Апология жизни

Анго выдыхает сизый сигаретный дым. Украденные из кармана Одасаку сигареты жгли его через подкладку в кармане брюк хуже возмутившейся от такого мелочного воровства совести. Он снова глядит на включенный экран телефона, вздыхает, и берет сигарету в рот, неглубоко затягиваясь, чтобы с непривычки не окатить глотку и легкие крепким табаком. Все было бы легче, покупай Одасаку легкие сигареты. Дисплей он так и не потушил, постоянно с трудом заставляя себя отводить от него взгляд в сторону. Сообщение, пришедшее ему сорок минут назад, жгло сетчатку даже когда он закрывал глаза и в тщетной мольбе взывал к небесам с просьбой, чтобы всё это оказалось глупой шуткой. Сердце колотилось, как сумасшедшее, тревога болью зудела где-то в диафрагме, мешая совершать полноценные вдохи. Анго снова затягивается и смотрит в телефон, надеясь на изменения. Ожидаемо, все остается прежним. Табак, почему-то, как последний предатель, не торопится оказывать разрекламированного расслабляющего эффекта. Он не курит. Анго в принципе ненавидит запах табака, просит Оду не курить перед тем, как он планирует встретиться с ним, обнять его, поцеловать. Анго не хочет чувствовать ароматизированную непонятно чем горечь на рецепторах и морщиться от едкости запаха. Он презирает людей курящих, хоть и делает Одасаку огромную скидку, опираясь на то, что его работа была не из спокойных, но не удерживаясь, и иной раз все же читая возмущенную лекцию. Каждый раз, глядя, как кто-то предпочитал расслабление здоровью, засовывая скрученный табак в рот, наполняя им свои легкие, он презрительно морщился. Его родители курили — мать курила, наверное даже больше, чем отец. В его воспоминаниях не сохранилось образов матери без сигареты во рту. Пачки покупались в их дом ежедневно, кухня полнилась неприятным дымом, который был бы в разы лучше, если бы мать предпочитала создавать его готовкой, а не пустым сжиганием табака. Сигареты были признаком бедности, даже если табак, закрученный в них, обходился в кругленькую сумму. Даже если они, в общем-то, и не были бедны — отсутствие финансовых проблем никогда бы не смогло залатать ту дыру, которую его родители выстраивали между собой годами. Обучение в институте родители, конечно, полностью оплатили, но мерзкий табачный запах из квартиры, в которой после развода мать осталась с ним одна, никакие деньги мира бы не вывели. Умереть и без того было так просто. Для этого совершенно не надо было обсасывать мерзкие белые палочки с темнеющим пятнышком фильтра в основании. Сейчас он не может испытывать к себе ненависти. Он знает, что, возможно, позже он начнет это делать — когда Ода хватится пачки сигарет и спросит его, не видел ли он их. Одасаку не спросит, зачем он их брал, даже не заподозрит того, что именно Сакагучи их вытянул из его кармана. Наверное, решит, что пачка выпала, пока он был на задании, или он оставил её где-то, отвлекшись. Для него некурящий Анго — жизненная аксиома, пошатнуть которую может только бог, сошедший на землю. Для самого Анго ненависть к табаку — не менее неколебимая установка. И об этом знали абсолютно все: милостив и терпим он был только к Одасаку. Но он, вопреки всему тому, что знал о нем Ода, вопреки собственным убеждениям, стоял и курил, трясущейся от пронизывающего ветра рукой крепко держа телефон, на экране которого высвечивалось мерзкое сообщение. Анго не хотел бы видеть себя в зеркале сейчас, с сигаретой в руках. Он был похож на мать — генетика постаралась на славу, вылепив из него мужскую копию мамы, дотошно сохранив крохотную горбинку на носу, разрез глаз, лишь едва сдвинув родинку на лице и подарив ещё больше проблем со зрением. Мама была красивой, мужчины, окружавшие ее, не раз это признавали, — и Анго никогда не жаловался на свою внешность, хотя и выслушивал по поводу неё много нелестных слов в юношеские годы. Его лицо не утратило европейских черт, передавшихся по материнской линии. Не было ничего удивительного в том, что он ловил на себе взгляды окружающих. Но подсознательно избавиться от ощущения дискомфорта при взгляде в зеркало никак не получилось. Он оставил на носу очки, отказавшись от контактных линз, несмотря на всю их практичность. Мать никогда не признавала оправы на лице, и, спрятавшись за стеклами, он наконец смог избавиться от сравнения с той, которая перестала быть близким ему человеком много лет назад. Отец в их редкие встречи всегда смотрел на него с тщательно скрываемой болью, улыбался, говоря, насколько он был похож на них. На них он похож не был. От отца в нем остались только упрямство, переданная по наследству склонность к сахарному диабету, и вложенные в его образование деньги. Диабет так и не развился — Анго строжайшим образом контролировал свой рацион, чтобы не допустить никаких проблем со здоровьем. Упорство и деньги сделали его лучшим юриспрудентом на своём курсе. Он, тщательно вытравливая в себе все малейшие намеки на халатный, ленивый и безответственный характер матери, сам того не понимая, приблизился к отцу, копируя его трудоголизм и беззаветную преданность собственному делу. С неба закрапал дождь. Анго передернулся и шагнул назад, под козырек дома, около которого стоял. Место он выбрал случайно, даже не задумываясь об этом — лишь бы подальше от Оды и любопытных глаз прохожих. Он опускает взгляд вниз и видит, что капля воды успела попасть на экран. Небрежным движением большого пальца он её смахивает. Дазай никогда не писал ему сообщений. Он в принципе редко контактировал с ним и Одасаку, даже в тот момент, когда он только познакомился с ними, и эйфория от новой связи только начинала захлестывать их троих. Даже в случае надобности, он либо звонил Одасаку, прося передать информацию, либо приходил лично. Анго изредка пользовался привилегией владения его номером и звонил, но такие случаи можно было перечесть по пальцам одной руки — ему была до крайности противна методика решения проблем, которую проповедовал Дазай. Он не любил даже мысль о том, что его незначительная просьба могла быть истолкована неверно, или привела бы к последствиям, которых он не ожидал. Решать всё самостоятельно было проще, надежней, и легче. Сейчас он старался прикинуть в уме, во что выльется накручивание бесконечных кругов между трех огней. Расчеты в голове не сходились, Дазай, ясно давший понять, что хочет прижать его к стенке, не давал покоя. Так просто, конечно, не получится, если у него не было никакой информации — а её, скорее всего, не было. Анго работал слишком чисто и дотошно, не позволяя себе больше положенного, чтобы не вызвать подозрений ни у одной из сторон. «Приезжай в доки». Дазай никак не мог узнать, что Анго сделал выбор в пользу правительства. Правительство было на стороне закона, правды, он никак не мог согласиться с направлением Порта. Правительство обеспечивало ему безопасность и возможность отступить в любой момент, стабильность — то, чего в Порте никогда не было, и не будет. Взамен на то, что Анго однажды подписал с ними соглашение и нарочно попал в руки Мори, показательно-безобразно шпионя, он получал многое. Одасаку и его приют оставались в безопасности, Анго пользовался уважением в самых высоких инстанциях, ходили слухи, что под его начало в ближайшие годы могли отдать отдел по контролю за одаренными. Он был действительно лучшим, и мог этим по праву гордиться. Дазай никак не мог ничего узнать. Три слова, а Анго потерялся в запутанных предложениях из всего того, чем могла закончиться встреча. Пора было заканчивать свою работу в Порту. Ещё несколько месяцев — и нервы дадут по швам. Полгода — и Анго, скорее всего, сойдет с ума. Кажется, он всё же самонадеянно повёлся на рассказы о чудесных расслабляющих свойствах табака — вероятно, для этого следовало быть заядлым курильщиком. Правительство, наверное, будет недовольно, если у него будут какие-то проблемы. Меньше всего системные аппараты любили проблематичные элементы в своих рядах, Анго крайне быстро перенял эту черту, наводя порядок в рядах работников архива. Он не собирался сообщать тому человеку, который курировал его работу, об этом маленьком неудобстве, но любые проблемы имели обыкновение всплывать. Он задумчиво чешет переносицу, поправляя на ней очки. Надо было успокоиться. Тревога давала слишком много возможностей для мимики сдать его, раскрыть всё, что он не хотел бы показывать людям. Что он не хотел бы показывать Дазаю в частности. Анго переминается с ноги на ногу, случайно стряхивая пепел на брюки. Он недовольно отряхивает штанину и с усилием оттирает черноватое пятнышко с коричневой ткани. Кажется, ему придется сдать костюм в химчистку — сохранять на собственной одежде следы мерзкого запаха он не планировал. Сакагучи в последний раз подносит сигарету к губам и втягивает в легкие табачную горечь, зажмурившись. Он нащупывает в кармане ключи от машины, беспокойно сжимая их в руке и оглаживая большим пальцем круговыми движениями прорезиненную кнопку. Наверное, это связано с тем, что Одасаку уезжал поздно вечером к Дазаю. Что-то произошло, о чем эти двое не хотели разговаривать, но Ода вернулся домой раздраженный и разочарованный. Анго видел волнение в его глазах, но никак не прокомментировал его — к чему, если Ода не рассказывает всё сам, значит, ему действительно не стоит этого знать. Все окружающие его последние несколько месяцев события, включающие необычайную активность Дазая, убийство его подчиненной и встречу с Мори, то, что он определенно не хотел бы переживать ещё несколько лет, были ужасно выматывающими и, ощущая себя в полшаге от эмоционального выгорания, он взял достаточно длительный перерыв, чтобы привести мысли в порядок. Даже простого отдыха было достаточно, чтобы потерять ощущение твердой почвы под ногами и контроля над текущей ситуацией в Порту. Это не было существенной проблемой — он контролировал, в сущности, не так много, скорее, поток информации, который проходил через его руки, заметно скуднел, когда он предпочитал работе собственную адекватность и отдыхал. Не так страшно и проблематично, когда он был уверен в том, что оставляет всё в стабильности. И всё же там что-то происходило, вероятно, достаточно важное, раз Одасаку не находил себе места, но так как информация всё ещё не дошла до него, он посчитал не нужным вмешиваться во всё это. По крайней мере, ничего смертельного, раз его ещё не посвятили. Кажется, последняя капля воды падает на железный карниз и Анго отмирает, делая шаг вперед, выходя из-под него, поднимая взгляд к небу. Серые облака медленно уходили в сторону моря, давая первым за день лучам солнца, которое уже клонилось к закату, осветить улицы Йокогамы. Он тушит сигарету о край мусорного ведра, слегка давит, сминая её, и, подтолкнув указательным пальцем, выкидывает. Анго, не вынимая руки из кармана и не поднимая головы, подходит к машине, петляя, обходя лужи. Открывает дверь машины и садится за руль, заводя её. Вздохнув, он снимает сцепление и нажимает на педаль газа. Анго облизывает губы, чувствуя во рту горечь табака и тянется правой рукой к бардачку, открывая его и наощупь выискивая упаковку с мятными пластинками, чтобы забить яркой химозой шершавость табака. Солнце клонилось к закату, и к тому моменту, как он доедет, должна была наступить ночь, что было невероятно неприятно — он чрезвычайно плохо видел в темноте. Гемералопия была и у его матери, однако именно у него ей надо было принять чудовищно тяжелую форму, мешая адекватно существовать в ночное время суток. Дазай, конечно, не знал об этом, потому что Анго не рассказывал даже Одасаку — у него не было никакой возможности получить эту информацию даже случайной сплетней. Поэтому, послав ко всем проклятьям навязчивые мысли о том, что всё это спланировано, чтобы поставить его в уязвимое положение. Во всяком случае, он ничего не мог поделать с тем, что если его присутствие требовалось Дазаю прямо сейчас, то он был обязан его обеспечить, в силу того, что попросту не имел права ему отказать. Будь что будет. * Анго глубоко вдыхает, наполняя лёгкие тяжелым просоленным океаническим воздухом. Он слышит шуршание прибрежных вод, волнами разбивающихся о мелкий камень тонкой полоски побережья, которая отделила бетонное основание доков от океана и кидает осторожный, до безобразия краткий взгляд на иссиня чёрную, изредка белеющую всплесками пены, воду. Пирс был длинным — достаточно длинным, чтобы врезаться в океан на приличном расстоянии от берега, там, куда мелкие частные электромоторные лодки заплывали чрезвычайно редко. Он оставил машину рядом с началом пирса, потому что парковочные места были абсолютно свободны, и он не видел никакой нужды соблюдать порядок в столь позднее время. До ближайшего места, где предпочитали останавливать свои машины работники Порта, шагом идти предстояло около тридцати минут, до самих же высоток — больше часа. Здесь располагались дополнительные причалы, в которых хранился товар на экспорт, который в основном провозился в дневное время. Не было никакой нужды платить работникам двойную цену за ночную работу. Дазай, как Анго знал со слов Оды, любил это место и часто именно здесь собирал свои отряды перед началом работы. Он мог его понять: чем меньше любопытствующих, тем продуктивней можно было провести время. Бетонные выступы пирса были укутаны с обеих сторон сонмищем волнорезов, монолитной грядой возвышающихся среди солёных вод. Чем дальше Анго шёл вдоль них, приближаясь к концу, тем тяжелее, казалось, становилось дышать. Воздух был настолько солон, что закрадывалась мысль о том, как после он будет ощущать пленочную стянутость на открытых частях кожи, какая обычно оставалась после купания в морской воде. Пирс не освещался. Анго, проклиная своё зрение, попросту страдал, полагаясь на едва-едва подсвечивающий его путь свет от прибрежных огней, продвигаясь как можно увереннее, но неторопливее. Чувство ориентации в пространстве помогало не сомневаться в том, что он идет в верном направлении, но чертов пирс, который совершал крюк, закругляясь по мере продвижения вперед, никак не способствовал спокойной ходьбе. Его удручала возможность любой встречи в вечернее время суток на неосвещенной местности. И собственное умение теряться и падать на ровном месте, когда солнце скрывалось за линией горизонта. Чёрная фигура на краю пирса, едва ли выделяющаяся на фоне чернильно-черного неба и такого же темного океана — за неимением других вариантов, вероятно, Дазай. Анго щурится, пытаясь что-то разглядеть и сфокусировать перед глазами картинку. Ожидаемая неудача даже не расстраивает его. Анго едва наклоняет голову, здороваясь, довольно подмечая, что фигура напротив ровно так же колыхнулась, практически зеркально отразив его жест. — Здравствуй, Дазай-сан. — Здравствуй, Анго-сан. — хрипло проговаривают в ответ. Голос принадлежит Дазаю, это заставляет Анго расслабиться, но то, почему он кажется таким сиплым, будто бы после продолжительного крика, всё же напрягает его. — Всё хорошо? Зачем ты позвал меня сюда так поздно? Такое чувство, знаешь, будто ты хочешь совершить убийство. — Нет-нет, никаких больше убийств в ближайшее время. На моих руках и без того достаточно крови. Нам нужно поговорить. — Это я и так понял, — усмехается Анго, — знаешь, ситуация не очень располагает к разговорам по душам. Мы могли встретиться в любое другое время в любом другом месте. — Не могли, — качает головой Дазай. Анго едва удается различить это движение, — ты больше не вернешься в Порт, Анго-сан. Кое-что координально изменилось, и тебе там больше не будет места. — Прошу прощения? — Анго, я предлагаю тебе уйти быстро и безболезненно. Редкая возможность, тебе стоит за нее схватиться обеими руками. — С чего ты взял, что мне нужна эта возможность? — недовольно цедит Анго, — Какого черта происходит, и почему ты опять позволяешь себе говорить загадками и водить меня за нос? Что-то в манере поведения Дазая никак не давало ему покоя. Что-то изменилось, изменилось безвозвратно, и он пытался понять, что именно. В голосе прослеживалось невиданное доселе отсутствие наигранности, слишком приторная искренность, какой он никогда не слышал в его исполнении раньше. — Мы так быстро становимся теми, кого ненавидим, да, Анго-сан? — Анго требуется несколько секунд, чтобы понять, что конкретно в Дазае поменялось: он был честен с ним. Предельно честен, даже не пытаясь вести стороннюю игру. В этот момент к нему пришло осознание: не прими Анго предложение Дазая о встрече, он бы упустил единственный дарованный ему шанс обсудить всё с глазу на глаз. — Что случилось, Дазай-сан? — Анго упорно не смотрит на него, переводя взгляд на океан. Так было спокойней, и пускай над водами начинали клубиться черные облака, вид того, как белая пена разрезала воздух был достаточно медитативным, чтобы несколько отвлечься, — Пожалуйста, скажи прямо. — Скажи, разве мы не разговаривали с тобой по поводу тех маленьких интрижек, которые ты плетешь, опрометчиво думая, что я не засуну в это нос? — Ты имеешь ввиду ту встречу с информатором, на которую ты заявился, лишив жизни проститутку? — Именно. Помнится, мы уже обсуждали вопросы твоей лояльности Порту. Тогда я опрометчиво подумал, что ты шпионишь в пользу «Мимика» по просьбе Мори, что, конечно, было правдой, но у тебя ведь были и другие причины это делать? — Тогда ты только кидался необоснованными обвинениями, Дазай, — Анго умышленно опускает уважительный суффикс, раздражаясь, — Ничего более твоих догадок в попытке понять, что хотел от тебя Мори. — Да, конечно, — соглашается Дазай, пожимая плечами, — но я вернулся к размышлениям, и понял, что твои схемы просто гениальны в своей простоте и незаметности. — Спасибо за такую лестную оценку, Дазай, — цедит Анго еле слышно, — но это всё ещё необоснованные обвинения. — Знаю, знаю, — отмахивается Дазай, — но, боги, я прикинул общую выгоду и понял одну поразительную вещь — тебе настолько невыгодно взаимодействие с «Мимиком» по собственной воле, что подозревать тебя в этом — величайшая глупость из всех совершенных мною. — Не думаю, что самая величайшая. — едко вторит Анго. — Но вот что гораздо выгоднее для тебя, — невозмутимо продолжает Дазай, — шпионить в «Мимике» по приказу Мори. Так ты убиваешь сразу двух зайцев одним выстрелом. Информацией принято обмениваться. Взаимовыгодность, как основной институт доверия. И третья, заинтересованная в этом сторона, будет рада получить информацию и о Порте, и о «Мимике» из одних уст, не подключая дополнительных ресурсов. — В чем опять ты решил меня обвинить, Дазай? — Все прекрасно осведомлены, что ты шпионишь на Порт в правительстве. Но не все знали, что ты, к сожалению, выбрал не ту сторону. — Бред, — резко возражает Анго, — с чего ты это взял? — О, не спорь, теперь всё это известно мне наверняка. Лишь пара деталей, чтобы убедиться, но, я уверен, результат меня не удивит. Скажи мне: с каких пор Анго-сан, уважаемый работник архива, предает всех и вся, лишь бы находиться в безопасности? Что такого страшного ты увидел в Порту, чтобы захотеть отдалиться от него? — Что? — переспрашивает Сакагучи с вяжущим ощущением на языке. — Сколько они тебе предложили за риск быть пойманным и убитым по обвинению в предательстве? — Они ничего мне не предлагали, — спокойно отрицает Анго, — что за ерунду ты опять себе надумал, — я абсолютно чист, с какой стороны не посмотреть. — Я и сам не хотел видеть в тебе предателя, — Дазай поворачивает в сторону сначала голову, а потом и всем корпусом, — честно, не хотел. Ты мерзкий, скользкий, омерзительный мне человек, да! Но это абсолютно нормальная черта любого работника бюрократической сферы, — на этих словах Анго морщится, надеясь, что это осталось незамеченным, — с этим я хотя бы мог жить, видя, что Одасаку всё устраивает. Да, он, конечно, сентиментальный и немного, как это… влюбчивый, но кто из нас без недостатков? Я вот людей пытать люблю, и что теперь, плохим меня называть? Но ты предаешь все основные скрепы нашего общества ради дядюшек с толстыми кошельками, разве это не мерзко? — Никто никогда не смел предъявлять мне обвинений в предательстве, Дазай. Мори всецело мне доверяет, и я оправдываю возложенное на меня доверие. Не надо возвращаться к своим навязчивым мыслям. — Мори доверял, но время идет, порядки и мнения меняются. Надо было понимать, что и до тебя очередь однажды дойдет. У тебя было всё время мира, чтобы полностью принять нашу сторону. — Я не предатель, Дазай. — Нет, ты именно им и являешься, — не повысив тона голоса, но заметно ужесточив его, отвечает Дазай, — У меня есть косвенные доказательства, и если надо будет — я предоставлю прямые, потому что у меня нет никаких сомнений в том, кем ты являешься, Сакагучи Анго. Ты действительно хочешь обсудить всё, что указывает на тебя? Будешь отнекиваться до последнего? В эту конкретную секунду Дазай не скрывал своей злобы, во всем её чистом, затапливающем виде. Дазай смотрел ему в глаза и Анго, едва ли видя его, знал, что его хотят убить. Он не смеялся, не отпускал циничных замечаний и не держал перед своим лицом никаких масок. Он ненавидел его и открыто об этом заявлял. Анго почувствовал его эмоции так ясно, будто сам стоял на его месте, развёрнутый спиной к океану. Он поежился. В сторону берега дул холодный ветер, но даже он, кажется, не морозил так сильно, как складывающаяся вокруг него ситуация. — Я не желаю оправдываться, — выпрямляя спину и приподнимая подбородок, отвечает Анго, сдаваясь, — Все мои решения были взвешенными. В отличии от тебя, Дазай, я не делаю то, за что потом мне будет стыдно, или последствия чего придется разгребать другим людям. — Тебе не стыдно, что ты предаешь организацию, в которой работает Ода? — тихо смеётся Дазай, вскидывая брови вверх, — Прекрасно, я уж думал, ниже падать некуда. — Я не предатель, Дазай. Никогда не был им. — Серьезно?! — Дазай хохочет, проводя ладонью по лицу, — О, занимательно. Чего только нового не узнаешь в дружеской беседе. Боюсь, тебе придется постараться гораздо лучше, чтобы оправдать все, что у меня есть на тебя. Последние слова Дазай выплевывает с ненавистью, вынимая из кармана пальто и швыряя на землю перед ним ежедневник, который показался Анго до боли знакомым. Сакагучи разрывает их зрительный контакт, наклоняясь, чтобы поднять его с мокрого асфальта, приблизить к лицу, рассматривая, и спешно пролистать. — Причём здесь мои отчёты? — сухо спрашивает он, поправляя очки указательным пальцем, — Совсем умом тронулся — будешь вменять мне в вину ведение честной отчётности? В следующий раз можешь постараться меня насмешить чуть лучше, Дазай. — В этом ежедневнике находится косвенные доказательства того, что ты сотрудничал с «Мимиком» по приказу Мори-сана. Но я знаю, что ты работаешь на «Мимик» и просто так, без приказа, отдавая им в руки чрезвычайно ценную внутреннюю информацию Порта. Более того, как я говорил, я знаю, что всё это ты делаешь по приказу Правительства. Равно как и шпионишь в Порту ты тоже по их прямому приказу. Мори-сан рассказал мне эту занимательную милую историю о твоем попадании к нам в организацию. Прекрасная, чудесная сказка о потерявшейся Золушке, которую злая мачеха приютила на окраине Йокогамы. — У тебя нет никаких доказательств, — на лице Анго не дергается ни один мускул. Все так же спокойно, не теряя присутствия духа, он продолжает говорить ледяным тоном, — ты ничего не сможешь доказать. Для таких серьезных обвинений ежедневник — пустышка, в которую не поверят даже самые лояльно настроенные к тебе. — О, это дело нескольких дней. Я найду всё, что мне нужно. — Невозможно. — С чего вдруг ты это решил? — С того, — его рот искривляет усмешка, — что, будь ты хоть трижды вундеркиндом, тебе никогда не справиться с тем, кто хорошо делает свою работу. Дазай затихает. — Это фактическое признание, Анго, ты же понимаешь, что… — Что с того? — резко кидает он, — Здесь есть свидетели или запись? Необдуманно, но смысла увиливать Анго больше не видит. Он сыт по горло игрой в кошки-мышки, где Дазай рано или поздно добился бы своих целей. — Правительство наняло тебя шпионить сразу за всеми. Какого это — сидеть задом сразу на трех стульях? — речь Дазая становится острее, он начинает говорит четче и быстрее, теряя терпение. — Ни единого доказательства, Дазай. Пустой трёп, чтобы меня запугать, преследуя личные цели. Ты сумасшедший. Прекрати этот цирк. — Ты предаешь организацию, в которой работает Одасаку! — Дазай кричит и в его глазах, на которые упал свет прибрежных огней, видны знакомые Анго боль и страх, те же самые, которые бурлили и в нем прямо сейчас, — Что я должен с этим делать?! — Открыть глаза! Я спасаю его, идиот! — цедит он в ответ, сжимая руки в кулаках до побеления, находясь на грани срыва, — Вы похищаете людей с целью выкупа, вы пытаете и убиваете тех, кто этого даже не заслуживает, вы поддерживаете наркобизнес, наживаетесь на проституции и азартных играх. Всё, что есть деструктивного во всей Йокогаме, всё что заставляет десятки неугодных Порту людей покидать свои дома — ваша и только ваша вина. Вас всех могут казнить и последнее, чего я хочу, чтобы такой человек, как Одасаку, был среди вас. Я ненавижу всех до единого, кто выстроил эту систему, и клянусь, я перевешаю руками правительства каждого, как только мне выдастся возможность. Дазай шокировано замирает, тратя несколько секунд на осознание того, что Сакагучи только что пылко прокричал ему в лицо. — Да ты сраный моралист, — выдыхает он, разводя руки в стороны, — не из-за денег ты делаешь это, а из-за принципов! Боги! Будь умнее, открой глаза: если бы не Порт, Йокогама бы погрузилась в междоусобную борьбу мелких наркокартелей и разборки сутенеров. Если бы не Порт, никто не мог бы выйти на улицу без боязни быть застреленным бесконтрольным преступником-одиночкой. Если бы не Порт, сотни эсперов бы потеряли работу, дожидаясь своего конца в глубинах трущоб. Такие как ты, неблагодарные сволочи, думающие, что в мире существует справедливость, рушат все, что мы строили кровью и пóтом годами, чтобы потом умереть на развалинах цветущих городов, захлебнувшись в дерьме, которое сами же и породили. Дазай прикрывает лицо ладонями и громко хохочет. — От чего, по твоему, ты его спасаешь? Никто из тех, кто предал Порт, не жил дольше недели. Ты ведешь его на плаху! — Это куда лучше, чем годами гнить в застенках, ожидая смертной казни, — Анго шагает вперед и сжимает кулаки, — Пытаешься воззвать к тому, что Порт — круговорот, из которого не выбраться? Что ж, значит ты плохо знаешь внешний мир. — Я прекрасно осведомлен с тем, что происходит за пределами Порта, Анго-сан, — надменно цедит Дазай, — ни ты, ни кто-либо другой не смеет мне указывать на это. — Так что ж ты тогда позволяешь себе подобную риторику? — Порт не круговорот, ты либо предан ему, либо ты труп. Третьего не дано даже таким изворотливым тварям, как ты, Анго. — «Оставь надежду всяк сюда входящий?». Это ты хочешь сказать? Что однажды попав в Порт, никуда ты уже не выйдешь? — Хочешь, — Дазай всплескивает рукой, — приплетай сюда это. Я уже сказал: для нас понятие верности важнее твоих чести и жизни. — Я продолжу это делать, Дазай, хочешь ты этого, или нет, — Анго стискивает зубы до боли, — Ты ничего не сможешь с этим делать, у тебя нет ресурса. — Не продолжишь. Ты уйдешь из организации. — В таком случае, Одасаку уйдет вместе со мной. Лицо Дазая становится белее листа бумаги. Температура между ними падает на пару градусов, и Анго знает, что это явно не из-за прохладного океанического ветра. — Повтори? — тихо спрашивает он. — Я- — Анго осекается. У него нет сил убедить себя в том, что то, что он сказал — правда и его серьезное намерение, — я… — Повтори, — напряженней выспрашивает Дазай. — Я… — слова комом встают у него в горле. Расфокусированное зрение подводит его, он не видит выражение его лица, и от этого тревога щемит в груди только сильнее. Неосознанно его рука дергается, чтобы нащупать пистолет. — Если бы Порта не было, — наконец давит из себя он, — ничего бы не происходило. Нецентрализованную преступность гораздо легче приструнить, чем огромную организацию с бешеным количеством ресурсов. — Если бы Порта не было, мои родители прикончили бы меня ещё в детстве. — И что с того, что на земле стало бы одним похожим на тебя выродком меньше. Ты, Дазай, ничего не знаешь о морали, и пытаешься говорить мне про верность. Поверь, я лучше тебя знаю, что такое преданность идеалам, и в первую очередь осознаю, что правильно, а что — нет. — Анго, давай сделаем вид, что я этого не слышал. По крайней мере, я точно уверен в том, что ты — последняя персона, которая будет готова лишить работы всей жизни близкого человека ради собственного блага. Разве все твои горячие речи не прямое тому подтверждение? — Ты не прав, — собрав остатки мужественности, сипит Анго, чувствуя, как тяжело даются ему слова, — мне хватает сил шпионить, значит хватит сделать и это. Дазай тихо хмыкает и делает шаг назад к краю пирса, вынимая руки из карманов. — Анго, на чистоту. Мы оба знаем, что ты не сможешь. В тебе, невзирая на все премерзкие качества, есть доброта и сострадание. Особенно, по отношению к Оде. — Ты меня не отпустишь же просто так, правда? — он сглатывает и, кажется, ощущает подергивание кадыка. Темный силуэт качает головой из стороны в сторону. Анго смиренно улыбается. Что же, этого стоило ожидать. — Мы с тобой так противоположны во мнениях, и это прискорбно, — говорит Дазай вместо ответа, — Думаю, если бы ты был посговорчивей, эта дружба не была бы мертвой с самого начала. Что же, спасибо хотя бы за то, что было, — Дазай отворачивается лицом к воде и засовывает руки в карманы. Анго щурится, чтобы иметь хотя бы мизерный шанс разглядеть любую угрозу в свою сторону. — Ода был тем, кто держал на плаву наше общение. Тебе стоит сказать спасибо только ему. — Я объявлю тебя предателем. У меня будут доказательства к утру завтрашнего дня, которые я предоставлю на обозрение Исполкому. Правительство, в свою очередь, завтра утром получит с анонимного адреса все те бумаги, которые подтверждали твою невиновность в Порту, и то, что ты шпионил в нашу пользу. Я считаю, что им потребуется около суток, чтобы прийти к однозначному решению. Порту потребуется меньше — я буду вместе с Исполкомом, соответственно, они сразу же получат готовое решение проблемы в руки, не составит никакого труда натолкнуть их на нужные мне размышления. — Дазай, ты… — Что до «Мимика», нет смысла как-либо с ними контактировать. В ближайшие дни они станут трупами, можешь не беспокоиться о том, что кто-то из них захочет вернуть долг. — Дазай… — Соответственно, как ты мог посчитать, я даю тебе временной коридор в двенадцать часов, чтобы покинуть Японию… — он затихает и еле слышно добавляет: — вместе с Одасаку, ни за что не поверю, что он сможет оставить тебя. Как только Анго снова пытается перебить его, Дазай продолжает отрывисто говорить: — И никогда больше здесь не появляться. Разумеется, если что-то произойдет с Одой, вне зависимости от того, будет это твоя вина, или нет, то укрытие в любой другой стране мира тебя не спасет. — И как по твоему нам не нарваться на депортацию, в тот момент, когда нас объявят в розыск? — А я и не собирался упрощать тебе задачу. Разве я предлагал решение проблемы? Нет, я обозначил её наличие. Не хочешь засунуть голову в петлю — разбирайся самостоятельно, Анго-сан. Давай, из нас двоих ты более пронырливая крыса. Анго сжимает челюсти до побеления и тупой боли, стреляющей в висок. — Зачем тебе всё это? — Я ненавижу предателей, Анго, и я бы все равно воспользовался любой возможностью, чтобы утопить тебя, если бы таковая мне представилась. Но, вероятно, боги были милостивы к тебе, раз наши зоны ответственности не пересекались друг с другом и всё это время мы лишь мило общались. — Как ты будешь объяснять это боссу? Об этом ты подумал? Когда он не получает ответ несколько секунд к ряду, Анго понимает, что в нем рождается шквал подозрений. Их окружает только шелест волн, и это — все, что он получает в ответ на свой вопрос. — Дазай, что ты скажешь Мори? — требовательнее выспрашивает он. Хриплый голос рвет тишину лишь через несколько секунд. — О, так ты не знаешь? Такой гул среди низов это всё подняло, а главная штатная крыса правительства не увидела такой примечательный факт? — Дазай, какого… — Да. Я покончил с ним. Мне пришлось. Ты можешь поблагодарить меня, если бы не этот маленький жест доброй воли, Одасаку был бы мертв к концу этой недели. Хотя, полагаю, ты был прекрасно осведомлен об этом. — Я ничего не знал. — Да что ты, — голос Дазая на мгновение соскакивает на высокие ноты, — неужели? Боюсь, у меня есть веские основания полагать, что ты был в курсе происходящего, и того, кому отводилась роль убийцы главы «Мимика». Анго опускает взгляд в пол. Живот нещадно крутит тревога. Он бы прекрасно с этим разобрался самостоятельно. Мимик действительно не был проблемой, но не только для Дазая, а и для него самого. Ещё несколько дней, и Мори бы получил заветное разрешение, о котором так долго грезил, а правительство устроило бы самую крупную облаву на территории Японии, переловив всех французских военных. — Ты ничего не понимаешь, если так говоришь. Убийство Мори — глупость, помни, от чего он избавил Йокогаму. — Наша с Мори тяжба касается только нас двоих, и причины, по которым я всадили в него часть обоймы — сугубо личные, Анго. Но мне кажется, это все равно будет немного путать твои планы. Так получилось, — он пожимает плечами, — теперь я здесь власть. Это не путало ровным счётом ничего. Анго лихорадочно припоминал, не оставалось ли у него незакрытых дел, касательно Мори, и радостное осознание захватывало его с головой: Дазай даже не представлял масштаб того, как он развязал ему руки. Мрачное удовлетворение притупило стресс. — Это большая потеря для всей Йокогамы. — Не спорю, — силуэт качает головой, — но для многих его смерть — ценное приобретение. — В том числе и для тебя, — угрюмо заключает Анго, стараясь изо всех сил, чтобы радость не пробила его тщательно скроенную в несколько секунд маску скорби. — Согласен, глупо было бы это отрицать. Я получил возможность занять его место, но для меня это едва ли не большая потеря, чем для всей Йокогамы, Анго. Считай, я убил того, кто заменял мне отца. — Брось, ты никогда не проявлял к нему такой привязанности, какая бывает у сына к отцу. Можешь лгать себе насчет этого сколько угодно. Ты получил на руки целую преступную сеть. — И много ли раз ты являлся свидетелями наших разговоров, чтобы заявлять это? Анго решает благоразумно промолчать и нагнетать и без того напряженную ситуацию. Он не обращал внимания на этот диалог — очевидно, это последний их разговор, и больше он не имел никакого смысла. Единственной его целью было обозначить положение Анго в Японии на данный момент, и то, что Дазай собирается с этим положением сделать. Им не было нужды обсуждать что-то стороннее, Анго в принципе не хотел больше здесь находиться — в темноте, с практически нулевой возможностью видеть что-либо, наедине с тем, кто хотел его крови столь же рьяно, как и доказать подпольному миру свой интеллект. — А Исполком? — Бунтует в лучших своих проявлениях. — усмехается Дазай, — Коё-сан даже решила, что убить меня — чудесная идея, и, видимо, планировала провернуть это прилюдно. Было эпатажно. Не могу сказать, что моя спина осталась довольна после встречи с машиной. — Как ты сможешь незаметно и безболезненно провести процесс смены руководства, если даже приближенные пытаются тебя убить? — Анго, разве сейчас это должно иметь смысл для тебя? Побеспокойся о собственной шкуре. Коё-сан никогда не проявляла ко мне излишней симпатии, всё, что её держало — то, что Мори не простил бы ей моей смерти, не более. Я убил того, кому она была беззаветно предана всем сердцем, разве это не заслуживает того, чтобы стать отличным поводом для вендетты? — Кто иначе откроет свой рот, чтобы спросить это? Хироцу, может, Озаки-сан? Акутагава-кун? Раз уж ты решил окончательно изгнать здравый смысл из своего окружения, то будь добр отвечать. — Коё-сан — единственный центр революционных настроений. Но даже она понимает, что мне хватит сил и ума удержаться у власти, вне зависимости от того, придется ли применять насилие, или нет. Даже у Озаки-сан есть те, чья жизнь ей небезразлична, а у меня большие планы на каждого эспера в организации. Анго поджимает губы. Ничего другого он и не ожидал. Дазай наклоняет голову на бок, не слыша никакой реакции. — Ты снова чем-то недоволен, Анго-сан? — Снова пытки, шантаж и манипуляции, ничего такого, что удивило бы меня, Дазай, — придав голосу максимально посильную ему в данный момент безэмоциональность, отзывается он. — Традиционные методы воспитания несогласных, ты хотел сказать. — Я сказал именно то, что хотел, — возражает Анго, поправляя очки на переносице, — и именно из-за того что всё это ты считаешь нормой, всё это и происходит. — Ах, Анго-сан! — Дазай, неосознанно подчеркнув уважительный суффикс, всплескивает руками, оборачиваясь к Анго, — мораль такая относительная штука, чтобы с серьезным лицом обсуждать её, как аксиомы в математике. — Ты… — Тебе стоит идти, — намекает Дазай, — сейчас. Поверь, я сделаю всё, что планировал, сразу после того, как мы расстанемся, и не дам тебе ни секунды лишнего времени. Поспеши, если хочешь спасти свою жизнь. Анго кусает нижнюю губу, по неосторожности отвлекаясь и не замечая, как кусок кожи оказался зажат между зубов, а на язык капнула соленая кровь. — Ты отпустишь Оду? — С трудом, — тихо говорит Дазай, — но так надо. Иди уже! — напряженнее добавляет он. Анго делает шаг назад, ещё один, и, понимая, что разговор окончательно окончен, разворачивается, не кланяясь, и не говоря ни единого слова на прощание. Каждый шаг по пирсу в сторону машины дается ему титаническими усилиями. Анго трет слезящиеся от ветра глаза, нетвердой походкой направляясь обратно. В голове не было лихорадочных мыслей по поводу того, что делать дальше: он твёрдо знал, какие шаги придётся предпринять. Ладони зачесались, Анго нащупал в кармане пачку сигарет, и, недолго думая, достал ее и кинул в ближайшее мусорное ведро, белесым пятном мелькающее перед глазами. Зажигалка отправилась вслед за сигаретами спустя пару мгновений. Машина успела основательно промерзнуть — Анго включает обогрев сразу же, как садится в салон и заводит её. Спустя минуту напряженного наблюдения за мигающими значками на приборной панели, он трогается с места, запрещая себе любое проявление слабости даже наедине с самим собой. * В их квартире есть неписанное правило — входная дверь всегда должна закрываться тихо. Это неоговоренное правило, опирающееся на взаимное уважение, устоялось в их доме в первый же день совместного проживания, когда они, обмениваясь неловкими улыбками, поняли, что их отношения прошли стадию неопределенности, а ежедневно ездить от квартиры одного до квартиры второго, было бы слишком проблематично. Так, когда они вдвоем перешагнули порог этой квартиры, Анго впервые сел за рабочий стол, а Ода тихо закрыл за ними дверь, родилось это молчаливое соглашение. Анго старался не брать работу из Порта на дом, зная, что его отчетность перед правительством, которой ему предстояло заниматься большую часть вечера, была гораздо важнее, чем архивные сводки, заполнение которых он мог перепоручить целому штату секретарей, или закончить их в своё официальное рабочее время. Тем не менее, даже учитывая то, что он занимался только половиной своей работы, нагрузка меньше не становилась. Одасаку, уважающий то, что он делает, старался не издавать лишних шумов. Анго проявлял молчаливую благодарность в ответ: всё так же тихо заходил домой, когда Ода отдыхал после заданий, молча садился за работу, уважая атмосферу, которую они вдвоем взрастили в своём же доме. Ничего не изменилось бы, если бы они проигнорировали всё это, и, не обращая внимания на всякие условности, жили бы так, как им комфортно. Но их общая чуткость, выливающаяся сквозь прорехи между крохотными деталями, составляющими их быт, грела душу обоих, поддерживая даже тогда, когда они, уставшие, держали молчаливые паузы по вечерам. Сегодня, превозмогая все свои чувства, он тоже закрыл дверь тихо, проворачивая замок до щелчка. Уперевшись взглядом в дверь, он вздыхает, стягивает с плеч пиджак, кидает его на столик, растирает лицо руками и, уже уверенным быстрым шагом направляется в гостинную. Он хватает с полки справочник, пролистывая страницы в поисках нужного ему номера. Сидящий на диване с книгой в руках Ода поднимает на него удивленный взгляд. — Дорогой? — тихо спрашивает он, уточняя, все ли хорошо. Анго мельком смотрит на него, щурится, потому что глаза не успели перестроиться с уличной темноты на освещенность комнаты, отводит взгляд заслезившихся от рези глаз в сторону. — Собирай вещи, Одасаку, — коротко кидает ему Анго вместо приветствия, раскладывая справочник на своём рабочем столе и слегка придавливая рукой, чтобы зафиксировать. — Что? — Ода морщится, отвлекаясь от книги окончательно — Прости? — Ода, собирай вещи, пожалуйста, — Анго достает из ящика стола новую сим-карту и ключ, чтобы достать свою из телефона и поменять. Он поднимает взгляд над оправой очков, слегка наклонив голову вниз. Видя непонимание в глазах Одасаку, он добавляет: — Мы уезжаем. Сегодня же. Перезагрузив устройство, он набирает номер из справочника, прикладывая телефон к уху и, возвращая взгляд обратно к своим записям, берет крайний из четырех карандашей, которые в порыве перфекционизма он выложил в один ровный ряд в прошлый раз. Одасаку замирает на несколько секунд и молча срывается с места, уходя в комнату, оставляя раскрытую книгу лежать на диване. Анго провожает его усталым взглядом, слушая гудки в трубке. Невысказанное «спасибо» за такого рода сговорчивость Одасаку сахаром остается липнуть у него на губах. — Алло, — говорит он, как только гудки прекращаются, и с другой стороны ему сразу же отвечают, — да, да, это я. Нужна твоя помощь в ближайшие шесть часов, сможешь? Пока он говорил, из комнаты, вытащив на своём плече сумку, вышел Одасаку. Анго почувствовал, насколько сильно был благодарен ему за то, что он молча, не споря, пошел делать то, о чем его попросили. Ода знал, что значит «собирай вещи», и, пускай ему всё ещё необходимо было перебороть первичное оцепенение от того, что это всё же было произнесено в стенах их дома, и оставалось только предполагать, сколько времени у них было, он был готов к любому развитию событий. Ода тащит в другой руке несколько наспех стянутых с вешалок рубашек, кидает сумку на диван и начинает аккуратно складывать их, зная, что Анго даже будучи в спешке не оценит, если он просто скинет всё в одну кучу. По крайней мере, если сам Анго его не поторапливал, значит время ещё было? — Ханэда? — продолжает разговор Анго, — Хорошо, спасибо, — он делает пару пометок в записной книжке, — Буду должен, до связи. Он сбрасывает звонок, пролистывает несколько страниц и в спешке набирает следующий номер, шепотом проговаривая числа, чтобы не сбиться. — Сколько времени у нас есть? — спокойно, ничем не выдавая своего зарождающегося волнения, спрашивает Одасаку, складывая в сумку последнюю рубашку и разворачиваясь, чтобы уйти в комнату за другой одеждой. — Достаточно много, — не отрываясь от своего занятия, бормочет Анго, — хотя, как посмотреть… не забудь документы и собери аптечку, пожалуйста. — Помню, — кивает Ода, возвращаясь к своему занятию, — деньги? — Бери всё, что есть, не забудь про карты. Снимем часть наличных перед полетом, остальное, если успеем, когда прибудем. Валюту обменяем уже на месте, я знаю нужного человека, — он прикладывает телефон к уху и снова кидает на него короткий взгляд. Одасаку морщится. «Если успеем» могло быть вызвано только проблемами с правительством и ожидаемой блокировкой счетов. В таком случае, ситуация должна быть действительно дерьмовой. Он ни секунды не сомневался в том, что Анго знает, что делает, а его знакомые были надежными людьми, но ему не менее интересно было узнать, что произошло. Он открывает рот, чтобы задать следующий вопрос, но не успевает — Анго снова отвечает на звонок: — Да? Алло, слушаю, — Анго снова хватает карандаш со стола, делая пометки, — да, через шесть часов, из Ханэды. Сможешь встретить? Отлично! Они примут? Прекрасно, ты наш спаситель. Одасаку вытаскивает из шкафа аптечку и маленький контейнер, перекладывая в него самые необходимые лекарства, краем уха слушая обрывки разговора, пытаясь хотя бы детально понять, что происходит, и не забыть что-то важное. — Да, — продолжает Анго, — нет, — он тихо усмехается, болезненно кривясь, — не с правительством, но скоро до них тоже дойдет. Да знаю я, знаю. Не успеют, не настолько быстрая у них система реагирования. Уверен. Ода смотрит, как Анго записывает обрывки информации дерганым движением руки, и возвращается к сбору вещей. — Спасибо огромное, буду ждать информацию на этот же номер, до связи. Как только звонок заканчивается, Ода опять продолжает задавать вопросы: — До этого ты сказал, что счета возможно заблокированы, но сейчас уже заявляешь своему другу, что проблема не в правительстве. — Это не друг, — серьезно противится он, — но всё так, как я и сказал, — Анго кивает и поправляет очки на переносице, набирая следующий номер, — проблема действительно не в правительстве. Но грозится обернуться конфликтом и с ними. — Во что такое ты мог ввязаться, чтобы оно грозило подобными последствиями? — задает резонный вопрос Одасаку, сжимая руку на рубашке, — Ты никогда не позволял себе быть настолько неаккуратным. — Я… — Анго замирает, сжимая телефон в руке и не поднося его к уху, не смотря на начавшиеся гудки, — я, возможно, сделал кое-что очень рискованное, что послужило отличным поводом избавиться от меня так, как этого давно хотели. Моей вины в этом нет, я не терял информацию, никто не меня не сдавал. Но случайно дал им поймать себя на крючок. Одасаку поджимает губы. — Ясно. — он отворачивается обратно к вещам, продолжая размышлять, пока Анго возвращается к звонкам. — Добрый вечер! — тон его голоса мгновенно теряет усталость и приобретает до ужаса наигранные радостные ноты, когда ему отвечают, — Как поживаешь? Ода вздыхает, уходя в комнату. Он кидает короткий взгляд на своё отражение в зеркале и качает головой. Несобранный, отдыхающий после работы с книгой, едва ли он был готов сейчас ходить по дому, собирая вещи и готовясь отправиться непонятно куда. Но тревожные мысли, что Анго мог быть в опасности, останавливали его от любых попыток сдать назад. Они вдвоем бесконечно трудились ради общего блага, и не могли предать друг друга в угоду каким-то глупым порывам. — Поэтому мы не можем на своей машине, будет возможность прислать за нами кого-нибудь? — доносится с кухни оживленный голос. Что ж, теперь, похоже, они собирались стать беглыми преступниками, раз Анго хочет поменять их транспорт. Он вытаскивает из шкафа свои брюки и брюки Анго, закидывает их на руку и идет обратно, по пути забирая из ванной зубные щетки. В тот момент, когда он возвращается к сумке, Анго откладывает телефон и улыбка медленно сползает с его лица. Он вытаскивает из ящика стола свой паспорт, никуда его не откладывая, держит в руках, напряженным взглядом испепеляя столешницу. — Проблема связана с Портом, ведь так? — безучастно уточняет, наконец, Ода, заканчивая складывать брюки. — Да, — соглашается Анго, уже не желая избегать разговора, — я не самый хороший человек, Ода, ты ведь знаешь это? — Ну, Порт рано или поздно приносит проблемы в жизнь каждого из нас, это нормально. Всё ещё не представляю, что ты такого натворил, чтобы мы сейчас уезжали боги знают, куда, но ты предпочитаешь хранить свои секреты, верно? — он переводит на Анго ожидающий взгляд, не скрывая прямого намека. — Возможно, я опять совершил глупость из-за своего бараньего упрямства, и поэтому мы сейчас вынуждены собираться, — кается Анго, опуская голову. — У каждого из нас есть свои принципы, и это нормально, если они не пересекаются с чаяниями и виденьем на мир других людей. — Но я действительно предатель. — Кто вбил тебе в голову эту глупую мысль? — хмурится Одасаку, останавливаясь. — Нет, Ода, это не мысль, а суровая правда, — Анго наконец начинает двигаться, качая головой из стороны в сторону, — Я шпионил для всех сразу, и даже если отвлечься от всей этой романтики, это не изменит самого главного — я предавал всех и вся, и это просто было моей работой. Если честно, видя всё это, — он рукой обводит лежащие рядом с сумкой вещи, окидывая их жалобным взглядом, — я уже не понимаю, не предал ли я нас самих. Одасаку отводит взгляд в сторону, с трудом подбирая слова. — Слушай, я сам и правда не очень одобряю твою деятельность, да, но наши отношения построены не на том, как мы оцениваем работу друг друга, понимаешь? Нет ничего такого, что заставило бы меня отказаться следовать за тобой, только из-за того что ты передаешь информацию из рук в руки и получаешь за это деньги. — Дазай узнал об этом. — сухо сообщает Анго, сдавшись, — В этом всё дело. Одасаку замирает. — О, это плохо. — тихо заключает он. — Это пиздец, как плохо, Ода. — Анго поднимает на него полный смирения взгляд, — Это тот самый вид «плохо», с которым ни я, ни ты ничего не можем поделать. — Так ты уезжал, потому что?.. — Да, мы встречались с ним. У нас был долгий, и абсолютно мерзкий диалог, в котором он заявил, что ему необходимо несколько часов, чтобы окончательно нарыть на меня всю информацию. — Дазай хочет, чтобы мы покинули Йокогаму? — Хочет ли он? — Анго горько усмехается, — Нет, он благосклонно позволяет мне спастись, — он закатывает глаза, издевательски пародируя, — Поверь, единственное, чего он хочет касательно меня — убийства, желательно, как можно более кровавого и показательного. — Если бы он хотел тебя убить, ты был бы мертв, Анго, — качает головой Ода. — Был бы, если бы не ты, — улыбается Анго, — но он в любом случае не оставил бы нам никаких путей к отступлению, Ода. Он собирается зажать меня в тиски с двух сторон. Порт и Правительство вместе будут считать меня предателем, поэтому нам больше нет смысла оставаться в Японии. — Погоди-погоди, — Ода жестом останавливает его, — я же могу с ним поговорить. Дазай поймет, если мы предоставим ему весомые аргументы. — Ты никак не сможешь его переубедить. Дазай вынуждает меня покинуть страну, только чтобы я никак не смог оказать влияние на курс, который он избрал. — Но ты же всё равно сможешь, — резонно отмечает Сакуноске. — Конечно, смогу, но не так быстро, как если бы сам присутствовал в стране и не терял расположения правительства. Одасаку пытается возразить, но Анго поднимает ладонь, останавливая его. — Ода, эти разговоры беспочвенны, мы и правда не можем изменить его мнение, особенно тогда, когда он так упорно делал всё, чтобы меня выгнать. — Как он мог самостоятельно найти столько информации про тебя? — Везде понемногу. Невозможно абсолютно зачистить информационное поле. Где-то он нашел мои отчеты, которые показались ему подозрительными, где-то, вероятно, кто-то натолкнул его на нужную мысль. Не могу быть уверен, что все это произошло без непосредственного участия Поля-сана или Мори-сана. — Но разве Мори не должен контролировать его в таких значимых вопросах? Ты не последнее лицо для Порта. — Мори… — Анго отводит взгляд в сторону, — Ода, это ещё одна проблема, наверное, самая важная. Дазай убил его, поэтому, боюсь, в Порту больше никто не будет вступаться за тех, кого он обвинил. Одасаку подходит ближе, протягивая к нему руки. Анго отшатывается в мгновенном осознании, широко распахивая глаза. — Боги, — Анго замирает, сжимая побелевшие от напряжения пальцы на паспорте, — да его основная цель — не я, Ода. Одасаку мягко вытаскивает документ из его руки, разжимая пальцы своей второй, свободной. Смазанный поцелуй в висок, соскальзывающий к линии роста волос, и Анго отмирает, смотрит растерянно, часто моргает, сглатывает, — тебя. Одасаку обреченно вздыхает, опираясь одной рукой на столешницу. — Что меня, дорогой? — Тебя он хочет убрать от себя, — задушенно отзывается Анго, — ты же… — Дорогой, успокойся, давай, — Ода несколько раз сжимает его ладонь в своей, не желая оставлять Анго без телесного контакта, но все же отходит, чтобы схватить со столика свой паспорт и положить оба документа в боковой карман сумки. — Боги! — Анго прикрывает рот рукой, — Какой я идиот, почему я сразу этого не понял? Что такого он собирается сотворить с Портом, что ему понадобилось выгонять тебя не то что из организации, а из страны, разрывая все контакты?! — Анго, — Ода разворачивается к нему, предупреждающе зовя, — успокойся, это не имеет значения прямо сейчас. Анго медленно обходит стол и направляется в ванную. Одасаку, взволнованный резким изменением его поведения, следует за ним, и, оперевшись на дверной косяк смотрит, как Анго брызгает себе в лицо холодной водой и опирается руками на раковину. — Всё хорошо? — уточняет Ода, наклоняя голову вбок. — Нет. — твердо заявляет Анго, напряженно рассматривая своё отражение в зеркале. — Ничего не может быть хорошо, пока этот безумный ребенок проворачивает свои схемы. — Тем не менее, нам надо продолжать жить сегодняшним днем, Анго, — твердо заявляет Ода, — поэтому, давай продолжим готовиться к вылету. Анго смотрит на него через отражение в зеркале и болезненно кривится, поджимая губы и отводя взгляд в сторону. — Я ненавижу всё это, Ода, — шепчет он, — я понимаю, вы друзья, но я ненавижу Дазая. Почему ему надо рушить всё, что я построил? Одасаку, не в силах подобрать слова, опускает взгляд в пол, отходя на несколько шагов назад. — Я продолжу собираться, — он вздыхает и уходит. Анго провожает его взглядом и с силой сжимает борта раковины, пока от давления пальцы не начинают болеть. — Блять, — вымученно тянет он, надевая очки, — как же ты прав, — зная, что Одасаку его не слышит, соглашается он, — надо продолжать жить. Это, ожидаемо, не помогает. Он на нетвердых ногах выходит из ванной и бредет в комнату, по пути вспоминая, что ему нужно сделать еще пару очень важных звонков. Необходимо было всецело подготовиться к тому, чтобы на время пропасть от взгляда японского правительства и вывернуться из цепкой хватки Порта. В одиночку это было бы сделать куда легче, думает он, но Одасаку был в достаточной степени подготовлен к любым внештатным ситуациям, чтобы не только не мешать, но даже оказывать посильную помощь. — Ода, мне кажется, я не могу. — он прикрывает лицо руками, задевая очки. — Нет, можешь, — серьезно обрывает его Ода, — соберись, пожалуйста. Нужно сохранять спокойствие. Уж кому из нас двоих, а тебе точно нельзя терять самообладание. Давай ты продолжишь звонить, кому бы ты там не звонил, а я соберу наши вещи. Анго оседает назад на кровать и опускает голову к коленям, обнимая себя ладонями. — Я так не готов ко всему этому. В ночь срываться с места и куда-то лететь. Боги, я совсем не готов. Ода кладет руку ему на плечо и садится рядом. — Дорогой, послушай. Никто не может с легкостью уйти от привычной стабильности. Я понимаю тебя. Тем более, если это происходит так внезапно. Но нам надо это сделать. Давай же, я хочу, чтобы ты был в безопасности, — Одасаку кидает тревожный взгляд на циферблат, — у нас есть время, но не так много, чтобы позволять себе сидеть и переживать. — Твои дети… — вяло отзывается Анго, не меняя позы. — Наши, ты хотел сказать? — шутливо поправляет его Одасаку. — Да, — неопределенно пожимает плечами Анго, — я собираюсь позвонить и попросить одного очень хорошего человека приглядеть за ними. Он может быть чуть-чуть резковат и слишком зациклен на правилах, но, подозреваю, он станет хорошим родителем для них на время твоего… нашего отсутствия. — А что с ними будет потом? — Ода скрещивает руки на груди, — Он же не сможет оставаться с ними вечно. — Не сможет, — соглашается Анго, — его работа, боюсь, не позволит ему этого. Но мы найдем способ переправить их к нам, хорошо? Пока пускай они остаются под его защитой. Он сильный и умный эспер, кроме того, за ним стоит организация, способная помочь в случае необходимости. Они хорошие ребята. — Хорошо, — кивает Ода, — я доверяю их тебе, Анго. А теперь вставай, давай, нам нужно многое успеть. Анго соскальзывает с кровати, встает на ноги и поправляет на себе рубашку. Он печально улыбается Одасаку, кивает, и идет обратно в столовую, хватая телефон со стола. Анго, как и планировал, делает ещё несколько звонков, договариваясь со своими знакомыми по поводу разных мелочей. Каждый раз он следит взглядом за Одасаку, который лениво, не теряя своего неторопливого темпа, складывает их вещи, и всякую необходимую мелочь в единственную сумку, которую они собирались взять с собой. Анго не забывает разломать пополам старую сим-карту и, наконец, набрав последний номер, отдать Одасаку ежедневник, взглядом показав, что его тоже нужно будет взять с собой. — Здравствуйте, — когда Одасаку слышит, что он перешел на официальный тон, то недоуменно моргает: до этого момента Анго обзванивал только своих знакомых или друзей, и использовал неформальный стиль речи. Такая резкая смена порядочно удивила его. Анго продолжал: — Прошу прощения, что беспокою вас так поздно, — он зажал телефон между щекой и плечом, и стал рыться в нижнем ящике стола, приседая, — я отправлю вам некоторые документы, которые мне удалось достать, вы сочтете их необходимыми… что? Да, это срочно, поэтому я звоню так поздно. — старательно скрывая раздражение, добавляет он. Он выуживает из ящика тонкую папку, в которой, на первый взгляд, совсем ничего не было, и, когда он открывает ее, Одасаку удивленно замечает лишь один тонкий, будто бы газетный лист, от и до от руки расписанный чем-то, что даже близко не напоминало иероглифы. Анго достает лист и подходит к принтеру, открывая сканер. — Да, я вышлю вам информацию по второй почте. Что? Нет, эту работу мне поручили три года назад. Да, верно. Да, обстоятельства изменились, поэтому высылаю сейчас. Здесь самая полная информация, всё, что вас интересовало. Нет, оно не оплачивалось, и не должно было. Да, через десять минут. Хорошо. Спасибо. Анго, сосредоточенно дожидаясь, пока сканер закончит работу, скидывает звонок, кладя телефон в передний карман брюк. Когда устройство оповещает об окончании работы, он вытаскивает лист, включает компьютер, проверяя наличие данных на нем, и тянет руку к Одасаку. — Дорогой, можно попросить у тебя зажигалку? — и мысленно запинается. Ну конечно. Одасаку виновато улыбается. — Слушай, мне кажется, я её посеял сегодня утром, — он пожимает плечами. — Ничего страшного, — Анго краснеет и поправляет очки, — на месте купим новую. Он разрывает лист на мелкие куски руками, убеждается, что ничего не было сохранено, и идет в ванную, чтобы смыть остатки в унитаз. — Там было что-то важное? — спрашивает его Ода, когда он возвращается. — Ничего особенного. — пожимает плечами Анго. — Остаточная часть моей работы, которую я не успел передать в правительство. Думаю, сейчас-то они будут довольны. — Но по телефону ты говорил, что… — Да. Я вел эту работу три года, не надо упрекать меня в том, что я считаю ее бесполезной, Ода. Все должно заканчиваться, а все долги должны быть возвращены. — последнее предложение он говорит, заметно свирепея, процедив слова сквозь зубы. — Хорошо, — отмахивается Одасаку, — в таком случае, я закончил собирать наши вещи. — Отлично, — отвлекается Анго и снова возвращается в хорошее расположение духа. — Я закончил со всеми делами. Позволь мне только принять душ и удалить все данные со своего компьютера. — Ты боишься, что к нам придут с обыском из правительства? — Дорогой, я бы не предпринимал и половины тех мер, которые предпринимаю, если бы и правда боялся в первую очередь правительства. — Имеет смысл, — вздыхает Одасаку, — но как же я? — Мы сломаем твою сим-карту сразу же, как сядем в машину, — Анго кидает взгляд на часы, успокаиваясь, что времени в запасе было достаточно, — соответственно, если ты хочешь с кем-то попрощаться, — он затихает на мгновение, — то тебе следует сделать это прямо сейчас. Одасаку опускает взгляд на телефон, снимая блокировку. Назойливое желание позвонить Дазаю, спросить, потребовать объяснений, не давало ему покоя, но помедлив лишь пару секунд, он всё же отказывается от этой идеи, испытывая вполне ожидаемое им чувство вины. Рука с зажатым в ней телефоном опускается вниз. С одной стороны стоял Дазай, которого он ценил, словно ещё одного своего ребенка, наставлял, помогал в трудных ситуациях, спасал. С другой стороны был Анго — тот, кому он давным-давно отдал все свои мысли и чувства, за которым готов был следовать с верностью, какую никогда бы не проявил к верхушке Порта. Да, Дазай был ему, как сын. Но он заигрался, перешел черту ещё тогда, когда они ругались в темноте на трассе, когда он перестал слушаться его наставлений, стал слишком отдаляться, принимая самостоятельные решения без оглядки на человечность. Одасаку не мог позволить себе пустить их с Анго судьбу на самотек просто потому что его нереализованное отцовство давало о себе знать через Исполнителя Порта. Анго, каким бы храбрым, рассудительным, и на все сто процентов контролирующим ситуацию, не хотел бы казаться, не был таким человеком, и никогда им не станет, потому что ни одно адекватное существо во вселенной не могло бы спокойно выдерживать нагрузку, которую он на себя возложил, и не просить помощи. Ода чувствовал свою обязанность стоять рядом с ним до последнего, потому что последние пять лет не чувствовал ничего кроме всепоглощающего уважения и желания помогать этому человеку. Поэтому выбор, каким бы тяжелым он не казался, был сделан быстро и однозначно. Одасаку не чувствует вины, и не хочет её чувствовать — в этой молчаливой борьбе с самим собой, он выбрал сторону Анго, потому что когда-то дал себе слово всегда выбирать его сторону, что бы не происходило. Возможно, однажды он посмотрит Дазаю в глаза и извинится перед ним за это. Но даже тогда он не будет чувствовать вины. — Ода? — Анго выходит из ванной, вытирая полотенцем распушившиеся мокрые волосы. Одасаку обводит его тяжелым взглядом. Анго успел поменять рубашку на чистую, переодеть брюки, и теперь, не смотря на то что он только вышел из душа, и его голова не успела как следует обсохнуть, он точно выглядел, как человек, который собирался в дорогу. Стекла очков запотели, и Ода едва сдержал усмешку — Анго становился до нелепости беспомощным без окуляров. — Что мы будем делать с квартирой? — Это не так важно, — пожимает плечами Анго, — когда мы будем в безопасности, я, разумеется, свяжусь с арендодателем и всё решу. Ода кивает, отворачиваясь. — А ты… — вопрос, который Анго хотел задать, остается невысказанным, повисая в воздухе между ними, когда Ода его перебивает. — Да. — он, не оборачиваясь, протягивает ему телефон, — ты можешь сломать её сейчас. Незачем тянуть до того момента, пока мы не доберемся до машины. Анго молча принимает телефон, кидает полотенце на стул и идет к своему столу. — Я поменяю её на другую, чтобы ты всегда имел связь, — он достает из ящика ключ и замирает, — и, Ода… — Да? — Спасибо огромное. — Всегда пожалуйста, — улыбается Ода и встречает благодарную улыбку от Анго в ответ. Он был полностью уверен, что Анго знал, за что благодарил его, и Одасаку был не менее благодарен в ответ. — Люблю тебя. — бормочет Анго, сосредотачиваясь на том, чтобы достать сим-карту из лотка. — Что-что? — переспрашивает Одасаку, застегивая сумку и старательно делая вид, что ничего не услышал. — Прибью тебя, говорю, — ворчит Анго в ответ, — если продолжишь дразниться. — Всё-всё, — отмахивается Ода, — пойду перекурю пока что, — добавляет он, обыскивая карманы брюк. Анго замирает, и краска снова заливает его щеки, когда Одасаку поднимает на него растерянный взгляд. — Как я мог потерять ещё и целую пачку сигарет?