Ночь перед Рождеством

Мори Огай не мог сказать, что он обожал свою жизнь, однако он определенно её любил. На этом свете его удерживало множество различных факторов, но основным, пожалуй, было существование Марико Мори. Мори Огай предпочитал не смотреть на мир сквозь розовые линзы очков, а видеть ситуацию такой, какая она есть на самом деле и без прекрас. Это качество он считал в себе одним из самых лучших. И он прекрасно понимал, что его ветреная племянница просто не сможет управиться с практически неуправляемой организацией. На то было несколько причин. Во-первых, Марико переживала один из самых худших периодов своей жизни, когда она за полтора месяца лишилась спокойствия, любимого мужчины и подчинённого, к которому относилась как к сыну, а оставшиеся близкие люди каждый день находились под прицелом. Во-вторых, её положение в мафии было нестабильно, несмотря на то, что с Рождества она только укрепляла свой авторитет; в любой момент мог всплыть наружу факт её биографии, тесно связанный с наркотиками и Камуи, что, несомненно, разрушит ее репутацию практически без шансов на восстановление. В-третьих, Огай не мог представить ситуацию, в которой он передаст племяннице руководство мафией будучи живым, в здравом уме и твёрдой памяти, а его смерти это дитя не переживёт. И это неоспоримая истина. Мори Огай знал, что воспитатель из него, мягко говоря, отвратительный, и все заслуги за то, каким хорошим человеком стала Марико, лежат на ком угодно, но не на нём. Он ответственнен лишь за её психологические травмы и сломанную судьбу. То, что она ввязалась в преступный мир, только его вина. И то, что она попала к Камуи, тоже только его грех. Единственное, что он смог ей дать, это материальную независимость от внешних факторов и безбедное существование. А также целый букет проблем с психикой. Мори Огай бы с радостью вернулся в прошлое и переломал все кости прошлому себе, который боялся подойти неправильно к маленькой Марико, и заставил бы его тщательнее следить за ребёнком, но это было невозможно. А воспитывать её сейчас было слишком поздно. Оставалось лишь молча наблюдать за уже взрослой Марико Мори в надежде, что она не подорвет город. Что было вполне вероятно, учитывая ее ход мыслей все эти двадцать семь лет. Почти двадцать восемь. И Мори Огай искренне надеялся, что к семнадцатому июля, ко дню двадцативосьмилетия Марико, у него не поседеет вся голова. Потому что ровно десять часов назад Юкичи выдернул первые седые волосы с его висков. Но прямо сейчас Мори Огай сидел на кухне своих апартаментов и меланхолично пил кофе, пока внутри него разгорался целый монолог на тему того, что он мог бы сделать для Марико раньше, чтобы она была счастливее и здоровее. Первый пункт был весьма прост и лаконичен. Не брать мелкую племянницу в военную лабораторию, где ставили опыты над людьми. Естественно, что подопытные сходили с ума. Естественно, что вероятность их побега допускалась. И естественно, что ребёнку с неокрепшей психикой опасно проводить летние каникулы в подобном обществе. Но восемнадцатилетний Мори Огай благополучно плевал на все это с высокой башни. Продумать второй пункт он не успел — закончился кофе. Заваривать новый лень. Думать без кофеина тяжело, но возможно. Фукудзава Юкичи напряженно сверлил взглядом своего любовника вот уже второй час подряд. Огай не проронил ни слова с тех пор, как ушёл Булгаков. Юкичи не знал, чего тот хотел, так как его совершенно беспардонно выперли готовить обед, но к обеду Огай не притронулся. Лишь пил кофе из кофемашины и смотрел пустым взглядом в стену. К слову, кофе из кофемашины Босс всех Портовых не переносил, но, видимо, варить что-то нормальное он не хотел. Все его действия выглядели автоматизированными в момент приготовления напитка, что делало ситуацию еще более жуткой и непонятной. Фукудзава Юкичи понятия не имел, что делать и как помочь Огаю. Он не мог даже сказать ему что-то ободряющее, потому что не знал, что говорить и по какой теме. А сказать что-то невпопад было бы крайне неловко и, возможно, даже усугубило бы ситуацию. А Мори Огай продолжал размышлять. Михаил Булгаков крайне доступно и понятно объяснил ему, почему Марико стоит возглавить всё “сопротивление” против Камуи. И сделал предложение, отказываться от которого Мори Огай не стал. Причины этого и самому ему известны не были. Повинуясь непонятному порыву, он решил спасти врага, который пытался убить его самого и его теперешнего любовника, а двумя месяцами ранее едва не забил до смерти двух дорогих Марико людей. Кажется, год назад Михаил убил Бориса Пастернака, по которому дорогая племянница убивается до сих пор. Мори Огай отметил про себя, что это была единственная его попытка убийства дорогих Марико людей, увенчавшаяся успехом. Марину Цветаеву, если Огай правильно помнил, до самоубийства довела совокупность способности, Камуи и несчастной влюблённости, а Сина и лабораторию подорвал Камуи вместе с Дзёно Сайгику. И Мори Огай был почти уверен, что сам Дзёно не горел желанием убивать молодого и подающего надежды учёного, но воспротивиться приказу начальства не смог за неимением весомых причин. И всё же, теперь Огай лечит Булгакова взамен на относительную физическую и психологическую безопасность уже и без того неплохо поломанной Марико, доламывать которую в планы Огая не входило. Но он не мог не признать, что его племянница сильно выросла за последние месяцы. Вчера за день тяжелой работы с бумагами и обсуждения стратегий в узком кругу, состоящем из его самого, Мари-чан, Озаки и Чуи, он заметил, что их полностью разбитой души она склеила что-то еще более прочное, чем было до этого. И если Камуи хотел ее сломать, то у него получилось сделать это красиво. Настолько, что теперь Марико будет сиять еще ярче. В ее глазах Огай видел тот огонёк, который сверкал в них еще двадцать лет назад, когда Марико только знакомилась с Николаем, Фёдором и Иваном. Тот огонёк, который передался ей от матери и который бережно хранил её отец. Тот огонёк, который сам Огай не смог сохранить. Но сейчас он получил шанс всё исправить, и он сделает всё, чтобы Марико не пострадала и не сломалась окончательно, закончив как её подруга со схожим именем, вися на верёвке от детских качелей, привязанной к люстре. Мори Огай не выдержал, резко подскочив со стула и достав виски с верхнего шкафа. Фукудзава Юкичи внимательно следил за тем, как он наливает виски в кружку из-под кофе и еще больше не понимал, что делать. Марико в такой ситуации была бы куда полезнее его… — Позвонишь моей племяннице — вышвырну тебя и всё агентство на порог полицейского участка, — будто прочитав мысли взволнованного мечника, прохрипел Огай. Удивляться этому Фукудзава не стал, ибо выводы Мори делал весьма логичные, да и умом природа его не обделила. Снова повисла в квартире тишина. Только дождь барабанил по панорамным окнам Огая, нарушая молчание любовников. Дождь… Марико любила дождь. В дождь можно подумать о прошлом, посетовать на настоящее и помечтать о будущем. Она ненавидела зонтики и всегда мокла, а потом больная приходила на работу и со слезящимися глазами, умирая от температуры, работала до ночи. Были дни, когда Николаю удавалось сдержать её в постели, не позволяя даже отвечать на рабочие звонки, но в большинстве случаев Марико ускользала в лабораторию. Жить было проще, пока Маяковский не отправил Марико те фотографии. И их семья разрушилась. Огай бы никогда не признался племянницей, но он был рад, что у нее есть Ник, дающий ей всё то тепло и всю заботу, которую ей недодал сам Мори. Их отношения вряд ли можно назвать хорошими и уж тем более они нездоровы, но в них Марико счастлива. А без Гоголя ей тяжелее даже дышать. И Огай это видел. Видел, но не говорил, потому что за много лет так и не избавился от страха потерять племянницу из-за неосторожно сказанного слова. После третьего стакана уже изрядно захмелевший Мори Огай повернулся к всё еще трезвому Фукудзаве Юкичи. Некоторое время мужчины молча смотрели друг на друга, после чего Огай опрокинул в себя четвертый стакан. — Ну вот что мне с ней делать? — как бы в пустоту спросил он. Юкичи молчал. — Она ведь совсем ребёнок… — Ей двадцать семь лет, — аккуратно заметил мечник. — Двадцать семь лет, десять месяцев и… сколько-то дней… какое число? — Первое марта. — Двадцать семь лет, девять месяцев и четырнадцать дней. Она родилась так давно… Почему-то Огай вспомнил брата и его жену. Марико пошла характером в отца, но порой в ее взгляде мелькала русская непоколебимость и решительность, странно сочетающуюся с непредсказуемыми действиями. Иногда Огай видел в Марико самого себя. Молодого и амбициозного доктора. Но Марико отличалась стремлением спасать людей, а не идти к абстрактной высшей цели. — Фукудзава-доно, — Юкичи передёрнуло от его вежливого обращения. После всего, что их связывало, он упорно продолжал звать его так. — Мне и правда не стоит доверять детей. — С Марико ты неплохо справился. — Я? Её воспитала жизнь. А я даже не смог донести самых простых вещей и чуть ли не насильно затащил в мафию. — Она пошла туда добровольно. — Потому что там был я. Она пошла за мной. — В этом нет твоей вины, Марико просто хотела быть рядом. — Но если бы я остался в больнице… — Хватит. Ты пьян. Мори Огай опрокинул в себя пятый стакан виски. Он правда был пьян. Он пьянел быстро, в отличие от той же Марико, умеющей вылакать бутылку и остаться наполовину трезвой. Его же предел был на шестом стакане виски. Остался один стакал. Бутылку вырвали у него прямо из рук. Хлопнул шкафчик, виски поставили на место. Стакан со звоном был закинул в посудомойку. — Ты не сделаешь ей легче, если будешь пить без остановки до потери сознания. Проспись, пьянь. — Юкичи почти выплюнул последнее слово. Теперь ему было понятно, что Булгаков говорил о Марико. Это было в какой-то степени очевидно, Огай всегда волновался только о племяннице. Все остальное ему удавалось держать под контролем, Марико же была для него неприкосновенной. — Я боюсь за нее. — Я знаю, Ринтаро, — вздохнул Юкичи. — И она знает. — Я предоставил ей полную свободу действий, но было ли это верным решением? — Да. Марико умная и сильная. Её ты воспитал такой, так кому, как не тебе знать, на что она способна. — …Была бы, воспитай её мать. Юкичи вздохнул. Пьяный Огай кардинально отличался от трезвого, это Фукудзава заметил еще после их первой пьянки много лет назад. Но его до сих пор поражали депрессивные мысли уверенного в себе и своих силах мафиози. — Иди поспи. — Пять часов вечера, — пьяным и потухшим голосом возразил Огай. — Завтра раньше встанешь. — Знаешь, что мне Булгаков сказал? — его голос вдруг перестал походить на голос в стельку пьяного человека. Каждое слово было пропитано глухим трауром. — Ты меня выгнал. — Знаю. Он сказал, что тот парень, Апельсин, вероятнее всего жив. И что он готов помочь его найти, а взамен я должен его вылечить. — Апельсин это тот ученый, погибший во взрыве? Тогда почему он не обратился к Марико напрямую? — По его словам, он приходил к Марико до того, как узнал о Сине, и она определенно его ненавидит настолько, что может убить, не совладав с эмоциями. И я с ним согласен. Марико не поверит Булгакову и просто избавится от того, кто насмехается над смертью её человека. Да и вылечить его могу только я. Марико не видела того, что довелось исследовать мне. — Ты уверен, что он не врёт? — Человек в отчаянии не станет выкладывать врагу все секреты своих способносей. — А он..? Огай кивнул. — И ты согласился? — Я должен сделать для неё хотя бы что-то. — Мне кажется, она достаточно сильная, чтобы справиться без твоей помощи. — Она ребёнок, — упрямо настаивал Мори. — Вспомни Каннибализм. — Вся мафия стояла на ушах, потому что Марико работала на зрелищность, а не на реальную эффективность. Такого быть не должно. — Ты боишься отпускать её, принимать её стиль действий. Насколько я понял, она придерживается точки зрения, что прятать что-то надо у всех на виду. Тогда никто ничего не найдёт. Огай тяжело вздохнул. — Ты скажешь ей о Булгакове? — Когда буду уверен в местонахождении Эйрикюря. Фукудзава устало потёр переносицу. Признаться, его уже порядком достало всё, что навалилось на Агентство и мафию. — Я ужасный опекун, — пробормотал Огай, не давая молчанию затянуться. — Ты хороший опекун. И Марико считает также. — Я правильно поступаю? — Ты согласился лечить её заклятого врага, чтобы спасти дорогого ей человека и её саму… не мне судить, но, вероятно, Марико будет благодарна. Огай приподнял уголки губ в лёгкой улыбке. Он вдруг понял: это было именно то, что он хотел услышать. Марико не разочаруется. Странно осознавать, что он, человек безо всяких, казалось бы, привязанностей, имееть такую глупую слабость, как его племянница. У Босса Портовой мафии не должно быть эмоций и чувств, он должен действовать, полагаясь лишь на логику и холодный расчёт. Но Марико Мори упорно доказывала ему обратное. И он это наконец принял. В этой жизни у него осталось лишь два близких человека: Марико и Юкичи. Остальных он никогда не подпускал к себе ближе, чем требовалось. Оказывается, иногда он ещё способен созидать, а не разрушать. — Фукудзава-доно, — после нескольких минут молчания, Огай растянул губы в лукавой улыбке. Алкоголь ещё не выветрился из его организма, и он был почти в тряпку пьян. Поэтому Мори рассудил, что может себе позволить немного больше обычного. — Элис сегодня у Марико… не хотите попробовать кое-что новенькое? Юкичи вздохнул. Скачки настроения этого мужчины его скоро доведут. Но вечер обещал быть долгим…

***

Несмотря на прекрасное настроение, Марико чувствовала, как раздражение закрадывается в её душу. Ринтаро обещал быть в семь на собрании глав и директоров мафии, проводящемся впервые за последние четыре года. Часы показывали семь тридцать, главы и директора презрительно косились на Ника, сидящего рядом с Марико, кресло Босса пустовало. — Может, позвонишь ему? — Гоголь уныло уронил голову ей на плечо. Он слишком скучал по ней, думал о Марико каждую минуту с момента того самого разговора, даже завершил все дела в России всего за три дня, чтобы первые часы их воссоединения проводить с душными дядьками, потому что Марико не может пропустить это собрание. — Ещё пятнадцать минут подождём… Странное предчувствие не давало ей взять, наконец, телефон и набрать номер дяди. Как будто она не хочет знать, чем он занимается. — На сообщения не отвечает, — мягко произнесла Озаки. На собрании присутствовало всего три женщины: Марико, Коё и Гин, которая туда попала как временный личный телохранитель первой. — Вы уверены, что все в порядке? — Чуя явно был напряжен. Возможно из-за Верлена, но Марико заранее подумала об этом и рассадила “братьев” по разным углам стола, чтобы не подрались. Места определялись по табличкам, стоящим напротив кресел на длинном дубовом столе в конференц-зале первой башни. — Нет, — Марико придвинулась к Нику, игнорируя осуждающие фырканья директоров-консерваторов. — Госпожа Мори, может, Вы всё же позвоните Боссу? — с отдышкой и противным писклявым голосом спросил какой-то из директоров. Марико передёрнуло. Гадость. — Может, — она брезгливо скривилась. Размеренные гудки бесили больше, чем все директора вместе взятые. Марико прекрасно понимала, что мафия — сложная по структуре и устройству организация, но эти люди её отталкивали одним своим видом. Жирные, с засаленными волосами, все, как на подбор, в дизайнерских костюмах, заискивают перед власть имущими, но перегрызут горло любому вышестоящему, если тот проявит слабость. Из-за них Марико пыталась отделить личную жизнь от работы, а лабораторию от остальной мафии, но Ник категорически отказался уходить от Марико и нянчить Элис, которую пришлось отдать Хироцу. Не на собрание же ее тащить… — Ну? — нетерпеливо спросил Чуя. Марико закатила глаза и сбросила звонок. — Ничего. Он не отвечает. — Какое неуважение к директорам и главам! — воскликнул один из безликих и мерзких толстяков. — Ко главам и директорам, — заметила Коё. — Господин… как вас там, по правилам этикета вы обязаны сначала назвать тех, кто стоит выше. Толстяк скривился, но промолчал. Было видно, как он хочет возразить, но Озаки была третьим по важности человеком в мафии. С ней спорить было равносильно смертному приговору. Совет глав у Марико не вызывал неприязни, только тоску. Коё и Чуя проблем не доставляли, а вот Поль Верлен был неизвестной фигурой на портовой шахматной доске. Все это время он сидел молча рядом с Озаки и напротив Ника и листал сборник стихов на французском. Никакой реакции. Никаких признаков заинтересованности. Напоминал Марико несколько месяцев назад, когда она еще не вернулась в кресло заместителя. Тогда ей было плевать на все происходящее в организации, а на совещания она ходила ради приличия. Верлен, казалось, сделал также, но Марико боялась ошибиться в выводе. — Фукудзава-доно тоже молчит, — спустя еще один звонок, произнесла она. — А при чем здесь детективы? — спросил один из директоров. — Кстати, об этом, — встрепенулся второй. — Господа, хотелось бы поднять тему ситуации в городе. Почему Порт принял сторону Агентства? Куда проще их уничтожить, пока они ослаблены. — Полностью согласен, — закивал третий. — Кто бы мог вообще подумать, что агенты способны на такое! Террор, жесточайшие убийства высокопоставленных персон нашей страны… просто кошмар! Марико переглянулась с Коё и Чуей. Ситуация принимала опасные обороты. Огай отсутствовал, директора почувствовали свободу из-за молчания глав. Стоящие позади Марико Гин и Тачихара напряглись. — Милый, принеси мне что-то попить, пожалуйста, — она повернулась к Нику и нежно посмотрела на него. В этот раз Гоголь возражать не стал. С улыбкой, больше напоминающей оскал, он вышел из кабинета, в котором резко похолодело. Марико мягко улыбнулась, оглядев весь кабинет и остановив взгляд на первом заговорившем директоре. — Поскольку было бы нечестно по отношению к присутствующим отменять собрание, я искренне надеюсь, что господа и дама позволят мне возглавить нашу сегодняшнюю встречу. Слова лились, словно самый сладкий мёд. Голос был тихий, но его слышали все. Впервые Коё по-настоящему ощутила, почему именно Марико была выбрана Огаем на роль его заместителя. Озаки наконец увидела, каково это, когда Марико что-то хочет всем сердцем. А хотела она заткнуть все пасти директоров. — Ха-ха, госпожа Мори, боюсь, это невозможно, — второй нагло посмотрел ей прямо в глаза. Но Марико уже было не остановить. Она поднялась со своего места и пересела на кресло во главе стола, меняя табличку с именем дяди на свою. — Я спросила это для приличия, тупоголовый идиот, — всё тем же нежным голосом едва не пропела она. — Насколько я поняла, главы не возражают, а на вас мне плевать. Вы же не возражаете, господин Верлен? Не молчите, пожалуйста, мне важно Ваше мнение. Марико мысленно завизжала от такого шанса пощупать Поля. Если он на её стороне, то не станет пользоваться её плачевным положением и не поддержит директоров, уменьшая шансы Марико на победу в этой небольшой войне. Если же его не устраивает её кандидатура, он встанет на сторону дядек, из-за чего Коё и Чуе придется сильно постараться, отстаивая интересы Марико. — Я согласен с госпожой, собрание должно проводиться. Оспаривать кандидатуру госпожи, учитывая, что Босс сделал её своей преемницей, глупо. Марико кивнула. Война директоров и глав началась. Это её шанс показать свой стиль сражения, донести цели и средства их достижения. Это возможность стать лучшей версией себя и доказать ещё раз, что в кресле заместителя она сидит не просто так.