Пепел на губах

Где-то далеко, когда-то так давно, В сиянии, меркнущем, как тлеющие угли, Сокрыто все то, что раньше знало сердце мое, Все то, что это сердце так жаждет вспомнить. Liz Callaway — Once Upon a December ____________ Год: май, 2020 Мирай Ватанабэ проснулась от сильной боли в животе. Еще даже не раскрыв глаза, она страдальчески застонала и вслепую зашуршала рукой по кровати, пытаясь нащупать свой телефон. Заспанно жмурясь, она поспешно убавила яркость экрана и осоловело уставилась в открытое приложение календаря. Пару раз заторможенно моргнула, разглядывая цифры. Через миг с досадой отложила телефон и снова застонала, одну руку прижимая к глазам, а вторую — к противно ноющему низу живота. — Да ведь еще слишком рано, ну что за черт, — в сердцах пробормотала она. Собственный организм, как она уже поняла, любил устраивать ей неприятные сюрпризы. Болезненно кряхтя, Мирай выкатилась из нагретой постели и зашаркала в ванную. Пятница начиналась не лучшим образом, и настроение вяло трепыхалось где-то в районе плинтуса. Почему человечество научилось запускать ракеты в космос, а способа отключить болезненные месячные до сих пор не изобрело? В ванной Мирай наглоталась обезболивающих и приняла быстрый душ. Завершив все необходимые процедуры, подошла к зеркалу, уже привычно окинув взглядом свое тело в отражении. Гладкую бледную кожу тут и там перечеркивали давние маленькие шрамы, чье происхождение было для Мирай туманным, но они не слишком ее волновали. Вряд ли это последствия каких-то серьезных ранений, да и получены они были, скорее всего, на работе от особо несговорчивых когтистых «пациентов». А вот шрам сбоку на подтянутом животе волновал куда сильнее и вызывал столько же вопросов, как и три месяца назад, когда она впервые его увидела. Однако все эти вопросы без ответов Мирай решительно отодвинула на задворки сознания. Сейчас размышлять над многочисленными загадками в ее жизни все равно не было времени — на утро у нее был назначен пациент и, значит, сегодня опаздывать на работу точно было нельзя. Мирай потянулась рукой к полочке возле зеркала и взяла оттуда небольшую коробочку. Внутри лежали в растворе знакомые светло-зеленые линзы, цвет которых она подбирала очень скрупулезно. Оторвав взгляд от контактных линз, Мирай перевела его на зеркало, откуда на нее глядело ее задумчивое отражение, которое она дотошно разглядывала каждый раз, пытаясь найти в нем ответы на слишком многочисленные вопросы в ее голове. Да вот только зеркало хранило молчание, исправно показывая правильный овал ее бледного лица с острыми скулами, обрамленный все еще спутанными после сна каштановыми волосами. Может, зеркало не знало никаких ответов. Может, никаких ответов и не было вовсе. И Мирай каждое утро смотрела на свое самое обычное лицо, такое привычное ей... вроде бы. Останавливалась взглядом на глазах, отражавшихся в зеркале зелено-голубым несоответствием. Гетерохромия не была болезнью или чем-то плохим, но она неизбежно выделяла тебя из общей массы людей. Поэтому Мирай последние три месяца предпочитала выравнивать цвет глаз с помощью контактных линз. Потому что она вовсе не хотела выделяться. Потому что ей казалось, что отличаться от других людей, даже в мелочах, для нее будет… опасно? Мирай понятия не имела, почему именно это слово приходило ей на ум. Но, если говорить начистоту, Мирай вообще многого не знала о себе. Не знала, был ли у нее и раньше нерегулярный цикл. Не знала, скрывала ли она и прежде разный цвет глаз. Не знала, откуда на ее теле эти бледные старые шрамы, и почему самый большой, на животе, вызывает у нее не страх, а печаль. Мирай была загадкой для самой себя. Дело в том, что три месяца назад она очнулась в больнице со свежим ножевым ранением в брюшной полости, сотрясением мозга и селективной диссоциативной амнезией. И все эти три месяца она по крупицам собирала информацию о самой себе — сыщик и подозреваемый в одном лице, — чтобы иметь хоть какое-то представление о том, что за человек отражается в ее зеркале по утрам. Мирай помнила о себе достаточно для продолжения нормальной жизни и работы, но недостаточно для своего покоя. Большинство фактов о самой себе, которые она помнила, были вполне обычными и нормальными. Ей двадцать пять лет. Она — бывшая приютская сирота, счастливо удочеренная крупным бизнесменом Коджи Сакамото. Однако отношения с приемным отцом у нее не самые теплые, так что его деньгами она предпочитает не пользоваться, вместо этого вполне успешно обеспечивая себя сама. Мирай работает ветеринаром и любит животных, при этом своего питомца у нее почему-то нет. Все необходимые знания для работы по-прежнему на месте, аккуратно разложены по своим полочкам в ее голове — хвала богам за это. И на этих скудных автобиографических сведениях список того, в чем она была твердо уверена, прискорбно обрывался. Дальше начинались лабиринты, в которых блуждала ее память. Ее прошлое было подобно бездонному колодцу, из которого на нее в ответ глядела темная неизвестность. И в колодце этой неизвестности утонуло что-то очень важное, она чувствовала это. Мирай бросила последний взгляд в зеркало, откуда на нее посмотрела теперь уже полностью зеленоглазая девушка, и вышла из ванной. Чувствуя себя вялой и разбитой, она заставила себя все же шевелиться побыстрее, натягивая в спальне черные джинсы, футболку с принтом из фильма «Назад в будущее» и серо-зеленую клетчатую рубашку. При этом машинально производя мысленную проверку: да, она действительно любит трилогию «Назад в будущее», и да, ей действительно нравятся клетчатые рубашки. Нравятся именно ей, искренне, а не потому, что ей сообщили о ее собственных предпочтениях. Не то чтобы Мирай не верила тому, что близкие люди рассказывали ей о ней самой, зачем бы им врать, просто… Сложно это оказалось: пытаться быть собой, когда не знаешь себя до конца. На завтрак времени уже не оставалось, но без крепкого кофе выйти из дома Мирай не могла. Проверка: да, она действительно любит кофе, со сливками и без сахара. Пока кофе заваривался в турке на плите, Мирай искала по всей кухне свою термокружку. Дурацкой кружки нигде не было, и Мирай, тихо чертыхаясь себе под нос, расширила зону поисков, перейдя в гостиную. Беглянка именно там и нашлась, — причем стояла не где-нибудь, а на книжной полке, и вспомнить, когда и зачем ее туда приткнула, Мирай не могла, хоть убей. Но у нее же и так амнезия, что с нее взять. Проверка: похоже, заявления о ее дисциплине и организованности явно приукрашены, потому что, проведя в своем обществе последние три месяца, Мирай твердо убедилась в том, что она бе-за-ла-бер-на-я. Ее рука потянулась к кружке, но неуверенно зависла в воздухе, когда взгляд сам собой сдвинулся на стоящую там же на полке фотографию в рамке. Вместо кружки Мирай взяла в руки эту фотографию, уткнулась в нее задумчивым взглядом, в тысячный уже раз. На фото была изображена она, улыбающаяся, в объятиях высокого черноволосого парня с глубокими карими глазами. Мирай смотрела на эту пару и, как ни старалась, не могла соотнести себя с девушкой на фото. Юджи Хасимото был ее парнем и мужчиной, которого она любила больше жизни. По крайней мере, ей так говорили. Интересно получается. Если она любила его больше жизни, то как смогла продолжать жить, когда его не стало? Ах да, точно: амнезия. Она его забыла. Забыла Юджи и свою огромную любовь к нему. «Любила его больше жизни», — убеждала ее подруга Момо (которую Мирай, кстати, тоже не помнила, поэтому ее слова имели катастрофически мало веса). Разве потеря памяти могла вот так запросто стереть такую сильную любовь? Видимо, вранье это все, — что любовь живет в сердце. Видимо, любовь все-таки живет в химических реакциях в мозгу и исчезает, если что-то в этом мозгу дает сбой. А «вечная любовь» — просто сказки для уставших от серой реальности душ. Только так Мирай могла объяснить свое странное, неправильное равнодушие к человеку на фотографии, чья смерть должна была разбить вдребезги ее сердце. Глядя на красивое лицо мужчины на фото, Мирай не испытывала… нет, она не могла сказать «ничего». Его лицо почему-то вызывало в ней тревогу и волнение вместо ожидаемых боли или печали. Но Мирай убеждала себя, что это ощущение беспокойства, скорее всего, было связано с обстоятельствами его смерти. Потому что Юджи Хасимото не просто умер. Его убили. Это случилось почти четыре месяца назад. Сама Мирай — очевидно — ничего не помнила о произошедшей трагедии, хотя и присутствовала при ней. По крайней мере, ей так говорили. Юджи был офицером полиции, решившим копнуть под людей, трогать которых было очень плохой идеей, действительно окончившейся бедой. Лейтенант Юджи Хасимото перешел дорогу криминальной группировке Бонтен и был безжалостно уничтожен. Совершенно очевидно, что Юджи раскопал что-то очень серьезное и очень плохое, потому что убил его не просто какой-нибудь безликий исполнитель Бонтена. Неугодного полицейского застрелил сам глава — некий Манджиро Сано, о котором Мирай не знала абсолютно ничего, кроме имени. Но даже одно это имя вызывало дрожь и холодок у нее внутри, — легко предположить, что такую реакцию провоцировал страх. Ведь Мирай была с Юджи в тот день, когда Сано учинил над ним расправу. Именно тогда она и пострадала, только, в отличие от ее парня, которого Сано застрелил, ее саму он по одному ему известной причине решил зарезать, в итоге наградив этим жутким шрамом на животе. Почему глава Бонтена не убил ее — было одной из многих загадок без ответа в ее мысленной копилке непонятностей собственной забытой жизни. По всем законам логики она должна была умереть в тот день, как нежелательный свидетель, однако жизнь, пусть и ставшая дырявой с потерей большинства воспоминаний, по сей день была при ней. Никто не знал деталей произошедшего. Сама Мирай знала только одно: три месяца назад она очнулась в больничной палате после двухнедельной комы, с почти зажившей дырой в животе и еще большей дырой в поврежденной памяти, запутанной, словно клубок, с которым поиграл шальной котенок. Врачи так и не смогли определить, какая травма повлекла за собой амнезию. Возможно, это частичное нарушение памяти было следствием вовсе не физической, но психологической травмы. Огромные куски ее жизни — утрачены. Среди исчезнувших воспоминаний оказался и ее погибший любимый человек. Какая злая ирония. Мирай отлично помнила прыщавого Юки Сато, регулярно кравшего ее обед в младшей школе, а мужчину, которого любила больше жизни (по крайней мере, ей так говорили), умудрилась забыть. У вселенной действительно было чувство юмора, только, судя по всему — черного. Мирай никак не могла совладать с душившим ее чувством презрения и отвращения к самой себе за то, что забыла его. За то, что не помнила любовь, которую к нему испытывала. За то, что, слишком часто лежа без сна одинокими ночами, с сомнением спрашивала себя: действительно ли она его любила, если смогла так легко забыть? Однако какие бы сомнения ее ни одолевали, доказательство этой любви у Мирай все же было. Это доказательство оплетало ее левое запястье простым браслетом из деревянных бусин-четок, выкрашенных в черный цвет. Браслет был подарком от Юджи. По крайней мере, ей так гово… Да черт бы все побрал! Мирай до оскомины уже осточертело, что ей говорили о том, что, как и к кому она чувствовала, а сама она вынуждена была верить на слово людям, которых даже не всегда помнила, — как ту же Момо, с которой у нее было так мало общего, и тем не менее, они дружили. Вроде как. Наверное. По крайней мере, ей так говорили, будь оно все неладно. Но этот браслет был действительно особенным. Один взгляд на него заставлял ускоряться ее пульс. Странно, но, глядя на него, Мирай всегда думала о декабре. Она не понимала, почему так, но браслет вызывал мысли о снеге, тихо вплетающемся в морозный воздух, о приглушенном свете в теплой комнате, о запахе Рождества и покоя. Может быть, именно в декабре Юджи подарил его ей? Каждое прикосновение к полированным деревянным бусинам отзывалось покалыванием в кончиках пальцев. Пусть Мирай и не чувствовала печали, глядя на фото Юджи, но его подарок, этот простенький браслет, одним своим существованием как будто надламливал что-то глубоко внутри. Глядя на браслет, Мирай чувствовала пугающий раскол внутри себя, болезненную трещину, змеящуюся по поверхности ее сердца. Браслет заставлял ее задыхаться от неясной боли, которую она не могла понять и не могла унять. Браслет заставлял слезы жечь ее глаза, собираться влагой в их уголках и скатываться на холодные щеки, — пусть она и не понимала, почему плачет. Браслет заставлял ее проваливаться в цепкие объятия ноющей тоски, будто внутри нее набухла безобразным рубцом давняя рана, уже зажившая, но все равно напоминавшая о себе болью, если слишком сильно надавить. Если этот браслет вызывал в ней такой водоворот эмоций, то для Мирай это было достаточным доказательством того, что эти забытые чувства все же были в ее жизни. И ей было невыносимо стыдно за то, что она их не помнила. — Хотела бы я поговорить с тобой, Юджи, — тихо проговорила Мирай, задумчиво глядя на его знакомо-незнакомое лицо на фото, от вида которого под ее кожей пробегал необъяснимый холодок. — Хотела бы я… Громкое шипение, послышавшееся из кухни, оборвало ее на полуслове и, поспешно вернув фото на место, Мирай помчалась туда. Кухня встретила ее вонью кофе, выкипевшего из турки и пригоревшего на плите неприятной жижей. Ругаясь вполголоса, Мирай выключила газ и раздраженно сдернула турку с загаженной плиты. Убирать устроенный срач у нее уже не было времени. Да что за день такой! Злясь на себя, Мирай поспешно перелила печальные остатки невыкипевшего кофе в термокружку, разбавила сливками и запихнула кружку в боковой карман рюкзака. Теперь она еще и начинала опаздывать, так что настроение, и так не задавшееся с утра, со свистом пробило нулевую отметку и уверенно устремилось в минус. Мирай в спешке выскочила из квартиры и побежала вниз по лестнице, игнорируя лифт. Только опаздывать ей и не хватало. Она всего второй месяц работала в ветеринарной клинике, куда устроилась после выписки из больницы и переезда в Токио из Киото, желая начать все с чистого листа, на котором все новые воспоминания будут под ее контролем. Ее босс и владелец клиники был отличным парнем, и вряд ли стал бы упрекать Мирай за опоздание, — но, именно потому, что Баджи был отличным парнем, ей и не хотелось причинять ему неудобства. Ровно в девять к ней на осмотр была записана новая пациентка — сиамская кошка с очень нервной хозяйкой, — и Мирай скорее съела бы свой диплом и лицензию на ветеринарную практику, чем подставила кого-то из трех других ветеринаров или, боги упаси, самого Баджи, и так занятых в клинике по самое горло, вынудив их взять на себя еще и ее пациентов из-за ее дурацкого головотяпства. Мирай со скоростью пули выскочила на парковку многоэтажного комплекса, где снимала квартиру, и бегом поскакала к своей машине, на ходу выуживая из кармана ключи. Она нырнула в машину, бросив рюкзак на пассажирское сиденье, и поспешно завела мотор. Уже выводя машину с парковки, Мирай вдруг заметила незнакомого темноволосого мужчину, стоявшего в тени у запасного выхода и провожающего ее пристальным взглядом. Ощутив прилив необъяснимого беспокойства, девушка еще некоторое время разглядывала его в зеркале заднего вида, пока не повернула на улицу. Она сама не понимала, почему незнакомец так ее встревожил. Обычный, ничем не примечательный мужчина среднего возраста, ничего подозрительного не делающий. Ну посмотрел он на нее дольше обычного, что тут такого? С чего же тонкие волоски на руках и шее встают дыбом, а сердце колотится в груди, как ненормальное? Мирай фыркнула и потрясла головой, вытряхивая оттуда параноидальные мыслишки. Это все ее беспокойные гормоны, не иначе. Она включила музыку и через несколько минут вырулила на проспект, ведущий к клинике.

***

— Айй, блин! — зашипела Мирай, когда ватка с антисептиком коснулась ярко-красных царапин на ее предплечье. — Тшш, сейчас пройдет! — Cидящая напротив молодая женщина с короткими темными волосами и ярко-зелеными глазами заботливо подула на царапины, и Мирай застыла, неожиданно взволнованная и тронутая этим жестом. Заметив ее удивление, девушка напротив смущенно засмеялась. — Прости, Мири, я такая мамка, да? Это все из-за Хотару, у нас ни одна вавка не обходится без этого ритуала, так что дуть на царапины у меня уже стало рефлексом. Мирай засмеялась в ответ и тряхнула головой, надеясь скрыть смущение. Она ведь совсем не знала, как это: когда мама дует на твои ранки, чтобы облегчить боль. Откуда ей знать такое: Мирай росла в детском приюте до шести лет, пока влиятельный, богатый и холостой бизнесмен Коджи Сакамото не решил — каким-то чудом, не иначе, — наведаться именно в этот приют и удочерить именно ее. А после удочерения уделял новой дочери примерно столько же внимания, как и комнатной собачке, если не меньше. Мирай давно уже знала, что «приобретение» ребенка было политическим ходом, а вовсе не велением души, но она росла обеспеченной всем необходимым для жизни — ну, кроме родительского тепла, — и ей было не на что жаловаться. А даже если и было — она этого все равно теперь не помнила. — Я готова каждый день сражаться хоть с десятком кошек, если ты будешь так меня обхаживать. Теперь я отлично понимаю, почему господин Баджи специально позволяет нашим зверюшкам цапнуть его через раз: ему просто хочется, чтобы ты за ним ухаживала, — с лукавой улыбкой сказала Мирай, наблюдая, как ее руку заботливо бинтуют тонкие пальцы сидящей напротив женщины. — Пфф, Мири, когда ты уже забудешь про этого «господина» и начнешь звать его просто по имени: Кей жалуется, что чувствует себя из-за этого старпером, а мы ведь всего на четыре года старше тебя. — Молодая женщина лишь отмахнулась от ее неловкого «Ну он же мой босс и мы сейчас на работе, а не где-то в баре» и с легким вздохом продолжила, не отрываясь от бинтования ее руки: — Однажды, когда я буду очень нетрезвая и развязная, то расскажу тебе одну захватывающую историю из нашей юности, когда один… м-м… дикий пес смог «цапнуть» Кейске настолько сильно, что в результате одно его легкое почти отказало. Шрам у него остался на всю жизнь. Вот и ухаживаю теперь, куда ж я денусь. — Hесмотря на веселую непринужденность в голосе собеседницы, Мирай почему-то была уверена, что речь в этой истории шла вовсе не о собаке, да и сама история была далеко не из приятных. Похоже, в прошлом ее шефа было немало — как там она сказала? — вот таких захватывающих историй. Повезло ему (наверное?), что он их, по крайней мере, помнит. После переезда в Токио два месяца назад, устраиваясь на работу в эту небольшую частную клинику, Мирай даже представить не могла, что придет день, когда жена шефа будет вот так запросто обрабатывать ее рабочие увечья, перебрасываясь с ней шуточками и делясь воспоминаниями из юности. И тем не менее, Рейя Баджи за эти два месяца неожиданно стала ей куда ближе, чем та же Момо, которой вроде как полагалось быть ее лучшей подругой. С женой шефа Мирай познакомилась при крайне странных обстоятельствах. На первой же неделе работы в клинике ее машина серьезно сломалась, и она вынужденно добиралась до места общественным транспортом. В тот день, подходя к клинике, Мирай стала свидетельницей весьма необычной картины. Под высоким старым деревом стояла крошечная девочка и ревела во весь рот, сжимая в ручках игрушечного бурундука. Пройти мимо плачущего навзрыд ребенка Мирай, как ответственный взрослый, не могла, поэтому принялась успокаивать малышку, одновременно пытаясь разобраться, где ее родители. С трудом продираясь через еще очень косноязычную речь двухлетнего ребенка, Мирай выяснила, что малышка так отчаянно рыдала из-за страха за двоих котят, застрявших на этом дереве, куда они взобрались, спасаясь от собаки. Но кульминацией происходящего экшена оказалась мать девочки, вскоре обнаружившаяся на этом самом дереве в бесстрашных попытках снять оттуда истошно орущих котят. Дальше все было как в тумане — Мирай даже сама не поняла, каким образом тоже оказалась на том же дереве, благородно помогая незнакомой женщине спасать оттуда перепуганную кошачью парочку. Именно за этим занятием ее и застал шеф. А с его появлением выяснилось, что в спонтанную спасательную операцию Мирай ввязалась ни с кем иным, как с его женой. Посмеиваясь себе под нос, Кейске Баджи лениво прикурил сигарету и потрепал дочку по темноволосой макушке, с интересом наблюдая за потугами жены и коллеги стащить с дерева сопротивляющихся котят. Кажется, он все это действо даже на телефон заснял, но Мирай не могла за это поручиться: она была слишком занята тем, чтобы не свалиться на землю и не сломать себе шею, или того хуже — удариться головой и забыть вообще всю свою жизнь, а не только отдельные ее фрагменты. Спустя пятнадцать минут обе девушки и два кота благополучно спустились на землю. Госпожа Баджи с грозным взглядом и словами «Хочешь все-таки добить легкие, тупица?» выдернула изо рта мужа сигарету, а маленькая Хотару пищала от восторга, упрашивая родителей забрать спасенных найденышей домой. Котята и впрямь были миленькие — как будто котята бывают другими, — белый мальчик и черная девочка. Шеф переглянулся с женой, и одного этого короткого взгляда им хватило для решения принять котят в семью. Они даже имена им дали сразу же и в один голос: Артемис и Луна. Под недоуменным взглядом Мирай они снова переглянулись и расхохотались, будто парочка подростков, услышавших одним им понятную шутку. Мирай осталась за бортом этой вроде-бы-шутки — на то она и была (очевидно) какой-то их внутренней семейной темой, — поэтому благоразумно промолчала. Может, они оба фанаты Сейлор Мун: мало ли какие странности бывают у почти тридцатилетних людей. В общем и целом, Кейске и Рейя Баджи и их двухлетняя дочь Хотару оказались одним из лучших событий в том крошечном отрезке ее жизни, который Мирай точно помнила от и до. Они стали единственными из ее новых знакомых, с кем она поделилась тайной о своих амнезийных проблемах (Баджи после этого вконец извел ее дурацкими шуточками о дырявой памяти, которые ехидно отпускал на публике, заговорщически подмигивая ей, когда Мирай начинала тупить в каких-то рабочих ситуациях). Сегодня Рейя, привычно зашедшая за мужем в его обеденный перерыв, застала Мирай после яростного сражения с агрессивно настроенной кошкой, в кровь разодравшей ей руку, испугавшись укола. Баджи все равно еще задерживался, разбирая бумаги для налоговой проверки, поэтому Рейя вызвалась лично обработать боевые ранения Мирай, не желая слушать ее слабых возражений о том, что она и сама может перевязать руку. С задачей Рейя справлялась на высшем уровне, — впрочем, в этом не было ничего удивительного. Жена шефа управляла собственной школой единоборств, где была не только хозяйкой, но и ведущим тренером, и, по ее же собственным словам, часто иногда бывала тем самым человеком, который оказывал первую помощь ученикам при случайной травме. Они как раз закончили перевязку, когда Баджи зашел в кабинет за женой, выглядя несколько одуревшим и взъерошенным после вынужденного глубокого погружения в бумажную волокиту. Пару секунд потаращившись на жену, бинтующую руку одной из его врачей, он моргнул и помотал головой. — Даже знать не хочу, — заявил шеф, лениво собирая в хвост длинные черные волосы и зевая. — Все в порядке? — спросила Рейя, слегка нахмурившись и подозрительно приглядываясь к мужу. Мирай тоже глянула на шефа повнимательнее. Выглядел он и впрямь как-то не очень, весь бледный, но при этом с нездоровым румянцем на скулах. Похоже, он вздумал подхватить какой-то вирус, и Мирай предложила закончить отчеты вместо него, чтобы он мог пойти домой и заражать расцветающей болячкой свою семью, а не персонал и отдохнуть. Тем более, что утром она все-таки припозднилась, несмотря на все усилия и полученный штраф за превышение скорости. Выслушав поток благодарностей, Мирай спровадила шефа из клиники и вернулась к своим баранам, вернее, котам, собакам и даже одному еноту. Разобравшись с назначенными пациентами, она перекочевала в кабинет Баджи, где зарылась в оставленные на столе документы, отчеты и счета. За бумагами она засиделась до позднего вечера. Разминая затекшую шею, Мирай обошла все кабинеты, проверяя, чтобы везде в клинике был выключен свет (после увиденных среди бумаг счетов за электричество, она была в шаге от того, чтобы притащить в клинику набор свечей и фонариков, потому что суммы там были поистине космическими). Потом вернулась в свой кабинет, чтобы забрать оттуда рюкзак, и неспеша вышла на улицу, где тщательно заблокировала звякнувшие колокольчиком стеклянные входные двери и трижды перепроверила сигнализацию. Ее машина дожидалась на небольшой парковке для персонала клиники, и Мирай неспешно зашагала к ней, зевая и потирая через рукав куртки ноющую забинтованную руку. Денек выдался действительно тяжелым, и сейчас все, чего ей хотелось, это приехать домой, укутаться в плед, окопаться на диване с новой упаковкой мороженого и посмотреть «Назад в будущее» (все из-за футболки, которую она решила сегодня надеть). Мирай сама не знала, почему ее так увлекают эти фильмы. Может, виной всему созвучное с ее именем название и ее раздутое эго, тешившееся этим фактом. Но ее не покидало странное чувство, что эти фильмы имели какое-то особое место в той жизни, которую она так плохо помнила. Может быть, они смотрели их вместе с Юджи. Мирай машинально коснулась пальцами гладких бусин браслета на левой руке, чувствуя привычный уже болезненный укол где-то под ребрами. Может быть, они с Юджи сидели вместе на диване, обнявшись, и смотрели эту трилогию, пока за окном плели зимнюю сказку невесомые снежинки. Может, в один из таких вечеров Юджи и подарил ей этот браслет. И сейчас, думая об этом, она чувствовала неизъяснимую тоску и сожаление именно о таких воспоминаниях, которые вынуждена была теперь додумывать сама. Мирай не могла объяснить этого, но откуда-то знала наверняка, что браслет этот он подарил ей именно зимой. Она не помнила, нет. Она просто знала. И ей нравилась эта ее теория: они с Юджи, еще бывшим ей тогда родным и нужным, в уютной комнате смотрят «Назад в будущее», и браслет мягко касается ее запястья, а за окном белеет снег, подсвечивая тот спокойный вечер. Вечер, когда она еще помнила себя, помнила свою жизнь и свою любовь, однажды в декабре… Мирай так глубоко погрузилась в свои мысли, что даже не сразу заметила человека, преградившего путь к ее машине. Мигом насторожившись, она вся напряглась, замедляя шаг. Насторожиться тут было от чего, еще и как. Стоящий у нее на пути мужчина выглядел так, будто только что выбрался с поля боя. Невысокий и худощавый, он был одет во все черное, и на фоне темной одежды его длинные вьющиеся волосы казались особенно светлыми. Да вот только выделялся он не цветом волос, а скорее тем, что они были перемазаны кровью. Как и его лицо, как и его прижатая к боку рука, как, без сомнения, и его одежда, хоть на черной ткани кровь была и не видна. Он стоял, слегка пошатываясь, бледный как смерть, и смотрел на Мирай провалами темных глаз, от пустого и вместе с тем пылающего взгляда которых по позвоночнику пробегала колючая дрожь. Не на шутку испугавшись, Мирай отступила на шаг назад. Что это за парень и что с ним случилось? Может, на него кто-то напал? Правда, Мирай было бы куда легче проникнуться к нему сочувствием, не загораживай он так уверенно ей дорогу к ее собственной машине. Но что, если это наоборот он на кого-то напал? Странный мужчина ничего не делал, просто стоял, слегка покачиваясь, и молча сверлил ее этим пугающим темным взглядом. Мирай нервно облизнула губы, лихорадочно перебирая пальцами содержимое карманов куртки в поисках чего-то, что могло бы сойти за оружие в случае необходимости. Ключи, это хорошо. Рейя рассказывала, что ключами можно серьезно травмировать человека. Черт, надо было соглашаться, когда жена босса предлагала ей частные уроки по самозащите. Но, может быть, она зря так испугалась? Может, этому человеку, наоборот, нужна ее помощь, пока она стоит тут и обдумывает, как бы так использовать ключи, чтобы ранить его (будто на нем без этого недостаточно крови). В любом случае, сперва нужно проверить. — С вами… — начала было Мирай, намереваясь спросить о его самочувствии, но тут же осеклась. Потому что вторая рука, которую он не прижимал к окровавленному боку, поднялась, и тусклый свет фонаря зловеще отразился матовым бликом на поверхности зажатого в ней пистолета. Мирай мигом заткнулась и вытаращилась на пистолет. Странно, но почему-то вид оружия не вызвал в ней страха. Должно быть, она просто впадает в шок и никак не может осознать происходящее. А черное дуло пистолета уверенно смотрело ей в грудь, и держащая его рука не дрожала, хотя все остальное тело мужчины явно с трудом оставалось в вертикальном положении. — Открой машину, — тихо скомандовал незнакомец, и сталь в его хриплом голосе не оставила Мирай даже шанса на ослушание. Когда тихий щелчок дал знать, что двери авто разблокированы, он медленно, спиной вперед, обошел машину, не сводя с Мирай пристального взгляда и прицела. — Стой на месте, — велел он, медленно-медленно садясь в машину. Мирай осторожно выпустила из легких задержанный в них воздух. Окей. Окей. Он сейчас угонит ее машину, и этим она и отделается. Это хорошо. Это очень хорошо, такой вариант развития событий ей нравится куда больше того, в котором его палец давит на курок и пуля летит ей прямо в… — Садись за руль. Блять. Ему все-таки нужна не только ее машина. Что за хрень, черт возьми, происходит, и почему она происходит с ней? Щелчок предохранителя придал ей резвости, и Мирай поспешно подошла к двери водительского сиденья. — Медленно, — голос незнакомца был пропитан предостережением и опасностью, и от его звука по позвоночнику Мирай покатились бусины холодного пота. Держа руки на виду, она мучительно медленно села за руль. Перевела осторожный взгляд на своего нежеланного пассажира. Он сидел вполоборота к ней, все так же прижимая покрытую кровью руку к боку. Машину придется самостоятельно отмывать от крови, потому что она не представляла, как это объяснить на мойке. Это, конечно, если допустить, что она доживет до того момента, когда сможет помыть машину. Мужчина хмуро смотрел на нее, и его темные глаза под тяжелыми веками нездорово блестели. Похоже, у него начиналась лихорадка. Измазанные кровью, длинные светлые волосы рассыпались по его плечам, одна прядь прилипла к покрытой испариной впалой щеке. — Я не причиню тебе вреда, если сделаешь все так, как я говорю, — монотонным голосом сообщил мужчина. Пистолет в его руке по-прежнему необнадеживающе смотрел ей в грудь. Мирай сглотнула. Тщательно выверяя каждое свое движение, аккуратно закрыла дверь. О ремнях безопасности в такой ситуации, наверное, можно не беспокоиться, да? — Поехали, — глухо приказал мужчина. Мирай послушно завела мотор. Она даже не стала спрашивать, куда он хочет ехать. Ответ ей не понравится, в этом можно было не сомневаться.