В солнечных ожогах

Рома добирается в класс всего за тридцать секунд, потому что находится кабинет всего в паре метрах от актового зала, откуда эхом доносятся первые ноты песни «Это любовь» Скриптонита. Блять, только этого сейчас не хватало! Эта песня Роме до одури нравится, а Саша под неё будет медляк танцевать с кем-то другим. Да с той же Соловьевой!   Рома влетает в кабинет и сразу же находит припрятанные в шкафу рядом со стопками тетрадей и учебников одиннадцатого «Б» бутылки дешёвого пива из супермаркета на окраине города. Если бы Елена Васильевна присутствовала на сегодняшней дискотеке, никто бы из его одноклассников в жизни не решился провернуть такое. Но классная руководительница укатила с женихом в Турцию на две недели и вернётся только к их первому экзамену, дабы заверить, что всё будет хорошо и переживать не о чем, так что и на выпивку ребята скинулись почти все. Класс у них всегда был дружный, кто бы что ни говорил. Правда, большинство бутылок уже лежит в чёрном пакете пустыми, потому что выпили они ещё до прихода в школу, но Рома специально спрятал несколько в кабинете. Так, на всякий случай.   Лебединский залпом выпивает полбутылки, явно не потрудившись задуматься о возможных последствиях своего необдуманного действия. Ему ведь ещё нужно как-то выйти из школы, не попавшись на глаза учителям, которые дежурят по коридорам. Одно хорошо — отец уехал в командировку на целых три недели, так что перспектива прийти домой и сразу провалиться лицом в кровать его не пугает. Хотя, если честно, отцу Ромы сейчас не до нравоучений, он заключает крупную сделку с партнёрами в Москве, а сын у него уже взрослый, может обойтись и без него. По крайней мере, так ему думать удобно и так привык рассуждать Рома.   Он отшатывается, понимая, что пора бы ему остановиться, иначе проблем не оберёшься. Прячет недопитое пиво обратно в чёрный пакет. Медленно, но верно алкоголь вытесняет обиду. Голова пустеет, не хочется думать ни о чём, но память невольно возвращает его в актовый зал, к Саше, к чужим поцелуям на его губах и уколу горечи где-то в районе солнечного сплетения.   Сердцем Роме больно, но мозгами он отлично понимает, насколько это неправильно. Нет, он никогда не был ярым гомофобом, никогда не разделял ненависти к тем, кто не похож на него. Рома всегда считал, что ему до этого просто нет дела, пусть люди спят с кем хотят, ему-то что? А потом сам не понял, как влюбился в председателя школьного совета. Правда, признаться в этом сил хватило только себе.   Ему так чертовски не хочется, чтобы к Саше кто-то прикасался. По правде говоря, он просто завидует Маше и любой другой девочке, потому что они могут находиться к нему очень близко и им за это ничего не будет. А Ромке нельзя, спрашивается, чем он их хуже?   Но ответить на свой вопрос Лебединский не успевает, потому что его застаёт Саша. Заходит в кабинет на бешеной скорости, захлопывая дверь с таким рвением, что Рома невольно подскакивает. Он сидит на парте, скрестив руки. Тяжелым взглядом сверлит Сашу с ног до головы, изучая каждый миллиметр его тела. Сейчас он совершенно этого не стесняется, потому что чувствует, что Лучевский ему позволяет.   А Саша до сих пор неизменно красивый. Усталость ему даже к лицу. Он измотан эйфорией, танцами, расслабленность читается в каждом его движении. Глаза у него озорно блестят, светлые ресницы слегка дрожат от неровного, сбитого дыхания. Блёстки на щеках даже не пытаются скрыть живой румянец. Саша улыбается идеально ровными зубами и, чтоб его, дёснами — тепло, солнечно, Ромка полыхает под его взглядом.   Но ему почти физически больно смотреть на его губы, на которых размазана ярко-красная помада. Маша здорово постаралась.   Ромку, кажется, прорывает, потому что уже в следующую секунду он прячет взгляд в ладонях и в сердцах заявляет:   — Блять, Саня, почему ты не девочка? — в голосе у Ромы очевидная безысходность на грани отчаяния, — я бы тебе вдул… или дал.   Почему ты такой охуительный, Саша? Почему рядом с тобой мне хочется улыбаться? Или разложить тебя прямо на парте?   Лучевский молчит, Рома почти жалеет, что сказал ему это, когда поднимает голову и встречается взглядом с Сашей.   Тот, ко всему прочему, вовсе не выглядит удивлённым.   Стоп.   В смысле, блять? А где поражённые охи, округлённые глаза и дрожащие руки?   — Спасибо, Ромка, — Саша подходит ближе и с каждым его шагом Роме кажется, будто он уменьшается в размерах, превращаясь в ебаный атом.   За что он благодарит?   Впрочем, об этом он подумать тоже не успевает, потому что Саша делает то, от чего у Ромы сердце начинает биться с невероятной скоростью — он его целует. В самые губы. Мокро и мягко. Цепляется руками за его шею и почти яростно впивается в губы. От прикосновения к шее Лебединский покрывается россыпью мурашек, он едва сдерживает себя, чтобы не выгнуться в спине. Роме дважды повторять не надо — он отвечает почти сразу, после секундной заминки. С жадностью присасывается к разгоряченным губам Саши, запуская руки под его футболку. Пресс Лучевского от его рук только напрягается, Рому кроет. Он пробирается выше — к соскам с блядским пирсингом. И тут Саша неожиданно даже для себя стонет, не успев прикрыть рот ладонью. Он в ту же секунду краснеет, а Рома только и может, что думать о том, какой же Саша неземной — всё в нём так и кричит о любви. Рома решает изменить положение — он кладёт Лучевского на парту и начинает его зацеловывать — касается губами лба, ушей, носа, собирает ими блёстки на его щеках и спускается к шее, оставляя отметину на самом видном месте. Саша тяжело дышит, смотрит на него затуманенно. Вонзается ногтями в его плечи, от особо трепетных касаний глухо мычит, зажав рот ладонью.   Роме хочется слышать его всего.   В классе слишком светло, на дворе ведь май. Рома видит каждую родинку на лице Саши, едва совладает с желанием всех их зацеловать. У них ещё будет много времени, ведь правда?   То есть, всё это время всё было настолько просто? Роме кажется, что невозможно быть настолько счастливым, но он всё же рискует. Из актового зала доносятся последние ноты песни «Это любовь», он, готовый задохнуться от чувств, в очередной раз запускает руки под футболку Саши, ощущая чужое горячее тело в ладонях.   Ещё одним холодным утром — руки без слов Кричат об одном: «Это любовь».   Но наваждение как рукой снимает, когда до их слуха доносятся торопливый стук невысоких каблуков.   — Под стол! — Саша спрыгивает, утягивая Рому за собой под учительскую парту.   В кабинет, судя по звукам, заходят две девочки.   — Куда он мог подеваться? — Маша вне себя от злости и понятной только ей одной обиды.   — Паршиво вышло, — Соня, её лучшая подруга, ходит туда-сюда по кабинету, пытаясь помочь ей в поисках. — Я хотела пригласить его на медляк, — Маша едва ли не плачет. Рома кидает быстрый взгляд на Сашу — то выглядит пристыженным. — Я такая дура, Соня! И с чего я решила, что из этого может что-то получиться?   Рома мысленно молится, чтобы ей не взбрело в голову заглянуть под парты, потому что будет сложно объяснить, какого хрена два здоровенных лба под 187 сантиметров ростом делают под партой, сидя почти вплотную друг к другу из-за недостатка места. Саша почти не дышит, хмуро оглядывая удаляющуюся фигуру Маши.   Когда обе девочки уходят, парни наконец-то выбираются из укрытия, подождав ещё минуту. Так, на всякий случай.   — Что это сейчас было? — подаёт голос Рома после некоторого молчания.   — Что именно? — голос Саши непривычно бодрый.   — Всё, — неоднозначно говорит Рома.   — Я знал, что нравлюсь тебе. С самого начала. Вот как. Хуёвый из Ромы конспиратор, в таком случае. — Я пытался подать тебе знать, что ты мне тоже, но до тебя, блять, доходит, как до жирафа, — Саша возмущен, а Рома ошеломлен. — Это что же получается? — Лебединский всё еще не верит собственным ушам, но вид Саши, разгоряченного его ласками, напрочь стирает все его сомнения, — мы типа… уже всё? Он сам не особо соображает, о чём говорит, но Саша его понимает. — Да, Ромка, уже всё. И Роме кажется, что счастливее него нет человека на планете.