Ночь перед Рождеством

Солнечные дни в Йокогаме зимой были редкостью, зато вот с перепадами температуры жители города были отлично знакомы. Ник, в отличие от Марико, дождь и снег не любил, что уж о граде говорить. Солнце вызывало в нем детский восторг и ощущение безграничного счастья, а в зимние дни с большим количеством осадков он чувствовал себя весьма подавленно. Стоит ли упоминать, что делать ему в такие дни хочется ровным счётом ничего. Как и выходить из дома в целом. Однако работа есть работа, и пока Ник меланхолично прозябал на заданиях, Марико бодро бегала и наводила порядок в доме. Выходные от мафии и лаборатории случались крайне редко, а уборка еще реже. В основном они просто заказывали клининг, но в этот раз Марико решила самолично подобрать все носки, трусы и пустые упаковки. Соседи могут и потерпеть оглушающую музыку, пока принцесса Портовой мафии готова запачкать руки. Не в том смысле, в котором это обычно делают криминальные авторитеты. Одна веселая песня сменялась другой, Марико подпевала во весь голос и пылесосила ковёр, когда за ее дверью мялся курьер. Увесистый конверт было приказано доставить лично в руки хозяйке: красноглазой и черноволосой. Особым утончением стала просьба не спутать ее и ее дядю, на что курьер едва не закатил глаза. Новый работодатель, казалось, считал его совсем за дурака. Однако курьер не жаловался — платили ему так, что жаловаться было бы грехом. Смертным, причём. Вдруг музыка стихла, а пылесос перестал жужжать. Похоже, хозяйка нахозяйствовалась. Курьер зазвонил в дверь с новой силой, и уже через минуту ему отворила дверь худая и кудрявая девушка, вроде бы подходящая под описание. — Бонжур? — растерянно пробормотала она с чётким французским акцентом. По внешности она вполне сошла бы за француженку, по мнению курьера. Она явно не была японкой… — Вам письмо, — он протянул ей конверт. — От кого? — спросила она уже на японском. — Мой босс пожелал остаться анонимом. Всего доброго, до свидания. И он оставил Марико на пороге с письмом в руках. Несколько минут девушка еще стояла на крыльце и вертела конверт. Тайный поклонник? У нее их значительно прибавилось после публикации исследования, и в доме уже стояло несколько букетов. Но на конверте не было сердечек и бабочек, как это обычно бывает. Бомба? Слишком лёгкий, хотя все может быть. Очередное послание Камуи? От последней мысли внутри нее все похолодело. Эта версия была самой вероятной. Черт, черт, черт. Но почему тогда письмо прислали только ей? А Ник? Да и палить своего курьера как-то глупо. Хотя Фёдор говорил, что вся мощь этого человека держится далеко не на интеллекте. Для начала ей стоит зайти в дом и приготовить все необходимое для того, чтобы успокоиться в случае последнего варианта. Вода, таблетки, капли, лед, телефон. Колюще-режущие как можно дальше, чтобы достать было тяжело. А теперь можно и вскрывать… письмо, да, не вены, суицид не выход. — Солнышко? — Фёдор осторожно ступал по паркету. — Ты где? Час назад Марико позвонила ему. Она не кричала, не плакала, но и не тараторила о каком-то событии, о котором в сообщении написать было бы не так эмоционально. Нет, в этот раз она безэмоционально попросила его приехать. Как можно скорее. Ник и Иван знать не должны. И теперь он видел ее, сидящую на диване без движения. Ее плечи были опущены, а в руках она сжимала какие-то фотографии. Фёдор стремительно подошел к ней и сел рядом на диван. Теперь он видел, кто был изображён на фото. Некто с блондинистой косичкой и разноцветными глазами, на одном из которых красовался вертикальный шрам. Некто, кто самозабвенно прижимал к себе рыжую японку, которая, по мнению Фёдора, с Марико и рядом не валялась. Другие фотографии были не лучше. Вот этот Казанова дарит ей цветы, вот обнимает за талию, вот его рука сползла ниже, а вот они уже сосутся. — Проверь их, пожалуйста, — просипела Марико. — Это же фотошоп, правда? Она посмотрела на него покрасневшими от слез глазами. Лицо опухло от долгого плача, а слезы все не переставали течь по щекам, которые, казалось, стали еще более худыми и впалыми. Фёдору на мгновение показалось, что он видит перед собой живой труп. Покусанные в кровь губы и отчаяние. Чёртово отчаяние, которое исходило от его подруги. — Конечно, — мягко произнёс он. От Фёдора Достоевского тяжело дождаться нежности и заботы, но были те, ради которых он пойдет на все. И видеть Солнышко потухшей было невыносимо. Ее внутренний стержень треснул со смертью родителей. Трещина росла с каждым годом: война, одиночество, ссора Мори-сана и Фукудзавы-самы, мафия, Камуи, смерть Марины и смерть Борьки, появление Булгакова на горизонте, его первые шаги, письмо Камуи и, наконец, эти фотографии. Фёдор боялся, что она все же сломалась. — Я могу пока загонять его по заданиям и не пускать домой, пока ты тут, — он приобнял ее. Чертова тактильность, которая ей так необходима. — Спасибо. Будешь чай? Прости, что выдернула. Кажется, она понемногу успокаивалась. А, нет. Фёдор заметил на журнальном столике пустые блистеры от таблеток и разбитый стакан. — Солнышко, ты выпила все эти таблетки? Или они потерялись? — Выпила. Ситуация принимала опасные обороты. — Позвонишь Ринтаро или в скорую — ты труп, — будто бы прочитав его мысли, прошептала Марико. — Тебе надо промыть желудок. — Пойду промою. На дрожащих ногах она поплелась на второй этаж, в туалет. Чокнутая женщина. Такой же чокнутый ее муж. Неделя для Марико пролетела как час. Она топила переживания в работе, бесилась с научных конференций и занималась абсолютно бессмысленным «исследованием». Ник ей писал, но она отвечала, что занята и игнорировала входящие звонки. Фёдор постоянно ошивался рядом с ней, будто боялся, что она сорвётся и опять что-то натворит. Иногда она тяжело вздыхала и спрашивала, когда он будет проверять фотографии. Достоевский лишь туманно отвечал, что этим занимаются его люди. Казалось, что ничего и не случалось. Она также продуктивно работала, также веселилась в лаборатории и также любила разговаривать с дядей. Никто. Ничего. Не заподозрил. Внутри нее что-то надломилось. Со стороны все было в порядке. Однако Марико перестала доверять людям. Во всем она видела подвох. Улыбка Ринтаро, когда он протягивал ей кружку чая, казалась фальшивой. Что, если в лаборатории шпион? А Фёдор… если он скажет ей, что фото поддельные, чтобы выгородить Ника? Все вокруг казалось ей ложью. — Солнышко, ты только присядь, — на третий — или четвёртый? — день исследования сказал ей Фёдор. Внутри все как будто оборвалось. Она уже знала, что он скажет. Фото… — …настоящие. Это не фотошоп. Марико почувствовала, как земля уходит из-под ног. Двенадцать лет… она… он… все было ложью? — Солнышко! — Фёдор подхватил ее под руки и довёл до того злополучного дивана, на котором нашёл неделю назад. — Пусть придет сюда. Она сглотнула комок в горле. Слез не было. Воздуха тоже. — Я не думаю… — Я не прошу тебя думать! — вскрикнула она. — Просто пусть он придёт сюда! — Я буду рядом, — кивнул он. — Ты вернёшься? — Когда он уйдёт, да. Позвать еще кого-то? — Скажи ребятам… больше никому. Баки и Рампо. Иван сам узнаёт. — Мори-сан? — Нет! Нет… не говори ему. Никому больше. — Хорошо. Фёдор ушел. Марико осталась одна. Совершенно одна. Душу сковала болезненная пустота. Марико осторожно поднялась с кресла. Покачнулась, но удержала равновесие. На негнущихся ногах направилась в гардероб. Все лежало на местах, будто ничего и не произошло. Тошно. Спальня… отвратительные воспоминания пронизывали весь этот дом, но больше всего их было именно тут. И от этого хуже всего. Она простояла у окна спальни все время, пока ждала его. Даже не пошевелилась ни разу. Только смотрела пустым взглядом в окно. — Солнышко, что-то случилось? Такой тёплый, такой родной голос. От которого ей захотелось свернуться калачиком на полу и зарыдать во весь голос. Марико молча указала на кровать, на которую заранее выложила фотографии. — Нет смысла и дальше в этой лжи. Нам нужно расстаться. — сказала она спустя несколько минут давящего молчания. — Солнышко… — Не называй меня так. Я терпела и прощала слишком долго. — Это не я… я не делал этого! Этого не может быть! — Ты кричал также, как только пырнул меня ножом! Забыл уже? Ник отшатнулся и попятился назад. Марико никогда не поднимала эту тему. А теперь… в ее глазах он видел лишь ненависть и боль. — Или, может, тебе напомнить, как двенадцать лет назад я бегала за тобой полгода как дура? — продолжала надрывно кричать девушка. Он перешёл черту. Убил ее раз и навсегда. — Я… — Да, это все был ты! Ты и только ты! Тебя всегда интересовала только свобода, так и катись к ней! К этой рыжей и грудастой свободе! Внутри Ника что-то щёлкнуло. Это что-то четко дало ему понять, что как раньше уже не будет. Но разве это он виноват? Он же ничего не делал? — Свобода? Рыжая и грудастая? Я ни на кого, кроме тебя, двенадцать лет не смотрел, а ты? Сутками на работе, черт знает, что ты там делаешь! Постоянно занята, времени даже на Ари не находишь никогда! — Не приплетай сюда Ари, ублюдок! Я тебе хотя бы не изменяла никогда и не с кем! — Я тебе тоже! — Тогда как прикажешь понимать эти фотографии? Так, решили потрахаться по дружбе? — Это липа, фейк, фотошоп! Он стремительно подошел к ней и, схватив за плечи, прижал к стене. Марико почувствовала, как от удара у нее начинает плыть сознание и попыталась освободиться. Взгляд Ника горел безумным огнём. Он ведь не убьёт ее? Хотя какая уже разница. — Фотографии — подделка! — Фёдор… — скривившись от боли, прошипела Марико. — Фёдор их проверял. Стал бы он врать? Хватка на ее плечах постепенно ослабла, и Марико скатилась по стене на пол. Ник смотрел на нее, тяжело дыша, не в силах закрыть глаза, чтобы хотя бы на секунду окунуться в блаженную темноту. — Уходи. Не хочу тебя видеть… прощай, Николай Гоголь. Последнюю фразу она прошептала почти неслышно. Почти. Ник услышал. Он молча развернулся и вышел из дома. Пошёл куда-то… он сам не знал, куда. Да и некуда ему было. Он потерял свой дом. Навсегда. Фёдор, завидел стремительно удаляющегося Ника поспешил в дом, предусмотрительно расписав ситуацию Ивану. Гоголь сейчас был в состоянии нестояния и, вероятно, мог натворить дел. Как и Марико. Цубаки и Рампо уже спешили к ним, точнее, Цубаки уже спешила за Рампо. Скоро они придут, и Фёдору не нужно будет одному думать, что делать. Марико обнаружилась в спальне. Лежала на полу около стены и беззвучно плакала, периодически царапая руки и шею в кровь. Достоевский в несколько мгновений пересёк комнату и осторожно взял подругу за ладони. Она подняла на него растерянный взгляд и снова заплакала. Фёдор мягко переместил ее с пола к себе на колени, ибо так ее успокаивать куда легче. Было бы неплохо, будь рядом с ними еще один человек, кто принёс бы успокоительное и помог бы перетащить ее на кровать, но такого человека не было. Поэтому Фёдор просто поглаживал Марико по спине в надежде, что это поможет. На удивление Фёдора, помогло. Цубаки, приехав с Рампо спустя сорок минут, помогла переместить уже спящую девушку на предназначенную для сна поверхность, а Эдогава рассматривал фото. — Что-то не сходится, — пробормотал он. — Знаю. Но лучше будет сейчас подыграть этому анониму, — кивнул Фёдор. — Фото все же фальшивые? — спросила Баки. — Стопроцентный оригинал, — отхлебнул чая Достоевский. — Люди на нем фальшивые, — Рампо откусил смачный кусок мармеладки. — Точнее, настоящая только эта рыжая. Цубаки взяла протянутую Фёдором фотографию и принялась пристально рассматривать. Если не знать, что Гоголь — фальшивка, то можно и не заметить. Марико не знала и, к тому же, была под влиянием эмоций. Она не заметила, а Фёдор не намекнул. Что-то в этом Гоголе было… что — никто их тройки объяснить не мог. — Я так понимаю, подручный Булгакова? — Скорее, его друг или просто коллега. — Ставлю на любовника. Баки-чан, подай мне еще шоколадок, пожалуйста. — Значит, второй из команды Камуи. — Третий, если быть точнее. — Вторым был Булгаков, а первым какой-то стремный вампир, я прав, Дос-кун? — Прав. — Вот только выследить Третьего невозможно, потому что за ним подчищает Камуи, в подчинении у которого есть некий эспер, способный уничтожать все улики любого преступления, который раньше был в команде Дос-куна, но Камуи его отбил, я прав, Дос-кун? — Прав. — Треш. — И ты права. Только я бы добавил еще «Пиздец какой-то». — А говорил, что не материшься. — Рампо-кун, ситуация того требует, ничего не могу поделать. — Ладно, матерись, разрешаю. — Спасибо. Спустя сутки после расставания путём переговоров через Фёдора и Ивана Марико и Ник решили продать дом, разделив долю пополам. Марико переезжала вместе с Фёдором, Цубаки и Рампо в огромный особняк в стиле рококо, который Достоевский выкупил у какого-то пожилого бизнесмена. Причём первые два увязались переезжать с ней под предлогом "всегда хотели пожить компанией друзей", а последний захотел вкусить богатства. Если его кто и пытался остановить, то только в Агентстве. Марико восприняла идею названного брата равнодушно, как обычно после той ссоры. Казалось, ее уже ничто не обрадует и не расстроит. Даже на появление Камуи она отреагирует… никак. Однако особняк ей понравился настолько, что она даже улыбнулась. «Группа поддержки» незаметно выдохнула. Внутри все было оставлено также в стиле рококо: ассиметричные украшения и фигуры на стенах, картины и фрески. Больше всего Марико впечатлила библиотека: десятки стеллажей, которые совсем скоро будут заполнены книгами. Казалось, девушка забыла обо всех своих проблемах. Она в прострации ходила по широким лестницам с красными коврами, рассматривала рельефы и статуи в коридорах, заглядывала в каждую комнату, пока, наконец, не выбрала одну. В ней все было обставлено в голубом цвете, что уже необычно для такой любительницы красного, как Марико. Огромная кровать с балдахином, несколько кресел, диванчик и журнальный столик, шкаф, стеллаж, письменный стол. Все в стиле рококо, который, как оказалось, Марико очень любит. Или полюбила недавно. Стоило ей переступить порог комнаты, как она захлопнула дверь прямо перед носом ходящих за ней по пятам друзей и улыбнулась еще шире. Вкус богатства… боги, как она его любила. Однако позволить себе шикануть на полную катушку почему-то никогда не могла, хотя деньги были. И много. Новый дом, новая жизнь, старые проблемы. Марико хотела еще денёчек поваляться на мягкой кровати, на которой спокойно поместились бы еще двенадцать таких же Марико, а после снова углубиться в работу. В комнате был проектор, который явно выбивался из общего стиля, но Марико это не особо волновало. Она включила какую-то дораму и легла под одеяло, собираясь сполна отдохнуть от старых проблем. Нет, боль не ушла. Просто Марико еще не сломалась. Только надломилась. Времени раскисать у нее никак не было. А боль… сама рассосётся, верно? Она сама не знала, как, но сразу после «исследования» в ней вдруг проснулось желание взять все в свои руки. Она все больше проектов лаборатории отдавала под руководство Ихары, будто готовя ее занять пост главы. Тренировки с Чуей перестали быть тренировками только с Чуей, теперь она часто приходила в зал просто так и отрабатывала рукопашный бой с другими мафиози куда ниже ее по статусу. Ринтаро перестал скидывать на нее бумажки и пустил к более важным делам Порта. Постепенно работа заполнила всю ее жизнь. В которой больше не было место доверию и любви. А что до Ника… когда на очередном совещании верхушки Крыс был поднят вопрос о перевозе бабули, дедули и Ари обратно в Россию, где было куда безопаснее, он вызвался уехать с ними в целях их безопасности. Гоголь взял на себя управление всеми делами организации в СНГ, пока Достоевский будет руководить им из Японии. Важным будет еще заметить, что Фёдор рассказал Нику о том, что за фото, по его мнению, подбросили Марико. И посоветовал ждать. Ник промолчал. Будет ли между ними то, что было раньше, когда все закончится? Марико была права. Он слишком много боли ей причинил, даже если убрать ту фейковую измену. Он не имеет права просить у нее прощения. Она не должна его любить. Тогда Ник попросил Достоевского сохранить в тайне то, что те фото были провокацией и удачной попыткой их рассорить. Фёдор удивлённо вскинул брови, но кивнул. Он зарекся лезть в отношения этих сумасшедших. Пусть сами разбираются, а ему надоело. В день отъезда четы Гоголей Марико втайне от друзей приехала в порт, откуда отходил корабль, на котором их должны были доставить в Россию. Фёдор и Иван не говорили ей об отъезде бабули, дедули и Ари, чтобы не сталкивать ее с Ником. Но она узнала. И сознательно пошла на эту встречу. Бабуля долго плакала и обнимала ее, бормоча указания, советы и просьбы. Дедуля коротко пожал руку и попросил не вляпаться во что-то смертельное. Ари… тут уже плакала Марико. Расставаться с малышкой не хотелось. Но так будет лучше для нее, верно? Ник. Они стояли и молча смотрели друг на друга, пока вокруг суетились старшие и Ари. Иван и Фёдор расположились в стороне и боялись вмешаться. Ветер колыхал волосы теперь уже бывших возлюбленных. Оба, казалось, слышали, как бьются их сердца. Слишком громко и слишком быстро. Они стояли до тех пор, пока не подошло время отправления корабля. Затем они также молча развернулись и разошлись. Как будто не было этих десяти минут жадного пожирания взглядом каждого миллиметра лица бывшего самого дорогого человека. Как будто не было пяти лет брака. Как будто не было двенадцати лет отношений. Как будто не было ничего, что могло бы их связывать. Прощай, любовь моя. Прощай.