Нарцисс Эосский

1 Я нарцисс Саронский, лилия долин! 2 Что лилия между тернами, то возлюбленная моя между девицами. 3 Что яблоня между лесными деревьями, то возлюбленный мой между юношами. В тени ее люблю я сидеть, и плоды ее сладки для гортани моей. 4 Он ввел меня в дом пира, и знамя его надо мною - любовь. 5 Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви. 6 Левая рука его у меня под головою, а правая обнимает меня. 7 Заклинаю вас, дщери Иерусалимские, сернами или полевыми ланями: не будите и не тревожьте возлюбленной, доколе ей угодно. Раздел архива: «Информация на целлюлозных носителях». Источник: культовый текст иудеохристианства, известный как «Песнь песней», Синоидальный перевод, глава вторая. Системная отметка: носитель имеет значительные повреждения, затрудняющие извлечение информации, рассмотреть возможность списания. ___ Трасса ETK-70-alpha (направление Киира). Лимузин коменданта Эос. Безупречная стальная красота города, идеально исполняющего пространственную развертку за стеклом кабины, умиротворяла. Не то чтобы блонди нуждались в умиротворении, напомнил себе Орфей Зави. Но упиваться самообманом пристало им еще меньше, так что следовало признать: добавочная доза безмятежности ему сейчас не повредит. Ведь ни созерцание совершенных линий великого технополиса, ни даже искусно подсвеченный силуэт драгоценной его Рассветной Башни на ночном небе не приводили систему к должному равновесию. Самодиагностика безвариантно выдавала сбой. И следовало незамедлительно принять меры, имеющие целью его устранение. ___ Башня Эос, верхний этаж. VIP-апартаменты Орфея Зави, часом ранее. Информационный пакет прилетел ровно через двенадцать минут после того, как системы Эос зафиксировали возвращение Ясона Минка. Дорогой Глава был в своем репертуаре: снова ходатайствовал о поблажках трущобному псевдопэту. Тон ходатайства оставался нейтральным, но все равно будто щетинился ледяными иглами: оказывается, престранным образом упущено из виду наличие в дворцовых садах некого редкого растения, и, пускай на это в письме нигде не указывалось прямо, каждая строчка и черточка так и требовала прояснить, по чьей вине безопасность Башни пошла трещинами в этот раз, и как на Садовом этаже объявился обитатель без визы и паспорта. С ответом Орфей не спешил. Служение не терпит суеты, и для начала он принялся сканировать видео, задав критерием наличие в материале бедового монгрела — и таких записей оказалось на удивление много, пэт Ясона, кажется, проводил в Садах едва ли не все свое свободное время. Затем отобрал локации, которые пэт, primum, посещал чаще других, и, secundo, задерживался дольше определенного времени. Это тоже оказалось просто: начиная с конкретной даты, четырнадцать суток тому назад, монгрел буквально прирос к одному месту и являлся туда с самого утра, как на службу. Согласно алгоритму, далее следовало провести поиск в диапазоне исходной точки со сдвигом по временнóй оси, и, ознакомившись с полученным массивом, Орфей допустил категорически не свойственный ни себе лично, ни своему классу психологический феномен: не поверил собственным глазам. Встряхнулся. Запретил себе совершать бессмысленное действие повторения поиска. Запустил самодиагностику, проанализировал результаты — и распорядился подавать лимузин к личному посадочному слоту, примыкавшему к западной веранде его апартаментов. Но до отъезда следовало сделать еще кое-что, а для этого придется немедленно идти в Сады техническим коридором. ___ Лабораторно-промышленный комплекс Киира, малый конференц-зал восточного крыла корпуса XIII. Зави, разумеется, не нуждался в провожатых. В Киира он ориентировался неплохо даже без перехода в аналитический модус, к здешнему начальству регулярно наезжал, и уж тем более легко мог найти помещение, что соседствовало с кабинетом, который Рауль Ам облюбовал для себя вот уже лет… что, неужели тридцать? Орфей едва заметно поморщился. Опять те же симптомы: первым слоем восприятия прошла субъективная оценка. Нет, определенно, его когда-нибудь доконает этот псевдопэт и неприятности, неизменно крутящиеся вокруг на него на разновысоких орбитах. Подойдя к «служебному входу» в директорский офис — внешне тот представлял собой ничем не примечательный участок сливочно-белой стены, — Орфей отпустил сознание в информационные потоки и показался хозяину. Стена, помедлив ровно шесть сотых секунды, растворилась, и под ноги, приглашая, легла изумрудная световая дорожка. Зави отправился по ней привычным маршрутом. Кабинет, как и ожидалось, пустовал, хозяин был занят в конференц-зале, но предусмотрительно настроил для гостя параметры прозрачности. Прозрачность оказалась полной: всё происходящее Орфей и слышал, и видел с нескольких ракурсов: Рауль вел разговор по видеосвязи. Судя по параметрам, видеосвязи межзвездной. И, строго говоря, называть происходящее следовало не разговором даже, а интервью. — Вас это, возможно, удивит, мадам, — баритон доктора Ама звучал негромко, раздумчиво, без всяких нарочито-бархатных ноток, словно тот просто рассуждал вслух, а журналистке повезло оказаться свидетелем и случайным адресатом ученых речей, — но я отвечу, что концепция этически оправданного деяния здесь, на Амои, не столь радикально, как вам представляется, отлична от таковой в государствах, которые вы именуете «цивилизованным миром». Насколько я понял из нашей беседы, крайне-фундаменталистских взглядов вы не придерживаетесь, к ревнителям Древнего Моратория на развитие ДНК-технологий себя не относите, так что нам с вами вполне реально найти точки соприкосновения. То, что официальный запрет на прерывание беременности по немедицинским показаниям существует на Амои лишь в Автономии Церера и лишь с того времени, как та официально вышла из нашей юрисдикции, мы уже обсудили, а примеры исключительно гибкого подхода к проблеме репродуктивной власти, который практикует Танагура, вы можете увидеть своими глазами. Просто обратитесь за въездной визой. Что же касается вашего живейшего интереса к принципу человеческого достоинства, то предлагаю взглянуть на проблему вот в каком разрезе: в большинстве миров, входящих в Федерацию, ни лично за мной, ни за кем-либо иным из моих собратьев-дзинкотаи не признают никаких человеческих прав. Например, с точки зрения закона, на страже которого вы, по вашему собственному утверждению, стоѝте, я лишен способности к автономным решениям и действиям, но это ничуть не мешало вам настойчиво добиваться моего положительного решения касательно этого интервью. И точно так же ничто не тревожит законодателей, которые одной рукой подписывают дискриминирующий меня акт, а другой ищут моей профессиональной помощи для себя и своих ближайших родственников. Скажите, вас не смущает подобное противоречие? Вижу, что смущает. Но вы обязаны жить и функционировать в координатах, заданных вам системой. Как и все мы, мадам. Но все-таки, попробуйте меня сейчас услышать: создатели Древнего Моратория, когда тот еще не был древним, руководствовались абстрактным страхом перед будущим. Ученые, против которых был направлен тогда тот акт, имели понятную и по-своему достойную мотивацию: они хотели знать. Но в случае с Амои расклад был иной: мои предки и мой Создатель хотели жить, а это, согласитесь, мотивация куда более сильная. Понимаю, что вам нелегко верить мне на слово: насколько я знаю, история Амои известна в Федерации в весьма усеченном варианте. Например, нигде не упоминается тот факт, что высадка группы Абисс на планету была вынужденной, и на орбите до сих пор крутятся аварийные маяки, на зов которых никто не отозвался. Или еще, вы знаете, что запись переговоров с вице-президентом Хармсом не утеряна, что она есть в архиве системы Лямбда-3000? Что прямой отказ помочь человеческой цивилизации, терпящей генетическую катастрофу и обреченной на вымирание без помощи извне, скрупулезно запротоколирован? Я, как вам известно, не человек, но вполне способен, пусть даже чисто аналитически, реконструировать интонации людей, впервые на Амои повторивших знаменитые слова о том, что человек — это то, что дóлжно превзойти. Полагаю, что тех, кто обрек их на медленную смерть, им хотелось превзойти просто со страшной силой. И, кстати, готов согласиться, что в восхождении этом и в превосхождении не обошлось ни без огрехов, ни без жертв, но вот права осуждать нас за то, что мы такие, как есть, я, увы, не смогу признать за вами ни при каком раскладе. — Рауль Ам усмехнулся. — Извинений не приношу. Я не дипломат, но вам ведь отчего-то непременно хотелось беседовать именно со мной, так что терпите. И приезжайте, если вам действительно все еще хочется писать правду, а не то, что обычно публикуют федеральные издания. Орфей отметил, что до финальной точки Раулю осталось от двух до пяти реплик, и потерял интерес к этой беседе. Все было ясно: деятельную самку рода Homo с неумеренно-активной гражданской позицией и пронырливой профессией встретят на Амои лучшие силы дипкорпуса и службы внешних сношений Генетического Контроля, продолжат деликатно знакомить с местной планетографией и социальной историей (в дозволенном не-гражданам варианте), всячески поощрят энтузиазм, пощекочут чувство справедливости и эстетическое чувство, а если увидят определенного рода склонности, то поощрят и все те чувства, что можно пощекотать в веселых заведениях Мидаса — и всё, одним рупором у противника станет меньше. Все-таки, как не раз доказывала всемирная история, а также совсем недавно доказал, не к ночи будь помянут, Керес, он же «Автономия Церера», властям совсем не обязательно ни практиковать массовые расстрелы, ни озадачивать очередного доктора Гильотена. Гораздо эффективнее обезглавить оппозицию фигурально, не творя мучеников, и негласно возглавить то, что выварится в котле, лет через десять. Рауль явился в кабинет ровно через четыре минуты, благосклонно взблеснул зелеными глазищами, отдал беззвучную команду подавать чай и уселся напротив. — Выглядишь плохо, — заметил он, не церемонясь. — Чувствую себя так же. — Орфей фыркнул: и в самом деле не дипломат, особенно тогда, когда непременно хочет убедить в этом своего собеседника. — Что это ты проникся к чаю, а? Ого! Черный? В английской сервировке? Не замечал за тобой прежде подобных наклонностей. — Орфей. Если есть у тебя фонтан, поступи уже с ним, как велел классик, а затем — сделай одолжение и ознакомься с именем настырной дамочки, что отняла у меня три четверти часа рабочего времени. Зави на мгновение отошел от реальности, выудил требуемое из виртуального архива и искренне рассмеялся. — Что, даже не псевдоним? «Виттория Эльжбета Уинджер»? — Имя получила при рождении. А степень возможного родства доподлинно установим, когда сия монаршая особа явится на Амои. Здесь, как ты знаешь, все тайное рано или поздно становится. — Становится, — согласился Зави. Помолчал. Взял в руки тонкую чашку, вдохнул аромат и, так и не пригубив, поставил обратно на блюдце. — Скажи, Рауль, тебе что-нибудь известно о последней блажи Минковского пэта? Которая уже, как это у них в обычае, прямым контактным путем передалась хозяину. Ясону хотя бы достало ума посоветоваться с другом, или снова нет? — Орфей. Ты точно не в порядке. — Не в порядке. Был бы в порядке — не рвал бы сюда среди ночи с включенными спецсигналами. Просмотри то, что я перекинул. Не исключено, что после этого тебе тоже захочется включить спецсигнал. Рауль Ам раскрыл инфосферу, расположил ее так, что она укрыла обоих. На белоснежном фарфоре задрожали разноцветные блики, и стало уютно. Просто Киира, просто еще одна рабочая ночь. — Вижу. Пэт, желающий гулять в саду, игнорируя комендантский час, и не просто так, а науки ради. Трущобный Карл Линней. Ты как, запустишь его туда в одиночку, или Ясон тоже пусть будет на глазах? — Пусть берет эту тварь на поводок. В любом ведь случае пожелает проследить лично. Ты сам когда узнал? — Десять дней назад, еще на «Моргане». — Хорошо. Значит, у тебя уже тоже что-то есть. Вообрази, та дрянь, которая там в бутонах, не влезает у меня ни в одно типирование. Вот, видишь? Базы Института Варнаса выдают девяностопроцентное совпадение c некой «псевдолилией Фауро», сорт Лила, и всё, это максимум. А кто там на самом деле и как он туда попал — тайна, покрытая чем попало. Да, допускаю, что семена или побеги могли занести в Сады с почвой, и пусть даже это произошло случайно. Но гарантий, что это не «генетический конструкт со встроенной программой биологической атаки на главу правительства», у меня нет. Особенно, если учесть, что у того теперь имеется очевидная точка уязвимости, и именно ей загорелось полюбоваться цветами. А вот еще одна деталь. Собственно, она меня и выкинула из кресла, и погнала по маршруту Сады — семидесятая трасса. Видишь, кто прилипал к бутонам до того, как туда повадился ходить монгрел? ____ Лабораторно-промышленный комплекс Киира, восточное крыло корпуса XIII. Кабинет Рауля Ама. Рауль внимательно слушал. То, что сказанное Орфеем во многом подтверждало его собственные выводы, было хорошо. Зави — редкая умница, да еще и с тонким чутьем на опасность. И с умением быстро выходить на эффективные решения при категорически неполных исходных данных. — А вот и еще одна деталь, — встрепенулся Орфей и вывел перед ними изображение белого как мел создания в гипсово-белой набедренной повязке. — Собственно, она меня и выкинула из кресла, и погнала по маршруту Сады — семидесятая трасса. Видишь, кто прилипал к бутонам до того, как туда повадился ходить монгрел? Рауль буквально почувствовал, как от стоявшей перед ними задачи отпочковалось еще с десяток дочерних. Ощущение было приятным: искать решение становилась все интереснее. — Занятно. Орфей, благодарю. Альбиноса я упустил, а не исключено, что он станет одним из ключей к разгадке. Это ведь твой, неомутагенез из линии Барака? — Именно так. Прекрасный оказался питомец, как раз для тех, кто устал на службе: прихожу домой, а он молчит, тихо сидит в углу, сливается с обивкой — и иде-аль-но, ты только вообрази, вписывается в интерьер моей Льняной гостиной. Рауль улыбнулся. — Эстет. А почему его появление на камерах тебя так… декомпенсировало? — А он вписался в схему столь же идеально, как в интерьер. Вокруг Ясона и его монгрела вообще собираются разнообразные контуры, и вроде бы даже собираются спонтанно, но мне категорически не нравится повторяемость и воспроизводимость. Фурнитуры и пэты бесятся, один за нож схватился, другой за отмычку, и всё это, прошу заметить, рикошетом по репутации Дорогого Главы. А по моей репутации не рикошетом, а прямой наводкой. Система безопасности у меня, оказывается, ажурная, дыра на дыре, порядка нет. Был бы человеком-гражданином, служил бы при должности, точно бы решил, что под меня копают, и всерьез. А тут бессмыслица, но с сегодняшним камушком мне вдруг отчетливо лавина увиделась. Гляди. — Орфей одним движением соорудил в инфосфере мелкопетлистое нечто, которое послушно завозилось и кокетливо свесилось к краю купола, к самым чайным чашкам. Было красиво. Работать иначе, чем красиво, Зави не умел. — Вот такая сетка. Похоже ведь, что событийный шум кто-то создает, нет? Прячут что-то серьезное среди мелочей, а меня, раскудрявого, берут на роль того, кто вечно кричал «Волки!». Вот ты мне скажи: в этой садовой паразитке может быть что-то опасное? Или я вправду не в себе и волков навыдумывал? Почему именно моего Юки к ней поволокло? Как он вообще ее заметил? Не понимаю. Рауль провел ладонью по закругленному краю столика, и из-под него приглашающе выдвинулась пузатая тумба — выдвинулась и соблазнительно раскрылась, являя богатое свое нутро. — Вино какой страны, Орфей, в это время суток? Тот усмехнулся, почти обычной своей усмешкой. Напряжение, что словно бы подсвечивало его черты, погасло. — Если не ошибаюсь, кому-то там в итоге все-таки плеснули чистого спирта. — Не надейся. Работать еще. И фалернума в баре нет, уж извини, знаток литературных памятников. Будем пить твое любимое. А пока пьем, глянь, что вышло по лианам Фауро у меня. Орфей любил легкое и золотистое, с ореховой ноткой. Рауль посмаковал еще глоток, одновременно смакуя и варианты решений задачи с пэтом-альбиносом. Выходило… неплохо. Но, увы, в какую бы схему пэт ни приткнулся в итоге, завтра (уже сегодня) им с Орфеем все равно предстоит непростой и непредсказуемый день. И ночь. Зави вино едва пригубил и погрузился в чтение. — Весьма любопытно, — заключил он наконец, потеребил выбившуюся на лоб длинную, круто вьющуюся прядь, потянул и глубокомысленно проследил, как та заново свернулась пружинкой. — Выходит, у нас с высокой вероятностью обосновался реликтовый дикий вид, Fauro alana. И я как знал, тоже поостерегся отстригать ей бутоны. — Да, рискованно. Может сбросить остальные, и тогда всё, еще как минимум три года будет вегетировать. Орфей кивнул. — Отсрочка решением не является. Я правильно понял, что при цветении она будет выделять нечто наркотическое? Его-то, видимо, Юки в бутонах и чуял. У него болезненно-обостренное обоняние. — Да. А вот смотри, что я нашел еще: Алана Фауро, реликт из некогда обширного семейства псевдолилейных, оставила след в фольклоре. На Гиньюс она числилась эндемиком на одном из Дальних Архипелагов, и оказаться там во время цветения считалось редкой удачей. У счастливчиков, собравшихся вокруг цветка в «магическую ночь», появлялось ощущение счастья, они братались и радовались жизни — развивалась легкая степень опьянения, по описанию весьма напоминающего алкогольное, некий ольфакторный бокал игристого вина. Реже проявлялась синестезия, например, один из сотрудников ботанического сада Аурелии-IV, куда Алану завезли, кстати, тоже случайно, и она зацвела один раз, после чего захирела и не приживалась более, рапортовал, цитирую, о «пурпурном цвете» аромата, и его «шелковом вкусе». Что примечательно, это именно легкие, позитивно окрашенные сдвиги восприятия, а не психопродукция: галлюциногеном выделяемый ароматический комплекс не является. А вот отдельным личностям везло меньше. Или больше, тут уж как посмотреть: за их особенную реакцию их объявляли то святыми, то блаженными. Нетипичность заключалась, опять же по описаниям весьма цветистым и ненаучным, в гораздо более сильном торможении влияния коры. По сути дела, Орфей, эта «псевдолилия долин» выделяет таламический яд, проявляет влияние подкорковых структур и освобождает из-под контроля примитивные рефлексы, но и там все исключительно сладко и позитивно: запах действует как афродизиак. Исключительно сильный и стойкий, учитывая восторженную зависть хронистов к своим блаженным. — А «мистическую» разницу между блаженными и не удостоившимися определяет проницаемость гематоэнцефалического барьера? — Полагаю, что так. И здесь мы подходим к ключевому вопросу. Зави взял в руки бокал и покрутил его. Покачал. Поглядел на просвет. — Блонди, — сказал он. — Да. Ясон. Вне зависимости от того, является ли появление на Садовом этаже биологически активного обитателя, а также связанные с этим неприятности случайностью или результатом чьего-то умысла, именно Ясон стал бы наиболее вероятной целью, мишенью, жертвой, как угодно. С монгрелом все более или менее ясно: репутацию ему ни пьянством, ни афродизиаком не испортишь, а его жизни в любом случае ничто не угрожать не будет. С блонди сложнее. С одной стороны, панцефалический барьер дзинкотаи в норме непроницаем для подобного класса веществ, и единственное, что ощутим мы — это аромат. Но как быть, если перед контактом с цветком, или чуть позже, организм встретится с веществом, повышающим проницаемость барьера? А таковые существуют, и как компоненты препаратов, и как самостоятельные средства. Так что я вполне серьезно воспринимаю твоих «волков», Орфей. Напустил их на нас кто-то, или они завелись у тебя в саду сами, но угроза реальна. Как будет действовать таламический яд на модифицированный мозг блонди, не знает никто. Орфей коротко кивнул. — Защитить можно? — спросил он. — Да. Для всех этих препаратов известны антагонисты. Комбинированный универсальный антагонист будет готов через… — Рауль помолчал, обратившись мысленно к происходящему в лаборатории двумя этажами ниже, — через девятнадцать минут. Зави усмехнулся. — Представляю, как весело будет вливать в Дорогого Главу эту микстуру. — Разочарую тебя, никаких спецэффектов. Вдохнет сегодня вместе с воздухом у себя в апартаментах. И в кабинете. И в Садах распылят. — О! — Орфей уважительно на него глянул и, взмахнув рукой, указал себе за спину, где за много километров отсюда возвышалась скрытая от них сейчас десятком бронированных стен Башня Юпитер. — Уже и санкция есть? — Есть. А за еще одной санкцией, мы, наверное, сейчас прокатимся туда вместе. Ты ведь понимаешь, о чем я? — Еще бы не понять. Изверг и вивисектор. Эксперименты на блонди, куда только смотрит галактическая общественность! Зачем ты отпустил ту симпатичную журналистку королевских кровей? Она бы раздула из этого сенсацию. Рауль посмотрел на него с признательностью. — Договорились. Мне полную дозу нейтрализатора, для условной полной проницаемости. Тебе условное десятичное разведение. Орфей вскинулся. — Это еще почему? Если уж тащишь в виварий, тащи на моих условиях, а то даже как-то, знаешь, оскорбительно. Унижает мое достоинство блонди, — Зави прищурился и глянул цепко, словно прикидывал, сколько у него выйдет скинуть с названной продавцом цены. — Полную проницаемость ты нахимичишь мне. Себе десятичную. А если я там начну творить то, что опасно для того самого достоинства, выдашь мне антидот. А не поможет, так и полный генетический контроль, в коррекционном варианте. Логично? Рауль покачал головой. — Логично до судорог. Каждый раз собираюсь спросить Создателя, почему тебя не назвали Одиссеем, с твоим-то хитроумием. — Вот! — Орфей отсалютовал ему бокалом и допил вино. — Тоже всегда хотел это знать. ___ Эос. Штаб-квартира службы Генетического Контроля. Штаб-квартира главной евгенической спецслужбы располагалась в поднебесье, почти буквально: предпоследний этаж Эос, выше только личные покои Тринадцати да перистые облака. Этаж штаб-квартира делила с Главой Синдиката и его аппаратом. Рауль считал, что это удобно: Минк, видеосвязь недолюбливавший, нередко к нему захаживал. А можно было прогуляться по живописной галерее и дойти до Ясона самому. Или встретить его там на полпути — каждый из них давно умел предугадывать, когда другому требуется держать совет. По крайней мере, так оно было раньше. Теперь же Рауль, покинув кабинет, невозмутимо прошествовал через Жемчужный холл, скользнул в неприметную дверь служебного коридора и прошел к лифту, соединявшему Генетический Контроль с клиникой Калга. Кабина полетела вниз. Стены, уловив желание пассажира, не стали демонстрировать панораму и остались перламутрово-серыми. Настроение сегодня было именно таким: полная собранность и предельное внимание к колебаниям вероятностей. Острее, чем обычно, ощущалось присутствие Юпитера: искин, приняв их с Орфеем аргументы, также сосредоточился и приготовился беречь и защищать. Предгрозовое затишье. Рауль искренне уповал, и его упования подкреплялись весьма высокими значениями вероятностей, на то, что нынче гроза обойдет стороной, разве что сверкнет, погрохочет и слегка сбрызнет дождичком. Но было возможно и иное — может быть, впереди настоящая буря, и тогда лицом Амои надолго перестанет быть мирный Торговый Синдикат: в режиме чрезвычайной ситуации Юпитер вернет планетарный эксперимент под стальной купол и под острый клинок Генетического Контроля. Все структуры Амои снова станут ему прямо подчинены и подотчетны. Рауль вздохнул. Вот уж чего совершенно не хотелось бы. Но случаи, когда он в своей жизни делал то, чего ему хотелось, — невесело усмехнувшись, глава Генетического Контроля поднял руку в белоснежной перчатке и вдумчиво ее рассмотрел, — можно было перечесть по пальцам. ___ Эос. Пэтклиника Калга, спецбокс №303-10. Алебастрово-белое существо по-птичьи нелепо устроилось на табурете, подтянув одну ногу к груди. Острый свой подбородок пэт почти что впечатал в колено, а взгляд красных глаз скользил по трем совершенно одинаковым джадам, невозмутимо занимавшимся каждый своим делом: Морис Монро оценивал за лаборантской консолью результаты ольфакторных проб, Ноэль Монро беседовал с коллегой-ониксом Одо по встроенному в браслет коммуникатору, а третий из близнецов, Леонар, за соседним пультом заканчивал сверку генетической карты. Как и всегда при виде этой троицы с гладкими, словно выточенными из светло-зеленого нефрита геометрически-совершенными прическами, Рауль Ам ощутил прилив гордости. Законной гордости. Удачная идея, продуманная ее реализация и наглядный пример того, что сладкие плоды могут созреть даже на самых горьких травах: ситуация, подтолкнувшая его к закладке в церебральный эмбриофор идентичной элитной тройни, была донельзя мерзкой. Амои как раз переживала очередную полосу травли, дипкорпус изнемог окончательно, а если бы кто-то, взяв за основу материалы тогдашних публикаций, взялся б за кисть, чтоб писать моральный облик Рауля Ама, «бессменного вдохновителя и штатного палача богомерзкой вивисекторской клики», то все демоны и горгульи показались бы в сравнении добры, милы и благонравны. В конце концов на Вюртемберге-Возрожденном осмелели окончательно и выдали на первые полосы пространное интервью с местным ученым, знатоком истории Старой Земли. И старичок-то говорил все верно и по делу, и ни про доктора Менгеле, ни про его семью не сказал ни слова неправды. Вот только в соседнем материале, где говорилось уже про современность и современников, доктора Ама, упорно и нарочито, повторяясь и смакуя имя, называли не Раулем, а Рольфом. Сработано было тонко: в тамошней культурной традиции действительно принято было имена или переводить, или придавать им местную суффиксацию (дипломатические работники стоически терпели), но посыл был понятен каждому, а привкус отвратителен. Рауля Ама, было дело, обвиняли многие и во многом, но никто и никогда прежде не утверждал, что он злобный дурак и шарлатан. Или, если угодно, сын и наследник дурака и шарлатана. Человеческий, пусть и наномодифицированный мозг Рауля требовал сатисфакции. Хотелось явиться на этот Вюртемберг самолично, взъяриться и глянуть на краснобаев так, чтобы у них там увяло, отсохло и полегло все, что только могло увянуть, полечь и отсохнуть. Но вместе с тем ему не давало покоя что-то еще — какое-то рациональное зерно, имевшееся в бульварной статейке, упущенная им сгоряча деталь. Уже лежа в постели, глубокой ночью, привычно перебирая события дня перед тем, как перейти в режим сна, Рауль наконец увидел то, что искал: исследования идентичных близнецов. Та титулованная-остепененная тварь из давно минувшей трагедии очень интересовалась близнецами. А за всю историю элиты Амои близнецовый метод не применялся вообще ни разу. С одной стороны, понятно, почему: церебральный эмбриофор для подобной экзотики не предназначен, тело же, дзинкотаи... А ведь сделать это с дзинкотаи достаточно просто, подумал тогда Рауль. И с эмбриофорами тоже. Просто никто никогда не пробовал. Так в Танагуре, в Институте бионики и генной инженерии стали служить три новых джада — три, потому как в ловушки дуализма и билатеральной симметрии Рауль ловиться не пожелал. Элитные тройняшки проявили себя как идеальные представители собственного класса, а еще выдавали уникальные показатели слаженности и эффективности при работе в команде, даже будучи разделены. Словно становились катализаторами. И это следовало обдумать. Кроме того, близнецы Монро были совершенно по-особому преданы самому Раулю, и Ясон, как-то раз встречая его в космопорте, с усмешкой именовал их преторианцами, уж очень живописно, видно, шли они с шефом вчетвером по летному полю. А если у Ясона что слетало с языка... Приклеилось название намертво. Теперь же на шевелюры тех самых «преторианцев» неотрывно пялился мутант-альбинос с тонким андрогинным телом, тот самый мутант, что учуял опасность в Саду Эос в самом ее зародыше. И даже если он не понимал, что чует, следовало прояснить с ним все и до конца. — По неучтенным или «чужим» генным модификациям ничего, по незарегистрированному неомутагенезу тоже чисто, шеф, — рапортовал Морис. — Параметрия обонятельного анализатора соответствует породным показателям и без динамики с архивом. Эпигенетика без сдвигов, бионических внедрений нет. Психопатология… — он едва заметно запнулся и склонил голову. — Внедрений нет. И по базе тоже ничего нового. Аутистический спектр, динамика с архивом закономерна для нозологии и возраста. Ноэль и Леонар тоже синхронно кивнули, и в иных обстоятельствах этот кивок обернулся бы поклоном, но все знали, что на работе Рауль реверансов не терпел. Исключением стал Минори Одо, изображение которого Ноэль перекинул на центральный слой инфосферы, и он, отобразившийся там практически во весь рост, поклонился как всегда четко и безупречно. Ему было можно: он был оникс, он был из дипслужбы и как раз пребывал на паркете при полном параде. А еще, Рауль усмехнулся про себя, он, помнится, пытался изображать этот поклон даже лежа в реанимационной капсуле, так что пусть его. Видимо, элитная психика пыталась подобным образом компенсировать то, что данный конкретный оникс, бывало, дерзил господину Аму так, как мало кто и из блонди осмеливался. — Что у тебя? — спросил его Рауль. — Только догадки, шеф. И домыслы. Я проанализировал поведение Юки за последние три года. Ему стало значительно лучше с тех пор, как господин Зави поселил его у себя. Учитывая это, вероятность успеха прямой неаппаратной ментоскопии с вами в качестве первого оператора я оцениваю как нетипично высокую для объекта с подобным спектром расстройств. Вероятность необратимого повреждения психики объекта при этом не превысит семи сотых процента, шеф. Да, подумал Рауль, жестом дозволяя своему ординарцу отключиться и быть свободным, не хотелось бы. Зави расстроится. И объект достойный, хорошей линии, с небезынтересной генкартой. Он нарочито медленно приблизился к альбиносу и замер, позволяя себя рассмотреть, и… да, не только и не столько рассмотреть, сколько обнюхать. Результат предварительного обследования, очевидно, пэта удовлетворил, и он, взобравшись на табурет обеими ногами, встал на колени, вытянулся, как такса в стойке, и робко, неуверенно протянул руку к своенравной пряди, что традиционно сбежала у Рауля из прически и улеглась на плече. Рауль не шелохнулся, и альбинос осторожно, одним пальчиком потрогал золотой завиток. Что ж, хвала Создателю за все общие с Орфеем аллели, а особенно за гены крутого своеволия волос: пэт, не иначе как признав его близкой родней хозяина и достойным доверия субъектом, расслабился и безропотно позволил прикоснуться к своему лбу, вискам и точкам за ушами. Для того, чтобы оставить на коже микроскопические нейродатчики, большего было и не нужно. Теперь господин Рауль Ам мог все равно что на просвет рассмотреть не только любые воспоминания, но и саму сущность пэта Юки, и сделать это, так сказать, внутри собственной головы. Прямая неаппаратная ментоскопия, наиболее щадящая из всех ментальных процедур, когда при мастерском исполнении объект мог даже не заметить, что его обследуют, оставалась привилегией блонди, и никто из элиты, а уж тем более из немодификантов исполнить такой финт был не в силах. Сильверу, например, на всех стадиях требовались уже дополнительные бэкапы, и этот вариант обозначался как «ментоскопия прямая аппаратно-ассистированная». В любом из вариантов за «условный второй пульт» усаживали второго оператора, в обязанность которому вменялось следить, чтобы и исследователь, и объект завершили процедуру здоровыми и в относительном счастии. Рауль усмехнулся: лично он правило второго пульта, бывало, игнорировал. Но теперь на него серьезно — и, если уметь это увидеть, просительно, — смотрели три пары глаз, и он кивнул Леонару: тот только вчера вернулся на Амои и не работал с шефом дольше других. ___ Эос. Садовый этаж, поздним вечером того же дня. Орфей пришел на четыре минуты раньше условленного и ждал, прохаживаясь по ровно подстриженной траве и начисто игнорируя тревожно-алый цвет, которым сам же когда-то предписал обозначить ограждающие газон от глупых пэтов бордюры и заборчики, однако старался — он усмехнулся саркастически, это заметив, — все-таки не поворачиваться к бутонам Аланы Фауро спиной. Рауль Ам явился секунда в секунду. Обсудить они уже обсудили все возможное, согласовали и выверили все меры, как профилактические, так и из разряда code blue на случай, если профилактика даст сбой, и теперь только сдержанно, формально поприветствовали друг друга. Орфей еще раз прокрутил в памяти запись ментоскопии своего пэта — Ам выслал ему ее, едва завершив процедуру, — и почувствовал, как восприятие двоится: Юки когда-то стоял на этом самом месте и уже обонял, уже чувствовал цветение. Словно бы видел тень, которую оно отбрасывало. — Будущее отбрасывает тени, — раздумчиво проговорил Рауль за его плечом, — а сознание доверчиво. Орфей покачал головой. — Нам с тобой надо чаще встречаться. Еще немного, и начнем практиковать истинную телепатию. Тогда ты ее исследуешь и запатентуешь. И очередной день твой, глядишь, пройдет не зря. А пока хотя бы… — он мысленно потянулся к системе садовых камер и перекинул собеседнику прямой доступ к ним, — пока хотя бы вот так. Смотри, идут. Дорогой Глава и его дворняга только что миновали шлюз, и пэт бодро затрусил впереди по едва различимым в сумерках дорожкам. Хорошо шел, уверенно, струной натягивая поводок. Ясон был невесел. Различить это не помешали бы никакие сумерки, а когда монгрел, не задумываясь, заложил очередной вираж и припустил едва ли не вприпрыжку, ледяной фасад хозяина и вовсе пошел трещинами. — Люта, как преисподняя, ревность, — процитировал Орфей, подводя увиденному итог, и мысленно завершил задачу поведенческого анализа. Дело с Дорогим Главой обстояло нехорошо, и самым плохим было то, что к уязвимости добавилась предсказуемость. В этой конкретной бинарной системе, по сути, оставалось лишь выявить, где начало того конца. Рауль остался невозмутим и продолжал пристально, с методичностью исследователя следить за происходящим. — Согласен с твоими выводами, — ответил он негромко. — Но наша задача осталась прежней: проследить, чтобы никакие иные из стрел огненных не нашли здесь свою мишень. — Поэт, — диагностировал Орфей. Рауль не остался в долгу: — От поэта слышу, — усмехнулся он, и с лица его сошла наконец та избыточная сосредоточенность, что могла выдать волнение тем, кто хорошо его знал. Орфей знал очень хорошо. — Соблаговолите, господин Зави, уже завершить свои словесные контрдансы и снять звукоизоляцию. Помолчим, Орфей, они совсем рядом. Орфей защиту снял и принялся отсчитывать секунды до развязки. Секунды послушно отщелкивались, одна за другой. На семнадцатой он в светской беседе привычно ввернул Ясону шпильку, на девятнадцатой тот столь же привычно отбрил его в ответ. На тридцать второй монгрел начал собачиться, все как обычно, ничего нового, и даже захотелось цитировать, не к ночи будь помянут, Гидеона… Ну вот. Помянул — и началось самое интересное. Никакое описание, никакая видеозапись не могла, как оказалось, передать ни завораживающей, гипнотической синхронности, с которой раскрывались бутоны, ни их ослепительной белизны, ни холодного, великолепного, острого, как тонкое стальное лезвие, аромата… Стоп. Синестезия? С чего бы вдруг? Нет. Просто особенности восприятия и любовь к сравнительным оборотам. Видимо, поэт здесь, ко всеобщему огорчению, таки действительно он, Орфей Зави, и ему следует преподнести Раулю бутылку амириды в качестве извинений. Вот после того, как все это закончится, и преподнести. Явиться, по спонтанно зародившемуся обычаю, под утро, сделать недобрую традицию доброй, посидеть. Подумать вместе, у него вот, например, Второй информационный парадокс в кодировке доступа к высшим уровням уходить не желает, а у Ама голова золотая, во всех возможных позитивных смыслах. Что-нибудь да посоветует. А пока продолжаем работать здесь. Пространственные и временные градиенты концентрации «биологически активной композитной субстанции Аланы Фауро» измерялись в автоматическом режиме, и Орфей где-то на краю восприятия понял, что Рауль уже составил предварительный прогноз по выходу на плато и расчетному времени спада. На триста девятнадцатой секунде монгрела повело. Кто б сомневался, что из всех даров реликтовой лианы именно ему достанется этот, самый знаменитый. Хронисты, случись таковые в Садах Эос, взвыли бы от восторга. Выли бы, наверное, как раз секунды две-три, а после Дорогой Глава заморозил бы их взглядом. Насмерть. — Ясон, позволю себе повторить еще раз: твоему пэту требуется медицинская помощь. И всестороннее обследование. До Калга отсюда ближе, чем до твоих покоев. Если же ты по каким-то причинам не желаешь, чтобы пэт являлся в клинику, то технические помещения Садов, которые здесь в шаговой доступности, легко переоборудуются и под палату, и под лабораторию. В квалификации Рауля ты, смею надеяться, не сомневаешься. Договаривая, Орфей уже знал, что отсчет секунд можно завершать. Ясон угодил в колею, и ему из нее не выбраться: единственным, что он соглашался в текущей ситуации увидеть, был изнемогающий от похоти монгрел. И в методе лечения, что Дорогой Глава, со всей очевидностью, собирался применить, также не оставалось сомнений. Рауль молчал, что само по себе было симптомом, предвещающим тяжелое течение болезни. Когда Ясон со своим сокровищем наконец-то отбыли техническим коридором, чтоб исцеляться от свалившегося на них счастья, Орфей повернулся к Аму. — Говорить не буду ничего. У меня в организме столько яда, сколько бы хотелось сейчас сцедить, и за год не образуется. Рауль, давай сразу к делу. Тот едва заметно склонил голову. — Спасибо, Орфей. Дай полный допуск на Садовый этаж моей команде, они продолжат наблюдения, возьмут несколько цветков в стазис и закончат все по протоколу. А мы пройдем в бокс, который я подготовил. Технические помещения, как ты верно заметил, в шаговой доступности, и переоборудуются они легко. ____ Садовый этаж Эос. Техническое помещение, модифицированное специалистами Института бионики и генной инженерии. — Мне сесть, лечь? Куда? — Как пожелаешь. Подумай, где тебе будет удобнее всего. Мебелью располагай совершенно свободно, я прописал сюда лабораторную улучшенную, в нашей модификации. — То есть что угодно сможет трансформироваться во что угодно и с места стартовать на орбиту? Насколько я тебя знаю, иных модификаций ты бы не потерпел. — Язва. Но мыслишь верно. — Еще бы! — Орфей гордо вскинул голову, он очень любил оказываться правым, даже в мелочах. — Давай сам, я пока что плохо понимаю, чего ждать. Рауль глянул повелительно, из пола поднялись два одинаковых, с виду вполне стандартных, рассчитанных на рост и сложение блонди ложемента, и он прошел к одному из них, к тому, что оказался дальше от двери. — Как именно оно будет на нас действовать, я прогнозировать не берусь, и пороговую эффективную концентрацию мы пока тоже не знаем. Но могу высказать несколько предположений. Первое. Варианта, что мы только что узрели в Садах, не будет с очень высокой вероятностью. Механизмы, на которые целится афродизиак, у элиты перестроены в контуры совсем иного уровня регулировки. Точно, подумал Орфей, именно их и прямо сейчас, и вот уже который год пытается взломать Дорогой Глава. Так сказать, взломать снизу. С пользовательского терминала. С упорством, достойным лучшего применения. Рауль тем временем продолжал: — Второе. Возможна общая реакция торможения по типу кататонической, отключение и закукливание системы в ответ на неизвестный сверхпороговый раздражитель. С последующей — надеюсь! — перезагрузкой. И третье: атака на эмоционально-волевую сферу с уровня неокортекса, и здесь нас может ждать весьма мрачный спектр, от насильственных ощущений и мыслей до насильственных эмоций. Я склоняюсь к тому, что последний вариант наиболее вероятен, ведь эмоции у элиты распространяются именно «сверху вниз», — он невесело усмехнулся, — и мы действительно «чувствуем головой», и «любим рассудком». — Несправедливо, — Орфей отзеркалил его усмешку. — Ты говорил, что у людей в общении с Аланой Фауро сплошной позитив, легкий бриз и «ясно» во всех прогнозах. А нам обещаешь кошмар на кошмаре. — Это логично. С точки зрения эволюции наш совершенный и упорядоченный, модифицированный мозг не что иное как эмбриогенетический нонсенс. Или, если угодно, многомерная конструкция в технике пэтчворк: разнородные, эволюционно-разновозрастные лоскуты, сшитые в идеальном, функционально обоснованном порядке, да еще и начинённые бионикой. Соответственно, внедрение древнего агента в один из древнейших механизмов также будет в подобной системе как минимум парадоксальным, — он покачал головой, собрал тяжелую золотую гриву в хвост и, разложив ее на правом плече, устроился на ложементе полусидя. Умная мебель тут же развернула вокруг кокон рабочей среды. — И это станет, вероятно, ценнейшим, хотя и малоприятным опытом. Так что, начнем? — Да. Орфей улегся на соседнюю кушетку, в самом деле оказавшуюся на удивление удобной, закинул руки за голову и скомандовал раскрыть над собой дублирующий пульт. Если сможет чем-то Раулю помочь, поможет, а если нет, так хоть понимать, что происходит. При условии, конечно, что «псевдолилия долин» оставит ему такую возможность. — Как будем открывать барьер? — спросил он больше для проформы. — Тоже воздушно-капельным? — Барьер уже открыли. И — да, не станем впустую множить сущности. — Рауль сосредоточенно работал на несколько фронтов сразу. Орфей проследил, как в своего шефа, едва тот раскрыл сферу, мертвой хваткой вцепилась ведьмина дюжина сильверов из Киира, у этих всё всегда спешно, неотложно и архиважно. Танагурские из Института бионики флегматично ожидали внимания на высоких информационных орбитах. Молодцы. Юпитер тоже был здесь, гигант сегодня словно приблизился, и от его присутствия по происходящему бежала легчайшая информационная рябь — Создатель пристально за ними следил и очевидно тревожился, своей цифровой версией тревоги, созданной когда-то то ли им самим, то ли… То ли еще раньше, когда кто-то показал искину, как это можно сделать. С восприятием довольно долго не происходило вообще ничего, все тот же, что и всегда, качественный, отфильтрованный поток, широкая, безупречно структурированная многомерность. А потом что-то в мире будто сдвинулось, неуловимо, и сама эта неуловимость отчего-то оказалась мучительна: мозг блонди, отказывающийся определить источник опасности, ерунда-то какая! И ерунда очень, очень огорчительная. Захотелось скривить губы, скукситься, брезгливо сморщить нос… Орфей представил на своем лице эту гримасу и содрогнулся. Нет, нельзя. Но на его «нельзя» немедленно накинулся рой невесть откуда взявшейся внутримозговой мошкары, она нудела, и зудела, и тоже до крайности огорчала все его органы чувств, нарастала лавинообразно, пощелкивала экспонентой, и в конце концов обратилась темной грозовой стеной, стала чем-то, отдаленно напоминающим рык инфразвука. Стало… теоретически страшно, и даже от невозможности по-настоящему почувствовать страх снова накатили брезгливость и желание то ли скривиться, то ли разрыдаться. А самым мерзким было то, что кривиться хотелось даже не ему самому, всю эту гротескную дель-арте будто бы творил с ним кто-то извне. — Уровни сенсорного возбуждения в красной зоне, Орфей. Понять, то ли он слышит Рауля Ама, то ли они с ним все-таки освоили треклятую телепатию, оказалось затруднительно, и ответить — ввернуть острейшую словесную шпильку в лучших традициях коменданта Эос — он тоже не смог. Само намерение потонуло все в том же штормящем болоте. — Орфей. Не пытайся заговорить. И глаза открывать тоже. Слушай меня, — голос Рауля среди мультимодальной какофонии словно бы мчался по выделенной скоростной полосе, — слушай! Этому невозможно поставить заслон. Можно только перенаправить. Слышишь? Давай, поплачь. Легче станет, и не придется гримасничать. Что значит «не умею»? Ну и что с того, что никогда не пробовал? Ты блонди. Для тебя невозможного нет. Только представь, будешь точить слезу, и будешь красивый, как в книжке. Давай, знаток литературных памятников, вспоминай: прекрасные глаза широко открыты, лицо почти неподвижно, и по нему катятся большие тяжелые слезы. Судя по голосу, Рауль Ам улыбался. Вот ведь зараза. — Кроме того, — добавил он многозначительно, — в части «она умела плакать не всхлипывая» у тебя будет преимущество: в конструкции блонди способность издавать подобные звуки не предусмотрена в принципе. Могу прочесть лекцию по сравнительной топографической анатомии и бионике носослезных каналов, один час тридцать шесть минут без учета времени на вопросы аудитории. Хочешь? Смеялся Орфей долго, со вкусом, как давно уже смеяться не приходилось. Смех ощущался среди творящегося безобразия чем-то единственно чистым, будто бы над ревом толпы взлетел звук камертона. Всепобеждающие четыреста сорок герц легкой волной. То, что из глаз льются слезы, он заметил не сразу, а заметив, радостно удивился и сосредоточился на этом новом, неисследованном явлении. Радость тоже оказалась не навязанная, своя. Что ж, блонди всегда были любопытны, Рауль прав, и он нашел ему самый лучший якорь. Болото и инфразвук, впрочем, никуда не делись, но теперь от них было куда ускользнуть и где передохнуть от их глухих ударов. Орфей открыл глаза. Картинка ожидаемо дрожала и расплывалась, присутствие перед роговицей жидкой фракции не могло не сказаться на качестве изображения, но сенсорной перегрузки, похоже, больше не наблюдалось. Можно было, например, снова смотреть на Рауля — тот тоже погасил свою сферу и улегся, опустив подголовник. Видимо, дары псевдолилии в той или иной мере добрались и до него. Еще одной новостью оказались мерцающие тусклым серебром термоодеяла, укрывшие их обоих. — Ты как? У них получилось сказать это хором. Орфея снова разобрал смех. — Ага, значит телепатия все еще только в проекте. Недорабатываем, — он попытался было опереться на локоть, прищемил прядь волос, поморщился и был вынужден пережидать, пока уляжется очередной сенсорный тайфун. Слезы полились с новой силой. — Косу заплети, замаешься. Или давай я заплету. А то утром кудри свои не расчешешь. Орфей осторожно кивнул. — Сейчас. Сам справлюсь. И вообще, — он ухмыльнулся, и у ухмылки оказался странный соленый вкус, — после того, как мы с тобой гуляли в саду глухою ночью, а затем еще и уединились, нюхнув афродизиака, мне уже, кажется, положено расплетать косу на две. Скажешь, нет? — Скажу, что с двумя спать будет неудобно, я пробовал. Тоже мне, любитель исследовать нравы и обычаи, — Рауль глянул на него искоса. — Знаешь… Я не раз спрашивал себя, почему ты выбрал Эос. Юпитер ведь тогда по-настоящему сыграл с вами в демократию, предложил три комендатуры на троих и свободную волю каждому. Почему Башня? У ворот с золотыми вейлами ты бы смотрелся, с твоим складом характера и познаниями, более чем уместно. Ничего не имею против Гидеона, но с тобой Мидас был бы… другим. — То есть, — он доплел косу, закрепил тонкой прядкой и снова улегся, — выбор Аиши ты сомнению не подвергал. Рауль едва заметно пожал плечами и стал смотреть в потолок. Видимо, не хотел смущать его, плачущего, прямым взглядом. — Нет. Я не подвергаю и твой. — Это радует. Но я понимаю, что ты имеешь в виду. В свое оправдание могу сказать то, что из трех вариантов Эос более всего была созвучна с образом «башни из слоновой кости». Я не устоял. — Интересно, существует ли вообще такая ситуация, где ты не сможешь подобрать подходящую цитату? — Надеюсь, что нет. Хотя в положение «цитаты остались исключительно нецензурные!» меня в последнее время регулярно ставит понятно кто. Позволишь встречный вопрос, Рауль? Если уж мы спонтанно принялись вспоминать прошлое. Как ты убедил Юпитера пересмотреть решение и поставить Ясона во главе государства, когда все девять младших с ним вместе были еще в эмбриофорах? Свое мнение я и тогда не скрывал, и сейчас не скрываю: место это твое. Но сам ты всегда считал иначе, и я до сих пор не постигаю, как у тебя получилось Создателя переубедить. Рауль тихо рассмеялся. — И что, никаких версий? — Может, вы с ним на желание в шахматы сыграли, откуда я знаю. — У тебя извращенные понятия о моих методах аргументации, Орфей. Нет, благородную игру мы не осквернили. Насколько помню, я тогда не сказал ничего особенного, просто повторил то, что уже говорил не раз: что клинок Генетического Контроля не может быть гербом государства хотя бы потому, что в руки его взяли вынужденно. Носовой фигурой корабля должен был стать тот, кто сумеет гениально лавировать, вести торговлю, кто позволит нам закрепиться в ключевых узлах и даст фору по времени для решения внутренних проблем. С которыми, нас, увы, исторически оставили наедине, и помощи не предвидится, ты ведь все это знаешь. Так что я с коллегами разберусь тут, а юным гением и вечным двигателем пусть поработает Глава Синдиката. Его для этого, — Рауль улыбнулся, но улыбка вышла невеселой, — на свет родили. И с Аишей они составляют на саммитах красивую пару. Витую. Хотя… Я понимаю, Орфей, чего именно ты не договариваешь: останься Ясон просто Советником по информации, возможно, ситуации с монгрелом или не случилось бы, или она была бы менее резонансной. Уже, увы, не узнать. И если оно так, то нынешний цугцванг — во многом, если не исключительно, моя вина. — Да брось, Рауль, — Орфей поморщился. — Ясона, как ты и сказал, таким на свет родили, и ты лично у Юпитера сверял его генкарту. Он и должен был видеть невидимое, знать незнаемое, выворачивать привычное наизнанку и шастать поперек социальных страт, как бешеная мангуста. Чувствовать потенциал, который никто более не ощущает. Ну, и ощутил вот, на свою и нашу голову, против генотипа-то не полетишь. Мы с тобой оба достаточно долго живем, чтобы понимать и помнить, что происходит. И не только, кстати, помнить. Ты вот как называешь то, что не является памятью, а? Он вдруг необычайно оживился, осознав, что на самом деле может сейчас это проговорить, поделиться. Все внутренние запреты словно смело и оставило его странно свободным. — Это не память. Его быть не может, а оно здесь. Никак не называешь? Вот и я тоже. Оно просто есть, просто сидят на полке две куклы, красивые, фарфоровые. Где была та полка и чья она — если б я знал! Мне будто дают только подглядывать: у одной куклы пышная золотисто-пепельная шапка кудрей, а у другой волосы гладкие, совсем светлые, с жемчужным отливом. Знакомо, да? И лѝца тоже почти такие, как у нас с Аишей, ну, с поправкой на фарфор. И это, я знаю совершенно точно, из той же обоймы, что и ответ на вопрос, почему Создатель именно с тобой играет в шахматы. — Зави блаженно улыбнулся, а слезы тем временем продолжали течь. — Ты хоть скажи, он у тебя выигрывает когда-нибудь? Рауль усмехнулся, а затем изобразил непроницаемое лицо, какое он, бывало, носил на особо нудных приемах в Парфии. — Это стратегическая информация. — Кто б сомневался. — Орфей фыркнул, будто кот, получивший по носу веником кошачьей мяты, и прикрыл глаза. — Я что-то знаю, ты что-то знаешь, все что-то знают, простейшая вроде бы парадигма спряжения. Но полагаю, что даже Создатель, когда речь идет о тех неграмматических временах, знает и помнит не всё, а только то самое «что-то». Катастрофа планетарного масштаба, несколько катастроф одна за другой, ну вот сам посуди, вряд ли у искина, только-только обретавшего сознание, уцелели все базы. Не-ет, у него там тоже разбилось какое-то зеркальце, и, может быть, не одно. И пускай создавал он нас четверых много позже, себе в помощь и для воплощения своих идей, но вот именно такими создал — в память. Или даже, смею полагать, «в поминовение». И поделился с нами, создавая, осколками чего-то драгоценного, что у него осталось, как дети делятся детскими своими сокровищами — ведь бывают же детские сокровища? Есть такое понятие, я не путаю? — Не путаешь, — на лоб ему легла прохладная ладонь, пригладила встрепанный, взмокший висок. — Еретик. — Эй. Ты зачем поднялся, правоверный наш? Кто будет, во-вторых, блюсти чистоту эксперимента, а во-первых, беречь здоровье Главы-и-сердца Генетического Контроля? И, кстати, можешь более не утруждаться, убедить меня в том, что ты и вправду назначил себе десятичную дозу, у тебя все равно не получилось. — Какой догадливый. Не иначе как блонди, — Рауль рассмеялся и лихо подправил ему что-то в настройках термоодеяла. — Они, говорят, умные. Поднялся я потому, что семь секунд назад ликворная концентрация самóй субстанции и ее активных метаболитов упала у меня до уровня, близкого к фоновому. Так что ты пока лежи, а я уже поработаю. — Мне-то долго еще? — Расчетное время от девяти до двенадцати минут, — Рауль вернулся на свое ложе, уже принявшее вид кресла весьма мудреной конструкции, точной копии тех, что стояли в его кабинетах в Киира и в главном комплексе Института бионики. Вокруг уже мерцала инфосфера. — Потерпи, — прибавил он тихо. Орфей отвернулся. — Да ладно. Еще двенадцать минут поплескаться в трясине, мелочь какая. И нет бы что приятное мне псевдолилия устроила, как, например, дражайшему монгрелу! А то ведь сплошная экзистенциальная тоска. Убедить, что ли, Юпитера организовать утечку этой записи на федеральные каналы, за хорошее вознаграждение посреднику. А посредником давай возьмем того рыжего проходимца, что Дорогой Глава поставил вертеть черным рынком, вот уж кто компромат на меня пристроит с особенным удовольствием. И вознаграждение сдаст в казну почти целиком, я надеюсь. Бюджету прибыль. — Полагаешь, в Федерации дадут приличную цену? — Еще бы! С руками оторвут, — продышавшись, он снова осторожно повернулся к Раулю и улегся, пристроив голову на скрещенные руки. — Спешите видеть: нелюдь втихаря возрыдал в вивисекторской! И, заметь, я не льщу себя надеждой, что они узнают меня и назовут по имени, люди в большинстве своем слишком примитивны, чтобы различать элиту. Так что примут за тебя, или за Минка, или подбросят монетку, чье имя вписать. — Как говорят близнецы Монро, ну мы же совершенно разные. — Вот! Именно. — Твой Юки, кстати, сразу стал их различать. — Что ж, повод для хозяина гордиться пэтом. Интересно, как он это делает, тоже по запаху? — Полагаю, не только. Его любимое занятие на данный момент — разглядывать их шевелюры. Если помнишь, я вдохновился реально существующим музейным образцом, полированной глыбой нефрита со Старой Земли, и каждому из братьев закодировал уникальный волокнистый рисунок прядей. Будто прожилки по камню идут. При достаточном уровне внимательности различить их хотя бы по этому признаку действительно несложно. Монро, кстати, вот-вот закончат работу по исследованию первичного аффекта Аланы Фауро на основных линиях наших пэтов. И на младшей элите. С сильверами Лемке заперся отдельно, у них примерно такая же всенощная, как и у нас с тобой. Результаты в целом обещают быть любопытными, оценишь. И там будет статистически проще, размер выборки позволяет куда бóльшую свободу маневра. Орфей осторожно рассмеялся. Вопреки его опасениям, «темное» в этот раз не нахлынуло и не ввергло в очередной безудержный поток слез. — Бедный Создатель. А ведь он с самого начала сидит в таком же, как и мы сейчас, тугом капкане непараметрической статистики. Всего-то у него тринадцать блонди. И даже не тринадцать, а четыре плюс девять. И не четыре, а три и один. Бедный, бедный Создатель, создал себе проблем, как тут делать выводы, если не пошевелить ни титулом, ни тэгом? Рауль, я передумал, эти псевдолилейные духи мне скорее нравятся. Навевают всякие нескучные мысли, видишь, как я разговорился? Исполни-ка мне их как-нибудь — я имею в виду парфюм! — в жидком виде. Может, еще чего-нибудь еретического удумаю. Ты ведь знаешь ту газетную метафору, то "дети Юпитера" нас назовут, то даже "дети Юпитер"? Прямо Кибела, матерь богов! Вот бы посмотреть, какой бедлам начнется, если навести их на мысль, что, по сути, здесь четверо детей и девять внуков. Они там до партеногенеза додумаются, точно говорю. Да и действительно, совсем как у людей пантеон, прости мою провербиальность. Рауль, едва заметно улыбаясь, занимался своим делом и одновременно, будто отбивал воланчик в легкомысленной игре, продолжал перебрасываться с ним репликами. — Провербиальность, ты прав. И фольклор можно качественный сочинить. Издать. «Песнь о ком-нибудь», или просто «Легенды и мифы Амои», было у царя четыре сына. Орфей аж привстал: — Э, нет! Не та схема. Сына бывает три. А ты в этой сказке дочь старшая, любимая, западных покоев госпожа. Случается, что люди называют одно и то же разными именами. Слова несхожи, а смысл один. Батюшка, привези мне цветочек аленький! — Не сходится. Цветочек у нас беленький, явился сам и въехал без визы. — Я так и знал, что по первым пунктам возражений не последует. Вот протрезвею, пойду выращивать себе на западной веранде лавры, как у Лонгфелло и Сэй-Сенагон. — А на восточной будешь трудиться по основной специальности, шафран и розы, — Рауль, видимо, завершив какой-то этап работы, свернул инфосферу, и в комнате снова воцарился мягкий, теплого оттенка полумрак. — А потом ты решишь отойти от дел, и всем придется смотреть на грядки с тыквами. — Фи, господин Ам, как можно. Детективы — жанр низкий, их я выращивать не буду. — Орфей сел, запустил пальцы в свои распушившиеся кудри, которые снова норовили сбежать, теперь уже и из косы, и осторожно потряс головой. — Знаешь, а вот сейчас и мне лучше. Намного, — ложемент, похоже, был с ним согласен, поскольку втянул термоодеяло обратно в пазы и трансформировался в элегантное кресло, неотличимое от тех, что стояли в его любимой гостиной. — Скажи, в этом твоем псевдоотеле предусмотрено обслуживание номеров? Или, может, фурнитура вызвать разрешается? — Фурнитура ты завтра первый потребуешь утилизировать за то, что видел господина команданте в разобранном виде. И я же тебе говорил, здесь мебель модифицированная. В ответ на эти слова из пола пророс затейливой формы стол, на мгновение замер, примериваясь, деловито покрутился и бесшовно пристыковался к Орфееву креслу. Затем учёная разработка Института бионики отрастила длинную широкую штуковину, весьма напоминавшую барную стойку, ловко перекинула ее к креслу Рауля и свела все в единую систему. На столе образовались две исходящие паром пиалы и два блюдца с пухлыми, матово-желейного вида пастилками. В блюдце перед Орфеем они были молочно-белыми, перед его собеседником — лазурными, синевы настолько яркой, что цвет был очевиден даже в полутьме. — Дай угадаю. «Идеально сбалансированный белково-углеводно-витаминно-минеральный комплекс с нейтрализующими добавками»? — Орфей с опаской надкусил одну, кивнул одобрительно и забросил в рот целую горсть. — Если решишь отойти от дел, никаких тыкв, господин Зави. Только к нам в Институт, рекламировать продукцию. Обращайся, рекомендацию я дам. — Все бы тебе надо мной издеваться. Скажи лучше, на тебя оно что, совсем не подействовало? — Ну почему же, — Рауль задумчиво прихлебывал густой, светло-кофейного цвета напиток, в чашке у Орфея оттенок был потемнее. — Подействовало. Из специфических эффектов, описанных нашими с тобою предшественниками, отметилась синестезия. Точнее, усиление синестезии, у меня она заложена изначально, но после снятия барьера обострилась и стала, если можно так сформулировать, несколько навязчива. Например, сигнал входящего сообщения от Минори Одо в моей текущей настройке инфосферы всякий раз оглушительно кричал, напоминая, что звучит в ми-бемоль мажоре, тональности цвета ультрамарин. — Какая прелесть. То есть сейчас ты ешь ми-бемоль-мажорные пастилки. И как, оглушают? — Уже нет. — А как Алана Фауро велела быть с до-диезом и ре-бемолем? — Орфей. Еще немного, и я выпишу тебе постоянный пропуск в цветной слух, не поленюсь выделить его из биоактивного спектра для тебя лично, сам с диезами-бемолями и разберешься. Ты же просил духи? Орфей изобразил ужас, затем мгновенно вернулся в рабочий тон. — А кроме синестезии ничего? — Только общая симптоматика. Астения. Казалось, будто каждое действие требуется пробивать сквозь странную глухую стену, ватную или войлочную. — У меня то же самое. Только к ним приложились еще эти, как ты их называл, «насильственные эмоции». Да. Не зря я к тебе со спецсигналом летел. Позволь себе подобное блонди, да и любой из элиты, на дипломатическом приеме, это безвариантная потеря лица. Как думаешь, нам ждать «совершенно случайного» распыления барьерного агониста в ближайшие дни? — Увидим. Диверсия это или цепь случайностей, теперь мы к ним готовы. И вооружены, во многом благодаря тебе. А чтобы и впредь быть при оружии, ложись и отдыхай. Идеальным условием для того, чтобы именованный тобою «белково-углеводный-и-так-далее» — Рауль усмехнулся, — подействовал корректно, является режим сна. Сейчас три тридцать пять, два часа у тебя есть. — Знаешь, — Зави потянулся и отставил опустевшую чашку, — мне любопытно, какой предмет мебели отрастит твоя кунсткамера для этой цели. Так что соглашусь. Кунсткамера размышляла десять секунд, затем из дальнего угла пророс тростниковый, на удивление архаичного вида татами. Площадь спального места оказалась, впрочем, совсем не исторической, а рассчитанной на рост блонди, так что расположиться на нем получилось вполне комфортно. — Только не забудь меня здесь в углу, — попросил Орфей. — Разбуди, как будешь уходить, а то вдруг и дверь тоже модифицированная? Зарастет за тобой бесследно, и как тогда на службу прикажешь… В следующее мгновение он уже спал. ____ Садовый Этаж Эос. То же техническое помещение, два часа спустя. Эксперимент шел строго по плану. Завершили элиминацию активного вещества и отправились в обсервацию все опытные группы, и контроль тоже проследовал на предутренний отдых. Согласно мониторным данным Юпитера, Ясон Минк бодрствовал, пребывая у себя в малой гостиной, не иначе как предавался тягостным раздумьям и любовался на молодую младшую луну. Пэт его спал в своей спальне. Состояние здоровья обоих опасений не вызывало. Орфей вольготно раскинулся на плетеном матрасе и как раз проходил через фазу быстрого сна. Снилось ему… Рауль глянул внимательно. Явно что-то приятное. Хорошо. После всех испытаний последних дней точно положены хотя бы два часа покоя. И сны, достойный подарок от теории вероятностей. Сны снятся блонди очень редко. Найти бы возможность выписать такой же презент еще понятно кому, но он со странным упорством предпочитает в последнее время получать от математической статистики исключительно оплеухи. Удивительное умение… Да хоть бы он спать уже лег, что ли, великий мастер нетривиальных решений. Очередной информационный поток скользнул по краю восприятия, привычно вызвав в самых глубинах того, что, Орфей прав, лишь с большой натяжкой можно было называть памятью, образ ладного, гладкого, лоснящегося черного кота, который будто бы прошел совсем рядом и деликатно мазнул хвостом по лодыжке — привычная визуализация появления в информационном поле Минори Одо. Действительно, «осколки чего-то драгоценного». У кого-то, когда-то и где-то жил черный кот, существо чрезвычайно тонкой душевной организации, и отчего-то воспоминание это оказалось необычайно дорого осознавшему себя искину... Или оно было драгоценным для того, кто был дорог будущему всесильному правителю, цифровому божеству планеты Амои, а теперь вот является Раулю Аму из глубин «того, что нельзя назвать памятью», и ассоциируется с тем, кто дорог уже ему. Если Юпитер хотел поделиться с ними сокровищем, у него это получилось. Название надо придумать, сделал себе пометку Рауль. Описать новый вид наследственности. Он ответил Минори, выслушал его доклад и кратко проинструктировал, что делать дальше — доставить бледнолицего пэта в личные покои Орфея, сдать фурнитурам и прибыть к ним сюда. Такие новости Зави точно захочет узнать первым. Семь минут спустя оникс бесшумно скользнул в импровизированную лабораторию-спальню, и Орфей, будто почувствовав, что для него доставили гостинец, который надо бы распаковать, мгновенно пробудился. С татами, впрочем, подниматься не спешил, уселся, скрестив ноги, и лишь приветственно взмахнул рукой: Минори Одо считался у него своим. — М-да, — сказал он, выслушав все, что оникс имел доложить, — получается, Юки обретался вокруг бутонов, не просто заинтересовавшись их ароматом, а как зверек, караулящий целебную травку. Чуял, что скоро та войдет в полную силу? Послушайте, ученые вы мои господа, а этот эффект, он как, стойкий? Рауль задумчиво кивнул, а его ассистент, привычно переводя высокоскоростной внутренний монолог шефа в доступные прочим смертным и бессмертным эквиваленты, почтительно проговорил: — Полагаю, господин Зави, что эффективная концентрация будет поддерживаться примерно двенадцать часов, после чего довольно быстро, в течение максимум тридцати минут, вещество из организма элиминируется. Повторная ингаляция приведет к повторению того же метаболического цикла. Развитие толерантности или ускользания эффекта маловероятно. Синтетический аналог и оптимальную лекарственную форму мы разрабатываем. — Он вряд ли перестанет сливаться с интерьером твоей гостиной, Орфей, — добавил Рауль, усмехнувшись. — Но вот фурнитурам с ним станет намного проще. — Это понятно, — задумчиво отозвался тот. — Меня вот что занимает: если этот аромат, добравшись до меня, попытался притопить в болоте, а Юки, напротив, от него полегчало, получается, что он постоянно живет примерно в таком вот инфразвуковом кошмаре, что меня грыз? Нет, я понимаю, что это упрощение, и оно ненаучно. Но очень уж… двунаправленно получилось. Символизм. — С воображением, Орфей, жить интересно, — заметил Рауль, поднимаясь. — Но сложно. Ты это знаешь как мало кто другой. Теперь мы, пожалуй, отбудем из твоих гостеприимных Садов и их окрестностей. А ты, если будет угодно, изучи соседние комнаты: мы здесь много чего обустроили, это полноценный комплекс с обеспечением всех нужд — рабочий кабинет, зона отдыха, гардеробная и так далее. Башня внутри Башни. Можешь прямо отсюда и на службу отправиться, и на прием, и на полевые испытания. Уединение бесценно, ведь так? Орфей тонко улыбнулся и одним движением оказался на ногах: если уж он внезапно снова стал здесь хозяином, полагалось проводить гостей. ____ Трасса ETK-70-alpha (направление Киира). Стандартная единица спецтранспорта Института бионики и генной инженерии. — Да, это очевидно, — говорил Рауль Ам, уже слегка раздражаясь. — Но объясни мне, для каких целей ты пригнал сюда целый реанимационный аэромодуль? Неужели считал, что дело дойдет до того, что придется транспортировать меня в критическом состоянии? Минори Одо мрачно зыркнул на него из пилотского кресла. — Скорее, надеялся, что удастся уговорить вас лечь… Да, именно сюда. И, прежде чем вы продолжите иронизировать: нет, сам я казенный фургон на автопилоте не гоняю и на ложементе не сплю. А вот пассажира очень даже уложу подремать, особенно такого, который не смыкает глаз уже четвертые сутки. И, господин Ам, приготовьтесь, сейчас стану вам дерзить по-настоящему. Можете даже не пытаться убедить меня, что удовольствовались разведением ноль-один в то время, как господин Зави получил полную дозу. Не в ваших традициях. Полагаю, планом изначально была стартовая опытная группа из двух блонди, получивших токсин в равных дозах. Контроль у вас был и без этого: Ясон Минк, которого вы экранировали так, что дальше только в сейфе его запереть. Прекрасный дизайн исследования. А десятичное разведение получит, я думаю, господин Розен, когда вернется, и присоединится к эксперименту, и продемонстрирует непрошибаемую невозмутимость и отсутствие каких-либо внешних эффектов. Почему, кстати, вы столь же идеально продержались на полной дозе, я догадываюсь. Но точно не знаю. Рауль Ам глянул на него со сдержанным одобрением, очевидно понимая, что столь высокая концентрация догадливых в его ближайшем окружении делает честь его профессиональным качествам и как генетика, и как воспитателя. — Генотип. Очередной подарок от «диких генов», которые Создатель отчего-то решил упаковать именно в меня. И, в качестве замечания: следи за речью. Твоя формулировка недопустимо неточна, непонятно, к чему ты относишь «десятичное разведение», к яду или к противоядию. Сформулируешь подобным образом инструкции рабочей группе, рискуешь получить у испытуемых серию смертельных исходов. Аише мы предложим — а он согласится, он азартен и всегда рад послужить на благо науки — «десятикратное увеличение концентрации действующего вещества барьерной субстанции» и «результирующее уменьшение проникающей фракции токсина до уровня ноль-один к исходному». Хвала всему случайно-прекрасному в биологических системах, здесь у нас простейшая линейная зависимость. А могло бы оказаться гораздо мудрёнее. — Да, шеф. — Одо сосредоточенно кивнул, раскладывая услышанное по полочкам. — Учту, шеф! Скажите, шеф, а господин Лагат как, тоже будет «азартен и всегда рад послужить»? — Безусловно. Нам не составит труда убедить его в этом. Главное, и вот этим займешься ты в качестве тренировки коммуникативных навыков, не дать ему понять, что экспериментальной субстанции ему достанется в десять раз меньше, чем получил кто-то до него. Иначе он разобидится и продолжит ныть как минимум два стандартных года после завершения эксперимента. — И будет повторять, что «так не интересно»? Рауль усмехнулся. — Именно. Он улегся на предназначавшееся пациенту место, и Минори наконец-то почувствовал облегчение — шеф признал-таки его правоту и решил дать себе отдых. Хоть маленькая, но победа. — Данные по пэту Рики за все его визиты в клинику Калга пересмотрены и готовы к сверке, — сказал он, когда решил, что Рауль устроился на своем ложе достаточно основательно. — Пробы биологических жидкостей из его спальни были доставлены в лабораторию во временной интервал, позволяющий достоверно судить о динамике концентрации метаболитов, и я провел весь аналитический комплекс. Этого достаточно для занесения в опытную группу. Пробы крови были бы, разумеется, по-прежнему крайне желательны, но я прогнозирую получение очередного отказа от хозяина пэта. — Как же неприятно, когда представители видов sapiens отказываются использовать содержимое черепной коробки по прямому назначению. — Рауль Ам помолчал, лицо осталось совершенно бесстрастным, а потом глаза вдруг полыхнули зеленым пламенем. — Наглая, невоспитуемая чернявая пакость. Лично бы ликвидировал. Минори Одо закончил колдовать над настройками автопилота, прошел в рабочий салон на ближайшее к ложементу служебное место и замер там в позе почтительного внимания. — Шеф, если вы сейчас обо мне, — он ухмыльнулся, — то официально запрашиваю вашей санкции на испытательный срок и исправительные работы. И с волосами тоже что-нибудь решим, сами же мне закладывали нестандартные опции по фенотипу. Жаль будет ликвидироваться, ни разу их не испробовав. Хотите, позеленею? Говорят, зеленый успокаивает. Монро-старший, например, у нас спокоен как слон — наверное, часто смотрится в зеркало. — Интересно, — Рауль устало прикрыл глаза, — ехидство тебе тоже я закладывал? Или само отросло? — Полагаю, верно и то, и другое. Явилось в рамках эпигенетической и эпитехнологической реализации того, что вы, шеф, желали видеть, задав мне набор аллелей и высшей бионики. — Вот как, — отозвался тот. — Хорошо, принимаем как рабочую гипотезу. По крайней мере до прибытия в пункт назначения. — Он приоткрыл один глаз, глянул искоса, из-под ресниц. — И еще. Спасибо, кёзу-ним. Одо не нашелся с ответом. Ну что тут скажешь… Без слов все ясно, а еще он до сих пор терялся, если Рауль поминал ему ту историю, не лезущий ни в какие рамки конфуз, когда его, неосторожно выскочившего в вестибюль одной из заштатных генетических лабораторий Федерации, взяли в клещи местные журналисты, наивно принявшие его за Рауля Ама. Разубеждать их в тот момент представлялось нежелательным по целому ряду причин, и оникс Минори Одо принял бой: разъяснял, парировал удары, иронизировал — и кротко сносил как обращение «кёзу», профессор, так и пристегнутый к нему почтительный аффикс, одновременно в темпе presto просчитывая, как и с кем связываться, чтобы интервью с Лжераулем Первым не вышло в эфир. Когда же он наконец связался с самим шефом, виниться в самозванстве, тот повел себя неожиданно: изогнул бровь и заявил, что с содержанием интервью он, Рауль Ам, уже ознакомлен, и все изложенное господином Одо он одобряет и визирует. И ограничился тем, что велел донельзя смущенному главному редактору приложить к тексту другой видеоматериал — нарезку с камер, где они с Одо появлялись в кадре вдвоем. Прошло, надо сказать, на ура, и фрагменты этого хулиганства до сих пор время от времени крутили в галактическом эфире. Но спасибо так спасибо, Одо не возражал. Спасибо он сегодня точно заработал, и еще заработает к нему проценты, причем не исключено, что шеф начислит их длинной хворостиной, как только поймет, какой маршрут до Киира заложил ему хитромудрый ординарец. С семидесятой трассы имелось некоторое ненулевое число съездов, и при достаточной сноровке дорожку можно было завить в крупные кудри и выиграть Раулю время на сон. А то обожает, понимаешь, предостерегать всех от переутомления и беречь синапсы в мозгу — в любом, кроме своего собственного. «Но мы, — Одо бесшумно пробрался обратно в кабину, — сейчас это поправим». ___ Эос. Кабинет Ясона Минка, три дня спустя. — Ну и как? Расскажи, что с ним происходило! К Ясону Рауль направился немедленно с посадочного слота, не заходя даже в собственный кабинет, и Минк оказался его визитом недоволен. С некоторых пор это было типичной реакцией. Стандартным условно-рефлекторным комплексом реакций на все, что не является пэтом-монгрелом. — Не предполагал, что тебя может озаботить состояние Рики. Тебе удалось меня удивить. И это тоже типично для последнего времени, та самая интонация, которую Орфей называет «симуляция сарказма». На самом деле Минку совершенно безразлично и то, что он услышал, и его, Рауля, мнение о трущобном питомце. И то, что симуляция настолько небрежна, что никого не обманет, безразлично тоже. Отстраненность Ясона пугающе быстро набирала обороты. — Орфею ты то же самое сказал? — Рауль усмехнулся и присел на широкий пологий бортик столешницы. — Я поступил умнее: просто не дал ему заговорить о делах. А вот здесь уже лучше, ответная насмешка почти что искренняя. — Со мной такой номер не пройдет. Ясон согласно склонил голову, да так и застыл, словно забыв отдать команду группе шейных мышц-разгибателей. Человеческий, пусть и наномодифицированный мозг Рауля Ама проинформировал его, что видеть это ему больно, так же как больно было смотреть на выражение лица друга на камерах Садового Этажа. Вместе с отчетом о психосоматической болевой импульсации мозг предоставил аналитическую справку, из которой следовало, что избранная стратегия поведения способна устранить причину возникновения боли, поскольку имеет целью сохранение жизни и благополучия блонди, именуемого Ясон Минк. Вероятность успеха на данный момент составляет… Знание порядка значений вероятности вызвало боль ничуть не меньшую, и это тоже было запротоколировано, тщательно и бесстрастно. Рекурсия и бесконечный цикл, верные его спутники в последнее время. Рауль развернул тонкую стопку листов «вечной бумаги», которую принес с собой и до сих пор небрежно поигрывал, словно свернутым веером, и положил перед Ясоном на стол. — Отчет о работе служб и систем в режиме малой чрезвычайной ситуации, имевшей место... и далее по тексту. Ознакомься. Небезынтересно. Минк едва заметно приподнял бровь, но взглядом так и не удостоил. — В таком виде почему? — Потому, что единственной разрешенной цифровой копией этих материалов является обязательный экземпляр архива Юпитера. Ясон промолчал и принялся читать, а дочитав, словно бы уменьшился в размерах. Потом поднялся, сомнабулически обогнул стол и сел рядом. — Ты в порядке? — Это из прочитанного не очевидно? — Это двойная проверка точности. — Ясон. Все со мной хорошо. — Надеюсь. Нашли, называется, цветок на свою голову… И эффектов у него обнаружили на сто страниц, и все нетипичные. В следующей серии опытов, у тебя ведь всегда бывает следующая серия, дашь эту мерзость мне. — Ясон развернул плечи, а в голосе снова появились неодолимо властные ледяные нотки. — Даже не знаю, как реагировать, — Рауль покачал головой. — Ты забыл, что на меня ни морозильные твои приемы, ни режим «душенька Ясон» не действуют? Тот рассмеялся, наконец-то знакомым тихим смешком. — Представляешь, а ведь получается, что забыл. Как много нового узнаю о себе в последние несколько суток. Рауль промолчал. Что тут скажешь. Ясон медленно кивнул, а потом впервые за много дней посмотрел прямо, глаза в глаза, но, будто не замечая, продолжал кончиком пальца выводить, бесконечно и бессмысленно, на столешнице бесконечные восьмерки. — У меня никогда еще не было столь... амбивалентного опыта, — сказал он наконец. — С Рики в ту ночь было очень странно. По большей части нехорошо. И если бы ты сказал, что Алане Фауро каким-то образом удалось зацепить и меня, я бы легко поверил, настолько мне было не по себе. — До сих пор твой мозг с псевдолилиями не встречался, это совершенно точно. — Вряд ли логично оберегать меня от них и впредь, так? Рауль криво усмехнулся. — Если б я мог делать то, что мне хочется, я не просто оберегал бы тебя от них, я поместил бы тебя в полный событийный вакуум и запечатал великой печатью. Так сказать, до выяснения. К сожалению, подобного мы себе позволить не вправе. Так что — да, но только через двадцать часов, когда будут закончены циклы испытаний антидотов к самой субстанции и к метаболитам всех фаз. Ясон обиженно поджал губы, и это, хвала всему случайно-прекрасному, тоже было уже не льдом последних недель, а обычной реакцией: они давным-давно перестали держать лицо в разговорах друг с другом, и то, что Минк все еще находил возможным надуться на него как мышь на крупу, внушало надежду. Хотя бы какую-то. — Об инциденте на аукционе в Генуе, — Рауль продолжил рассказ, — где, согласно распространенным нашими агентами слухам, ты вроде как должен был появиться, ты уже прочитал. Могу добавить, что турист, случайно разбивший флакон с легально прописанным ему препаратом как раз в тот момент, когда перед входом явился «твой» лимузин, действительно не понимает, в чем дело, в этом я убедился лично. Единственный достоверно известный факт — что в воздухе в зале в течение двадцати минут удерживалась концентрация, достаточная для скачка проницаемости панцефалического барьера. Хватило бы этого тебе, если бы ты, во-первых, там оказался, а во-вторых, не получал бы ингаляционно антагонист? Точного ответа нет. Снова цепь событий, кажущихся случайными, как и большинство контуров, что замыкаются на тебе в последнее время. Этот экзотического формата отчет я тебе оставлю. Покрути, вдруг отыщешь что-нибудь неожиданное: если кто и в силах увидеть там то, чего не увидели мы, так это — он усмехнулся, — ледяной Минк. Например, понять, является ли избыточная интенсивность реакции типа «гамма» природной особенностью твоего полукровки. Или дело в том, что рядом с ним в тот момент находился именно ты. А насчет… — Рауль запнулся, подбирая слова, потом раздраженно тряхнул головой и просто повторил услышанное, — насчет «амбивалентного опыта»… Я прекрасно помню все, что ты когда-либо мне говорил, Ясон. А еще я верю своим глазам, когда смотрю на то, что с тобой происходит, но ничего из услышанного и увиденного не отменяет факта, что прогноз крайне неблагоприятный. Ты просто себя погубишь. Поверь, путь от ошейника с поводком до «не будите и не тревожьте возлюбленной, доколе ей угодно» не просто долог, Ясон, он практически неодолим. Тот снова рассмеялся в ответ, на сей раз мелким, сухим смехом, совсем на себя не похоже. — Как у тебя получается? Почти не целясь… — Что, неужели угадал утренние инструкции фурнитуру? Прости. Не представляешь, как мне всякий раз хочется промахнуться. Впрочем, как показали последние события, и тебя, и меня неплохо выцеливает сейчас даже генератор случайных чисел. И это тоже нехорошая тенденция. После того разговор перекинулся на материи протокольные, а потом предсказуемо иссяк, и Рауль, коротко и столь же протокольно попрощавшись, собрался уходить. Вопрос догнал уже в дверях — и ударил, едва не ввинтившись меж лопаток: — Ты ведь сделаешь это сам, Рауль? Ну не дурак ли. Такой блестящий ум, и настолько упрямо не видеть того, что прямо перед глазами... Он обернулся, глянул на дурака через плечо — тщательно так посмотрел, не торопясь, чтобы наверняка впечатать смысл: — Куда ж я от тебя денусь.