Midnight Clear

Илья ненавидел рождественский сезон. И дело даже не только в откровенной коммерциализации религиозного события, отвратительных песенках и повсеместном идолопоклонстве. В мире, где у человеческой веры есть цена, по вине Рождества и вгоняющего в депрессию, шаблонного изображения серафических существ у Ильи, как и у всех ангелов, за плечами неизбежно возникали тяжёлые крылья, от которых никуда не деться, хоть это и не было их виной. Пышные, белые, гигантские крылья. Они портили Илье настроение. А когда у него не было настроения, он охотился за Наполеоном. Это имя, разумеется, не было истинным именем нью-йоркского местного демона, как и «Илья» не являлось подобающим именем для серафима, только вот около века назад эти имена как-то прикипели к ним к некоторому недовольству Ильи. Он даже не помнил, как именно это произошло. Тогда его перевели из московской территории в Нью-Йорк якобы в качестве награды, хотя, когда дело касалось Первых Детей, Небеса никогда не были щедры в вознаграждениях. Наполеон оказался куда более увёртливым противником, чем древний демон, которого Илья одолел в Москве. Теперь на его месте находился другой агент ада, конечно. Война никогда не кончалась. Нехарактерный для этого времени года снег укрыл Бруклин тонким слоем, довольно быстро смешавшимся с грязью. Илья бросил взгляд вниз, на улицу. В руке он сжимал эдемское копьё, ненавистные крылья были расправлены, чтобы балансировать на краю крыши. Со временем Наполеон перенял привычки кота, и Илья прекрасно выучил их все. Глубоко внизу, из подземного джазового клуба, раздавался слабый грохот басов, сменившийся аплодисментами, как только затихла последняя песня. – Не звонишь, не пишешь, – протянул до раздражения знакомый голос прямо из-за спины, – а когда мы всё-таки видимся лично, пытаешься меня убить. Так ты рискуешь ранить мои чувства, дорогой. Илья развернулся чуть ли не с рыком. Опираясь на вентиляционную коробку, Наполеон стоял в том облике, что выбрал на текущий жизненный период: довольно высокий мужчина, красивый и широкоплечий, с уложенными тёмными волосами и ленивой, манящей улыбкой, одетый в модный костюм, сужающийся на бёдрах, такой чёрный, что казалось, будто ткань пульсирует на фоне ночного неба, словно остроугольный разрез в первостепенной реальности. Наполеон вздохнул, когда Илья рванул вперёд, и отступил в сторону в последний момент, так что ангелу оставалось лишь разрезать копьём воздух, попадая в пустоту. Наполеон возник снова на краю крыши, балансируя на пятках. За его плечами раскинулись огромные, чернильно-чёрные крылья, которые зияли такой же пустотой, что и его костюм, на фоне неба, и не перья, и не кожа. Он окинул взглядом крылья Ильи с выражением чистейшей жадности. – Я должен сказать, дорогой – Рождество тебе к лицу, – засмеялся Наполеон, соскальзывая с края, чтобы избежать удар копья на какие-то дюймы. – Это комплимент. – Хватит убегать, – прорычал Илья. – Сражайся. – Это же сезон любви, прощения и отвратительного фруктового пудинга, – возмутился Наполеон, уклоняясь от очередного взмаха копья и уходя в сторону. – К тому же, ты не особо-то и стараешься, – улыбнулся он с долей чёрного юмора. – В конце концов, это здание уже могло бы лежать в руинах. Под ногами Ильи находилось сто пятнадцать человеческих душ, большинство из них запятнаны, но ничего такого, что нельзя было бы исправить. Он чувствовал их тёплую энергию, гудящую от алкоголя, радости и праздничного настроения. Возможно, музыка была неплоха. – Мы можем выйти за границы города. – Придётся сначала поймать меня, – радостно сказал Наполеон и принялся раздражающе напевать мурчащим баритоном: – И все ангелы запоют на Небесах в рождественский день… – Заткнись, – снова зарычал Илья, подбираясь ближе. – Дорогой, мы занимаемся этим каждый год, – тяжело вздохнул Наполеон. – Ты гоняешь меня туда-сюда по Нью-Йорку и сдаёшься на утро. Это такая трата времени, не находишь? Сейчас же сезон любви и подарков. Ты мог бы попытаться подтолкнуть пару душ ближе к спасению. Лёгкая работа, учитывая все эти благотворительные кампании внизу. – Избавление от нью-йоркского агента ада тоже сойдёт. – А вот в Лондоне агенты заключили перемирие, знаешь? – с тоской в голосе сказал Наполеон уже не в первый раз. Илья нахмурился. Ему никогда не нравился Азирафаэль. – И? – Жизнь может стать гораздо проще для нас двоих… – Нет. – …если мы привыкнем друг к другу, – как ни в чём ни бывало продолжил Наполеон. – Прошло уже столько времени, да и вообще… – Нет, – Илья приготовился бить, и Наполеон исчез со взмахом чёрных крыльев, чтобы тут же появиться вновь на противоположном углу крыши. – …я уже порядком устал от того, что ты постоянно портишь мне Рождество, – печально сказал демон. – Это моё любимое время года, – он улыбнулся, когда Илья машинально распахнул крылья, чтобы удержать равновесие, и вновь остановил на них взгляд. – И хорошо! Так что? Сражайся. – Ладно, дорогой, раз уж Рождество уже на носу, – надулся Наполеон (необычайно глупое выражение лица для существа, которое старо как само время), – вот что я тебе скажу. Давай заключим сделку. Проведи со мной Рождество. Если протянешь сутки без попыток меня прикончить, после этого мы можем отправиться, куда пожелаешь, и заняться тем, чем захочешь. – Но? – неприязненно спросил Илья. – Если я попытаюсь тебя убить? – Полагаю, тогда сделка будет недействительна, и тебе придётся попытаться зажать меня снова в другой раз, – улыбнулся Наполеон, показывая зубы. – …Двенадцать часов, – мрачно уступил Илья. Про Наполеона много чего можно было сказать, он умел быть той ещё занозой в эфире, когда хотел, но при этом всегда держал слово. – О, да ладно, дорогой. Я сказал сутки. От полуночи до полуночи, это же традиция. – Одиннадцать часов. – …Ладно, – театрально вздохнул Наполеон. – Двенадцать часов. Начнём в девять утра? – он продиктовал адрес в Бруклине. Илья отрывисто кивнул, и демон расплылся в улыбке, до неприличия довольный. Затем он исчез в воздухе. Оставшись на крыше в одиночестве, Илья одним движением растворил своё копьё в пустоте, спрятал руки в карманы коричневой куртки, которую ему нравилось носить, и нахмурился, окидывая взглядом свой город внизу. Если это ловушка, он будет готов. *** Наполеон поприветствовал его у дверей кирпичного таунхауса с яркой улыбкой и в синем фартуке поверх белой рубашки и брюк, рукава были закатаны до локтей. – Как раз вовремя. Доброе утро. Илья пожал плечами, тщательно складывая крылья за спиной, и прошёл за Наполеоном вглубь дома, дверь закрылась за ними сама собой. В воздухе витал аромат масла и карамели. – Утро. – Располагайся, чувствуй себя как дома, я почти закончил. Должен признаться, – Наполеон вытер руки о свой фартук, – я на самом деле думал, что ты не объявишься. – Почему? – прямо спросил Илья, сделав круг по кухне и усевшись в кресле, его крылья неловко улеглись поверх подлокотников. – Если всё пройдёт гладко, ты будешь мёртв через двенадцать часов. – Ты такой оптимист, – Наполеон принялся хлопотать на кухне. С неожиданным любопытством Илья огляделся вокруг. Они находились в чистом, вполне уютном доме, с довольно броским интерьером, как сейчас нравилось людям, с полированными бетонными стенами, увешанными цветастыми картинами, и мраморным полом, бледность которого разбивали прямоугольные чёрно-белые коврики. Мебель была сделана из стекла, стали и дуба, гладкий минимализм. Книги стояли в углублениях в бетонных стенах, расставленные по цветам корешков, наверняка даже не прочитанные. Чёрная стальная винтовая лестница вела к мезонину, а затем уходила на второй этаж. За открытой жилой зоной располагался выход к японскому саду с небольшими водяными часами, сделанными из бамбука. – Как тебе дом? – заметил Наполеон его интерес. – Что ты сделал с владельцем? Наполеон усмехнулся: – Это мой дом. Возможно, я что-то менял здесь то тут, то там за эти годы, но нет, я не крал его и не убивал из-за него какого-то человека, если ты на это намекаешь. Илья фыркнул, не скрывая недоверия, но ничего не сказал. В итоге, они принялись за завтрак: панкейки, хаш, бекон, яйца с трюфелями, соте из овощей и грибов, а также кофе и чай. Илье не нужно было есть, и обычно он этим не заморачивался, но сейчас нехотя принялся за еду с чашкой кофе. Наполеон улыбнулся, раздражающе довольный собой. – Ты пытаешься жить как человек, – сказал Илья, рассеянно разрезая панкейк на ровные, идеальные квадраты. – А ты нет, как я вижу. – Какой в этом смысл? Я не человек. – Кто-то считает, что понимание людей может помочь научиться влиять на них более эффективно. Илья недоверчиво прищурился. – И чтобы понимать людей, нужно… обитать в доме? Готовить еду? Есть её? – Еда – одно из величайших удовольствий человеческого существования. – Нонсенс. – Ах, дорогой, – сказал Наполеон с притворной печалью в голосе, – вот видишь, ты лишь подтверждаешь мои слова. Старомодный прямолинейный подход в душевном бизнесе, возможно, работал, когда их было ещё не так много, даже не говоря о всех тех, кто на самом деле верил в существование рая и ада. А сейчас приходится действовать более изысканно. – И какие успехи приносит тебе твой новый подход? – поджал губы Илья. – Если ты сам не заметил всё, что я сделал за этот год, дорогой, то тогда мне и нечего тебе объяснять, – радостно сказал Наполеон. – Но, скажем так, следующие четыре года для многих людей станут гораздо мрачнее. Илья с подозрением нахмурился. Он действительно отметил, что в последнее время люди стали довольно неуправляемыми даже для Нью-Йорка, но обычно не обращал внимания на человеческие делишки, если это никак не касалось его личных заданий. Он сделал мысленную пометку разузнать об этом позже. – Так что. Мы завтракаем. Дальше? Вместо ответа Наполеон жадно уставился на его крылья. – Это происходит каждый год, да? – Очевидно. – Из-за рождественских украшений? – Да? – с раздражением ответил Илья. – Тебе идёт. Мне даже немного жаль людей. Они не могут тебя увидеть. – Они мне не нравятся, – резко сказал Илья. Его крылья неловко прижимались к спине и мраморному полу, перья в разные стороны. – Твои крылья или люди? – И те, и другие, – недружелюбно улыбнулся Илья. – В этом мы различаемся. Мне люди нравятся, – признался Наполеон со слабой улыбкой. – Нравится, что они такие сложные. Такие нелогичные, даже в своих лучших проявлениях. И самый маленький человеческий младенец, и самая старая старушка – все носят в себе хаос. И не важно, похоронен он глубоко внутри, под многочисленными слоями, или же находится прямо под кожей. – Забавный способ показать своё расположение, – многозначительно сказал Илья, – обрекать их на муки ада. – Я удивлён, что ты добился таких успехов, – сказал Наполеон, проигнорировав подначку Ильи, – учитывая, что тебе люди даже не нравятся. – Спасение можно довести до автоматизма, – резко ответил Илья. – Моё личное мнение не имеет значения в схемах Небес. – Ангелы, – уныло протянул Наполеон, хотя его взгляд снова соскользнул на крылья Ильи, и затем они сменили тему. *** – Ты это спланировал? – спросил Илья во время перерыва. Они находились на открытой крыше в качестве гостей небольшого концерта, это был пентхаус какого-то красивого отеля. Музыкальная группа из шести участников взяла перерыв, и гости бродили по саду, располагающемуся на крыше, или же возвращались в пентхаус. Илья предпочёл остаться сидеть на месте. – Возможно, – признался Наполеон, развалившись на стуле рядом с ним. – Ты ведь действительно только пытаешься убить меня с регулярными интервалами, – ухмыльнулся он, открыто забавляясь. – Не понравился концерт? – Не так уж плохо, – с неохотой ответил Илья. – Как ты узнал? – Что тебе нравится музыка? Хотел бы я сказать, что всем ангелам она нравится, но, увы, большинство из вас проявляет даже меньше интереса ко всему, сотворённому людьми, чем ты. Я тебя видел, – пояснил Наполеон. – Иногда ты сидишь на каких-то зданиях, если внутри идёт концерт. Слушаешь. Илья не замечал присутствия Наполеона. Видимо, инстинкты его подводят. – Это не ловушка, – в итоге сказал демон, когда Илья ничего не ответил. – М? – Я правда пойду за тобой, когда двенадцать часов истекут, ладно? Отправимся в Сахару или ещё куда, – немного устало сказал Наполеон. – Не переживай об этом. – Это плохая сделка, – осторожно заметил Илья. – Даже для тебя. – Упс. – Так чего ты пытаешься добиться? Ты древний демон, – признал Илья, – и довольно могущественный, но я ведь малахим. – Да, знаю. В открытом бою у меня, в общем-то, нет шансов, – у Наполеона хватило наглости с озорством улыбнуться. – Против большого, сильного ангела… – Так зачем? Считаешь, что сможешь спрятаться от меня за пределами Нью-Йорка? – если они будут сражаться в каком-то открытом и пустынном месте, это будет не более чем охота, и даже если Наполеон попытается сбежать, Илья наверняка одержит победу. Он уже побеждал в подобных играх прежде и против более сильных противников. – Наверное, нет, – признал Наполеон, всё ещё совершенно спокойный. – Но я с этим смирился. Илья с подозрением на него уставился, но прежде, чем успел что-то спросить, музыкальная группа с шумом вернулась на свои места, и вскоре ему стало не до вопросов. *** Понимать человеческое искусство было сложно, отчасти из-за того, что приходилось прикладывать реальные усилия, чтобы заглушить все свои нечеловеческие ощущения и сфокусировать своё существо на узкой, смертной перспективе. В пустынной тихой галерее Илья честно попытался, хотя бы только из-за того, что Наполеон казался таким откровенно… счастливым, за неимением лучшего слова. Метрополитен-музей был закрыт на период Рождества, большие холлы стояли пустыми. Картина перед ними была яркой, с драматическими бело-голубыми завитками в качестве неба, ниже богатая палитра мазков изображала поле золотой пшеницы и деревьев. – В течение своей жизни, – вслух сказал Наполеон, прерывая тишину, – Ван Гог продал только одну картину. По крайней мере, так говорят люди. Разумеется, это неправда, он продал как минимум две. Одна находится у меня. И всё же, при жизни он не был удачливым художником. Илья нахмурился, глядя на картину. – Могу понять почему. – Тебе не нравится? – в голосе Наполеона звучала улыбка. – Слишком много боли было вложено в её создание, – картина перед ними до сих пор сквозила ею, даже больше века спустя. – Поэтому она мне и нравится, – признался Наполеон. – Некоторые картины здесь абсолютно мертвы, просто набор цветных узоров. В некоторые из них было вложено достаточно эмоций, чтобы пережить их создателей. Но эта не сравнится ни с одной из них. – У этого всего есть какой-то смысл? – прямо спросил Илья. Это был уже второй музей за день. За окном опустилась ночь, и он остро осознавал, что время неумолимо подходит к концу. Вскоре они сразятся. Илье было немного странно осознавать, что ему хочется этого не так сильно, как он рассчитывал. Что-то в близости демона искажало здравый смысл. – Вообще-то, да, – ответил Наполеон с долей раздражения в голосе, что удивило Илью. Его озорное, грациозное спокойствие всегда казалось нерушимым. – Так уж вышло, что я люблю это место. И если этот день закончится варварством, то не прийти сюда стало бы упущением с моей стороны. В последний раз. – …Ты думаешь, что проиграешь, – медленно сказал Илья. – Ты же сам сказал. Ты малахим. Я неплохо справлялся эти годы, но у меня нет ложных иллюзий касательно того, на что я способен. – Тогда зачем? – в непонимании спросил Илья. – Зачем вообще было предлагать эту сделку? – Потому что я устал любить тебя, – честно сказал Наполеон и мрачно улыбнулся, когда Илья лишь моргнул в ответ в чистом недоумении. – Можешь верить, а можешь нет, как хочешь, – он отвёл взгляд, спрятал руки в карманы, выдохнул. – Пойдём, – сказал он более нормальным тоном. – Ещё много нужно посмотреть. Демоны могут любить? Э, но многие из них когда-то сами были ангелами или же искажёнными человеческими душами, позже омрачённые ещё глубже. Илья не знал, кем именно раньше был Наполеон. Чем старее был демон, тем труднее было это понять, что уж говорить о таком древнем существе, как Наполеон. Илья молчал, следуя за демоном по пятам по галерее, даже не утруждаясь смотреть на картины. В конце концов, Наполеон посмотрел на него, выгнув бровь. – Перестань так громко думать. – И как давно? – даже будучи способным на уловки, Илья всё же всегда по своей натуре был исключительно прямолинейным. – Как давно ты это чувствуешь? – Я не помню, – ответил Наполеон, хотя это было ложью: его голос вновь звучал печально. – Годы? – Наполеон был частью существования Ильи уже больше века, и вдруг с тупой болью в сердце он осознал, что не может представить себе Нью-Йорк без Наполеона, как не смог бы представить Небеса без единого ангела. – Это имеет значение? – Почему вот так? Почему сейчас? – Это, – устало сказал Наполеон, – не ловушка, понятно? – Я этого и не говорил, – возразил Илья. – Мне просто интересно. – Дорогой, – Наполеон подошёл ближе к нему, шаг за шагом, и улыбнулся, когда Илья остался стоять на месте, вместо того чтобы сделать шаг назад, – существа и лучше меня отдали бы свою жизнь, чтобы провести день с тобой, – его пальцы легко коснулись запястья Ильи и, когда он не отшатнулся, игриво провели вверх до локтя. Илья нахмурился, протянул руку и, несмотря на свои инстинкты, притянул Наполеона ближе, копируя жесты людей. Тот распахнул глаза шире, свободной рукой ухватившись за плечо Ильи в качестве поддержки, но вместо того, чтобы машинально отстраниться, как того ожидал Илья, Наполеон вздохнул и подался навстречу объятию, касаясь ладонью щеки ангела. – Это мило с твоей стороны, дорогой, – пробормотал Наполеон. – Но я знаю, что ты притворяешься. – Это имеет значение? – Наверное, нет, – Наполеон опустил руку и импульсивно провёл вверх по спине Ильи, вплоть до первых огромных перьев. Ощущение было слегка щекотным и немного… приятным. Илья усилием воли заставил своё лицо сохранить безразличное выражение, даже несмотря на то, что его крылья дрогнули, чуть раскрывшись. – Чёрт возьми. Ты прекрасен. Илья хмыкнул. – Я ангел. – Даже для ангела, – сказал Наполеон, возвращая на лицо дерзкую ухмылку, хотя эта дерзость была напускной: его улыбка была полна изумления, его касание – благоговения. – Ты идеален. – У нас остался ещё час, – пробормотал Илья на ухо Наполеону. – Что ещё ты хотел со мной сделать? По телу Наполеона ощутимо прошла дрожь. – Это нечестно, дорогой, что ты задаёшь мне подобные вопросы. Кто из нас должен быть искусителем? – он прижался бёдрами ближе к Илье, твёрдо отвечая на его вопрос. Возможно, дело было в Рождестве, или в крыльях, или в вероятно вредительном присутствии Наполеона, но Ильёй вдруг овладела полная опрометчивость. – Хватит тратить моё время, Наполеон. Твой день почти подошёл к концу. Чего ещё ты хочешь? – Раз уж ты сегодня такой великодушный, – но Наполеон не стал сразу же переносить их в иное место. Вместо этого он поднял взгляд, до сих пор неуверенный, и легко надавил ладонью на затылок Ильи, прося его наклониться ниже. Люди целуются таким способом, подумал Илья, когда их губы соприкоснулись. Это было не так уж плохо. Даже приятно в каком-то смысле. И, в конце концов, оно того стоило – увидеть, какими стеклянными стали глаза Наполеона, как он хватал ртом воздух, в котором даже не нуждался. – Я не ожидал этого, – наконец сказал он. – Знаю. Поэтому я и спросил. *** Наполеон всё ещё был неуверен, когда они добрались до спальни его таунхауса, но это длилось совсем недолго. Они сплелись друг с другом в постели – плохое сочетание, учитывая, кто они такие. И всё же притвориться было легко, по крайней мере Илье. Он позволил Наполеону боготворить его крылья, оглаживать их изгибы, целовать кончики перьев, проводить по мышцам, которые не нужны были для полёта. Он позволил Наполеону целовать себя снова, раздевать, опускаться сверху. Они провели этот час, задыхаясь от удовольствия. Это был первый вкус проклятия для Ильи и, возможно, первый вкус рая для Наполеона. После, Илья лежал на кровати, распластав крылья, пока Наполеон их чистил. Затем он позволил демону прижаться к себе и обернул их обоих крыльями, абсолютно умиротворённый. – Час уже истёк, – тихо сказал Наполеон. – Выбирай место. – Чтобы решить всё раз и навсегда? – Если хочешь. Илья не моргая смотрел в потолок. – Ты хотя бы будешь сражаться? – Мне кажется, на такое я не соглашался. Он закрыл глаза. – И какое же тогда в этом веселье? За этим последовала длинная пауза, и Илья лежал неподвижно, пытаясь войти в медитативный транс, который считался чем-то вроде сна у ангелов. Затем раздался неуверенный голос Наполеона: – Так мы… не собираемся сражаться? – Ты сказал, что я могу выбрать любое место. Здесь у тебя не так уж плохо. Конечно, – многозначительно продолжил Илья, когда Наполеон резко вдохнул от удивления, – завтра я могу поменять решение. – Завтра тебе придётся сначала меня поймать, – дерзко сказал Наполеон и сразу же поцеловал Илью в губы, это был чувственный поцелуй, полный тайных обещаний. – Я люблю Рождество, – эмоционально добавил он. – Не заставляй меня пожалеть об этом, – прорычал Илья, хотя позволил Наполеону поцеловать себя снова, нежно, в смертной манере, в духе этого времени года.