Сказка о жаровом змее

Из них двоих не только Лесьяра дела вынуждали по чужой воле временами покидать общину. Такое случалось и с Владомиром. Правда, надобно отметить, ничего общего с заклинательством дела последнего не имели: раз в некоторый промежуток времени из Белгорода прибывало письмо, в котором просилось к такому-то дню на такой-то срок прислать Владомира в отчий дом. Владомир таким письмам никогда рад не был. В отчем доме с матерью ему видеться не дозволялось, сводного брата он терпеть не мог несмотря на то, что тот упрямо лип к нему как банный лист и смотрел полными обожания глазами даже когда Владомир прилюдно делал вид, что мальчика для него не существует, а отчим срывался на собственном сыне за каждую тайную попытку того подружиться со старшим братом. Самого же отчима Влад ненавидел настолько люто и яростно, что все его недолгие и нечастые посещения имения сводились к тому, чтобы своим дерзким поведением и злым языком привести того в бешенство. Любым способом. И, хотя чаще всего его пребывание дома не длилось долее недели, к концу этого срока он оказывался так измотан и задёрган, что возвращался в Зеленоборскую общину без сил, временами даже не скрывая слёз. И вот однажды перед самым бабьим летом восемнадцатилетнему Владомиру пришлось собираться в дорогу – пришло письмо. От этого настроение его было мрачнее тучи, и даже сидевший в его комнате Лесьяр не мог никак эти тучи рассеять и озабоченно взирал на своего друга. Сегодня Владомир каким-то чудом отпросил его до вечера, кого надо – умаслив, кому надо – сказав доброе слово или выполнив какое поручение, но судьба-злодейка распорядилась иначе. Теперь вместо весело проведённого времени и Лесьяр, и Дарён, и Дарьяна сидели в одной комнате и слушали, как скрипел зубами от гнева Владомир, не в силах ничем ему помочь, как, собственно, и сам Владомир помочь себе ничем не мог: ему всегда из ряда вон как тяжело давалось переваривать дурные известия. – Как в первый раз, ну правда, – пробубнила себе под нос Дарьяна, не выдержав. – Мы все сегодня отпросились, чтобы пойти на речку, а вместо того сидим тут, хотя уезжать Владомиру только ближе к ночи. Обуреваемый недовольством Владомир и не слышал её бубнёж, а Лесьяр многозначительно поднял на Дарьяну глаза, в которых читалось нечто между недовольством её словами и просьбой войти в положение, но суть была одна – не усугублять. – Ой, ладно, тогда я пойду к себе. Если вдруг надумаете – зовите. Дарьяна встала и вышла. По Дарёну тоже было видно, что сидеть и куковать тут рядом с этой чёрной грозовой тучей ему было не в радость. С тех пор, как Владомир получил письмо, он честно пытался подбодрить того, но Влад был как-то особенно взвинчен, что даже велел ему заткнуться. Дарёну было некуда идти: они с Владомиром делили одну комнату, и потому Дарён до последнего сидел, развалившись на своей постели, и ждал, пока Владомир угомонится. А Владомир, вопреки его ожиданиям, наоборот распалялся лишь пуще: злой как собака, тяжёлыми шагами он продолжал наворачивать круги по комнате и всё более и более грязные ругательства стали слетать с его языка. – Владомир, может всё-таки пойдём на речку? Ты же обещал нам показать какое-то место, где рыба… – Бля, Дарён, заткнись, я же просил! – резко остановившись, в который раз прикрикнул на него Владомир и сверкнул глазами. Если хоть кто-нибудь ещё хоть слово ему скажет, то ей богу он за себя не ручается! – Ладно, ладно! – поднял тот руки, покорно выпятив нижнюю губу. Вообще чуть что взрывающийся Владомир был никому не в новинку, а потому и на свой счёт никто его слов уже давно не принимал. Однако вскоре и Дарён, устав лежать дома, да тем более в такой погожий день, встал с постели и вышел из их комнаты. В комнате остался только Лесьяр. Он сидел на постели Владомира и внимательно за тем наблюдал. Терпение его было железным. Он хорошо знал, что в такие моменты Владомир был как нагретый докрасна самовар: хочешь выпить чаю и не обжечься – будь добр дать ему постоять и остыть, а не подкидывай дрова в топку. Дарён оставил дверь не закрытой, отчего в комнату через сени быстро проник сквозняк и загулял по комнате, сметая всё, что попадалось под его невидимую руку. От сквозняка дверь заскрипела в петлях, и Лесьяр встал, чтобы закрыть её, но тут же был схвачен за руку. – Нет-нет, только ты не уходи! – Я не уйду, только дверь закрою. – Да блять хрен с ней с этой дверью… Блять! – топнул он ногой, и в этот же миг дверь, вторя его выходке, с грохотом захлопнулась сама. – Владомир… почему ты вдруг в этот раз такой нервный? Что ещё у тебя случилось? – в полной уверенности, что что-то случилось, спросил его Лесьяр, чуть склонив голову вниз и вбок. Голос его был как никогда мягок. Губы Владомира искривились. Помедлив, он выдавил из себя, указывая пальцем на лежавшее на столе распечатанное письмо: – Этот козёл написал… написал… – готовому взорваться Владомиру как обычно было трудно и чувства чувствовать, и слова из себя выдавливать, но когда он увидел, как Лесьяр спокойно ждал, пока он пересилит себя, то тяжесть, лёгшая сегодня на его сердце, будто сама стала облекаться в слова. – Этот козёл написал, что у матушки недавно сделался удар… от солнца… и с тех пор она не может ходить... и едва не… едва не… ум… – Владомир не смог проговорить последнее слово, но Лесьяр его и так понял, а потому кивнул, дабы не заставлять Владомира говорить это вслух, – а потому он просит меня «не вести себя как скотина и не сметь в этот раз ставить на уши всё имение»!.. Блять! Блять!.. Ёбаная он сука! Чтоб он сдох, трухлявый хуй!.. Блять! Блять!.. Он не уследил, а я «не должен поднимать»!.. Су-ука! Ёбаная сука!.. Пока Владомир говорил, то видел, как несмотря на спокойствие глаза Лесьяра округлялись, а губы поджимались. Не обращая внимание на то, что его рука готова была лопнуть от тисков, в которые её неосознанно заключил полный горьких чувств Владомир, второю рукой Лесьяр притянул его к себе и уложил черноволосую голову себе на плечо. Влад почувствовал, как тёплая рука погладила его по спине, утешая. Но тщетно. – Теперь мне тем более не дадут с нею повидаться!.. – продолжал он изливать свои горести, и по дрожащему голосу было слышно, как клокочущая внутри него злость через слово сменялась отчаянием, и Владомир того и жди готов был расплакаться. – Раньше я её хоть в окно мог видеть, хоть так хоть слово ей сказать, а теперь… если она слегла… если она… Первая слезинка упала на шею Лесьяра и по ключице убежала под рубаху, но Владомир, погружённый в своё горе, этого не замечал, заставляя обнимавшего его человека ещё долгое время слушать его длинную, несуразную, прерываемую всхлипами речь и давать его горьким слезам прокладывать кривые дорожки вниз по веснушчатой коже. В словах его было не так много смысла, как много чувств. Владомир никогда не любил говорить о своей семье и, если бы не матушка, то уже давно бы позабыл о своём далёком детстве как о страшном сне. Но так как матушку он любил безмерно, то потому все семейные дела вызывали в нём слишком бурный отклик: тут были и застарелая тупая боль, и жгучая горькая злость, и безграничная тоска. Боль – из-за вынужденной разлуки со своей родительницей; злость – на отчима, который отлучил его от матери и всю жизнь внушал пасынку вину в том, что это его силы когда-то, когда он ещё был в животе матери, пробудились и пошатнули здоровье той на всю оставшуюся жизнь; а тоска… когда-то матушка была единственным человеком, который защищал Владомира, но, оставшись без её покровительства, с четырёх лет Владомир сделался изгоем в собственном доме. И несмотря на всю ненависть к родному дому, как и любой ребёнок он скучал по матери, оттого тоска до сих пор разрывала Владомиру сердце. Он желал однажды воротиться домой, зайти к ней в комнату и положить свою голову ей на колени, найдя наконец утешение в её юбках... Но Владомир был тут, в Зеленоборской общине, за десятки сотен вёрст от матери, и был уверен, что, даже оказавшись от неё за одну сажень, ему не дадут с нею свидеться, как бы плоха она ни была и сколько бы дней ей ни осталось. От этого беспомощность гложила его, и на поверхность вырывался только его гнев, его отчаяние и его страх за жизнь матери, перед которой он ничем не мог загладить своей «вины». На превеликое счастье Владомира, у него был Лесьяр. Лесьяр мог только догадываться об истинном положении дел в семье своего друга, и последний был этому даже рад: таким образом он мог спокойно вцепиться в Лесьяра клешнями и поносить своего отчима на чём свет стоит, при этом его внимательно слушали и не перебивали до тех пор, пока на сердце не легчало. Это не меняло того, что Владомира тянуло к матери, но, когда тёплая рука гладила его по волосам и спине, мягко похлопывая, а слегка колючая щека прижималась к его уху, делалось легче. – Я так это всё ненавижу!.. – злостно слетало сквозь сжатые зубы Владомира. – Я убью его! Приеду и убью!.. Пёс плешивый… Куда только его глаза конченные глядели!.. Владомир ещё долго поносил своего отчима, и когда его наконец отпустило, то он устало опустился на постель, безвольно свесив руки между коленей. Лесьяр принёс ему таз холодной воды и чистое полотенце, и Влад умыл лицо. – Полегчало? – Лесьяр опустился перед ним на корточки, заглядывая в глаза. Влад кивнул. – Ну и хорошо, – Лесьяр протянул руку и убрал с лица Владомира прилипшие к его лицу прядки волос, вечно выбивавшиеся из его косы и оттого намокшие, когда тот умывал лицо. Голос его был серьёзен, тих, но вкрадчив: очевидно, тревога Владомира передалась и ему, но, откинув в сторону чувства, Лесьяр посвятил себя поиску решения проблемы. – Слушай меня: приедешь домой – через слуг разыщи лекаря, который занимается твоей матушкой… есть у меня подозрение, что с ней случился обычный солнечный удар, а твой отчим тебя просто застращать хочет… Владомир поднял глаза на Лесьяра. В свете закатного солнца, пробивавшегося сквозь открытое окно, глаза Лесьяра смотрели на него особенно тепло, особенно нежно; он был так терпелив, так заботлив, что у Влада сжалось сердце. Как же хорошо, что у него рядом был Лесьяр! Как же Владомир любил его! И особая смесь любви и благодарности разливалась по груди Владомира, когда на лице Лесьяра он видел такой вот взгляд, отчего у него аж засвербило в носу. Его вспыльчивой заднице всегда казалось настоящим волшебством, непостижимым для понимания, как Лесьяр обучился быть таким спокойным и никогда не поддаваться своим чувствам, таким образом сохраняя способность к здравому мышлению и предохраняя своих близких от опрометчивых поступков. Владомир же был вспыльчив как щепка, а, как заканчивал пылить, становился таким опустошённым, будто из него выжали все соки, и на разумные мысли тем более сил уже не оставалось. Вот и сейчас было так. После пролитых слёз, от которых до сих пор поблескивала шея Лесьяра, а рубаха на плече покрылась мокрыми пятнами, Владомир утратил способность что-то чувствовать, и потому силы у него нашлись только на то, чтобы смиренно пробубнить, опустив глаза: – Хоть бы так… – но немного погодя чувства вернулись к нему, и он добавил, – но я так боюсь за матушку… – Тш-ш, – стал успокаивать его Лесьяр, сжав его руки в своих; он явно не собирался давай Владомиру горевать по второму кругу. – Не надо расстраивать себя раньше времени… – А если она умрёт?.. – прервав Лесьяра, всё ж таки пошёл на второй круг Владомир; глаза его поднялись и округлились, а охрипший голос сорвался. Но Лесьяр не поддался его смятению и спокойно глядел на Владомира, более не давая тому впадать в расстройство. – Здоровые люди, – замотал головой Лесьяр, – иной раз живут не так долго, как те, кому со здоровьем повезло меньше. У всех судьба разная, и пальцем в небо её предсказывать – уж точно пустое дело, – он говорил так мягко, будто убаюкивал ребёнка. – Не тревожь себя почём зря раньше времени и спокойно поезжай домой, а я тебя буду ждать здесь с вестями. Договорились? Но губы Владомира уже дрожали. Он никак не мог найти в себе сил взять себя в руки и не поддаваться отчаянию, и ещё больше его расстраивало видеть, как его расстройство расстраивало и Лесьяра, чьи руки до сих пор держали его собственные и чьи большие пальцы поглаживали тыльные стороны его ладоней в надежде успокоить. Но надежда была тщетной, ибо Владомир чувствовал, что письмо удивительно метко попало в самое больное его сердцу место. Когда очередной тяжёлый, прерывистый вздох вырвался из груди Владомира и очередные горькие слёзы хлынули из его глаз, Лесьяр, привстав с корточек, на которых до сих пор перед ним сидел, вдруг поцеловал того в уголок губ. Владомир даже не сразу сообразил, что произошло. В один миг раскалённые гнев и страх в его груди будто кто-то залил ледяной водой, отчего в голове мигом всё смешалось, и непослушные губы перестали дрожать, а вместо того глупо приоткрылись. Мутным взглядом он уставился на Лесьяра, и тот внимательно глядел на него в ответ и не издал ни звука, когда кто-то упорно застучал кулаком в запертую дверь в попытке выяснить тут ли Лесьяр и сообщая о необходимости тому срочно явиться на главное подворье. – Не надо, Мирёныш, не надо так себя накручивать, горе ты горемычное, – едва слышно зашептал Лесьяр, положив ладонь ему на макушку. Из-за громкого стука Владомир больше понимал его речь по губам, нежели по голосу. – Разве твоя матушка хотела бы, чтобы ты так из-за неё истерзался? Разве для того она тебя под сердцем носила, чтобы ты по ней по живой такие горькие слёзы лил? Стук за дверью прекратился: видимо, посыльный решил, что внутри никого нет и, на счастье обоих, решил не проверять, открыта ли дверь. Владомир сидел молча, а когда наконец-то немного пришёл в себя, брови его изогнулись домиком. Поцелуй не поправил тяжести на его сердце, но теперь ком отступил от горла, а дыхание выровнялось. Утерев успевшие хлынуть слёзы, от которых чесались щёки, Влад протянул руки и погладил рыжеватые веснушки на лице Лесьяра, буйным цветом расцветшие у того на коже за долгое лето. Медленно, но до него стало доходить, что Лесьяр прав. – Если бы я только мог привезти матушку сюда… если бы она только знала, какой ты… замечательный… – пробубнил он, хлюпнув носом. Наконец мутный взгляд чёрных глаз начал яснеть, и Владомир, печенкой чуя готовность склонившегося перед ним Лесьяра облегчить его долю любым доступным образом, непреминул озвучить просьбу. – Пожалуйста, поцелуй меня ещё раз… Кончики губ Лесьяра слегка приподнялись; он поцеловал ещё раз. Затем ещё раз и ещё. Со стороны не было ничего особенного в его поцелуях, но для Владомира эти короткие соприкосновения губ сейчас чудились важнее воздуха. Он не смел рыпаться, не смел дышать. Чувства в последний раз за день вскипели в нём, затем окончательно смешались все в одну кучу и умолкли. К тому моменту, как он – не без помощи Лесьяра, в этот вечер положившего хрен на свою работу, – собрался и сел в повозку, Владомир настолько выбился из сил, что без задних ног тут же вырубился, а в пути несмотря на тревогу о матери только то и делал, что трогал свои губы, и сносить тревогу становилось чуть легче. Когда же спустя более недели дороги поздно вечером он завидел издали хорошо знакомые ворота, то сбежал с козел и ринулся прямиком к жилым теремам. Встав под их стенами, он кричал матушку до тех пор, пока ставни верхнего красного окна не распахнулись и оттуда не высунулось до боли в сердце знакомое лицо: лицо человека, на которого несмотря на чужеземные корни отца Владомир был так похож. И хотя – едва ли он завидел лицо матери! – стража тут же погнала его прочь, не дав перемолвиться с ней и словом, зло сверкая глазами вокруг себя, Влад ей успел прокричать: – Матушка, что бы завтра ни произошло, не верь ни единому слову! Не верь!.. Сердце матери не могло не почуять неладное, и, пока его насильно уводили прочь с глаз матери, Владомир чувствовал на себе её обеспокоенный взгляд. ОТ АВТОРА: Представляете, я тут на днях узнала, что у Толкина в книгах тоже было Лихолесье! А я не читала Властелина Колец и даже фильмы не смотрела... Вернее года три назад начинала первый фильм смотреть, но меня хватило минут на сорок. Не моё, ой вообще не моё. У меня возникло так много вопросов к этому их братству, что я выключила фильм и отложила в ящик под названием "Может быть когда-нибудь досмотрю но вряд ли". И за три года из моей памяти вышибло всё, кроме смутных воспоминаний о том, как они все шли с этим кольцом и разбудили какую-то змеюку в озере. Собственно, подробность моих воспоминаний зашкаливает, и уж тем более ни о каком Лихолесье в моей памяти ничего не осталось. Так а как же я вдруг узнала о Лихолесье? Села я значит смотреть Очень странные дела... Сказать, что я офигела, услышав знакомое название, – ничего не сказать. Вот так вот пишешь себе историю, а сама в душе не чаешь, что у кого-то что-то случайно спиздила. Реально ж случайно, мне даже так обидно стало, что я перед публикацией первой главы забыла погуглить придуманные мною наспех названия и имена (да-да, придумывала я всё наспех, ибо придумывать имена собственные – вообще не мой конёк, я буквально пишу первое, что приходит мне в голову)! Хотя с другой стороны... идею с заклинательством из китайских новелл я почему-то спиздить не постеснялась, а тут всего-то одно название совпало, пф-ф! Мне ли заикаться о совпадениях 😂😂