Звёздный Предел

      Руки разнялись. Миднайт отошла быстро, оставив после себя лишь колебание прохладного воздуха. Её лоб разгладился, лицо стало привычно-отстраненным и собранным, как прежде. Но тепло, оставшееся после её прикосновения не испарилось, и ладони еще помнили его. Но душой не потянуться — чужая фэа метнулась в потёмки, книга захлопнулась, саданув по пальцам. Какие бури кроются под этой оболочкой из плоти! Только что он видел разбитую лодку посреди бушующего шторма, но вот расправлен парус и пойман ветер — разбитая лодка мчит к краю мира. Её молчание — вот что не просто настораживало, пугало.       Не удержать. Маглор вспомнил, как учился вести один из украденных кораблей — внутреннее море мотало судно из стороны в сторону, и, пытаясь удержать снасти, верёвками сдирал ладони в кровь.       — Миднайт, — она повернула голову в его сторону. — Ты не ответишь мне?       — Ты и сам знаешь ответ, — Миднайт отвела глаза: — Как ни банально это звучит… Меня спас страх. Полезно увидеть, как то, чего боишься, обретает черты, голос и плоть. Тогда это становится лишь путевым камнем, который уже пройден. А дальше…. остаешься ты сам.       — И чего же ты боялась?       — Почему ты решил, что я стану делиться с тобой подобным? — вот она, холодная ярость, запретная тема. Маглор потёр переносицу.       Он протянул было руку — встряхнуть ли, заставить слушать — но не успел: внутрь ворвался холодный воздух, и маячившая голова оруженосца сообщила: Майтимо желает его видеть.       — Не отходи далеко, — бросил ей, прежде чем выйти. — Или оставайся здесь.       Канафинвэ ушел, сверкнула узнаваемая звезда на спине.       Оставаться здесь не было смысла. День был в самом разгаре, и её отсутствие, чем дальше, тем больше вызовет вопросов. Да и в тесном пространстве шатра весь воздух, казалось, был пропитан недосказанностью, а над головой точно висел призрачный дамоклов меч.       Снаружи было куда свежее. Ослепило солнце, оглушили звуки. Миднайт прищурилась: туда-сюда сновали силуэты нэри, занятые делом; издалека слышалось ржание лошадей, лязг походной посуды, чей-то смех. Выросшая впереди тени заслонила от навязчивого света — это был Йамель, они были давным-давно знакомы.       — Светлая встреча! Я уж думал, ты и вовсе не вернёшься во Врата.       Странное дело — вчера ведь сидели у общего костра, говорили, да и сегодня виделись. Но настроение какое-то иное. Дело ли в острых, озорных взглядах, которые она ловила на себе, едва покинула шатёр Макалаурэ, да и Йамель, подхватив её под локоть, ныне улыбался широко и ярко — и это несмотря на дело, за которым они здесь. Точно старого друга повстречал. И эта уверенность… Миднайт несколько растерялась. Эльдар были уверены в своей искренности, когда люди — нет. Странное определение, но уж как чувствуется. Это не уловить, не понять, только испытать на себе. Оттого и участие Макалаурэ казалось наигранным, ложным — но так было только для неё, человека.       Она тряхнула головой, отгоняя наваждение. Не стоит слишком много думать. Он сказал, она возвращается во Врата?       — Что?       — Вашу ругань разве что Моринготто не слышал, — весело хмыкнул нолдо. — А уж Талион решил было сунуться — взгляд у кано, говорит, только что молнии не метал. Но ты молодец!       — Почему это вдруг я молодец? — Миднайт растерялась, но Йамель бесцеременно продолжал её тащить в неизвестном направлении.       — Как же, — пограничник мотнул головой в сторону скученных нолдор, — о ваших странствиях только и говорят еще с Середины Лета, как двоих из вас нашли. Кано весь извёлся, когда сказал, что тебя потеряли на полпути. На весь день заперся в сокровищнице… А ты — вон, вернулась сама.       — Странно, что так много ты об этом знаешь. На границе-то, — в сокровищнице, как же. Наверняка в палантир глядел, так и узнал, что она жива-здорова.       Йамель пожал плечами.       — Как по мне, ничего удивительного. Слухи быстро разносятся, да и мы то и дело возвращаемся домой. А правда, что в Оссирианде теперь обитает новый народ, совсем как вы?       — Ммм, не думаю, что мы похожи, — и она не лукавила. Да, биологически они и принадлежали к одному виду, но фактически… Продукты слишком разных культур, а люди всю свою историю делили себя на «цивилизованных» и «варваров», что никогда не подразумевало равенство, причем это всегда действовало в обе стороны. Может, и для народа Барры она, или даже «они», были изгоями, ренегатами, эдакими белыми воронами, которым бы только быть заклеванными собственной стаей.       С другой стороны… Нолдор ведь наверняка будут рассчитывать, что первые и вторые смертные найдут общий язык. Но у них уже был Финрод, — Миднайт тихо усмехнулась.       Они с Йамелем приблизились к костру, где тут же возился Наланто, прилаживая котелок, полный снега, к треноге.       — Светлая встреча! Решили помочь?       — Сегодня очередь Наланто, — пояснил Йамель. — Но я подумал, ты ведь тоже пока не при деле?       — Это верно.       … Был Наланто, была ямка для будущего костерка, был котелок. А еще была корзина полная клубней — все как один размером с горошину, зато таких было как три котелка. Они сидели втроем, очищая картофель походными ножами, перебрасываясь шутками и переглядками, как в обычном переходе. Наланто любил петь за работой, а Йамель мог выболтать все последние сплетни и новости всего лишь за пару часов, как то: лорд завел себе какого-то питомца по имени Кошка, держащего всех служительниц в страхе; на севере лаиквенди гоняли свой бродячий скот; советник Ромайон нагоняет страх и ужас на советников и служителей замка, взяв на себя нелегкую роль управителя.       — Как, этот нолдо еще не правит собственным замком? Так он скоро и лорду Канафинвэ диктовать начнет.       — Еще чего! Спорят иной раз громче, чем ты с лордом Канафинвэ, — Миднайт весело фыркнула. Наланто, не прекращая выводить трель, навострил уши. — Не понимаю, почему кано до сих пор ему это позволяет.       — Потому что Ромайон начнет направлять свой ненужный энтузиазм на другие, более важные вещи. А так пар выпустит — и смирится. Так-то раньше он только со мной ругался. Но, видимо, просто характер такой.       У неё было стойкое ощущение, что она и впрямь вернулась во Врата.       Пусть и не до конца.       Нельо все еще оставался в черте поселения, засев в доме, ранее принадлежавшем Ойлорэ. У Старшего была удивительная способность игнорировать очевидные пятна крови на досках и не до конца выветрившийся дух смерти. Майтимо не брезговал такими мелочами. Его волновало наличие устойчивого стола, удобного стула, а также чернил и бумаги для письма. Всё то же самое можно было найти и в шатре Канафинвэ, но, стало быть, Нельо решил проявить тактичность? Макалаурэ позволил себе обманываться ровно пару ударов сердца, прежде чем Нельо заметил его присутствие и поднял голову.       — Такая пылкая встреча. Она не заставила тебя забыть, зачем ты здесь?       До его прихода Нельо что-то писал: но перо тут же было отложено, а письмо — отодвинуто, сам же брат откинулся на стуле с тем самодовольно-«я-так-и-знал» видом, который бывал у него ныне нечасто, зато в юности — почти постоянно. Макалаурэ вновь почувствовал себя аманским подростком. Меж тем, Майтимо продолжал:       — Неужели вы и впрямь решили воспользоваться моментом, чтобы выяснить отношения… — рот, раскроенный розовым шрамом, искривился в усмешке. — Что ж, я тебя понимаю. Развлекайся, пока охота, но не забывай о делах насущных.       Маглор лишь ответил раздражённым взглядом. Нельо абсолютно наверняка пребывал в самом скверном расположении духа, оттого его пробивало на черное красноречие, что в юности совершенно было ему несвойственно. Но оказалось, что отцовский ораторский талант дремал в его наследнике лишь до поры до времени.       Однако подобное было неприятно.       Маглор окинул взглядом стол и отметил захламленность рабочего места: несколько смятых листов, разбросанных по всему столу; чернильница была почти пуста, зато на столе красовались пятна; на самый угол отброшена тетрадь непривычной формы с тиснением и смутно узнаваемыми буквами. Не сарати, не тенгвар и не кирт. Мало похоже на походное чтиво, если Майтимо что-то и читает, кроме донесений и писем в переходах.       Маглор подхватил один из комков бумаги и расправил. Синдарин. Из-за черканины трудно разобрать исходный посыл.       — Ты разучился писать письма?       — Думаю написать королю Белегоста, — лениво, продолжая сверлить брата насмешливым светлым взглядом. — Я прежде не вел личной переписки с наугрим.       — Отчего же ты не доверишь это Морьо или Курво?       — Потому что я пишу как правитель — правителю.       «Как король — королю», мысленно поправил Макалаурэ. Майтимо пусть и отдал корону нолдор дражайшему дядюшке, но королевская цепь Феанаро и титул властителя Восточного Белерианда Нельяфинвэ носил по праву, и даже наугрим, и Дориат признавали это. Майтимо дёрнул щекой, что должно было быть улыбкой.       Макалаурэ вчитался в текст. Что-то разрозненное, скорее напоминающие список дел. Насколько он знал наугрим по рассказам младших братьев… Майтимо, словно угадав вопрос, потянулся за спину, и вытащил из-за пояса что-то, завёрнутое в кусок кожи. Бросил на стол. Из свёртка показался небольшой нож с костяной ручкой — тот самый, напомнив о незатянувшейся ране. Маглор поморщился.       — Прежде всего, хочу узнать, что это за материал, и чем он так интересен мориквенди.       — Не думаю, что это вопросы для короля наугрим. Имеет смысл приобщить Морьо или Курво к этому вопросу. У Морьо в землях полно мориквенди, да и оба королевства наугрим у него в соседях. Да и Курво эта вещица, — взгляд задержался на оружии Ойлорэ — Ойлорэ ли? — заинтересует.       — Что ж, это облегчит нам задачу.       — Ты все еще не сказал мне, для чего тебе писать королю Белегоста.       — Вот, — Нельо взял тетрадь, на которую Маглор прежде обратил внимание. Теперь же, когда Старший раскрыл её, листая страницы, сомнений не осталось: записи принадлежали раньяр, сделанные на их же языке. — По твоему совету, ранее я приказал изучить вещи, оставленные раньяр. Было ясно, что они не рассчитывали уходить навсегда, но всё же… Некоторые из них оставили кое-что любопытное, на виду. Ранья Миднайт помогла мне понять назначение этих записей.       Он развернул книжку к Макалаурэ, чтобы тот увидел стобцы — цифры Карнистира и знаки неизвестной письменности. Миднайт немного показывала ему, но это было пусть и похожее, но что-то другое.       — … Исходя из записей видно, что Марию де Гранц, служившую при дворе Морьо, интересовала селитра. В Таргелионе, как и в Аглоне, её много, и она используется повсеместно. Но еще одна вещь, интересовавшая её более всего, нам недоступна. Более того, — Нельо сложил подбородок на скрещенные кисти, — из объяснений Миднайт Скарайс, мне ясно, что данное вещество отсутствовало в Амане. Она говорила, что для его образования нужна вулканическая активность. То есть горы, пышущие огнем.       Маглор бросил взгляд за окно. Тангородрим.       — … Но есть вероятность, что этим могут располагать гномы. В крайнем случае, нам остаются лишь предгорья Эред Энгрин — но те, что лежат за пределами Белерианда.       … А над Тангородрим почти постоянно курился ядовитый, черный туман.       — Ты в своем уме? — почти ласково отреагировал лорд Врат. — Ты однажды уже ездил полюбоваться на эти горы вблизи и…. — Нельо хмыкнул, но Макалаурэ продолжил, более язвительно, чем старший из братьев: — Вряд ли на тех несчастных, что ты пошлешь, найдется свой Финдекано Астальдо. Даже если поедешь ты — я не позволю.       А брат вырос с тех пор, как у Митрим и слова выдавить не мог, так мучили его вина и стыд. Пусть они оба знали, что именно Нельяфинвэ воспретил пытаться спасти его, случись худшее. Макалаурэ повзрослел, и его полные губы искривились в жесткую складку.       — Твои предложения? Ты видишь сам, что даже при Осаде угроза не исчезла. Она стала невидима, а оттого более опасна. Если у нас есть шанс обыграть его оружием, или еще чем, что ему неведомо, то почему нет? — Кано неверяще покачал головой.       — Я понимаю твои желания, брат, но это слишком… Что же это такое, раз им обладают лишь Моринготто и неспящие горы?       — Сера.       Это мало что проясняло. Кроме одного. Если речь идет о чем-то, что не упоминал в своих уроках отец, то это сводилось только к раньяр.       А Миднайт даже не заикнулась об этом. А ведь за то время, что она провела в Химринге, она успела многое сделать — или наговорить. Макалаурэ просто поражался — она, не наделенная даром красноречия, каким-то совершенно невероятным образом заставляла других верить и делать то, что ей выгодно. И ей верили, и это делали. Даже он сам — несмотря на все те безумства, в которые её бросало, несмотря на весь горький опыт, что ему довелось испытать на собственной шкуре.       Макалаурэ попытался смахнуть все ненужные мысли. В груди горело — то ли от гнева, то ли от досады, которую нельзя превратить во гнев и выплеснуть на виновницу. Ему казалось, Линталайэ хорошо выполнял порученную ему работу — но, может статься, он тоже не был в курсе?       Он вперил тяжелый взгляд на брата.       — И что она собой представляет? Для чего нужна?       — Горючее вещество, которое является одним из компонентов пороха, — Нельо задумчиво постучал железной перчаткой, другой рукой листая страницы. — Это взрывчатая смесь, которую можно закупоривать в большие и малые сосуды, можно закладывать в определенных местах, как ловушку, можно метать… Масса применений. Помнишь, как раньяр подорвали прорвавшийся на болота отряд к югу от Барад-Эйтель? Им понадобилось значительно меньше времени, чем Тьелкормо в свое время. И меньше воинов.       Да, он припоминал что-то подобное. Но он помнил также и то, что участвовавшие в том безумстве мужчины-раньяр также пострадали.       — А в Эрех Горгорот тоже — порох?       — Не исключаю этого. То, как описывал Тьелко, звучит весьма похоже.       — Эльвэ возмутится. Ты помнишь, каким это скандалом обернулось в прошлый раз? Тебе писал даже Ноло.       — Плевать на обоих, — Нельо поднялся. — Тогда я не стал допытывать раньяр, доверившись общему решению. Теперь понимаю, что совершил глупость.       — Наоборот, — возразил Маглор. — Даже если бы наша битва вновь обренулась победой и осадой, никто не знает, чем был бы занят Моринготто в таком случае. Может быть, он пытался бы похитить это новое оружие или даже захватить раньяр… Недаром от перебитых отродий Унголианты они получили меньше благодарности, чем заслуживали. Что-то началось именно в тот момент.       — Плевать. На. Эльвэ, — отчеканил Майтимо. — Он только и смог, что едва ли отбиться с горсткой народа и отгородиться Завесой. Он покинул даже своих родичей из народа фалатрим… И если бы не нолдор, синдар бы и вовсе не осталось.       — Одного прошу: не будь слишком поспешен. В этом ты подобен нашему отцу: ты ухватился за идею и пустился вскачь, но на горячую голову действовать нельзя. А мне неспокойно от этих идей. Ты помнишь, что раньяр говорили раньше? Их оружие опасно, а попав в не те руки, и вовсе способно уничтожить мир. Но теперь вдруг сами предлагают его сами. Разве тебя это не настораживает?       На Ард-Гален быстро спускались сумерки — здесь всегда темнело раньше, чем в том же Дортонионе, и стремительно наползающие тени искажали и без того изувеченное лицо Майтимо. Тот усмехался самому себе, словно придумал сам себе особо гениальную шутку.       — Я удивлен, что это не настораживает тебя, Кано. Со мной твои речи мудры и разум твой холоден, но как мне знать, что ты не теряешь голову, оставаясь с раньей Миднайт наедине? Я ведь не слеп, — Маэдрос присел на край стола, потирая лоб. И отец, и мать всегда учили, что любовь — благословение самого Эру, а иные из Пробуждённых, относились к ней как к самой судьбе. И отец, и дед многое могли сказать на этот счет. Так уж повелось, что именно их семья наиболее пострадала от издержек такого благословения.       Его младший брат, певчая птица, талантливый сын своего отца, тирионский принц и младший вождь Восточного Белерианда — как так случилось, что не нашел своей судьбы в Амане? Иначе бы она осталась там, за морем, как жена Курво. Памятуя о Клятве, обладая холодным, расчетливым умом, он бы её там непременно оставил, как бы ни любил. Но он не любил. Тогда.       — Кано, — сказал он. — Чувства бывают сильны, но для нас они отныне — роскошь. Ты уверен, что сможешь разорвать свое сердце надвое, когда Клятва проснется?       Маглор молчал, пытаясь зажечь свечу. Кремень в его пальцах раскрошился, не позволив высечь искру. Майтимо и не заметил, как наполз вечер и в доме стало темно.       — Я не хочу тебя отговаривать и запрещать что-либо… Но если ты… вы оба… будете подпитывать свой интерес, тем скорее он укоренится. Вспомни отца и мать. Вспомни, как им было больно.       — Я сам разберусь, — тихо, но ровно ответил Маглор. Места для дальнейших увещеваний не осталось.       Маэдрос сжал переносицу. Так некстати напала головная боль — далёкий отзвук пережитых мук в плену. Любовь и её несвоевременность — мука подчас не меньшая.       К погребению всё было готово. Погибшие эльдар лежали на сооруженных для них помостах ровными рядами — зрелище самое что ни на есть печальное. Особенно в мирное время, пусть даже настолько относительное. Лица и руки почивших были омыты, волосы — переплетены. Живые скрупулёзно отнеслись к мёртвым, отправляя их в последний путь. Последние лежали на грубых досках, обманчиво-нетленные, с печатью скорби на лице. Те, кто рассказывают, будто лица мёртвых полны умиротворения, лгут.       Даже Маэдрос, опуская факел, сказал негромко:       — Власть Моринготто держит их даже после смерти.       … Значило ли это, что и души тоже остаются пленными? Но этот вопрос так и остался незаданным — но повис в в воздухе. Только Макалаурэ бросил на неё взгляд — задумчивый и пронзительный.       Пламя не спешило разгораться. Дерево помоста чадило, издавая жуткую вонь, и лишь слабо мерцали искры, не спеша перекидываться на тела.       — Нужно масло, — пробормотала Миднайт вполголоса. — Оно хорошо горит.       — Они ведь не вещи, — пробормотал кто-то рядом, — нельзя с ними так.       Миднайт пожала плечами.       Когда же пламя наконец взметнулось навстречу темнеющему небу, скрыв тела за плотной стеной, в его треск и скрежет вплелся голос, провожавший их в последний путь. Сильный, властный голос, накрывающий штормовой волной. Голос Канафинвэ сложно было не узнать, пусть он редко оказывал подобную честь услышать его. Для самой Миднайт это был второй раз — после Дагор Аглареб.       Песнь была о радости освобождения, об оковах, что плавит лишь огонь. Огонь души, огонь костров, огонь домашнего очага, и кровь, и кровь, и кровь… кровь сплетает туже, чем слова и клятвы. Кровь за кровь и кровь за кровью. Песнь вплеталась в дым, столь тяжело уходивший вверх, голос всё возвышался и ширился, призывая огонь гореть сильнее и ярче, — а затем песнь прервалась, упав, как разбившаяся о берег волна.       Это была не молитва, которая полагалась бы для почивших. В Амане не было смерти, и всё же зачем-то существовали Чертоги. От тел остался лишь светло-серый пепел, от помоста — жалкие тлеющие остовы. Снова летел снег.       Маглор и Маэдрос смотрели друг другу в глаза жалкие мгновения. На лбу Песнопевца пролегла морщина, похожая на шрам. Он вдруг раздраженно махнул рукой, развернулся на каблуках и покинул пепелище.       Кто разбрёлся сразу, кто-то все еще стоял, бормоча и напевая вполголоса, над остывающими углями.       Ей сказать было нечего, пусть и не могла избавиться от мыслей о несчастных. Например, того же хранителя, Ойлорэ, Миднайт совсем не знала — лицо было как будто знакомым, но как знать, может, он жил не в крепости, а где-то в селении на равнине у Гелиона, или был просто одним из давних друзей Канафинвэ. Что заставило напасть на своего лорда? Был ли он безумен, или отдавал себе отчет в действиях? Если безумен, и был подчинен черной воле, то можно ли это было как-то распознать, оставь Тьельмо его в живых?       Миднайт опустила взгляд на свои руки. Желания убить кого-то, кроме самого Моргота и того плешивого майа, она не испытывала. Не было ни странных навязчивых мыслей, ни голосов, ни искаженного восприятия реальности — словом, ничего, что характеризовало бы известную клиническую картину. В её голове всё было как всегда — столпотворение противоречивых мыслей и сомнений, тщетные попытки разобраться в этом ненормальном мире.       — Ты была права, — неслышно подошел Никвэмбаро, тот самый часовой, с которым утром она имела недлинную перепалку. Он был одним из немногих, кто решил остаться и молча почтить погибших, кем бы они ни были — слугами Моринготто или просто несчастными беглецами.       — Ты это о чем?       — Мы слишком сильно верили Валар, — прошептал нолдо. — Теперь мы несем на себе их проклятие. Может быть, это ничем не отличается от проклятий Моринготто. Опасные, опасные мысли. Напрасно она думала, что в таком ключе думают только они, люди с далёкой вселенной. Но даже в калаквенди уже тает надежда. Не слишком ли рано?       — А к кому ты тогда обращаешься, когда молишься или просишь о чем-то?       — Ни к кому, — просто ответил он. — У меня нет иных желаний, кроме как победы над Моринготто, — он указал на шрам на своем лице. — А оно не расходится с тем, чтобы жить прежней беззаботной жизнью. Потому-то я и пошел за Феанаро, хоть вся моя родня из народа Нолофинвэ.       И такое бывает. Да только, хоть за Феанаро, хоть за Нолофинвэ — вряд ли останется в Белерианде кто-то, кто избежит ужасов войны. Такого просто не бывает.       — Вряд ли твоя жизнь снова будет беззаботной. Разбитую чашку не склеить… А если и склеить, швы будут что твои шрамы — не спрячешь.       Никвэмбаро пожал плечами.       — Можно отлить такую же, из металла.       — Но это будет не та чашка, — возразила Миднайт. Летящий снег ворошил еще не остывший пепел, и, будто в насмешку, подбрасывал его вверх целыми хлопьями. Возможно ли, что это была аллегория на Чертоги?       Оруженосец Маэдроса, подвизавшийся глашатаем, объявил, что назавтра они должны покинуть лагерь и отправиться, как и было задумано, в Химринг. Стало быть, двое братьев-лордов будут еще держать совет друг с другом. Это было обычным делом: Маэдрос и Маглор нередко принимали решения, важные и не очень для Первого Дома, в одиночку, остальные же признавали их старшинство и авторитет.       Хорошо… ну вот они вернутся в Химринг, а что же дальше? Неизвестность. Или неизвестность, известная как ограниченная известность. Умы власть имущих должно занимать многое: пустынный Ард-Гален, пропавшие эльдар, Воля Моргота, распыленная над Белериандом, точно яд; и о прибывших в Белерианд фиримар забывать было нельзя. Финрод, исходя из последних новостей, прочно обосновался в Оссирианде, пользуясь гостеприимством Амбаруссар. Амбаруссар, следуя ли тайному приказу Маэдроса, или исходя из собственных побуждений, тоже вступили в контакт с людьми. Из-за Завесы совсем нет новостей. Равно как и с Гаваней.       Никвэмбаро давно ушел, и молчание, разделенное лишь с далекой лодкой Тилиона в вышине, прервал Мьельпарма, оруженосец:       — Лорды вас желают видеть, госпожа Миднайт.       — Какова вероятность, что твои друзья так же не вполне следует своей воле?       Мьельпарма проводил её к поселению, к одному из домов, где теплился свет, и растворился в ночи. Внутри домика была всего одна комната, сейчас освещаемая едва ли десятком свечей. Виднее всего было Маэдроса, который сидел на столом, откинувшись на спинку грубого стула и вытянув бесконечные ноги, Маглор же стоял поодаль, у окна, наполовину в тени.       Такого рода вопросов стоило ожидать. Миднайт и сама провела немало времени, раздумывая над тем, почему именно она? Ответ сводился к тому, что она оказалась попросту наиболее внушаемой. Так, с Ирмой вероятность была практически нулевая. Лейден рассказывала, как однажды повстречалась с неким Салмаром, назвавшимся майа Ульмо. Но Ирма не только не стала вести себя как-то иначе, или впадать из крайности в крайность, а даже наоборот — в критические минуты именно ей пришлось вытягивать обоих спутников, не забывая крепко чертыхаться по-карвонски.       Именно Лейден, при всей её скрытности и некоей чёрствости, решила поделиться таким событием, пусть и не раскрывая деталей — но она не побоялась осуждения, непонимания и даже возможной насмешки над трезвостью рассудка. Миднайт же не придумала ничего лучше, кроме как сбежать в потёмки подгорных пещер, только бы не делиться с друзьями, только бы не прослыть сумасшедшей.       Рига — слишком приземлённый для такого рода бесед. Во всём мире, его волновали всего лишь несколько вещей: безопасность и целостность отряда, здравый смысл, объяснимость происходящего. Даже когда последнее летело к чертям, Рига старался сохранить лицо и трезвый рассудок. Он мог кивать в такт всему тому бреду, что говорила она, Мира, Ирма — но оставаться константой.       Мария — скептик, как подобает учёному. Миднайт не сомневалась, что при всем скепсисе, Марии присуще здравое любопытство естествоиспытателя, а тут в Арде, так получилось — такой плодородный пласт, что чем глубже копаешь, тем больше находишь. Ум истинного учёного мог быть лихорадочен, но даже воля Моринготто не сравнится со всем спектром извращенности идей, что подчас рождались в белокурой голове. И всё же нет… не в её духе — прислушиваться к кому-либо, кроме себя самой.       Мира — вот она могла бы. Ведь они с ней как две капли воды, близнецы, пусть они обе редко вспоминали об этом. Даже Феанарионы удивлялись — бывают на свете близнецы, столь похожие и непохожие одновременно, как отражения в зеркале.       Эльза же всегда была сама по себе, со своим тщательно скрываемым бунтарским духом, она ни за что не стала бы потакать чьим-то нашептываниям, а наоборот, все её действия были бы направлены наперекор. Милая, милая Эльза… оставалось надеяться, что, где бы она ни была, она повзрослела.       Миднайт вернулась из задумчивости, подведя итог:       — Ничтожно мала.       — Отчего же ты не скажешь, что она вовсе невозможна?       — Нет ничего невозможного, — равнодушно, точно её это вовсе не касалось. — Есть лишь маловероятное.       Маэдрос прикрыл глаза, даже не пытаясь скрыть свое раздражение. Маглор сделал шаг из тени.       — А что скажешь насчет себя? В свою защиту?       — Я полезла туда, куда не следовало лезть, — Миднайт развела руками, признавая очевидное. — А не полезла бы я, полез бы кто-то другой. И нет гарантии, что всё разрешилось бы более оптимистичным образом.       — Ты считаешь, что это — оптимистично?       — Возможно. Я поведала обо всем, что было мне известно, сразу, пусть я и сомневалась, и боялась до смерти, — Миднайт смотрела на Макалаурэ, надеясь, что он понимает о чем она. — И если это о чем-то и должно говорить, так это о том, что я все еще в своем уме.       Маглор повернулся к Маэдросу, вероятно, бросив что-то в осанвэ. Вид был в духе «а-я-тебе-говорил».       — Далеко же ты залезла, — резюмировал Маэдрос, возвращая внимание на себя. Постучал железными пальцами по краю стола, переглянувшись с братом. — Ты можешь говорить прямо, ведь мне известно содержание вашей… с моим братом, — кивнул на Канафинвэ, пребывающего в задумчивости, — беседы. Потому… посоветовавшись с ним, я не спешу отправлять разведчиков к тем точкам на севере, что ты указала. Пока оставим это дело.       Миднайт кивнула. Она и сама думала об этом с тех пор, как приехала сюда.       — Справедливо.       — Что же касается тебя… — многозначительная пауза. Перед глазами стояло лицо убитого Тьельмо хранителя. Безумен он был или нет, исход его был предрешен. Никто ведь и разбираться не стал. Не дал шанса оправдаться.       — Хотите сказать, что мне нельзя возвращаться с вами в Химринг, верно? — Если так, то ситуация скверная. — Но, может быть, я смогу быть полезна здесь? Если не разведчики, то я могу обыскать предгорные территории. По крайней мере, нолдор не будут рисковать. Это риск, но…       Маэдрос поднял руку, прерывая её. Повернулся к Маглору, точно решение ожидалось именно от младшего из лордов. Миднайт закусила губу, уставившись на пляшущий огонь одинокой свечи на столе. Но какова тогда альтернатива? Ссылка? Или сразу эшафот? Нолдор не станут оставлять потенциального врага в живых у себя под носом или где-то вдали, при этом сохраняя его секрет.       Маэдрос невозмутимо молчал, не предлагая никакой подсказки.       — Мой брат хочет донести до тебя, — наконец, отстраненным тоном пояснил Маглор, — что, если есть вероятность, ты ставишь под угрозу всех нас. Тебе многое известно. Как нолдиэ, — подчеркнул он с тенью улыбки, — и как ранья.       Не следует обманываться его улыбками. Глаза нолдо были холодны. Миднайт отразила его эмоции, как зеркало. Вывод напрашивался всего один, и он очень хорошо вставал в почти готовый паззл, но… Всегда оставалось «но».       Она дёрнула плечом и повернулась к Макалаурэ, заговорив негромко, но твёрдо:       — Ойлорэ был твоим доверенным лицом. Если бы он был под властью Врага, зачем Моринготто было вырезать обычных эльдар в шаге от Врат? Почему было не подождать, пока он не вернется во Врата, и не устроить резню там? Это было бы логично. Это было бы куда выгоднее, чем растратить все усилия здесь, практически впустую, — Миднайт потёрла лоб. — Я понимаю, что вы хотите обезопасить себя и свой народ, но здесь не сходится столь многое, и вы отчего-то слишком поспешны. Каковы альтернативы? Казнить меня? Но для чего тогда все эти разговоры, оборочки, таинственность?       Маэдрос молчал, а Маглор явственно кусал губы, отвернувшись к окну. Миднайт двинулась вдоль стола, внезапно обнаружив на нем журнал Марии, и вернулась обратно, пытаясь собраться с мыслями. Голова варить отказывалась. Происходящее и без того сводило с ума.       — Казнить из-за сомнений, подумать только, какая глупость, — пробормотала она, негромко, но её слышали. Сжала переносицу, больно, до лунок на коже. — Хотя вы и правы, и в своем праве. Но что я могу?!       Еще сегодня утром Макалаурэ держал её руки в своих, и это казалось обещанием защиты — теплым и обволакивающим. Тонкой, подобно скафандру, оболочкой, вовне которой лишь засасывающая ледяная пустота. И давление такое, что кровь вскипит, а плоть разорвётся, допусти она в защите малейший прокол.       — Я могу сколько угодно твердить, что невиновна, и что в помыслах моих никогда не было намерений вредить нолдор. Особенно после того, как мы приняли ваши правила игры, чтобы выжить. Наша служба и ваша защита были взаимовыгодным обменом, однако ваш Моринготто для нас был столь же далёк, как для вас — наш родной мир. Мы называли его врагом только потому, что у вас было так принято.       Маэдрос смотрел, не мигая, а на лицо Макалаурэ и вовсе страшно было поднять взгляд. Миднайт подцепила книжку Марии — феанарионы неотрывно следили за ней, внимая внезапному монологу, а её мир сузился до маленького черного переплёта, единственной улики против их существования. И вправду, может, они несли в этот мир только хаос? Как и всякие колонизаторы в поисках лучшей жизни.       — Человеческая история сплошь и рядом состоит из войн, где вчерашние братья, друзья и союзники идут друг на друга войной. Для нас это обыкновенное дело — кого-то ненавидеть просто потому, что так надо. Иные говорят, что не существует абсолютного зла и изначального добра. Есть только обидчики и обиженные. Есть бесконечный круговорот ненависти, мести, и невыплаченных долгов. Таково наше понятие войны. И так уж получилось, что в Арде высадились не миссионеры, а солдаты, пусть и беглые. Но мы хотели жить, как и вы. Но, как и вы, в Белерианде мы внезапно обросли долгами.       — Это какими же?       Пальцы непроизвольно смяли страницу — первую, с бортовой записью. Последние строки, где их мир двигался в привычном направлении, где была определенность, был временной отрезок, была возможность вернуться. Наука о Вселенной говорит, что невозможно сравниться и преодолеть скорость света. Но если преодолеть, пути обратно уже не будет. Забавная штука. Забавная метафора. Если ей суждено пережить этот негласный суд, непременно подкинет нолдорским менестрелям пару инопланетных иносказаний.       Миднайт разжала кулак — только обнаружила, что всё это время сжимала их до дрожи, до сведённых спазмом пальцев. Точно деревянные, как у куклы.       — Это долг жизни, которую у меня украли. Хочешь верь, а хочешь — нет, но возможно, что мы здесь не просто так, не ради вас, не ради себя, — Маглор повернул голову и посмотрел на неё в упор внезапно посветлевшим взглядом. Наверное, они подумали об одном и том же — о тех записях, с которых всё началось. Как бы было хорошо вернуться назад и стереть их отовсюду. Маглор оказался мудрее — прочитав перевод всего нескольких страниц, он отказался читать дальше и повелел избавиться от них. Прозревал, как говорят эльдар. — Прежде я не думала об этом настолько всерьёз. Нам — мне — было плевать на Сильмариллы, признаться, плевать и сейчас.       Осторожно, как крадущийся в кабинете консула вор, Миднайт обогнула стол, за которым все еще сидел Нельяфинвэ с таким видом, будто смотрел крайне любопытное, а вместе с тем неодобряемое им представление. Но Миднайт остановилась всего в шаге от его младшего брата, и решимость клокотала в горле, с трудом пропуская слова.       — Но ты, — на его затененном лице отчетливо видна яркая эмоция, — ты первый назвал меня нолдиэ. Ты предложил нас повязать вассальной клятвой, умышленно, но я тебя не виню. Напротив, ты дал мне подсказку, как разрубить этот узел.       Миднайт скользнула взглядом по его груди, обтянутой туникой — под ней все еще отчетливо виднелись бинты. Но, Слава Эру, уже не просачивались пятна крови. Стремительным движением ранья выбросила руку, ухватившись за кинжал, что висел у Маглора на поясе — с узнаваемым феаноровым клеймом, высеченном прямо на рубине. Сзади послышался грохот: Маэдрос вскочил, опрокинув стул, но Миднайт уже сжала лезвие в собственной руке. Порез обещал быть глубоким.       В оглушающей тишине она слышала только шум собственного пульса в висках. А кровь капала так же неслышно, как она берегла дыхание.       — А потому я... принимаю здешние...ваши правила игры, — глухо выдавила ранья Миднайт. — Чтобы вы… чтобы ты поверил мне. Не знаю, слышит ли меня Эру, но его именем и моей кровью, я клянусь.       Маэдрос вырос горой за её спиной, наполовину выхватив меч из ножен. Капли одна за другой падали на пол.       — Не смей, — дрогнувшим голосом шепнул Маглор.       Миднайт была мертвенно бледна, лищь щеки лихорадочно горели — то ли от мороза, то ли рвущейся наружу внутренней бури.       — Я Клянусь… — тихо, но твёрдо повторила Скайрайс, переиначивая известную Клятву. — … Будь то замысел или умысел, будь то Вала иль Майа, сам Эру или Человек с моей родины, — она запнулась, — Я не уступлю своей воли и разума, ни души, ни сердца — Врагу, и скорее уйду в Предвечную Тьму, чем стану ступенью к Величью Ему. Я клянусь своим именем и именем Бога, своей жизнью и смертной душой, что не отступлюсь, не предам, не оставлю — ни в жизни, ни в смерти…       — Миднайт! — он рванулся вперед, но запоздал. Майтимо закрыл лицо ладонью и отвернулся.       — … дом Феанаро, — от режущей боли внезапно замутило. Миднайт сглотнула и отступила, ощутив внезапную слабость в ногах. Как странно, он что, смазывает свой кинжал ядом? Так зябко стало.       Макалаурэ обхватил её за плечи, не позволив упасть.       — Безумная, — донесся мрачный голос Маэдроса от двери. — Просто безумная. На спокойную жизнь отныне можешь не рассчитывать. Кано, теперь… это твоя проблема.       Она и была, хотел сказать он. Старший понял без слов, вырвавшись наружу и захлопнув за собой дверь. С гулким стуком накренилась и рухнула со стола свеча, погаснув. Они остались в темноте вдвоем, обласканные лишь лунным светом.       — Безумная, — тихо повторил Маглор. Миднайт тряхнула головой, внезапно обнаружив, что кинжал отнят, а к порезанной ладони прижата ткань.       — Этого достаточно? — сухо поинтересовалась она, отнимая ткань. Порез под ней действительно был глубокий — тряпка уже насквозь промокла. Боль пульсировала, отдавая прямо в висок, но на душе было так легко… И узел был разрублен, и дамоклов меч упал, всего на расстоянии пальца от головы.       — А как же три пути недеяния зла? … — тихо переспросил Макалаурэ. — Не видеть, не слышать… не говорить.       Миднайт зло усмехнулась и отвела ото лба упавшую прядь волос, оставив на лице след собственной крови. Поморщилась, оттёрла другим, чистым рукавом. Макалаурэ стоял близко и не позволял отстраниться. Вслед за облегчением пришла почти мертвенная усталость.       — А разве я когда-либо говорила, что следовала им? Кано, — она повернулась к нему, чувствуя себя в какой-то мере — равной, а то и более «вправе», чем он, — мне было всего десять, когда мне впервые довелось убить человека, — его взгляд стал обеспокоенным, прохладная рука даже прижалась ко лбу. Миднайт улыбнулась. — Ты в этом возрасте, должно быть, еще играл в аманской траве под деревьями Лаурелин и Тэльперион. А я… училась играть в кости, жульничала, воровала, даже убить пришлось не единожды — просто чтобы набить свой живот и дожить до следующего дня, не околев и самой не быть убитой где-то в переулке. Я грязи видела больше, чем сейчас творится в Арде.       Маглор нахмурился, но промолчал, продолжая аккуратно прижимать ткань к руке. По нему и не скажешь, будто услышанное было откровением.       — … возможно, тебе и сейчас кажется, будто я привираю и приукрашиваю, что, будь я такой, какой я себя рисую, то не сомневалась бы так часто.       — Напротив, — возразил он, — я понимаю тебя. Иной раз я спрашиваю себя: поднял бы я меч снова в Альквалондэ, будь я таким, какой я сейчас? Отговорил бы отца жечь корабли? — Маглор коснулся её подбородка, чтобы заставить посмотреть на себя. — Уверяю тебя, нолдор тоже ведомы сомнения и страх. Во времена Непокоя отец… наш отец призвал отринуть любые сомнения, назвав их паутиной Моринготто. Сомнения — смерть любой воли, кратчайший путь во тьму. Не позволяй им разрастись в своей душе.       — Не позволю, — согласилась Миднайт. — Ты же видишь… я последовала совету твоего отца. А что до выбранных путей… недеяние — не наш случай. Да и не с руки менять разношенную обувь на новую в середине пути.       Маглор погладил её по щеке, глядя со странной жалостью в глазах.       — Тебе не стоило этого делать. Как ты не понимаешь? Тебе ничего не угрожало. А теперь… Ты хоть понимаешь, что ты натворила?       — Я поклялась. Я оградила себя от Его воли, остальное разве важно? К тому же…. ты тоже принес однажды клятву, разве нет?       Тяжелый вздох, вновь осторожное, ласковое касание к щеке.       Да, принес… И, как любой из братьев, он будет следовать ей, пусть даже весь мир обрушится на нас. Канафинвэ Макалаурэ и не сомневался, что это однажды произойдет. Лишь бы… лишь бы это случилось как можно позже, лишь бы застать падение Моринготто.       — Макалаурэ? — очнулся от мыслей, осознав, что всё еще держит Миднайт Скайрайс почти что в объятиях. Она всё пыталась отстраниться, но пальцы судорожно сжимались на его предплечье.       — Да?       — Куда… я теперь? Что дальше будет?       — Дальше отправимся в Химринг, нам нужно пересмотреть тактику Осады, чтобы такого впредь не повторялось. Майтимо говорил, будто ты предложила создать новые военные… устройства, — Миднайт кивнула. — Знай, я не одобряю это. А после… а после ты вернёшься во Врата. Останешься под моим присмотром. И всё будет как прежде.       Нолдо потрепал её по макушке, точно щенка какого-то. Так пытаются утешить разве что несмышленых детей, самообмануться известным «всё будет хорошо» или «всё что ни делается — всё к лучшему». Но как прежде уже не будет. Правда в том, что разбитую чашу не склеить так, чтобы не было швов — так сказала она еще утром. Как оказалось — о себе. Никвэмбаро говорил что-то о металле, но превратить фарфор в металл — что-то совсем сказочное.       Маглор еще сильнее привлек её к себе, чертя кружочки на её спине. Сердце эльда билось гулко и размеренно, по нему можно было отмерять секунды. Как жаль, что так не может длиться вечно. Странное чувство необратимости, предрешенности поднималось холодом от земли. Наверное, то самое предчувствие, о котором Макалаурэ часто говорил.       — Я думаю, у нас еще есть время, — пробормотала она. — Подготовиться к новой войне, заключить союзы… Вам ведь удалось договориться с Элу Тинголом? Он ведь добился, чего хотел — от нас, раньяр, почти что избавились.       — Никто от вас избавляться не будет. А Эльвэ… его слово весит еще меньше, чем слово Моринготто, уж поверь мне.       — У него есть войско.       — Слабое войско.       — Войска Моринготто тоже в разы слабее, но их много, а нас — мало.       — Миднайт, — нолдо шевельнулся, отнимая руки и отступил назад, нашаривая упавшую свечу. — Всему свое время.       — …Как и всякой вещи под небом, — хмыкнула она. Уют полуночи исчез, едва комнатку осветил одинокий огонёк. Едва Макалаурэ отошел, его место занял холод. В этом доме тепло оставило даже стены. Эльф сунул свечу ей в руки.       — Пора возвращаться. Нас, должно быть, потеряли.       — Погоди… я хотела у тебя спросить еще одну вещь, — Маглор обернулся, подобрав её сброшенный плащ. — Что я теперь буду делать во Вратах? Вообще? Ты сказал, что всё будет как прежде, но…       Он вздохнул.       — Для начала, я научу тебя как ограждать свой разум. А ты, в свою очередь, должна забыть, что ты — ранья. Ты — из народа нолдор, и должна научиться быть нолдиэ. Что до занятий… Полагаю, ты найдешь дело себе по душе, если же нет… я по-прежнему буду нуждаться в тебе и твоих советах. Однако, в битвах ты больше участвовать не будешь.       — Меч заржавеет.       — Уж лучше пусть заржавеет меч, чем на тебе появятся нержавеющие кандалы, Миднайт. Мне казалось, ты любишь жизнь. Я никогда не спрашивал тебя прежде, но от чего ты бежала из родных мест?       Это то, о чем вспоминать не хотелось вовсе. Признаваться — тем паче.       — Меня приказали казнить, как одну из зачинщиков бунта. Непокоя, по-вашему.       — И что за «бунт»?       — Мы восстали против правительницы, Валенсиано.       — Почему?       Миднайт покачала головой.       — А почему воины восстают против своего предводителя? Когда перестают верить ему, или ей, как в нашем случае. Когда предводитель сходит с ума и творит безумства. Когда его ненавидят больше, чем боятся. А причины не так уж важны. Теперь уже не важны.       — Не хочешь говорить.       — Ты тоже не образец откровенности, но я же не указываю на это.       — Ты забываешь, что я — предводитель, — его губы улыбнулись. Не только губы, но и глаза тоже. Маглор. — Миднайт, я не желаю тебе зла. Никто не желает. Но я, Майтимо, ведем за собой народ, который вверил нам наш отец. Он оставил нам Клятву, которую нельзя нарушать. Я не могу рисковать. Подчас мне приходится принимать решения, которые не нравятся мне самому. Ты это должна понимать.       — Понимаю. Понимаю… мы на войне, — она протянула руки, забирая свой плащ. Набросила на плечи, но теплее не стало. — Макалаурэ.       — Да?       — Если ты желаешь видеть меня нолдиэ, то, пожалуйста, не делай меня своей любовницей.       Ну вот, она сказала это. Найти занятие себе по душе… А если не найдет — так в ней лорд нуждается. Как же. Миднайт и прежде хватало косых взглядов от нисси, но прежде, будучи при серьёзном деле и нося меч на перевязи, она имела иммунитет от возможных нападок. Теперь же феанарионы будут более осторожны и осмотрительны в своих словах и действиях. И Нельяфинвэ… не сказать, чтобы он смотрел на них — на неё — с одобрением.       — Оставим недомолвки, — Маглор закрыл обратно дверь, что было открыл, но внутрь всё равно залетел снег и почти задул свечу, о которую Миднайт грела пальцы. — Я принес Клятву, обещав свою душу либо ей, либо Предвечной Тьме. Ты сказала верно: мы на войне. Но мое сердце… еще не очерствело до конца, как бы я сам этого не хотел. Но сейчас я дышу, я живу, и временами обращаюсь мыслями к тебе.       Временами, Миднайт усмехнулась, сосредоточив внимание на свече. Такой крошечный огонёк… Он бился за жизнь, отгороженный от внешнего мира одними лишь окоченевшими пальцами.       — Да… оставим: у меня нет твоего запаса времени. Сотня лет уйдет на то, чтобы достичь победы, или сотня сотен — как знать, сколько мне отмерено, только Чертоги Мандоса меня вряд ли ждут. Поэтому… пощади мои чувства и мою жизнь, которую я и так уже пообещала Первому Дому, — Миднайт подняла свечу, чтобы получше видеть лицо нолдо. Маглор хмурился. — У меня тоже есть гордость, есть понятие чести, есть жизнь, которую я хочу прожить без сожалений. И вот еще что.       Одеревеневшими пальцами распутав повязку, она продемонстрировала свой порез, из которого еще сочилась кровь.       — Посмотри внимательно: я не из эльдар. Мои раны не затягиваются так быстро, как у вас. Смертельные для человека раны не являются таковыми для выходцев из твоего народа. Мое тело более хрупкое, но жизнь моя не менее ценна. Я — Миднайт Скайрайс, дитя А-класса из клана Скай, я родилась на Нарвале и выросла на Ниле, а не в Валиноре или Эндорэ. Пусть теперь я не странница в поисках лучшего дома, которую с недавних пор зачем-то причислили к нолдор. Но я не из квенди, я — человек. Человек.       Миднайт сжала коченеющие пальцы и вернула смятый обрывок котты на место. Макалаурэ молчал целую вечность, а она думала, думала… Что, если бы она родилась в Амане, столетия назад? Какой бы она была? Была бы не Миднайт, а нолдиэ Энтеломэ. Выдуманная жизнь, проведенная где-то на затененных задворках Валинора, в отдаленном от Тириона поселении, призраком мелькнула перед глазами.       — … Знаешь, что приходит в голову иногда? Что, если я не настоящая нолдиэ, со мной может быть проще. Будто меня можно оставить при себе в качестве зверушки, знающей забавные вещи, которыми она может поделиться в обмен на кров.       Миднайт медленно вдохнула носом, кое-как, одной рукой, завязывая тесемки плаща. Маглор не уходил, хотя мог сбежать от таких утомительных речей, будто мало у него голова забита. Но Миднайт чувствовала острую необходимость выговориться, наконец.       — …Или что можно заставить меня молчать подобным образом, соблазнить, влюбить, зачаровать волшебным голосом. Но если так и можно — то, пожалуйста, не надо. И вообще… Гораздо было бы проще игнорировать всё это и сосредоточиться каждому на своей клятве, — буркнула она.       Вдруг он улыбнулся.       — Может и проще, да только нолдор не ищут простых путей.       — Всегда вы так говорите. Любимая присказка?       — Может и так.       — А ты любил в Амане?       — Слишком много вопросов для одного вечера, ты не находишь? — он наклонил голову, но Миднайт явственно читала во взгляде лукавство.       Градус напряжения спал. Уже лучше.       — Линто рассказывал, что оставил там ту, кого любил. А я и не знала.       Прыснул.       — Почему он должен был тебе рассказывать?       — Не должен. Но тебя спрашиваю. Я же уже сказала: не хочу недопониманий. И не хочу стыдиться возможной связи с тобой.       Маглор вздохнул.       — Нет, Миднайт, не любил. Может быть, и осталась эльдиэ, что ждёт меня на том берегу, да только я никого там не оставил, кроме своей матери. Я не ожидал, и не намеревался встретить кого-то здесь. И всё же мое сердце сделало свой выбор, и уже давно. И не стану оскорблять тебя подобным образом, обещаю.       — Хорошо, этого достаточно.       …Поцелуй коснулся виска, лба, и остановился на макушке. Маглор мягко, но властно привлёк её к себе, едва она поравнялась с ним, чтобы выйти, наконец, на улицу. Миднайт снова чувствовала тепло, прижатая к его телу и лицом, и окоченевшими руками.       Снаружи уже было так темно — самый черный час, когда ни Тилиона не видно, ни звёзд.       — Еще пару минут — едва расслышимый на ухо шепот. — А потом нам всё-таки нужно возвращаться.