Благородные разбойники

      Кафетерий для сотрудников Казначейства располагался на цокольном этаже здания. Ровно в двенадцать тридцать, каждый будний день, двери кабинетов распахивались, выпуская младший персонал насадиться законным перерывом. Работники высшего звена предпочитали рестораны, где для них всегда был забронирован столик. Меню кафетерия пусть и не отличалось разнообразием, но вполне удовлетворяло, ставшую легендарной, английскую гастрономическую непритязательность. Служащие могли рассчитывать получить тарелку карри, чипсы и пикшу в кляре. Для особенно нежных желудков в ассортименте были овощи и вареные яйца. Из напитков неизменным успехом пользовалось слабое пиво и столовое вино. За отдельными столиками стояли большие заварочные чайники с традиционными даржилингом, оранж пеком и смесями под номером один или два. — Вы только посмотрите, как эта грымза вырядилась сегодня! — указала Салли, на стоящую в очереди Амбридж — Сто лет в обед, а все из себя девочку строит! Вот зачем на ней рюши? Она же с ними просто необъятная! Хорошенькой Салли с ее точеными ножками и всегда удивлено распахнутыми глазами было не понятно, как кто-то с внешностью обычного человека стремится приобщиться к прекрасному. Она искренне полагала, что ее молодость и красота будут вечны, потому что иначе и жить будет незачем. Гермиона, над чьим внешним видом неустанно трудилась Джинни, с удивлением обнаружила желание вступиться за слишком разодетую Долорес: — Зато она определенно не сливается с толпой. Ее точно ни с кем не спутаешь. — Гермиона права, — подхватила Хелен — Амбридж невероятно яркая женщина. Настолько, что ее можно в небо на ночь Гая Фокса запускать. Ей-богу, разницы никто не заметит! — сдавленное хихиканье прекратило, начавшуюся было, дискуссию. — Черт, я не взяла чай! — Гермиона вышла из-за стола. Очередь быстро двигалась и вскоре Гермиона смогла налить вожделенный напиток в чашку. Молочник со сливками был уже пуст, поэтому ей пришлось потянуться за новым. Проходившая мимо, заведующая архивом миссис Пинс, разворачиваясь боком, чтобы протиснуться в узкий промежуток между стоящими возле чайного стола и обедающими коллегами, мощным движением бедра, даже не заметив этого, оттеснила Гермиону. Девушка с сожалением поняла, что почти половина сливок оказалось на ее клетчатом платье от Мери Куант. «Хорошо, что Джинни не видит» — только и подумала девушка, направляясь в уборную. — Ох, мисс Грейнджер, как вы, право, неловки! Теперь вы сражаетесь с молочниками? — ехидство так и сочилось из Амбридж. Гермиона опешила от такой бесцеремонности и, что-то промямлив в ответ, ускорила шаг. Холодный свет в уборной безжалостно освещал испорченное платье. На клетке из сиреневой шерсти ярко сияло пятно, оттереть которое мокрой салфеткой было нереально. К тому же пятно начинало пованивать. Запах кислого молока и рвоты все настойчивее давал о себе знать, усиливаясь от температуры тела. За дверью послышался знакомый жеманный смех и, не желая снова встречаться с Амбридж, Гермиона поспешила спрятаться в кабинке. — Кто была, кстати, та малахольная? — спросил незнакомый женский голос. — А! Мисс Грейнджер, обычная секретарша, рвется наверх, да только кто ж ее пустит? Девчонка из Патни и с родителями дантистами, понимаешь? Много о себе думает. С таким происхождением ее никто не пустит дальше помощника какого-нибудь чиновника — самодовольно ответила Амбридж. — Что ей мешает примкнуть к какой-нибудь партии? — Непомерное самолюбие! — в голосе Долорес Гермиона уловила неприязнь, граничащую с отвращением — Она метит в серые кардиналы. Вся такая умная и независимая. Но кто она такая, в конце концов, без связей, происхождения, соратников? Еще одна амбициозная выскочка в мини, которая начиталась Бовуар и теперь бегает посидеть с плакатиками в редакцию. Голоса стихли, но Гермиона продолжала слышать их эхо у себя в голове. «Неужели это правда?! Неужели они все так обо мне думают?!» — она направилась к своему кабинету с намерением заставить Перси говорить начистоту. Он сидел один, как обычно, пропуская время обеда. Перси любил читать отчеты, когда его «никто не отвлекал пустой болтовней». Если разобраться, то он всегда был немного странноватым, помешанным на порядке аккуратистом, как в делах, так и в устройстве собственной жизни. В девять лет он осознал, что хочет идти на государственную службу. С тех пор он жил по расписанию, которое составлял для себя каждый месяц и редактировал каждую неделю. Иногда Гермиона готова была поклясться, что даже его мысли подчиняются строгому распорядку дня и никакая неожиданная фривольная мыслишка или шутка не может ворваться в сознание Перси, в неустановленное для нее время. — Когда я спросила тебя, каковы мои перспективы карьерного продвижения по службе, ты сказал, что у меня есть все шансы, ты мне врал?! — без всяких предисловий заявила она с порога. — С чего ты это взяла? У тебя действительно есть все шансы в скором времени покинуть этот отдел на позицию выше — невозмутимо ответил Перси. — Потому что этот отдел покинешь ты? — не унималась Грейнджер. — Да. А ты пойдешь за мной. Больше некому. Ты лучшая — все еще ни о чем, не подозревая, продолжал Уизли. — Лучшая, но самостоятельного продвижения мне не видать как своих ушей, потому что я выскочка из Патни?! — она зло уселась в кресло напротив Перси. — Смотря, какую цель ты преследуешь. Если хочешь заняться политикой, тебе стоит вступить в партию, может быть, что-то по линии профсоюзов… Немного не понимаю куда ты клонишь. Ты не могла бы уточнить? — он, наконец, отложил бумаги в сторону. — Перси, скажи честно, работая под твоим началом, пусть даже в другом отделе и как ты сказал на позиции выше, я когда-нибудь смогу стать руководителем? То есть с моим полом, происхождением и всем, что принято называть стеклянным потолком. — Ах, вот ты о чем, — Перси потер переносицу, пытаясь подобрать слова — у тебя ничего не выйдет в одиночку. Тебе нужна партия. И цель. Тебе необходимо определить для себя, чего конкретно ты хочешь добиться. Я понимаю, что на тебя всю жизнь давит то, что ты — представительница среднего класса пытаешься выбить себе место в другой социальной страте. Это достойно восхищения. И, если ты вспомнишь нашего министра просвещения и науки, миссис Тетчер, то она как раз выбилась в высшие эшелоны власти с самых низов. Ты уже в гораздо более выгодном положении, чем она. Но повторяю, тебе нужна партия. — Неужели моего труда и знаний недостаточно? — девушка уставилась на друга. — Понимаешь, Гермиона, высший класс управителей очень тесное сообщество. Мы все являемся пусть и дальними, но родственниками. Мы знаем всю подноготную наших родов. Мы с мистером Малфоем приходимся друг другу родней через какую-то тетку, а моя двоюродная прапрабабка была любовницей Георга четвертого… Ты плохо выглядишь, Гермиона, и пахнешь тоже… Прости. Знаешь, ступай-ка ты сегодня домой. — Все это какой-то тяжелый бред! Я не хочу принадлежать, как ты выразился, высшему обществу, я просто хочу, чтобы меня оценивали адекватно моим умениям. Это так сложно?! И, Перси, если на то пошло, половина двоюродных прапрабабок населения Лондона ходила в любовницах у Георга четвертого. — Ты права, особенно в части про любовниц, но пойми правильно, одной тебе не справиться. Если бы вы не расстались с Роном, то ваши дети могли рассчитывать на относительно честную борьбу. Но ты — нет. Не в одиночку. Ты должна примкнуть к какой-то группе. Гермиона молча вышла из кабинета. Ноги сами понесли ее на четвертый этаж, в приемную министра финансов. Она была не так многолюдна, какой ее помнила Гермиона. Девушка подошла к помощнику министра, мистеру Филчу: — Добрый день, мистер Филч! Я пришла по поручению мистера Уизли узнать, как идет рассмотрение моей служебной записки о несоответствии цифр в отчете и договорах — Гермиона изобразила на лице саму кроткую улыбку, на какую только была способна. — Ах, так это вы та самая дерзкая молодая леди? — Филч недоверчиво посмотрел на нее — Ваш запрос удовлетворен. Новый отчет уже лежит в архиве, проверенный лично министром, — он направился к шкафу с документами — вам совершенно не о чем беспокоиться мисс… — когда он обернулся, чтобы договорить фразу, то с удивлением обнаружил, что посетительницы и след простыл. И только неуловимый запах скисшего молока неприятно застыл в воздухе.