Сказка о жаровом змее

Следующее, что Владомир помнил, было тем, что проснулся он со страшным похмельем. Его подташнивало, голова трещала, во рту было сухо, как в пустыне, а сил открыть глаза не было и в помине, и ещё некоторое время он лежал трупом, боясь пошевелить хоть пальцем. Ёбаная срань! Да чтоб ещё хоть раз да хоть капля вина оказалась у него во рту!.. да не в жизнь!.. Как только Владомир, покряхтывая в постели, сумел размежить веки и отличить потолок от пола, то приподнялся и оглянулся: эта горница была ему не знакома. Он сел и, уставившись в одну точку, судорожно попытался припомнить кто он такой и как он сюда попал. В этот миг за дверью послышался звук шагов, а затем дверь открылась и в горницу вошёл Лесьяр. Несмотря на мороз на улице, с которого он, судя по его раскрасневшимся щекам, только что пришёл, одет он был сверху в одну только белую льняную рубаху, подпоясанную обычным поясом – без ножен и всего прочего, что предписывалось таскать с собой заклинателям, и закатанные выше локтей рукава рубахи оголяли красивые предплечья. На ногах у него были серые шаровары, заправленные в высокие сапоги навыпуск, отчего и без того высокая фигура Лесьяра делалась ещё выше. Перешагнув порог горницы, он направился к Владомиру. В руках его оказалась какая-то миска. – Доброе утро. Хотя Лесьяр говорил намеренно тихо, звук голоса всё равно резанул Владомиру по ушам. – Доброе, – прохрипел Владомир ему в ответ. – Как ты себя чувствуешь? Сильно болит лицо? – осторожно осведомился Лесьяр, протягивая миску. Владомир внимательно поглядел на Лесьяра. Голова у Влада раскалывалась неимоверно, а мысли до сих пор походили на застывший студень – у него всё никак не получалось сообразить, почему Лесьяр спрашивает о его лице и как его лицо могло быть связано со взглядом, настолько же встревоженным, насколько и удивлённым, которым серые глаза сейчас на него смотрели. Однако прямо сейчас миска в руках Лесьяра была сильно соблазнительнее затеи с бодуна копаться в собственных мыслях. Сушняк был страшным. Даже не осведомляясь о содержимом, он взял миску из рук Лесьяра и начал пить, ибо, казалось Владомиру, если он сейчас что-нибудь не выпьет, то рискует двинуть коней. Он пил и не чувствовал вкуса, пока его желудок не оказался полон. На мгновение он испытал неимоверное облегчение, но ещё одно мгновение спустя всё, что только что было выпито, соизволило попроситься из него наружу. Владомира начало рвать; когда же содержимое желудка оказалось в лохани, заботливо подставленной ему под нос, Владомир действительно ощутил облегчение, и даже его тяжёлую голову начало быстро отпускать. Лесьяр похлопал его по спине. – Стало легче? Владомир кивнул и потянулся, чтобы тыльной стороной ладони вытереть себе губы, но тут своей размашистой рукой случайно задел кончик носа. – Ай!.. Лесьяр перед ним встревожился ещё сильнее. – Не трогай лицо, позже я нанесу тебе ещё обезболивающего. Без каких-либо дальнейших разъяснений он вышел с лоханью и снова оставил Владомира одного. Что?.. Обезболивающего?.. Владомир посидел ещё некоторое время, тупо уставившись на стену. В голове его сохранялась приятная пустота, какая бывает, когда испытываешь первое облегчение после долгой болезни. Выжидая, когда тяжесть окончательно отпустит его голову, он обвёл глазами горницу. Горница была небольшой, но уютной, с красным окном, сейчас плотно закрытым ставнями. Из убранства здесь были только постель и стол, заставленный кучей книг и принадлежностями для письма, к стенам были прибиты полки, забитые до отказа теми же книгами с огромным количеством торчащих из них закладок, а подле кровати стояли сундуки с плоскими крышками, на которых громоздились – кто бы мог подумать? – тоже книги. Казалось, сюда перекочевала добрая половина Зеленоборской библиотеки. Лесьяр вернулся очень скоро с ещё одной миской в руках, от которой поднимался пар. – Пей, не спеши, – вручил он Владомиру миску. Судя по приятному запаху, это была юшка* от куриного супа, и, тоже не горя желанием, чтобы всё снова пошло наружу, Владомир неспеша стал пить. *юшка – жидкая часть блюда, супа; навар (для меня в своё время было удивлением, когда выяснилось, что никто из моих друзей ни разу не слышал слово «юшка», в то время как я его знаю и употребляю с самого детства… поэтому мне очень странно делать сноску на это слово). Но пока он пил, неприятное чувство в носу сделалось сильнее. – Лесьяр, а что вчера случилось? Что с моим носом? – Ты не помнишь?.. – брови Лесьяра взлетели вверх; всё это время он стоял, поджав губы и внимательно глядя на Владомира. Миска в руках Владомира замерла. В горнице воцарилась мёртвая тишина, и только слышалось, как за окном пели птицы да в печи под горницей потрескивал очаг. – Я… – запнулся Владомир. О, стоило прозвучать вопросу, как он мигом всё вспомнил! И как признался, и как поцеловал, и как сердце его подскочило к горлу, едва не выпрыгнув из груди. Вспомнил ошарашенный взгляд тёмных в черноте зимнего вечера глаз, растрепавшиеся волнистые волосы, залитые лунным светом. Вспомнил, какими холодными показались ему щеки Лесьяра и какими тёплыми и мягкими по сравнению с щеками оказались его приоткрытые от удивления губы, единственное короткое прикосновение к которым заставило Владомира позабыть о всех страхах в своей голове и пожалеть, что он не сделал этого раньше. До этого мгновения он и не ведал, что такое счастье. Вернее, так чудилось его юной, неопытной и к тому же пьяной душе, даже восемнадцати лет не отжившей в этом мире. Владомир был настолько наивен и глуп, настолько склонен вестись на поводу у своих чувств, как бывает только в подростковом возрасте и никогда – ни до, ни после него – что после первого же прикосновения к чужим губам подумал: если за ещё один поцелуй ему придётся умереть – он умрёт, не раздумывая. Воспоминания о произошедшем вернули Владомира к жизни быстрее, нежели опорожнение желудка. Лесьяр смотрел на него в упор, в глазах его читалось выжидание, и сердце Владомира застучало как умалишённое. Прямо сейчас он ещё мог съехать, мог придумать оправдание, что якобы под его признанием и поцелуем не подразумевалось ничего более дружбы, поскольку, если Владомиру всё помнилось верно, его вчерашнюю выходку можно было понимать ой как двояко. Действительно, он ведь просто поцеловал и признался в любви? Да Владомир хоть с Дарёном такое мог проделать – и, собственно, проделывал, и проделывал не только с Дарёном, а чуть ли не со всеми своими знакомыми, – и никто из его окружения никогда не принимал это за признание в тайных сердечных чувствах… Владомир сглотнул и опустил глаза. – Я напился, признался тебе в любви и поцеловал, – даже не стал оправдываться он. Несмотря на собственные страхи, то чувство облегчения, которое он испытал, признавшись, скинуло камень с его сердца, и последнее, чего ему хотелось – это водружать этот камень обратно. Лесьяр некоторое время простоял перед ним молча. – Это… всё, что ты помнишь? – неуверенно уточнил он. Сердце Владомира упало в пятки. Он поднял полные ужаса глаза и уставился на Лесьяра, пытаясь по его лицу прочитать, что ж ещё успел натворить. И, судя по его поджатым губам, ведь явно что-то успел! Но всё, что Влад помнил, – это как признался и поцеловал в губы, а затем ему – естественно! – захотелось поцеловать ещё и ещё, и он, по глупости понадеявшись на свои пьяные ноги, отпустил дерево, чтобы взять лицо Лесьяра обеими руками, и тут же стал куда-то падать… а больше в его памяти ничего не осталось… – Вроде бы после этого я упал… да? Держа руки за спиной, Лесьяр выглядел встревоженно, но после слов Владомира он протянул руку к его макушке и слегка похлопал. – Ага… – кивнул Лесьяр – Ты упал… упал и ударился лицом, разбив себе нос… а затем блевал полночи. Фух, всего-то! А он-то уж распереживался! Дело в том, что, когда Владомир искал Лесьяра, чтобы просто целовать, мысли его за дорогу унеслись сильно дальше «просто поцелуя»… настолько дальше, что сейчас он мог лишь благодарить всех богов на свете за то, что вино сморило его раньше, нежели чем его шальные мысли начали воплощать задуманное в жизнь. Ведь в тот миг ему так хотелось не только поцеловать его в губы… Хотелось целовать его волосы, шею руки, бесконечно вдыхая запах его кожи. Он хотел Лесьяра, хотел во всех смыслах этого слова! И если бы всё желаемое осуществилось… Первый раз в жизни в груди Владомира родилось нечто похожее на стыд. Он в душе не чаял, как бы он сумел после такого посмотреть Лесьяру в глаза! Но как чувство стыда родилось, так и умерло – ведь ничего не произошло – и Владомир с облегчением выдохнул, а затем, спохватившись, поджал губы. Теперь, чуток оклемавшись после похмелья, он обратил внимание, какими же глаза Лесьяра были красными и опухшими: в одном глазу даже красное пятнышко алело, отчего серые глаза теперь казались голубоватыми. Значит, тот всю ночь за ним ухаживал… и совсем не спал. Какой же всё-таки Владомир был дурак: вроде бы ходил и маялся, чтобы Лесьяр отдохнул, а сам, стоило только у Лесьяра выдаться свободному вечеру, хлопот тому наделал! – По поводу вчерашнего… Лесьяр, я… – Тш-ш, – остановил его Лесьяр. – Давай пей, – он отвернулся и оставил Владомира пить его юшку, а сам стал рыться в одном из сундуков. – Ты не злишься на меня? – не послушался его Владомир. – За что я должен на тебя злиться? – удивился Лесьяр. – Ну… я… понимаешь… Лесьяр мягко приулыбнулся, глядя на Владомира, и тот проглотил язык. Попытка Владомира заговорить о произошедшем не сказать, что как-то отразилась на Лесьяре – раз Лесьяр всё изначально понял правильно, то к этому моменту, вероятно, он уже как-то переварил случившееся и принял какое-то решение. И это была загадка, ответ которой плавал на поверхности. Как Дарьяна и сказала (вернее, промолчала, оставив Владомиру доканчивать её мысль самостоятельно), Лесьяр любил Владомира… но совсем не той любовью, какой Владомир любил его. Лесьяр любил его как нерадивого младшего брата, что бы ни случилось оставаясь к нему спокоен и мягок: он просто принял чувства Владомира как данность, с которой поделать ничего не мог, как нельзя что-то поделать с цветом глаз или размером ноги. Такое отношение было очень в духе Лесьяра, хотя доселе Владомир и не знал, распространится ли это «в духе» на признание в любви. Оказалось, распространится, и теперь все предыдущие волнения Владомира показались тому не стоящими и выеденного яйца. Надо было сразу признаться и не морочить себе голову! А тем временем Лесьяр достал из сундука какую-то коробку, из коробки пилюлю, затем взял со стола кружку и поставил всё это дело рядом с Владомиром. – Теперь давай это выпей. От похмелья. Правда она немного горькая. Владомиру это напомнило его первые годы жизни в общине, когда Лесьяр за ним денно и нощно приглядывал, и с его языка в шутку слетело: – А что мне за это будет? Лесьяр вопросительно на него уставился. Обычно на такое он в шутку отвечал: «а что ты хочешь?» – но теперь вопрос Владомира звучал как откровенное заигрывание… Владомир прикусил язык. Всё ж таки не всё так гладко… Стало тише прежнего, и даже птицы за окном умолкли. Впервые за восемь лет знакомства между ними возникла неловкость, – неловкость, оказавшаяся настолько мучительной для Владомира, что, дабы её сгладить, он спросил первое, что пришло ему в голову: – Мы в домине? В твоей комнате?.. – Угу-м, – промычал Лесьяр, не сводя глаз с Владомира. – Тебе за это ничего не будет? – Не парься. В итоге неловкость никуда не исчезла, а усугубилась. – Бля… как неловко-то теперь, – пробубнил Владомир себе под нос. – Я ведь знал, что ты не ответишь мне взаимностью. Знал, что… ну я… хотя бы стало легче… но… Взяв кружку в руки, он проглотил пилюлю и запил её водой. Однако пилюля действительно оказалась на редкость горькой, и закашлявшемуся Владомиру тут же пришлось гасить горечь, мигом допив остатки юшки в миске. – Не бери в голову, – сказал Лесьяр, снова похлопав его по спине. – Мне… приятно знать, что я тебе настолько дорог… просто неожиданно. Увидев, что миска в руках Владомира пуста, он взял со стола ещё одно лекарство – какую-то мазь – и, придвинув к постели лавку и опустившись на неё, приготовился наносить на пострадавшее лицо. А Владомир даже не скрывал того, что откровенно пялился. Перед его глазами оказались губы Лесьяра, его шея и ключицы – смотри не хочу. Конечно же, чёрные глаза забегали туда-сюда, силясь как можно подробнее всё рассмотреть, хотя всё это видели уже десятки тысяч раз: и широкую грудную клетку, очертания которой хорошо виднелись сквозь неплотную ткань рубахи, и кадык, который гулял вверх-вниз, когда Лесьяр ему что-то объяснял перед тем, как нанести мазь, и светлую щетину на мягкой линии подбородка, и трещинки на губах… трещинки… трещинки! Владомир задумался, что вчера-то губы Лесьяра показались ему мягкими, а значит потрескались они от поцелуя на морозе… А когда Лесьяр открывал рот, то виднелся этот его чуть выступавший вперёд клык, который казался таким милым – собственно, это было мило только в глазах влюблённого дурака – что Владомир заёрзал на постели, едва держа себя в руках. Казалось, стук его сердца было слышно во всей горнице. В миг, когда рука Лесьяра потянулись к его лицу, всё, что захотелось Владомиру – это повернуться и поцеловать протянутую к нему руку… Но тут Лесьяр дотронулся до его лица, и все приятные мысли тут же улетучились из головы пострадавшего. Как же больно, мать вашу! Он что, этой ночью упал с горы прямо на собственное лицо? Или ему его переехала гружёная повозка?.. – Сильно больно? – Нет… – Врёшь же, – приулыбнулся Лесьяр, наблюдая за тщетными попытками Владомира не дать боли проявиться на своём лице; но всё ж таки улыбка его быстро исчезла, и он успокаивающе добавил. – Сейчас подействует и перестанет болеть, потерпи ещё немного. – Если ты и так знаешь, то зачем спрашиваешь? – Да так… мало ли что ещё ты от меня скрываешь. Лицо Владомира вытянулось, брови взлетели на лоб: он не ожидал, что Лесьяр его начнёт… подъёбывать. – Что ты так удивлённо на меня смотришь? – снова улыбнулся Лесьяр. – Как выяснилось, у тебя прекрасно получается скрывать от меня всё, что твоей душе угодно. У тебя получалось спать со мной рядом, мыться со мной в одной бане… о твоих похождениях в околотке наслышаны все, даже те, кто с тобой лично не знаком, – усмехнулся он. – Я думал, что знаю тебя как свои пять пальцев, а ты оказался не так прост. Владомир чувствовал, как с каждым предложением Лесьяра разгорались его щеки и уши. Ой не знал Лесьяр, каких усилий всё это ему стоило! Сердце Владомира рвалось из груди и обжигало внутренности, а живот скрутило. Он думал, что разговор с Лесьяром должен будет его успокоить, но на деле его это лишь дразнило несмотря на то, что Лесьяр бережно подбирал слова и голос, явно не желая ни ранить чувств своего друга, ни обнадёживать его, но в то же время и вволю посмеяться, чтобы убрать неловкость. – Лесьяр, мы два сапога пара: ты тоже ни слова мне не говоришь о своей личной жизни! Может ты вообще завтра женишься? – отшутился в ответ Владомир. Лесьяр поднял на него глаза, в которых горели шутливые искорки. – Ага, именно. – Что? – не смог сдержать ужаса Владомир. – Что? – повторил за ним Лесьяр, не без наслаждения наблюдая за сменой выражений лица своего друга. – Нет, ты не можешь жениться! – в порыве схватился Владомир за его руку. – Нет-нет-нет-нет! Кто она? Почему ты раньше мне не сказал?.. Нет, Лесьяр, только не женись!.. Ни за что не женись!.. Лесьяр рассмеялся. Схватившись за живот, он хохотал до слёз, что случалось с ним из ряда вон редко, в то время как Владомир с приоткрытым ртом сидел на постели и смотрел на него в полной растерянности, пытаясь медленно отдуплить как так вышло, что его развели как последнего дурака. Отсмеявшись и вытерев слёзы тыльными сторонами измазанных мазью ладоней, Лесьяр обнял его и потрепал по макушке. – Да шучу я, шучу!.. Будешь так на меня смотреть – дырку прожжешь. Ты же не хочешь, чтобы на моём лице появилась дырка? Как же ты тогда будешь любоваться мной, если я сделаюсь дырявым? Будь влюблённость Владомира чуть слабее, он бы и не подумал растеряться и обязательно бы ответил что-то типа: «Ну тогда раз на лицо любоваться нельзя, то есть и другие не менее интересные части тела, на которые я тоже был бы не прочь полюбоваться!» – или что-то в этом духе. Однако он настолько не ожидал, что Лесьяр его начнёт поддразнивать, что смешался, маковым цветом покраснев до кончиков ушей, и проглотил язык. Закончив с мазью, Лесьяр, всё ещё тихонько посмеиваясь, убрал её на своё место, а затем вдруг сказал. – Вообще-то я вчера искал тебя, чтобы сказать, что меня не будет… что-то около месяца. До Зимооха* точно. *Зимоох – праздник ± в середине февраля. – Что-о? – не ожидавший такой резкой смены темы Владомир тут же побледнел. Это же так долго! Лесьяр поджал губы. – Общину ждут трудные времена. Из-за того, что заклинателей не хватает, ошибки в работе случаются чаще, чем нам бы того хотелось… А имя общины стало слишком громким, чтобы закрывать на эти ошибки глаза. – Ты хотел сказать «им бы того хотелось»? – Это не так важно, так или иначе мы все живём здесь под одной крышей. – И ты поедешь эти ошибки исправлять? – В том числе. Поэтому, пока меня не будет, ради всего святого побереги свой нос, – улыбнулся он Владомиру, слегка дотронувшись подушечкой указательного пальца до его носа. В дверь горницы постучали, и Лесьяр, переодевшись в заклинательские одежды и прихватив с собой всё необходимое, собрался уже выйти, но тут Владомир вскочил с постели. – Лесь, постой! – сорвалось с его языка, и он схватил Лесьяра за руку. – Постой-постой! Мы разве договорили? Нам надо обсудить, что произошло вчера… Я… мне… слушай, понимаешь… – чем дольше Владомир глядел в серые глаза, тем сильнее пустела его голова и путался язык; он замолк, соображая, какими словами выразить свои чувства, но его глаза убежали к губам Лесьяра, и он неосознанно облизал свои. Пока его мысли метались из стороны в сторону, слово взял Лесьяр. – Влад, – он положил руку Владомиру на макушку и погладил её, прилаживая образовавшиеся за ночь петухи из жёстких чёрных волос. – Будь другом, не влипай в неприятности, пока меня не будет, хорошо? На главном подворье сейчас все жуть какие нервные… А ближайший месяц я не смогу тебя перед ними отмазать. «Будь другом» – тут же резануло слух Владомиру. Помешкав, в конце концов он кивнул и отпустил руку Лесьяра, и тот вышел, оставив своего друга куковать в одиночестве. В дальнейшем, к радости Владомира, его признание не охладило их дружбы, но и согласием Лесьяр ему так и не ответил. Он отнёсся к признанию… снисходительно. Зная о чувствах своего друга, тем не менее он предпочёл дать Владомиру самому с ними разбираться, и более никто из них не поднимал этого вопроса, если не считать того, что время от времени Лесьяр его безбожно дразнил. Владомиру иной раз хотелось после такого на него наброситься, чтоб не повадно было, но он стойко держал себя в руках, понимая, что таким образом Лесьяр лишь пытается сгладить неловкость. Если это была плата за сохранение их дружбы – то Владомир ещё легко отделался. К тому же признание отчасти принесло этому дураку и пользу: помимо того, что теперь ушла тяжесть в его сердце, Лесьяр также стал внимательнее относиться к неловким моментам, из которых ранее Владомиру приходилось с горем пополам выпутываться самостоятельно. Например, теперь, если они пересекались в бане, Лесьяр уходил, не желая ставить Владомира в неловкое положение и бесконечно ходить обливаться водой, ссылаясь на чрезмерный жар. Но была и другая сторона: пусть признание Лесьяра и не оттолкнуло, тем не менее спать в одной постели в ночлежке обоим стало неловко. Нет, они всё ещё там ночевали, поскольку Лесьяр отчего-то не любил спать у себя в горнице, но теперь в ночлежке появилось второе одеяло и новая широкая перина… правда иной раз Владомир, если ему случалось проснуться посреди ночи, находил себя на той стороне перины, где спал Лесьяр, по привычке спящим уткнувшись носом тому в бок. Вспоминая сегодня те дни, Владомир очень сильно жалел о том, что так долго откладывал своё признание, так долго тешил себя лишь крохами относительно того, чем ему хотелось бы себя тешить… и не только себя… и не только тешить… Возможно, ему стоило бы быть настойчивей; возможно, было бы лучше, если бы он вовремя взялся за ум… ну, опустим это. Дурак он был, влюблённый дурак! Что ж поделать, ведь дурак этот и не чаял, как мало времени ему было уготовано ещё прожить подле того старого-доброго и так горячо любимого им Лесьяра.