнались за ним по пятам. Они были быстрее, были сильнее. Бросив надежду удрать от них так, Феличиано нырнул в кусты, принялся петлять между деревьями, мельком подумал скинуть пальто, чтобы стало полегче, — но у него не было другой тёплой одежды… Где спрятаться, успокоиться, найти проклятый нож — вот о чём он должен был думать, но мысли скакали, словно сайгаки. Он вдруг разозлился и на короля, который выставил их с братом на улицу, толком не дав собрать вещи, и что теперь, ползти за подачкой? А трое позади были военными, окончательно понял Феличиано, и военными злыми. Он наконец приметил подходящий куст, притворился споткнувшимся, рухнул на землю — и торопливо пополз в укрытие, надеясь, что его не увидят. Снова послышались крики, ругань. Топот становился всё ближе. Феличиано едва слышно выдохнул, оказавшись за густым кустом, затаился. Эти люди были его собственной обидой, его собственным гневом, его собственной ненавистью. Военные, воевавшие непонятно за что… — Где он, чёрт побери? — Уполз куда-то… — Сволочь! Давайте, ищем следы. Мигнул фонарик. Феличиано похолодел. Он услышал шаги совсем рядом и не с той стороны, где возилось трое солдат. Прошлогодняя листва мягко сминалась под подошвами человека явно тяжёлого, возможно, вдвое больше Феличиано. Большим недостатком бессмертия стран оставалась полная их телесность. В этом они от людей не отличались. Неожиданный страх ледяным облаком окутал Северную Италию. Несколько секунд — и шаги стихли. Он медленно обернулся. Военные, которых государство бросило на произвол судьбы. — Кончайте! — махнул четвёртый товарищам. — Нашёлся птенчик. Военные, которым не было места в новой мирной Италии. — Да я уверен, он из красных… — Это из-за них страна катится чёрт знает куда. — Во-во. Ну-ка, дай глянуть… Военные, которые не нашли работы. — А неплохое пальто. В самый раз моему брату. Убийцы, которым нечего делать, отчаянным и обозлённым. Феличиано впился пальцами в мягкую землю, пускай и понимал, что это ему не поможет. Тишину в квартире, пустую и гулкую, нарушали тиканье часов да перестук пальцев по столу на кухне. Феличиано задерживался. Ужин давно остыл, а между тем хранить его было негде. Ночь за окном стояла безлунная, и Романо то и дело с тревогой поворачивал голову в ту сторону. Уже три часа как Феличиано должен был вернуться. Романо ждал, зная его легкомысленный нрав, но уже стало ясно, что без толку. Что-то произошло. Мысли перебивали одна другую, и безнадёжно трепыхалась главная из них — о бессмертии Феличиано, о бессмысленности волнения, о многом, свойственном таким, как они. Месяцами, а иногда и годами Романо ждал возвращения Испании с войны, и то было в более суровое время. Чего только стоил этот Новый Свет… Так почему его встревожило опоздание брата, который точно вернётся живым? Снова бросив взгляд на окно, Романо от души, пусть и шёпотом выругался, с шумом встал из-за стола, подошёл к шторам, задёрнул. — Ну и где ты, чёрт побери?! Слишком громко сказанные слова провалились в тишину, как камень в воду: бултых! — и никакого ответа. Романо повертелся на месте, не зная, куда деться от беспокойства. Если бы Феличиано заночевал во дворце, то днём предупредил бы. Витторио должен был знать, что происходит, и Романо, доверяя ему больше, чем братец, промаялся все три часа, но его терпение лопнуло. Ужин, в конце-то концов, остыл! Молниеносно одевшись, Романо взял было с полки свой нож, без которого квартиру не покидал, и обмер: тут и нож его непутёвого брата. — Вот балда, — выдохнул он. Недалеко находился почтамт, а рядом и телефонная будка. Прихватив монет, Романо помчался туда, при этом держал руку в кармане, а в кармане — оба ножа. Хоть бы телефонисты в такое время работали, должна же была быть у них ночная смена. Он не сомневался, что Феличиано был жив, дух страны не может умереть в одночасье, всегда долго длится агония — но цел ли? Королю так запросто было не позвонить, но Романо всё равно взял из кармана монетку на верёвочке. Это Феличиано придумал проделать в монетке отверстие и вдеть туда плотную нить, чтобы звонить из будки бесплатно сколько угодно раз: опустил в таксофон, а после звонка вытащил. Так Романо и сделал. Резковато продиктовав номер, он связался с городом Римом. — Нет, не забегал… — сонно прозвучало на том конце провода. — Ясно. Романо повесил трубку прежде, чем посыпались бы вопросы. Осталось ещё несколько вариантов — отговорок не беспокоить монарха — но вряд ли к ним наведывался Феличиано. Ещё полминуты Романо потоптался в будке, пока не бросил в таксофон ту же монету. Разумеется, его не захотели связать с Его Величеством сразу, однако… Разговор вышел короткий и напряжённый. Витторио не любил, когда страна нагло требовала внимания, особенно далеко за полночь. Как Романо и предчувствовал, Феличиано в Квиринале не оказалось. Неприятно было молча выслушивать равнодушные слова, что всё закончится хорошо, ни один кризис не вечен, смерть Италии не грозит — тем более её самой развитой части. По всему получалось, Романо зря баламутил воду. Только в конце он услышал: — Не замечал за своим братом ничего странного? — Нет, — недовольно ответил Романо и, спохватившись, поспешил умерить тон: — Он, как обычно, болтает всё о еде да работе. Лгать он не умел, зато научился недоговаривать. И всё равно поёжился, воровато огляделся, всмотрелся в ночь за стёклами будки, как будто король знал об обмане и уже снарядил карательный отряд. На том Романо трубку и повесил. Феличиано пропал где-то между дворцом и их с братом квартиркой, при этом ни Его Величество, ни столица ничего не знали. Или не делились? — Не замечал за своим братом ничего странного, — пробормотал Романо, выходя наружу. Он достал из кармана нож брата, повертел его в пальцах и, не удержавшись от вздоха, сунул обратно. Иногда Феличиано раздражал, даже бесил, но Романо не желал ему зла по-настоящему, да и есть ли на свете семья, в которой никогда не было ссор? Подавленный, Романо поплёлся домой. Феличиано не явился ни к утру, ни на следующий день, ни на последующий, ещё и дожди зарядили. Романо по меньшей мере раз десять ходил от Квиринальского дворца до квартирки в поисках хоть каких-то следов, даже подходил к людям с вопросами, но тот как в Лету канул. Подолгу ожидая Испанию из очередной военной кампании, Романо хоть знал, где тот и примерно чем занимается, получал от него редкие письма, а ещё король и королева могли рассказать ему, что с их страной. Даже интуиция не помогала, тогда как обычно такие, как они, вблизи ощущали друг друга. Неповторимое чувство, что все вокруг — кошки, а они с ними — псы. Значит, Феличиано был сейчас далеко. Королевские агенты и министерские службы тоже взялись за поиски, пошли даже слухи, что-де Италия предала монархию. Романо время от времени посещал любимые места Феличиано — как правило, они напоминали о Ромуле, их с ним дедушке, Римской империи, — но находил только простых итальянцев или пустоту.10 марта 1922 года, Рим
Отдав нужную сумму из накоплений хозяину квартиры, Романо закрыл за ним дверь и вернулся в комнату. Как всегда, в глаза бросился портрет Римской империи, когда-то Феличиано написанный, вот только, подумал Романо с раздражением, от былой красоты остался лишь призрак. Можно было эту картину продать и потратить деньги на что-то полезное, но Романо не настаивал, видя, как ею дорожит младший брат. Взять с собой Варгасам разрешили немногое, и Феличиано выбрал картину. — Ладно, времени нет, — напомнил Романо себе и подошёл к письменному столу. Им не следовало мелькать там, где их заметили бы не те люди: чёрт знает, чем нынешний кризис закончится, — но Романо продолжал поиски работы, пока Феличиано, как казалось тогда, тратил время впустую. Не считая работу в Германии, сидел дома да книги читал, мотался в гости к городам и провинциям, бывшим частью него самого… Братья даже, бывало, ругались. Как же Романо был глуп. Правда, даже он понимал, что это Феличиано поддерживал перед всем миром иллюзию, что дела у них дома шли вовсе не плохо. Не без горечи, преследовавшей его последний месяц, он достал из нижнего ящика стола три книги — три имени: Джузеппе Мадзини, Винченцо Джоберти, Антонио Розмини-Сербати. Немного погодя присоединил к ним ещё несколько документов, один из них — так им и не читанная «Программа Сан-Сеполькро». Её Феличиано, обаятельный чёрт, выманил у Ломбардии. Романо, как прежде, держался короля и говорил об этом, а вот его братец молчал. — Да я до сих пор не знаю, что выбрать. — Времени нет, — повторил Романо и, устроившись на диване, принялся за чтение.14 марта 1922 г., Рим
Шкатулка, почти сундучок, стоила явно недёшево, утащенная, скорее всего, из дворца. Не унесённая. Украденная. Неужели тоже что-то, для Феличиано значимое? Почему-то это удивляло Романо. Он не заметил, когда в их временном доме появилась эта шкатулка — тяжёлая, с искусной вязью узоров и резьбой по краям, с замочком в виде волчьей головы, — и не знал о ней до этого дня. Не привык копаться в вещах младшего брата, даже, как сейчас, немногочисленных, вот и проворонил. В поисках ключика Романо перевернул весь дом. Просто изящная полоска металла… Квартира стояла вроде полупустой, но пришлось потратить почти два часа, попутно устроив настоящий бардак, чтобы наконец отыскать что искал — на оборотной стороне рамы с портретом Римской империи. — Мог бы догадаться, — пробурчал Романо. Волчья пасть втянула ключ почти до основания, и крышка шкатулки чуть приподнялась, больше не прижатая к стенкам механизмом. Внутри же оказались связки телеграфной бумаги и телеграмм, разделённые по странам: «Британия», «Германия» и остальные, в основном Европа. Романо вытянул оттуда одну, связанную с Францией, прочёл, вытянул следующую… Все они пришли уже после войны, но здесь лежали разрозненно, в одном Феличиано понятном порядке, странные вне контекста. Хватило Романо ненадолго, и он, вернув переписку вовнутрь, нервным движением захлопнул шкатулку. Хищно щёлкнула пасть римской волчицы. Романо с тревогой облизнул губы, зачем-то огляделся по сторонам, подошёл к окну, посмотрел наружу — на небольшой сквер в стороне, на дома напротив, на ленту асфальта внизу, затем провёл взглядом по крышам и окнам нескольких второстепенных построек. За воплощениями стран должны были следить, где-то точно затаился соглядатай короля, а может, и кого-то другого. С Феличиано тоже глаз не спускали, так как же вышло, что он сгинул бесследно? Впрочем, «бесследно» — громко сказано. Романо, как и верхушка страны, уже знал, что пропал он в парке у… — А, какое это имеет значение! Надо позаботиться о тебе здесь, тогда у тебя будет всё хорошо! Придурок, ты пропал очень невовремя! Отлично, я уже говорю с воздухом! — заметался Романо по комнате, смешивая всё в одну кашу: — Ты был, чёрт возьми, Сардинским королевством, это твой король нас объединил, да вся сила, вся промышленность у тебя, даже в живописи ты меня превосходишь. Из-за меня Европа нас с потрохами сожрёт… «Мне не стоило сваливать на тебя всю работу, — виновато подумал Романо. — А ты ничем со мной не делился, придурок, я не смогу притвориться тобой». Надо было поговорить с королём или премьер-министром, да хоть с кем-нибудь, кто представлял Италию на международной арене. Они наверняка об этом уже поразмыслили. Взвинченный, Романо вернул шкатулку в ящик стола, прихватил из-под подушки на диване нож брата, добавил к нему собственный, надел пальто, положил в карман лезвия, вышел, до щелчка крутанул в замочной скважине ключ. Всё это было из-за Феличиано. Страны имели обязанности — сводились они, правда, к роли почти что украшения. Романо всё думал об этом, пока толкался в трамвае, невидящим взглядом уставившись на улицы за окном. Погода выдалась непонятная: голубое по-весеннему небо усеяли белые облака, а чуть ниже грязными кляксами расползлись тучи. Он уже давно не видел короля. — И я не буду прятаться, — недовольно сказал себе под нос Романо. Пришлось подождать, но Витторио решил, что поговорить с ним важнее, чем всё остальное. По одному кивку Его Величества лишние люди оставили представительский зал. — Итак, ты пришёл. — Да, — кивнул Романо и, неуютно поведя плечами, осмотрелся: — Поговорим здесь? Витторио, вы не против? — Каждой беседе своё место. Зависит от того, что ты хочешь сказать. Этот спокойный голос всегда внушал Романо надежду на такое же будущее. Даже в тяжелые времена он, казалось, знал, ради чего готов перенести тяготы, а иногда попросту не смел возразить, занятый больше иными вопросами. Витторио не сводил с него слегка отстранённого взгляда, ждал ответа молча и терпеливо, осторожный с самого детства. Романо чувствовал себя странно посреди роскошного зала, как будто вырванный из мира совершенно иного. — Я по поводу Северной Италии. — Что именно тебя беспокоит? — Другие страны. — Идём, — Витторио не спеша направился к выходу. — Кое-куда. Романо не проронил ни слова, пока за ними не закрылись двери великолепного Зала послов. Здесь встречали иностранные делегации. Зачем было сюда приходить? — Ты одет проще нужного, — задумчиво и словно бы невпопад заметил Витторио. — У многих в любом случае возникнут вопросы, кто ты и почему я веду с тобой беседы. — А как же он? Он разве одет с иголочки? — Он вёл себя осторожнее. Что тут можно было сказать? Романо, покраснев, промолчал. Он знал, что был грубее и невежественнее брата, который, как порой думалось, сумел бы подружиться даже с бревном и восхитить даже Англию. — Короче говоря, я хочу знать, что делать в его отсутствие. Если кому-нибудь из… из европейцев вздумается провести конференцию или заключить договор, или просто поговорить с нами, да чёрт знает, блин, что им вздумается! — Романо прикусил язык. Может, правы были те из немногих сведущих, кто считал, что Романо со всеми рассорится, а не заведёт новую дружбу. — Они же что-то заподозрят, они поднимут бучу, если он не явится на что-то подобное, верно? Зал Послов обволокла тишина. Витторио водил нечитаемым взглядом по фрескам над распахнутыми кое-где окнами, а Романо смотрел на Витторио. — Меня тревожит происходящее с Италией, — повернувшись к нему, произнёс тот. — Страна утратила ориентиры. Ты не замечал за ним ничего странного? — Он никого не предавал! — Спокойнее, я никого не обвиняю. Что ж… Как ты сам себя чувствуешь? Очень хотелось огрызнуться: «А разве не очевидно?» — Нормально. — Что касается других стран, могу сказать для начала, после Великой войны у многих из них хватает своих проблем. Новой войны не будет. — Хотелось бы надеяться. — Феличиано ведёт переписку с некоторыми из них, — улыбнулся в усы Витторио, но Романо эта улыбка показалась вынужденной, самую толику напряжённой. — Ты верно заметил, скоро состоится конференция в Генуе, и если твой брат к тому моменту не объявится, то ты будешь вместо него. — Но я… — вяло заспорил Романо. — Но этим всегда занимался… — У нас есть варианты? — перебил его Витторио, и он замолк. — Следов мы нашли предостаточно, чтобы понять, что ушёл он не в одиночку. — Или не сам. — Пока мы знаем только, что не в одиночку. У Романо было другое мнение, но он не стал начинать бессмысленный спор, и так настроение было ни к чёрту. Дворцовые стены уже не казались чем-то, по чему он с братом скучал, наоборот, хотелось поскорее вернуться в неприметную квартирку подальше от центра. Словно ища поддержки, Романо нащупал в кармане два ножа, однако почти сразу вытащил руку. Как бы кто не решил, что утратившая ориентиры страна пожелала избавиться от короля. Покидал он дворец, чувствуя, какая гигантская на него свалилась ответственность, и пустота там, где раньше стоял Феличиано, ощущалась острее. Как будто он вовсе сбежал за границу. Нет! Как будто его туда вывезли. В действительности всё наверняка было иначе, но Романо преследовали навязчивые мысли. Не странно ли, что ищейки государства так долго не могут найти Феличиано? Всему виной таки дожди? Но что, если кто-то саботирует работу? Как много тех, кто знает о Феличиано, понимают, что с его помощью не захватить власть? Они, бессмертные духи стран, никак не влияли на обычных людей, но не все властолюбцы это осознавали. Романо бы понял, почему пропал его брат, если бы тот ему сообщил, где он и в каком состоянии, или если бы они с ним накануне поссорились. Но ни то, ни другое не произошло. Феличиано просто не вернулся домой почти три недели назад. И он точно сделал это недобровольно.* * *
Бродить по аллеям и весенним рощам парка не имело ровно никакого смысла, но пару раз в неделю Романо этим и занимался. Давно определили несколько предполагаемых путей Феличиано той ночью — именно ими Романо ходил. Рассматривал тропы, шагал то к одному выходу, то к другому, то к третьему, вспоминал снова и снова, что говорили поисковики, держа собак на поводке. Дожди испортили всё. Что толку было топиться в сожалениях и бессильной злобе. Италия жива. Жив и его брат. В тот день он вёл себя совершенно обычно. Как всегда, улыбался, шутил и жутко расстраивался, вынужденный есть то, что приходится, даже зная, как здорово, что еда вообще есть. Время от времени — раз в месяц, как правило — братьям Варгас приходил приказ отчитаться перед королём о своём состоянии, и делали они это по очереди. Романо уже был дома, голодный и уставший, а Феличиано вдобавок жужжал над ухом, прямо-таки не умолкая: в общем, когда тот собрался к Витторио, он его не провожал. Небось не маленький! — Проклятье, — процедил Романо сквозь зубы и пошёл прочь. Надо было домой, возвращаться к делам. Россия. Германия. Англия. Франция. Австрия. Множество других стран, всего — двадцать девять. Англия со своими доминионами, Германия наверняка притащится с братом, а между тем Франция их люто ненавидит, в то время как австрийца, растерявшего лоск, терпеть не мог уже сам Романо, не говоря уже о России. Дева Мария, и это он подумал всего лишь о шести странах, не считая себя самого. Будь здесь Феличиано… Романо покачал головой. Он уже понял, какой было ошибкой не разделять с ним ответственность, зато громко требовать и возмущаться. Может, Феличиано и правда сбежал. От такого-то братца. Да нет, тут же сказал себе Романо, это невозможно. О сепаратизме речи не шло. Или он опять чего-то не понимал? Засевшая в груди неуверенность не давала расправить плечи, казалось бы, привычно вскинуть голову и посмотреть вперёд. Показываться таким перед другими странами было недопустимо. Придётся порепетировать, отточить поведение. Романо, правда, ничего не добьётся за жалкий месяц… Но выбора не было. Хорошенько разозлившись, он выпрямился, вздёрнул подбородок, так и пошёл дальше, но показался самому себе дураком. Парк остался позади, сменившись более людными улицами, и Романо ускорился. Время поджимало. Может, не так, чтобы нестись сломя голову, но снова придётся сидеть до полуночи. Он почти не обратил внимания на пробежавшего мимо мальчишку и чей-то исполненный такого горя стон, что сомнений и не возникло — у кого-то украли еду. Замерев перед небольшой, скромной снаружи церковью, мимо которой шёл, Романо нахмурился. Сто лет назад, да даже десять-двадцать, он бы первым делом явился сюда, но теперь что-то в нём сопротивлялось. Несильно, слава богу. Романо постарался согнать с лица угрюмое выражение и уже поднялся по ступенькам к дверям, взялся за ручку, почти потянул… …да так и застыл. Безошибочное чувство. Поколебавшись секунду, Романо спустился. Очень, очень близко — кто-то их породы. Это мог оказаться кто угодно знакомый, совершенно, чёрт побери, кто угодно — тот же Рим! — но Романо подумал о брате. Он лихорадочно оглядел улицу: немногочисленные прохожие были людьми, — и бросился за угол, а затем к следующему, однако и там нашёл то же самое. Мелькнула мысль ворваться в церковь и быстренько всё обшарить, мелькнула и отпала: за такое поведение его оттуда вышвырнут, тем более это Санта Мария. Чувство стало слабеть. Стремительно. Люди кругом спешили по делам, цокали каблуками три женщины, ругался на что-то сеньор с портфелем, мимо в церковь прошло ещё двое мужчин, и из этого потока Романо словно выпал. Чертыхнувшись, он развернулся и помчался обратно, на этот раз оббежать площадь. Хотелось уже заорать во всю глотку: «Чиано, мать твою, это ты?!», и плевать, если он выставит себя дураком, но почему-то Романо и слова не мог вымолвить. Чувство исчезало. Оно стало призрачным и чёткость больше не обрело. Романо бессмысленно метался из стороны в сторону, так и не поняв, куда бежать. Это точно был не Рим, не другие итальянские города и провинции, не союзные страны: им не было никакой причины сбегать, — среди же врагов Италии не было бездарных шпионов. — Чёрт… — замедлился Романо, тяжело дыша. Он выхватил из кармана ножи — от него шарахнулись прочь, — и желание в сердцах швырнуть их на землю какое-то мгновение было непреодолимо. Но это мог оказаться и не Феличиано. Стоило всё-таки его позвать. Что с Романо случилось-то, почему у него, всегда громкого и прямолинейного, слова застряли в горле? Перед ним остановился кто-то в форменных штанах и замызганных ботинках. Романо вскинул взгляд. Только проблем с полицией и не хватало. Похоже, это был день внеплановых пробежек.* * *
22 марта 1922 г., Рим
Конференция приближалась. Италия была страной-хозяином, принимающей стороной. Романо вроде справлялся с работой, по крайней мере ему хотелось так думать: до сих пор ни король, ни министры, ни приглашённые страны претензий не предъявляли. Осталось, в основном, лишь рассадить гостей. Будь на то воля Романо, сели бы все как хотят, но увы. Францию, к примеру, он собирался посадить с Англией. Эти двое с детства живут рядом друг с другом, потерпят своего соседа ещё. Немцы же с русскими могли бы устроиться рядом с ними в середине, ведь главный вопрос будет о них, и пусть никто не уйдёт обиженным… подумал он и понял, что Англия с Францией ни за что не согласятся. Лёжа на диване в домашней одежде, Романо поставил ещё две циферки на схеме стола в зале заседаний, когда снова пощекотало знакомое чувство. С каждой минутой оно всё усиливалось, но Романо оставался на месте, даже поняв, что страна, или провинция, или город — направлялась сейчас к нему в гости. Но он не собирался её принимать. Он вообще был занят. Он пытался понять, как сделать так, чтоб европейские придурки разругались в пух и прах где угодно, но не в Италии. Да ещё страдала та часть обязанностей, которые Романо обычно выполнял, это тоже приходилось решать… Он таки не выдержал. Скатившись с дивана, Романо быстрым шагом подошёл к двери в квартиру, снял цепочку, открыл оба замка, дверь — распахнул и принялся ждать. Кто-то поднимался по лестнице. Медленно, как будто считая каждую ступеньку двумя этажами ниже. Романо стал весь ожидание, глаз не сводя с последнего лестничного пролёта, и на этот раз не дёргался, не шумел на весь подъезд. Лучше уж в гробу, чем у всех на языке. Казалось, прошла вечность, прежде чем он увидел на открытой ему части перил руку в сером рукаве. А спустя пару шагов — молодого человека в тонкой серой куртке, хорошо Романо знакомого. Наконец повернувшись к нему лицом, Феличиано улыбнулся и не вполне уверенно помахал рукой, мол, здравствуй. Романо не сразу сообразил, что ответить. Внутри что-то оборвалось. Давно позабытое, слишком сильное, неприятное своей силой чувство. Вернулся. Феличиано пропал без вести на целый месяц, а теперь — был здесь. Романо моргнул пару раз и сглотнул, вдруг похолодев от страха, что эта встреча ему лишь мерещится. Но нет: вот он, его брат, с растрёпанными, видимо, ветром волосами, улыбался той приветливой и светлой улыбкой, какой Романо не видел ещё ни у кого. Никто не смог бы подделать её. Феличиано держался за перила, даже показалось, что опирался на них, одной ногой стоял на ступени повыше, но почему-то не двигался. — Всё хорошо? — уточнил Феличиано. — Поднимайся давай, — ожил Романо и сам кинулся навстречу, даже не заметил, как оказался рядом, взял его за руку и потащил домой. Рука была ледяная, зато — настоящая. Будет очень обидно, если в действительности Романо попросту уснул… Они в тишине возвратились в квартиру, глухо щёлкнули замки, звякнула цепочка. — Ну, я наконец-то дома! — И это потрясающе, чёрт возьми! Придурок, ты куда делся? — оторвавшись от двери, Романо схватил Феличиано за плечи, всмотрелся в его лицо, нахмурился, успев заметить попытку отвести взгляд. — Цел? — Да. Вряд ли Романо дождался бы более привычной болтовни в духе: «О, ты что, не знаешь меня, да я живее всех живых! Хоть сейчас на соревнования!» или «Да всё хорошо будет, поем, отосплюсь и — та-дам! — я вновь на коне!», или… — Ясно. Но это был действительно Феличиано, живой, из плоти и крови. Прижав его к себе, Романо зажмурился. Он и не знал, что так сильно соскучился, было ведь столько дел, отвлекавших от этого чувства. Это бы не сработало, будь он с братом людьми… и всё же, странное дело, какой радостью было ощущать сквозь одежду биение его сердца. Романо вовсе расслабился, когда Феличиано обнял в ответ. — Эй, а как же поворчать на меня эдак с полчаса? Услышав в его словах улыбку, Романо только бросил: — Ох, заткнись. Всё! — Он отстранился. — Время тщательного допроса! Романо очень не понравилось, как Феличиано вздрогнул. — Но сначала ты согреешься, поешь, помоешься, поспишь. Паста должна быть, я вроде её не доел… — вспоминал он, уже направляясь на кухню. — Я бы приготовил побольше, если бы знал, что не пропадёт. Точно! — Что такое? — Я приготовлю ещё! — Пасту! — Да! — Я обожаю тебя, братец! — Пасту ты обожаешь, а не меня. Пока Романо ставил остатки пасты греться, Феличиано умылся, сел за стол и обхватил себя руками, скорее всего, от холода. — Действительно, спасибо большое. Я очень устал… за этот месяц. Романо ничего не ответил, пока не принёс ему плед. Сил не было на это смотреть. В окопах да минированных горах жилось, само собой, тяжелее в разы, но тогда шла война. А что сейчас? Какой-то недо-мир. — Расскажешь, что произошло? Мы тебя, чёрт возьми, обыскались, ещё и погода подсобила, мать-природа, блин. В смысле, это… Необязательно сейчас рассказывать, — поправился Романо и достал из шкафа пакет с лапшой. Паста нужна была быстро. — Но им-то всё равно придётся. Полный отчёт. — Не хочу я им рассказывать. — Не хочешь… — Романо посмотрел на брата в недоумении. — А что тогда? Они же спросят. — Не знаю пока. Придумаю что-нибудь, — передёрнул тот плечами и снова улыбнулся, вроде бы лучисто, но слишком бледно в сравнении с тем, что было. Ничего, успокаивал себя Романо, ему просто надо очухаться. — Дело твоё. Но мне ты точно расскажешь, это даже не обсуждается, ясно? И всё на сегодня, больше я тебя не трогаю до… послезавтра, — определился он со сроком, смутно понимая, что раз Феличиано ведёт себя так, едва ли он последний месяц наслаждался жизнью. Тот только сильнее закутался в плед и выдал необычно для него прохладным тоном: — Понять не могу что именно, но что-то надо кардинально менять. Романо промолчал. Это было очевидно. — Кардинально и как можно скорее. Даже такой чурбан, как он, почувствовал, что ветер переменился. Пока непонятно, в какую сторону, но почему-то на горизонте ему мерещилась буря.