Знакомство перед бурей

      Ночь давно вступила в свои права, раскинув по небу необъятный ониксовый шатёр, переливающийся неугасающими звёздами; если бы не гигантская луна, темень стояла бы непроглядная. Разве верный спутник Земли всегда был настолько близко к своей наполненной жизнью подруге, чтобы невооружённый глаз мог разглядеть каждый кратер на мертвенно-бледной поверхности? Эта неестественность была меньшей из зол после всего увиденного за один только день, но сейчас, когда выпал шанс немного передохнуть после обороны от мертвецов и одержимых солдат, можно было окинуть взором не только беспокойную поверхность.       Ноги должны были устать ещё час назад: Йонас, с начала войны просидевший в своей берлинской клинике, не привык к столь долгим перебежкам, да ещё и с увесистым оружием на руках, которое то и дело приходилось хватать в обе руки и успевать отбиваться от нечисти. Он должен был сейчас еле поспевать за временным союзником, задыхаясь от усталости, жажды и мучаясь от боли в задетой не мягкой посадкой самолёта ноге, но ничего такого ветеран сейчас не ощущал. Наоборот, он чувствовал небывалый прилив сил и важный долг перед родиной, чьи сыновья умирали сейчас не только в ходе боевых действий, но и от невероятно жестокой и бесчеловечной силы, вызывающей в мёртвых жизнь, а в живых — демоническую ярость к своему товарищу. Связывать не по возрасту огромный прилив сил со случившимся в пещере Йонас не собирался: то казалось лишь плохим сном, вызванным переутомлением и газами; не бывает чудовищных голов, витающих в воздухе, и тем более не могло существовать огромных скелетов, орудующих пулемётами одной только силой мысли.       Мозг отказывался переваривать это, даже несмотря на встречу с подземным чудовищем и летающим драконом, ставшим причиной аварийной посадки самолёта. Мысли были перегружены, и каждый раз, когда несовершенный человеческий ум – пусть даже и гениальный – пытался коснуться каждого события со станции до пещеры, тошнота подступала к горлу, а колени наливались свинцом.       Циммерман всегда был холоден и стоик, что отражалось в его словах, действиях, мыслях, образе жизни. Он был тёмной лошадкой и являл собой загадку для сослуживцев, а благодаря своей немногословности ещё и заработал негласную репутацию сущности не от мира сего. Йонас был прекрасно осведомлён об этих слухах, но никак их не комментировал, иногда только отвечая на очередной глупый вопрос или обронённую гипотезу лёгкой улыбкой. Было похоже, что он наслаждался своей зловещей аурой, лишь бы у людей было меньше повода его трогать. Тем не менее, те везунчики, которым доводилось работать рядом с учёным, отмечали, что он вовсе не такой страшный, каким может показаться со стороны. Спокойный и рассудительный, он почти никогда не повышал голос на юных ассистентов и тем более не прибегал к рукоприкладству, временами лишь ворчал на несостоятельность и глупость современного поколения, но быстро переключал внимание, отдаваясь работе или бумагам. Какие бы слухи и предрассудки не окружали этого немца, он всё ещё оставался обычным человеком.       Но теперь он, потрясённый и растерянный, задумался, надолго ли это. Странная болезнь пожирала мозг и тело солдат, не разделяя среди них своих и чужих, и пусть Йонас несколько месяцев работал с образцами вирусов, ему не удалось изучить патоген из-за быстрого распада вне тела больного. Он до сих пор не знал, каким именно образом зараза проникает внутрь, какова её природа и кто из германцев распространяет дрянь среди своих же людей. Вакцина, созданная им, не спасала уже заражённых, однако могла дать проблеск надежды на иммунитет и урвать из лап безумия до того, как оно оставит от человека глупую оболочку, движимую инстинктом убивать. Создать вакцину буквально на ровном месте было величайшим триумфом одного человека, вложившего в неё все силы и средства, но никто не оценил стараний учёного, оставляя его наедине с мрачными мыслями о несправедливых решениях командования, которое, кажется, именно поэтому не добилось от войны значительного успеха. А ведь получается, что сюда, в это адское место, Циммермана привела именно несправедливость... и надежда на то, что хотя бы лучший друг поможет ему убедить высшие чины в эффективности его разработки.       В конце концов, разве смысл жизни не в том, чтобы внести в неё свою лепту?       Нежеланный союзник, смело вышагивающий впереди, внезапно останавливается. Йонас отвлекается от мыслей и поднимает на него голову, вопросительно изгибая бровь. Тот поворачивается, опуская нос автоматического пулемёта к земле и стараясь сохранять дружелюбную улыбку, которая, тем не менее, всё равно не оказывала на недоверчивого германца никакого впечатления.       — Я просто подумал, что ты, может, устал. У тебя же ещё и нога задета, да и головой наверняка ударился при крушении. Времени достаточно, мы могли бы устроить небольшой отдых...       Паттон не успевает договорить, потому что Циммерман продолжает идти вперёд, грубо задевая его плечом.       — Нет, — коротко бросает он в ответ, даже не оглянувшись. — Важное задание не терпит отлагательств, а до крепости ещё далеко. Мы всегда успеем отоспаться на том свете после выполненного долга.       Лейтенант смеётся, покачав головой, и ускоренным шагом перегоняет Йонаса, снова поворачиваясь к нему.       — Не знаю как ты, старик, а вот я помирать пока не планирую. Уж точно не при таких условиях.       Циммерман ничего ему не ответил, и на какое-то время снова повисла тишина, то и дело прерываемая шумом отдалённого боя и криков. Канонада взрывов и рваный треск винтовок казался всего лишь общим шумом, столь отдалённым, что не вызывал и доли того ужаса, который этот хор смерти и безумия вызывал у оставшихся в окопах и на станции солдат. Немец прислушивался, и его потрёпанному сердцу становилось тоскливо: судя по всему бой шёл между его же соотечественниками — междоусобная война солдат против их же товарищей, охваченных болезнью безумия. Это было хуже чем гражданская война, ведь одна из сторон конфликта ничего не хотела, кроме как убивать всё, что движется. Никакого компромисса, никакой договорённости — только смерть способна их остановить. Великая война обрела новый виток, основательно меняя жизнь человека, и мир не будет таким как раньше, даже если эпидемия будет остановлена раз и навсегда. Иногда казалось, что дело вовсе не в патогенах: это два всадника апокалипсиса бок о бок шли по полям боя, выпуская в свет порождённое ими детище, невидимое и коварное, подобное смертоносному иприту.       Паттон заглядывал за плечо, наблюдая за молчаливым врагом, временно сложившим оружие ради общей цели. Когда он вытаскивал немца из-под крыла рухнувшего самолёта, тот показался очень проблемным офицером, который будет постоянно винить вражескую сторону, вступать в споры, а то и пытаться убить американца при любом удобном случае, однако ни одно из этих опасений не воплотилось в жизнь. Напротив, тишина с его стороны настораживала, и в решительном огоньке, сверкающем в умных глазах доктора, иногда прослеживалась заметная грусть. Йонас казался крепким воякой, успевшем на своём веку повидать больше, чем любой другой участвующий в войне солдат, но даже он был напуган, пусть и не подавал виду. Винить его за это не стоило: лишь полный безумец сейчас не будет бояться происходящих событий со всеми этими ожившими мертвецами и злобными тварями, заполонившими каждый укромный уголок беспокойной земли.       К счастью, конец чертовщине был близок. У попутчика была вакцина, и её следовало любой ценой доставить к пункту назначения. Вполне возможно, что после победы над эпидемией придёт конец и затяжным боевым действиям.       — Я тебе ещё тогда представился, а вот ты своё имя так и не озвучил. — Джордж попытался отвлечь Циммермана от мыслей, даже если он сам пытался думать о чём-нибудь приятном. — Или мне тебя и дальше «фрицем» называть?       Тот сбавил шаг и снова повременил с ответом, испытующе глядя прямо на американца, словно ожидая, что он сейчас опустит голову, пожмёт плечами и продолжит поход до цели в общем молчании. Но нет, наглый заморский офицер даже остановился, стойко выдерживая взгляд доктора, и тот был вынужден сдаться, тяжело вдохнув полной грудью прелый ночной воздух.       — Обер-лейтенант Йонас Циммерман. Но можете не ожидать, что я буду обращаться к Вам по имени. Мы в первую очередь солдаты двух воюющих между собой сторон, а не приятели, лейтенант, и я попрошу не забывать об этом.       Американец кивнул с вернувшейся к нему лёгкой улыбкой. Излишняя строгость и офицерская упёртость вкупе с неконфликтностью были в какой-то мере очень забавными, если не карикатурными. Паттон ещё не успел насладиться боями, поэтому не мог составить полной картины среднестатистического боша, но яркое отличие обер-лейтенанта от рядовых крикливых болванчиков проявлялось столь явно, что он решил для себя во что бы то ни стало сохранить жизнь немца даже после окончания их временного перемирия. Циммерман был уникальным даже для своего народа, в этом не было никакого сомнения.       — Значит, мы с тобой из одного теста слеплены, Йонас. Какое интересное и судьбоносное совпадение!       — Действительно.       Он проворчал это без капли радости, совершенно очевидно не разделяя восторга желторотого американца, однако всего один-единственный ответ вместо тишины порадовал Джорджа настолько, что он тихо рассмеялся, осмелившись хлопнуть немца по плечу, когда они поравнялись. Циммерман мигом одарил наглеца наполненной злобой взглядом, но тот уже не смотрел на него, продолжая путь до монастыря. «Такие безмозглые офицеры далеко свой отряд не доведут», подумал доктор, и, в последний раз взглянув на луну, повесил маузер за ремешок на плечо, пока воздух не прорежется новыми утробными криками и голосами неупокоенных мертвецов.       К сожалению, покой светлой ночи не продлился долго. Где-то совсем рядом раздалось хриплое рычание, издаваемое полуразложившимися лёгкими, а над головой просвистели пули и послышалась знакомая немецкая речь, выражающая бесконечную злобу и презрение ко всему человеческому. Йонас беспокойно огляделся в поисках очередного противника, а Паттон, успевший перегнать его на расстояние в несколько метров, остановился в очередной раз, но в этот на доктора он не смотрел. Его хмурый взгляд был устремлён вперёд, туда, где рыхлая почва неторопливо извергала из себя движущиеся изуродованные трупы.       — Вот нас и встречают. — Американец поворачивает голову и указывает носом пулемёта в сторону полуразрушенного здания. — До монастыря рукой подать, но сперва придётся эти самые руки запачкать.       Циммерман ухмыляется; мысль о быстрой и относительно безопасной дороге до форта Штерн вдыхает в него новые силы, не до конца потраченные на целый день отбивания от чудовищ разных мастей и размеров. Сняв с плеча винтовку и примкнув штык, немец без колебаний бросается в атаку вслед за Джорджем, захваченный сладким привкусом второй волны энтузиазма, в последний раз посещавшей его перед самой поездкой к Сомме.       Предстояла трудная ночь, но Йонас не сомневался, что хотя бы первая часть его плана — пробраться в крепость и встретить фельдмаршала Менге — будет выполнена ещё до утра.