По предварительному сговору

Олеся жила с Кириллом порознь, хотя и спала с ним в одной постели. Получилось это у Карнауховых не постепенно, как у прочих семей. Без нарастания взаимного раздражения, как у прочих семей. И, пожалуй, без угасания чувств, как опять же у прочих семей. Просто однажды сменились ритмы жизни. Пока Кирилл служил в ОБЧ(у), они вставали вместе, вместе уходили и вместе же возвращались. Она — в блок культуры, где трудилась хореографом, а он — на опорный этаж охраны правопорядка, где первую половину смены разбирался с документами, а вторую... То, чем он занимался во вторую половину дня, в Корпусе называлось «топтать бетон». Ходить по притонам, хазам и воровским малинам, спрашивать и выслушивать ответы, жать руки и опрокидывать рюмашки с теми, кого правильнее при первой же встрече посылать прямиком нахер, и крупица к крупице собирать сведения о происходящем. Прощупывать блок, как прощупывает тело фельдшер перед постановкой предварительного диагноза. В «Уставе о порядке проведения разыскных работ» это именовалось сухо — «отрабатывать поступающую информацию об оперативной обстановке». Ликвидаторы же, как водится, упростили. И наверное, оживили даже. «Топтать бетон», вот и все. И Кирилл топтал. А потом его выперли. Неизвестная текучка, обвинение в служебном несоответствии, статья и, как следствие, увольнение без сохранения льгот и пенсии. Голяк. Отбраковка человека. Тогда Олеся ждала худшего: когда ликвидатор — человек, наделенный властью — сразу лишается всего, недолго и опустить руки. Если и вовсе не спиться или сторчаться. Но ее опасения оказались напрасны. Кирилла это не подкосило. До ОБЧ(у) он работал электриком, а потому сразу же подал прошение на биржу труда при этажкоме и стал ждать. Надежды не были пустыми — на прошлой работе Кирилла ценили. И именно товарищеский коллектив и выдвинул его в школу милиции, когда блокком выбирал кандидатов. Однако не срослось. Старая вода давно утекла, а новая с выходцем из Корпуса ничего общего иметь не хотела. Так и остался Кирилл без работы, средств и, в сущности-то, на горбу у жены. Всё, что ему оставалось — это подрабатывать. Ближе к концу смены он покидал ячейку, где-то проводил отведенные на межсменный сон часы, а затем возвращался к началу следующей смены. Возвращался, неизменно принося с собой два-три брикета концентрата. Потом валился спать до конца ее смены, а после вновь куда-то уходил. Так и зажили порознь. Он спал, пока она работала, и наоборот. Она спала, пока он где-то пропадал. В общем, не так все было, как у прочих семей. От каждой своей пайки концентрата Кирилл отрезал Олесе треть. А на возражения с улыбкой отвечал: — Ты человек рабочий, Лесюш, а я тунеядец. Тебе нужнее. На вопросы, куда он уходит и откуда берет еду, отвечал пространно: — Подрабатываю. Я же электрик, а на межсменок дежурные не везде поспевают. Помогаю, кто просит. Затем добавлял: — Все хорошо будет. Ну что мне еще делать, раз работы нет? Я ведь не икона Чистых. Сидя на одном месте, мироточить не начну. Всякий раз Олеся пыталась скрыть беспокойство, и всякий же раз это у нее не выходило. То ли Кирилл хорошо ее знал, то ли чуйкой своей ликвидаторской чуял. А может, и все вместе. Так или иначе, никакие уверения ее не успокаивали. Не верилось, что вот прямо каждый межсменок ему подбрасывают какую-то работенку. Да и в целом, не дело это — в межсменок куда-то выходить. Можно и под самосбор попасть. Или в руки бывших сослуживцев. Полная подобных дум, она появлялась и в БК. Подруги из числа коллег сначала присматривались. Потом решились на расспросы: — Ты как в воду опущенная, Лесь, — Наталья Ильинична, помощник заведующего по политической и воспитательной работе БК, по обыкновению ломила напрямик. Не выбирая окольных путей. — Которую смену уже. Что случилось-то? «Просто Наташа,» — сказала она тогда при знакомстве, когда пятнадцатицикловая Олеся только поступала в училище культуры и искусств. Было Наташе около двадцати трех циклов. И не являлась она ни помощником заведующего, ни, собственно, Натальей Ильиничной. Комсорг Наташа, вот и все. А теперь уже и Олесе не двадцать три. Не намного больше, конечно, но все-таки сколько же воды с той поры утекло. Она вздохнула: — Муж. Случилось это в гримерке. Артистки, также оказавшиеся здесь, понемногу обратились вслух. — Как работу потерял, куда-то уходит каждый межсменок. Подработки, мол. А что за подработки, где, как — не говорит. Еду приносит и молчок. — Думаешь, женщина какая-то? — Нет. — Как знаешь. Олеся посмотрела ей в глаза: — У тебя есть, что мне сказать? — Ты сказала, что он налево не ходит, и я тебе верю. Просто... Это первое, о чем я подумала, наверное. Какая-нибудь скучающая партийная шлёндра с жиру бесится. А тут у мужика работы нет, хватается за всё подряд. Товарищеский суд столько таких случаев знает, что не под пересчет. — Узнаю о чем-то таком — сама же от него и уйду. Но все же нет, не такой он. Я бы почувствовала. Напряженный он просто. В себе весь, понимаешь? — Понимаю. Наташа помолчала, раздумывая. А затем предложила: — Может, мне по линии политработы что-то узнать? Через этажком или еще как. Если до товарищеского суда дойдет, поздно будет что-то делать. — Разве этажком не будет сам требовать товарищеского суда, если что-то узнает? — Заранее не скажешь. Но ты хотя бы готова будешь. Теперь помолчала Олеся. — Ладно. Попробуй. Я тоже кое-что попробую. * * * Убедиться в том, что никакой другой у Кирилла нет, она смогла в этот же межсменок. Ни к кому не пошла, ни за кем не следила и ни в чью замочную скважину не подглядывала. Низко, подло да и в общем-то незачем. Их браку миновало несколько циклов. И даже когда Кирилл ничего не говорил, путь к ответам на вопросы все равно оставался. Важно был лишь правильно выбрать язык, на котором спрашивать. Неслышно подойти. Прильнуть. Прижаться. Чуть коснуться губами. Фыркнуть, наморщив носик. Тихо рассмеяться («Опять колешься, небритыш...»). Снова прильнуть. Вода камень точит, а ласка — отчужденность. Всегда работало. — Ки-ирь... Останься со мной сегодня. Кирилл кивнул, даже не помедлив. Сработало и в этот раз. Освободился от объятий и направился к гермодвери — но уже не с тем, чтобы уйти. А чтобы запереть ее наглухо. Лязгнул засов, с шипением стравили давление пневмозатворы. И затем стало тихо. Отвлекаться Кирилл и Олеся не любили. Даже на сигнал тревоги. * * * Да. Никого иной у Кирилла быть не могло. Тому времени, которому Кирилл не отпускал Олесю от себя, она начисто потеряла счет. И когда все-таки отпустил, еле дошла до умывальника, чтобы подмыться — дрожали ноги. Потом она взялась приводить волосы в порядок. Кирилл прикрыл глаза. То ли дремал уже, то ли только собирался. — Киря, этаж ведь скоро товарищеский суд соберет против тунеядцев. Что мы им скажем? — Ты хотела сказать «я»? Олеся собрала пучок на затылке. — Нет. Мы. Кирилл помолчал. — Врать я не намерен. Работу искал, работы мне не дали. В ликвидаторах не ждут. — Постоянно такие твои подработки продолжаться тоже не могут. — Если товарищеский суд не хочет видеть во мне тунеядца, пусть сам и найдет мне работу. Заодно и посмотрим, умеют ли кликуши что-нибудь еще, кроме как кликать. — Они — не кликуши, — мягко возразила она. — Мы все трудовой народ. И товарищам пытаемся прежде всего помочь. — Ты слишком хорошего мнения о людях, Леся. На десяток товарищей совершенно точно найдутся двое-трое завзятых таких кликуш. Которые будут вопить «НАХЛЕБНИК!», даже не погружаясь в суть. — Даже если ты и прав, двое-трое из десяти — не большинство. Он перевернулся на другой бок: — Врать все равно не буду. Скажу как есть. Олеся снова легла в постель и прижалась к нему. — Отправят тебя так вахтой в какой-нибудь необитаемый блок свет тянуть. Поймаешь там спору, вляпаешься во что-нибудь, и пойдут у нас с тобой дети уродами, — улыбнулась она. — Как мы их тогда от твоих бывших коллег спрячем? — Среди них тоже уроды найдутся. Наведем мост. — Как ты за такие шутки в ИТБ еще не попал. — Может, попаду еще. — Типун тебе на язык, — Олеся ударила его кулачком по плечу. — Дурак. Кирилл вздохнул. — Беспокоюсь я, поэтому и шучу. Чтобы не думать. Как будто мне самому по душе у тебя на шее сидеть. — Ты же сам говорил, что хорошо все будет, — лукаво улыбнулась она. И он вернул ей улыбку: — Протоколы за мной ведешь? — Да. Ты редко что-то светлое выдаешь, и такое только под протокол. Глядишь, к концу жизни и наберем... Полстранички. — Это светлого так мало, или жизнь такая короткая? Олеся закатила глаза. — Давай-ка спать. Завтра снова на смену. — Добрых снов, родная. — И тебе. * * * Следующей сменой она подошла к Наташе, чтобы расспросить о выясненном. Подошла, полностью убежденная, что другой женщины у Кирилла нет, да и за одну смену выяснить ничего нельзя. Так что если Наташа сейчас начала бы сочинять истории, то скомпрометировала этим только саму себя. Как сплетницу. «Налево ходит твой Кирюша. Этот межсменок у другой провел!», «Со мной он этот межсменок был», «Ой...». — Присядь, пожалуйста, — сказала она. Олеся насторожилась, но присела. — Что, неужели у него другая? — Леська-Леська, да лучше б другая, — вздохнула Наташа. — Я обошла этаж, аккуратно у товарищей поспрашивала. И... Ну, человека три точно одно и то же сказали. Знаешь, с кем твоего Кирилла видели? С Мишкой Балашовым и Витькой. Авдеев который. У каждого из них по паре ходок точно есть, Авдеев так вообще еще подростком отбывал! Ты хоть представляешь, какую работу они Кириллу предлагают-то? — Ой... У Олеси потяжелел желудок, тяжело заныло в груди. Три говорящих сходящихся в показаниях человека — едва ли случайность. Мужа-безработного она еще могла бы понять и принять — как-никак положение и правда непростое. Но мужа-бандита? Чтобы он трудовой народ грабил, а она потом смены зачеркивала до свидания в ИТБ? Да ни в жизнь. — А он... Он откуда-то каждую смену пайки приносил и мне всегда от своих треть отрезал. Если б я знала только... — В ее голос предательски прорезалась слеза: — Да пропади они пропадом, пайки эти! — Леся, не плачь только сейчас, — мягко сказала Наташа. — Надо ведь решить, что дальше делать. Кто знает, может, он еще не очень глубоко в это все провалился, правильно? Олеся успокоилась. И кивнула. — Ты с ним разговаривала об этих подработках? — Да. Много раз. И ни один из них он мне ничего такого не рассказывал. — Значит, дальше надо самим что-то сделать. — Наташ, а у нас в БК есть какая-нибудь работа? — Гм... — Наташа немного растерялась. — Я же не кадровик. Не могу вот так сказать. — Любая. Совсем любая! Кладовщик, уборщик, контролер, я не знаю. У Кири ведь совсем работы нет. Он, может, в это все и впутался от безвыходности. Может, честная работа появится, и он все это бросит сразу же. — Я сомневаюсь в этом очень. Но для тебя разузнаю, конечно. А ты уж тогда поговори с ним еще раз. — Обязательно, — они обнялись. — Спасибо тебе большое! — Пока не за что.