Звёздный Предел

      Рано или поздно, они должны были задать этот вопрос. Но Мария молча прижималась к его боку и слушала мерное сердцебиение, считала участившийся пульс. Со временем дочь Вильера де Гранца изменилась — она почти совсем перестала задавать вопросы, как делали врачи, знающие свое дело, с медицинским инструментом в руках. Совсем не так поступали ученые-искатели, к которым принадлежала последняя из Гранцев. Джеймс знал, что вопросы не перестали посещать её белокурую голову — но либо она находила ответы на них сама, либо удовлетворялась малым — то есть, ничем. И первый, и второй варианты были маловероятны. Но пока Мария находилась рядом с ним, и считывала, как лжедетектор, все его мысли и волнения прямиком с пульса. И молчала. Понимания в этом жесте было больше, чем он мог просить.       Похоже вела себя Мира, пусть она становилась всё более нервной по мере их пути. Она редко ела, мало спала. Она могла часами сидеть рядом с Ригой и, занавесившись рыже-белыми косами, супруги подолгу шептались о чем-то своем. У них тоже не было причин задавать этот повисший в воздухе вопрос — они знали, и знали что-то свое, отличное от предчувствия Джеймса, галлюциногенных видений Ирмы (она постоянно говорила с кем-то в камышах, когда думала, что находится одна) и знаний Миднайт, из-за которых последняя была чаще внутри себя, как эльф, чем вовне, как подобает людям. Мира порой позволяла себе покровительственные жесты по отношению к младшей золотоглазой сестре, которая, в конце концов, и подошла к Джеймсу озвучить вопрос.       Это что-то сродни большой книге детских почемучек, где все страницы выучены наизусть и отмечены разноцветными закладками, однако ведь вопросы задают не только дети, но и взрослые. Просто чем старше, тем полярней меняется приоритетность и вектор интересов… Подросток интересуется, зачем следовать чьим-то советам и путям, если есть собственные руки и ноги, голова и шея, которые задают направления. Сознательные граждане, родом из недалекого прошлого, задались вопросом, зачем нужно было Великое Переселение, и последующая массовая аннигиляция населения, когда на Земле было вдоволь места. Почему их цивилизация уже так долго продолжает неумолимо двигаться вперед, когда все ученые и историки прогнозировали её скорое падение и тысячу, и две, и три тысячи лет назад. Есть ли смысл идти по непроторенной дорожке и тренировать ноги, чтобы прыгнуть выше головы, когда есть колени, чтобы присесть до земли и взять корнеплод, и руки с развитыми пальцами, чтобы ухватить яблоко?       Именно этот вопрос задала Эльза, пощелкав перед его лицом пальцами.       Джеймс медленно жевал, и вглядывался в рисунок меркнущих звезд. Утомленная Мария так и заснула, положив голову на грудь — чтобы слышать его хрипящее дыхание. А ему не спалось — мешки под глазами налились свинцом, ныла левая нога и левая же рука. Он бы поворочался, но Мария непременно проснется и вся круговерть с припарками и примочками начнется сначала…       Эльза невозмутимо примостилась рядом, скрестив ноги и всем видом показывая, что не намерена уходить. Сегодня она была на часах, и время подумать было не только у него — изморенного бессонницей, но и у неё, измученной неизвестностью.       По большому счету, ни у кого не было причины идти в Хильдориэн. Он понимал, что с куда большим удовольствием Мария осталась бы в своих лабораториях под горой Рерир у огромного озера с прозрачной водой, где обожала купаться и созерцать рассветы. Рига бы изъездил Таур-им-Дуинат вдоль и поперек, чтобы подкараулить таинственных эльфов и на время отдохнуть от жизни в крепости. Но не больше. Не было бы причин ни у кого идти, да только Мария заявила, что одного его не отпустит, и они вместе сбежали под покровом ночи…       — Ты никогда не задавала тот же вопрос, но своим старшим сестрам? — вопреки тому, что он и был самым младшим в их разношерстой компании, Джеймс как никогда ощущал себя стариком. И выглядел на все пятьдесят. Эльза пожала плечами.       — Ты ведь знаешь их. И пусть Мира не так много общалась с нолдор, как я или Миднайт, состоящие при, так сказать, дворе… у них обеих вид стал до того загадочный, что смотреть тошно. Ты один по-прежнему напоминаешь человека.       Джеймс сухо усмехнулся. Это был хороший комплимент.       — Ты думаешь, что это из-за близости к нолдор она однажды сорвалась с насиженного места, которое так любит, за горы, которые не знает? — Эльза завозилась и с интересом уставилась на него. — Мы с Марией… уже были в пути, когда увидели её по ту сторону Каменного Брода, что у Гномьего Тракта. Она была совершенно одна, и шла совершенно не к наугрим. И пусть, даже обладая картами — что само по себе любопытно — в чем был смысл ей срываться с насиженного места и сломя голову мчаться навстречу неизвестности?       — Я не знаю, — Эльза опять сделала этот непосредственный жест. — Я уже узнала обо всем от гонца из Врат, и Нельо только махнул рукой — мол, делай, что хочешь. Он даже не стал допрашивать, что я беру с собой, оставляю ли я хоть что-то… Обеспокоился только Файнолмэ. И потому мне было вдвое легче покидать то место.       Джеймс вскинул бровь.       — Ты… никогда не задавался вопросом, а правильно ли это всё было вообще? Мы вроде бы и поделились чертежами, какими-то наработками… Я как-то показала ему рецепт огненной смеси и смоляных бомб, рассказала столько всего, что знала… Будто я и не целитель вовсе.       — Чувствуешь себя использованной? — подсказал Халпаст. Эльза замотала головой.       — Нет. То есть, может быть и да — ты ведь слышал о шумихе, что поднял Элу Тингол? Словно мы как они…проклятые. И всё, что мы делали — было неправильно. Точно мы должны были вовсе не отсвечивать, — Джеймс вздохнул и протянул руку, потирая её плечо в затертой куртке.       — Ты выдумываешь всё. Мы не проклятые, а просто… потерянные. Придется нам вечно мириться с тем, что мы — не они, и вряд ли мы станем ближе. Гораздо печальнее будет, если нам не удастся слиться и с нашей расой. Найти свое место там — в Хильдориэне.       Эльза округлила глаза.       — А что… нет другой причины?       Джеймс устало зевнул. В тишине раздавалось переменное щелканье какой-то прибрежной птицы. Это не добавляло лишних очков или овец в воображаемый загон Морфея, но зато вводило в своеобразный транс. Птица хлопала крыльями и клацала клювом в такт далекому гулу, вибрацией раскатившемуся под землей. Вдали раздавался вширь и ввысь какой-то очередной лес, и зеленой, покрытой мхом и лишайником стене, не было видно конца и края. Больше напоминало селекционный рассадник редких видов капусты. Да и Древокапуст… — Джеймс снова зевнул — энт предостерегал от нарушения лесных границ.       Мария во сне пошарила рукой по бедру и шумно причмокнула, переворачиваясь на другую щеку. Во рту сохло и першило, язык омерзительно лип к твердому нёбу, а с самого утра во рту и маковой росинки не было — хотя где тут взяться маку, Мария же, вдобавок, пересадила его на жидкую диету, задерживая весь поход — шагать попросту не было сил. И, несмотря на летнее время, ночи здесь уравнялись со светлым временем суток, если были не длиннее. Эльза понятливо пошарила по карманам и извлекла пригоршню каких-то придавленных ягодок, поднеся к самому его рту.       Он аккуратно высвободил руки и принялся разминать задубевшую шею, разгоняя соль и воду. Было неприятно, трудно и больно — холод поднимался от самой земли, и шея раздулась почти вдвое.       — Другая причина, говоришь… — но Эльза уже не смотрела в его сторону. Она смотрела в сторону леса. Привыкшими к темноте глазами они могли видеть отблески света где-то под чернильным, слепым небом; адаптировавшимся к стрекоту насекомых слухом — разрастающийся треск и гул где-то в недрах темно-зеленого и чернющего в темноте леса, стоящего, как крепостные стены.       Рядом раздались шаги.       — Чего не спите? Эльза, ты можешь не отвечать… Впрочем, ты, Джей, тоже, — над ними со смеющимися глазами стоял Рига. Он держал руки на поясе, развернувшись к востоку.       — Ты тоже слышал? — прошептал Джеймс. Рига непонимающе посмотрел на них.       — Слышал что?       — Гул… — Джеймс почувствовал, что — вот оно! — горячими волнами накатывал сон. Рига выглядел абсолютно бодрым. — А зачем ты встал тогда?       Тот пожал плечами.       — Отлить. Но, думаю, дрова бы нам не помешали. У воды чертовски холодно, — Эльза фыркнула и похлопала рядом по земле, приглашая Штрауса разделить их бодрствование. Джеймс же, напротив, прислушался к собственным ощущениям. Получалось не так уж и холодно.       — Завтра мы уже спрячем лодку и отойдем от русла. Судя по тому, что я наблюдал — местность здесь богатая.       — Знаешь, куда идти? — свернул тему Штраус и присел рядом. Джеймс кивнул. — Откуда? Я понимаю — хотя нет, совсем не понимаю, но догадываюсь об источниках — Миднайт, Ирма с её духами, но ты?       — Вот и я о том же, — вклинилась Эльза. — Только идем мы в какой-то Хильдориэн, который отмечен на карте моей сестры, а идем мы, для того чтобы «слиться», — она скривилась, сделав пальцами кавычки, — с представителями нашей расы. Я ничего не упустила, мистер-загадка?       — Какая же ты заноза, — беззлобно бросил Джеймс.       — Ну мне «сливаться» незачем, — Рига кивнул на дремлющую жену. — Тебе, насколько я знаю, тоже без надобности. А вот остальные… — он потер подбородок и оценивающим взглядом прошелся по спинам спящих. — Не знаю-не знаю. Вряд ли кто будет в восторге.       Джеймс скрестил пальцы и закусил губу. Вот это-то и было самое сложное.       — Я имел в виду другое. В самом деле стать их частью. Это как… мы ведь не можем сейчас назвать себя Последышами, не так ли? Как эльфы с полным правом называют себя Перворожденными, то есть, рожденными до вторых детей Эру. Но и мы ведь тоже пришли… до них. А значит, мы словно ни то, ни другое.       Рига махнул рукой. Он в который раз зарекался оставаться на такие вот разговоры среди ночи, после которых и глаз потом не сомкнешь.       — Допустим.       Эльза была больше заинтересована стертыми носками своих сапог. Джеймс зарылся пальцами в волосы на затылке и откинулся на землю. Небо было щедро усеяно миллионами звёзд, в отсутствии централизованного земного освещения, но ни одна комета на пересекала небосвод. И…пока иные не замечали неумолимого хода времени, для него оно существовало словно бы в ускоренном режиме: звезды крутились над головой, как календарный купол в планетарии; солнце плыло по Вайе так быстро, что он мог даже различить рябь волн, полукругами расходящиеся от весел Ариэн. Удивительно — это был мир, окутанный водой. И сквозь эту толщу, искаженно, едва-едва, до него доносился гулкий голос. Но он доносился не снизу, где под корнями воды, в Экайе, обитал Ульмо, а сверху — проникая сквозь Ильмен и Вайю, рассеиваясь многоцветным светом.       Джеймс щелкнул пальцами. Похоже. Рига все еще смотрел на него — ждал, пока Халпаст соберет рассеявшиеся по просторам Эа мысли. Эльза устало привалилась к его боку, совея.       — Знаете, когда чистый свет преломляется, он распадается на цвета.       — Знаем, — Эльза перебила его таким тоном, точно усомнилась в его умственном здравии. Но Джеймс предпочел не обратить на это внимания.       — Так же я слышу голос — он будто бы цельный, но если вслушаться — то распадается на целый рой голосов, совершенно разных. Мужских и женских, хриплых, высоких, низких. И все эти голоса — истинно наши, человеческие.       Рига ухмыльнулся. Почти синхронно с прыснувшей Эльзой. Та отчаянно боролась со сном, но проигрывала — похоже, рассуждения Халпаста усыпляли всех, кроме него самого.       — После стольких лет ты еще помнишь истинно человеческое звучание?       — Это как, — Джеймс повел по воздуху, как по струнам, — как белый шум, вот. Он есть, фоном, везде — и каждый из вас должен его слышать, ведь вы все знаете о его существовании, но позабыли! Но отчего-то не слышите, — Рига смотрел куда-то в сторону и насмешливо кусал губы. Смотрел на пальцы, которые складывал ножницами. И думал, думал… Молчал, как будто это был приговор. — Ты мне не веришь, — констатировал Джеймс, — думаешь, что после тех болот и краткого внетелесного путешествия по Ангамандо я окончательно двинулся. Действительно — голоса в пустоте это куда страннее духов и расписанного по датам будущего в планшете…       — …психофония, — выдал рыжий. — Так это называется — психофония.       — И это всё, что ты можешь мне сказать?       Рига пожал плечами и откинулся на ладони назад, подставив грудь слабому звездному свету.       — Я разучился быть скептиком здесь… Это особенно сложно, когда тебе делают предсказание, а ты видишь, как оно сбывается. Хоть и стараешься всеми силами его избежать. Но, кажется, и я слышу.       — Что слышишь? Голос?       Штраус удивленно вскинул брови и многозначительно похлопал ладонью по земле.       — Гул. И он нарастает.       — Уж этот лес точно не обойти, не объехать стороной, — Ирма поежилась, хоть и была в плотной кожаной куртке, подбитой мехом — пусть и была середина лета, погода стояла холодная. Она по привычке держала рюкзак на одной лямке, придерживая рукой.       Миднайт указывала на явственно протоптанные дорожки, змеящиеся у кромки леса. Утром всё снова стихло, и вблизи эти северные джунгли смотрелись куда светлей и приветливей, чем ночью. — До горизонта идет… просто жуть.       — Зато он явно населен.       — Пусть так — того суда у говорящих деревьев, что был, мне хватило надолго. Мы отделались предупреждением, а мне не хочется быть привязанной за ноги к согнутым веткам и впоследствии быть разорванной от паха до уха.       Миднайт подняла на неё крайне осоловевший взгляд.       — Хорошо, — Рига в терпеливом жесте сжал переносицу. — Но нам все равно нужно набрать хвороста. Это можно сделать и в перелеске, не уходя далеко. Лес здесь сухой.       — Вот ты и иди, — буркнула Ирма и уселась под дерево, одиноко стоящее поодаль от своих разлогих лесных собратьев.       — И еды какой-нибудь набери, — бросила вдогонку Мария.       Мира молча подхватила мехи и отрез какой-то ткани, постиранной с перевязки, и безропотно устремилась за супругом в лес. Растительность здесь оказалась очень богатой: некоторые растения, в частности съедобные и условно съедобные, росли пышно, с крупными плодами, сочными листьями и толстыми корневищами, будто бы их кто-то специально культивировал. А было кому — судя по следам. Но вместе с тем, это было очень не похоже хотя бы на примитивное сельское хозяйство.       Она аккуратно срезала серебряным ножом листья, стебли и корни ревеня, который можно было пустить на похлебку, крапиву (ради неё пришлось надеть перчатки); Рига ругался вполголоса где-то позади, подкидывая ей между делом гроздь-другую ягод и роняя себе на ноги толстые сухие сучья, и сновал туда-сюда, точно хотел целую поленницу сложить для краткой стоянки.       — Каждый раз представляю, что это баранина или хотя бы бобер — у них мясо пресное, как у всех крыс… — Ирма тоскливо мешала ложкой разварившиеся кусочки лиственной мякоти и вздыхала через ложку.       — Могла бы встать и расставить силки в лесу, — Рига невозмутимо жевал ножку гриба, найденного где-то неподалеку.       — Обязательно. У Миднайт получились неплохие стрелы.       Миднайт меланхолично жевала какой-то лопух и, в целом, была согласна со всем вышесказанным. Но Рига предупредил:       — Обойдемся силками. Для полноценной охоты у нас ни лошадей, ни собак. И прыгать, как лаиквенди — по веткам, мы не сможем.       — Держи, — Мария перегнулась через костер и бросила Ирме на колени моток веревки. — Твои узлы сгодятся даже на оленя.       Это был даже не олень — скорее молочный олененок, где-то с месяц назад вставший на ноги. Он попался в силок, установленный явно у хоженой тропы — олени, в отличие от зайцев, очень пугливы и осторожны, и обходят подобные тропы стороной, дабы не попасться охотникам. Это был странный случай, но не единичный — тем более, что это был почти ребенок.       Рига склонился над этим почти малышом, и, обхватив небольшую морду, ударил точно в яремную вену, пустив горячую струю крови прямо на пыльную землю. Механическими движениями распутал веревку, связал ноги, отер лезвие ножа о листья и сунул за пояс. Олененка следовало отнести и освежевать тут же — чтобы за его готовку уже принимались, а потом уж проверить другие силки — так он думал. Тем более, что шкура молодая, хорошая…пусть и летняя.       Земля под ногами вибрировала, или же его шаг был слишком пружинистым. Рига сбросил тушку прямо у костра, и тут же отправился обратно. В лагере не было еще Миднайт и Джеймса, которые, верно, собирали траву, кору или что-то подобное — руководствуясь устным справочником в лице Марии и Ирмы, натачивающей толстые стрелы без привычных наконечников — скорее напоминающих острогу на тетиве, сгодилось бы для более толстошкурой, нежели олень, твари. Они планировали задержаться здесь до следующего утра и дальше отправляться в путь. Передышка была необходима. К тому же…они и впрямь так долго не ели хорошего мяса.       — Я вернусь, — бросил он вопросительно поднявшей голову супруге хриплым голосом. Хриплым — потому что говорил теперь мало. Всё меньше требовались слова, всё больше их голосов похищала Арда, чтобы писать свою вечную музыку.       Ирма что-то пробурчала, не отвлекаясь от дел, и он ушел, прихватив только куртку и фонарик (уменьшенную версию Феанорова светильника) — холодало, а в лесу, где силки стояли чуть дальше, света и вовсе было куда меньше, даже в ясный летний день.       Здесь больше преобладали запахи прелой листвы и слегка влажной земли, копошащихся в них насекомых. Этот лес был куда живей и светлей, чем прежний — оттого запах крови с резким привкусом металла ощущался слишком инородным. Зайчиха (у неё было раздутое молочное пузо с торчащими сосками, но что поделать — у неё уже была сломана одна задняя лапа), подергивала конечностями в предсмертной конвульсии, глаза сжимались-разжимались. Рига резко повернул ей голову. До щелчка.       В лесу словно выключили свет.       Холодное лезвие ткнулось прямо промеж лопаток. Рига замер, как замерли пробежавшиеся по похолодевшей коже мурашки. Там, где спина практически не защищена, и есть только тонкие косточки спинных дисков, скрытые под рубахой и кожей. Он не дергался — смиренно ждал, и неотрывно смотрел, куда был направлен взгляд — в мёртвые заячьи глаза, из-под век которых сочилась густая кровь. Он и не заметил, как сильно сдавил ей глаза. Мыслей не было — всё превратилось в пустую шелуху, и мир замер. Земля перестала дрожать.       В его собственной голове зазвучал голос — без окраса и тона, на языке, отдаленно похожим на эльфийский — переливчатый и будто бы жеванный, от своей непроизнесенности — скорее это была мысль чужого сознания, посаженная в его открытую голову. Не колебался даже воздух. Ни ветра, ни звуковых волн, ни движения тел в пространстве. Но кто-то сразу же снова напомнил о себе: лезвие переместилось с лопаток на затылок, оставив надрез — спину тут же защекотало холодом. Он медленно разжал окровавленные пальцы, потянувшись к ножу на поясе — но руку перехватили и заломили за спину. Рига ткнулся носом во вспаханную землю с резким металлическим запахом. Руки связали его же собственной, дориатской веревкой — той, что висела на плече. Кто-то ткнул его оружием еще раз — в пятки, заставляя подняться. Рига, едва разогнувшись, встал, колени мучительно заскрипели. От непонятного металла на затылке холод шел прямо к мозгу, леденела кровь, лимфа, пот. Так ли ощущается (выглядит) животный страх? В кромешной темноте, в лесу, где все враждебно и первичный враг — отсутствие солнечного тепла. Глаза различали десяток серых теней у деревьев, под деревьями, на широких ветвях.       Верёвки…много верёвок. Эльфийских, чудно сплетенных, волосяных… такие плетут лаиквенди.       В спину ткнули дважды — легко, но оцарапав кожу каменным наконечником. Камень, это было не железо. Он медленно двинулся вперед, повинуясь невидимому поводырю.       Мысли, опавшие шелухой, взметнулись снова. Судорожно. Колюще. В самом ли деле сейчас ночь? Он был лишен сознания? Схватили ли остальных? Почему? Что будет дальше? Съедят, ритуально убьют, казнят, как нарушителя границ? Пальцы были в крови. Животный запах скользил следом — тяжелый и терпкий. Ноги слегка скользили по галечной тропе — теперь он ясно видел гладкие речные камешки, слегка припорошенные пылью и опавшими листьями и сосновыми иголками. А скользили подошвы из-за крови. Кажется, именно где-то здесь он пустил олененку кровь. Какая хоженая тропа!       Разум кольнуло снова: это было сродни электрическому импульсу, слабому и колкому, как игла. Его повели вперед, обернув ткань вокруг и так невидящих глаз.       Спустя некоторое время он ощутил тепло: не тепло огня, что сопровождается треском и колеблющимся жаром, а тепло от десятка тел, находящихся в одной условной точке огражденного пространства. Он выдохнул: по крайней мере, это были живые, а не симорфные существа, у которых холодная, почти неосязаемая плоть и такая же едкая привычка шерстить чужое сознание.       Единственными, кто нарушал почти звенящую тишину были насекомые: то ли кузнечики, то ли цикады, то ли сверчки. Повязку сорвали, и он почти сразу же зажмурил глаза от яркого света: звёздное сияние, тысячекратно отраженное от отполированной поверхности круглых камней, пятнами расплывалось по опушке, отделенной от остального леса острым частоколом и замшелыми валунами. Через несколько мгновений Рига разглядел их: немного смуглых, гибких, полуобнаженных. Это были эльфы, со всей присущей им атрибутикой: острыми ушами, длинными косами, взглядами, обманчиво сфокусированными на внешнем мире… Всё, как в старых сказках. Лесные эльфы. Эльфы, с разрисованными цветной глиной лицами. Они сидели вокруг пылающего отраженным светом камня, образовывая три кольца: гул исходил от них. От низких вибраций в их грудных клетках, троекратно приумноженный странной акустикой этого места. Но сейчас они смолкали. Смолкали и смотрели только на рыжего чужака с белым лицом и в одежде из кожи и шерсти.       У воина, который сжимал копье с каменным наконечником, от середины лба до кончика носа шла белая полоса, нижние веки жирно подведены алой краской. За этим воинственным макияжем Рига не смог рассмотреть их настоящих лиц. Тем временем, этот воин каменным лезвием указал вперед — туда, где, осиянная лунно-звёздным сиянием, на камне сидела женщина. Старейшина или царица — у неё было больше краски на лице, больше странных украшений в пышных, украшенных сединой курчавых волосах. Рига сделал пару шагов вперед и замер.       Все взгляды были прикованы к нему.       — Благие звёзды сияют над моей головой в этот час, — он осмелился заговорить с молчаливым собранием на синдарине, который не так уж сильно отличался от языков других мориквенди, как тот же нолдорин. Его голос был встречен неодобрительным гулом и — тяжелым молчанием, точно у этих созданий не было языков.       Женщина-эльф, со смуглой, пергаментной от глиняной краски кожей, смотрела на него долго, не проронив ни слова. Глаза её были почти белыми, опаловыми, с редкими тающими искорками разбитой радужки под роговицей. Еще она мерно дышала скрытой под перьями и листьями широкой грудью, вдыхая его чужеродный запах.       Ригу силком опустили на колени. Он тяжело повел плечами, пошевелил обескровленными, сдавленными веревкой запястьями: он не чувствовал рук, только кусающий холод на побагровевших пальцах. И страх, непонимание, какое-то зарождающееся в глубине отчаяние: он не знал их. Как и причин. Неужели нарушение границ? Лаиквенди, синдар и нандор ограничивались стрелами под ноги. Они ведь не глупые — поняли бы. Или же были другие знаки? Другое преступление?       Затянувшееся молчание порядком подбешивало. Эти эльфы не говорили — за них шептались деревья и ветра, низко-низко склоняя ветви к земле, посылая сонмы запахов: пепла, выделанной кожи, крови, горячего супа… Рига истово задергался. Их женщины! Не до конца оправившийся Джеймс, что они могли противопоставить этим лесным дикарям? Палка об остром конце тыкалась о его спину, когда он порывался встать. Зато женщина на камне вновь опустила свои глаза на него, отвлекшись от неба.       — За что вы меня схватили, Перворожденные? В чем моя вина?       Старуха, наконец, разлепила свои губы, окрашенные в кармин и пурпур.       — Ты помнишь закон, нерождённый сын Второго Народа? — её глаза опустились на его лицо, оставаясь недвижимыми, неживыми.       — Не помню. Не знаю! — воскликнул он. — Только с рассветом я достиг этого леса, в надежде найти под ним кров и пищу! Ежели я каким образом нарушил границу, я тотчас же покину это место.       — Пища ваша — кровь и плоть, — перед ним бросили окровавленные, остывшие тушки. — Та же, что составляет нас всех.       — И это всё? — теперь его колотил гнев. — Вы схватили меня из-за этих животных?       — Это малая кровь, — согласилась старейшина. — Но кровь малая, или кровь большая… Нынче время возрождения, время жизни и время согласия. Не время убивать и вкушать плоть. Но вы, Второрожденные, не можете иначе. Почем мне знать, отчего Создатель сотворил вас именно такими… Слабыми и алчными. От самого своего рождения вы вкушаете плоть матери, а когда становится мало — плоть иных детей Арды.       — Разве вы — нет?! Новорожденные эльфы тоже умирают без молока матери, взрослые эльфы едят мясо, — гулко закончил тот, вспомнив нолдор, веселые часы охоты в Оссирианде и в холмах Андрама. — Ужель вина моя в том, что я — человек?       — Ты не умеешь слушать, — констатировала женщина. Копье опять уперлось под лопатку. — И не слышишь Матерь, что стенает от твоих шагов. Плачет от пролитой крови.       — И это говорит мне тот народ, что сейчас сам угрожает расправой? — зло проговорил Рига, разом вспомнив и рассказы малых гномов о синдар, что охотились на них ради забавы. И, некстати — нолдор, порешивших братский народ в их родной тихой гавани… — Ваши речи не имеют смысла.       «Зря ты говоришь это, ты ведь в меньшинстве», зашептал голос. Похоже было на Марию, если бы она была здесь.       «Тявкаешь, словно щенок, на стаю озверевших волков», — согласился голосом Миднайт.       — Dina! Молчать! — копье с силой опустилось на правую икру. Рига взвыл от неожиданной боли. Камень рассек плоть и мышцы. Он упал на руки, опустив голову. На глаза упала алая пелена, а в уши — шум. Он не чувствовал боли в немеющей ноге так, как набат стучащего в голове пульса.       — Да кто такая вообще… Матерь? Почему бы ей не стенать от того, что за стенами гор гибнут её Первые Дети? — он вскинул голову, встретившись с абсолютно безразличным взглядом. — Земля там полна крови.       — И ты несешь её за собой, Второрожденный. Как и все… твоего народа.       Его подхватили под руки и поволокли. Сквозь нарастающий шум подползающего черного марева он слышал холодный ответ:       — Народ братоубийц, преступивший все мыслимые законы Всеотца, осквернивший землю от Святилища Вод до Великого Леса. Мы — Безмолвные судьи Молчащей Матери-Земли. Ежели сама Арда не в силах выносить непослушных своих детей, наш долг — избавить её от этого бремени. Плоть твоя вернется в её, нерождённый сын, и когда придет срок — ты возвратишься, Исцеленный.       Миднайт заткнула клинок за пояс дрожащими руками. Безмолвный лес поглотил Штрауса уже несколько часов назад — она уходила следом вместе с Ирмой. У кого, кроме пропавшего, и было больше шансов выжить в этом темном, замкнутом пространстве — так это у них. Или у всех вместе. Но всем идти было нельзя.       Мария сунула им в руки по склянке — маленькой, достаточно крепкой, чтобы раздавить её можно было только кулаком. Она вполголоса нашептывала Ирме инструкции, пока Миднайт закручивала непослушные волосы в косы, укладывая их в старую, проверенную конструкцию, которую она носила еще в детстве, вплетая в косы кусочки жести и металла, позже — бусины с ядом, пока в том не отпала возможность. Она медленно закалывала волосы тонким, как стилет, костяным кинжалом. И она очень сомневалась в том, что Рига мог столкнуться с кабаном, когда лес был обитаем.       — Не задерживайтесь, — Мария сжала плечо. — Как бы там ни было, не отвлекайтесь ни на что.       — Ты тоже, — Миднайт понемногу успокаивала себя, возвращая на лицо маску лейтенанта теневого запаса. Или теневого лейтенанта запаса. Кем она была за плечом Лейно? Оттягивающие лоб и виски старательно заколотые и убранные волосы возвращали её назад — к собранности, к дисциплине, к жестокости. — Если из леса покажемся не мы — стреляйте. Если будет слишком много — преврати его в костер. И… — она скользнула взглядом по окрестности. — Отойдите дальше в поля, дальше на юг. Оставьте лагерь. А мы сделаем всё возможное, чтобы они не узнали… где вы. Снимайтесь с места сейчас же.       — Как же мы вас найдем тогда? — нервно спросила Мария. — Он может быть где угодно.       Миднайт показала все еще зажатую в руке скляночку.       — Не смыкайте глаз этой ночью. Если нам понадобится помощь… Надеюсь, не понадобится. Ирма, идем.       Силки были пусты — точнее, их не было вовсе: сточенные палки валялись у обочины, где серебрилась чья-то кровь (Миднайт надеялась, что не друга), веревок не было вовсе. Кое-где были поломаны ветки, слишком примяты листья — Ирма повела фонариком, бледно-зеленым пучком света, не раздражающим лесную живность. Следы вели в сторону от проторенной тропы, куда-то вниз, по рыхлому руслу высохшего ручья.       — Наверху… видишь что-нибудь?       — Здесь темно, как в подземелье, — прошептала Ирма. — Чувствуешь, как затхло?       — Это струпья тех корней, которыми мы вымазались, — огрызнулась Миднайт. — Чтобы скрыть наш запах…       — Тише, — Ирма прикрыла грязной рукой ей рот. Миднайт едва сдержала рвотный приступ — иначе, звери могли учуять острый человеческий запах, о чем вскоре узнал бы весь лес… Или только его фауна. — Я что-то слышала. Нам в другую сторону.       Ирма осторожно ступала след в след — широкий, где-то сорок пятый — без сомнения, принадлежавший Риге. Следы кое-где замыкались в круг — но Ирма, упражнявшаяся в эльфийской охоте около десятка лет (и, начистоту, имела для этого все задатки) уверенно уводила их прочь, в самую глубину чащи — где лес понемногу теплел и наливался звёздным светом, точно его притягивали разверзшиеся черные дыры и червоточины.       Вскоре и сама Миднайт различила в тишине легкий гомон — как и соскользнувший из-под подошвы острый камешек. Резко стрекотнула белка (Ирма тут же пригвоздила её к стволу метким, жестоким движением — но ей-то лучше знать, о чем стрекочут белки); вспорхнула птица. Своего собственного (Маглора) ворона она не видела уже давно. Точно и его отвращали здешние земли и он как можно скорее сделал крылья. Ирма тут же сдернула её за широкий ствол, навалившись всем телом у самых корней и придавив подбородком — по лесу шел… эльф. Смуглый, но остроухий. С копьем, и вымазанный в красно-белой жуткой краске. В такт его бесшумным шагам тихо, стрекоча (из-за нарезанной, как змеиный скелет, формы), позвякивали костяные и деревянные браслеты и ожерелье. Эльф был босой, укутанный только в полотняный то ли плащ, то ли тогу — прямиком на нагое загорелое тело, обнажая половину татуированной груди. Миднайт расширила глаза: до сих пор она ни разу не видела настолько смуглых эльфов — при поразительно светлых, едва ли не белоснежных волосах и глазах, из которых словно струился изначальный звёздный свет. Ведь даже синдар и нолдор были похожи. А лаиквенди по внешности мало отличались от синдар. Этот же…этот был абсолютно другим.       Эльф тем временем издал тонкий свист. Затем еще один. И еще. Он ждал ответного зова, а его не было. И он стал принюхиваться. Миднайт оглянулась на Ирму, а та глазами указала на дерево, под которое упало мелкое животное-соглядатай с рыжим хвостом, убитое раньярским кинжалом. Эльф это вскоре заметил — скорее обонянием, чем удивительным взглядом. Он подхватил мертвое тельце и оглянулся. Уши его трепетали, вздымались крылья носа. Этот воин знал, что враг близко. Ирма тяжело и плотно дышала Миднайт прямо в ухо.       — Лагерь слева. Я уведу этого.       Она легко поднялась и кинула камень. Эльф вздрогнул — и Ирма следующим броском сбила напушившуюся птицу на ветке, и метнулась в тень огромного дерева. Тот точно только распахнул глаза — опустил осторожно бездыханного зверька на спину и выхватил рожок, висевший на поясе. Ирма разбила его точным ударом, не успел он и выдохнуть. Отступила назад. Дозорный легко перехватил копье и они скрылись во тьме.       Слишком быстро. Миднайт, осторожно ступая в следы Ирмы, приблизилась к тому месту и осторожно откинула и мертвую белку, и осколки рожка в кусты. Если был дозорный, был и путь, которым он пришел. Она ушла влево, повторяя его следы.       Поселение было совсем рядом. Окруженное невысоким частоколом, но не имеющее ни флетов на окружавших его платанах, ни мало-мальских дозорных башенок. Зато все дырки и пробоины были ладно заделаны, если не сказать — заткнуты навозом и пучками соломы. Миднайт провертела одну кончиком ножа, и заглянула вовнутрь: там были те же маленькие, кособокие хижинки, что были в Таур-им-Дуинат. Что же, энты как раз предостерегали не заходить в леса на востоке…       У самого частокола парами прохаживались стражи. Еще несколько стояли у главных построек — из-за плетеных пологов лился свет и над округлыми крышами курился дым. И разносился всё нарастающий гул, который, кажется, слышал каждый той злосчастной ночью. Каждый беловолосый страж были при оружии — невыносимо древнем, каким-то зубчатым, и больше орочьем, чем благородном эльфийском. Лишь бы с Ригой было всё в порядке… Он не может быть в ином месте. Миднайт жадно приникла к самодельному глазку. Где? В том домике, где горит костер? В темнице? Хотя какие тут темницы, разве что ямы… Ям не было. Зато у одного из стражей у домиков она заметила моток голубой веревки — такую плели только в Дориате, а Риге на силки веревки отдала Ирма. На поясе у другого стража висел знакомый длинный нож — а вот эти уже их собственные, из Элизиума. Они были не таких гибельных свойств, как отрицательный сплав металлов из Карвона, которым теперь в единственном экземпляре владел Куруфин, но всё же были тоже очень ценны… Особенно тем, что возможно именно там и находился Рыжий.       Но если его все его вещи не при нем — значит, пленник. Рядом раздался треск по гравию — Миднайт инстинктивно распласталась под забором, не дыша и даже не смотря вверх — взгляд-то всегда почувствовать можно. Их следовало отвлечь… и желательно — всех. Пока некто промелькнул над частоколом, на миг затенив черное небо белыми косами, в голове вспыхнула очевидная мысль. Пожар! Заодно, будет хорошим сигналом Ирме и остальным. Миднайт глянула вверх — никого. И так же, тихо, крабьим шагом двинулась дальше в сторону. Затевать пожар вблизи «административных» зданий было попросту безрассудно — там много охраны, а ей прежде всего следовало разжечь пламя, а после…раздуть. А домики стоят не слишком тесно друг к другу, и тут больше грязи, чем дерева… из дерева только ограда, и если она будет гореть, путь наружу будет отрезан не только для эльфов, но и для них. Только чем разжечь огонь? Здесь нигде нет факелов… Разве что пожертвовать тем, что дала Мария.       Шаг за шагом, Миднайт отдалилась от источников света настолько, что ступала теперь в кромешной темноте. Становилось прохладнее. Вода! Где-то неподалеку был источник. А частокол заканчивался у небольшого обрыва — дальше за каменистым склоном тоже простирался лес, но упасть на острые, точно могильные камни падать было мало желания. Миднайт уцепилась за крепкую балку и перегнулась, ступней нащупывая твердую почву. Подтянулась тихо, стараясь не удариться мечом или еще чем звенящим о твердое дерево. Слава Эру, здесь была вода, которая заглушала её человеческую поступь. Так…       Это была хозяйственная часть. Какие-то небольшие грядки (Миднайт обошла их с величайшей осторожностью, некстати вспомнив, как едва не затоптала частный целительский огородик, принадлежащий йаваннини из крепости), подушки из сена, снопы… легкий запах газа, исходящий от свежего навоза, из которого тут строят стены… А полей она не видела, странно. Или же эти эльфы совсем не культивируют пищу, даже животных нет (как раз кстати). Однако были все еще соглядатаи — а они следили, после случая у границы поселения она в этом не сомневалась.       Пищи для огня было много: солома, сено, иссохшие балки ограждений, плетеные прутья, трухлявые деревья, еще не проснувшиеся от зимнего сна в этой глухой чаще. Миднайт извлекла склянку, которую ей сунула Мария перед уходом. Проверила состав. Всё верно — смесь магния и йода в каких-то пропорциях, главное, чтобы было много огня и дыма. Экс-лейтенант пироманом или уж тем более химиком не была, но годы бок о бок с Марией кое-что давали. С таким «огнем» было куда как проще. Особенно, этот огонь требовал всего лишь воды, а не трения.       Миднайт ухватила первый сноп сена и скинула его под ближайшую свежую постройку — ту самую, еще благоухающую биогазом от чьих-то экскрементов. Зловоние этого места пока только играла на руку — здесь все еще никого не было. Но она торопилась, выложив дорожку из сухостоя между постройками, чтобы всё занялось как можно быстрее. Побольше подоткнула под частокол — там, где он был наиболее сухой, укрытый длинными ветками согбенных деревьев. Что ж, простите, деревья, энты… Хорошо. Очень хорошо. Если пламя и не разойдется так быстро, как хочется, то пурпурный дым и яркий свет точно припугнет аборигенов, и станет сигналом — и Риге, и Ирме где-то в чащобе, и — прежде всего Марии. Осталось только поджечь и самой не пострадать. Миднайт склонилась к земле, сухой и раскалывающейся под отросшими ногтями. Подбить травой, как костерок… Обложить оставшейся соломой, рассыпать этот, несомненно, чудо порошок не только в ямке, но и вокруг.       За частоколом послышались голоса. Миднайт замерла, считая шаги. Неблизко. Она успеет. Но эти вспотевшие пальцы! Пробковая затычка не желала выскальзывать из горлышка склянки. Она с рыком надкусила, выплевывая осколки стекла. Вытряхнула всё, что было. По намеченной схеме. Теперь вода… Ручей близко к ограде. Её заметили. Она увидела края высокой прически, кончик копья, кажется, каменного, даже два. Дозорные — ибо размазаны так, как тот, в лесу. Вот где заканчивается дорога! Но не к месту. Эльфы завороженно смотрят, как она разгибается над источником — рука слегка кровит, да и губы тоже. Миднайт пятится назад, не разрывая зрительного контакта.       Эльфы молчат. В отличие от того, предыдущего — у них нет рожков у пояса, зато их двое. Она одна, вокруг разбросанная сухая пища для огня, но нет факела. Хмурятся? Хорошо. Вам сюда.       Хотелось бы знать, как на неё падает свет — она вся вымазана в грязи и отвратительном древесном соке, со спутанными, как воронье гнездо, волосами и кровоточащими губами. Вот, на поясе — длинный нож и меч. Видите? Враг. Подойдите ближе…       Эльф выставил вперед копье, второй заходит немного левее, тесня её к тупику за хижинками — как раз туда, где ямка. Хорошо, сбежать не успеют. Миднайт замирает всего на мгновение — для того, чтобы вытряхнуть капли воды в нужное место. Миг — чтобы разрубить копье клинком, второй — чтобы сделать подсечку и делать ноги. Ноги, милая, ноги!       Мгновение третье — магний медленный, почти щадящий, как сытая змея у гнезда. За спиной раздается хладнокровное, низкое, шипение, чей-то возглас — лишенный окраски, во все стороны льется едкий пурпур… Миднайт ныряет куда-то во спасительный мрак — лицом на землю, и над раскинувшимся сонным лесом вспыхивает яркий свет.       Рига приходит в себя из долгого забытья с трудом, слезящимися глазами и горчащим, пересохшим горлом — вокруг топот, свет, крики. Нога ноет с удвоенной силой, на неё больно даже ступить — твари, даже не повязали… Рига рвет свою рубашку. Нога опухла, края у небольшой раны почернели, обнажая розовое мясо в комьях грязи. Капала кровь. Скверно, очень скверно. Если за ним не придут… он умрет на показательной казни, как очередной проливший кровь Последыш (к которым себя так и не причислил) или еще чего похуже. Сепсиса. Что такое сепсис, люди его эпохи почти забыли, благодаря портативным инструментам, заменяющим целую операционную, антибиотикам и титановым протезам — если на восстановление конечности не было надежды. Потому и гниение заживо скорее было чем-то из разряда страшилок, а не объективной реальности… Рига перевернулся на спину. Клетка. Клетка из прутьев, переплетенных так крепко, что руками не разорвешь, не сломаешь — не при его нынешней слабости. Но стражи не было.       Он подполз поближе и всмотрелся. Некогда молчаливая звёздная ночь была озарена диким пламенем — он различил оттенки пурпура и темной сирени… Такие веселые оттенки дают обычно только металлы, а их нет у этого народа. У его стенки что-то прокричали. Не было слов — лишь долгий, почти звериный вой, либо возгласы без удивления и страха. Так странно. Словно они должны были умирать как-то иначе — с осмысленными криками, молитвами и проклятьями. Ноздри щекотал запах горелой плоти.       Метались тени. Огонь горел ярко и широко, и он сам теперь видел, как занимались соседние постройки. Опасно шипели стены, пологи из лоз, легко занимались соломенные крыши. Яркой пунктирной линией пылал частокол. Жар щекотал спину. Конечно, кто вспомнит о пленнике? Рига что есть мочи вцепился зубами в древесные прутья клетки. Пальцы судорожно рвали оплетавшие клетку лозы. Он не мог встать на ноги, чтобы навалиться всем весом, однако все же попытался — раненая нога не слушалась, края раны, казалось, разошлись лишь сильнее. Пленник взвыл и рванул руками по прутьям вниз, слушая с наслаждением легкий треск. Но этого было мало.       Миднайт вскоре пришла в себя. Она лежала у какой-то стены — раскаленной и ярко освещенный. Посреди ада метались фигуры. Кто с деревянными кадками, кто с копьями… Один остановился и осматривался, принюхивался. Точно что-то было можно еще ощутить, кроме огня и гари. Миднайт отползла в сторону, поближе к стене — горячей, но не горящей. Встала на ослабевшие ноги. В голове сталкивались колокола, потели от жара руки на обмотке клинка. Она резко ушла в сторону, покуда странный дозорный что-то вынюхивал с закрытыми глазами.       Она бежала. Её черные волосы неслись за ней, и вся она была черной — как летящее облако сажи, огибая заторможенных беловолосых эльфов. Вой несся над её головой, словно заупокойная песнь на погребальном костре. Она отразила летящий удар. Сильный, она упала на одно колено. У него было странное оружие — что-то вроде белой дубинки, достаточно прочной, что её встречный удар даже не разрубил её. Так много зазубрин. Миднайт отскочила и ударила снова, перехватывая меч двумя руками. Эльф легко уходил от её ударов, напоследок ударив навершием в плечо. Больно. Рука словно отнялась. Ей некогда! Где-то здесь, в этом безумии… Рига! Миднайт резко присела и рубанула под коленом, рискуя головой. Эльф упал, и следующий удар рассек ему горло. Белая дубинка покатилась из рук. Где Ирма?!       Не успела она отбежать дальше, как сияющий камень, служащий ориентиром, скрылся за чужим телом. И еще одним. И еще. Миднайт была окружена. Она присела на разведенных ногах, твердо упираясь носками в землю и занося свой клинок. Копье-дубинка-короткий кинжал. Она с криком метнулась туда, где руки сжимали уже знакомую дубинку.       Перед ним вырос силуэт. Рига не успел обрадоваться — это был тот самый эльф, с белыми отметинами.       Он наклонился перед ним, откидывая длинную тень — по бокам от его спины разворачивалось пламя, как два балроговых крыла. Эльф смотрел на него долго-долго, всматриваясь в побледневшее лицо пленника и его окровавленные руки опаловыми зрачками. И заговорил — глубоким, пробирающим до висков голосом.       — Знаешь, Смертный, почему всё вышло так?       Ему только и оставалось, что дышать. Сохранять дыхание в пылающем аду, где с каждым мгновением убывал ценный кислород. А смерть… Когда она приходит — это всегда слишком рано. Всегда…. Слишком не к месту.       — Праматерь молилась о твоей фэа. Может, свое тело ты и отдал Черному Повелителю, как дар, в обмен на солнечный и лунный металл, в обмен на камни, что лишь жалкое подобие звёзд. В Храме Земном возвели его подобие. Глупо.       — О чем ты вообще? Какой храм? Какой металл? — Рига свел брови. — Я пришел в этот лес, потому что есть хотел!       Эльф изломил светлую бровь.       — Храм, который возвели Черному. Тот, кто первым из всех нашел Перворожденных и обратил их в чудовищ в Северной Твердыне.       — Моргот, — выдохнул Рига. — Так вы тоже знаете о нем… Но мы не поклоняемся ему. И не возводили храмов никогда. Только дома. На западе, за горами.       Эльф посмотрел на него с сочувствием.       — Однако идешь же ты на восток. Значит, даров его желаешь. И вечной жизни алчешь. Глупый-глупый смертный. Но твои мучения не вечны, — шепнул эльф, сжимая костяной кинжал. — И вскоре предстанешь перед Всеотцом.       Рига хрипло рассмеялся, укрывая лицо окровавленными ладонями. Безумие! Всюду огонь и хаос, учиненный кем-то из тех, кто пришел его спасти. Боли от рассеченной ноги он почти не чувствует, скорее — холод, дрожащий на кончике кинжала эльфа с пустыми, как у призрака, глазами.       Он смеялся, как безумный, утирая слезящиеся глаза. Лицо теперь было украшено уродливыми кровавыми разводами — совсем как у дьявола напротив.       — Какие дары он может предложить мне, которых бы не взял я сам? Долгая жизнь? К балрогу, не нужна мне эта жизнь, — он схватил опешившего эльфа за грудки и притянул к себе, склоняясь близко-близко к прекрасному лицу: — Этот дар у меня есть с тех пор, как не было еще над нами Исиль и Анора. И я с радостью его отдам. Ведь я стар… И не знаю, зачем пришел в этот мир, не слыша зова Всеотца. Я бреду во тьме. Я иду туда, где мой народ — ты слышишь, — взревел он, встряхнув чужое тело, — эльф?!       — Но твоя песня нема, и твои слёзы — пусты, — зашевелились чужие губы. Потрясенный, Рига разжал пальцы. — Не так ли, Нерождённый?       — Откуда?       — Ты ведь помнишь закон? — настойчиво повторил эльф, отряхиваясь. — Закон леса. Мы назвали его тебе и твоей супруге, едва вы вступили под его своды.       — Но это были не вы.       — Мы не уходим из Арды, как вы, — эльф посмотрел на него грустно, наклонив голову. — Мы всегда возвращаемся, чтобы защищать её. Так помнишь?       — Жизнь даруется за чертой Неба, судьбу же плоти вершит Земля, — устало закончил Штраус, потирая слезящиеся веки. Со лба градом катился пот.       — Но ведь ты — Нерождённый, — тихо прошептал эльф. — Узрев тебя уже дважды, Праматерь так и не видит тебя. Не слышит тебя и Всеотец. Потому твоя песнь — нема. Ты говоришь, но с уст не слетает ни звука. Ты говоришь, но Земля не отзывается тебе. Что бы ты ни сказал, что бы ты ни сделал — Земля будет молчать. Ибо тебя нет. Так какое тебе дело, ходить тебе в зримом мире незримым или же быть зримым у Его глаз?       — А что до остальных? Остальных тоже нет, эльф?       Он промолчал.       — А Я есть! Я пью, дышу, говорю, делю с женою ложе, — Рига шептал, словно в бреду. Он ухватился пальцами за волосы у висков, отвлекаясь от боли в ноге. Больно-больно-больно-невыносимо… Ваша песня нема, ваши слёзы — пусты. Вот что имела Праматерь в виду, вот что имела…       — Коли жена твоя — из живых, тогда тем паче не могу я оставить твое пустое хроа ходить бесцельно. От таких союзов в мир приходят такие же пустые души, — на мгновение, в глазах эльфа скользнуло сожаление. Но тут же погасло. — И становятся они вместилищем для иных… недобрых.       — Я живой, я живой… — точно в бреду, повторял он. — Живой.       — Не живой, — твердил эльф.       — Воин!       Они оба вздрогнули. Над пылающим небом разнесся зов — зов той самой старухи, которую здесь звали Праматерью. Эльф повернул голову. Чья-то тень возникла в дверях. Их голоса звенели уже не в воздухе, а где-то внутри.       Выводи Нерождённого на суд, Воин. Сегодня перед Матерью предстанут двое.        Рига вскинул вопросительный взгляд. Умоляющий — к самому Эру ли или к Матери, что будет их судить — лишь бы не…       Змеедева.       Эльф кивнул и устало мотнул головой. Рига заметил, что у него не только лицо в белой глине — волосы тоже белые, точно припорошенные мелом или выгоревшим пеплом. Или седые… Если правда то, что он из вернувшихся — то сколько раз он возвращался? Теперь ему было даже жаль этого эльфа… Как и остальных. Прикованных. Неслышимых. Проклятых. Змеедева… Кого они могли так назвать, повинуясь своей странной логике? Поймали… того, кто станет его спутником на тот свет. Раненый, он далеко не уйдет. Он не жилец.       — Я слышу тебя, когда ты говоришь осанвэ. Это ли не есть признаком существования моей души? Что я был рождён? — прошептал он. — И…я не могу идти, Воин. Ты искалечил мне ногу.       Воин ничего не ответил. Только принялся разрезать мудреные замки из лоз. Рига Штраус был совершенно разбит.       Её вывели на свет. Руки были туго стянуты под животом, в локти впивались чьи-то острые пальцы. В глазах плавали темные пятна от яркого света, увиденного под пеленой тонкого века. Увидели ли? Поняли ли? Она прислушалась у ощущениям — тело слегка гудело, ноги ощущались как желе. Миднайт завертела головой по сторонам. Где же он? Впереди маячил лишь эшафот — ничем иным это возвышение быть не могло. Пусть не было ни чурбачка, ни гильотины — зато была эльфийская старуха (до чего смешно) с белыми глазами, восседающая на камне. Прямо на неё лился звёздный свет — до того яркий, что перед ним уступал пурпур кровавого пламени, последняя надежда, глупая придумка. Вокруг толпа.       Миднайт считала шаги. Как это будет? Сначала она предстанет перед судом? Нет, сначала — судьба Риги Штрауса. Она без него никуда не уйдет.       За этих молчащих эльфов говорили обугленные деревья, ужасающе скрипя и визжа провалившимися остовами. Шелестел ветер, бросая комья золы в лицо, надеясь сделать её такой же смуглой. На плечи падал белый, как снег, пепел. Она кривила пересохшие губы в усмешке. Нужно только потянуть время. Ирма придет, она точно видела… У неё взрывчатка. Её достанет, чтобы превратить эту богадельню в котловину с искореженными телами.       Миднайт бросили на колени перед старухой. Но та не смотрела на неё — только в небо, и без остановки шевелила пергаментными карминовыми губами. В глазах её, белых, плавали на искорки звёзд, а осколки разбившегося хрусталика. Эльфы ведь не стареют… Тела их не разрушить людским болезням. Тогда что это? Последствия пытки? Выколотые зрачки?       Миднайт высоко задрала голову.       — Я бы не причинила горе вашему народу, если бы вы не причинили горе мне.       Тот, кто захочет услышать — услышит. Кто захочет осудить — осудит. Будет очень хорошо, если суд тут такой же длинный, как энтомолвище или легендарные речи Тингола.       Женщина молчала. Она опустила руки на землю под камнем и гладила её. Миднайт смотрела на неё с откровенной скукой. Лениво оглянулась на стражника, что связал ей руки и стоял против неё, с неработающей рукой, с копьем. Где Рига?       — Где он? — настойчиво потребовала она. — Я хочу знать, что вы с ним сделали, прежде чем та же судьба постигнет и меня.       — Так странно… что я слышу тебя, дитя. Тебя слышит Арда. Хоть и ты тоже — Нерождённая, Пустая. Ты — сосуд, но наполненный уже наполовину.       Миднайт скептически повела бровью. Фыркнула.       — Все мы, женщины — сосуды. Но наполненный ли? Ну уж нет, — она засмеялась. — Не думала, что когда-нибудь скажу, но за девственность свою я ручаюсь.       Праматерь округлила бездонные глаза. Разбитые звёзды на дне вспыхнули ярче.       — Значит, еще не поздно.       …Его волокли под руку — он ступал лишь одной ногой — рубаха была на нем порвана, на правой ноге чернела повязка. Миднайт сцепила зубы. Не сбежит… Если только не убить каким-то чудом всех к Морготовой матери. Как теперь вырваться из этой западни?       Рига поднял голову.       Расстояние между ними — двадцать шагов, не больше. Он смотрел на неё слегка мутными, но трезвыми, даже чуть улыбающимися глазами. Его провели мимо, но он успел шепнуть на нолдорине: «Значит, это все-таки ты».       Она подняла брови: «Чему ты улыбаешься, дурак?»       Всё так. Всё правильно.       Старуха что-то говорила, Миднайт лишь слышала шум прибывающей крови в висках. Видела смуглые лица, так непохожие на эльфийские — их примитивные луки за спинами, каменные наконечники их копий… И, что странно, ни одного ребенка — пусть пламя всё еще пылало от края до края. Огонь их не заботил. Их не заботило преходящее, материальное в их жизнях — это стало вдруг так понятно. Тогда что же для них важно?       Её бы спросили: «Зачем ты подожгла наше селение?»       Она бы ответила: «Чтобы спасти друга и брата».       Но старуха сказала иное.       Нерождённая. Змеедева — по знаку, что выбрала ты себе сама. В недобрый час, недоброй волей ты пришла сюда. Знай, не ставлю в вину тебе огонь и кровь, что принесли вы сегодня. Но тот, что принесете вы потом. Ибо ты сосуд — исполненный боли и горя. Всё, что я делаю, дитя — для Арды. Для общего блага.       Миднайт опустила голову — и правда, из ворота вывалилась цепочка с проклятым уроборосом. Он лукаво подмигивал изумрудным глазом.       Так странно. Голос говорил внутри, не внутри головы — а шел откуда-то из груди, поднимаясь к глазам прозрачно-опаловой пеленой. Старуха была слепа, но Миднайт знала, что та её видит. Видит ли она еще кое-что, кроме горя и боли? Кроме сосуда? На лицо упали спутанные волосы. Веревки опали с рук.       Миднайт метнулась вперед, выхватывая кинжал из волос. Костяной, как та дубинка. Подаренный её дорогим лаиквендо.       Мир будто замер. Застыл крик — единственный, вырвавшийся из её горла. Застыл звёздный блеск в глазах — Праматери. Или же Матери — неважно. Палач занес свой меч — не его, отобранный у неё. Черный, из нездешнего металла.       Мир включился.       Она не почувствовала боли. Только холодную-горячую кожу, рванувшуюся на волю из пробитого, сморщенного, как пергамент, горла. Последнее дыхание, слетающее из немых уст. Хруст. Долгий, болезненный вой — и крепкие руки, в последнем порыве прижимающие к себе её тело.       Боли не было. Только тяжелое дыхание, вырывавшееся из знакомых губ, склонившихся к её уху. Её камзол тяжелел от крови. И вздох, подкинувший белый пепел ввысь.       Мир не включился. Он взорвался. Опрокинулся.       Рига!       Рига.       Рига…