Звёздный Предел

      Ревущее, как видение из Преисподней, пламя взметнулось вверх. Мария сомлела и упала — Мира подхватила её у самой земли, но свалилась вместе с ней. На белом полотне и на ладонях старшей сестры были кровавые разводы — так Эльза узнала, что Мария была уже где-то ранена. Но это Пламя… она не могла отвести от зрелища глаз. Еще какое-то время в огненной утробе мелькали две борющиеся тени — Джеймс и сын Эски схватились друг с другом, не позволяя себе спастись. А потом они упали, почти в ту же секунду опало и Пламя — кровавый бог, посланник Анара и пылающее сердце Прометея — получило свою жертву в двухкратном размере.       Эльза съежилась. Тогда ей казалось, что это конец — какой-то Апокалипсис, сродни тому, что когда-то настиг Помпеи. Кружащийся черно-белый пепел вперемешку со снегом спешно заметал следы пожарища. Казалось, вот-вот наступит и их очередь. Но вождь Эска всё стоял и стоял. Он смотрел на круг выжженной земли, где лежали обугленные кости. Какие-то из них принадлежали его сыну, какие-то — Джеймсу. Он сделал шаг, Эльза зажмурилась, плотнее прижимая к себе беспамятное тело Марии. Ткань под ладонями стремительно мокла от крови.       Эска остановился прямо перед ней — Эльза видела загнутые носки его выцветших сапог из толстой кожи.       — Всё так и должно было закончиться, пришлая женщина?       Эльза облизнула губы.       — А закончилось ли, вождь? Ты бросил Ему вызов. Тебе и твоему народу нужно бежать отсюда.       — Вы хотите остаться?       — Нет, нет… — Эльза разрыдалась. Вся жизнь пролетела перед глазами вечным побегом, с самого раннего детства: с терпящего крушение межзвёздного корабля, из дома приемных родителей, с Элизиума, с Белерианда, из Кшетры. Только оставалось впечатление, что бег столь же лишен смысла, как и бег хомяка в колесе. Рано или поздно ноги устанут бежать, она споткнется и упадет.       Где-то позади громко стенал Эффа, умоляя Владыку о прощении.       О каком прощении? Разве это не то, что хотел Моргот — жертв, крови, огня, страха?       Эска смотрел в ту же сторону.       — Здесь мои дороги с братом расходятся. Я не приму жизни под такой волей. Я выбираю жить по своему уму, как жили раньше. До того как явился он и явились вы. Эльза утерла мокрое лицо.       — Ваша правда, вождь. В конечном итоге нам некого винить, кроме самих себя. Эска кивнул — но сам себе, каким-то своим мыслям, и грузным шагом стал спускаться с холма. Эльза вполуха слышала его приказы — достаточно громкие. Он приказал отворить двери Дома и сгрузить пищу и дрова в повозки, в тюки. Накормить людей, обнести пристанище Моргота.       Рядом опустилась Мира — с мертвенно-бледным, восковым лицом. Она протянула руки к телу Марии, которое Эльза сжимала, как куклу.       — Её нужно спасти, — сказала Мира. — Иди вниз, к людям, и раздобудь полотна и лекарств.       — Они уходят.       — А ты хочешь остаться?       — Я устала бежать.       — Если не будешь бежать, умрешь. Мы не можем бежать быстрее света, чтобы обмануть время, но, по крайней мере, не станем упрощать Морготу работу и оставаться сидеть на видном месте. Ты все еще думаешь, что Джеймс погиб случайно?       — Это было следствием его ошибок.       — Ошибки были. Но не он один ошибался. Вставай, если не пошевелишься, Мария умрет. Она вся горит.       Эльза потрогала серый лоб Гранц — она была вся как печка. Некстати подумалось, что неплохо было бы использовать болеющих для обогрева.       — Ты не заметила, что стало немного теплее?       — Я бы сказала, менее холодно. Но ты права, — Мира запрокинула голову. — И снег искрится. Смотри — вышло солнце.       Её будто бы покачивало на волнах. Слегка подташнивало, в голове стоял невнятный гул, кожа зудела, во рту была зловонная пустыня. Ей снова было одиннадцать лет, и она, грязная и голодная нищенка, ютилась в багажном отсеке космического танкера вместе с десятками других оборванцев. Беженцев с Анцвига. Среди них найдутся и те, кто числился лабораторными крысами в бункере её отца и, несомненно, узнал бы её, дочь Вильера Корнелиуса де Гранца. Мария старательно занавешивала побитое, но округлое от хорошей жизни лицо за посеревшими сосульками волос. Ей пора забывать свое имя, забывать, кто она такая. И быть, как все. Сиротой без прошлого и внятного будущего, живущей лишь нынешним днем.       Белым листом. Мария водила пальцем по скопившейся на полу пыли и выводила лицо с острыми чертами — уже не свое, отдаленно-чужое.       Голоса соседей по трюму становились всё отчетливей. И они были ей знакомы.       — Ей нужно поменять повязки. Побудь здесь, мне нужно раздобыть воды.       — У них… нет чего-либо горячительного? — смутно знакомый голос ответил хмыканьем, послышался невнятный шорох. Мария чувствовала неприятный пот и теплую тряпку на лбу. — Хотя бы соли, нужно совсем немного…       — Я постараюсь.       Она с трудом разлепила веки. Тонкая кожа под глазами горела, словно под веки насыпали песка. Взгляд зацепился за какие-то прохудившиеся полотнища, свешивавшиеся с полотка, странные, кривые узоры. Это был не трюм, и даже не танкер. И ей было не одиннадцать лет. А…страшно представить, сорок восемь.       Над ней склонялась Эльза. У неё были такие же грязные и спутанные волосы, свитые в неопрятный пучок на темени. Золотистые глаза лихорадочно блестели, окаймленные красными веками с глубокими синяками под ними.       — Пить хочешь? — Мария что-то прохрипела, и в горло тут же полилась подогретая вода. Она закашлялась. Горло жгло и саднило. И, что странно, покачивание не прекратилось. — В туалет?       Мария с трудом мотнула головой.       — Хорошо, — Эльза выдохнула. — Потерпи немного, Мира отправилась на поиски чистой ткани и воды, — и добавила с сожалением: — Здесь нет ни трав, ничего, что могло бы… У тебя останутся шрамы, прости.       Мария рвано выдохнула. Вот почему зудела кожа — затягивались её рваные раны. Не приснилось. Она зажмурилась. Если бы она только оказалась в том танкере… Хрен редьки не слаще.       — Загноение?       — Все заражённые ткани мы удалили, раны промыли. Вот только зашить нечем, вдобавок, ты потеряла много крови, — Эльза засуетилась, и протолкнула ей в рот какой-то горький комок. — Это кроветворное.       — У тебя… что-то осталось?       — Какое там. Меня эльфы научили в Химринге делать всякие порошки. Это просто комок из травы и воды, чтобы…       — Джеймс, — выдохнула Мария. Память предупредительно подсовывала кадры — обезумевший от голода и холода народ, хлещущая артериальным фонтаном кровь, огонь, море огня, силуэты в саванах… Эльза стихла. Мария лихорадочно обшаривала взглядом внутреннее убранство повозки, наконец, понимая всю странность ситуации. Куда их везут? Кого — их? — Джеймс. Где он?       Эльза перебирала пальцы, уставившись на полог. Мария и хотела бы надеяться, что он — там, за пологом, едет в седле и направляет вождей, но внутренняя, расширяющаяся пустота в груди намекала, что всё не так.       В телегу вскочила развеселившаяся Мира, впустив глоток морозного, свежего воздуха. Её щеки горели, и она выглядела куда живее их обеих. Встретив остекленевший взгляд, тут же стерла улыбку с лица.       — Эльза сказала тебе?       — Сказала что?       Мира сдула мешающуюся прядь с лица.       — Привал будет только к вечеру, Эска намерен проделать как минимум половину пути за один марш-бросок. Он торопится.       — Что неудивительно, — буркнула Эльза.       — И он просит тебя заняться остальными ранеными, раз уж Мария пришла в себя.       — Даже Майтимо так не просил, как этот… требует, — Эльза со вздохом поднялась и принялась натягивать обувь. — Отдыхай, Мария. Тебе нужно быстро набираться сил. Мария проводила её спину безразличным взглядом и повернулась ко второй. Уж Мира не стала бы щадить её чувств.       Но Мира протягивала ей хлебец. Мария уже видела такие — из смеси отрубей, орехов, кореньев и мха, это трудно было назвать даже лепешкой. Впрочем, травы отбирали под её собственным чутким руководством, и она не боялась отравиться.       — Запасы Эски подходят к концу. Этот старик очень умён, но долго прохлаждаться он нам не позволит. Нам дано время до рассвета.       — А что потом?       — Потом… если хочешь выжить в этом негостеприимном краю, придется быть одной из шестеренок, — Мира принялась ломать лепешку на мелкие кусочки и скармливать больной. Мария неохотно шевелила губами и заставляла себя жевать. И думать. Паззл понемногу складывался, но большая часть кусочков была основана на догадках. — Мы сами в этом виноваты. Мы позволили Джеймсу слишком многое и шли за ним как овцы. Впрочем, как овцы мы были с самого начала.       Мария прочистила горло.       — Джеймс, он…       — Джеймс мёртв, — жестко отрезала Мира, не дав договорить и протолкнув ей в рот следующий, внезапно очень кислый, кусок.       У Марии ощутимо засосало под ложечкой. Мёртв. Его черный силуэт, тающий за пеленой пламени в противоборстве с врагом — всё это было сном. Силуэт, имитирующий святошу под фикусом, с раскрашенным самодельной краской лицом. Курительная трубка с чем-то наподобие опиума, перевернутая доска, рассыпавшиеся фигурки золотых генералов и черных королев.       Настоящий Джеймс наверняка откручивал-прикручивал гайки в техотсеке и проверял герметичность стыков шлюза. От этого зависел их побег, полёт, жизнь и её конец.       Стыки не были герметичными. И Джеймс сгорел в огне.       — Он был не тем двадцати трехлетним парнишкой, Мария. Ему было сорок пять, и он переметнулся на сторону Врага.       Мария едва ворочала языком. Каждый звук, срывающийся с губ, был маленькой победой.       — Не он… Это всё я… я заставила…       Мира смотрела на неё с бесконечной усталостью.       — Я знаю тебя. И знаю его. Вы изменились — оба. И только ты — в лучшую сторону. Джеймс стал скрытен, непонятен и не трудился чтобы его понимали хотя бы мы. Извини, но я говорю то, чему сама была свидетелем. Он очень сильно поменялся. И… смерть для него была лучшим решением.       Мария сглотнула и отвернулась. Слёзы закипали в глазах. Несправедливо. Но — перед глазами стоял именно что Джеймс, а не Бэда, смуглый и вихрастый, с озорным карим взглядом и белозубой улыбкой — тот Джеймс, которому пришлось в рекордные сроки постигать ремесло штурмана и пытаться приземлить их посадочный модуль на земли негостеприимной Арды.       Мёртв? Где его тело? Наверняка Эска запер его где-то, обожжённого и неспособного шевелиться, и он лежит в застенках или каком-то шатре, с гниющими ожогами и сочащейся из ран сукровицей. Не умер, но уже умирает.       — Дай мне его увидеть.       Её собеседница — с бесконечным раздражением во взгляде (до боли, до скрипа сердца напоминая Миднайт) — отвернулась, уставившись на полог. Мария только-только разглядела на нем черные зубцы горных вершин тонущих в океане пламени.       — Там было огромное кострище. От него ничего не осталось, как и от сына Эски. Немного костей, да и то не разобрать, где чьи.       В глазах было по-прежнему сухо, но проклятое жжение заполонило всё нутро. Мария закусила губу. Хотелось бы до крови, словно на теле не хватало ран. Мира хлестнула её по щеке.       — Не смей, — понизив голос до шипения, она наклонилась совсем близко — так, что Мария чувствовала её сухое, пепельное дыхание, словно Скайрайс где-то наглоталась дыма. — Немалых трудов нам стоило убедить вождя, что ты не знала ни о чем, что ты также была обманута. Не смей рыдать, не смей скорбеть. Сейчас нам нужно радоваться — мы живы, мы ушли оттуда.       Мария поднесла было руку к щеке и тут же опустила, уставившись на свои руки — вымытые, с отросшими ногтями и топорщащимися заусенцами. Страшно представить, как выглядело её лицо.       — Мне приснился кошмар, — хрипло ответила она. — Будто люди превратились в зверей и начали есть друг друга.       — Всё правильно, — подтвердила Мира, поднимаясь на ноги. — Это просто кошмар. Тебе стоит умыться, и он уйдет.       Мира вышла. Мария смотрела на свои подрагиващие руки. Когда-то нежная кожа стала сухой и рвалась на костяшках. Собственные пальцы теперь казались узловатыми, с распухшими от монотонной работы суставами. Это были руки старухи.       — Кошмар, — повторила Мария, обращаясь к потрепанному полотну с пламенеющими пиками Тангородрим. — Всё это — просто слишком длинный дурной сон.       Миднайт открыла глаза. Вот уже несколько месяцев первое, что она видит по пробуждении — щербатый серый камень пещеры, укрытый изумрудным мхом. Шелестел Источник. Кипела вода в котелке. Стрекотали какие-то насекомые, поселившиеся здесь в незапамятные времена. Дивный, крохотный, затерянный мир. Чем-то похоже на Рай, если он состоит в том, чтобы уйти под землю и жить в темноте, не видя слепящего света солнца и не сражаясь за место под небом.       Миднайт встала и тряхнула головой, принявшись распутывать и расчесывать сбившиеся в жесткий колтун волосы. Вода здесь была, как они это называли в Элизиуме, — слишком мягкой. Лаэгхен еще вчера звал выйти прогуляться, посмотреть на искрящийся снег и такое же искрящееся ночное небо. Миднайт каждый раз признавала, что прекраснее ничего нет. Странно, что она не замечала этой красоты ранее — так бы смотрела изо дня в день.       Утро здесь отмерялось только биологическими часами — сначала просыпался слух, вместе с утренними шорохами шарахающихся по пещере жителей, негромкий стук посуды, льющейся воды, несильный запах еды, состоящей целиком из растительности.       Миднайт взяла положенную ей чашку, укуталась в плащ и стала пробираться наружу — к облюбованному балкончику, где Лаэгхен говорил про созвездия. Там еще никого не было и, оглянувшись по сторонам, Миднайт опрокинула содержимое чаши на голые камни, чтобы не оставалась грязная лужа истаявшего снега.       Остатками отвара она смочила губы и слегка прополоскала рот.       Морозная свежесть отрезвляла голову. Следом накатывала привычная, слегка притупившаяся головная боль. Миднайт раскусила эффект «лекарства» — сознание мутнело и будто бы рассеивалось, едва сосредотачиваясь на конкретных вещах, потому-то она несколько недель подряд только и думала что о рутине, каких-то ежедневных мелких вещах, о тепле и мягкости плаща, о приятном журчании и шелесте Источника.       И только легкие, дразнящие укусы мороза отрезвляли. Даже Лаэгхен стал частью какой-то пасторальной картинки, иллюзорной жизни, где они всегда были вместе, шли рука об руку, рассказывая друг другу истории у костра.       Всё это было — но не здесь, не так, не с теми героями.       На тропе внизу замаячила огненная голова Риги. Он не шел — уже легко порхал, перепрыгивая мелкие камни и ступая только по высохшему лишайнику. Его накинутый на эльфийский манер плащ трепетал стрекозьими крыльями за спиной, в руке же мужчина держал лук. Миднайт улыбнулась, не забыв принять привычно-сонный вид. Почти сразу же из-за поворота показалась и голубая макушка Ирмы. Эти двое шли, громко переговариваясь и хохоча над дежурной шуткой. Как Скайрайс ни напрягала слух — не могла уловить сути. Всё же накопившийся эффект того псевдолекарства давал о себе знать.       — А вот и соня! — Рига, наконец, заметил её и помахал рукой. Миднайт пригладила встопорщившиеся волосы и сощурилась, скрестив руки. Рига подошел и встал прямо под балконом, уперев руки в бёдра. — Мы как раз с охоты вернулись. Мяса не хочешь?       — Оставь ты её, — донеслось ехидное со стороны Ирмы. — Она же теперь просветленная, мяса не ест, мух не бьёт.       Миднайт улыбнулась еще шире.       — Я с радостью составлю вам компанию.       — Вот уж спасибо, только аппетит мне испортишь, — Ирма прошла в десяти шагах и скрылась в одном из ходов лабиринта.       Рига поднял повыше добычу. Миднайт видела то ли хорька, то ли горностая — шкурка была местами потрепана, кое-где виднелось само мясо — кто-то неаккуратно выдергивал стрелу или лезвие из тушки. В воздухе витал слабый запах крови и шерсти. Желудок заурчал от голода, рот наполнился слюной — а ведь скоро это мясо будет уже на костре, и с него будет капать сок и жир.       Миднайт помотала головой, и Рига усмехнулся еще шире, еще радостней.       — Ну, мне же больше достанется, в таком случае. Но если что — зови, я раздобуду тебе нормальной еды.       — Ха! Шоколада не найдется?       — Только кораблик соберу и тут же слетаю, — Рига подмигнул, — и глазом моргнуть не успеешь!       Миднайт рассмеялась. Дежурная шутка — сколько бы ни длился полет между этим безумным миром и не менее сумасшедшим Элизиумом — кто знает, может и впрямь здесь пройдет всего секунда?       Песчинки их личного времени летели вниз целую вечность, как будто во сне. Бежишь, бежишь — и словно бы на месте, никогда не достигнув конечного пункта, чем бы он ни был.       — Отказалась? — Ирма раздувала пламя, которое едва тлело в их коморке — абайяри с ворчанием и недовольными взглядами выделили под нечестивые дела вроде прожарки мяса и раздели тушек крохотную пещерку, где едва циркулировал воздух.       — А как же. Мне кажется, она подлизывается к местным чинам, — Рига сбросил тяжелый меховой плащ и плюхнулся точно напротив. — Иначе не понимаю, зачем добровольно морить себя голодом.       — Ну, голодающей она не выглядит. Ягодки и корешки небось волшебные, но я, знаешь ли, с недавних пор брезгую.       — Не лги, ты всегда брезговала, — Рига вгрызся в свою половину тушки. Всё нутро заполнилось простым ликованием. — Ты говорила с тем чудиком?       — Да. Он согласился показать северный дозор, где проходят границы Утумно. Воин сказал, что им не хватает рабочих рук и глаз, чтобы следить за обстановкой.       — Мне казалось что они…несколько лояльны к Утумно, разве нет?       — Всё не так просто, — Ирма поворошила угли и положила туда дикие корнеплоды, раздобытые еще ранее. — Раньше оттуда было много беглых рабов, но теперь почти никто не покидает границ подземелий, но из трещин в земле идет дым. Народ обеспокоен.       — Они не хотят уходить?       — Не имеет смысла. Они в чем-то похожи на нолдор: они считают, что если снимутся с места и отойдут дальше, у Моргота будет больше территорий и ресурсов. Что, в принципе, правда.       — Когда?       — Сегодня, после завтрака. Он будет ждать нас на северо-западной тропе.       Эльф стоял на узкой, побитой временем и камнепадами террасе. Издалека он казался обычным эльфом: с чуть более смуглой, сероватой кожей, но с четким и тонким профилем. Вблизи же его кожа была больше похожа на мертвое дерево, поеденное жучком, и глаза были до того темными, что не виднелось ни кусочка белого глазного яблока. Это были глаза дикого зверя с пугающей осмысленностью во взгляде.       Ирма наблюдала за ним некоторое время, прежде чем показаться из-за поворота. Вместо оружия Воин держал в руках лиру. Это показалось странным.       — Вы пришли, — констатировал абайяро. — Наденьте капюшоны, у вас слишком приметные головы. И обмотайте тканью лица, впереди трудно дышать.       Они двинулись вниз, а потом вверх по извилистой узкой тропе, заваленной множеством колотых камней и щебня, в воздухе витала каменная пыль, словно они были внутри гномьей шахты, а не на одной из вершин горной цепи. Не сильно протоптанная тропинка петляла в самых узких расщелинах горы, само существование которых было причудливым — словно кто-то вбивал клин в каменную твердь горы, а после выбросил инструмент, да так и остались сплошные пустоты в выеденной как термитник горе.       Абайяри выставляли здесь дозоры, и Воин шел, ориентируясь по пятнам лишайника, тусклым свечением выделяясь из сплошной серости и темноты ущелья, куда не достигал солнечный свет.       Тропа резко шла под уклон вниз. Здесь всё больше густо пахло влажной землей и прелой листвой, словно стоял самый разгар осени. Узкое пространство создавало парниковый микроклимат, позволяющий множеству насекомых и червей выползать из недр и чувствовать себя комфортно.       — Гляди, сколопендры, — Ирма на замечание товарища только поёжилась и плотнее укуталась в шарф.       Здесь были не бабочки, не жуки-носороги и даже не навозники — сплошь сколопендры, яркие пауки с причудливыми рисунками на вытянутых и круглых тельцах, толстые черви, влажно поблескивающие под камнями, огромные мухоловки и странные серебристые создания с длинными усиками, едва касающиеся проходящих мимо путников.       Путь уходил всё дальше вниз, становилось труднее дышать.       — Там, дальше — Утумно?       — Еще нет, — абайяро покачал головой. — Но уже близко. Это один из выходов, который прорыли бегущие оттуда пленники. Прежде чем вырваться на волю, они трудились в подземных шахтах и штольнях, добывая металл и кристаллы для Мелько. Многие из них под видом работы копали дальше, глубже и выше в поисках выхода на поверхность. Так образовались подземные лабиринты, известные только немногим, кто смог выбраться.       — И дозоры… внутри, под землей?       Абайяро кивнул.       Рига хлопнул себя по карманам в поисках огнива. Он-то думал, что дозоры стоят на горных уступах, откуда абайяри с их острым эльфийским взором обозревали северные пустоши. Но им что темнота ночи, что подземелья — они видели как кошки.       — Ничего не зажигай, — предупредил эльф. — Все твари чувствительны к свету.       — Нам идти вслепую? Не видно же ни рожна!       — Я дам вам веревку и поведу вас, — сжалился абайяро. — Но какой прок от вас тогда в пещерах?       — Поначалу — действительно никакой. Но мы можем привыкнуть и научиться ориентироваться в темноте и подземельях. К тому же вот, — Ирма показала на лужи какой-то слабо фосфоресцирующей слизи, чем-то напоминающей лишайники позади. — Свет ведь какой-то есть. Или вы их корчуете внутри?       — К ним приближаться опасно, — ответил провожатый. — Свет ядовит. Если не защищать взор и тело, можно ослепнуть и заболеть. Это один из способов Мелько превращать нас в… нечто иное.       — Радиация тоже меняет структуру ДНК, но она же её разрушает, — пробормотал Рига, отшатываясь от пугающей находки. — Черт его знает чем он тут баловался.       — Жуть, — согласилась Лейден. — На Карвоне первые поселенцы экспериментировали с гамма- и бета-излучениями, чтобы попытаться видоизменить белковые структуры под новую среду обитания.       Рига пренебрежительно фыркнул.       — И как, получилось?       — Конечно нет. Это просто разрушало клетки и приводило к дисфункции отдельных органов, тканей. Невозможно подчинить себе силу деструкции, по крайней мере, для человека.       Абайяро слушал её внезапную отповедь очень внимательно. Его обкусанное ухо странно подёргивалось, суженные до узких неразличимых трещинок на лице глаза неподвижно выблескивали в темноте.       — Ну да, — согласился Рига, — когда рушишь игрушечный домик, кубики не упадут как тебе надо и не перестроятся в другую конфигурацию. Они просто упадут случайным образом. Это монетка может упасть в трех вариантах — на одну из своих сторон и на ребро, последнее вообще равно примерно одному случаю на шесть тысяч бросков. У пары десятков кубиков вариаций и того больше. Даже чтобы они упали нужным образом нужно порушить домик с миллион раз…       — Ты прав. Для этого нужно иметь компьютер вместо живых мозгов, и то, он будет размером с покои Карнистира в его замке. Так что, — Ирма помахала рукой, — даже если это каким-то образом и возможно, человеку это не постичь никогда в жизни.       Она замерла, вспомнив, что они совершенно отошли от темы.       — В общем, к светящейся заразе лучше не прикасаться. К зараженным — по возможности — тоже, — любезно подсказал Штраус, разгадав повисший в воздухе вопрос. — Так, ты дашь нам верёвку?       Задумавшийся эльф спешно извлек из-за пазухи моток веревки. Очень странной на ощупь.       Это что, волосы… Ирма опасливо потрогала чей-то срезанный и свитый в цепь биологический материал. Да, носить одежду из чужой кожи и шерсти — тоже своего рода волос — ничуть не странно, пока это не принадлежит твоему виду. Эльфы тоже к людям не относились, даже с натяжкой, но всё равно как-то…       Верёвка была достаточно длинной, чтобы обмотать её вокруг пояса и обернуть накрест концы, прежде чем передать идущему позади. Ирма подёргала этот своеобразный поводок — на вид был довольно крепким.       Они двинулись вглубь.       Вскоре исчезли шорохи многочисленных насекомых, тяжелый влажный запах, духота — для подземного лабиринта здесь было подозрительно свежо. Исчез свет, глаза не различали даже легкого мелькорового свечения, исчезло вообще всё.       Они будто бы неслись вперед на неизвестной скорости, ощущая только перенос собственного веса с ноги на ногу и тепло верёвки из чьих-то волос.       Ирма шумно выдохнула. Её встретила гулкая тишина.       Долгое время они шли, желудок стал всё настойчивее намекать на принятие пищи. В обычных условиях это означало время слегка за полдень. Но было холодно и темно, как в облачную и самую длинную ночь в году.       В лицо ударила свежая струя воздуха. Яркий свет вынырнул из-за поворота, тонким лазером полоснув по глазам. Ирма отвернула лицо. Вернулись звуки, свет и яркий запах свежести зимы.       Для того чтобы выбраться, пришлось лечь пластом и ползти, змеей выкручиваясь из узкой кроличьей норы. Когда Рига выбрался последним, эльф торопливо забросал узкий выход снегом и камнями, дабы он сливался с неровной поверхностью.       Они были на пустоши. На сотни миль вокруг была лишь снежная гладь.       — Вон там, — эльф говорил, слегка задыхаясь — пар рваными выдохами выплескивался из его горла. — Утумна. Видишь небольшой холм на горизонте?       Рига сложил руки козырьком у лба и чуть отвел пальцами уголки глаз, фокусируясь на слабо различимом объекте почти у самого горизонта. Он выделялся лишь небольшими чернильными пятнами камней, выделяющихся под хлопьями снега. Это был даже не холм, а детская насыпь или могильный курган, но никак не вход в древнейшее царство зла.       — Снег идет здесь постоянно, — продолжал комментировать эльф. — Дуют злые ветра, а еще много духов, что спустились на рассвете мира. Здесь они чувствуют себя привольно, лучше бы нам не встречать их. Они не враги нам, но и не друзья.       — Насчет встреч, разве мы не должны были наткнуться на дозоры?       — Мы на месте. Это «сурковая вышка», здесь обычно стоит всего один дозорный. Отсюда хорошо видна вся пустошь до Утумны.       — И где же обязательный дозорный?       — Ушел дальше, на орлиную вершину, — Воин показал куда-то назад. Гора была совсем близко, еще более неровная и кривая, чем с другой стороны. — Но вам лучше не подниматься, слишком опасно. Вы плохо держитесь на скользких камнях.       — Это потому что они скользкие, — проворчал Рига, топчась на месте. Холод и сырость, оставшаяся из подземелий, опутывала все жилы и кости, неприятно отдаваясь в суставах. Здесь нельзя было стоять на месте дольше половины минуты.       — У эльфов свое понятие ориентации в пространстве, эквилибристы хреновы, — последнее Ирма добавила сквозь зубы, на родном языке. Эльф не разобрал понятия, но пояснил более пространно:       — Всё дело в великанах, — он указал на гору. — Видите, там вырван кусок породы? Они сражались здесь, а после перешли куда-то на восток, отсюда плохо видно. Но вон те сколы и рытвины в скале — их рук дело. Здесь вам находиться опасно, — заключил Воин. — Вы не приспособлены ни к холоду, ни к жаре, ни к высоте. Вы погибнете здесь. Я удовлетворил ваше любопытство?       — Так ты из-за нашего любопытства согласился провести нас сюда? — Ирма принялась растирать ладони. — Всё же мы с вами еще на бог весть какой срок… Мне бы хотелось знать больше об этом мире. Это — самое место для поиска ответов.       — Ответы будут стоить многого. Чего-то большего, нежели твоя собственная жизнь, — абайяро скосил на неё свой тёмный глаз. — Разве у тебя есть так много?       — Что может быть оценено дороже собственной жизни? — буркнула Ирма.       — А в чем польза от твоей смерти? — вопросом же ответил абайяро. — Наоборот, возможность умереть здесь ценится наиболее всего. Как думаешь, о чем мечтали те несчастные узники Утумны, не имея возможности бежать?       — Первые квенди ведь не знали о Чертогах Мандоса и дарах Эру, не так ли? — Ирма повернулась к Риге. Тот безмолвно пожал плечами. — Действительно, если доселе не видеть и не познать чего-то на опыте, не предположишь, что что-то «эдакое» существует. Но что мешает желающим умереть сейчас тогда?       — Бессмертие — есть худший дар Эру, — размеренно ответил абайяро. — Ты права, странница, в своих словах. Не познавший на собственном опыте никогда не постигнет суть незнакомой вещи. Знай же: среди моего народа нет тех, кто знал или видел смерть. Мы знали только череду рождений и перерождений — здесь, в этих подземельях. У Источника мы ждем высшей милости Эру. Нам невыносима такая жизнь.       — У вас есть мечи, копья — оружие. Если жизнь так уж невыносима, — начал Рига. Ему было странно такое слышать. Странно знакомо — словно эхом долетевшая нота из-за пелены времени. Многие беспризорники, среди которых он рос, кончали с собой. Это были дети, молодняк, даже взрослые. Они опускали руки, пока само течение жизни несло в себе множество шансов, прежде чем вылиться океан чего-то большего, совершенного. Завершённого. Телепортироваться из истока сразу в океан — это пропустить всё то, что могла дать полноводная река, где-то медленная, где-то быстрая, с её порогами, поворотами и живописными островками, разнообразием подводной флоры и фауны. С другой стороны, эльф еще не договорил.       — Источник, — сказал он. Рига уставился на него. Источник — это то, из чего однажды испили они трое, а для Миднайт и вовсе варились какие-то чудодейственные варева. — Источник Знания предлагает более милосердный путь.       Он пересекся взглядом с Ирмой. Её взор тоже потемнел, но она смолчала. Этот абайяро все еще говорил непонятно.       — Всё равно мы все вдыхаем кислород, — Ирма нарочито небрежно повела плечом, сбив за спину плащ и освободив плечи. — Он окисляет клетки тела, медленно сжигая их. Что же нам теперь, не дышать?       Абайяро моргнул и крепко задумался.       — Следуйте за мной. Я покажу вам кое-что.       Эльф легко заскользил по камням, перелетая серой тенью. Верёвка все еще связывала их, выдергивая ступать за ним след в след, с той же скоростью. Камни здесь действительно были очень скользкими. Там, где снег плющился и таял под чьим-то неуклюжим прыжком, метель тут же заделывала прорехи, бросая свежие охапки снега. В причудливых очертаниях воздушных циклонов смутно угадывались белые силуэты — Рига предпочитал думать, что они ему только чудятся, и спешно отворачивался.       Что бы оно ни было — Воин ясно дал понять, что это те самые населяющие Край Нескончаемого Хлада существа, которые им не враги, но и не друзья. Он спиной чувствовал их взгляды — если, конечно, у них были глаза. Словом, пристальное внимание. Но они были всего лишь мелкими сошками, едва оставляющими следы на снегу. Снег заметал любые свидетельства их существования здесь.       Эльф заставил их протиснуться в узкую каменную камеру — выдолбленную очень давно, края сколов были стерты, пусть где-то еще виднелись отметки мелом — своего рода древняя наскальная клинопись. Какие-то вилочки, завитушки, треугольники с точкой в центре… А ведь они даже не знали, была ли у этого чудного народа письменность.       — Что, кстати, означает «Источник Знания»? Знания чего?       — Всего, — лаконично ответил абайяро.       — Есть же Воды Пробуждения, — сыронизировала Ирма, чуть повернув голову в его сторону. — У них вот Источник «абсолютного и относительного знания», черти б его драли. Ничего не напоминает?       Рига покачал головой, крепко задумавшись.       Камера уходила вверх, выходя в просторный каменный мешок с одной узкой прорезью для вентиляции и света. Тонкий луч падал на идеально ровную, точно выглаженную, каменную площадку. Посреди стояла стела, отбрасывая тень.       — Часы, — Ирма опознала стоящий перед ней инструмент. — Это же солнечные часы?       — Но солнце взошло не так давно, по их меркам, — отозвался Рига. — А строение находится в бывших владениях Моргота, куда вряд ли кого-то тащили уже после восхода солнца. Он в Белерианде же давно.       Абайяро, не слушая их сумбурную болтовню, прошел на другую сторону площадки.       — Это священное место. Это убежище одного духа, кто спас первого эльфа. Эти символы, — он показал на мелковые значки, — оставил тот эльф, наученный духом.       — А как их звали?       — Эльфа мы звали Шептун. А дух назвался Туво.       — А где же они сейчас?       — Дух давно покинул эти места, а эльф ушел за горы, нагонять идущих за море, — Воин беспорядочно водил пальцем по символам, точно ребенок, учащийся читать и выискивающий хоть один знакомый символ.       Ирма двинулась против часовой стрелки, обходя площадку. Это были ровные каменные плиты, с идеально подогнанными стыками. Зачем духу заниматься таким? Столько вопросов, и столько же канувших в безвестность ответов.       — Дух, прежде чем уйти, обучил нас кое-чему.       — Шептун, говоришь, — Миднайт отвлеклась от созерцания вод Источника. Они её словно гипнотизировали, и Рига всерьез опасался тех слов о «милосердном пути» Источника, но стоило ему открыть рот, как Миднайт сама прервала паузу. — Мне на ум приходит только одно имя. Румиль. Ты слышал о нем?       — Нет, а кто это?       — Да так… один мудрец из Тириона. Автор первой письменности сарати, которую Макалаурэ заставил меня выучить. Его наставник. Его имя как раз означает «шепот» или что-то вроде того. Это оттого, что он никогда не говорил громко, и даже эльфам приходилось напрягать слух, чтобы разобрать его слова. Вероятно, ему очень покалечили горло в Утумно.       — Румиль, значит, — Рига наблюдал, как Миднайт повела языком по зубам, слизывая остатки ядовитого — в чем он уже не сомневался — напитка. Одно хорошо — общая рассеянность никак не повлияла на её способности получать озарение и выводы из ниоткуда. — Кажется, он единственный из бывших пленников, кто не застрял здесь.       — Удивительно, правда? — Миднайт опустила глаза на пальцы. Её тонкие пальцы стали еще белее и напоминали окаменевшие веточки. Холод гулял по коже, хотя в пещерах было тепло. — Он не захотел здесь оставаться. В этом месте словно нет жизни. Она застыла, как и мы. Здесь совсем не ощущается бег времени. Сколько мы уже здесь?       Рига загибал пальцы. Разгибал.       — Валакирка еще не совершила оборот, значит точно меньше года. Мы пришли сюда поздней осенью, и вот уже идет второй, третий, четвертый месяц зимы? Сколько она здесь длится?!       Миднайт нежно улыбнулась ему и сложила руки на коленях. Рига вдруг заметил как она осунулась: залегли тени под глазами, чуть заострились черты лица и опали щеки. Обычно так выглядят женщины чуть старше сорока, но она-то остановилась в возрасте под тридцать.       — Лаэгхен, скажи ему, — эльф неслышно материализовался прямо за спиной Миднайт, словно днем и ночью ходил за ней, как приклеенный.       — Прошел ровно год.       — Шутишь.       Лаиквендо покачал головой.       — Мы находимся на краю мира, здесь совсем не видно движения звёзд.       Рига сузил глаза.       — Насколько я помню, Арда — не шарик, а плоскость, здесь должны быть видны движения светил.       — Раз уж Арда — плоскость с океаном под корнями, что невозможно в рамках известной нам реальности, то чему ты удивляешься?       — Действительно.       Миднайт вдруг протянула руку и переплела пальцы. У неё была очень холодная кожа, как у застывшей в ледышку лягушки на дне замерзшей заводи. Рига чувствовал её истончившиеся ногтевые пластинки — она недоедала, совсем как в детстве, и не ела мяса. А еще они чувствительно царапались и значительно отросли.       — Ты определяла время по росту волос и ногтей, не так ли?       — Да. Когда я начала что-то подозревать, я подбила себе ноготь у самого основания, под ним была небольшая гематома. Я засекла время. В среднем нужно полгода, чтобы ноготь полностью обновился. Так и следила.       Рига одобрительно хмыкнул. Мозговая активность была в полном порядке. Либо яд её не брал, либо… Миднайт тоже догадалась прежде, чем Воин расщедрился на скомканные объяснения. Но он видел, как она пила, буквально только что. Запах ни с чем не спутать.       — Не переживай, — она похлопала его по плечу. — Всё будет хорошо.       Рига нервно улыбнулся и сжал её руку в ответ. В конце концов, кисть его руки тоже окончательно зажила, и он даже мог вращать ею с прежней гибкостью. Такое не могло произойти всего за несколько лун. И как он только не заметил течения времени? Время превратилось даже не в величественную реку, а в какой-то предвесенний студень из болотной жижи, где застряли заледеневшие лягушки. Ирма двинулась против часовой стрелки, обходя площадку.       — Дух, прежде чем уйти, обучил нас кое-чему.       — Чему же? — Рига же так и застыл у порога, вкопавшись на месте. Абайяро наконец извлек из своего вещмещка лиру, которую демонстрировал еще в самом начале пути, и разместился ровно в центре «солнечных часов», вскочив на камень.       — Он говорил, что время можно представлять как воду. Никто не может плыть против течения, только вместе с ним. Тот кто плывет против — рвет путы мира.       — Если это путы, то почему бы их и не порвать?       — Именно так. Но это не всем дано. Но в воде есть островки и водовороты, где можно вращаться до бесконечности, и по-прежнему находиться во власти течения, — Воин перевел дух, словно каждое слово откровения давалось ему с трудом. — А музыка… она как вода, которая как время. Она течет только вперед, и никогда — назад.       — Если не записана на плёнке, — вставила Ирма. — Но такое сравнение мне нравится больше. Тебе для этого лира понадобилась?       — Как полотно Айнулиндалэ началось с одного звука, так вся вода в Эа имеет одно начало, — Воин начал неспешно перебирать струны, которые ленивой волной начали расплываться по камере. Он, не мигая, смотрел Ирме в глаза. Не знай Рига, что она уже неровно дышит к одному эльфу в Аглоне, мог бы поклясться, что между ними уже летают искры. Только эти искры были какими-то другими. На бесстрашной и дикой Ирме не было лица. — Вся.       Мелодия была дикой и быстрой, гулким рокочущим эхом накатывающих на камни волн отскакивая от низких стен.       Ирма сидела на корточках, запустив руки в корни волос. Рига смог разобрать лишь одни, повторяющиеся строки. Рычи, рычи, рычи, волна Хлестай меня, кружи меня Мне буря — мать, вода — отец В союзе их найду конец       Рига вспомнил об этом, когда Ирма присоединилась к их камерным посиделкам — назойливый лаиквендо куда-то ушел, оставив Миднайт еще один плащ. Пока Рига пересказывал известные события, Ирма жевала какую-то травинку. Рига вслух повторил запомнившиеся строчки.       — Что это были за стихи такие?       Ирма пожевала губу.       — Мне странно об этом говорить… Я её слышала однажды, в свои четырнадцать лет на Карвоне. Тогда песчаные кланы собрались в последний раз до Нильской экспансии. Она называется «Дань Буре», её пели еще самые первые поселенцы.       — Откуда же этот эльф её знает?       — Ты не слышал? Он же сказал, все песни и вода имеют один источник. Салмар, вспомнила Ирма. Её тоже достали и здесь.       — Странно, что всё сводится в итоге к одному, — Миднайт медленно роняла слова. — Тот абайяро несколько раз акцентировал внимание на «течениях» и вскользь упомянул о водоворотах, которые как бы обманывают течения. То, о чем мы уже говорили ранее. И здесь время течет как-то иначе.       — Это удобно, — отозвалась Ирма, — можно вечность сидеть и рефлексировать. Заповедный участок Амана в смертных землях. А нолдор оттуда сбежали.       — Еще интересно другое. Если подумать, то абайяри здесь все как минимум Перворождённые. Значит они видели этот мир на заре и много старше известных нам эльфов.       — И что это дает?       Миднайт развела руками.       — Он упомянул некоего духа, Туво. Кто это, куда он пошел, почему вызволял пленников и оставил именно здесь. А ведь если подумать, мы встречали только Мелиан, но она очень субъективна в своих суждениях. Наиболее примечательным есть то, что помимо «светлого» Валинора и «тёмного» Моргота есть еще и третьи силы, которые не склоняются ни к одним, ни к другим.       — Если ты хочешь их найти и завербовать, то ты слишком много на себя берешь.       — Нет, — Миднайт покусала ноготь. — Агрх, как бы объяснить… Все Валар представляют Стихии, Моргот, или же Мелько-Мелькор, представляет собой от каждого по кусочку, какой-то универсум, или, если упростить — Хаос, а может быть, Деструкцию, не знаю, и не могу понять. Кем он задумывался изначально, какое понятие к нему подобрать? Если так подумать, он задумывался едва ли не важнее всех остальных — как бы его «составляющих». А если есть Воздух, Вода, Судьба, Грёзы, то где Время, или Гравитация? Фортуна, в конце концов, что там еще есть такого? Закон Вероятности, Относительности. Если подумать, то всё здесь персонифицировано и это как минимум странно — для нас. Не для них.       — И? Каков вывод твоего пространного монолога?       — Не знаю, не знаю! Но неужели у меня одной складывается впечатление, что это какой-то комок из разномастных ниток, веревок, веточек, проволоки, и бог весть чего еще — кинутый в руки и делай с ним что хочешь?       — У тебя одной. Я живу не загружая мозг проблемами мира и мне нормально, — Рига подтянул ноги и сел в позу лотоса, сгорбившись над водой. Вероятно, испарения Источника — как его окрестила Ирма — «абсолютного и относительного» знания уже подействовали на бедную Миднайт. Она и так раньше была с приветом, а теперь уж что.       Она прикрыла лицо ладонью.       — Так, забудь. Я никого не хочу вербовать, это раз. Мне это не по плечу и не по амбициям, я устала, это два, — Миднайт потерла лоб. — Черт, я действительно чувствую себя неважно, будто что-то… что-то важное было перед глазами и теперь ускользает от меня.       — Тебе надо на воздух, — Ирма посмотрела на неё с тревогой и потянула за локоть. — Общество эльфов дурно на тебя действует.       — Нет, погоди… Ты сказал только что, «источник абсолютного и относительного знания».       — Не сказал, а подумал, — Рига осекся.       — Есть Источник Знания, а есть Воды Пробуждения… Или я слишком много думаю? — у Миднайт тонкой струйкой пошла носом кровь, она её утерла привычным движением. — Если Воды это место где эльфы пробудились, то есть — родились, то это — место где они должны умереть? Как странно… Туво как Змей-Искуситель, что ли… или всё же Мелькор?       — Ты. Слишком. Много. Думаешь. У тебя кровь идет, не видишь, что ли?       Миднайт вздёрнула руку.       — Это место зовется Звёздным Пределом. Предел мира, его самый край. Идеальное место, чтобы встретить свой конец, как ни посмотри. Вы же заметили, что у них нет имен? В привычном нам смысле. Это Воина мы зовем Воином, а ведь в зависимости от времени суток и занятия его все зовут по-разному.       — У них проблемы с идентификацией личности, что поделать. То, что ты говоришь, нам понятно, но я по-прежнему не вижу связи, — Ирма настойчивее побуждала встать Миднайт на ноги. Та медленно, со скрипом, поднялась.       — У них были имена. Они от них отказались. Что же было дальше? До этого они были в плену в Утумно. Вышли — отказались от имен, сознательно. Даже у орков, я слышала, есть имена. Нет письменности, нет стихов, нет песен. Только музыка и вода, что понемногу их отравляет.       — Знание отравляет, — вдумчиво повторила Ирма. — Занятная мысль.       — Румиля прозвали Мудрецом уже после того, как он вырвался из Утумно. Прежде его все знали как Шепчущего.       — Хочешь сказать, он поумнел — то есть, помудрел — в подземельях Моргота?       — …неужели это то, что ждет всех эльфов в итоге? — прошептала Миднайт. — Подумать только, это ведь почти то же самое — только знания будут копиться не из источника, а из опыта, и в конце концов они истают, забудут свои имена и превратятся в живые аудиокниги тысячи тысяч историй… Как грустно. Они будут сидеть и ждать смерти. Рига, это не то, чего я хочу. Я не хочу вечной жизни.       — Впечатляющий вывод, — медленно выронил слова Штраус. — Но у них даже иное восприятие времени — мы на собственной шкуре почувствовали. А ты… что же ты? Наложишь на себя руки, когда надоест?       — Нет. Наверное, нет, — Миднайт покусала ноготь. — Надо уходить отсюда. Как ребенок отделяется от пуповины матери, как метеор, что прекращает свой бесконечный полет, лишь входя в атмосферу, сгорая… Только в этом есть жизнь.       Джеймс, вспомнилось ей. Он так постарел за время их путешествия — как знать, может быть, он тоже сгорел, как тот метеор? Стремительно и ярко.       — Ты хочешь вернуться в Белерианд?       — Хочу, но… я думаю, по дороге обратно нужно попробовать разыскать этого Туво. Он… может быть, знает что-то.       Отлично.       Он прикрыл глаза. Партия была разыграна точно по нотам — их резкая, фальшивая мелодия оглушительным визгом колёс ворвалась в стройную и нежную Айнулиндалэ, полную тошнотворной нежности и возвышенности. В этом стройном идеальном ряду нот не хватает жизни и свойственных ей перепадов.       Ищут Туво, значит. Что же, Ему не составит никакого труда пустить своих слуг в древний и темный лес, где обосновался этот трусливый дух, дабы заплутать его дороги и подать дорогим гостям Арды на блюде.       В конце концов, всё это — к Его славе и величию, Единственному, что запомнится Вечности.

Конец Арки Третьей