Пепел на губах

Ты стоишь под дождем, чтобы спрятаться, Но если все же обернешься — я протяну тебе руку И не дам упасть. Я помогу отыскать эту потерянную улыбку, Просто закрой глаза, а я обниму тебя, И не позволю тебе сломаться.        Jamie Scott — Unbreakable __________        Комната утопала в теплом, уютном свете зажженной гирлянды, расцеловавшей стены и лица находящихся здесь людей отблесками разноцветных огоньков. Приглушенные мелодии западных рок-композиций сменяли одна другую, создавая ненавязчивый фон для гудящих в небольшом помещении разговоров.        Лицо Майки казалось особенно юным из-за этой игры разноцветных огней на его гладких щеках. Мирай поглядывала на него украдкой сквозь пряди слишком отросшей челки. Рассматривала, как резвятся на его чистой коже зеленые-красные-голубые-желтые отблески от гирлянды, и спрашивала себя, действительно видит на его переносице легкий румянец или же это обман зрения, созданный переливами разноцветных огоньков. Затаив дыхание, смотрела, как он поджимает пересохшие губы, задумавшись о чем-то; как рассеянно смахивает выбившиеся из-под резинки пряди светлых волос, упавшие ему на глаза; любовалась острыми крыльями его ключиц, то и дело мелькавших в растянутом вороте черного свитера.        Мирай почувствовала, что он собирается посмотреть на нее, за секунду до того, как он поднял глаза, и поспешно отвела свои собственные, еще ниже наклоняя голову. Сердце оставило свое привычное место и всполошенной птицей заметалось по всей грудной клетке; Мирай казалось, его лихорадочный трепет отчетливо видно даже через слои ее старенькой футболки с принтом из фильма «Назад в будущее» и накинутой поверх нее зеленой рубашки. Она закусила губу, прикладывая все усилия, чтобы удержать взбунтовавшийся взгляд, так и норовивший вновь вернуться на его лицо, пересечься с мерцающими темными глазами и утонуть в вечности этого мгновения.        Но она не могла смотреть на него. Слишком опасно. В ее глазах может отразиться слишком многое, что ему знать не нужно.        Раздавшийся сбоку смех заставил Мирай вздрогнуть, выдергивая ее из круговорота беспокойных, взволнованных мыслей. Смеялась Рейя, которой Баджи прошептал что-то на ухо. Юные и расслабленные, они сидели на полу слева от Мирай, и Кейске рассеянно перебирал тонкие пальцы своей девушки, с ухмылкой слушая, что говорит ему стильно одетый парень с короткими пепельно-серебристыми волосами. Имя всплыло в мыслях Мирай легко и естественно. Такаши Мицуя. Он сидел вместе с ними на полу, справа от Мирай, а рядом с ним устроилась красивая медноволосая девушка, с расслабленной улыбкой слушавшая их с Баджи разговор, положив голову на плечо Мицуи. Ее имя тоже не замедлило возникнуть в памяти — Юзуха. Сидя на полу вшестером, они образовывали небольшой круг. Майки был прямо напротив Мирай. Смотрел на нее своими невозможными глазами, в которых плескалось ночное небо.        Мирай закусила губу и поспешно отвернулась, скользя плывущим от волнения взглядом по другим людям, что рассредоточились по всей комнате: шумные близнецы, устроившиеся возле музыкального центра с порно-журнальчиком, на который с ужасом косился сидящий с ними красный до самых ушей парень со шрамом, пересекающим губы; Чифую и Такемичи, оба светловолосые и растрепанные, рубились в приставку; на небольшом диванчике развалился одетый в черно-белое хаори Кен Рюгуджи, держащий на коленях миниатюрную светловолосую девушку, которая с энтузиазмом показывала какой-то журнал своей рыженькой подруге с милой родинкой на подбородке. Имена девушек Мирай никак не могла вспомнить, но ее это не тревожило.        Здесь было так уютно, в этой захламленной всяким мальчишеским барахлом комнате; душу обволакивало расслабленное спокойствие. Мирай ничему не удивлялась. Несмотря на волнение перед Майки, ей было хорошо. Очень хорошо. Она чувствовала, что должна здесь находиться.        Шевеление сбоку привлекло ее внимание и, повернув голову, Мирай уткнулась взглядом в невысокого парня, чьи белоснежные волосы контрастировали со смуглой кожей; огни гирлянды искорками отражались в его аметистовых глазах. Небрежно подтолкнув возмущенно засопевшего Майки, парень заставил его подвинуться и плюхнулся на пол рядом с ним, скрещивая по-турецки обтянутые темными штанами ноги. Глядя в его лицо, Мирай вдруг подумала, что должна встревожиться от его присутствия, — но тревога не приходила. Ей по-прежнему было спокойно.        — Слышь, старпер, с тобой нечетное количество получается, — недовольно проворчал Майки, устраиваясь поудобнее на новом месте, куда его бесцеремонно сдвинул беловолосый.        — Какая разница, дурья твоя башка, для «бутылочки» четное количество народу неважно, — возвел к потолку взгляд Изана Курокава.        — Эй, ану-ка подвиньтесь! — прозвучал откуда-то сверху звонкий голос.        В следующий миг длинноволосый брюнет с выкрашенными в пшеничный блонд передними прядями под звон сережки в его ухе бухнулся на пол между Баджи и Майки, утаскивая за собою вниз раскрасневшуюся девушку с ярко-фиолетовыми волосами.        — Казутора, вы опять с Изуми зажимались в чужой ванной? — с подозрением прищурился Майки.        — Нет, — моментально отозвалась фиолетововолосая девушка, сохраняя непробиваемо-невозмутимое выражение на лице.        Майки заворчал что-то себе под нос, а Баджи ткнул Казутору в бок и украдкой указал на его шею. Тот расплылся в лишенной какого-либо раскаяния ухмылке и быстро стер следы помады со своей кожи.        — Ну, начнем что ли? — зевнул Баджи, выкатывая на пол пустую пивную бутылку.        — Может, Хаккая к нам позовем? — предложил Мицуя, кивая головой в сторону парня со шрамом на губах, пытавшегося отпихнуть подальше от себя порно-журнал, которым один из близнецов настойчиво тыкал в его пышущее жаром лицо. — Его пора спасать от Злюки с Улыбашкой.        — Здесь девушки, его ж заклинит моментально, — ухмыльнулся Казутора, собирая длинные волосы в пучок на затылке.        Баджи неожиданно встрепенулся и оживленно щелкнул пальцами.        — Если заснимем нашего стесняшку и выложим видос на Youtube, можем нехило срубить бабла! — сверкнул он острыми клыками и тут же сдавленно охнул, когда раздраженно цыкнувшая Рейя ткнула его в бок острым локтем.        — Кей, ну ты и дятел! — фыркнула она, возводя к потолку зеленые глаза.        — Мне проценты с видоса, как его менеджеру, — максимально деловым тоном вклинилась в разговор Юзуха.        — С каких пор ты его менеджер? — поднял светлые брови сидящий возле нее Изана.        — С этих? — невозмутимо пожала плечами Юзуха, задорно усмехнувшись.        — Нахуя Хаккаю менеджер? — пробормотал себе под нос Баджи, и Юзуха с лукавым видом подмигнула ему.        — Скоро узнаешь, — загадочно ухмыльнулась она.        Эффект таинственности от ее слов подпортил Дракен, который как раз в этот момент не слишком аккуратно решил впихнуть свои внушительные метр восемьдесят пять между Майки и Казуторой, без какого-либо стеснения отодвинув в стороны менее габаритных парней, будто мелких котят.        — Что вы тут телитесь и никак не начнете? — добродушно пробасил он.        — Кен-чин, а тебе Эмма вообще разрешила участвовать? — пробурчал Майки, потирая плечо после ощутимого толчка от нахально сдвинувшего его парня. — Тут же целоваться надо будет, ты в курсе?        — Отпустила с условием, что целовать я буду только тебя, — хмыкнул Дракен и, протянув руку, бесцеремонно взъерошил и без того растрепанную светлую шевелюру друга.        — Фу, бля, отвали! — состроил гримасу Майки, отпихивая наглую руку засмеявшегося Кена.        — Вообще, этот прикол уже даже и не прикол, — проворчал Изана, слегка откидываясь назад и опираясь на вытянутые за спиной руки. — Тут что-то мужиков слишком много собралось, ведь по-любому бутылка на кого-то из нас укажет и придется друг с другом засосаться.        — У-ля-ля, — протянула Рейя, многозначительно передернув бровями и получив ответные смешки от Изуми с Юзухой.        — Эй! — возмущенно одернул ее Кейске, на что Рейя лишь невинно пожала плечами, продолжая усмехаться.        Мирай слушала эти разговоры, ощущая себя реально находящейся среди присутствующих, но в то же время будто бы бесплотным призраком, получившим возможность наблюдать за дружескими посиделками большой компании. В груди растопленным медом разливалось теплое, щемяще-приятное чувство, — такое незнакомое, и такое желанное.        — Ладно, я первый, давай сюда бутылку, — зевнул Изана, снова садясь прямо.        Он протянул руку к Рейе, которая до этого забрала бутылку у Баджи, и подмигнул ей. Кейске тут же недовольно напыжился и сдвинулся в сторону, чтобы заслонить собой Рейю, которая уже протягивала бутылку Изане. От этого движения его распущенные волосы полезли ей в лицо и она чихнула, тут же с ворчанием проходясь пальцами по густым черным прядям и отводя их ему за спину.        — Так, дед, смотри, только не забывай, что Рейя — моя пара! — воинственно предупредил Кейске, заслужив обреченно-усталый вздох от упомянутой девушки.        Изана лишь смерил его невпечатленным взглядом, пренебрежительно заломив одну светлую бровь.        — Здесь же не только Рейя, — небрежно пожал он плечами, ловко проворачивая бутылку в длинных пальцах.        — Изуми — моя девушка! — тут же встрял Казутора, демонстративно хватая ее за руку.        Изуми возвела глаза к потолку и сдула лезущую в них фиолетовую челку, качая головой.        — У нас же с тобой ничего официального, солнце, — хмыкнула она, переплетая его пальцы со своими.        — Пока что, — уверенно пробормотал себе под нос Казутора, сжимая ее ладонь.        Изана раздраженно цокнул языком, так сильно закатывая глаза, что должен был увидеть изнанку своей головы, и указал горлышком бутылки на Мирай, под его взглядом замершую на месте, будто перепуганный кролик.        — Ну вот же еще девушка сидит!        — Ах ты педофилина престарелая, ей шестнадцать! — возмутилась Рейя, защитным родительским жестом притягивая к себе растерявшуюся Мирай и обнимая ее, чтобы закрыть от Изаны. Тот в расстройстве хлопнул себя по лбу ладонью, невнятно бормоча едва слышное «Что я вообще тут делаю?»        Мирай, смущенная, но почему-то совсем не удивленная озвученным, неожиданно юным, своим возрастом, пыталась вздохнуть в слишком крепком объятии Рейи, и краем глаза увидела, как нахмурился Майки, бросая на сидящего рядом с ним Изану недовольный взгляд исподлобья.        Все происходящее до сих пор не вызывало у нее никаких вопросов или удивления. Лишь трепетную дрожь в груди каждый раз, когда взгляд ее пересекался с глубокими темными глазами напротив.        Изана шумно выпустил воздух из легких и раздраженно махнул зажатой в пальцах бутылкой:        — Нахуя вообще вы все уселись играть, если каждая девушка тут — чья-то девушка?        — Мирай — ничья девушка, — вдруг стрельнул в ее сторону Баджи хитрющим взглядом.        Мирай тут же вспыхнула до корней волос и, неожиданно для самой себя, почему-то посмотрела прямо на Майки. Который смотрел в ответ. Смотрел на нее, не отрываясь, серьезным напряженным взглядом, и на дне этой знакомой, сияющей темноты в его глазах мерцала какая-то отчаянная решимость.        — Угомонитесь, балбесы, вы ее напугали! — рассердилась Рейя, всей пятерней, будто расшалившегося кота, отталкивая от себя лицо придвинувшегося к ней Кейске, который тут же попытался шутливо укусить ее за пальцы.        Но Мирай не смотрела на их дурачества. Она не могла отвести глаз от лица Майки. Он поймал ее взгляд, привязал к себе, и не позволял отвернуться, не позволял моргнуть, — будто наложил на нее заклинание, сопротивляться которому у Мирай не было сил. Как не было и желания. Не разрывая этот заряженный эфемерным электричеством зрительный контакт, Майки вдруг молча выхватил бутылку из расслабленных пальцев возмущенно фыркнувшего Изаны и, не дожидаясь согласия на начало игры от остальных участников, одним решительным движением раскрутил ее на полу по центру созданного ими круга. Его губы были напряженно поджаты, а взгляд не отрывался от лица Мирай. Майки не смотрел ни на кого, кроме нее, и Мирай чувствовала, как начинает задыхаться от охватившего ее жара, — а бутылка все крутилась и крутилась на полу, постепенно замедляя вращение.        Когда горлышко указало точно на нее, Мирай подумала, что сейчас вполне может потерять сознание. Она застыла неподвижным изваянием, хватая приоткрытыми губами загустевший воздух, и смотрела-смотрела-смотрела на Манджиро, чей гипнотический взгляд околдовывал ее неминуемостью чего-то долгожданного, прекрасного, нужного. А он смотрел только на нее, смотрел так, будто в мире не осталось никого, кроме них двоих. Смотрел так, будто ему было все равно, существует ли еще вокруг них этот мир, — лишь бы она была перед ним.        Пламя, жаркое и палящее, побежало по венам Мирай, зажигая румянцем ее щеки, приливая кровью к голове. Майки неосознанно облизнул пересохшие губы, и ее взгляд тут же приклеился к этой мягкой, влажной коже, желая узнать — вспомнить — его вкус. Но ведь Мирай и так знала. Знала, что его губы на вкус будут как лето в разгаре зимы, как тепло посреди холода, как счастье в пучине горя.        Майки приподнялся, все так же глядя на нее, и мир поплыл перед ее глазами, теряя свои очертания, размазываясь и растекаясь мыльной пеной, пузырящейся белым туманом, безжалостно закрывающим от нее любимое лицо…              … Мирай открыла глаза и какое-то время просто бездумно глядела в белый потолок над нею. Там трепетала на легком сквозняке едва заметная паутинка, и она заторможенно, завороженно смотрела на движение этих серебристых тонких нитей. Ей снился сон. Волшебный, чарующий, пронзительно-прекрасный и до слез желанный сон, — но Мирай никак не могла вспомнить, о чем он был. Чем сильнее она напрягала память, пытаясь восстановить происходящие в этом сне события, — тем быстрее и окончательнее от нее ускользало воспоминание о них, оставляя по себе лишь щемяще-печальное чувство сожаления о драгоценном и несбыточном в глубине ее груди.        — Как спалось? — донесся тихий голос откуда-то сбоку.        Все еще вялая и заторможенная после сна, Мирай лениво повернула голову на подушке и окинула плывущим взглядом сидящего на диване Йоричи. Снятая рубашка лежала на спинке дивана, а сам мужчина сидел в одной черной майке и неловкими пальцами пытался развязать узелок на бинтах, закрывающих пулевое ранение на его руке.        — Мало, — невнятно ответила на его вопрос Мирай, давя широченный зевок.        Приподнявшись на локте, она пару секунд наблюдала за безуспешными попытками учителя справиться с бинтами на руке, сонно моргая тяжелыми веками. Сейчас, видя наставника без рубашки, Мирай с грустью подметила, как сильно он исхудал. Жизнь в бегах и бесконечный стресс последних дней плохо на нем сказывались, да и последствия огнестрельного ранения давали себя знать.        — Как долго я проспала? — спросила Мирай, вяло садясь на кровати и свешивая на пол босые ноги. Паркет оказался неприятно холодным, и она зябко поджала пальцы, скользя взглядом по комнате в поисках своих носков.        — Около четырнадцати часов, — отозвался Йоричи. С коротким раздраженным вздохом оставил неравную борьбу с узелком на бинтах и принялся рыться в стоящей рядом с ним аптечке, вероятно, в поисках ножниц. Не отрываясь от своего занятия спросил: — Как себя чувствуешь?        Мирай промычала что-то нечленораздельное, протирая пальцами все еще мутные после длительного сна глаза. Но даже проспав так долго, она не чувствовала себя достаточно отдохнувшей; казалось, скопившейся в ней усталости хватит на несколько жизней.        — Как будто меня избивали всю ночь напролет, — проворчала Мирай, поворачивая голову из стороны в сторону, чтобы размять затекшую шею. Осторожно коснулась языком уже подсохшей ранки на нижней губе и с невеселой иронией хмыкнула: — А, подождите-ка, да ведь это ж так и есть.        Мирай смутно помнила, как они приехали назад в дом Мины ранним утром, но все события были словно в тумане, — настолько изможденным был ее организм после этой ночи. На автомате, будто зомби, она добралась до гостевой комнаты, куда изначально определили ее Хайтани, совершенно не запомнила, как стащила с себя грязную окровавленную одежду, сменив ее на чистые шорты и футболку, которые раньше надевала для сеансов в капсуле, и рухнула на кровать, вырубившись в тот самый миг, когда ее голова коснулась подушки.        Йоричи бросил на нее тревожно-обеспокоенный взгляд, мазнув им по новым синякам и ссадинам на ее бледном лице, затем скользнув по ее затянутому в медицинский бандаж правому запястью, — заняться ее поврежденной рукой они успели еще в машине Чифую по дороге сюда, благо в пикапе у него была забитая битком аптечка.        — Да ладно вам, Йоричи, не делайте такое скорбное лицо, — слабо улыбнулась Мирай. — Все со мной в порядке, бывало и хуже — вам ли не знать. — Она многозначительно выгнула бровь и тут же поморщилась, потому что от этого движения стрельнуло болью в синяке на припухшей скуле. — Вы сами-то давно в зеркало смотрелись?        — Посмотрел бы я, как часто ты захочешь глядеться в зеркало, когда тебе будет под пятьдесят, — отшутился Йоричи, вновь принявшись дергать узел на бинтах. Ножницы он так и не нашел.        — Не драматизируйте, учитель, вам всего сорок пять, — улыбнулась шире Мирай и с кряхтением поднялась с кровати, потянулась, морщась от звука слишком громких щелчков в позвоночнике. Шаркая ногами, она приблизилась к Йоричи и плюхнулась на диван рядом с ним, после чего мягко отодвинула от бинтов его пальцы. — Давайте я вам помогу.        Распутывать узелок с плохо работающей правой рукой было непросто, но у нее это все равно получалось лучше, чем у наставника. Мирай чувствовала его внимательный взгляд, изучающий ее лицо, и поджала губы. Обычно такой взгляд означал, что Йоричи хочет завести разговор о чем-то действительно серьезном.        И она не ошиблась.        — Что ты видела в его памяти? — тихим голосом поинтересовался наставник, не уточняя, о ком именно спрашивает. Знал, что его вопрос и без того истолкуют правильно. Несмотря на то, как спокойно прозвучал голос Йоричи, Мирай смогла уловить нотки скрытого напряжения в его тоне.        Она помолчала, вспоминая. Обдумывая. Анализируя.        — Я видела вашу сестру, — медленно проговорила она, поднимая на учителя внимательный взгляд.        Йоричи не поменялся лице, в его выражении не проскользнуло ни тени удивления. Он лишь смотрел на свою ученицу спокойным, непроницаемым взглядом.        — Вы знали, — добавила Мирай, внимательно глядя в серьезные синие глаза за стеклами очков. — Знали, что он… что он был помешан на Кайе. — Йоричи медленно моргнул, встречая ее пытливый взгляд. Уголки его рта слегка изогнулись книзу, губы сжались плотнее, но через миг он снова расслабился. Учитель ничего не ответил, лишь тяжело склонил голову в безмолвном подтверждении, и Мирай нахмурилась, чувствуя холодок от неприятной догадки. — Йоричи, он… Сакамото как-то причастен к гибели вашей сестры?        Такаяма молчал так долго, что Мирай уже подумала, он не собирается ей отвечать.        — Я думаю, — наконец проговорил он, осторожно подбирая слова, — что для четкого ответа на этот вопрос пока что еще не время.        — Ну, знаете, Йоричи, а вот такой ответ, как по мне, еще хуже, — протянула Мирай, уже закончившая с обработкой заживающей раны на его бицепсе и взявшаяся заново бинтовать его руку. — Как вообще так вышло? Почему он… был так одержим ею?        — Думаю, — Йоричи мимолетно поморщился, когда она слишком сильно перетянула бинтом его руку, но тут же продолжил: — думаю, Сакамото считал, что любит мою сестру. Больше всего на свете он желал от Кайи взаимности.        — Но вызывал в ней лишь отвращение, — пробормотала Мирай, с хмурым видом бинтуя руку учителя.        Она все еще видела перед собой синие глаза Кайи Такаяма, обманом подсмотренные в недрах памяти приемного отца, и по ее коже пробежала невольная дрожь, вызванная воспоминанием о силе того наваждения, которым были его чувства к этой погибшей девушке.        — Ты узнала… еще что-нибудь… из его памяти? — вдруг спросил Йоричи каким-то особенно тихим, неуверенным голосом, и Мирай удивленно подняла на него глаза.        Наставник смотрел не на ее лицо, а на пальцы, уже почти закончившие завязывать новый узелок на бинтах, но от его вопроса остановившиеся, зависнув над белой тканью повязки. Мирай нахмурилась, пытаясь понять причины, почему Йоричи выглядел сейчас таким нерешительным, словно боялся ее возможного ответа. Так и не найдя разгадку его поведению, она осторожно ответила:        — Разве что только то, что Сакамото возненавидел меня едва ли ни с самого первого раза, как увидел.        — И больше… ничего?        Окончательно завязав бинт, Мирай опустила руки на колени и подняла на учителя внимательный взгляд. Он смотрел на нее так пристально, будто хотел прочитать ответ на ее лице еще до того, как она откроет рот. Нахмурившись, Мирай облизнула губы и в настороженном недоумении склонила голову к плечу.        — Ничего, потому что он сумел заблокировать часть своих воспоминаний. — Мирай нахмурилась еще больше, заметив скользнувшую по лицу наставника тень, словно рябь на воде; в его выражении на долю секунды причудливо столкнулись разочарование с облегчением, но уже через миг оно стало спокойным и непроницаемым. Мирай вдруг с абсолютной ясностью поняла, что учитель не говорит ей чего-то важного. Сжав на коленях исцарапанные пальцы, она подалась вперед, пытливо вглядываясь в такое знакомое лицо напротив. — Йоричи, скажите мне… вам известно что-нибудь об этом? Вы знаете, почему Сакамото настолько сильно меня ненавидит?        Выражение ее наставника не изменилось, ни единое мимическое движение не нарушило его глубокую невозмутимость, но на дне синих глаз едва различимо мелькнула неясная тень, и Мирай еще сильнее сдвинула брови к переносице, напряженно вглядываясь в его лицо. Йоричи что-то знал, она была уверена в этом.        — Мирай, — очень тихо проговорил Такаяма, аккуратно беря ее руки в свои и поглаживая стиснутые в кулаки пальцы, будто прося расслабиться. — Ты самый дорогой человек в моей жизни, и я люблю тебя, как родную дочь.        Нежданное признание выбило Мирай из колеи своей внезапностью; она просто сидела и таращилась на учителя широко распахнутыми глазами, ошарашенно приоткрыв рот. Не то чтобы подобное признание было чем-то выходящим из ряда вон: Мирай всегда была уверена в том, что дорога наставнику так же сильно, как и он дорог ей, — но Йоричи никогда не говорил ей этого вслух. И почему-то сейчас эти слова, такие простые, но исполненные таким глубоким и важным для нее смыслом, неожиданно оказали на нее ошеломляющий эффект, заставив увлажниться глаза, а горло — сжаться от колючего спазма.        — И поэтому поверь мне, когда я говорю, что обязательно отвечу на все твои вопросы, — тем временем продолжил Йоричи, бережно закрывая ее подрагивающие пальцы в своих широких ладонях. — Но не сейчас, потому что сейчас для этого не время.        Мирай просто молча смотрела на него, изучающе вглядываясь в знакомые синие глаза и пытаясь прочитать в них то сокрытое, что держал в себе ее учитель.        — Но, Йоричи… — начала было она, упрямо мотнув головой, но осеклась, заметив выражение его лица.        На нем застыл отпечаток боли, глубокой, но будто бы скрытой многочисленными слоями выстраданного, измученного принятия. И внезапно Мирай поняла, что не хочет знать. Сейчас — не хочет. Если новое знание принесет ей новую боль, если зажжет новый огонь под котлом, в котором кипели изнуряющие ее мысли, если это как-то связано с Коджи Сакамото, — она сознательно не хотела получать сейчас это знание. В данный момент времени и без этого происходило много всего, — слишком много для нее одной.        — То, что вы знаете, может как-то повлиять на мои шансы помочь Майки? — тихо спросила Мирай вместо всех остальных вопросов, которые собиралась задать еще минуту назад.        — Нет, — твердо, искренне ответил Йоричи спустя несколько секунд.        Мирай сглотнула и опустила взгляд на их соединенные руки, затем развернула свою ладонь в его и пожала теплые пальцы наставника.        — Тогда… тогда я согласна отложить этот разговор, — едва различимо, но твердо прошептала она.        Вместо ответа Йоричи поднял руку и аккуратно заправил ей за ухо спутанную прядь каштановых волос, после чего бережно погладил по голове, точно так же, как делал это, когда Мирай была еще совсем ребенком.        — Я горжусь тем человеком, в которого ты выросла, попрыгушка, — тихо проговорил он, крепче сжимая ее пальцы в одной руке, а второй снова нежно погладив ее по волосам. — Прости, что я никогда не говорил тебе этого раньше.        Мирай не смогла ему ответить — помешал образовавшийся поперек горла ком, распирающий ее гортань и не дающий продохнуть. Смаргивая подступающие к глазам слезы, она облизнула пересохшие губы, а затем порывисто подалась вперед, к учителю, пряча на его плече раскрасневшееся лицо, на котором сейчас было слишком много вышедших из-под ее контроля эмоций. Теплая рука опустилась на ее спину, бережно поглаживая, и Мирай вновь накрыло тем редким чувством, которое она испытывала только рядом с наставником, — чувством безопасности и покоя.        Мирай было безразлично, что приемный отец ненавидел ее. Это не имело совершенно никакого значения, пока теплые руки наставника защищали ее от враждебности окружающего мира.             

***

Приняв душ и переодевшись, Мирай решила сделать вылазку на кухню в поисках кофе, какой-нибудь еды и, пожалуй, хотя бы кого-то из Хайтани. Необходимо было понять, что делать дальше. В доме царила полнейшая тишина, и Мирай, бесшумно миновавшая пустую гостиную, даже подумала, что кроме них с Йоричи и спящей в своей комнате Мины, тут больше никого нет.        Однако, зайдя на кухню, она убедилась, что по крайней мере один гость все еще оставался в доме. Чифую Мацуно сидел за столом, ссутулившись и понуро опустив темноволосую голову. На столе перед ним стоял почти пустой стакан, а рядом — любимая Раном бутылка виски, содержимого в которой оставалось уже опасно мало. Напротив Чифую стояла пустая чашка — подарок от Мины, — та самая, с котом, за пользование которой он отругал Рана, когда они собрались на этой кухне перед отправкой в поместье Мори-кай менее суток назад. Чифую сверлил эту чашку мрачным взглядом и даже не сразу заметил Мирай, полностью погруженный в свои, совершенно очевидно невеселые, мысли; рукава его темно-зеленой толстовки были закатаны по локти, и на его предплечьях Мирай разглядела свежие царапины. Кажется, он как-то обмолвился, что у него есть кот.        Она неуверенно прошла вглубь кухни, встревоженная его понурым внешним видом. Что-то еще успело случиться за те четырнадцать часов, что она благополучно проспала, забыв обо всем на свете?        Звук шагов наконец-то привлек внимание Чифую, и он слегка повернул тяжелую голову; потухшие зеленые глаза мазнули по Мирай мутным, угрюмым взглядом. Слегка выпрямившись, парень мотнул головой, будто хотел прояснить поплывшее зрение, и нерасчесанные темные волосы беспорядочно свесились ему на глаза, но он даже не стал убирать непослушные пряди.        Чифую приветственно кивнул ей, но не произнес ни слова, вновь устремляя на чашку с котом такой мрачный взгляд, будто та нанесла ему персональное непростительное оскорбление. Чувствуя себя немного не в своей тарелке, Мирай тихонько прошла к стоящей возле окна кофеварке и проверила ее на наличие воды и кофейных зерен. Чифую продолжал сидеть, сгорбившись над своим стаканом, и вокруг него сгущалась такая плотная аура отчаяния, что Мирай почти чувствовала ее кожей, как разряды электричества.        Она мало знала этого молодого человека, но он вовсе не производил впечатления мрачно-депрессивного страдальца в прошлые разы. Значит, что-то случилось, и далеко ходить за разгадкой не нужно было: Мирай прекрасно помнила поведение Мины в машине, и то, как она неприкрыто избегала даже пересечься взглядами со своим парнем, не то, что заговорить с ним или прикоснуться. И судя по тому, что сейчас Мацуно чах над стаканом с виски, а не обнимал свою возлюбленную, поговорить с Миной он так и не смог.        Мирай не знала, что было тому причиной, но в одном была уверена: Мина не стала бы просто так избегать его. Она прекрасно помнила тот свет, что зажегся в карих глазах девушки от одного лишь упоминания его имени там, в поместье. Так в чем же дело? Чифую тоже явно терялся в догадках.        Мирай вдруг пробрало искренним сочувствием к бедному парню: он сидел за этим столом, грустный и нахохлившийся, как замерзший воробей, и выглядел таким несчастным, что невозможно было противиться желанию хоть как-то поддержать его. Вот только как? Мирай не знала причину, почему Мина избегает его. А спрашивать сейчас, все ли у него в порядке, было бы настоящей издевкой.        Поэтому, перебрав в голове несколько вариантов, Мирай прокашлялась и задала вопрос, показавшийся ей наиболее нейтральным:        — Сделать тебе кофе? — Ее взгляд скользнул по стоящей рядом с кофеваркой бутылке сиропа, и она с воодушевлением добавила: — Тут есть лавандовый сироп, должно быть вкусно.        То, что сказала это очень зря, Мирай поняла сразу же, едва посмотрев на Чифую. На его бледном лице отразилось выражение такой боли, будто она разбила эту злосчастную бутылку лавандового сиропа об его голову, и Мирай с досадой поморщилась, осознав, что ее невинное предложение почему-то лишь расстроило его еще больше.        К счастью, Чифую смог достаточно быстро взять себя в руки, чтобы снизить градус болезненного напряжения и неловкости в этой повисшей между ними тишине.        — Мне и так нормально, — он вяло кивнул на стакан в своих пальцах. Затем неловко прокашлялся и уже более живым тоном тихо добавил: — Спасибо, что помогла вернуть Мину. Ты… м-м… сильно пострадала?        Мирай неопределенно взмахнула затянутой в бандаж рукой, будто отмахиваясь от его вопроса.        — Бывало и хуже, — со слабой улыбкой ответила она. Повернувшись к кофемашине, все-таки запустила ее — порция кофеина была нужна ей как никогда. Обернувшись через плечо, Мирай уточнила: — Баджи уже уехал?        — Да, еще несколько часов назад, — вяло кивнул Чифую, так пристально вглядываясь в остатки виски в своем стакане, будто там на его глазах происходило зарождение новой цивилизации. Слабо пожав одним плечом, добавил: — Я слышал, как он говорил с Рейей по телефону, и, судя по всему, его ждет взбучка за то, что скрывал от нее, чем занимался все эти дни.        Мирай тихо хмыкнула, усмехаясь себе под нос и наблюдая, как тонкой струйкой стекает в чашку ароматный кофе. Зная Рейю, Баджи не отделается простыми извинениями, особенно учитывая тот факт, что рассказывать жене правду ему было категорически запрещено.        — Она что-нибудь говорила тебе?        Прилетевший в ее спину вопрос заставил Мирай слегка напрячься. Она закусила губу, не поворачиваясь к Чифую, чей взгляд явственно чувствовала затылком. Расценив ее молчание как знак того, что она не поняла его вопрос, Чифую поспешил выразиться точнее:        — Мина. Я заметил, с каким доверием она смотрела на тебя, и подумал, может она тебе что-то… — внезапно оборвав сам себя, Чифую шумно выдохнул через нос и опустил голову, закрывая лицо ладонями в жесте такого отчаяния, что у повернувшейся к нему Мирай что-то болезненно сжалось глубоко в груди. А он покачал головой и, больше не глядя на нее, глухо произнес: — Забудь. Я просто… Когда Мина пропала, я думал, что умру. Без нее будто весь кислород выкачали из мира. Я не знал, что с ней, почему она исчезла. Сперва подумал, что она решила уйти от меня, но потом понял, что Мина никогда так не поступила бы со мной. А теперь она не хочет видеть меня. Но она ведь… и я… — Он снова раздраженно мотнул головой, почти до скрипа сжимая челюсти. Затем одним дерганным, отрывистым движением опрокинул в себя остатки виски из стакана и крепко зажмурился. Мирай смотрела на него с беспомощным сочувствием, не зная, что сказать бедному парню, пожираемому таким жестоким горем. А он прохрипел севшим, разбитым голосом: — Извини, я не должен был вываливать на тебя все это и…        Его прервал звук открываемой входной двери, и спустя миг из прихожей донеслись приглушенные голоса обоих Хайтани. Мирай не знала, что они уезжали куда-то. После всего, она ожидала, что эти двое проспят дольше нее, учитывая, что оба и так были ранены еще до этой ночной «операции».        Чифую, тоже услышав их голоса, слегка повернул голову в сторону прихожей и едва заметно поморщился. Затем резко, со стуком поставил стакан на стол и решительно поднялся.        — Мне лучше уйти, — хрипло бросил он Мирай, сопроводив свои слова легким кивком. — Поправляйся. И еще раз спасибо тебе за все.        Мирай смотрела ему вслед с приоткрытым ртом и грызущим чувством беспомощности где-то под ложечкой. Кофеварка давно справилась со своей задачей, но она совсем забыла про ждущую ее чашку кофе; сочувствие к Чифую горьким морем разливалось вокруг ее сердца, жаля его солеными волнами-слезинками. Чифую не проронил ни одной, — но Мирай понимала, что душа его сейчас переполнена этими непролитыми слезами. У нее не было ответа на его вопрос: Мина действительно ничего ей не говорила. Но Мирай видела состояние девушки и была уверена, что у нее были причины для того, чтобы сейчас так отгородиться от любимого человека.        Через пару мгновений в кухню вошел Ран. На нем были черные брюки и темно-фиолетовая рубашка, оттеняющая цвет его радужек и волос, а еще — глубоких синяков под глазами. На его левой брови красовались свежие швы, на правой скуле отливал бордовым расцветающий синяк, челюсть украшал длинный пластырь, а под закатанными по локти рукавами белели свежие бинты на обоих предплечьях.        Пройдя к столу, Ран окинул оценивающим взглядом прислонившуюся к подоконнику Мирай, задержавшись на синяках и порезах на ее уставшем лице, затем скользнул глазами по ее исцарапанным пальцам, сжимавшим кофейную чашку. Мирай чувствовала, как противно ноет и ощутимо подрагивает ее правая рука под медицинским бандажом. Закончив визуальный осмотр, Ран тихо цокнул языком и соизволил озвучить свой вердикт:        — Выглядишь все лучше и лучше, крошка.        Мирай фыркнула в чашку и возвела глаза к потолку, красноречиво давая понять, что думает о неуемном сарказме старшего Хайтани.        — Да ты и сам красавчик сказочный. Рубашку специально подбирал к цвету фингала под глазом?        Ран попробовал было красиво изогнуть бровь, но от этого натянулись швы на ней, и он болезненно поморщился.        — Над твоим умением говорить комплименты еще надо поработать, — фыркнул он, подходя к столу и беря в руки полупустую бутылку виски. Встряхнул ее, неодобрительно хмыкнув: — Так и знал, что Мацуно — латентный алкаш.        Вернув бутылку на стол, он неопределенно покрутил рукой в воздухе, указывая на кофеварку, и Мирай, поняв его немую просьбу, подставила в машину чистую чашку и нажала кнопку пуска.        — Для Риндо тоже сделать? — уточнила она, не поворачиваясь.        — Нет, он пошел к Мине, а после этого точно отправится к себе и вырубится на сутки, — рассеянно ответил за ее спиной старший Хайтани.        По полу скрипнули ножки отодвигаемого стула, и через миг раздалось усталое кряхтение опустившегося на него Рана. Мирай оглянулась через плечо, окидывая взглядом его развалившуюся на стуле фигуру: он откинулся на спинку, запрокинув назад голову и прикрыв глаза, и молча дышал, лишь кадык плавно двигался под выбитой на его горле татуировкой.        — Я была уверена, что вы оба дрыхнете после всего, — тихо обронила Мирай, вновь разворачиваясь к кофемашине, которая деловито шумела, уже заканчивая приготовление напитка.        — Ну, кому-то ведь надо было убедиться, что твои копания в папенькиной башке действительно сделали свое дело, — протянул Ран, сопровождая свои слова кривой ухмылкой и лениво-прищуренным взглядом в сторону подходящей к столу девушки.        Мирай молча поставила перед ним чашку кофе и села напротив, грея пальцы о свою кружку. Сделав маленький глоток, она подняла взгляд на Рана, который задумчиво постукивал по стенке своей чашки, слегка хмурясь. Поскольку самостоятельно продолжать сказанное он, судя по всему, не собирался, Мирай пришлось брать инициативу в свои руки.        — И? Убедился? — негромко спросила она, наблюдая за движениями его длинных пальцев.        Ран ответил не сразу; перестал стучать по чашке, вместо этого поднеся ее ко рту и сделав большой глоток, будто специально тянул время. Наконец, не глядя на Мирай, соизволил заговорить:        — Сакамото действительно отдал приказ остановить погоню за тобой. — Мирай медленно кивнула в ответ на его слова. — Наши разведчики говорят, что все ресурсы Мори-кай он сейчас резко перебросил на какое-то дело, подробности которого строго засекречены. А кроме этого, клан удвоил усилия в поисках Йоричи Такаямы. Создается впечатление, что твой ментор знает что-то очень важное, и эти знания крайне необходимы твоему папаше.        Чувствуя на себе пристальный, изучающий взгляд фиалковых глаз, Мирай опустила голову, сознательно пряча собственные глаза. Не хотелось, чтобы Ран прочитал в них слишком многое. Мирай не сложно было догадаться, по какому пути сейчас двигаются мысли приемного отца, и зачем ему понадобился Йоричи. Сакамото больше не помнил, что его приемная дочь наделена даром перемещения во времени, однако он не забыл, что Такаяма был триггером его предыдущей прыгуньи. Как не забыл и того, что Йоричи в совершенстве владел ментальными техниками, которым обучали всех триггеров клана.        Сакамото обладал острым умом и не мог не заподозрить, что странное состояние его памяти, а именно, необъяснимые пробелы в ней, — результат чьих-то манипуляций с его сознанием. Мирай не удивилась, что ее наставник стал первым подозреваемым в списке приемного отца. Ее вмешательство в его память было весьма топорным, и Мирай сознавала, что проделала недостаточно тонкую работу в голове Сакамото. Да, он забыл, что она была прыгуньей клана, но тот факт, что в его подкорректированной памяти Мори-кай якобы существовали без прыгуна почти два десятка лет, просто не мог его не насторожить. Скорее всего, он подозревал, что прыгун был, и именно Йоричи причастен к его исчезновению, как и к неразберихе в новых воспоминаниях седьмого главы.        Мирай удалось поставить блок на любые мысли приемного отца о том, чтобы связать перемещения во времени с ней, однако после этого Йоричи оказался под двойной угрозой со стороны Коджи Сакамото. Холодок прошелся по ее шее, превратил в ледышки кончики пальцев. Все это походило на извращенную, опасную игру в «ударь крота»: стоило устранить одну проблему, как в другом месте тут же возникала новая.        Будто прочитав ее напряженные мысли, Ран вдруг заговорил спокойным, показательно небрежным голосом:        — Я организую для Такаямы переправу заграницу, в ту же страну, где сейчас скрывается Рен Накамура.        Мирай медленно подняла на него недоверчиво-удивленный взгляд. Она не ожидала такой щедрости от Хайтани, и его слова действительно заставили ее растеряться. Ран же, встретившись с ней глазами, лишь приподнял один уголок рта в кривой усмешке и небрежно пожал здоровым плечом. Его взгляд был открытым — впервые за все время, что Мирай знала его, — давая ей разглядеть искренность в его глазах. Она сдавленно сглотнула, пытаясь справиться с нахлынувшими эмоциями — признательность, благодарность и облегчение дрались внутри нее за право первыми вырваться наружу, — но Ран снова заговорил, не дав ей озвучить свои чувства:        — Это еще не все, — голос его стал на пару тонов тише, осторожнее. — Мои информаторы доложили, что Сакамото ведет себя… странно. У него как будто помутилось в голове, судя по тому, что, очнувшись сегодня утром, он начал вести разговоры с какой-то невидимой ни для кого женщиной, существующей, похоже, исключительно в его черепушке.        Говоря это, Ран ни на миг не отводил глаз от лица Мирай, впиваясь в нее испытывающим, цепким взглядом. Она медленно моргнула, крепче сжимая пальцами чашку, но продолжая невозмутимо глядеть в ответ. Мирай не собиралась выкладывать ему подробности того, что произошло между нею и Коджи Сакамото. Для нее самой это оставалось эмоционально слишком тяжелым опытом, делиться которым у Мирай не было ни сил, ни желания.        Но слова Рана заставили ее хмуро свести брови к переносице. Могла ли она повредить разум приемного отца тем, что некорректно завершила проникновение в его сознание? Обдумав это, Мирай пришла к выводу, что такие последствия были вполне закономерными. Она сама лишилась памяти, когда смерть Юджи насильно и резко оборвала их ментальную связь. Сакамото же начала мерещиться неизвестная женщина, и у Мирай были вполне четкие предположения, кем она могла быть, учитывая, что в памяти приемного отца было место лишь для одной женщины, чья потеря убивала его изнутри долгие, долгие годы. Сожалела ли Мирай о вреде, который нанесла разуму седьмого главы Мори-кай?        Мимолетная, холодная улыбка тенью промелькнула на ее губах, и сиреневые глаза напротив пристально проследили за тем, как дрогнули уголки ее рта, приподнимаясь. Мирай невозмутимо поднесла к губам чашку и медленно сделала глоток ароматного кофе, продолжая молча глядеть на Рана спокойным, закрытым взглядом. Она так и не проронила ни слова. Хайтани слабо передернул губами, будто сам хотел сдержать странную улыбку, и никак не прокомментировал ее молчание. Вместо этого сказал другое:        — Учитывая явно нестабильное состояние папеньки, нельзя исключать тот факт, что в один прекрасный день в клане может назреть переворот, или преемник Сакамото просто попытается убрать свихнувшегося деда раньше времени, чтобы занять его место. А это значит, что тебе по-прежнему лучше не светить личиком, потому что мы не можем знать, останутся ли в силе приказы Сакамото.        Мирай лишь кивнула в ответ, хмуро поджимая губы. Первая эйфория после побега из поместья давно схлынула, оставляя ее наедине с новыми вопросами и проблемами. Сакамото забыл, кем она была для клана, но Ран прав: ситуация все еще оставалась неоднозначной и опасной. Это значило, что вернуться в свою квартиру Мирай по-прежнему не могла. Снова возвращаться в убежище Соры? Ей нужно было место, где она могла бы чувствовать себя в достаточной безопасности, чтобы продолжить свои возвращения в прошлое Манджиро…        Голос Рана, спокойный и ровный, но едва уловимо окрашенный любопытством, прервал ее мысли:        — Так все-таки, что ты сделала с папашей, крошка?        Мирай встретилась с ним глазами. Хайтани смотрел на нее, слегка прищурясь, внимательно, изучающе, будто хотел прочертить взглядом трещину на непробиваемой маске на ее лице и заглянуть внутрь, увидеть, что скрывалось под умиротворенным выражением сидящей напротив девушки. Но Мирай лишь улыбнулась ему, спокойно встречая этот пронизывающий взгляд.        — Ничего такого, чего он бы не заслуживал, — ответила она тоном легким, как пушинка, но при этом непроницаемым, как стена из закаленной стали.        В глазах Рана промелькнуло что-то, смесь настороженности и уважения; он облизнул пересохшие губы и набрал воздуха в легкие, но заговорить ему помешало появление Риндо, тихо вошедшего на кухню.        — Мирай, — позвал он хриплым, как будто бы простуженным голосом, и девушка перевела на него взгляд.        Младший Хайтани выглядел уставшим и осунувшимся; синяки под его глазами были такими же глубокими, как и у брата, и, хотя на лице его не было видимых повреждений, Мирай знала, что под его черной водолазкой скрывается уже заживающее пулевое ранение и множество ушибов, полученных этой ночью. Она вопросительно приподняла брови, ожидая от него продолжения, и Риндо поджал губы, бросая на нее хмурый взгляд из-под слишком отросших, растрепанных волос.        — Мина просит тебя зайти к ней, — проговорил он пустым, нечитаемым тоном, мрачно глядя на сидящую за столом девушку.        Переглянувшись с едва уловимо напрягшимся Раном, Мирай кивнула и молча поднялась из-за стола, оставляя на нем чашку с недопитым кофе. Почему Мина захотела увидеть именно ее? Заглушив поднявшуюся в ней легкую тревогу, Мирай прошла мимо Риндо в коридор, но уже через пару мгновений он нагнал ее. Она остановилась, повинуясь едва уловимому касанию к ее плечу, и выжидающе посмотрела на младшего Хайтани, который стоял перед ней, засунув руки в карманы брюк. На его осунувшемся хмуром лице проскользнуло мимолетное выражение неприсущей ему неуверенности, которое Мирай в полумраке коридора могла бы и не разглядеть, если бы не смотрела на него сейчас так внимательно.        Риндо как-то глухо, нерешительно прокашлялся и приглушенным голосом задал вопрос, который Мирай слышала от другого человека менее получаса назад:        — Мина тебе что-нибудь рассказывала? — Риндо нахмурился, на миг крепче поджав губы, и со вздохом добавил: — О том, что с ней было?        — Почему ты спрашиваешь?        — С ней что-то… что-то не так. Она шарахается от любого прикосновения, вздрагивает от каждого, даже негромкого звука. Я… волнуюсь за нее. Мирай тяжело вздохнула и покачала головой, складывая руки на груди.        — Риндо, — она облизнула пересохшие губы, подыскивая подходящие слова, которые могла бы сказать ему сейчас. Проблема была лишь в том, что в сложившихся обстоятельствах подходящих слов попросту не было. — Мина больше недели пробыла в плену у клана якудза. Мне неприятно это говорить, но Мори-кай — жестоки. — Мирай подняла на Риндо мрачный взгляд, посмотрела ему прямо в глаза. — Я бы хотела тебя успокоить и сказать, что они не посмели бы тронуть заложницу, но… — она с усилием сглотнула, давя знакомую уже тошноту, поднявшуюся в горло от этой мысли, — но не могу. Потому что не понаслышке знаю, на что способны отец и его люди. Мина не в порядке. К сожалению, это та правда, которую в данный момент необходимо принять. Но, отвечая на твой вопрос: нет, она ничего не рассказывала мне о времени, проведенном в плену.        Мирай знала, что исполненное ярости, убийственное выражение, от которого потемнели его сиреневые глаза, адресовано не ей. Видела по напрягшемуся лицу Риндо, по его сжатым до скрипа в костях кулакам, как сильно он жаждет своими руками расправиться с теми, кто провел его сводную сестру через ад. Но видела также и то, что он понимает: в их теперешнем положении предпринимать какие-либо агрессивные шаги в сторону Мори-кай опасно и чревато последствиями. Положение Хайтани в Бонтене оставалось шатким, им не хватало ресурсов на объявление полномасштабной войны якудза — как бы сильно оба брата ни желали отомстить за вред, нанесенный Мине.        Риндо просто молча кивнул ей, не расцепляя крепко сжатые зубы, от чего на его челюсти вздулись желваки. Затем, не проронив ни слова, развернулся и пошел назад в кухню. Мирай тихонько вздохнула, глядя ему вслед и чувствуя тяжесть под ребрами. Она надеялась, что возвращение Мины из плена решит хотя бы часть проблем, но, похоже, ей следовало пересмотреть свои ожидания.        Остановившись перед дверью Мины, она тихонько постучала и осторожно заглянула внутрь. Девушка сидела на кровати, закутавшись в плед поверх безразмерного бежевого свитера; казалось, ее знобило даже несмотря на теплый воздух, идущий из включенного кондиционера. В руках Мина держала альбом, в котором что-то рисовала; на кровати рядом с ней валялись небрежно разбросанные листы бумаги, заполненные черными тонами, — но с этого расстояния Мирай не видела, что на них изображено.        Шоколадно-карие глаза нашли ее лицо, мазнули по нему усталым, но в то же время напряженным взглядом. Мирай ободряюще улыбнулась ей, тихо прикрывая за собою дверь. Мина выглядела такой маленькой и хрупкой под этими слоями теплой одежды и одеял. Ее тонкие пальцы, исцарапанные и покрытые темными пятнами от грифеля карандаша, зависли над раскрытым альбомом, слегка подрагивая. На секунду Мирай показалось, что она вновь видит ту маленькую тринадцатилетнюю девочку, которой Мина была в их самую первую встречу. В сердце болезненно кольнуло от этого изможденного вида девушки и от отголосков пережитых мучений, осевших темной тенью в глубине ее широко распахнутых глаз.        Мирай подошла к ней и осторожно, не делая резких движений, села на дальний конец кровати, поджимая под себя ногу. Мина сейчас слишком остро реагировала на близость других людей, поэтому Мирай хотела дать ей больше личного пространства.        — Ты хотела меня видеть? — мягко спросила она, спокойно глядя на сидящую напротив девушку.        Мина поджала губы и опустила глаза, утыкаясь взглядом в незаконченный рисунок в альбоме у нее на коленях. Она молчала несколько секунд, затем, облизнув потрескавшиеся губы, очень тихо спросила:        — Мирай, ты… ты могла бы мне рассказать, что именно ты сделала с Коджи Сакамото прошлой ночью?        Мирай напряглась от ее вопроса, который был последним, что она ожидала сейчас услышать от Мины. Однако ей удалось быстро скрыть удивление и растерянность, вернув на лицо непроницаемое выражение.        — Почему ты думаешь, что я с ним что-то сделала? — спокойным, ровным голосом поинтересовалась она.        Карие глаза стрельнули в нее устало-снисходительным взглядом, после чего Мина вздохнула и крепче сжала на альбоме уцепившиеся в него подрагивающие пальцы.        — Прошу тебя, не притворяйся, — тихо попросила она. — Я ведь видела все своими глазами, Мирай. Ты держала его за голову. У тебя шла кровь носом. Вы оба выглядели так, будто находились в каком-то… не знаю, в каком-то трансе. Я не могла дозваться тебя, — с этими словами Мина устремила на нее серьезный, пристальный взгляд, внезапно очень живо напомнивший Мирай взгляд ее старшего сводного брата. — И когда ты, наконец, очнулась, твой приемный отец, наоборот, потерял сознание. Ты тогда сказала… сказала, что заставишь его увидеть тебя, а потом заставишь его тебя забыть. А Риндо сегодня сказал мне, что Сакамото велел прекратить погоню за нами. — Брови Мирай против воли взлетели кверху в удивлении. Наблюдательность Мины, как и ее умение сводить вместе разрозненные кусочки информации даже в таких стрессовых условиях, как прошлой ночью, вызывали уважение и немного пугали. Мина же, слабо усмехнувшись, продолжила с невеселой самоиронией: — Я, может, и калека, но все-таки не дура. Пожалуйста, расскажи мне.        Мирай закусила губу, обдумывая, что ответить на это. Наконец, решив, что Мина имеет право знать правду, со вздохом заговорила:        — Видишь ли, я изучила особые ментальные техники, которые позволили мне вмешаться в сознание приемного отца и так подправить его память, чтобы он не помнил об определенных вещах, связанных со мной.        Мина не стала задавать уточняющих вопросов, на ее лице не промелькнуло даже намека на удивление или недоверие. Она просто молча смотрела на Мирай все тем же внимательным, потяжелевшим взглядом, и протянувшаяся между ними тишина плотным покрывалом оседала на барабанных перепонках.        — И ты… изучала эти техники специально, чтобы отомстить приемному отцу? — наконец спросила Мина, не отводя от собеседницы серьезного, напряженного взгляда.        Мирай глубоко вздохнула, опуская глаза и утыкаясь взглядом в свои исцарапанные пальцы.        — Нет, — очень тихо ответила она, неосознанным движением прикоснувшись затянутой в бандаж рукой к мешочку с бусинами, скрытому под ее футболкой, бережно сжала его в пальцах. — Я изучила их, чтобы… чтобы помочь любимому человеку. А Сакамото… — она невесело хмыкнула и пожала одним плечом, — он просто стал моим первым настоящим подопытным.        — Сделай меня вторым.        Мирай так резко подняла голову, что в шее стрельнуло болью, заставившей ее поморщиться. Тон, которым Мина произнесла эти слова — твердый, решительный, и немного отчаянный, — заставил ее ощутить холодную тяжесть в желудке.        — Что? — оторопело переспросила Мирай, во все глаза глядя на Мину.        Та выглядела невероятно бледной, но губы ее были решительно поджаты, а в карих глазах отражался новый блеск нерушимой целеустремленности.        — Сделай меня своим вторым подопытным, — повторила Мина твердым голосом, который, впрочем, тут же надломился на ее следующих словах: — Помоги мне… помоги мне забыть.        Какое-то время они просто молча смотрели друг на друга: Мирай — с удивленной растерянностью, Мина — с отчаянной решимостью. Наконец Мирай моргнула и, сухо откашлявшись, осторожно произнесла:        — Это не так легко, Мина. Я не могу просто взять и пролезть в чью-то память, для подобного я должна быть эмоционально связана с этим человеком, и…        — Они убивают меня, — перебила ее Мина таким глухим, надтреснутым голосом, что от одного его звука у Мирай будто разорвалась тонкая струна внутри, больно резанув по сердцу. — Эти воспоминания. Я просто не могу… я не могу жить с этим. Каждый раз, стоит мне закрыть глаза — я вижу его, будто заново переживаю все то, что он делал, и…        Мина осеклась, потеряв голос; закрыла глаза, плотно смежив веки, будто в отчаянной попытке не дать пролиться слезам, и закусила губу с такой силой, что зубы, казалось, вот-вот могли пронзить мягкую плоть, пуская новую кровь. Мирай смотрела на нее с приоткрытым ртом, чувствуя, как высохло ее горло, превращаясь в выжженную пустыню. Слов не было. Она отвела глаза, надеясь вернуть себе пошатнувшееся самообладание, и ее взгляд упал на разбросанные по кровати рисунки.        Горло перехватило спазмом от увиденного. Казалось, вниз по легким потекла смола, склеивая их и выдавливая весь воздух — такая же черная, как и множество лиц на этих рисунках. Но нет, вовсе не множество. Одно лицо. Только одно. Мирай казалось, она почти слышит, как кричат эти размашистые, резкие черные линии на бумаге — кричат, воют, беснуются, запечатывая в своей краске что-то отвратительное, темное, злое. Мазки на бумаге — сплошь оттенки черного, — сливались и пересекались, образуя гротескные, вызывающие тошноту и омерзение портреты человека, которого уже не было в живых.        Забыв, как дышать, Мирай молча смотрела на перекошенное, наполненное чем-то неуловимо демоническим лицо Юкимуры, таращившееся на нее с каждого израненного рваными грифельными полосами листа. Холодная дрожь иглами прошлась по ее позвоночнику, во рту разлилась горечь. Мина рисовала своего мучителя — и каждая линия в этих портретах была пропитана безмолвной, но обжигающей ненавистью, отчаянием и страхом. Словно этот человек прогрызал себе путь наружу из ее сознания даже после своей смерти.        Подняв глаза, Мирай обнаружила, что Мина смотрит на нее в упор. Ее глаза были сухими и воспаленными — никаких слез, только сетка капилляров нездоровой краснотой опоясывала белки.        — Он не отпускает меня, — прошептала Мина, глядя в глаза Мирай, и та почувствовала себя так, будто ее только что окатило ледяной водой. — Как будто само его существование стало ядом, который отравил меня, и теперь убивает, медленно и мучительно. — Мина так крепко сдавила в тонких пальцах зажатый в них карандаш, что тот треснул, разламываясь на две половинки — но она этого даже не заметила. Лишь повторила глухо, отчаянно: — Он не отпускает меня.        Мирай осторожно, медленно протянула к ней руку, будто приближалась к испуганному раненому животному, и аккуратно вытащила обломки карандаша из дрожащих, перепачканных грифельной пылью пальцев.        — Он мертв, Мина, — тихо напомнила Мирай, сохраняя тон голоса нейтральным и спокойным. — Он больше не сможет тебе навредить.        — Ты не права, — мотнула головой Мина, и ее лицо исказилось в мучительной гримасе, словно она испытывала сильнейшую физическую боль. — Потому что он продолжает вредить. Я знаю, что он мертв. Это я разрядила в него целую обойму, но как будто, сдохнув, он стал призраком, запечатанным внутри меня, и я просто… я не могу этого вынести. Мне хочется выцарапать из головы собственный мозг и заменить его на чей-то чужой, стать кем-то другим, кто не помнит всего того, что… всего того… — она не смогла продолжить, лишь закрыла глаза, делая медленные, глубокие вдохи.        Мирай осторожно накрыла ладонью ее ледяные пальцы, почти ожидая, что Мина выдернет у нее свою руку, — но она не пошевелилась, позволила ей это прикосновение. Мирай не могла не заметить, что ее касания — женские касания, — не были для Мины такими болезненными. А видя это, не могла не думать о том, что сотворил с ней ублюдок Юкимура, чтобы заставить Мину шарахаться от мужских рук — даже любимых. Будто прочитав ее мысли, девушка вновь заговорила, севшим, тусклым голосом:        — Я не могу вынести, когда Чифую смотрит на меня. Не могу позволить ему дотронуться до меня. Я… чувствую себя такой грязной. Сломанной. Оскверненной. Я так люблю его, но теперь я просто… не могу позволить ему касаться меня, когда на мне столько грязи после него. — Мина подняла на нее измученные сухие глаза, затянутые пеленой такой боли, что в них просто невозможно было смотреть. Но Мирай не отвела взгляд. — Я вижу, как его убивает моя отстраненность, и я ненавижу себя за это, но не могу, не могу перебороть это ужасное чувство. Я не могу справиться с этим, не могу жить, помня все произошедшее. Он сломал меня. Полностью разрушил. — Ее холодные пальцы дрогнули под рукой Мирай, шевельнулись и сжались на ее ладони, будто та была единственным, что удерживало ее над пропастью. — Я прошу тебя, Мирай. Помоги мне забыть.        Мирай не могла определить точный момент, когда поняла, что выполнит ее просьбу. Приложит все усилия, чтобы это сработало. Мирай хорошо знала, как это — быть запертой внутри себя наедине с пережитыми ужасами, без единой возможности сбежать, скрыться, спастись. Она смогла привыкнуть к своим демонам, примириться с ними, но у нее не было иного выбора, — Мине же она могла помочь. Могла хотя бы попытаться, потому что гарантии того, что у нее получится воздействовать на память девушки — не было. Мирай знала Мину всего ничего, а для подобных манипуляций была необходима сильная эмоциональная вовлеченность. Но ведь с другой стороны…        Кто сказал, что нужно быть давно знакомым с человеком, чтобы установить с ним эту необходимую связь? Мина вызывала у Мирай глубокую симпатию и необъяснимое желание защитить ее, помочь. К тому же, она спасла Мирай прошлой ночью в поместье — уж если не ее жизнь, то здоровье точно. Если бы она не убила Юкимуру, вполне возможно, Мирай сегодня здесь не сидела бы. И если подобное не являлось основанием для сильной эмоциональной связи между двумя людьми, то что тогда?        — Хорошо, — твердо сказала Мирай и увидела, как расслабляется лицо Мины, как облегчение и благодарность смягчают прорезавшиеся острые грани, несвойственные ее чертам. — Я попробую, Мина. Не могу гарантировать, что у нас получится, но я попробую. Обещаю тебе.        Мина часто закивала, непроизвольно сильнее сжимая пальцами ее руку. Облизнула пересохшие израненные губы.        — Что мне… что нужно делать? — неуверенно спросила она.        — Просто постарайся расслабиться, — ответила Мирай, придвигаясь ближе к ней. — Сосредоточься на воспоминаниях, которые хочешь забыть. Все остальное сделаю я.        Мирай не была уверена, что это сработает, но все же не допустила ни грамма этих сомнений в свой голос. Она обещала Мине попробовать. И она сдержит обещание. Осторожным, бережным движением Мирай коснулась прохладной кожи между бровями закрывшей глаза девушки и тоже опустила веки, делая глубокий, успокаивающий вдох. Она пыталась нащупать ту невидимую, призрачную нить, ухватившись за которую, могла бы найти путь в сознание сидящей перед ней девушки. Мирай была очень осторожна, боясь навредить ей грубым вмешательством.        Это оказалось на удивление легко. Мирай будто погрузилась в теплую воду, приветственно раскрывшую перед ней свои глубины. Не было боли и сопротивления, как в случае с ее приемным отцом. Сознание Мины распахнулось перед нею с такой полнотой и готовностью, что Мирай даже слегка задохнулась от охвативших ее слишком сильных ощущений. Перед ее мысленным взором замелькали разрозненные картинки, складываясь в мозаику событий прошлой ночи, и, выцепив в одном из воспоминаний лицо Юкимуры, его жестокую, похабную ухмылку, Мирай с отвращением поняла, что именно здесь должна остановиться, но по какой-то необъяснимой причине — не смогла.        Сознание Мины будто превратилось в бурную реку, и Мирай оказалась тонким листком, упавшим в эту беспокойную воду: она была не в силах остановиться, могла лишь дальше следовать за течением вышедшего из берегов потока, полностью утратив контроль над происходящим. Искра страха вспыхнула в ее сознании, подожгла его, разгорелась буйным костром. Мина была так сильно открыта для ее вмешательства, будто книга, распахнутая на середине до трещин на корешке, а Мирай еще не имела достаточно опыта в подобных вещах, — тренируясь с Йоричи, она так и не поняла, что львиная доля ее владения ситуацией была обусловлена его знаниями и мастерством в вопросах управления и контроля над своим сознанием.        Мирай чувствовала себя поездом, сорвавшим тормоза и неумолимо несущимся навстречу обрыву. Совершив поистине нечеловеческое усилие, она наконец смогла притормозить это свободное падение в чужие воспоминания. Хаотично мелькающие перед глазами образы замедлились, становясь четче и ярче, и, наконец, полностью остановились, затягивая Мирай в одно из воспоминаний.        Вот только воспоминание это было не тем, которое она искала. Чувствуя, как ее сознание погружается в чужую память, Мирай с беспокойством поняла, что забралась слишком далеко и наблюдает то, что не предназначалось ее глазам.        Потому что сейчас, в памяти Мины Икари, она видела тусклое пространство лестничной площадки и сидящего на полу мальчика лет двенадцати, со светлыми волосами, заплетенными в две растрепанные косички, с избитым лицом и слишком старыми для ребенка фиалковыми глазами. Рядом с ним на полу спал мальчик помладше, доверчиво уткнувшийся лицом в его плечо. Его глаза были закрыты, но Мирай отлично знала, что они такого же редкого сиреневого оттенка, как и у его брата.        Маленький Ран Хайтани поднял вверх угрюмый взгляд, глядя прямо на Мирай, которая точно знала, что на самом деле он в этот момент смотрел на совсем другого человека.        — Чего уставилась, воробей? — неприветливо буркнул мальчик, насупившись и вдруг став таким похожим на свою взрослую версию, что от этого было даже немного жутко.        «Они прибьют меня», — эта обреченная мысль была последней в голове Мирай перед тем, как ее сознание полностью погрузилось в открытое перед ней чужое воспоминание.