Апология жизни

Он просыпался урывками. Возвращение к реальности было очень болезненным; Дазай отчаянно сопротивлялся попыткам сознания побороть помутнение, из последних сил желая продлить беспамятство на максимально возможный срок. Очнуться сейчас, зная о том, что тяжелым грузом лежало у него на плечах, не хотелось вдвойне. В процессе блуждания в глубинах своего сознания, Дазай слышал голоса. Их было такое огромное множество, что он терялся сради них и даже не мог сказать конкретно, слышал ли это он кого-то из мира, с которым временно попрощался, или таким извращенным образом до него пыталось достучаться его воспаленное подсознание. Да и, если быть с собой откровенным, по большей мере ему было всё равно, кто и где пытался до него дозваться — ведь сам он не торопился отвечать. Сон в те дни, когда голоса совсем одолевали, был спасением. Раскачивая на волнах спокойствия, и, наконец-то, абсолютной тишины, идеальной в своём невероятном молчаливом великолепии, он приносил тихую радость, блаженство и наслаждение, кутая в них, как в теплое пуховое одеяло посреди зимы. Дышать, неожиданно, становилось легче, когда каждый вдох, который он совершал, не был добровольно-принудительным и ему не приходилось совершать раздумий, прежде чем пустить в легкие кислород. Упрощение казавшихся прежде и без того простыми вещей, чудилось самым настоящим освобождением. Такого ему не приходилось чувствовать даже на грани смерти, это было чем-то поистине необыкновенным. Подрагивающие ресницы заставляют свет перед глазами мерцать, и Дазай рефлекторно старается сильнее сжать веки, пока не чувствует на себе тяжесть чужой руки. Неприятный запах свежести раздражает слизистые, он морщится, вдохнув его ещё глубже. Наконец, он сдаётся и открывает глаза, выдавливая из себя хрипящий стон. — Доброе утро, Дазай-сан, — вполголоса говорят ему на ухо. Говорящего он не видит — перед ним был только белый потолок, — прошу вас, не двигайтесь. Вы в безопасности. Отдохните ещё пару минут, я позову персонал. Дазай утвердительно промычал, надеясь, что этого будет достаточно, чтобы от него отстали. Он не предпринял никаких попыток сдвинуться с места, ощущая слабость и сдавливающую боль во всех конечностях. Рядом, судя по звуку, захлопнулась дверь. Белый цвет отвратительно резал глаза своей чистотой. Дазай через силу вздохнул и закрыл их. На него было больно смотреть. Двинуться он всё так же не решился, пытаясь вернуться к состоянию, из которого его только что выдернули. Старательно заставляя себя расслабиться и вновь почувствовать ощущение невесомости в теле, он не заметил, как сфокусировался на равномерном стуке. Похоже, рядом с ним висели часы. Ритм, который отбивала секундная стрелка, стал предвестником того, что о тишине теперь ему можно было только мечтать. Видимо, сон тоже не придёт, ловит себя на упаднической мысли Дазай. Наконец, в тишине, нарушаемой лишь передвижением стрелки часов, раздается вздох, который заставляет сердце Дазая заболеть. — Это будет проблематично, верно, Дазай-кун? — Исполнитель с трудом наклоняет голову в сторону, к окну, разлепляет глаза и свет поражает его с удвоенной силой. Он чертыхается, только сейчас заметив, что бинты не закрывали его правый глаз. Не в силах разглядеть ничего из-за бесконечно жарящего слизистые сияния, он смаргивает слезы, появившиеся на пересушенных глазах и, прищурившись, переводит взгляд на фигуру в черном, опирающуюся на подоконник. Мори смотрит на него с необычайной теплотой, которая так редко появляется в его глазах. Дазай любуется, наверное, дольше положенного, потому что не может выговорить ни слова, и медленно, с необычайным для подобной ситуации ледяным спокойствием, осознает — его ждёт казнь. В любое другое время, он, наверное, начал бы сопротивляться. Исполнитель не хочет умирать гнилой смертью предателя. Это заставляет улыбку тронуть его потрескавшиеся губы. — Всё хорошо, мой мальчик, — Мори наклоняет голову набок и, будто бы прочитав его мысли, добавляет: — я прощаю тебя. Ты можешь не переживать по этому поводу. Горло разрывает изнутри, Дазай заходится в сиплом, надорванном кашле. — Проблема лишь в том, что ты нестабилен, — кивая своим же мыслям, произносит Огай, — все эти годы моей задачей было удерживать тебя на краю пропасти, на дне которой роем клубились все твои демоны, Дазай-кун. Ты был на грани того, чтобы провалиться. Огай отталкивается от подоконника. Дазай закрывает глаза, делая вдох за вдохом. Сейчас, сейчас лезвие скальпеля просто обязано прервать его жизнь. Нужно поставить жирную точку на произошедшем. Он был так похож на предыдущего босса, так же падшего жертвой своих непомерных амбиций и глупых эмоциональных порывов. Прямо сейчас он, подобно ему, лежал полумертвый в кровати, не имеющий возможности пошевелиться, ненавидящий всё, что его окружало, жалкая тень себя неделю назад. Однако, он не чувствует нависшей тени над собой, не слышит шуршания одежд. Дазай даже не чувствует холода адреналинового всплеска в крови — его тело исчерпало все возможные ресурсы, пытаясь быстрее восстановиться. Действительно непобедимая усталость свалилась на него тяжелым грузом. Он хотел жить, боги, как он сейчас хотел жить! Дверь палаты снова хлопает и тишина возвращается к нему. Нижняя губа подрагивает. Он так и не получил по заслугам. Лежать в одиночестве было скучно, но он чувствовал, что если он вдруг опять будет не один — его голова заболит. Мори никогда бы не вызвал у него мигрень, но любой другой — с легкостью. Сейчас утро, так ему сказали? Сколько дней он провалялся и почему, раз Мори жив, его до сих пор не казнили? Он сказал, что простил его, но ведь такое действительно не прощают. За подобное Мори не пощадил бы даже своего ученика, он сам говорил ему об этом, сам пытался его прикончить. Дазай старательно попытался вспомнить, что было между его обмороком и продолжительным сном. Утро, да? Значит, наверное, прошел как минимум один день. За двадцать четыре часа без контроля могло произойти многое и по-хорошему ему стоило бы сдвинуться с кровати и выяснить, как изменилась ситуация. На пару мгновений он проваливается в беспамятство и выдергивает его оттуда уже звучавший прежде рядом с ним голос. — Дазай-сан, вам нужно открыть глаза. — мягко сообщают ему на ухо, касаясь руки и немного расталкивая его. Дазай следует просьбе и нехотя открывает глаза. Потолок снова радует своей ничего не обещающей белизной, сияющей от солнечного света лишь ярче. Над ним склоняются, спасая от риска непреднамеренно расплакаться из-за того, что глаза нещадно щипало. Он пытается сфокусировать взгляд, чтобы разглядеть нависшего. Ну конечно. Акутагава. — Дазай-сан? Исполнитель снова мычит, через силу отворачивая голову. Акутагава, вероятно, принимает это на свой счёт, поэтому начинает быстро взволнованно тараторить, стараясь, однако, не повышать громкости своего голоса: — Простите за беспокойство, со мной медсестра, она проведет осмотр и я сейчас же уйду, хорошо? Пожалуйста, Дазай-сан, это не займет много времени. Дазай совершает еле заметное движение пальцами и Рюноске замолкает, узнав жест, который призывал закрыть рот и слушать, что говорят. Исполнитель расслабленно вздыхает, поворачивая голову к Акутагаве и нервно мнущейся рядом медсестре, окидывая их максимально доступным в силу его немобильности скептичным взглядом. Маленькая очень вредная часть внутри него злорадствует, что была права, придумывая специально сделанную для Рюноске систему жестов-приказов на всякий случай. — Было бы славно, — продирая голос через глубокие хрипы и сухость в горле, пытается сказать он, — если бы ты уточнил, сколько я здесь валяюсь. — Три дня, Дазай-сан, — Акутагава подбирается и склоняет голову, — когда вас нашли, вы были в сознании, но бредили и не осознавали, что было вокруг. Возможно, до этого у вас был обморок, врачи склоняются к этому. По дороге в медицинский блок вы уснули. Три дня. Все, оказывается, гораздо хуже. — Общая слабость организма, обильная потеря крови вследствие многочисленных ранений, — медсестра монотонным голосом продолжает за Рюноске, кривится и недовольно косится на его правую руку, скрытую под одеялом, — вероятно, бессонная ночь, или, что вероятнее, несколько ночей, стали катализатором резкого ухудшения вашего самочувствия. Дазай заметил, как обтекаемо они оба говорили с ним о том, что произошло в кабинете Мори. За три дня уж точно не должно было остаться человека, который бы был в неведении относительного того, что глава Исполкома планировал совершить переворот. — Когда меня выпишут? — Зависит от скорости вашего выздоровления. В принципе, через два-три дня мы можем… — Ясно, — вздыхает Дазай, — вам что-то ещё нужно, или вы можете оставить нас вдвоём? — Вас должны осмотреть, Дазай-сан. — вмешивается Акутагава. — Значит, вам ничего не нужно. Уйдите. Медсестра открывает рот, чтобы высказать своё недовольство, но Акутагава реагирует быстрее: он кладет ей руку на плечо и несильно сжимает, заглядывая в глаза с хорошо читаемым намеком. Женщина сдается, кивает головой и молча торопится выйти из палаты. Рюноске провожает её хмурым взглядом и с укором смотрит на наставника. — Дазай-сан, вас действительно должны осмотреть. — На какое число назначена казнь? — перебивает его Дазай. Акутагава осекается. — Простите? — переспрашивает он, — Какая казнь? — Моя, — Дазай смотрит на него, как на идиота, — какого числа меня должны казнить, Акутагава-кун? Рюноске замирает, переваривая поступившую информацию. Исполнитель внимательно вглядывается в его лицо, удивляясь смятению, проглядывающемуся в мимике. — Никакой казни не будет, Дазай-сан. Никто не отдавал такого приказа и, насколько я знаю, Исполнительный комитет ещё не собирался после… всего, что произошло. А если и собирался, то, конечно, никого об этом не уведомляли. Разумеется, от меня вам не стоит ждать точной информации. Дазай моргает. Почему Мори не собрал Исполком? Он должен был это сделать, чтобы не принимать решение о судьбе воспитанника в одиночку. Вероятно, это было бы для него слишком тяжело — самолично отдать приказ о его казни, даже после того, как он сам поднимал на него оружие и пытался убить. Нет, скорее всего, собрание было тайным. Младшим членам Порта не за чем было о нём знать — особо преданные боссу фанатики могли пойти мстить раньше времени — пускай такие сорвиголовы и были зашуганы строгостью последующего за необдуманным поступком наказания, всё же, они в Порте были, и в немалом количестве. Огай бы никогда не позволил умереть своему ученику от рук обозленных шестерок. Справедливости ради, Дазай также не понимал, почему Мори встал на ноги быстрее него. Прокручивая в уме его образ, увиденный в состоянии, которое едва ли можно было назвать осознанным, Дазай вспоминает, что на его руке уже не было бинтов или хотя бы чего-то, что информировало бы о недавнем ранении. — Ясно. — он сглатывает. Слюна обжигает горло хуже кипятка. — Какие-то приказы сверху ещё поступали? Хоть что-нибудь? — Нет, — Акутагава качает головой, — Порт практически замер, ничего не меняется. Мы пытаемся не дать новости разлететься раньше времени, сами понимаете, это достаточно болезненный удар. — Бред какой-то, — Дазай прикрывает глаза, — кто-нибудь рано или поздно вынесет это наружу. Такие происшествия в верхушке никогда не остаются незамеченными подпольным миром. Правительство или детективное агентство уже отреагировали? — Как я уже сказал, мы пока что не позволили новостям всплыть. Мы тщательно следим за тем, чтобы ситуация вокруг Порта держала маску неизменности хотя бы в ближайшие несколько недель. Исполнительный комитет вполне успешно справляется с этой задачей, хоть открыто и не заявляет об этом. — Даже мелкие организации молчат? Уж они-то всегда первые узнают обо всем, что происходит с нами. В конце концов, они зависят от нашей дееспособности. — Вчера «ящерицы» провели операцию по выявлению и уничтожению всех ненадежных каналов связи, Дазай-сан. Если бы кто-то из них узнал, то реакция была бы мгновенной. Им незачем ждать, пока Порт стабилизируется. — Есть, зачем, если их силы не мобилизированы. — горло снова начинает болеть. — Вы можете быть спокойны. Я сразу же сообщу, если произойдет что-то подозрительное, Дазай-сан. — Понятно, — Дазай расслабляется, — ты можешь идти, Акутагава-кун. — Желаю скорейшего выздоровления, — отрешенно произносит Рюноске, кланяясь. Дверь хлопает в пятый раз. Значит, всё, над чем так старательно работал Исполнительный комитет — замалчивание того, что их глава попытался совершить переворот. Занимательно. Дазай вздохнул. Грудная клетка отдала тянущей болью по всему телу, и он с трудом сдержался от того, чтобы передернуться, тем самым усугубив болевые ощущения. Разумеется, он понимал, что являлся далеко не самой последней персоной подпольного мира. Более того, в отличии от Верлена, он являлся видным человеком, появлялся на публике вместе с Мори, участвовал в заключении договоров, лично наносил визиты главам сотрудничавших с Портом группировок. Неизбежный подрыв его репутации, который неминуемо произошел бы, выйди новость за территорию доков, подорвал бы годы тяжелейшей работы. Его авторитет был скрепляющей печатью далеко не на одном договоре. На него полагались, подписывая обоюдные соглашения, его слову верили, когда жертвовали чем-то взамен на льготы, которые мог предоставить Порт на собственных территориях. В конце концов, Дазай не мог позволить себе забыть про те договора, которые бы пришли в исполнение только после того, как он занял бы место Мори, возглавив организацию. Он слишком многое положил на алтарь того, чтобы выстроить благоприятную среду вокруг организации, продавая собственное честное имя. Потерять доверие партнеров стало бы фатальной ошибкой для Порта. Его бунт никак не должен был быть афиширован. Любовь к долгим размышлениям на больничной койке укоренилась как-то незаметно для него в качестве возможности сбросить напряжение и отдалиться от внешнего мира. Стены больницы были прямо-таки родными, Дазай любил запах медикаментов, отчасти, потому что рос в нем с четырех лет, любил вдыхать свежесть чистых бинтов и пропитанных спиртом салфеток, которыми проводили дезинфекцию. Привычные и приятные дни отдыха, пока организм восстанавливал силы, являлись парадоксально рутинными, но всё же никак не надоедающими. Больница ускоряла мыслительный процесс в разы по целому ряду причин. Во-первых, белизна стен способствовала тому, что Дазаю приходилось закрывать глаза, отстраняясь от света и полуанабиозное состояние, в которое он вынужденно помещал себя, давало возможность абстрагироваться и сосредоточиться на предмете размышлений. Во-вторых, его не трогали. Акутагава, несомненно, становился постоянным гостем его палаты, но его живо выгонял персонал, ведомый желанием и требованием самого Дазая. Кроме того, Мори и сам всегда настаивал на том, чтобы ему дали уединение, прекрасно осознавая крайнюю степень нужды своего воспитанника в одиночестве. В-третьих, больница была редким местом, где он расслаблялся и лежал, окруженный заботой и редким вниманием персонала. Дазай знал, что был в некотором роде одержим идеей полной свободы от социума, которая бы позволяла ему отказываться от всех нерациональных и сторонних размышлений, которые нервировали его из раза в раз своей навязчивостью. Ему жизненно необходимо было знать, что думает случайный встречный, остановившийся, чтобы с ним поздороваться, куда он направляется, что будет делать. Эти попытки додумать происходящее, выстроить картину окружающего его мира, знатно утомляли и без того перегруженный мозг. Наверное, Мори был прав, когда советовал ему взять перерыв и отдохнуть. Воспаленное сознание просто не выдерживало очередного потрясения и случались срывы. За окном хрустнула ветка, мягко ударяясь об стекло. Крохотное облако на несколько секунд закрыло ярко палящее солнце, давая глазам небольшую передышку. Палата погрузилась в приятную тень, дышать стало будто бы немного легче. Дазай подавил разочарованный вздох. Что ж, в каком-то смысле желание Мори о его отдыхе осуществилось. Извращенно, но разве у него хоть раз в жизни что-то получалось так, как у нормальных людей? Акутагава показался очень беспечным, когда говорил ему про сдерживание информации от утечки. Слишком беспечным для такой, казалось бы, безвыходной ситуации, не смотря на то, что старательно пытался прятать это под маской незаинтересованности и хладнокровия. Наверное, вместо этих глупых вопросов, ему следовало бы приказать Рюноске узнать что-нибудь про Одасаку, в безопасности ли он. Теперь у него не было возможности позвать ученика обратно и это заставило его сожалеть о том, что он опять не абстрагировался вовремя от дел Порта. Вероятно, он принес своими руками огромную головную боль Исполнительному комитету. Дазаю осталось только представлять, какие ресурсы они подключили, чтобы прижечь все неблагонадежные очаги распространения информации. Он сморщился и попытался восстановить в голове воспоминания прошедших ночей. Акутагава говорил, что когда его обнаружили, он был в сознании. Должно было сохраниться хоть что-то. Боль пронзила голову и Дазай зашипел. Перед глазами мелькали силуэты, изредка пробивавшие своим приглушенным сиянием кромешную темноту. Ничего более. Видимо, он сильно приложился головой. Еще пару минут Дазай провел, бесцельно созерцая окружающее его пространство. Теперь, когда его разбудили, стало слишком скучно просто лежать и думать. Если бы Акутагава не вмешался в его прекрасный сон, он бы продолжил мыслительный процесс, не отвлекаясь ни на что постороннее. Развлечения ради он попытался приподнять руку. Она задрожала, а боль снова вернулась, окатывая горячей волной. В коридоре кто-то громко заговорил, совершенно не стесняясь силы своего голоса. Возмущение, всколыхнувшееся в Дазае, успешно срезонировало с недовольными вскриками, пробивавшимися сквозь плотно закрытую дверь. * Неделя тянулась ужасно медленно. Дазай в прямом смысле слова был готов умереть от скуки. Единственная вещь, хоть как-то скрашивающая его времяпрепровождение — ежедневные посещения Мори, недолгие, но оставляющие после себя впечатлений на несколько часов к ряду. Их разговоры сводились к чему-то стороннему, никогда — Порту. На третий день Дазай пожаловался ему на отсутствие кофеина в своём рационе (весьма предсказуемое, он прекрасно это понимал, но не лишал себя удовольствия побыть капризным, раздражая всех вокруг). Мори гулко рассмеялся в ответ и сочувствующе заявил, что ничего не может с этим поделать. Дважды заходил Акутагава. Он робко мялся у порога, дожидаясь устного разрешения, или, с надеждой поглядывая на безвольно лежащие на одеяле ладони, хотя бы короткого позволительного жеста пальцами. Дазай предпочитал не ждать, пока Рюноске налюбуется им и, ожидая всегда чуть больше минуты, дозволял наконец пройти ближе. Акутагава был маленьким спасительным мостиком между Дазаем, едва начинавшим выходить их состояния тряпичной куклы и деятельностью Порта. Он приносил ему крупицы информации, абсолютно неважные, но, учитывая его текущее положение, весьма ценные. Дазай не привык терять контроль и не знать, что происходит вокруг него. Клочки сведений о тех или иных событиях, которые ему передавали не с целью послушать его мнение или спросить совета, а с целью просто проинформировать, были для него живительным глотком. К сожалению, ими пришлось довольствоваться только два раза за всё то время, которое Дазай пролежал на кровати. Не смотря на это, Акутагава рассказывал очень долго, трепетно передавая мельчайшие подробности. И в первый, и во второй раз, он говорил больше двух часов подряд, и это оказывалось слишком большой нагрузкой на и без того слабые связки. Под конец рассказа он заходился в кашле чаще прежнего, благодарно принимал стакан воды от медсестер и делал тщетные попытки возобновить речь, но Дазай прерывал его, не желая доводить ученика до потери голоса. Одасаку ни разу не пришел к нему. Во всяком случае, этого стоило ожидать. Ода не мог знать, что происходит с Дазаем, в силу того, что последний не отвечал на звонки и сообщения несколько дней подряд, но и попытки найти его тоже бы не увенчались успехом — Исполнителю казалось, что Мори не допустит никого лишнего до ученика в ближайшее время. Это не уменьшало печали в глубине души, которая терзала его при любой мимолетной мысли об Одасаку, но в достаточной степени рационализировала причины его отсутствия, чтобы исключить любую обиду. Таким образом, заключённый в тесную клетку своей больничной палаты, отрезанный от большинства благ цивилизации и довольствующийся редкими встречами с близким окружением, Дазай провел все семь дней, ругаясь каждый раз, когда его задерживали дольше оговоренных с самого начала двух. Постепенно он приходил в себя. Стабильный полноценный сон сделал свое дело: помутнения в сознании и резкие скачки в настроении стали сходить на нет, кое-как удалось восстановить режим (вещь настолько хрупкую для всех сотрудников Порта, что Дазай готов был поклясться, что через несколько дней после его возвращения к работе, он снова будет разрушен), голова перестала гудеть от любого громкого звука. Рука все ещё болела и отзывалась спазмами на любое неосторожное движение. Дазай пытался разрабатывать хотя бы предплечье и кисть, чтобы иметь смутную надежду использовать пистолет в случае необходимости. Вероятно, на ближайший месяц, Акутагава будет приставлен к нему на постоянной основе, пока он окончательно не оправится. Во всяком случае, Дазай не планировал доживать этот месяц. Он ждал казни. Ночью боль усиливалась, переходя из изредка режущей в перманентно пульсирующую. Обезболивающие помогали, купируя болевые ощущения, но ближе к рассвету они переставали действовать, и Дазай просыпался по большей мере не из-за желания и дальше бдить режим сна, а из-за того, что не мог отключиться, когда резь возвращалась в руку. Вполне вероятно, он заслужил это. Для него было странным ощущать настолько сильную боль от ран. Неженкой Дазай не был, даже будучи стратегом и находясь за спиной атакующего, он не гнушался использовать оружие и переходить в ближний бой. Да, он был в нем плох, особенно ясно это было видно, когда он сравнивал свои способности со способностям Хироцу: здоровье, забитое бесконечными болезнями в детстве, где одна плавно вытекала из другой и переходила в третью из-за нестабильности климата, отсутствие адекватного образа жизни и плохая наследственность, сыграли с ним злую шутку. Даже если он не был один, ранения были обыденностью, но никогда он не относился к ним так трепетно, никогда не лелеял больную часть тела, наоборот, зачастую игнорировал их, выбегая из цепкой хватки врачей при первой возможности. В третий раз Мори заходит к нему, когда Дазай бодрствует. Он снова теряет момент, когда хлопает дверь больничной палаты и оборачивается только после щелчка замка. В этот раз мышцы не ломит так сильно, даже с отсутствием обезболивающих в крови. Дазай находит в себе силы на слабую улыбку и с удовольствием наблюдает такую же на губах учителя. Мори присаживается на край кровати, вздыхает и кладет руку на одеяло, туда, где располагались его колени. Дазай удобнее устраивается на подушках, готовясь к продолжительному (как он надеялся) диалогу. — Как твое самочувствие? — дежурный вопрос, чтобы удостовериться в желании Дазая говорить. — Всё хорошо, — смиренно произносит он, удивляясь своей податливости, — станет лучше, когда смогу уйти отсюда. — он отводит взгляд в сторону. — Что ты бы хотел обсудить сегодня? Дазай вскидывает голову, удивленный. Впервые Мори решил дать ему возможность выбрать тему диалога самостоятельно. Дазай не считал его обязанным давать себе выбор, ему вполне было достаточно того, что с ним говорили. Немытые несколько дней волосы упали на лицо, закрывая ему обзор. Пришлось дернуть головой, чтобы откинуть их в сторону. — Что происходит в Порту? Я бы хотел знать, изменилось ли что-то? Мори неопределенно качает головой, сморщившись. — Дазай-кун, я бы не хотел обсуждать Порт с тобой сейчас. Поправишься, тебя выпишут, и ты всё узнаешь сам. — Но… — начинает возмущаться Дазай. — Пожалуйста. — с нажимом перебивает Мори. — Хорошо, — окончательно смиряется с отказом Дазай, — хорошо. Тогда… я не знаю, что обсудить с вами. — Персонал хорошо ухаживает за тобой? — участливо интересуется Мори. — Да, хоть и непривычно получать медицинскую помощь от кого-то, кто не вы, — усмехается он, — здесь в принципе всё непривычно. — У меня сейчас много дел, — хитро отвечает Огай, ухмыляясь, — думаю, сам понимаешь. Слишком тяжело будет находиться подле тебя часами, как я делал это обычно. Дазай переводит взгляд на свои руки, лежащие на одеяле рядом с ладонью Мори. Он отмечает, что теперь его кожа не похожа на полупрозрачный пергамент, сквозь который синей сеткой просматривались вены. Она перестала быть землистого цвета и приобрела более здоровый оттенок. Теперь он не выглядел живым трупом в сравнении с Мори, смотреть на их руки, лежащие рядом друг с другом стало гораздо легче, когда различия перестали бросаться в глаза. — Здесь время тянется иначе, я живу нашими встречами, — отводит взгляд в сторону Дазай, — но я всё понимаю. Буду считать ваше отсутствие своим наказанием. Мори смеется. — Как тебе угодно, Дазай-кун, — он сдвигается чуть дальше от него по кровати, — пускай это и не является правдой. — Рука болит больше, чем обычно, — вздыхает Дазай, — я не привык переживать подобную боль. Сегодня она притупилась. Думаю, скоро должна совсем пропасть. — Просто я знаю, куда бить. — лукаво замечает Огай. — Вы жестокий, Мори-сан. — ворчит Дазай. — Ты пытался меня убить, Дазай-кун. — в голосе Мори сквозит холод. Дазай замирает, смолкая. Ему не стоило говорить об этом. Он напрягается, не зная, как продолжить диалог, развязав узел напряжения, повисший между ними. — Пустяки, — снова начинает говорить Огай, — забудем об этом. Я прихожу разговаривать с тобой не о том, что было. Когда Дазай открывает рот и начинает говорить, подбор слов кажется ему невыносимо сложным занятием. — Я надеюсь, что в ближайшие дни меня выпишут. Хочу увидеть Одасаку, он ни разу не попытался со мной встретиться. Акутагава-кун, наверное, сразу же потащит меня тренироваться. Судя по всему, он сильно переволновался из-за всей этой ситуации. — Боюсь, как только ты покинешь стены этой палаты, первое, что тебя ждет — бесконечное количество работы. Недельный отпуск — роскошь непозволительная. Дазай хмурится. Он не был уверен, ждёт ли его только работа. Слишком сладкой казалась мысль о том, чтобы всё это закончилось по щелчку пальцев. Он знал, что с Мори так не бывает. Огай был слишком мстителен, чересчур любил возвращать залежавшиеся долги. Ему не хотелось жить, зная, что в любой момент дамоклов меч над его головой мог обрушиться. Предательские мысли про спасительный сон попытались снова завладеть его вниманием, но он мужественно отмел их в сторону. Надо было пользоваться временем наедине с Мори продуктивно. Дазай переводит взгляд в окно. Голубое небо начинали заволакивать серые облака, какие обычно лежали над землей тяжелым одеялом в холодные пасмурные дни, угрожая пролиться мелким дождем. Мори мягко поднялся с кровати, стараясь не потревожить умиротворение своего воспитанника. Оглянувшись, он подходит к подоконнику и сцепляет руки в замок за спиной, наблюдая за тем, что происходит на улице. — Ане-сан в порядке? — Мне кажется, ты сам должен понимать, в каком сейчас состоянии бедняжка Озаки-сан, — пожимает плечами Огай, — иногда, на краткий миг, мне даже становится её жаль. Дазай понуро опускает голову, позволив печальной улыбке подернуть его губы. Они с Мори всегда делили похожие по своей сути чувства, посвящая их разным людям. Огай искренне, по-родительски стремился оберегать Коё и заботиться о ней, Дазай — денно и нощно воевал со своим волнением за Одасаку. Они оба давным-давно пришли к мысли, что объектам их фиксации не дело в подпольном мире, и они оба же ничего не могли с этим поделать. — Ну, мои извинения ей определенно не нужны. — Скажешь ей потом «спасибо», если она не совершит покушение на твоё убийство в первые десять минут разговора, Дазай-кун. Мори молчит несколько секунд и продолжает со вздохом: — Мне нужно идти, Дазай-кун. — Так мало! — огорченно восклицает Дазай, распахивая глаза, — Вы оставались на несколько часов в прошлые два раза. — Ты устал, я не могу быть с тобой дольше сегодня. — Это неправда, — упрямо отрицает Дазай, встряхивая головой и стараясь придать своему лицу как можно более оживленный вид, — я лежу здесь днями, от чего мне уставать? Мори качает головой и улыбается, шагая в сторону двери. — Дазай-кун, подумай сейчас над тем, как тебе восстановиться в кратчайшие сроки. Порту ты нужен здоровым. Дверь за спиной Мори захлопывается. Дазай чувствует непонятную горечь на языке. Эти слова насквозь были пропитаны ложью. От них ротовую полость жгло хуже, чем от кружки кипятка, опрокинутой в организм залпом. Что-то в интонациях Огая нестерпимо фальшивило, пробиваясь сквозь маску добродушной отчужденности. Дазай тревожно смял в руке одеяло, раздумывая, что конкретно показалось ему лживо звучащим. Спустя час напряженных размышлений, он так и не нашел ответ. Хотелось увидеть Одасаку. Он мог бы изгнать из него чувство страха и неуверенности в происходящем. В коридоре раздались знакомые раздраженные крики пациентов. Дазай поморщился, откидываясь на подушки. Даже здесь тишина не хотела его настигать. * Через неделю его наконец отправляют домой. Дазай прихватывает все свои скромные пожитки, оставленные в больнице (одежда, в которой он поступил в больницу и телефон) и, дождавшись, пока за ним приедет служебная машина, отправляется в здания Порта, игнорируя настоятельное предписание врачей побыть в покое еще хотя бы пару дней. Довольно с него отдыха. Когда высотки показались в поле зрения и до них оставалось не больше десяти минут езды, шестерка молча схватил с соседнего переднего сиденья папку и протянул Дазаю назад. — Почему только сейчас? — раздраженно цокнул Исполнитель, выхватывая документы и чужой руки, — Идиот, ты мог сделать это куда раньше. Он включает свет над задними сиденьями и открывает файлы, с удивлением обнаруживая отчет от Акутагавы. Ребенок зря времени не терял. На десяти листах мелким шрифтом была напечатана полная информация по «Мимику», которой Дазай, безусловно, ни от кого не просил, но которую считал вполне допустимым изучить. От кого Рюноске узнал про тяжбу Дазая с «Мимиком» и все вытекающие из этого события, стоило только догадываться, но Исполнитель почувствовал тонкое присутствие руки Верлена во всём этом. Поль был хорошо знаком с психологией семьи Акутагава, ему ничего не стоило вежливо намекнуть деятельному мальчику насчет того, что перевозбудило сознание его обожаемого наставника в прошедшие несколько дней. Дазай бегло пробежался глазами по бумагам, загибая края листов с информацией, которая его заинтересовала. Они могли бы обсудить это с Мори прямо сейчас, если он сможет добиться приёма. Дазая захлестнула уверенность в том, что ему удастся переубедить Огая и разрешить их конфликт, найдя компромисс. Да, вместе им точно удастся решить эту проблему. Он мог предложить практически бесчисленное количество идей, готов был работать днями и ночами, если Мори, наконец, согласится пойти на попятную и признать (хотя бы частично) его точку зрения, как верную. Мимик — действительно огромная помеха, но при желании, даже с ним можно разделаться достаточно эффективно, если грамотно подумать над стратегией. — Эм, Дазай-сан? — обращается к нему с переднего сиденья водитель. — Что такое? — задумчиво, не отвлекаясь от документов, спрашивает он. — Мы приехали. — сухо отвечают ему, — Возможно, вам следует обратить внимание на то, что происходит у входа. — Спасибо за твой, несомненно, очень ценный ответ, — едко шипит в ответ Дазай, но всё же выглядывает в окно, вскидывая брови в удивлении. У стеклянных дверей не то чтобы непривычно много, там по истине неприлично много людей для дневного времени суток. Среди шестерок, нервно мнущихся на приличном расстоянии друг от друга, явно не желающих обсуждать что-либо происходящее вокруг, он замечает фигуру Коё. И всё моментально встаёт на свои места. Вероятно, именно Исполнительница и подняла толпу страждущих зевак за собой. Она выглядела просто чудовищно. Не смотря на то, что их разделяло вполне почтенное расстояние, Дазай сразу отметил, что от привычной глазу Озаки в этой женщине практически ничего не осталось. Она выглядела жалкой тенью себя: ткань кимоно была чудовищно смята, прическа вот-вот грозилась упасть под тяжестью криво закрепленных украшений, привычный зонтик в руках отсутствовал. Дазай хмыкает и всё же решается выйти из машины. Закономерно, его появление вызывает гул напряженных перешептываний среди шестерок и яркий всполох одеяний Коё буквально через мгновение мелькает на периферии зрения. Дазаю не хватает буквально нескольких секунд, чтобы подготовиться к неизбежному. Коё стремительно налетела на него, практически сшибая с ног. Рука цепко впилась в его горло ещё до того, как Дазай успел открыть рот, чтобы что-либо сказать в свою защиту. Ногти больно продавливают кожу до красных пятен, его встряхивают, как игрушку, отрывая от земли. Он дергает ногой, пытаясь найти хоть какую-то опору, но постоянное движение, в которое его собственными руками приводит Озаки, мешает ему это сделать. Наконец, он упирается носком ботинка в колесо и пытается хоть немного оттолкнуться от него. — Ублюдок! — взревела Озаки. Дазай дергано вжался в металл автомобиля и замер, впервые слыша, чтобы Ане-сан говорила настолько громко и грубо, — Я сгною тебя со свету, дерьмо! Все её естество было наполнено такой чистой яростью, что Дазай едва нашел в себе силы продолжить сопротивляться. Второй раз за несколько недель он снова вынужден испытывать на себе чужую ненависть и желание разорвать его на куски, но в этот раз он гораздо меньше чувствует захлестывающую его тошноту. В этот раз он согласен с тем, почему его ненавидят. Едва ли Озаки сможет презирать его больше, чем он сам презирал себя. Грудная клетка судорожно сокращалась, пытаясь наполнить легкие кислородом. Хватка Озаки была нещадной и усиливалась с каждой секундой. Дазай с трудом повернул голову, чтобы взглянуть ей в глаза: красные, с лопнувшими капиллярами, до нелепости подходящие к её растрепанной прическе и неухоженному внешнему виду. Сейчас он, кажется, всерьез мог опасаться Коё, которая прежде только и знала, как угрожать ему на словах. — Я… — удается прохрипеть ему за мгновение до того, как Озаки ещё сильнее сжимает его горло, занося другую руку вверх, чтобы ударить. — Каждая секунда твоей смерти будет наполнена страданиями, Дазай Осаму, — шипит Коё, и отвешивает ему звонкую пощечину, — ты, мудак, ответишь мне за всё. За каждую каплю его крови, слишишь?! — она снова встряхивает его. — Озаки-сан! Рывок в сторону и Дазай оказывается на асфальте, с невиданной прежде у Коё силой откинутый в сторону и хватающийся рукой за саднящее горло. Мощный удар поддых ногой он чувствует заторможенно, будто бы оказавшись в замедленной съемке. Она ударяет по нему ровно в ту секунду, как он делает первый вдох после удушья, и организм заходится в спазмах. Исполнитель приваливается спиной к колесам и сгибается, прикрывая живот руками. Окрик снова повторяется, теперь сильнее, и яростнее. — Озаки-сан, боги! Отойдите прочь! Дазай поднимает взгляд наверх, смаргивая влажную пелену с глаз. Хироцу держит Коё за запястья, встав между ними, чтобы закрыть его от новых ударов. Озаки вырывается неистово, кричит, истерично дергает головой из стороны в сторону в ответ на все тихие упрёки Рьюро. — Держите себя в руках, — увещевает Хироцу, — не теряйте авторитет в глазах подчиненных, что это за поведение такое для Исполнителя? Озаки-сан, ну же! — Он дергает её запястья наверх и в стороны, чтобы сфокусировать внимание на себе. Озаки через его плечо безотрывно глядит на Дазая, выкрикивая стремительно теряющие логические связи предложения. Её глаза наполняются слезами. Дазай, не в силах отвести взгляд от неё, морщится, чувствуя, как в нем теплится росток презрения к этой женщине. Коё наконец сдается и, завывая, падает в руки Рьюро, скрывая лицо за его плечом. Эта минутная передышка даёт Дазаю возможность встать на ноги, опираясь на машину, и выпрямиться. — Дазай-сан, — Хироцу кладет руки на спину Коё, успокаивая, — я вынужден буду оставить вас без сопровождения в ближайшее время, в силу сложившихся обстоятельств. Прошу вас быть осмотрительнее в своих высказываниях и действиях, многие остро восприняли ситуацию с нашим боссом. Дазай откашливается. Что же, этого следовало ожидать, лестно принимать его тут не собирались. Лежа в больнице, вероятно, как можно более тщательно изолированный от всех, кто мог к нему подойти, он обманывался, думая, что ситуацию удалось незаметно замять. Как видно, она приобрела колоссальные обороты. Однако, Дазай был уверен, что реакция Озаки-сан — сильнейшее, что он испытает на себе. Никто более не был предан Мори и одновременно не ненавидел Дазая так сильно, как эта женщина. В высотку Порта он входит, сопровождаемый гробовым молчанием. В холле неожиданно многолюдно, Дазай исподлобья оглядывает собравшихся, не видя ни одного знакомого лица. Едва ли кто-то не видел того, что только-только произошло на лестнице, еще больше, чем забыть это, им, наверное, не хотелось комментировать появление Дазая. Шестёрки замерли, оторванные от своих дел. Охрана все ещё здоровается с ним, но остальные не спешат — смотрят на него так запуганно, мнительно, будто кровавая расправа над боссом происходила на их глазах, не меньше. Дазай делает шаг вперед. Ближайшие к нему работники отходят в сторону, освобождая путь. Что ж, все в курсе. Что ещё хуже, никто не определился со своей реакцией на него, как не определился и с чувствами по отношению ко всей ситуации. Дазай абстрагируется, направляясь к лифтам в сопровождении десятка взглядов. — Как на клоуна в цирке, честное слово! — шипит он, взмахивая рукой, когда особо осмелевший секретарь, зазевавшись, не успевает отойти. Это отрезвляет мужчину и он, заметно побледнев, слетает с места. На удивление, он не чувствует раздражения, которое несомненно преследовало бы его в данной ситуации в любое другое время. Дазай действительно ощущает вину перед всеми этими людьми и не может злиться на них искренне. Кто бы не пришел самолично посмотреть на того, кто попытался убить бесконечно обожаемого босса, да ещё и вывел из себя ту, что считалась образцом сдержанности Порта? Дазай не успевает подойти к лифту, как его окликают: — Дазай-сан! Дазай останавливается, оборачивается вправо. К нему, отодвигая любопытствующих рукой, титанически спокойным, размеренным шагом, движется Верлен. За ним, затравленно озираясь по сторонам и бросая нервные взгляды на Поля исподлобья, семенит Акутагава, сгорбившись и засунув руки в карманы. — Верлен-сан, — Дазай кивает головой, отводя взгляд в сторону, — рад видеть вас. — Уверен, что ваша радость ни в какое сравнение не идет с моей, Дазай-сан, — улыбается Верлен, — радость Акутагавы-куна, наверное, и вовсе не описать словами. Дазай не поворачивает головы в сторону ученика, бурявя взглядом пол. — Зачем вы искали меня? — Признаю, из чистого любопытства и желания пообщаться, — Поль складывает руки напротив груди в молитвенном жесте, — вы же не откажете мне в такой смелой просьбе? — А он, — Исполнитель кивает в сторону Рюноске, — обязателен? С чего вдруг Акутагава-кун шляется за вами, как цепная собака. — Ну-ну, мой друг, — успокаивающе мурлыкает Верлен, — Акутагава-кун просто чувствует себя обязанным перед тем, кто внушает ему надежду. Дазай мрачно усмехается. — А вы, я погляжу, Мессия во плоти? — Он пожимает плечами, — Что ж, славно, в любом случае, я могу положиться на умение Акутагавы держать язык за зубами. Если уж ему так необходима крепкая опора, то пускай идет за нами. — Господа! — Верлен разворачивается на каблуках, елейным голосом обращаясь к столпившимся в холле, — Если уж вам так необходимо занять себя чем-то интересным, будьте добры обратить своё внимание на работу, всё же, не годится Порту стоять на месте ради того, чтобы поглазеть на членов его верхушки, верно? Как по мановению волшебной палочки, толпа начинает рассасываться. Дазай с приятным удивлением наблюдает за тем, как работники приходят в движение, направляясь к своим рабочим местам. Поль поворачивается к нему и кладет руку на плечо. Дазай едва перебарывает порыв скинуть ее с себя. Акутагава, все ещё старательно избегая его поля зрения, шагает за спину Поля, и забегает в лифт последним, в ту же секунду, прибиваясь к углу. Как только двери лифта закрываются, Поль убирает руку с его плеча и задумчиво чешет подбородок. — Итак, Дазай-сан, вероятно, первый вопрос, на который я бы хотел получить ответ — вы планировали то, что случилось в кабинете Мори? Дазай морщится. — Я не собираюсь участвовать ни в каких допросах, — резко заявляет он, — кому предназначается эта информация? — Что вы! Я испытываю истинное наслаждение от наблюдения за тем, как внутренняя система Порта старается оставаться в стабильности. Мне лишь хочется утолить своё любопытство, не откажите в таком эгоистичном порыве. Дазай стремительно взвешивает все за и против. Если вообразить, что информация попадет в руки Мори, то что он бы захотел услышать в ответ на подобный вопрос? Да, я планировал — лишний гвоздь в крышку его гроба, буквально прямое заявление о подготовке мятежа. Подобные мысли не простят даже после, казалось бы, абсолютно невообразимого помилования. С другой стороны, если он ответит «нет», то подорвет свою репутацию в глазах Огая едва ли не сильнее, чем если бы ответил да. Ведь это — эмоциональность и нестабильность, которые в нем тщательно вытравливались. Но всё же, такой ответ позволит сохранить ему жизнь в обозримых перспективах, поэтому Дазай сглатывает и сухо отвечает: — Нет, не планировал. Поль выжидающе смотрит на него пару мгновений, явно надеясь, что Исполнитель конкретизирует свой ответ. Дополнительной информации он, ожидаемо, не получает. Дазай делает в мыслях пометку молчать до последнего, отвечать максимально односложно. Чем меньше будет утолено любопытство Верлена (и тех, кому эта информация, без сомнений, нужна), тем больше шансов у него на выживание останется. — Хорошо… — неуверенно тянет Поль, — в таком случае, может, вы будете говорить охотнее, если я сам дам вам немного информации. — Невыгодный обмен, — качает головой Дазай. — Но вы должны мне за информацию о «Мимике», Дазай-сан. Лучше бы вам согласиться на обмен, пока я не стал требовать информацию с вас просто так. — Просто так? — Дазай усмехается, — Да вы обнаглели, Верлен-сан. Считайте «Мимик» моим приказом и не стройте себе воздушные замки. Акутагава заходится в тщательно подавляемом кашле. Дазай кидает на него короткий уничижительный взгляд и снова переводит его на двери лифта, продолжая прожигать их взглядом. — Планируете ли вы какие-то дальнейшие шаги по снятию напряженности в рядах Порта, появление которой спровоцировал ваш неосторожный проступок? — Не вашего ума дело. — Публичные извинения? Хоть что-нибудь? — Не вашего ума дело, Поль. — Но… — Верлен-сан, — на грани слышимости вмешивается Акутагава, — Дазай-сан не настроен на диалог, зачем вы продолжаете допытываться? — Мне не нужна болванка, открывающая рот, Акутагава-кун, — выдавливает со сжатыми зубами Дазай, — я сам способен высказать всё, что думаю. — Прошу прощения, — прошелестел Рюноске и опустил взгляд в пол. — Ну хватит нам, — взмахивает руками Верлен, — давайте поговорю я, если вы так серьезно не настроены на диалог. Послушайте, после произошедшего, Исполнительный комитет собирался только однажды, но даже этого мне хватило, чтобы понять, что вашей крови, фактически, хочет одна Озаки-сан. Боги, я даже не могу представить, какое железное самообладание должно быть у этой женщины, чтобы она сегодня, увидев вас, смогла сдержаться. — Всё настолько плохо? — Дазай вскидывает бровь, наконец, заинтересованный тем, что говорит Поль. — Гораздо, гораздо хуже, чем вы это представляете, Дазай-сан. Бедняжка раздавлена, места себе не находит. Если бы её девочки и тот рыженький мальчик не взяли себя в руки и не начали бы следить за ней, думаю, дело закончилось бы ещё одной трагедией для Порта. Дазай хмыкает. — Я бы на вашем месте не был так беспечен, — предостерегающе говорит Верлен, — Озаки-сан, пускай и не встретила поддержки, но с завидным упорством дважды пыталась протолкнуть приказ о вашей казни. — Почему же вы не согласились? И вам, и Эйсу моя вынужденная отставка принесла бы только выгоду. — Едва ли, — усмехается Поль, — мы не собираемся раскидываться ценными кадрами. Видимые на первый взгляд условия сильно проигрывают перспективам будущего. К тому же, не стоит забывать, что негативный настрой по отношению к вам имела только бедняжка Коё. Эйс достаточно индифферентный, а я — не определился, какая сторона мне симпатизирует больше. Дазай закатывает глаза. — Вы разбрасываетесь слишком громкими словами. Если бы у меня была рациональная причина отправить Озаки-сан на казнь и я бы не видел в ней единомоментной выгоды, или, в отличии от вас, понимал бы, что незаменимых не существует, — Дазай выразительно поворачивает голову к Акутагаве и повторяет с нажимом, — а незаменимых не существует, уж поверьте, то я сделал бы это, не задумываясь. Лифт останавливается. Как только двери открываются, Дазай, не дожидаясь Поля и Акутагаву, шагает вперед. — Мне казалось, вы бы хотели посетить этот этаж, — с расстановкой, четко проговаривая каждое слово, сообщает Верлен, — прошу прощения, что так настойчиво принял решение за вас, даже не дав скоординироваться, но, думаю, это и была конечная цель вашей поездки в Порт сразу по выздоровлению? Дазай сглатывает и оглядывает пустующий коридор перед кабинетом Мори. — Где охрана? — с хрипотцой, вызванной внезапно пересохшим горлом, спрашивает он. — О, приставлена к документам из кабинета босса в архиве, не беспокойтесь. — Вы, черт возьми, отдали важнейшие документы функционирования организации в руки Анго?! — взъярился Дазай, поворачиваясь к Полю, — Какой на голову ебанутый выдал эту идею? Акутагава дергано прижимается ближе к стене лифта, пытаясь не попадаться на глаза. — О, Дазай-сан, вся верхушка. Что вы, там они будут в безопасности, слишком много сторонних людей в последнее время находилось в кабинете босса, убирая весь… беспорядок. Оставлять их наедине с бумагами, наверное, даже опасней, чем Анго-сана. К тому же, у нас есть все основания считать его верным организации. — Сборище идиотов, — рвано выдыхает Дазай, прикрывая лицо ладонью, — убить вас всех мало. — Лично я считаю, что это решение было рациональным и единственно верным, Дазай-сан, — с толикой раздражения в голосе, меланхолично отзывается Верлен. Через мгновение он хлопает в ладоши, и на его лице расцветает улыбка. — Как бы то ни было, полагаю, вам хотелось бы остаться без лишнего внимания в ближайшее время, верно? — Так вы только и планировали, что под контролем свезти меня сюда и попытаться выведать информацию? С каждой секундой вы кажетесь мне все более херовым стратегом, Верлен-сан. — Что вы, — Поль хитро смотрит на него из-под ресниц, — моей целью было удостовериться, что с вашим состоянием все в порядке. — За моим состоянием следил целый штат врачей, не стоит волноваться. — Ментальное здоровье в наше время ценится едва ли не больше физического, Дазай-сан. Верно, Акутагава-кун? Рюноске поднимает взгляд на Дазая и, удостоверившись, что его реакция не вызовет агрессии, медленно кивает, безотрывно глядя на наставника. — Верно, — облизнув пересохшие губы, соглашается он. — Я буду вынужден настаивать на компании Акутагавы в ближайшее время, Дазай-сан, надеюсь, вы не против? В тот момент, когда Дазай готовится съязвить в ответ, Поль, улыбаясь, зажимает кнопку в лифте. — Буду рад встретиться с вами позже, Дазай-сан. Надеюсь, вы проведете это время продуктивно. — Не сомневайтесь, — ядовито выдавливает Дазай, разворачиваясь и дожидаясь, когда двери лифта закроются. Как только шуршание механизма подъемника раздается за его спиной, он делает глубокий вдох и прикрывает глаза. Коридор, ведущий в кабинет Мори, выглядел до ужаса пустым и безжизненным. Охрана, которая была молчаливым спутником для всех неудачников, которым приходилось здесь бывать, никогда не покидала своих постов, посменно находясь здесь днем и ночью. Тишина была привычной — шестерки старались тщательно избегать внимания Мори и не издавали ни звука, за исключением надобности, но ещё никогда Дазаю не доводилось находиться здесь в полном одиночестве. Отсутствие окон, давящие темные стены и три одиноких светлячка-лампочки на потолке, усугубляли и без того некомфортную обстановку. Дазай внезапно почувствовал духоту. В попытках избежать неприятного ощущения, он торопливым шагом кинулся к двери, дергая её на себя. Та, не издав ни звука, поддалась. Дазаю пришлось несколько раз, словно мантру, повторить про себя, что прошло больше недели, и он не мог чувствовать запаха крови, но знакомая горечь ударила по рецепторам фантомным ощущением, заставив скривиться в отвращении. Нет-нет, этого не может быть. Он не может, физически не может чувствовать никакой крови. Перед глазами мелькнула алая пелена. Дазай встряхнул головой, чтобы избавиться от видения. Он моргнул, и перед ним снова была чистая комната, вычищенная до пугающей стерильности. Глубокий вдох — и Дазай не смог почувствовать кровь. В нос ударил запах улицы (кинув секундный взгляд в сторону, он убедился, что одно из окон было приоткрыто, запуская свежий воздух в помещение). — И вот мы снова здесь. — хмыкают за его спиной. Дазай дергается в сторону и облегченно вздыхает, разжимая кулак. Мори, опираясь на косяк двери, улыбался, сложив руки на груди. — Боги, я не услышал, как вы вошли, Мори-сан. — с облегчением отвечает Дазай. — Могу я позволить себе роскошь сразу перейти к теме разговора? — Мори отталкивается от стены и неторопливо направляется к своему столу, — К тому же, хочу поздравить тебя с выздоровлением. — Благодарю, — Дазай склоняется, ощущая странное послевкусие этого действия — он редко когда кланялся Мори, общаясь с ним практически на равных, — не думаю, что я хотел бы говорить о чем-то конкретном, Мори-сан. — Тогда зачем ты пришел? — Мори присаживается на стул и склоняет голову набок, — Есть ли у твоего визита цель? — Совсем нет. — качает головой Дазай. Он поворачивает голову налево и подходит к окнам, вглядываясь в силуэты домов вдалеке, — Но я ощущаю потребность поговорить, именно поэтому я здесь. — Ты хочешь видеть во мне советчика? — переспрашивает Мори. — Я должен. — Ну нет, уже совсем нет. Ты взрослый мальчик, Дазай-кун, пора бы подумать об эмансипации от родителей, знаешь, все эти психологические проволочки, чтобы ребенок смог влиться во взрослую жизнь. Дазай прыскает. — Не думаю, что мне нужно слушать лекцию о том, что такое взрослая жизнь. — Верно, но стоит выслушать о том, что такое взрослое поведение. Мори опускает голову вниз и с укором смотрит на него. Дазай отводит взгляд в сторону. — Вероятно, одной лекцией не ограничишься. — он поводит плечами. — Ох нет, думаю, того урока было вполне достаточно, чтобы ты мог оценить, насколько больно бывает обжигаться на своих ошибках. — Я не считаю свои действия ошибочными, и вы сами это понимаете, Мори-сан, — Дазай поднимает упрямый взгляд и закономерно не встречает никакого возражения в глазах напротив — разумеется, Мори бы никогда не стал отрицать очевидные истины, — импульсивными, глупыми в своей эмоциональности — да, но не ошибочными. — Ну конечно, как я мог пытаться переубедить тебя, — иронизирует Огай, — ещё и подчиниться, всемогущие боги. — Это мерзкая ошибка обстоятельств, Мори-сан, — цокает Дазай, — Анго предатель, вы пользовались им в своих целях, Одасаку оказался крайним, а я узнал об этом по глупому стечению обстоятельств. Случайность, не иначе. — Некоторые бы назвали это предопределенностью. — Не подменяйте понятия, — фыркает Дазай, — предопределенность и судьба подразумевают смирение со своей участью и её слепое принятие. А я и не собирался сидеть на заднице, позволяя вещам вокруг меня совершаться просто потому что. — И что ты собираешься предпринять? — Мори откидывается на спинку стула и скрещивает руки, — Чтобы не разрушить всё, что я построил, желательно. — Для начала, объявлю охоту на предателей. С Анго разберусь сам, подумайте только, я начал сомневаться, за кого он играет. Пускай ряды сократятся на несколько десятков человек, но я буду уверен в том, что они верны верхушке. — Ты думаешь, это не вызовет волну недовольства и недоверия к тебе и Исполкому? — А вы против, Мори-сан? — Тебе нужен мой совет? Дазай замирает. — Полагаю, мне нужно спросить не вашего совета, а вашего разрешения, Мори-сан? — неуверенно исправляется он. — Вероятен и такой исход, — соглашается он, — ты хочешь попросить разрешения? — Больше да, чем нет, — уклончиво отвечает Дазай, — я чувствую, что обязан спросить разрешение, но что до моей уверенности в правильности моих решений — подтверждений их правильности мне получать не нужно. — То есть ты хочешь от меня поддержки и видимости легитимности твоих действий, верно? — То есть да. — согласившись, кивает Дазай. — Что ж, это тоже результат. Помнится, ребенком ты был неуверен даже в том, стоит ли нажимать на курок. — А потом, повзрослев, пришел к вам с пистолетом в руках, чтобы застрелить, — горько усмехается он. — Об этом ты тоже не сожалеешь, Дазай-кун. — Но… — Даже если ты плакал, ничто не сможет меня убедить, что твои слезы были слезами скорби. Дазай осекается. Секундное замешательство находит выход на его лице в виде сведенных к переносице бровей и поджатых губ. — Вы не могли этого видеть, — медленно, понизив громкость голоса практически до шепота, говорит он, — совсем никак не могли, ваше состояние… — Да, Дазай-кун? — Почему вы заходили ко мне, когда я лежал в больнице? — Потому что ты хотел этого, очевидно. — Вы не могли бы сделать этого, с такими повреждениями не ходят настолько безмятежно, как это делали вы, Мори-сан. — Но ведь ты хотел этого, Дазай-кун, поэтому я пришел. — Ну разумеется. Дазай мрачнеет, отворачиваясь к окнам. Он подавился тем, что все вопросы, которые он хотел задать, резко стали бессмысленными. — Что мне делать с Исполнительным комитетом? — не надеясь ни на что, всё же спрашивает он, — Я не думаю, что мне удастся удержать их в узде, учитывая их настрой. — Озаки-сан, наверное, доставит в ближайшем будущем множество проблем. — Ане-сан — необходимая условность, — Дазай прислоняется лбом к стеклу, наслаждаясь его прохладой, — мелкая проблема в сравнении с тем, что Исполком в принципе не настроен мне доверять. — Исполком любит прямое взаимодействие. Ты ведь сам это знаешь. Почему бы не поговорить с ними? Уверяю, вы придете к соглашению. — Едва ли. Исполнительный комитет сейчас — не то, что было раньше. Сейчас в нем не только Эйс и Озаки-сан. Поль-сан вернулся и вполне серьезно настроен на укрепление своих позиций. Если я точно знаю, какой будет реакция Кое-сан, и могу предсказать отрешенность и незаинтересованность Эйса, то за него я говорить не возьмусь. То, какие интересы он преследует — пока что тайна для меня. — Так ты собираешься кинуться и на исследование этого вопроса? — Нет, — возражает Дазай, — хотя это, несомненно, очень важно. Чрезвычайно, я бы сказал. Но никто не мешает мне перенаправить инициативность Поля в другое, выгодное для меня русло. По крайней мере, это даст мне немного времени. — Занимательно, — хмыкает Огай, — что ты готов устроить внутренние разборки среди верхушки, чтобы не поднимать волнения в низах. Я бы поступил иначе. — О, нет нужды врать, Мори-сан. Я же прекрасно знаю, какой инфаркт случился у нашего прошлого босса. Вашим именем пора бы начать именовать сердечно-сосудистые заболевания. Мори приглушенно смеется. Дазай прикрывает глаза, выдыхая изо рта воздух на запотевающее стекло. — Итак, я могу тобой гордиться, Дазай-кун. — Да, вероятно, я бы и сам мог собой гордиться, если бы не разговаривал сейчас с вами. — Нет ничего плохого в разговоре давно знакомых и близких, почти родственно близких людей, но, — Огай обрывает сам себя, перескакивая на другую тему, — всё же, продолжим. Что ты собираешься делать дальше? — Хочу узнать по баланс. Пусть вы и не можете больше рассказать мне подробнее, я тем не менее буду искать тех, кто сможет. — Ох, и я даже знаю, на кого ты натолкнешься в поисках ответов. — Конечно, вы знаете. Но, скажу честно, я заинтересован действовать активно гораздо сильнее, чем пассивно выжидать благословения небес. Мне хочется знать, зачем я должен хранить баланс. — Выстраивание хрупкого равновесия далось Йокогаме ценой сотен жизней, в том числе, жизней весьма талантливых эсперов, Дазай-кун. Прошлый босс никогда не понимал важности спокойствия, оставаясь маленьким взрослым вплоть до своей кончины. Он был идиотом, давай признаем это. Ты гораздо умнее, но власть упала тебе в руки слишком рано. В таком возрасте рано становиться на высшие ступени в преступном мире. К сожалению, ты не обезопасен от ошибок предыдущего босса, но, я уверен, осознаешь их гораздо, гораздо быстрее, чем он. У тебя будет всё оставшееся время твоей жизни, чтобы исправить каждую из них. — Вы пытаетесь поселить во мне сомнения? — осторожно спрашивает Дазай. — Я? Едва ли. Сомнения можно прорастить только в заведомо благоприятной почве для них. Есть ли в тебе самом неуверенность — вот главный вопрос. — Я знаю, что то, что я хочу сделать — единственно правильно. — Но? — Если это коснется тех, кого я бы хотел обезопасить… — … то ты, наверное, не найдешь себе места, убиваясь по тому, как мог бы избежать такой ситуации. Дазай молча кивает. — Что же, это весьма предсказуемо. Но мы оба понимаем, что ничто в Порте не остается незамеченным. Любое решение каждого члена организации так или иначе влияет на всех остальных, недаром итальянские коллеги называются семьей. Мы живем в симбиозе и только он и помогает нам выживать в этом суровом мире. — Это самая мерзкая часть. Думаю, мне придется подумать над этим. Возможно, мы вместе могли бы что-нибудь придумать. — Ну вот ты опять заладил, Дазай-кун. Едва ли я готов принимать в этом участие. Я не заинтересован во всем вышеперечисленном. Принимай решение самостоятельно. — Если честно, всё, на что я сейчас готов — вернуться обратно в палату и провести ещё один месяц в отпуске. — Похвальное решение, но, боюсь, для такого ценного ресурса, как твои мозги и твоя готовность действовать, мы не можем позволить случиться такому большому отпуску. Боюсь, тебе придется долго работать над тем, чтобы исправить все свои ошибки. Что-нибудь ещё важное фигурирует в твоих планах? — Я подумаю над тем, как расположить к себе наибольшее количество людей, — пожимает плечами Дазай, — хотя, сказать по правде, я совсем в этом не заинтересован. Мнение окружающих, которых я не считаю достаточно важными по отношению ко мне, или в равной степени умными, меня не шибко-то и волнует. — Что правильно, Дазай-кун, во всяком случае, я сам воспитал в тебе это. — Но так же я понимаю, что основа стабильности — доверие. И если я хочу вернуть былую веру Порта в мою персону, как одну из командующих фигур, то придется хорошенько поработать над общественным мнением и отношением важных фигур в частности. — Грамотно. Не расскажешь ли, какими способами планируешь этого добиваться? Дазай молчит несколько мгновений, а затем короткая улыбка заставляет потрескавшиеся губы растянуться и покраснеть. — Ну, уважение часто путают с раболепием, верно? — Слышу знакомую риторику из твоего рта, Дазай-кун. — Что-то должно оставаться неизменным. Дазай, не поворачивая головы в сторону Огая, слышит шуршание ткани одежд. Мори встает со стула и идет в противоположный от окон конец комнаты, становясь за его спиной на расстоянии нескольких метров. Исполнитель взглядом прослеживает мелькнувшее черное пятно на глади стекла и снова переключает внимание на город. — Едва ли больше, чем о твоих планах, я бы хотел поговорить непосредственно о тебе, Дазай-кун, — мягко, на грани слышимости, говорит Мори. — О чем конкретно? — Помнишь наш последний разговор? Не расскажешь ли ты мне, изменилось ли что-то за это непродолжительное время, которое мы с тобой не виделись. Всё же, потрясения меняют нас едва ли не сильнее, чем долговременное горе. Поменялось ли что-то в тебе? — Вероятно, — уклончиво отвечает Дазай, — по крайней мере, теперь во мне теплится убеждение, что нужда Порта во мне — весомый аргумент. — То есть, ты признаешь и разделяешь это? — Всегда признавал, но считал весомым аргументом в пользу того, чтобы ущемлять свои собственные интересы в пользу Порта. — И что же сейчас? — Сейчас, учитель, я считаю, что мои собственные интересы, безусловно, важны для меня. Более того, я считал и буду считать, что личные желания для каждого человека должны стоять превыше всего остального. Но так же я понял, что моя верность Порту, какой бы она ни была, основана не только чужих людях и моем слабовольном желании быть рядом с ними. В первую очередь, это интерес личный. — Надо же, — покровительно хмыкает Огай за его спиной, — и какого он рода? — Когда я попытался убить вас, — тяжело, выдавливая каждое слово через силу, признается Дазай, — я почувствовал необычайное по своей силе ощущение власти. Как будто только я в данную секунду способен влиять на судьбы сотен людей целой организации, а в недалекой перспективе — в целой Йокогаме. Это было очень приятно. И после этого, наверное, я понял, что всё, чего не хватало мне с самого детства, я нашел здесь. Приобрел своими собственными руками, трудом своих рук и головы. — Семью, Дазай-кун. Ты приобрел в Порте семью. — Вообразите, что должно случиться со мной такого, чтобы я действительно добровольно покинул Порт? Сколько людей одновременно я должен потерять, чтобы в моей голове возникло такое фатальное желание? — Действительно. А неделю назад ты рьяно, разрывая на себе одежду, заявлял, что покинешь Порт, если он приобретёт легитимность. — Что я бы, скорее всего, и сделал бы, не перенаправь я все эмоции в нападение на вас. — Мне нужно тебя похвалить? Дазай оставляет риторический вопрос без ответа. — Порт — весьма извращенное понятие семьи, но, как ни странно, оно весьма прижилось в моей голове, потому что я рос в нем с границы осознанного возраста. — Весьма своеобразное, ты прав. Но всё же наше, Дазай-кун. В наших с тобой силах сделать его лучше, защитить и усилить. Зачем бежать от того, что принесёт тебе счастье? Я рад, что ты самостоятельно дошёл до этой мысли. — Но все преобразования потребуют кровавых реформ. — Мы сможем. Так или иначе, но мы сделаем это, мой дорогой. Мы вдвоем приведём Порт к лучшему будущему. — Да, но есть одна проблема, Мори-сан, — Дазай замирает, прикрывает глаза, и продолжает: — не мы сделаем это, а я. Когда он открывает глаза и оборачивается, за его спиной никого нет. Дазай поворачивает голову обратно к окну и любовно обводит взглядом доки. Из горла, отражаясь от одиноких стен пустого кабинета, сотрясая мертвую тишину застоявшейся неподвижности вокруг, рвётся свободный, радостный смех.