25 марта 1922 г., Рим
Воспоминания Феличиано о древних временах были не цельным, а дырявым полотном, где-то с заплатками, где-то без них, но эти чёрные пятна словно заполнялись, когда он читал книги о Римской империи или приходил на постановки в театре. Реальность угнетала, затягивала в бездну, и хотелось сбежать — хоть куда. Юлий Цезарь — чем не герой! Вряд ли он, конечно, валялся на диване и, в попытках забыться, читал посредственные романы, но Феличиано было плевать. Он не обратил внимания на шаги из кухни и едва не выронил книжку, когда Романо рявкнул: — Север, чёрт побери! Хватит меня игнорировать! — А? — растерянно посмотрел на него Феличиано и улыбнулся совершенно не к месту, полушутя добавил: — А фартук тебе идёт. — Слушай, я всё понимаю, но… Да пошёл ты, — Романо стянул его с себя. — Прошло уже три дня. Мгновенно поняв, к чему тот клонил, Феличиано захлопнул книгу и уже без улыбки обратился к нему: — Зачем тебе это знать? — Эй, спокойнее. Ты обещал, — нахмурился Романо и, скомкав несчастный фартук, уселся прямо на пол. Крыть было нечем. Феличиано, правда, не помнил, что он там обещал, но ссориться не хотелось. Неторопливо сев, лишь бы потянуть время, он плотнее укутался пледом и едва сдержал дрожь от одной только мысли, что придётся всё рассказать. Романо смотрел на него в ожидании. Феличиано отвечал неуверенным взглядом. — Тебе не понравится. — Мне не нравится уже то, что ты был похищен, ясно? Его Величество, кстати, считал, что ты ушёл с этой швалью по своей воле. Он прав? — Нет! — Я тоже так считаю. Тебе надо будет его разубедить. Всех их. — Почему я должен кого-то убеждать и разубеждать? — пробормотал Феличиано и отвёл на миг взгляд. — Что ты хочешь знать? — Всё. — Это слишком расплывчато, — возразил он, стараясь не вспоминать ни комнатушку с драными стенами, ни холод, ни мольбы о пощаде, ни собственную слабость и подлость, ни крики, хрипы, дерьмо и вонь. — Мне было… Я не хочу об этом говорить. И писать об этом я тоже не буду, — сразу добавил он, как только Романо открыл рот. Воцарилась тишина. Но лучше уж она, чем унизительная, гадкая правда или чуть более красивая ложь. Что если Романо угодит в ту же ловушку? Что если он перенесёт то же самое? Что если он на собственной шкуре ощутит всю цену слабости? Надо было сделать в первую очередь так, чтобы ни закон, ни сами люди не допускали подобного, и если тут нужен железный кулак, то важно ли, кому он принадлежит? — Ты мне доверяешь, Феличиано? — Это не вопрос доверия, — вскинувшись, сбивчиво ответил он, и на щёки брызнула краска стыда. Он и себе не рассказал бы об этом, если бы только мог. — Просто поверь. Тебе достаточно знать, что это было ужасно. С остальным я разберусь сам… — Вот всегда ты так! — вдруг взорвался Романо и поднялся на ноги, вмиг оказавшись выше. — Что? О чём ты?.. — Ни о чём, — он направился обратно на кухню, расправляя фартук в руках. Что на этот раз было не так? Поборов желание закатить глаза, Феличиано вцепился в плед, стащил себя с дивана и просеменил за братом к плите. — Ты постоянно что-то скрываешь! — развернулся тот. — Знаешь, как сложно общаться, прикидываясь тобой, чёрт возьми?! Мне кажется, все уже поняли, что случилась какая-то хрень, хотя о чём я? Никто и не верил, что у нас дома всё хорошо! Феличиано поспешил его перебить: — Но теперь я здесь, я позабочусь о конференции и остальном, разве нет? Ты проделал огромную работу, ты действительно молодец, я думал, ты будешь рад вернуться к своим делам. Правда, оценить плоды этой работы ещё толком не довелось. Наверное, дела шли нормально, раз уж сверху никто не ворчал — они только и могли, что ворчать да просиживать штаны там, наверху. Почему Романо так побледнел? — Напомни мне, пожалуйста, — со злостью выдал тот, сверкая глазами и белея лицом, — мы одна страна или нет? Я тебе провинция, что ли? — Да что с тобой?! Нет, ты не провинция и уж тем более не моя. — Значит, ты ещё помнишь, что я твой старший брат? Любой бы узнал эту песенку из тысячи. Однако что тут можно было ответить? Феличиано выбрал молчание. Романо сейчас напоминал разбуженный вулкан, внутри у него всё кипело, с минуты на минуту — взорвётся. Он всегда был вспыльчивым, но на сей раз разорался почти без повода. Феличиано тоже надоело так жить, но он держал себя в руках и на других не срывался. Романо отвернулся к кастрюлям и проверил их содержимое. — Короче говоря, руководить конференцией на уровне стран буду я. Феличиано удивлённо на него посмотрел. Романо — возглавит конференцию? — Погоди, это моя работа… — Отдыхай, тебе говорят. Ты только воротился от этих упырей, думаешь, ты в состоянии заниматься политикой? Тон у Романо был очень спокойный. Как будто другой человек говорил. Мгновение назад он цедил злые слова, а теперь пялился в кастрюльки и вёл себя, как Англия. Настоящий Англия, впрочем, шею свернул бы за такое сравнение. — Если не хочешь рассказывать, что с тобой произошло, то не стоит, действительно. Я запомню, что для тебя это было ужасно. Но конференцию, — посмотрел Романо на брата, — проведу я.10 апреля 1922 г., Генуя
Не то чтобы они все были рады друг другу, но некоторые уже заключили новые торговые сделки. Небольшие, согласованные заранее с департаментами правительств. Конференция в Генуе — экономическая, верно? Иван хмыкнул, пробираясь к нужному залу через толпу беспокойных дельцов — не стран, просто людей; где-то впереди в очередной раз обернулся в его сторону Романо Варгас. Мимо, гордо вздёрнув подбородок, в сопровождении своих доминионов прошагал сэр Артур Кёркланд, упражняясь в сарказме в диалоге с Франциском. Франция покачивал головой и насмешничал в ответ. Заклятые друзья, что тут сказать. Чем ближе к залу, тем больше становилось стран. Север Италии стоял у дверей и вежливо приветствовал каждого, но Иван даже издали заметил, как тот на миг перестал улыбаться. Причина в лице Австрии вошла в зал. Так и хотелось дать ему под дых. Предполагалось, что эта конференция — исключительно мирная. «Только спокойствие», — напомнил себе Россия. Война с немчурой и австрияками не прошла для него без последствий. Мысли о них отступили, когда с Англией и Францией поравнялся Германия, и вид на них внезапно загородил Польша, гордый своим появлением на международной арене. Россия стиснул зубы, не размыкая губ. Впрочем, вряд ли его злость сравнилась бы с тем, что чувствовал к Германии Франция. Не пришлось чересчур напрягаться, чтобы представить в его глазах стальной блеск гильотин. Интересно, как итальянцы поведут конференцию? Южная Италия ещё размышлял, а Север уже торопился встать между французом и немцем, как можно дружелюбнее улыбнуться и увлечь их к залу. Иван ускорил шаг, чтобы немного послушать. — …давно не виделись, надеюсь, вы добрались хорошо? — забалтывал Север конфликтующие стороны. — Мы впервые за долгое время соберёмся все вместе на мирной конференции, а потом прогуляемся по Генуе, одной из моих жемчужин! Вообще я хотел устроить вечеринку в любимом генуэзском баре, но правительство выбрало вариант поскучнее, правда, уже когда всё закончится. — Судя по голосу, он сделал приунывший вид, но спустя мгновенье расцвёл: — Зато это будет на корабле! — Интересно, — вежливо оценил Франциск, теперь демонстративно игнорируя Людвига. — Не ожидал так скоро узнать часть программы, назначенной на конец конференции практически через месяц. — На самом деле это та часть, которую я жду больше всего, — благодушно поделился с ним Феличиано и повернулся к Людвигу. Болтать ни о чём итальянец был мастер. Такой живой, полный энтузиазма, постоянно жестикулировал. Хороший лицемер? Он уделил внимание и Германии, и Франции, любезно поздоровался с Англией, когда пересёкся с тем взглядами, и у входа в зал сказал каждому, где отведённые им места. Россия подошёл к нему почти в одно время с Польшей, чувствуя, что привлёк внимание всех. Германия, главный изгой этого года, тоже ненадолго оглянулся на них. Россия помнил, какие у того были глаза на недавней встрече в Берлине. Но Франции сейчас было море по колено. «Месть — неважный друг, Франциск», — подумал Россия, найдя взглядом Австрию.3 апреля 1922 г., Берлин
Нелепо было стоять каменными столбами, пока советская и веймарская делегации, одетые совершенно обыкновенно, как простые граждане, жали друг другу руки. Россия улыбнулся Германии, которого видел последний раз в 1918-м в Брест-Литовском. Оглушительно засвистел паровоз на другой линии, потихоньку, набирая ход, зашумели колёса, запыхтел, трогаясь, поезд. Германия, непривычно растрёпанный, нахмурился и перевёл взгляд на отходивший состав, лишь бы не смотреть на Россию — на РСФСР. Смешно. Уж не в Берлине ли обосновалась часть бежавших русских… Мысль о них отозвалась глухой тоской в груди. Россия не позволил себе ни вздохнуть, ни опустить взгляд, ни даже перестать улыбаться. — Иван Александрович, — обратился к Ивану Брагинскому один из немцев, чьё имя Ваня прослушал, и коротко ему кивнул. Ваня кивнул в ответ. Приветствие такое. В закрытом мире международной дипломатии давным-давно стало принято не прикасаться к чужой стране, даже если это рукопожатие. Страны имели на это право, а люди, связанные с политикой, — отнюдь. Границы должны быть неприкосновенны. Охрана, тоже одетая так, чтобы не привлекать внимания, провела советских гостей к автомобилям, и всё время пути до отеля Иван молчал, как и Людвиг. Было очевидно, что их намеренно посадили в одну машину. Так же намеренно с ними сел партийный переводчик, а немецкий водитель наверняка хоть что-то смыслил в русском. Казалось нелепым сидеть рядом с Людвигом и пялиться с ним в противоположные окна, как будто им нечего обсудить. Господин Чичерин уже заметил, что Иван с ним не поздоровался. Зато Иван заметил, как время от времени немцы, естественно, знавшие, кто Людвиг такой, бросали на него взгляды: чуть растерянные, любопытные, не без толики страха. Точно так же посматривало на Россию его новое правительство. Многоголосые, многорукие, бессмертные, раскинувшиеся на самом деле далеко за пределами одного-единственного тела, в каком-то смысле чудовищные, они пугали тех, кто с ними только познакомился. Даже страшных людей — пугали. С мыслями не по делу, уставший, Россия вместе с Германией поднялся к нужному номеру. — Я приду вечером, — пообещал Людвиг и, убедившись, что Ивану больше ничего не нужно, ушёл. Ни единым движением не выдал, насколько ослабел. Россия уважительно хмыкнул, закрывая дверь. Почему с Германией не было Пруссии? В Бресте они были вместе, на Парижской мирной конференции, насколько было известно, тоже, да и раньше предпочитали переносить важные моменты вдвоём. Россия и не рассчитывал застать Германию одного. Или так братья-немцы проявляли презрение к новой советской республике? Не слишком ли нагло, в их-то положении? Нахмурившись, Иван передёрнул плечами от одного лишь воспоминания, с каким торжеством смотрел на него Пруссия в 1918-м. — Ну, ещё не вечер, — прошептал он, снимая пальто. В номер вежливо постучали. — Товарищ Брагинский, разрешите побеспокоить, — раздался знакомый голос. Георгий Васильевич Чичерин. — Да, заходите. России он нравился, может, гораздо больше остальных партийцев потому, что сочетал в себе два конфликтующих начала. В какой-то мере. Приветливо улыбнувшись ему, Иван повесил пальто на крючок у двери. Они оба понимали, что времени на отдых у них было не то чтобы много. — Хотите поговорить о Германии? — Для уточнения, прошу меня простить: вы сейчас имеете в виду саму страну или, кхм, — сцепив руки в замок за спиной, Георгий Васильевич спросил: — герра Байльшмидта? — Смотря что именно вам интереснее. Давайте присядем, — Иван пригласил его за стол, крепкий, дубовый, у окна, но Чичерин предпочёл отказаться: — О, что вы, я ненадолго. Хотел лишь обсудить пару нюансов. Он поглядывал на Россию с лукавым любопытством. Преданный слуга революции. Горечь жгла на языке. — Я хочу прояснить сразу, товарищ Чичерин, я никак не влияю на народ… Я просто есть. — Это дело, конечно, понятное, — с охотой кивнул тот. — Сейчас нас больше заботит вопрос сотрудничества с Веймарской республикой как одного из наиболее вероятных кандидатов… Сами понимаете. — Понимаю. — Расскажите, пожалуйста… — Чичерин располагающе развернул к Ивану ладонь: — Это первый раз со времён Бреста, когда вы покажетесь на международной арене. Ваше существование — строжайшая государственная тайна, уж как давно я в нашей политике, а о вас узнал лишь недавно. — Так везде, — неуловимо усмехнулся Иван, — по крайней мере в Европе решили скрывать наше существование со времён инквизиции. Испания точно попадал на костёр. Антонио Фернандес, — уточнил он, уловив в лице Чичерина непонимание: должно быть, тот никогда не слышал «Испания» с глаголом мужского рода. Трудно было понять, ещё труднее — объяснить, почему одну страну воплощал мужчина, а другую — женщина. Сильной и опасной могла стать любая. Уж России ли об этом не знать. Горькая история войн — и чем дальше, тем страшнее — была тому подтверждением. Россия едва сдержал дрожь и отвернулся к окну, за которым раскинулась широкая светлая улица — хоть так отогнать призраков прошлого. На фронт его отправили почти сразу, он ведь бессмертная тварь. Великая война истощила его, а гражданская братоубийственная — перемолола кости. — Скорее всего, — заговорил Россия, — другие прибудут под видом секретарей, водителей, рядовых членов делегации… Под видом кого-то, кто не бросается в глаза. Как я у нас. Живот свело от воспоминаний. Ни смертных, ни бессмертных власть имущим не жаль. Теперь всё должно было стать по-другому. Власть — народу! — Насколько я понял, такие, как вы, появляетесь на подобных собраниях в исключительные исторические моменты? Предстояло ещё много работы. Верхушки остальных государств невзлюбили Россию — обновлённого, незнакомого, опасного соседа. В каждой из стран зрело зерно гнева и день за днём пускало корни всё глубже. Шатало всех. Шатало всё. Целый ком проблем. — Нет. — Россия повернулся к Георгию Васильевичу. — В исключительные политические моменты, а уж какие из них станут историческими, так сразу не разобраться. Когда мы присутствуем на переговорах, это придаёт веса. Серьёзность намерений, обещание дружбы, важность проблем на повестке дня… У нас сейчас, я полагаю, последнее. У него уже заранее болела голова, потому что сомнений практически не было: когда один вопрос обсуждает слишком много народу, это — птичий базар во главе с самыми большими и шумными. Они позвали даже Японию. Слов нет! Азиата — на конференцию, посвящённую европейским делам! Америка же то ли насмешливо, то ли обиженно послал им телеграмму, кратко: «Ах, ну да, конечно, ведь Европа — пуп земли!» — и отказался участвовать. Сквозь лёгкую взвесь мыслей пробился голос Чичерина: — …задача договориться с Веймарской Германией. Герр Байльшмидт просил передать, что зайдёт за вами вечером, вероятно, показать Берлин, — улыбнулся он и продолжил уже более серьёзным тоном: — Что касается самой конференции, инструкции вам прекрасно известны. Честно сказать, я против идеи обнуления царских долгов… — У меня нет мнения по этому вопросу, — перебил его Иван, тоже улыбаясь. — Но я помню приказ. Он знал, что Георгий Васильевич собирался сказать. — Что ж, все мы должны выполнять свой долг, — беззлобно развёл тот руками. Вдобавок он чувствовал, нутром чувствовал здесь, в Берлине, русских людей. — В том числе и отдыхать. На самом деле он дождаться не мог, когда появится Людвиг. — Согласен, — кивнул он и вежливо поблагодарил, ощутив, куда потекла беседа: — Спасибо, что зашли, Георгий Васильич. Вы напомнили мне о нескольких важных вещах, — и улыбнулся чуть шире. Эти слова не были пустой лестью. Иван сердечно пожал Чичерину руку, когда тот покидал его номер. — Проявим дружбу, товарищ Брагинский, — наказал ему тот в ненавязчивой манере талантливого дипломата, — и другие, будем надеяться, к нам потянутся. — Несомненно. Дверь с лёгким стуком закрылась, и щёлкнул замок. Тяжело вздохнув, Иван прижался лбом к прохладной деревянной поверхности. Раздвоённость сознания, разорванность чувств, мешанина мыслей разного толка не давали спокойно спать по ночам, теперь же и этот вопрос долгов встал поперёк горла. Родился новый мир. Как ни крути, а назад не повернёшь. Умыться бы… Смыть с себя всё. Вода бы забрала часть усталости. Утешало одно: что Англия, Франция и остальные так прицепились к России, потому что сами погрязли в долгах. Как настоять на своём и ни с кем не поссориться, вот в чём вопрос… Германия постучал в номер России настолько пунктуально, как будто заранее явился в отель и всего лишь подстерёг нужный момент. Россия же едва успел подготовиться. — Здравствуй, Людвиг, — поздоровался он, впуская Германию внутрь. Тот ответил дежурной улыбкой — всё ещё хотелось пересчитать ему зубы, впрочем, уже не так сильно — и справился о его самочувствии, дождался в той же мере любезного ответа и передал билеты в Государственную оперу на Унтер-ден-Линден. Дипломатические танцы обязывали. Одет Людвиг был так же с иголочки, как и сам Иван, хотя они оба знали, как всё обстояло на деле. Пальто сделало из них двух неприметных граждан. По дороге в вестибюль Людвиг пояснил, что никого из делегатов с ними не будет, и у Ивана мелькнула дерзкая мысль ослушаться партии и чем пойти в театр, лучше погулять по Берлину. Как давно он здесь не был? Чем жил сейчас Германия? Куда сгинул, в конце концов, Пруссия? — Тебя ведь больше волнуют вопросы, связанные с нами на конференции, верно, РСФСР? — с каменным лицом спросил Людвиг, когда они покончили с темой нынешнего репертуара. — Ты весьма проницателен. Кстати, ещё меня волнует вопрос, куда запропастился твой великолепный братец. Не сочти за грубость, просто мы с ним знакомы гораздо дольше, чем с тобой. Германия остановился. Россия, всё так же улыбаясь, тоже. — Он решил, я справлюсь сам. — С переговорами с Советским Союзом? — Россия многозначительно посмотрел на него. Какая самонадеянность. Весьма в духе Гилберта. Только интуиция, да и рассудок трубили, что Пруссия нынче чувствовал себя не таким уж великим. — С ними и с конференцией в Генуе, — лаконично ответил Людвиг. Россия с замаскированной издёвкой напомнил бы, что на последней их встрече, в 1918-м, Пруссия не так уж доверял младшему брату, но, к сожалению, СССР нуждался в союзнике. Как и Веймарская республика. Людвиг вёл себя спокойно и вежливо, но Иван слишком давно жил на свете, чтобы не заметить в глазах того нечто, от чего по спине прошёл холодок. Очень свежа была память о том, каким Людвиг мог быть. Но выбора у них практически не было: политическая изоляция — мерзкая штука. Формально страны созывались обсудить проблемы Европы, однако на деле всё будет вертеться вокруг Германии и СССР, только дурак это не понимал. Политики — вершители государственных судеб — заседали в другой части дворца. Каждое государство получило инструкции: что говорить надо, что — можно, что — нельзя ни в коем случае. Романо Варгас проверил, не осталось ли кого-то снаружи, и наконец затворил двери. Конференция началась.***
Всего тридцать шесть стран, включая те, что выступали как единое целое наподобие Северной и Южной Италии, а также доминионы Британии. Длинный, изогнутый дугой стол, заставленный документами в папках, ручками, бутылочками с водой и стаканами, казался бесконечным, а место России оказалось у левого края. У Германии, кстати, — напротив, у правого, ещё дальше от центра, где восседали Англия, Франция, ну, и итальянцы: надо же было бросить им кость. Напольные часы у стены близ дверей показывали десять часов пять минут, когда Южная Италия встал рядом с Севером, но, к всеобщему удивлению, не сел, а заговорил: — Итак! Мы, Италия, от имени Его Величества короля Витторио Эммануэле III приветствуем всех собравшихся сегодня в этом зале на первом пленарном заседании Международной Экономической Конференции в Генуе… В действительности Россия никогда не обращал на южанина так уж много внимания. Раньше он его не замечал, но теперь было сложно отвязаться от мысли, а справедливо ли это было. Почему все лавры доставались наиболее развитой части Италии, то есть Феличиано? Похоже, итальянцы об этом задумались. Какую сторону, однако, они займут здесь? Россия сомневался, что получит поддержку. Пока Романо открывал конференцию, он тихонько оглядел остальных. Ни у кого из собравшихся здесь не было цветущего, здорового вида, но каждый прятал это в меру возможностей. Англия схватился за ручку, пытаясь скрыть дрожь пальцев. Франция не стеснялся выпивать стакан за стаканом воды. Австрия благородной бледностью вовсе напоминал привидение, в то время как Венгрия, теперь независимая, безучастно смотрела перед собой. Прочие были не сильно краше, Пруссия вообще не явился. Что тут сказать? Великая война катком проехалась по Европе. И мало кто из её государств благосклонно смотрел на Советский Союз. По крайней мере официально… — …мы бесконечно рады, что конференция, успех которой зависит от воли всех собравшихся здесь наций, проходит в одном из наиболее славных итальянских городов. Я прочту вам телеграмму от короля… Так, где она, чёрт побери… — Держи, — Север быстро отыскал её среди бумаг Юга. — Спасибо, — покосился тот на него, но помощь принял. Пустое, хотя и красивое, полное благих пожеланий Европе послание итальянского короля не слишком впечатлило Россию, да и не его одного. Предстояло ещё много работы. Настоящей борьбы. Терпения, только бы хватило терпения. Настал час избрать председателя собрания, и Англия, сжав ручку в пальцах так, что было удивительно, как та не треснула, с вежливой улыбкой обратился к итальянцам: — Прежде всего я бы хотел выразить мою сердечную благодарность Италии за тёплый приём, нам любезно оказанный. Я чрезвычайно горд, что удостоен чести пользоваться гостеприимством великой нации, которой столь многим обязана европейская цивилизация. Россия не удержался от ядовитой мыслишки, каким ядрёным мог быть английский мат, если Англию разозлить дома, на его территории. Он понимал, бывало, немного, но прекрасно улавливал эмоциональный посыл. На три буквы. Как жаль, что приходилось сейчас лицемерить, сдерживать себя, искать компромиссы… В России всё ещё кипела война. Он ещё не успокоился. А европейские государства и Япония, связанный с ними экономически, собрались здесь… …раздавить Советский Союз и Веймарскую республику… …укрепить мир и решить хотя бы часть проблем, конечно. Англия вспомнил, что итальянцы первые приняли наследие Рима, культурно вскормившего немало стран. Проголосует он за Италию. Но за какую её половину? — И здесь, господа, если позволите, я хотел бы признаться, что несколько удивлён. — Англия перевёл взгляд с Южной Италии на Северную. Феличиано не изменился в лице, а Романо чуть помрачнел. — Традиционно за государство Италия выступал Север… — Понимаю ваше удивление. Однако это мирная экономическая конференция, организованная по принципу равноправия всех стран, разве нет? Поэтому мы решили, что право представлять наш общий дом есть не только у меня. Я считаю, это справедливо, — легко выкрутился Север Италии, и Россия его поддержал: — Действительно. — Так важно, кто из нас выступает за наш дом? — нахмурился тем временем Юг. — Мы представляем одно государство, и какими бы ни были решения, принятые на этой конференции, тащить их ношу мы будем одинаково. Кажется, младший брат пнул его под столом. Началось. Россия, продолжая улыбаться, украдкой взглянул на Германию. За весь день они не обменялись и словом, чтобы не дать другим повода в чём-либо их заподозрить. Однако Россия видел, как к его делегатам относились делегаты других стран, видел их взгляды, слышал их речи. Никто не хотел видеть СССР даже в отдельности от Германии. Потому что, Россия знал, рабочие взбунтовались по всей Европе, а не лишь у него. Англия молчал слишком долго для вожака Британской империи, и на миг у него стало лицо, будто он хотел согласиться, но сверху получил совсем другие приказы. — Однако председателем может быть только один из вас. — Согласен, — присоединился к нему Франция и с мягкой улыбкой посмотрел на Южную Италию: — Ты не худший вариант, Романо, никто с этим не спорит. Тем не менее, эта конференция очень важна, и было бы лучше, мне кажется… Братья-итальянцы переглянулись. Романо недовольно поджал губы, что-то прорычал на итальянском, стиснул кулак так, что смял документы, и в конце концов уселся за стол, закатив глаза. Что и следовало ожидать. Феличиано ещё раз поздоровался с залом, поблагодарил Англию и Францию за выбор, очень тактично не обозначив, что никто, кроме них, и не голосовал. А потом завёл речь про войну — первую настолько масштабную и разрушительную, искалечившую столько народов разом, что последствия чувствовались даже сейчас, спустя четыре года после неё. Россия старался не обращать внимания на холодок по спине, на зародившуюся глубоко внутри дрожь, на ноющую боль в руках и ногах — и слушал, пытаясь понять, в каком слове притаилось копьё против новорождённого СССР, хоть это и был всего лишь Италия. Италия говорил о вещах, которые ни для кого здесь не были лишь пустыми словами. Страдания и нищета. Болезни, лишения, голод. Испанка до сих пор гуляла по миру, благо собирала не такой урожай, как в 1918-м. — В общем, я ещё раз хочу сказать, — заканчивал Италия уже дружелюбнее, — давайте спокойно поговорим и найдём выгодное всем нам решение наших общих проблем. Наши государи договорились ещё в Каннах… Теперь же, убедившись, что все мы помним главные принципы конференции в Генуе, я предоставляю слово Британской империи, — не дав никому открыть рот, объявил он. Ручка в пальцах Англии дёрнулась, оставив дугу на документе с докладом. России сообщили, как британская монархия, полюбовавшись на Континент, дала все права своим рабочим, чтобы избежать революции. Но «красные элементы» Британии оттого не исчезли. Политика политикой, власть властью, а душою страны был народ. — Благодарю, — любезно улыбнувшись, Англия вынужденно оставил ручку в покое, ведь теперь на него все смотрели. — Мы не так часто собираемся вместе в таком, я сказал бы, большом количестве, но повод к тому достойный. Перво-наперво я хотел бы подчеркнуть ещё раз, что все мы участвуем в этом собрании на началах абсолютного равенства… в том лишь случае, однако, если принимаем равные условия, — сверкнул он глазами, взглянув на Россию, и Россия ответил непроницаемой маской. — Во-первых, если та или иная страна берёт на себя обязательства, имеющие силу контракта, по отношению к другой стране из-за ценностей, что от неё получила, то этот контракт нерасторжим, несмотря даже на смену правительства. Во-вторых… Вот и первый удар — пусть пока лишь иголкой. — …ни одна страна не вправе вести борьбу против политического строя другой. Все мы не вчера родились и можем решить этот вопрос каждый для себя сам. В-третьих, тем более ни одна страна не имеет права нападать на территорию другой, иначе, я полагаю, теряется самый смысл этой конференции. Россия поджал губы, слушая Англию, который, нахмурившись, теперь вёл речь о страданиях нынешних — и в голосе его нет-нет, а мелькала горечь. Никто из собравшихся здесь ничего не знал наверняка, только притворялся, злобно ощерившись, уверенным в себе государством. Пока шли всего лишь приветствия — вдохновенные заверения в мирных намерениях. Но что будет дальше? Вот Франция метнул на Россию мимолётный взгляд. Вот Германия повернулся так, чтобы почти прямо смотреть на Россию. Вот Италии, склонившись друг к другу, обменялись парочкой фраз и повернулись к нему, затем к Англии. — …мы должны наконец прийти к настоящему прочному миру, — тем временем закончил Англия своё первое выступление. Феличиано коротко кивнул ему, и эстафету принял Франция. От него, говорил он, на этой конференции не прозвучит ни единого слова ненависти. После выступили Япония, удручённый закрытием российского рынка, и Бельгия. Только затем слово наконец-то получил и Германия, бледный, серьёзный, напряжённый как конь, долгий путь преодолевший карьером. Каково выступать на таком важном собрании без привычной помощи Пруссии? Не без скрытого злорадства, Россия улыбнулся и посмотрел на Австрию. Немцы заварили эту кашу… Хотелось бы сказать, что немцам и расхлёбывать, но все здесь так или иначе понимали, насколько это осуществимо. Месть — неважный друг, правильно? — …проблемы экономики требуют рассмотрения с чисто экономической точки зрения и должны быть отделены от политических разногласий… Германия, несмотря на молодость, прекрасно понимал, как всё делается в действительности. — С точки зрения экономики все народы, все страны мира составляют единое целое. Он обвёл зал взглядом, ищущим, алчущим поддержки. Россия знал, что он её не нашёл. Все боялись — и ненавидели. Он, Иван Брагинский, и сам полагал, что вина за начало Великой войны лежит на немцах — пруссаках… или пруссах?.. австрияках… австрийцах, конечно… Россия прикрыл глаза, пытаясь унять вновь вскипевшую ненависть. Что было, то прошло. Сейчас было плохо всем, в том числе недавним врагам. Германия знал, что являло собой это международное собрание на деле. Германия справедливо боялся. Германия напоминал о принципе, якобы положенном в основу международных отношений сейчас, — равных прав всех стран мира… Бред. — Именно этим руководствовался я, Германия, как страна, отправляясь на эту конференцию, несмотря на разруху и политический хаос, сопутствующие моей жизни сейчас. — Германия сказал это невозмутимо. Россия оценил. — Мне и моему правительству было непросто покинуть дом в столь тяжёлый период и нести ответственность за внутренние дела, находясь за границей… — Ох, Германия, давай начистоту, — внезапно перебил его Франция. Зал окутала стальная тишина. Ненадолго. Россия открыл глаза. — Я понимаю, как и все здесь, что тебе тяжело после войны, — продолжил Франция с лёгкой улыбкой и, отставив стакан с водой, облокотился о стол, сцепил пальцы в замок, чуть наклонил голову. — Нам тоже очень непросто, только разве ж в этом наша вина? — Франция, — покосился на него Англия, но тот сделал вид, что не заметил. Итальянцы неуютно поёрзали на месте. — Мы все покинули родные дома и оставили дела внутренние, чтобы заняться внешними, исключая, разумеется, государство-хозяина, Италию. — Пальцы Франциска сцепились сильнее; Россия без труда определил, сколько из них было сломано совсем недавно. — Ни для кого не секрет, как тесно связаны эти вопросы — и как тесно мы, — пауза, — связаны друг с другом. Франция готов был говорить и говорить, уводя внимание зала от Германии, но Германия, побледнев ещё сильнее, хотя, казалось бы, куда уже, прервал его: — Прошу заметить, что я с тобой полностью согласен, Франция. Стабильность — сейчас мечта всех из нас, не только моя. Если ты считаешь, что я неправ, то ты должен привести аргументы, — слишком дерзко, пожалуй, вздёрнул он подбородок. Франция недобро сощурился. Вмешаться или нет? Россия пока не решил. Германия так и не ответил, будет ли он дружить с Советами, хотя, видимо, всё к этому шло. — Мы готовы в полном смысле слова сотрудничать в решении задач конференции в надежде, что другие державы в том же духе будут сотрудничать с нами, — настаивал Германия. — Разумеется, так и будет, — поспешил заверить его Северная Италия. — Я ещё раз напоминаю: мы пришли сюда не обижать друг друга, верно? — Именно так, — согласился Франция и долил себе в стакан ещё немного воды. — Германия, прошу, продолжай. У Людвига, должно быть, зубы свело от злости. Иногда мир напоминал России огромную коммуналку, и жила в ней невероятно большая семья, каждый член которой давным-давно устал от остальных. Бесконечные сети обид опутали их надёжнее некуда, и несчастья последних лет подливали горючее в этот огонь. Сомнения, как паразиты, грызли изнутри и разъедали волю, порождали злость: хотя Иван гордо звал себя РСФСР, он не знал, что ждёт его впереди, лишь убеждал себя держаться. Главное — держаться. Его будут давить точно так же, как сейчас Германию. Насколько добровольно они это делали? Насколько согласны были с приказами, которые получили? Россия противостоял всему миру — и в то же время нет. Больше никто не мешал Людвигу закончить речь — долгую, нудную, полуторачасовую, — лишь пару раз он сам запнулся да Феличиано спросил, сколько осталось у него до конца. Иван, подуставший от избытка немецкого, мгновенно напрягся, когда Людвиг поблагодарил зал за внимание и сел на место. Феличиано передал слово РСФСР. Множество взглядов устремились на него — внимательных, прохладных, дерзких, колючих, осторожных, заинтересованных… — Приветствую всех собравшихся, господа, — встал и улыбнулся Иван, оглядев зал. — Перво-наперво я хотел бы сказать, что явился сюда в интересах мира в Европе, как и те, кто выступал до меня. Оставаясь на принципах коммунизма, я признаю, что в это непростое время для всеобщего нашего восстановления необходимо сотрудничество между старой и зарождающейся новой системами… Как и было сказано Англией, мы находимся здесь на началах равенства. Индия подле Британской империи ответил вышколенной непонятной улыбкой. Момент был очень ответственный. Россия обозначил отдельно все юридические основы, служившие ему щитом и мечом — перед ликом капитализма, как сказала бы партия, а как сказал бы он сам — перед старыми злыми империями, которым приказали втоптать его в грязь.12 апреля 1922 г., Генуя
— Ну и как тебе это нравится? — негромко полюбопытствовал Иван, засунув руки в карманы пальто. Весна в Италии была гораздо теплее русской, так что прятал он их не от холода. Затаившись в сумеречных тенях красивого сада неподалёку от временных своих апартаментов, Россия с Германией встретились. Ненадолго, тайком от остальных, но и так, чтобы не уходить далеко от советских и немецких людей. Без них рядом поедом ело страшное одиночество. Людвиг метнул на Ивана холодный, но вовсе не спокойный взгляд. А ведь и его народ увлекался коммунистическими идеями. Везде, по всему миру, было полным-полно угнетённых, жаждущих справедливости, уставших от системы людей… Россия чуть поджал губы. Разумом он всё понимал, но, как и прежде, перебарывал себя, переходя на новые рельсы. На этой конференции от них было не отойти и на шаг. — Понятно, — кивнул он, истолковав молчаливый ответ Людвига по-своему. — Пожалуй, согласен. Так ты уже решил, что будешь делать дальше? Никто в Генуе не собирался обсуждать Версальский мир, кроме пунктов о репарациях, которые немцы были обязаны выплатить. Когда Франция доходчиво объяснял это Германии, на последнего было жалко смотреть. Не то чтобы Россия забыл все беды, принесённые немцами на его земли… но он помнил глаза Людвига в Берлине — глаза загнанного в угол. Может, России лишь показалось, но в последние годы сбывались в основном худшие его ожидания. — Я пока ничего не решил, — с тяжёлым вздохом наконец сказал Людвиг. — Тебе стоит всего лишь перейти дорогу. Итальянцы так удобно разместили нас друг напротив друга… Мы единственные парии на этом собрании. — Ничего не могу обещать. Только, — Германия повернулся к России всем телом, — говорю за себя, что несмотря на войну, нас разделившую, сейчас ты лучший союзник из всех. — Я умею быть верным другом. — Не обеляй себя. У тебя это выходит не так хорошо, как у Англии с Францией. — Кстати, ты не заметил? — улыбнулся Иван. В груди у него шевельнулась больная, злая радость. — Как Англия, Франция и остальные смотрят иногда на меня. — Заметил. Вновь тонкой каменной стеной между ними встало молчание. — Что ж, — сломал её Иван, — раз у тебя нет чёткого ответа, до встречи завтра. Людвиг кивнул и первым направился прочь. Иногда он посматривал на Ивана так же, как Артур с Франциском: каково быть под властью большевиков?.. каково, РСФСР? Ходили слухи вперемешку с правдой, что для проведения европейской конференции рассматривали Лондон с Парижем. Однако стоило верхам этих стран вспомнить своих безработных и в целом бунтующий люд — и они передумали. Привезти в такие столицы представителей первого в мире рабоче-крестьянского государства? Это взорвало бы и Англию, и Францию. Вот только давили Советы и Германию они первоклассно, ничего не стесняясь. Англия был осторожнее Франции, но это несильно меняло суть дела. Они сами толкали Германию к союзу с Россией.13 апреля 1922 г., Генуя
Отдыхая после встречи с Европой, Иван сидел на скамье у дворца, попивал содовую и листал записную книжку, замызганную от частого пользования. Тут и там буквы были зачёркнуты: приходилось себя переучивать на новую грамоту, — но к последним страницам дело шло лучше. Чисто для себя или чтобы затем поделиться впечатлениями с Наташей и Олей, Иван вёл записи. Короткие, бестактные и несдержанные. Это был бы отличный компромат на него. Молчал он только о партии и остальных своих политических группах. Чревато, знаете ли. Он перевёл взгляд со страницы на парадные двери дворца Сан-Джорджо, как только заслышал английскую речь. Судя по обрывкам, до него долетавшим, Англия говорил с Канадой об Америке — самом непокорном, самом сильном и самом любимом из своих младших братьев. Иван негромко фыркнул и спрятал книжку в карман пальто. — …но он не объяснил мне, почему не приехал и даже с тобой ничего не прислал, — хмурился Англия, проходя мимо и словно бы не замечая Россию. С как можно более дружелюбной улыбкой Иван поднялся и подошёл к нему так, чтобы преградить путь. — Привет. — Россия?.. — пробормотал Канада и в сомнении посмотрел на Англию, как будто спрашивая разрешения. Тот с невозмутимым видом поприветствовал Россию кивком, чуть приподняв шляпу, и терпеливо обошёл. Вежливый хам. Канада поспешил за ним. — А… Артур, ты уверен… — Тебе запретили со мной разговаривать, я угадал? — достаточно громко, чтобы Англия услышал и точно отреагировал, заявил Россия и повернулся к нему. — Не ты ли всегда так гордишься своими свободами? Нет на свете англичанина, который бы ими не хвастался. Сначала Англия замедлил шаг, а Канада замолк, стараясь слиться с пейзажем. Затем Англия остановился. Неужели его оказалось легко взять на слабо? Встав к России полубоком, он спокойно ответил: — Прошу прощения, но если вам не по душе дипломатический бойкот, то я бы посоветовал посмотреть в зеркало. Когда я захочу с вами поговорить, я приду сам. Это моя свобода, — улыбнулся он и кивком попрощался: — Сэр. Россия промолчал и, убедившись, что Англия не видит, закатил глаза. Вернувшись на скамью, он достал записную книжку, раскрыл на последней из исписанных страниц и черкнул карандашом: «Когда Англия захочет со мной поговорить…» — обведя слово «когда». Может, проклятый британец и не имел в виду ничего из того, о чём Иван подумал, но, с другой стороны, кто знает? На этой конференции было много пустых слов, но некоторые — имели силу. Сделав пару глотков потеплевшей содовой, Иван вернул записную книжку в карман и направился в ближайшее кафе. Свобода передвижения у него была ограниченная, но кое-что он себе позволял, тем более его долг — наладить диалог с другими державами. Когда он приближался к кафе, он заметил внутри сразу две страны, услышал и голоса: — Право слово, Феличиано, ты меня расстраиваешь. Хотя я сам согласился пойти на Paris the Beautiful, люди Альфреда меня любят, но это слишком… — Ты так не реагировал, когда мы обсуждали тебя в прошлый раз, — растерянно откликнулся Феличиано. — Так то ж конференция, а это — жизнь! Кинофильм — о довоенном Париже! Я не могу смотреть на него так спокойно… Улыбнувшись — приветливее, приветливее, — Иван шагнул в кафе. Звякнул колокольчик. Феличиано с Франциском устроились через столик от входа, у окна с видом на площадь, и попивали кофе. Похоже, они только из кинотеатра. Сделав вид, что так увлечён разговором, что не заметил вошедшего, Феличиано наклонился к Франциску, последний даже не обернулся. Иван направился к ним. — Надо же, какая встреча, — сказал он достаточно громко, чтобы привлечь их внимание, и Феличиано таки посмотрел на него, тут же заулыбавшись. — Ро!.. То есть Иван! Здравствуй. — Здравствуй, Иван, — приветливым кивком ответил Франциск. Иван вежливо уточнил: — Я не вовремя? Не будь всё так скверно, было бы даже забавно видеть метания Феличиано между ним и Франциском. — Что ты, вовсе нет, присаживайся… — Боюсь, однако, мне пора, — сделав последний глоток кофе и утерев губы салфеткой, Франциск встал из-за стола. — Я как раз прощался с Феличиано. Было приятно увидеться, старый друг, — и он протянул Ивану руку. Рукопожатие было крепкое, даже жестокое, до лёгкой боли. Мощнейшая армия Европы наводила орудия? Россия отпустил Францию, лишь когда тот первый ослабил хватку, и, сжав кулак, проводил его взглядом до самого выхода. Северная Италия рядом вздохнул: — Мы никогда не прекратим ссориться. — Надеешься на обратное? Боюсь, что зря. На самом деле бороться нам надо не друг с другом… — Вся жизнь — борьба. — За справедливость, — негромко дополнил Иван. Он принёс столько жертв на алтарь справедливости, а лучше не стало. Может быть, станет, когда то, что посеяно, приживётся, взойдёт и созреет. Но надо ли было сеять? Надо ли было удобрять кровью?.. Дьяволов урожай. — Иван? — осторожно позвал его Феличиано. — Тебе не приказано меня бойкотировать? — с любопытством повернулся к нему Иван и занял место Франциска за столиком. Добродушный итальянец развёл руками: — В любом случае ты мой гость, а для меня гостеприимство — не пустой звук. Не закажешь кофе? Он здесь потрясающий, лучший в Генуе и по человеческим ценам! Сказав это, он вдруг перестал улыбаться. Взгляд его помрачнел. Казалось, в его глазах мелькнул призрак гражданской войны... Россию передёрнуло. — По правде говоря, меня раздражает происходящее. Ты же коммунист теперь, верно? Как быстро, однако, пошёл разговор. Иван кивнул: — Верно. Есть, правда, нюансы… — Закажи кофе, он действительно вкусный, — ещё раз посоветовал Феличиано и вновь улыбнулся. — С ним и говорить веселее. Желая сохранить хрупкую нить, протянувшуюся между ним и Италией, Иван разорился на кофе. Горячий, ароматный, настоящий кофе. Мечта, а не напиток. И правда разговор пошёл веселее, у Ивана настроение точно улучшилось, он крепко сжимал кружку. Феличиано вёл себя дружелюбно и тему коммунизма не продолжал, вот только, скорее всего, приказ игнорировать русских у него был. Как и у Франциска. Однако что такое приказ, когда власть — не авторитет? Пока Феличиано рассказывал об американской кинокартине, Иван разжал кулак и развернул смятый кусочек салфетки с записью простым карандашом. Время и место встречи.