***
Токийская резиденция Коджи Сакамото всегда повергала Мирай в состояние легкого ступора. Она побывала тут всего дважды за всю жизнь — и оба раза чувствовала это не дающее покоя несоответствие между тем, как выглядело поместье, и тем, какие страшные вещи здесь совершались. Имение было отстроено в элегантно-традиционном стиле и походило на загородный дворец императора: изящные седзи отделяли комнаты от веранд, выстланных полированным деревом, с которых открывался умиротворяющий вид на прекрасные, ухоженные сады, тут и там растекающиеся декоративными маленькими прудами. Токийское поместье разительно отличалось от имения в Киото, выстроенного полностью в европейском стиле. Мирай всегда чувствовала печаль от того, что такое завораживающе-красивое место из года в год оскверняла тьма и немыслимая жестокость происходивших здесь событий. Надзиратели вели ее по одному из узких коридоров этого поместья-лабиринта, почтительно держась на расстоянии, но не спуская с нее глаз. Наручники с нее никто не снял, недвусмысленно давая понять, что несмотря на лицемерные обращения к ней как к «госпоже» и «хозяйке», на самом деле она — не больше, чем пленница. — Хайтани совсем потеряли хватку, — донеслось до Мирай едва слышное бормотание одного из сопровождающих ее якудза. — Неужели и правда надеятся, что еще увидят живой свою сестрицу? Мирай крепко стиснула зубы, одновременно сжимая в кулаки онемевшие пальцы. Гнев жарким пламенем лизнул изнутри ее грудную клетку, но на ее лице не проявилось ни грамма эмоций. Если кто и потерял хватку, так это ее отец — раз стал набирать в свои ряды таких недалеких олухов. Впрочем, их недальновидность была только на руку Мирай и Хайтани. Братья прекрасно понимали, что выставляют себя наивными дураками, решив положиться на слово Мори-кай. Для других кланов, возможно, слово чести еще имело какой-то вес, но Коджи Сакамото давно вывел Мори-кай за границы любых моральных принципов. Ни Ран, ни Риндо не сомневались в том, что, получив назад свою приемную дочь, Сакомото отдаст приказ убить заложницу. Нехотя, с опаской и подозрительностью, — но братья все же вложили в руки Мирай свою надежду на спасение сестры. И она готова была сделать все от нее зависящее, чтобы оправдать это хрупкое доверие. Она знала, куда ведут ее сейчас эти хмурые провожатые. Знала, к кому ее ведут. Мирай думала, что неотвратимая близость этой встречи пошатнет ее самообладание, заставит прорасти давно посеянные в ее душе семена страха, — но сейчас, когда от свидания с отцом ее отделяли считанные минуты, она с некоторым удивлением понимала, что страха нет. Больше — нет. Как будто после всего, через что она прошла в темных глубинах своего подсознания, после всего, что открылось ей и стало таким очевидным, — давящая тень отца потеряла свою власть над нею. Мирай больше не боялась его. Внутри ее оцепеневшей души ядовитым ликорисом распускались мрачная решимость и целеустремленность. Потому что нет ничего опаснее, яростнее и безудержнее, чем раб, отважившийся на мятеж. Коджи Сакамото был тем, кому стоило бояться, — он просто этого еще не осознал. Свернув в очередной коридор следом за своими надзирателями, Мирай слегка замедлила шаг, глядя прищуренными глазами на женщину, вальяжно прислонившуюся к косяку двери раскрытой спальни. Идеальная фигура, затянутая в идеальное платье от именитого бренда, шелковые золотистые локоны нарощенных волос, густо подведенные тенями синие глаза и усмешка, наполненная триумфальным превосходством, искривлявшая увеличенные ботоксом губы, — Момо выглядела все такой же элитной шлюхой, какой Мирай ее запомнила. Как вообще Сакамото могла прийти в голову гениальная идея выставить свою любовницу «подругой» приемной дочери, когда та лишилась памяти? Глядя на нее сейчас, Мирай вяло удивилась тому, что отец до сих пор держит при себе эту расфуфыренную пустышку, подпитывая ее самодовольство и амбициозные надежды однажды стать «госпожой Сакамото». Вряд ли здесь могла идти речь о какой-либо любви, — хотя бы потому, что ее приемный отец был априори не способен на это чувство. Продолжая усмехаться, Момо смерила ее снисходительно-презрительным взглядом, но не произнесла ни слова. Ясно, решила покрасоваться перед дочерью своего опасного любовника и показать, кто тут теперь настоящая хозяйка. Мирай подавила сильнейшее желание презрительно возвести глаза к потолку; вместо этого лишь смерила красотку Момо пустым взглядом, в котором позволила отразиться той ледяной темноте, что, подобнo броне, покрывала собой ее сознание и каждую мысль. Момо слегка переменилась в лице, пустив нежеланные трещины на свою маску властной «онна-оябун», — но Мирай уже не смотрела на нее, переведя равнодушный взгляд себе под ноги. Мелкие сошки вроде любимой игрушки приемного отца не способны были сейчас надолго задерживать на себе ее внимание. Наконец ее конвоиры остановились перед массивной дверью кабинета. Все тот же неприятный мужчина с бородавкой над губой трижды уважительно постучал по красному дереву. — Досточтимый глава, это Юкимура. Мы доставили к вам молодую госпожу. Из-за двери не донеслось ни единого звука, но, тем не менее, Юкимура каким-то образом понял, что разрешение войти было дано. Мирай поджала губы и сделала глубокий вдох, словно готовясь к погружению под воду. Она всей душой надеялась, что эта темная вода позволит ей вынырнуть, а не утянет на смертельную глубину, откуда ей уже никогда не выбраться. Дверь открылась без единого звука; чья-то рука легко коснулась напряженной спины Мирай, мягко, но настойчиво подталкивая ее вперед. Она попыталась сглотнуть — безуспешно: рот превратился в иссушенную пустыню. Задержав дыхание и поджав губы, Мирай сделала этот первый шаг за порог комнаты, где ее ожидал дьявол, превративший ее жизнь в настоящий ад. Коджи Сакамото восседал за массивным письменным столом с ленивой властностью всемогущего короля на своем троне; дорогой, с иголочки, серый костюм сидел на нем безупречно. Черные волосы, слегка тронутые сединой у висков, аккуратно зачесаны назад, непроницаемые темные глаза наполнены ледяным холодом. Он был совершенно таким же, каким помнила его Мирай, и от одного его вида, пробудившего волну тщательно подавляемых ею воспоминаний, колючая дрожь холодком пробежала по ее спине. Юкимура позади Мирай склонился в уважительном поклоне; она же лишь с вызовом еще выше подняла голову, глядя прямо в эти бездонные глаза, что преследовали ее в кошмарах с самого детства. Больше никогда она не склонится перед тираном, привыкшим диктовать свою волю через страх и угрозы. Седьмой глава Мори-кай медленно поднялся, неспешно обошел громаду стола и двинулся к Мирай с хищной грацией опасного зверя. Силки ловушки уже схлопнулись вокруг беспомощной добычи, перекрывая любой путь к отступлению, к бегству, к спасению. Коджи Сакамото ошибочно полагал, что добычей в этой комнате была его приемная дочь. Он остановился напротив девушки, молча глядя на нее сверху вниз; взгляд прищуренных, ничего не выражающих темных глаз обрисовывал ее лицо, изучая каждую черточку, подмечая каждое невольное мимическое движение. Коджи Сакамото всегда был мастером психологического давления, талантливым манипулятором, способным сломить чужую волю без единого произнесенного слова. Вот только он не учел, что волю рабыни, которую звал приемной дочерью, он собственноручно выковал и закалил в обжигающем пекельном пламени — и теперь даже ему не под силу было надломить ее. Секунды тянулись застывшей липкой патокой; Мирай вслушивалась в шум крови в своих ушах; глядела, не мигая, в эти поблескивающие черные зрачки напротив, в которых мерцало ее собственное расплывчатое отражение. Миг — и заполнившую кабинет гудящую тишину вспорол звон хлесткой пощечины. Голова Мирай дернулась в сторону от силы удара; бледная кожа щеки расцвела воспаленной краснотой от наотмашь хлестнувшей ее ладони, оставившей на скуле кровоточащую царапину, прочерченную острым камнем перстня на указательном пальце Коджи Сакамото. Удар был резким и сильным, нижняя губа лопнула перезрелой вишней, пачкая выступившей кровью зубы и подбородок. Волосы упали на лицо, отдельные пряди неприятно прилипли к окровавленной разбитой губе. Время замедлилось, растягиваясь ленивой резиной. Мирай не сразу подняла голову, — несколько секунд продолжала стоять, не шевелясь, пропуская через себя саднящую боль, ощущая металлический вкус крови во рту. На миг она прикрыла глаза, делая тихий, успокаивающий вздох. По океану пустоты внутри ее головы пробежала взволнованная рябь, которую Мирай усмирила волевым усилием. Наконец, она сглотнула собравшуюся во рту слюну вперемешку с кровью и нарочито медленно подняла голову, вновь поворачиваясь к стоящему перед ней мужчине, поднимая на него пустой, но в то же время тяжелый взгляд разноцветных глаз. На лице Сакамото не дрогнул ни единый мускул; на приемную дочь он смотрел с гневом и отвращением в глубине глаз. А Мирай с вызовом подняла голову еще выше, не отводя устремленного на него твердого взгляда. Демонстративно коснулась языком разбитой губы, собирая новые ярко-алые капельки. Щека горела от удара, кожу саднило в месте пореза, но окрашенные кровью губы Мирай изогнулись в ломанной, вызывающей усмешке. Гнев, до этого бывший лишь тенью в черных глазах Коджи Сакамото, на миг полыхнул в них жарким пламенем: молчаливая, провокационная дерзость приемной дочери разозлила его. — Ты расстроила меня, Мирай, — низким, угрожающим тоном произнес он, прищуривая наполненные яростью глаза. — Тебе предстоит ответить за все свои проступки. «Тебе тоже, отец», мрачно подумала Мирай, не отводя взгляд от его лица. Она не произнесла ни слова в ответ, а презрительная усмешка-гримаса на ее губах стала на самую малость шире, и желваки на челюсти Сакамото напряглись, отчетливо выступая под кожей. Это была не та реакция, какой он ожидал, какую он привык и хотел видеть. Еще полгода назад та Мирай, которую он помнил, опустила бы глаза в надежде скрыть от него свой ужас перед тем угрожающим смыслом, который несли в себе его слова. Но сейчас он почувствовал, что его власть над приемной дочерью слабеет; почувствовал, что цепи, сковывавшие ее с самого детства, опасно трещат распадающимися звеньями и выскальзывают из его руки. И это приводило его в бешенство. Подступив вплотную к Мирай, Сакамото слегка наклонился и тихим, пугающе спокойным голосом прошептал ей на ухо: — Ты думаешь, что тебе уже нечего терять. Но я покажу тебе, что ты ошибаешься. Сбежав с Манджиро Сано, ты уверилась в ошибочном мнении, что можешь быть непокорной и строптивой, и ты могла — пока была с ним, — голос приемного отца снизился до едва различимого шепота, и его дыхание, удивительно холодное, всколыхнуло волосы у ее виска, оставляя морозный отпечаток на коже. — Но Манджиро Сано больше нет. Он мертв. Его же собственный подчиненный разрубил его сердце, и теперь твой спаситель — не более, чем труп, гниющий в сырой земле. После себя в этом мире он оставил только лишь одно: надгробный камень на городском кладбище. А у тебя, Мирай… у тебя не осталось никого, кроме меня. На одно страшное мгновение зрение Мирай затянуло багровым туманом. Ей стоило нечеловеческих усилий просто оставаться на одном месте, потому что в этот самый миг пробудившееся внутри нее кровожадное чудовище ревело, желая лишь одного: голыми руками вырвать сперва грязный язык склонившегося к ней мужчины, а следом — раздавить его давно прогнившее сердце. Он посмел осквернить память о Манджиро одним лишь тем, что произнес его имя. Коджи Сакамото не имел права говорить о нем. Не имел права говорить с Мирай. Не имел права дышать одним с нею воздухом, и ей до зуда под кожей, до боли в пальцах хотелось сжать их на его жилистой шее, перекрыть доступ кислорода, давить, давить, давить — и упиваться тем, как исступленными хрипами и вытекающей из глаз жизнью этот человек расплачивается за каждую ее боль, за каждое ее страдание. Но Мирай не могла убить его. Его смерть не решила бы ее проблемы, наоборот — создала бы новые. И поэтому Мирай стояла на месте, безмолвная и неподвижная, с застывшим, отрешенным взглядом, устремленным в пустоту поверх плеча приемного отца. Не до конца удовлетворенный ее реакцией — вернее, отсутствием таковой, — Коджи Сакамото выпрямился и отступил на шаг от приемной дочери. Отрывисто кивнул стоявшему позади Юкимуре, о присутствии которого Мирай успела напрочь позабыть. — Уведи ее, — приказал Сакамото резким голосом, не удостоив приемную дочь больше ни единым взглядом. Не дожидаясь, пока грубые руки коснутся ее, Мирай сама развернулась к двери, но тут же налетела на Юкимуру, все еще не сдвинувшегося с места. Она слегка оступилась, неприятно удивленная выражением на его квадратном лице. Мутно-карие, с примесью тусклой желтизны, глаза этого мужчины были неотрывно устремлены на ее измазанные кровью губы; нездоровый голод, ясно читавшийся в его взгляде, покоробил Мирай. Его собственные губы были сухими и потрескавшимися, но покрасневшими, будто он с силой закусывал их совсем недавно, — выступающая бородавка над верхней губой потемнела, приобретая неприятный синюшный оттенок. В течение одной, слишком долгой секунды Юкимура оценивающе смотрел на нее с этой отвратительной алчностью в глазах, но уже через миг лицо его не выражало ни единой эмоции, будто их все стерли невидимым ластиком. Однако Мирай хватило этой секунды. Она нахмурилась и рефлекторно поджала губы, запечатывая между ними проступившую в ранке свежую кровь, и Юкимура тут же мазнул по ним цепким взглядом. Ему это понравилось, — понравилось смотреть, как Сакамото ударил ее. Мирай видела это в его глазах, и внутри тревожно прозвенел звоночек беспокойства. Кого отец успел понабирать на службу за те несколько месяцев, что она никак не участвовала в делах клана? Юкимура же молча посторонился, пропуская ее вперед, и Мирай ничего не оставалось, кроме как двинуться к раскрытой перед нею двери. Он повел ее по одному из коридоров, освещенному теплым светом ночников, и Мирай спиной чувствовала его тяжелый взгляд так явственно, словно он был физическим касанием. Юкимура молча разглядывал ее, и это пристальное, нежеланное внимание заставляло Мирай нервничать, отчего ее движения становились все более скованными. «Он не тронет меня», сказала она сама себе, стараясь действительно в это поверить. Но получалось не очень, потому что она знала: новый цепной пес отца набросится на нее по первому же слову своего хозяина. — Вам сюда, молодая госпожа, — низким голосом проговорил Юкимура, останавливаясь напротив одной из дверей, и от тона, которым он выделил последние два слова, по шее Мирай пробежал холодок. Он толкнул дверь, и Мирай увидела голое полутемное помещение без какой-либо мебели. Здесь не было окон. А у дальней стены, на тонкой дырявой подстилке, сжалась в дрожащий комочек худенькая темноволосая девушка. Мирай сбилась с шага, резко тормозя в дверях и впиваясь взглядом в скорчившуюся на подстилке девушку. На миг у нее даже потемнело в глазах от этого зрелища. Мирай всегда знала, что члены Мори-кай отличаются особой жестокостью, когда дело касается врагов, — но загнанный, измученный вид пленницы заставил ее с новой силой ужаснуться этому знанию. Ведь она не была врагом. Она была ни в чем не повинной заложницей. От платья, в котором Мину Икари привезли сюда, остались лишь жалкие лохмотья, которые она упорно пыталась стянуть на груди тонкими руками, чтобы прикрыть наготу. Ее короткие темные волосы были всклокочены и сбились колтунами вокруг головы; хрупкие руки и горло усеяны посиневшими следами от чьих-то пальцев; бледное, осунувшееся лицо испещрено синяками и ссадинами, карие глаза тусклые и безжизненные, правая скула покраснела и припухла от явно недавнего удара; ранки от пощечин на сухих, потрескавшихся губах уже успели затянуться корочкой запекшейся крови. Словно громоздкая глыба льда опустилась в желудок Мирай от плачевного вида несчастной пленницы. Да что же эти выродки делали с ней? Видя ее состояние, Мирай лишний раз убедилась, что девушку никто не планировал отпускать живой: заложницу, которую действительно собирались обменять на дочь главы, не стали бы доводить до такого состояния перед обменом. — Привел тебе подружку, красавица, чтоб ты не скучала, — прозвучал сзади раскатистый голос Юкимуры, звенящий нотками отвратительного веселья и какого-то завуалированного подтекста, который Мирай не смогла считать. — Хотя, скучать тебе осталось недолго. С этими словами он небрежно подтолкнул Мирай в спину, и она едва не упала, неловко взмахнув закованными в наручники руками в попытке сохранить равновесие. А затравленный взгляд Мины с нескрываемым ужасом и омерзением приклеился к лицу стоящего в дверях мужчины. Девушка вжалась в стену, будто пытаясь казаться еще меньше, чем была на самом деле, не сводя с него переполненных страхом и ненавистью глаз. Мирай нахмурилась, изучая ее лицо, затем резко развернулась, успев заметить ленивую, многозначительную ухмылку на толстых губах Юкимуры, заставившую приподняться бородавку над верхней губой, будто даже она пыталась сбежать прочь с его обрюзгшего лица, — но не могла. Эта ухмылка и похабно-удовлетворенное выражение на отталкивающей роже силовика Мори-кай всколыхнуло в Мирай целый ворох нехороших подозрений, осевших на дне ее желудка холодным клубком извивающихся склизких червей. Она натужно, с усилием сглотнула отдающую горечью и кровью слюну. Этот мужчина был, безусловно, опасен, — вдвойне, потому что настолько явно, открыто и извращенно упивался жестокостью и ощущением власти над более слабым (как он полагал) оппонентом. Подобные ему социопаты всегда были плохими новостями. Дверь закрылась, отрезая обеих девушек от залитого светом коридора и погружая в полумрак; с режущим слух металлическим скрипом защелкнулся замок с внешней стороны двери. Мирай все еще гипнотизировала дверь мрачным взглядом в этой полутьме, обдумывая все сложности, которые мог создать кто-то, вроде Юкимуры, для их с Хайтани плана. Раздавшийся позади тихий, севший голос вывел ее из этих раздумий: — Я помню вас. — Мирай развернулась на звук, щурясь в попытке разглядеть лицо Мины, которая низко опустила голову, так, чтобы спутанные волосы скрыли под собой ее глаза. — Помню тот день в старой квартире моих братьев, словно это было вчера, хотя прошло уже столько лет. С того времени вы совсем не… — она вдруг осеклась, обрывая саму себя на полуслове. Затем тихо, устало рассмеялась, качая головой. — А впрочем, какая мне уже теперь разница. Он подтвердил только что: я все равно скоро стану кормом для червей. Мирай не упустила того, с каким отвращением Мина выделила интонацией произнесенное местоимение, и оттого лишь еще больше уверилась в том, что выродок Юкимура действительно что-то сделал с несчастной девушкой. Не упустила и того, что, несмотря на пережитые страдания, разум Мины оставался острым и ясным, ведь она тоже смогла понять намек их тюремщика на то, что одну из пленниц совсем скоро собираются пустить в расход. Глубоко вздохнув, Мирай подошла к сжавшейся в своем уголке девушке и опустилась на холодный пол напротив нее. Попыталась заглянуть в ее упрямо опущенное лицо. — Мина, на самом деле я здесь, чтобы освободить вас, — произнесла Мирай как можно более спокойным и уверенным тоном. Девушка слегка подняла голову, и карие глаза наконец показались из-под всклокоченной челки, смеривая Мирай настороженным и подозрительным взглядом. — Освободить меня? — медленно повторила Мина и прищурилась, пытливо вглядываясь в лицо сидящей напротив нее девушки. — Но… кто вы вообще такая? — Меня зовут Мирай Ватанабэ. — Мирай? — Глаза Мины расширились, и в их шоколадной глубине мелькнула тень испуга и понимания. — Значит, Ран и Риндо все-таки сдали вас в обмен на мою жизнь? Что же они, почему не… — Мина сокрушенно помотала головой, прижимая к лицу дрожащие, испещренные синяками и царапинами руки. — Но ведь обмена не будет, они не сдержат слово, он сам сказал мне, он… — Мина, — позвала ее Мирай, останавливая этот торопливый поток наскакивающих друг на друга слов. — Мина, послушай меня, — начала было она, отставляя в сторону формальные обращения и осторожно прикасаясь пальцами к тонкой руке в попытке успокоить разволновавшуюся девушку. Но стоило Мирай прикоснуться к ней, как Мина конвульсивно дернулась всем телом, отпрянула от нее и тут же окаменела. Поспешно отдернув руку, Мирай нахмурилась, мрачно обдумывая, какой вред мог причинить ей ублюдок Юкимура, если сейчас девушка так остро реагировала даже на такое безобидное прикосновение. Предположений у нее была масса, одно хуже другого. Решив не акцентировать сейчас на этом внимание, Мирай спокойным, размеренным голосом продолжила: — Твои братья прекрасно обо всем осведомлены. Мы вместе продумали этот план, чтобы вытащить тебя отсюда. На побелевшее, застывшее лицо Мины медленно возвращалась жизнь. Ее плечи и руки слегка расслабились и, хоть ее и продолжала бить мелкая дрожь, она больше не вжималась в стену всем телом, лишь бы избежать нежеланного прикосновения. Взгляд Мины, вновь ставший внимательным и цепким, еще раз пробежался по Мирай с ног до головы. — Но ты теперь такая же пленница, как и я, — прошептала она, указывая головой на ее скованные наручниками руки. Мирай в ответ на это растянула израненные губы в кривой, торжествующей усмешке. — С этим я бы поспорила, — спокойно проговорила она, поднимая скованные руки к шее и вытаскивая метательный нож из потайного кармана на спине водолазки. Мирай ловко раскрутила обмотанную вокруг рукояти металлическую проволоку, которой к ножу крепился крошечный наушник, и, вставив его в ухо, активировала связь. — Я на месте, — сообщила она. — Слышу тебя, крошка, — моментально отозвался старший Хайтани. Передатчик слегка искажал его голос, но это не помешало Мирай уловить в нем нотки облегчения, которое Ран явно не желал показывать. — Статус? — Я нашла Мину, — отрапортовала Мирай, глядя на взволнованную девушку, которая не отрывала взгляда от ее лица, ловя каждое произнесенное слово. — Как она? — тут же вклинился в диалог звенящий от напряжения голос Чифую Мацуно. — Она… — Мирай бросила осторожный взгляд на пытливо смотревшую на нее девушку. Говорить, что Мина в порядке, было бы откровенной ложью, поэтому она деликатно ответила размытое: — Она держится, Чифую. От звука его имени сидящая напротив Мина встрепенулась, выпрямилась, впиваясь в лицо Мирай ставшими огромными от промелькнувшей в них надежды вперемешку со страхом глазами. Израненные бледные губы беззвучно повторили только что услышанное имя, и Мина поднесла к ним дрожащую руку, пытаясь сдержать нахлынувшие эмоции. — Я приступаю к следующему этапу, — между тем отчиталась Мирай, ловко складывая снятую с ножа проволоку так, чтобы придать ей необходимую форму. — Но я не могу предсказать, сколько времени займет это… дело с Сакамото. Поэтому будьте все время наготове. — Принято, — протрещал наушник глухим голосом Риндо. — Осторожнее там, Мири, — одновременно с младшим Хайтани проговорил Баджи. Мирай отключила связь и, под внимательно-заинтересованным взглядом Мины, просунула кончик по-особому сложенной проволоки в замок наручников. Пара легких, четких движений — и железные обручи на ее запястьях послушно раскрылись. Брови Мины взлетели под спутанную челку в комичном удивлении, на что Мирай усмехнулась и пожала плечами, отбрасывая наручники в сторону. — Замок в них уже был сломан, — пояснила она. — Риндо показал, как правильно открыть его. Мина лишь рассеянно кивнула, глядя на лежащие на полу теперь уже окончательно сломанные наручники. — Да, это был его любимый трюк в юности, — тихим, задумчивым голосом проговорила она, а затем вновь подняла на Мирай внимательный взгляд серьезных карих глаз. — Как вышло так, что ты заодно с моими братьями? Вопрос, казалось бы, такой простой на первый взгляд, поставил Мирай в тупик, потому что она не знала, как вкратце объяснить историю ее знакомства с обоими Хайтани. — Они… раньше помогали дорогому мне человеку, — туманно пояснила она. Помедлила, собирая силы для слов, которые каждый раз давались ей с трудом: — Помогли и мне, когда его не стало. — Манджиро Сано, — кивнула Мина, без единого намека на вопросительную интонацию в голосе. Заметив удивление на лице Мирай, устало пожала плечами. — Я знаю, что братья не предали его после переворота в Бонтене. Они оба действительно уважали его. И здесь… — она зябко обхватила себя руками, слегка бледнея. — Он… Юкимура всегда был болтлив, когда… проводил со мной время, — едва слышно пробормотала она, не глядя на Мирай, и та нахмурилась, вновь чувствуя липкую тошноту от мерзких подозрений. — Поэтому я в курсе, что ты сбежала из Мори-кай. И с кем. — Взгляд глубоких карих глаз неожиданно поднялся на лицо Мирай, и в них мелькнула тень печального понимания. Глядя в ее глаза с грустью и сочувствием, Мина совсем тихо прошептала: — Мне очень жаль. Мирай ничего не ответила ей, лишь молча кивнула, опуская глаза и поджимая губы. Боль, которую причиняли ей мысли о Майки, жила в ее душе каждую минуту каждого дня и, хоть она и научилась с трудом держать ее под контролем, терпимее эта засасывающая пустота в груди не стала. Мирай мотнула головой, отгоняя эти темные мысли, и заговорила, меняя тяжкую для нее тему: — Я выведу тебя отсюда к тому месту, где нас будут ждать твои братья. Но вначале мне необходимо… встретиться с отцом. Как только я покончу с этим, нам нужно будет как можно быстрее убираться отсюда. Мина переменилась в лице от ее слов и внезапно ссутулилась, опуская голову. — Боюсь… боюсь, я могу стать проблемой в этом плане, — удрученно прошептала она. Не дожидаясь вопроса, Мина молча приподняла подол длинного, изорванного платья, открывая ноги. Мирай с самой юности хорошо научилась скрывать эмоции под непроницаемой маской, но внутри у нее что-то надрывно сжалось при виде давних шрамов на ногах девушки; они были разбросаны бледной вязью вокруг ее коленей и на голенях — старые шрамы, стыдливо прячущиеся под новой, страшной живописью из порезов, оттенков синего, фиолетового и бордового на ее коже. Мирай с ужасом поняла, что Мину избивали. Били по ногам — и так травмированным. Тошнота с новой силой поднялась в горло, застряла там вязким комком, не давая сглотнуть. — Этим шрамам уже много лет, — тихо сообщила Мина, избегая смотреть Мирай в глаза. — Юкимуре они очень… понравились. — Она сдавленно сглотнула, словно ее тоже начало тошнить от воспоминаний о пережитом, и продолжила: — На самом деле я могла вполне свободно ходить после всех операций. По сравнению с тем, в каком состоянии были мои ноги десять лет назад, это было настоящим чудом. Но после всего… я не уверена, что смогу быстро передвигаться теперь. Бросив последний взгляд на эту россыпь шрамов, Мирай не могла не задуматься о том, что за ужасающая травма стала их причиной. Они были давними и, скорее всего, Мина получила их еще в детстве, — ведь в тринадцать лет она уже была прикована к инвалидной коляске. Что могло случиться с ней? Тогда, одиннадцать лет назад, Мина обмолвилась, что Хайтани имеют отношение к ее травме… Возможно, авария или несчастный случай? Мина не преувеличивала: то, что операциями удалось восстановить подвижность ног после таких ранений, было действительно чудом. И осознание того, что ублюдок Юкимура издевался над этой девушкой, нанес новые увечья ее и так израненным ногам, внезапно подняло в душе Мирай такую яростную волну гнева, что вся эта темная комната на миг поплыла перед ее глазами. Она видела Мину второй раз в жизни и, тем не менее, чувствовала неожиданно сильное желание помочь этой девушке. Мирай с мрачной решимостью подумала, что могла бы, не моргнув глазом, голыми руками переломать Юкимуре ноги, если бы сейчас этот выродок вновь оказался перед ней. — Мы с этим разберемся, — уверенно пообещала ей Мирай. Мина облизнула потрескавшиеся, израненные губы, вновь прикрывая ноги потрепанным подолом платья, затем подняла на Мирай нерешительный, осторожный взгляд. — Я… на самом деле не до конца понимаю, почему ты так твердо намерена помочь мне, — совсем тихо проговорила она. Мирай и сама не могла бы этого объяснить, — но симпатия и сочувствие к этой девушке просто возникли в ее душе, необычайно сильные, и она принимала их, даже если не до конца понимала. Кроме того, сейчас она наконец-то ощущала в себе достаточно внутренней силы, чтобы заступиться за другого человека и впервые почувствовать себя защитником, а не убийцей. — Я заключила договор с твоими братьями, но это не главное, — медленно проговорила Мирай, прямо глядя в настороженные темно-карие глаза напротив. — Видишь ли, я выросла в клане Мори-кай. Я лучше кого бы то ни было знаю, на что они способны — на что способен мой отец. И я готова сделать все от меня зависящее, чтобы не дать им причинить еще больше боли невиновному человеку. Тем более тебе, Мина, ведь на самом деле это ты помогла мне первой, еще тогда, одиннадцать лет назад, когда позволила мне сбежать наперекор воле Рана и Риндо. Я просто возвращаю тебе долг. Мина несколько секунд смотрела на нее серьезным, внимательным взглядом. Мирай подозревала, что она пытается найти объяснение тому, каким образом сидящая перед ней девушка могла совершенно не поменяться за одиннадцать лет, прошедших с их прошлой встречи. Но спрашивать об этом Мина не стала. Вместо этого произнесла тихое: — За дверью постоянно караулит один охранник. Они сменяются каждые шесть часов и всегда вооружены как минимум одним пистолетом. — Заметив удивленно-уважительный взгляд Мирай, Мина слабо пожала худенькими плечами. — У меня хороший слух. А у них всех есть раздражающая привычка без конца щелкать предохранителем пистолета, вероятно, от скуки. Выстроить мини-план действий после этого не составило труда. По сигналу от затаившейся в стороне от двери Мирай, Мина с напускным страхом в голосе закричала: — Помогите! Она умирает, помогите, кто-нибудь! Не прошло и секунды, как дверь с грохотом распахнулась, и карауливший снаружи охранник ввалился в их темницу с выпученными от страха глазами — ему вовсе не улыбалась перспектива того, что с пленной дочерью главы клана что-то случится именно на его дежурстве. Мужчина непонимающе вытаращился на сидящую возле стены Мину, не видя нигде второй девушки — и в этот момент оказавшаяся позади него Мирай молчаливой тенью подкралась к нему со спины и одним выверенным до миллиметра движением передавила пальцами сонную артерию на его шее. Громила моментально обмяк и грузно повалился на пол. Мина смотрела на нее широко распахнутыми глазами, приоткрыв в изумлении рот. Мирай небрежно пожала плечами. — Я отвратительно дерусь и физически слишком слабая, — пояснила она свои необычные навыки. — Поэтому моя тренер очень много внимания уделяла точкам на теле, которые помогут мне вырубить противника. Быстро обыскав охранника, Мирай обнаружила два полностью заряженных пистолета. Бросив неуверенный взгляд на Мину, она кивнула на один из них. — Будет не лишним, если ты тоже будешь вооружена. Я сейчас быстро покажу тебе, как… — Нет необходимости, — покачала головой Мина, протягивая слегка подрагивающую руку за пистолетом. — Я знаю, как этим пользоваться. Мирай, в общем-то, не слишком удивилась такому признанию. В конце концов, при наличии братьев, много лет стоявших во главе опасной преступной организации, умение Мины управляться с оружием было скорее ожидаемым навыком, чем удивительным. Мирай помогла ей подняться на подрагивающие ноги и, убедившись, что Мина с ее поддержкой может передвигаться, пусть и медленно, девушки закрыли бессознательного охранника в своей камере и вышли в пустой коридор.***
Мирай предполагала, что найдет Коджи Сакамото в его комнате. Тот факт, что он решил оставить разбирательство с приемной дочерью на утро, чтобы помучить ее неизвестностью, был вполне в его духе. Привычки и распорядок дня — и ночи, — приемного отца были ей хорошо известны. Передвижение по коридорам имения значительно затруднялось состоянием Мины — Мирай иногда приходилось полунести девушку на себе, чтобы успеть вовремя укрыться от глаз то и дело встречавшихся им по пути людей Мори-кай. Впрочем, Мина была настолько худенькой и легкой, что это почти не составляло проблемы. В очередной раз спрятавшись в подсобном помещении от двух подчиненных клана, Мирай из их приглушенного разговора узнала, что Сакамото действительно отправился к себе на ночь, — или на те часы ночи, что еще оставались до стремительно приближающегося утра. Возле дверей его комнаты дежурила охрана: двое высоких силовиков с квадратными плечами и бычьими шеями. Из своего укрытия в темном служебном коридоре девушки наблюдали, как охранники обменялись кивками с прошедшей мимо них парой патрульных, обходивших периметр имения. Справиться с ними грубой физической силой у Мирай не было и шанса; использование пистолета сейчас так же отпадало — оружие было без глушителя, и на выстрелы сюда сбегутся все солдаты клана. Но кое-какая идея у Мирай все же была. — Жди тут, — прошептала она, обращаясь к замершей позади нее Мине, и осторожно двинулась к повороту коридора, ведущего к комнате Сакамото, попутно вынимая из-за пояса метательный нож. Заняв наиболее выгодную позицию прямо перед поворотом, так, чтобы охранники были хорошо ей видны, Мирай задержала дыхание, прицелилась — и через миг метательный нож вылетел из ее пальцев и бесшумно впился в плечо одного из мужчин. Он глухо охнул, хватаясь за плечо, а второй тут же вскинул пистолет, обшаривая диким взглядом коридор. Дальше приходилось рисковать. Набрав в легкие побольше воздуха, Мирай решительно вышла из своего укрытия, зная, что ее появление внесет необходимый ей элемент неожиданности: охранник не решился бы застрелить дочь своего босса, и именно на эти секунды растерянности она и рассчитывала. Мужчина вытаращился на нее в шокированном непонимании, а Мирай, не долго думая, вывела из-за спины руку с пистолетом и молниеносным движением со всей силы обрушила удар рукоятью в его висок. Охранник даже не пикнул, валясь на пол. Против шестерок Мори-кай у Мирай было преимущество: никто из них не был осведомлен о ее настоящей природе, считая ее всего лишь взбунтовавшейся разбалованной дочкой главы, опрометчиво пошедшей против воли отца. Им было невдомек, кем на самом деле являлась приемная дочь Коджи Сакамото, и какой была ее настоящая роль в клане. Не теряя времени, Мирай точным ударом ноги в голову отправила в длительный обморок второго раненого охранника. Тут же наклонилась и выдернула нож из его плеча, небрежно вытерла окровавленное лезвие о его одежду и спрятала оружие за пояс. Затем знаком велела Мине подойти к ней. Девушка смотрела на нее во все глаза, то и дело бросая полные благоговейного уважения взгляды на поверженных охранников. — Все наследницы кланов якудза такие, как ты? — одними губами прошептала она. Мирай помедлила с ответом, осторожно берясь пальцами за ручку двери. — Никакая я не наследница клана, — тихо проговорила она. — Я не более чем полезный инструмент. Терпкая горечь в ее голосе не осталась незамеченной Миной, и после этих слов девушка больше ни о чем ее не спрашивала. Они бесшумно проникли за дверь, оказавшись в небольшой прихожей, отделявшей вход от самой комнаты. Действовать нужно было быстро: патрульные Мори-кай совершали обход имения каждый час, и, когда они снова пройдут по этому коридору, двое бессознательных охранников под дверью главы станут неминуемым сигналом к чрезвычайному положению в поместье. Это при условии, что кто-то из людей Мори-кай раньше времени случайно не обнаружит нокаутированного охранника, прохлаждающегося в тюремной комнате вместо двух сбежавших пленниц. Развернувшись к Мине, Мирай шепотом произнесла: — Побудь здесь. Мне нужно, чтобы ты последила за дверью и дала мне знать, если услышишь чье-то приближение. Мина сухо шмыгнула носом, крепче сжимая в тонких исцарапанных пальцах тяжелый пистолет, и прищурилась, испытывающе глядя в ставшее болезненно-бледным лицо своей спутницы. — Но зачем мы вообще здесь? — так же тихо спросила она, хмурясь. — Почему не можем просто попытаться сразу выбраться из поместья? — Потому что даже если нам удастся сбежать отсюда сейчас, Коджи Сакамото достанет нас из-под земли, где бы мы ни скрывались от него, — угрюмо ответила Мирай, машинально проверяя магазин в своем пистолете. — Но чего ты хочешь добиться, встретившись сейчас с Сакамото? — с тревогой спросила Мина. — Он же не отпустит тебя — нас — просто так. Что ты собираешься сделать? Мирай облизнула пересохшие губы, пару секунд глядя застывшим пустым взглядом на зажатый в ее пальцах пистолет. Затем подняла глаза на взволнованное лицо глядевшей на нее девушки. — Я собираюсь заставить его увидеть меня, — произнесла она, и Мина едва заметно вздрогнула, будто физически ощутила ледяной холод, которым были пропитаны эти слова. — А после заставлю его меня забыть. С этим туманным пояснением, которое не объясняло для Мины ровным счетом ничего, Мирай развернулась и решительно взялась за створку прикрытой двери, ведущей в комнату. Сердце замедлилось в ее груди, будто скованное коркой льда; этот эфемерный лед с тихим треском покрывал собою каждую ее мысль, каждую тревогу, каждое сомнение. Человек по ту сторону двери задолжал ей слишком многое. И сегодня, сейчас, став той, кем она стала — Мирай впервыe не боялась потребовать от него расплаты. Дверь отъехала в сторону легко, бесшумно скользя в тщательно смазанных пазах. В спальне было тепло; комната подсвечивалась приглушенными лампами светильников, а воздух насквозь пропитался пряным ароматом дорогих благовоний. Мирай аккуратно прикрыла за собою дверь, крепче сжимая в пальцах пистолет. Нервная испарина, собравшаяся над бровями, неприятно щекотала кожу, и она поспешно провела по лбу свободной рукой. Тревожное волнение осушило ее рот и отдавалось вязкой горечью на корне языка. Мирай не вздрогнула, услышав щелчок двери ванной. Ее рука с зажатым в ней пистолетом была неподвижной, когда плавно поднялась в воздух, указывая дулом точно в сердце застывшего возле не до конца закрывшейся двери мужчины. Секунды замедлились, будто само время ощутило невыносимое напряжение этого момента, от которого по коже расползался горячий, электрический зуд. Коджи Сакамото замер на одном месте, безмолвно глядя на приемную дочь пустым, ничего не выражающим взглядом. На нем был дорогой шелковый халат с золотыми драконами, скалившими пасти с этой кроваво-красной ткани. Другие драконы обвивали его грудь, выделяясь алым цветом на фоне остальных татуировок ирэдзуми, пестрой вязью покрывавших каждый сантиметр его торса, видимого под распахнутыми полами халата. Глубоко посаженные темные глаза приемного отца глядели на Мирай невозмутимо, будто он вовсе не удивился, обнаружив ее в своей спальне. Коджи Сакамото мастерски носил свои маски, но за прошедшие годы она слишком хорошо изучила каждую из них, изучила его, чтобы не увидеть сейчас крошечные изъяны в этом наигранно-спокойном выражении лица: его тревога и удивление все же проявлялись — в напряжении кожи между темными бровями, в самую малость побледневших тонких губах, в пульсирующей голубой венке на его виске. — Я так и не поприветствовала вас как следует, отец, — монотонным голосом произнесла Мирай, не сводя с него пристального взгляда поверх ствола пистолета, неподвижно нацеленного в его сердце. Молчание протянулось между ними, высасывало кислород из комнаты, забивалось в горло и уши фантомной ватой. — Считаешь, что убив меня, решишь все свои проблемы, Мирай? — спокойным голосом спросил ее Коджи Сакамото, не двигаясь с места. Пронизывающий взгляд черных глаз был неотрывно устремлен на бледное лицо приемной дочери. — Действительно думаешь, что можешь испугать меня этой угрозой? Мне не страшна смерть. — Джи-Джи, ты готов? Взгляд Мирай молниеносно переключился на раскрывшуюся дверь второй ванной, в то время как пистолет в ее руке не сдвинулся ни на миллиметр, все так же угрожающее глядя в грудь стоящего перед ней мужчины. Он напрягся — Мирай почувствовала это окаменение в широких плечах под алым шелком халата, на кончике языка ощутила потрескивающую электричеством энергию, что невидимым глазу коконом окутала его тело при появлении нового, незапланированного действующего лица в этом акте семейной драмы. Момо замерла у двери, нелепо тараща синие глаза и разомкнув искусственно увеличенные губы в недоуменно-испуганном «О». На ней был кожаный корсет и прозрачные трусики, длинные ноги облеплены черной кожей высоких развратно-пошлых сапог на высоком каблуке. В начавших дрожать пальцах, оканчивавшихся до абсурдного длинными красными ногтями, стиснуты две пары наручников с пушистым мехом — таким же красным, как и ее маникюр. Мирай знать не хотела, чем ее приемный отец занимается со своей любовницей за закрытыми дверями. Это ее не касалось и не интересовало. Интересовало другое: взгляд, который Сакамото бросил на свою пассию, и тот миг, в течение которого он еще не успел вернуть контроль над выражением своих глаз и лица. Потому что этого крошечного мига хватило Мирай, чтобы увидеть неподдельную тревогу и испуг в его глазах. Он… испугался за Момо? За бестолковую, чванливую, высокомерную и глуповатую девицу, немногим старше его приемной дочери, которую трахал последние десять месяцев? Мирай рассмеялась бы от подобной глупой мысли, но взгляд Сакамото не врал. Он действительно испугался. Испугался, что она причинит вред его любовнице. И этим сам же вложил в ее руки недостающий рычаг давления. Все эти мысли и выводы промелькнули в голове Мирай за доли секунды. Решение было принято моментально. Ее рука с неотвратимой решимостью сдвинулась в пространстве, теперь безжалостно указывая скалящимся смертельной тьмой дулом пистолета в хорошенькую голову невнятно пискнувшей от страха Момо. Мирай почувствовала, как против воли раздвигаются в недоброй, триумфальной усмешке ее разбитые губы, натягивая едва затянувшуюся корочкой ранку на нижней. Устремив на приемного отца тяжелый взгляд, исполненный темным удовлетворением от осознания правильности своей догадки, она обронила в тишину комнаты ледяные, уже полностью лишенные былого уважения слова: — Да, тебе не страшна смерть, отец. Твоя. Каким бы невероятным это ни казалось, но факт оставался фактом: седьмой глава Мори-кай, безжалостный и беспощадный, идущий по головам и костям как своих врагов, так и союзников, — Коджи Сакамото действительно боялся за жизнь глупой поверхностной девчонки, в чьей внешности по пальцам одной руки можно было пересчитать черты, доставшиеся ей от природы, а не от пластического хирурга. Мирай рассмеялась бы, не чувствуй она сейчас такого нестерпимого напряжения в душе и теле. Чем же эта идеально красивая кукла смогла так увлечь ее приемного отца? В чем таился этот секрет? Что такого было в этой перекачанной ботоксом пустышке, что заставляло Коджи Сакамото волноваться и переживать за нее? Если он действительно оказался способен на такие чувства, то почему же хотя бы жалкая, крошечная их часть так никогда и не досталась его приемной дочери? Почему Момо он отдал свою привязанность, а Мирай обрек на жестокие муки, длившиеся долгими, бесконечными годами? Чем она заслужила такое к себе отношение от человека, которому когда-то в далеком детстве поверила всей душой? За что он так сильно ненавидел ее? Раздраженно сцепив зубы, Мирай усилием воли задвинула эти жгучие, полные нежеланной, слишком болезненной обиды вопросы подальше на задворки своего сознания. Не время думать о таком, уж точно не сейчас. — Ты не сделаешь этого, — раздался натянутый, скованный напряжением голос ее приемного отца. Губы Мирай раздвинулись в жесткой усмешке-оскале, хищно обнажившей зубы. — Я думала, к этому времени ты уже должен был понять, на что я могу быть способна, — протянула Мирай, переводя на Сакамото тяжелый взгляд. — Ведь ты своими руками создал меня, папа. Их глаза встретились, и в темном взгляде мужчины напротив она видела мерцающую тень гнева и настороженной тревоги, а еще — отблески осознания того, что сейчас все козыри были в чужих руках. И Коджи Сакамото пребывал в ярости от собственного бессилия, в котором сам же и оказался виноват, беспечно посчитав, будто сотворенное им идеальное оружие никогда не посмеет обернуться против своего хозяина и повелителя. И это едва уловимое, слабое отражение его тщательно скрываемой тревоги неожиданно наполнило Мирай темным и мрачным, но чрезвычайно приятным ощущением собственной власти над жестоким дьяволом, пожравшим саму ее душу. Потому что теперь пришел ее черед стать дьяволом для него. — Вы с отцом собирались развлечься, не так ли, Момо? — вкрадчиво-сладким голосом, внезапно напомнившим ей самой привычный тон Рана Хайтани, протянула Мирай, не сводя теперь уже слегка насмешливого взгляда с прожигающего ее глазами Сакамото. — Ни в чем себе не отказывай. — На следующих словах ее голос в одночасье утратил всю искусственную приторность, взамен прозвенев холодной сталью: — Пристегни его к стулу. Синие глаза Момо, вытаращенные до такой степени, что, казалось, с минуты на минуту могли вывалиться из глазниц, скользнули испуганным, умоляюще-вопросительным взглядом по застывшему неживым изваянием мужчине, будто она не решалась двинуться с места без его на то позволения. Она вся тряслась и выглядела до нелепого жалко в этом развратном кожаном корсете и сапогах, — призванный быть сексуальным наряд в сложившейся ситуации казался неуместным и глупым; ее руки, сжатые на красном мехе наручников до побеления костяшек, ходили ходуном. Мирай ощутила легкий укол жалости, глядя на нее, — но подавила его, не дав отвлечь себя от цели. Жалости не было места в ее душе этой ночью. Нетерпеливо цокнув языком, Мирай взвела курок, и этот щелчок прозвучал оглушительно громко в стылой тишине комнаты. Блондинка тут же сдавленно заскулила и втянула голову в плечи, задрожав еще сильнее. Куда только подевались ее самоуверенная стервозность и снисходительное высокомерие, с которым она привыкла взирать на никчемную приемную дочь своего любовника. — Пошевеливайся, Момо, — холодно приказала Мирай, красноречиво качнув пистолетом. Подскочив на месте, девушка послушно засеменила к застывшему у стены Сакамото, давясь скомканными всхлипами. Пистолет в неподвижной руке Мирай хищно проследил за каждым ее перемещением в пространстве. Момо остановилась напротив главы клана, который не удостоил ее взглядом, продолжая неотрывно смотреть на приемную дочь с отчетливо читаемой ненавистью в темных глазах. Она была такой насыщенной, эта ненависть, что, казалось, могла прожечь дыру в девушке, на которую была направлена. — Джи-джи… — хлюпнула раскисшим носом Момо, умоляюще глядя на Коджи Сакамото. — Без глупостей, — отчеканила Мирай, пресекая любой возможный ответ приемного отца и невозмутимо встречая его обжигающий взгляд. Ее нисколько не трогало это пламя в его глазах, ведь оно не способно было сжечь то, что уже давно сгорело. Помедлив пару секунд, Сакамото медленно опустился на стоящий рядом с ним стул. Тонкие губы сжались в бескровную полосу, шрамом перечеркивая его смуглое лицо. Мирай хорошо видела клокочущую внутри него ярость и мрачно подумала, что в этот момент он готов был бы убить ее, представься ему такая возможность, — даже в ущерб собственной власти, для поддержания которой она была незаменимым инструментом. Где-то глубоко-глубоко, в том уголке сердца, который она давно считала выгоревшим дотла, болезненно шевельнулась вновь поднявшая голову детская обида на этого человека. Мирай лишь поджала губы, безжалостно давя в себе это неуместное сейчас чувство. Продолжая всхлипывать, Момо защелкнула наручники сперва на запястьях Сакамото, затем на его щиколотках, приковывая его к стулу. Дуло пистолета все это время неподвижно смотрело в ее затылок. — Хорошая девочка, Момо, — похвалила Мирай, пуская в голос оттенок легкой издевки. — А теперь подойди ко мне. — Момо дернулась и сдавленно квакнула, подавившись всхлипом. Снова перевела этот умоляющий взгляд на Сакамото, продолжавшего хранить молчание и прожигать глазами приемную дочь. — Живо, — поторопила ее Мирай, показательно напрягая палец на курке. Кусая пухлые губы и спотыкаясь, Момо засеменила к ней. Каблуки пошлых сапог глухо отстукивали по дорогому ковролину на полу. Момо выглядела жалко: щеки пошли красными пятнами от страха и слез, и без того увеличенные губы распухли еще сильнее, делая ее рот непропорционально большим относительно лица. Слезы размыли тушь и тени, и теперь ее глаза обрамляли черные потеки, делая их цвет пронзительно-синим. Мирай внимательно разглядывала приближающуюся к ней девушку с невнятным ощущением жалости и презрения к ней. Момо была недалеким, высокомерным и самовлюбленным человеком с несоразмерными ее природным данным амбициями. Мирай не знала, как она познакомилась с ее отцом. Момо было прекрасно известно, кто он такой — и, тем не менее, она все равно была с ним, гонясь за деньгами, властью и статусом. Все те же амбиции ослепили ее настолько, что ей было плевать на все зло, которое совершал выбранный ею любовник. Моральный компас Момо был сбит слишком сильно, и презрение в душе Мирай понемногу перевешивало жалость. Страх, который эта девица испытывала теперь, был заслуженным. И сейчас Момо тряслась от этого страха. Даже в страшном сне не могла она вообразить, что приемная дочь Сакамото, которую всегда считала помехой и неудачницей, однажды будет держать ее жизнь на кончике пальца, застывшего на тугом курке пистолета. Этим страхом Момо расплачивалась за свой осознанный выбор, сделанный в пользу темноты, которую являл собой Коджи Сакамото. Но Мирай в целом вполне могла понять ее мотивы. Чего она понять не могла, так это того, почему приемный отец так прикипел к этой синеглазой кукле. Слезы текли по щекам Момо, сюрреалистично черные — их обильно пропитала тушь с ее ресниц. Под носом у нее было мокро, раздутые опухшие губы покраснели и дрожали. Мирай почти могла услышать, как звенит от напряжения каждая мышца прикованного к стулу Сакамото. Он действительно поверил, что она может застрелить его пассию? Еще только начиная этот фарс, Мирай сомневалась, что отец купится на ее угрозу — но, видимо, Сакамото не сомневался в том, что взрастил чудовище, способное на самые ужасные вещи. Отчасти он был прав, — но сегодня у Мирай были другие планы. Раздраженно покачав головой, она ловко развернула пистолет в пальцах и одним точным движением, с четко выверенной силой, ударила рукоятью по виску трясущейся Момо. Девушка даже не пикнула, валясь на пол тряпичной куклой. Сакамото не шевельнулся на своем стуле, продолжая смотреть только на приемную дочь. Несколько секунд они, не мигая, глядели друг на друга поверх обмякшего тела потерявшей сознание девушки. — Что дальше, Мирай? — наконец, разорвал эту тишину Сакамото. Он глядел на нее пристально и испытывающе. Волевой подбородок главы Мори-кай был горделиво поднят, будто бросая вызов его унизительному и лишенному какого-либо контроля положению. Мирай промолчала, все так же глядя в его лицо отрешенным, холодным взглядом, и он продолжил: — Даже если убьешь меня сейчас, тебе не выбраться из поместья. А если и выберешься — Фуджисаки, мой преемник, продолжит начатое. Он выследит тебя в любой дыре на любом конце света, и когда сделает это, ты пожалеешь, что родилась на свет. Подумай о том, что ты делаешь сейчас. Моя смерть никак не поможет тебе, Мирай. Она слушала его с выражением вежливого внимания на лице, слегка приподняв брови и поджав разбитые губы. К концу его речи Мирай склонила голову набок, изучая лицо приемного отца со снисходительной полуулыбкой, слегка приподнявшей уголки ее губ. Все так же не говоря ни слова, она переступила через распластанную на полу Момо, даже не взглянув на нее, и в три нарочито медленных, выверенных шага приблизилась к стулу с прикованным к нему мужчиной, держа пистолет в опущенной руке. Остановившись над Сакамото, Мирай несколько секунд глядела на него сверху вниз, позволив своему взгляду отразить всю неприязнь, что вызывал в ней этот человек. — Но я вовсе не собираюсь убивать тебя, — спокойно проговорила она, хищно прищурив разноцветные глаза. По темным радужкам Сакамото на миг скользнула тень недоумения, и его широкие брови сдвинулись к переносице. Мирай облизнула ранку на губе, и один уголок ее рта потянулся вверх в угрюмой кривой усмешке. — Я задолжала тебе благодарность, отец, — проговорила она, неторопливо пряча пистолет за пояс штанов. — За то, что позволил Йоричи стать моим наставником тогда, в детстве, — на этих словах усмешка исчезла с ее лица, а глаза опасно потемнели. — Потому что он обучил меня действительно многому. Мирай следила за каждой сменой выражений на лице приемного отца, и когда оно исказилось от ее последних слов, а кровь отхлынула от смуглых щек, делая их болезненно-бледными, будто покрытыми плесенью, — внутри нее густым потоком растеклось мрачное, темное удовлетворение от произведенного эффекта. Потому что Коджи Сакамото было прекрасно известно, какими знаниями обладает человек, чью жизнь он сделал залогом послушания своей прыгуньи. Потому что Коджи Сакамото прекрасно понял, что именно хотела сказать ему приемная дочь. — Он не мог обучить тебя этому, — хрипло пробормотал он, протестующе качнув головой. Его плечи напряглись под шелковой тканью халата, скованные наручниками руки сжались в побелевшие от напряжения кулаки. — Ты ни за что не смогла бы так быстро овладеть этими знаниями. Мирай приподняла одну бровь, вновь склоняя голову к плечу, будто кошка, с хищным любопытством разглядывающая трепыхающегося перед нею воробья с перебитым крылом. — Почему же? — протянула она дружелюбным и оттого еще более опасным тоном. — Ведь почти всю жизнь передо мною был пример человека, достигавшего поставленные цели в кратчайший срок и любой ценой. Тебя. — Она слегка наклонилась, чтобы заглянуть в глаза застывшего на стуле мужчины, и искривила губы в мимолетной снисходительной улыбке, которая тут же исчезла с ее лица. — Я ведь твоя дочь, хоть и приемная. Ты не забыл об этом? Не могла же я уступить тебе в целеустремленности. Свою цену за знания я заплатила. И сейчас мы с тобой проверим, насколько хорошо я эти знания усвоила. Тонкие бледные губы Сакамото приподнялись над зубами в яростном оскале, покрытая татуировками грудь бурно вздымалась под распахнутыми полами халата. Его глаза стали совсем черными, взгляд сочился неприкрытой ненавистью. Мирай не сомневалась, что он в мгновение ока свернул бы ей шею, не будь сейчас прикованным к стулу. — Ничтожное отродье, — прошипел Сакамото сквозь до скрипа стиснутые зубы, прожигая приемную дочь исполненным такой первобытной ненависти взглядом, что Мирай с трудом подавила инстинктивный порыв отшатнуться от него. Но она не сдвинулась с места. Смотрела в его перекошенное от бешенства лицо пустым, неодушевленным взглядом, на дне которого плескалась тьма тщательно скрываемой боли и непонимания. — Наверное, тебе было так сложно, отец, — прошептала Мирай, чувствуя, как искривляются книзу уголки ее губ. Что-то холодное, острое, болезненное застряло в ее сердце ноющей занозой. Почему она до сих пор реагирует на эту боль? Ведь давно должна была привыкнуть к ней и смириться с таким положением вещей. С его отвращением к ней. — Тогда, в самом начале, притворяться, будто любишь меня. Может, хотя бы сейчас просветишь меня, откуда в тебе столько ненависти ко мне? — Шею будто затянуло невидимой удавкой, которая перекрывала ее горло, затрудняя дыхание, но Мирай упорно продолжала выдавливать из себя слова. Он задолжал ей это объяснение. Хотя бы это. — Я выполняла все твои поручения. Я возвысила твою власть неимоверно и, тем не менее, ты ни разу не взглянул на меня без презрения. Почему? — на последнем слове ее голос невольно надломился, и Мирай раздраженно поджала губы, злясь на себя. Нельзя показывать ему даже толику слабости. Черные глаза напротив презрительно сощурились, губы Сакамото искривились в гримасе, словно ему в рот попало что-то горькое. А затем он подался вперед — настолько, насколько позволили ему наручники, — и утробным, гудящим голосом прошипел сквозь стиснутые зубы: — Хочешь знать, почему ненавистна мне? Потому что ты существуешь, маленькая дрянь. Потому что ты та, кто ты есть, и будучи той, кто ты есть — именно ты оказалась для меня незаменимой. Но больше всего, больше всего я ненавижу твое существование, потому что ты должна была быть моей… — он вдруг резко осекся, так и не закончив фразу. Что он имел в виду? Она должна была быть его — кем? Мирай нахмурилась, совершенно ничего не понимая из этого объяснения, которое и объяснением-то не было. Все, что сказал ей сейчас приемный отец, было лишь подтверждением того, что ему было противно само ее существование, и это казалось Мирай самым нелогичным аргументом, какой он мог привести. Ведь это благодаря ей его влияние в криминальных кругах стало почти безграничным, именно она выполняла любые его приказы, именно она жертвовала душой и телом, которые вынужденно принесла на алтарь его амбиций и власти. И даже так, — он все равно ненавидел ее. Что бы она ни делала, каким бы идеальным инструментом ни была, — он ненавидел ее. Он никогда не был ей отцом, и Мирай еще в детстве очень быстро усвоила, что Коджи Сакамото — ее хозяин и господин, но ее благополучие и здоровье ни капли его не волнуют. Ей вдруг стало жарко и душно от внезапно нахлынувшей волны жгучего осознания несправедливости. Она не заслуживала такого отношения к себе. Не заслуживала, — потому что ее можно было любить. Мирай не была чудовищем, не достойным иных чувств, кроме отвращения. Ведь ее любили Йоричи и Рен, ее любил Манджиро, и пускай поздно, пускай через боль и ужас, — она сама смогла если не полюбить, то хотя бы полностью принять и простить себя. Но в глазах Коджи Сакамото она была достойна лишь отторжения и ненависти, — просто потому, что она жила. Что скрывалось за этими словами? О чем он так и не захотел сказать ей? Но времени выяснять это не было. Как, впрочем, больше не было и желания у Мирай докапываться до истины в этом вопросе. Ей было тошно. Она чувствовала себя деревом, из которого паразиты высосали все соки, измотанной этим тяжелым, ведущим в никуда разговором, — и в то же время взбудораженная, наэлектризованная энергия циркулировала вместе с кровью по ее венам. Мирай вновь наклонилась к нему, этим движением вынуждая Сакамото податься назад. Но ему некуда было бежать — от нее. — Ты сам сделал меня той, кто я есть, — хриплым, чужим голосом прошептала она, впиваясь взглядом в холодную тьму его глаз. — Ты веришь в карму, отец? Нет? А стоит поверить. — Она придвинулась еще ближе, жестко ухватила его за волосы одной рукой, а большим пальцем второй руки грубо ткнула в кожу его лба между приподнявшимися бровями. Сакамото напрягся, дернулся, пытаясь освободить голову, но Мирай не позволила, крепче сжав пальцы в его волосах. Без улыбки, голосом, исполненным опасных обещаний, она прошептала: — Потому что я разыщу всех до единого демонов внутри тебя и натравлю на твою душу каждого из них. Я стану самым страшным дьяволом под твоей кожей. Потому что жестокость — это то единственное, чему ты лично меня научил, папа. Собрав воедино всю свою целеустремленность и намерение покончить со всем этим, Мирай повиновалась новым инстинктам, вложенным в нее после овладения необходимыми ментальными техниками, и мысленно надавила на сознание приемного отца. После нескольких тренировок с Йоричи, проникновение в чужой разум стало даваться ей легко, но не в этот раз. Потому что он сопротивлялся. Эмоциональная связь между ними была действительно сильной, — но она была исполнена взаимной ненавистью, обидами, страхом, и желанием причинить боль. Воля Сакамото и его сознание упирались, сопротивлялись вторжению, и Мирай пришлось крепко сцепить зубы, чтобы подавить стон от неожиданной боли, которую вызывал в ее голове этот отчаянный отпор. Виски пронзило горящими иглами, отстреливающими жгучей болью в затылок и переносицу, но Мирай лишь сильнее поджала губы и удвоила давление своего разума на разум приемного отца. Вопреки тому, что она сказала, и тому, что Сакамото думал о ней, — Мирай вовсе не собиралась выполнять свою угрозу. Отчасти потому, что она не знала, как нанести обещанный ментальный вред, — тренируясь на Йоричи, она овладела умением забирать воспоминания и внедрять необходимые ей мысли в чужой разум, но не разрушать его. Но отчасти и потому, что она просто не была таким человеком. Мирай не была тем монстром, каким видел ее сейчас Сакамото, проецируя на нее свои собственные черты и жестокость. Вот только она не хотела, чтобы в этот миг приемный отец воспринимал ее иначе. Она хотела, чтобы этот человек боялся ее и того, на что она способна. Боялся точно так же, как она сама всю жизнь боялась его. Сопротивление его разума понемногу ослабевало под ее напором. Мирай нащупывала лазейки и прорехи в этой стене, которую Сакамото выстроил вокруг своего сознания. В ее голове мелькнула и погасла мимолетная мысль, что он, должно быть, специально обучался каким-то из техник противодействия ментальному контролю. Но она должна была сломить его сопротивление. Мирай обязана была научиться владеть этими приемами в совершенстве, чтобы в тот миг, когда ей необходимо будет использовать их на Манджиро, она смогла сделать это правильно, наиболее мягко и безболезненно для него. Сакамото же был наилучшим подопытным кроликом для оттачивания ее новообретенного навыка. Ему Мирай не боялась невольно причинить вред. Его барьер сломался неожиданно. Мирай буквально зашвырнуло внутрь его сознания сквозь образовавшуюся в его разуме дыру, и она задохнулась воздухом от этого чувства, от этого неприятного давления, распирающего изнутри ее голову. Перед ее мысленным взором хаотично мелькали чужие смазанные воспоминания, сменялись настолько быстро, что Мирай не успевала их разглядеть. Голова разрывалась от гудящей боли. С усилием сконцентрировавшись, Мирай заставила себя успокоиться и вглядеться в то, что открывалось перед ее бесплотными глазами. Картинки, сменяющиеся с вызывающей тошноту скоростью, наконец начали замедляться, и вот уже Мирай могла различать события воспоминаний, в которые вторглась насильно и без разрешения. Одно из этих изображений остановилось полностью, увеличилось в размерах, и Мирай испытала некоторое потрясение, неожиданно увидев перед собой темноволосую девушку с большими, пронзительно-синими глазами. Изумленная, Мирай смотрела на эту женщину, не понимая, почему воспоминание о ней занимает такую большую часть сознания ее приемного отца. Ведь это была погибшая сестра-близнец Йоричи — Кайя, — образ которой стал для Мирай проводником тогда, в капсуле. С озадаченным удивлением она осознала, что не только видит Кайю в воспоминаниях приемного отца, но и ощущает все те чувства, которые он к ней испытывал. И от этих чувств, которые она невольно подслушала в его сознании, Мирай стало дурно, — до тошноты, до липкого кома поперек горла. Потому что то, что чувствовал к бывшей прыгунье клана Коджи Сакамото — было помешательством, обсессией, нездоровой фиксацией. Он хотел ее. Не в примитивном физиологическом смысле, не так, как мужчина обычно может хотеть женщину. Нет, Коджи Сакамото хотел ее всю, — хотел ее тело, ее душу, каждую ее мысль, каждый ее вздох, каждый удар ее сердца. Хотел обладать ею полностью и без остатка. Это чувство было огромным, одуряющим, лишающим разума, болезненно-нездоровым. И это вожделение, это желание обладать, становилось все безудержнее и все более неконтролируемым, все более жестоким с каждым новым холодным взглядом синих глаз, в которых отражались лишь неприязнь и отвращение к нему. Всей власти, всей силы и могущества седьмого главы клана Мори-кай было недостаточно для того, чтобы заставить Кайю Такаяма полюбить его в ответ. И это пожирало его изнутри. Ее смерть стала для Коджи Сакамото ударом, после которого он не был уверен, что сможет вновь подняться на ноги. Мирай чувствовала в его сознании отголоски давнего горя, ярости и… вины. Он чувствовал вину за ее гибель. Был ли ее приемный отец каким-то образом причастен к смерти предыдущей прыгуньи клана? Мысли Мирай не слушались ее, разбегались в разные стороны, — ей было сложно одновременно держать концентрацию и анализировать увиденное. Она напряглась, чтобы удержаться в чужом сознании, которое всеми силами пыталось вытолкнуть ее из себя, как опасный, чужеродный элемент. Образ Кайи начал таять, постепенно растворяясь в тумане, но Мирай еще долго видела эти непокорные синие глаза, чувствуя чужую боль от того, что в них так никогда и не зажглось ответное чувство. И тут ее неожиданно пронзило внезапным озарением. Синие глаза. Их цвет был редким, таким насыщенным, и Мирай вдруг совершенно точно поняла, что такую же синеву видела в радужках Йоричи и… еще одного человека. Пусть цвет был не совсем таким, но все же очень приближенным. Такого цвета были глаза у Момо. Жестокая насмешка природы, одарившей поверхностную девушку-пустышку этим редким цветом глаз, таким похожим на те, что продолжали преследовать Коджи Сакамото даже спустя много лет после гибели их обладательницы. Уж не поэтому ли он оказался так необъяснимо привязан к своей любовнице, за которой не замечалось никаких выдающихся личностных качеств? Не потому ли, что волей случая с ее холеного лица на него взирали глаза, так напоминающие те, что до скончания жизни будут запечатаны в его памяти? Эта мысль искрой вспыхнула и сгорела в сознании Мирай. Ресурсов ее разума, в данный момент напряженного до предела, не хватало на обдумывание этих совершенно неважных сейчас вещей. Ей необходимо было найти нужные ей воспоминания в памяти приемного отца. Найти их, — и забрать у него. Продираться через воспоминания Сакамото о ней самой было больно, — не только морально, но и физически; его сознание всячески упиралось ее вмешательству, и Мирай чувствовала, как эта боль колючей паутиной оплетает ее разум, еще сильнее усложняя и без того непростую задачу. Ей необходимо было стереть из памяти Коджи Сакамото само знание о том, что удочеренная им девочка из приюта обладает даром перемещения во времени. Мирай сосредоточилась еще сильнее, упорно пробивая все новые бреши в его ментальной защите. Ей необходимо было еще глубже погрузиться в сознание приемного отца, чтобы извлечь знание о ее способностях из его памяти в целом, а не охотиться за его воспоминаниями по отдельности, — не хватило бы и жизни, чтобы очистить каждое из его воспоминаний о приемной дочери. Мирай обжигало чувствами, которые она напрямую ощущала сейчас в сознании Сакамото. В каждом его воспоминании о ней приемная дочь вызывала в нем сильнейшую неприязнь, отторжение и раздражение — и вместе с этим множество других чувств. Боль, — тщательно скрытую и подавленную, но грызущую изнутри, как паразит точит дерево. Жгучую, полную ярости обиду. Жалящее чувство предательства. Причины таких странных эмоций оставались для Мирай загадкой. Почему приемный отец чувствовал все это по отношению к ней? Но это больше не имело значения. Неважно, почему он так ненавидит ее. Что было важным, — так это удалить опасные воспоминания о приемной дочери из его памяти. И Мирай, преодолевая невыносимую боль, продиралась через его сопротивление, нить за нитью выдергивая из полотна его памяти знание о ее способности перемещаться во времени. Мучительно медленно, — но у нее получалось. Мирай комкала нужные ей воспоминания в эфемерных руках, разрывала их на части, предавала их огню, — делала все то же самое, что несколько месяцев назад проделал обезумевший Юджи с ней самой. Опасные знания о ее даре медленно вытекали из памяти Коджи Сакамото. На их место приходило недоумение. Недоумение — почему он вдруг решил забрать из приюта эту жалкую девчонку с разноцветными глазами. Ведь уже тогда, едва узнав о ее существовании, Коджи Сакамото окатило на удивление сильным чувством неприязни и негодования. Мирай могла ощутить эти чувства, такие сильные и насыщенные в его душе, — но их причина оставалась непонятной для нее. Эта причина была похоронена глубоко в сознании главы Мори-кай, и у Мирай не было сил пробиться через барьер, скрывающий ее. Поэтому она решила оставить все, как есть. Возможно, некоторым загадкам лучше не давать объяснения. Недоумение и растерянность разрастались в разуме ее приемного отца по мере того, как менялись его воспоминания, теряя свою значимость. Мирай надавила на него еще сильнее, проталкивая в его разум мысль о том, что наилучшим решением сейчас было бы просто дать приемной дочери уйти, тем самым навсегда избавившись от нее. Она надеялась, что внушение сработает, — из четырех тренировок, которые они успели провести с Йоричи, это получилось у нее всего один раз. Но сейчас Мирай приложила все силы, — ей необходимо было добиться того, чтобы Сакамото потерял мотивацию преследовать ее. И судя по растерянному хаосу в его голове, у нее начинало получаться. Мирай почти могла ощутить вкус озадаченных вопросов в его голове. Что за минутное помутнение рассудка вынудило его удочерить это маленькое недоразумение? Что заставило забрать ее в свой дом, смотреть изо дня в день на ее лицо, один вид которого вызывал у него внутри желание причинить боль мелкой паразитке? Коджи Сакамото недоумевал, теряясь в причинах собственных действий, и Мирай давлением своего разума многократно усиливала крепнущее в его голове решение, — о том, что от девчонки нужно избавиться. Не убить, нет, — все по той же неизвестной, скрытой от Мирай причине, Коджи Сакамото не мог даже помыслить о том, чтобы убить ее. Поэтому он думал о том, чтобы убрать ее подальше. Она ведь и сама сбежала, эта маленькая неблагодарная тварь,***
Мирай могла поклясться, что в коридоре было пусто, когда они свернули туда. И тем не менее, они все равно оказались там не одни. Мирай ума не могла приложить, откуда здесь взялся Юкимура. Возможно, скрывался в одной из пустующих комнат? Должно быть, он специально караулил периметр, ведущий к потайному выходу из поместья, предугадав, что сбежавшие пленницы отправятся именно сюда. В любом случае факт оставался фактом: командир боевиков Мори-кай перехватил их и отрезал путь к спасению. Эффект неожиданности, с которым он набросился на девушек, сыграл в его пользу. От его удара, пришедшегося точно ей в живот, Мирай захлебнулась воздухом, выпуская из рук Мину, которая неуклюже свалилась на пол, потеряв равновесие без опоры. От силы этого удара все внутренние органы, казалось, сплющило и размазало в кровавую кашу; кислород не проходил в схлопнувшиеся легкие, и Мирай могла лишь беспомощно хватать ртом воздух, который у нее никак не получалось вдохнуть. Юкимура не дал ей и секунды, чтобы справиться с болью. Его мозолистая рука с толстыми квадратными пальцами дернула Мирай за волосы, насильно вынуждая распрямиться. Одновременно с этим он одним четким ударом ноги выбил пистолет из рук пытавшейся подняться Мины, и тот отлетел безнадежно далеко, в противоположный конец коридора. Несмотря на то, что готова была вот-вот потерять сознание от нехватки кислорода и боли, Мирай ни на миг не выпустила оружие даже после этой внезапной атаки. Оружие было спасением, поэтому она вцепилась в пистолет мертвой хваткой. Потеря оружия на миссии означала смерть. Сейчас — что-то пострашнее смерти. Но боль дезориентировала Мирай, и она опасно промедлила в тот момент, когда могла выстрелить в него. Потому что через миг Юкимура уже со всей силы впечатал ее в стену, сдавливая одной громадной лапищей ее горло, а второй перехватывая запястье руки, сжимавшей пистолет. Далее он с чудовищной силой несколько раз ударил захваченную в кольцо его пальцев руку Мирай об стену. Она не сдержала рваный крик боли: казалось, что в ее запястье треснула каждая до единой косточка. Пальцы на поврежденной руке безвольно разжались, выпуская оружие. Пистолет со звонким металлическим стуком упал на пол, и Юкимура тут же оттолкнул его ногой подальше. Еще больше усилив хватку своих пальцев на ее шее, он крепче вдавил Мирай в стену и приблизил к ней покрытое испариной лицо, на котором растекалась широкая триумфальная усмешка. — Клетка захлопнулась, птичка. Дождаться не могу, когда глава отдаст тебя мне для перевоспитания, маленькая госпожа, — издевательски протянул он, еще ближе придвигаясь к Мирай. Кожа натянулась вокруг его губ, приподнимая бородавку над верхней. — Уж я сумею привить тебе должное уважение к клану, — с этими словами он похабно облизнул толстые губы, на миг скосив многозначительный взгляд в сторону резко окаменевшей на полу Мины. — Как сделал это с твоей маленькой подружкой. Мирай скорее почувствовала, чем услышала рваный вздох Мины. Губы приподнялись над зубами в яростном оскале. Ее тошнило от одного вида этого человека и отвратительных намеков, которые он бросал о том, что сотворил с несчастной девушкой, пока та была в его власти. Спрятанный за поясом метательный нож молниеносно скользнул в ее руку, и одним быстрым, четким движением Мирай всадила его в бок нависшего над нею мужчины, но он… он не отскочил. Не отодвинулся в инстинктивном порыве избежать нового ранения, как она рассчитывала. Нет, Юкимура лишь улыбнулся еще шире, будто нож, по самую рукоять вогнанный в его тело, вовсе ему не мешал. Да что же за чудовище Сакамото принял на службу? Мысль не успела до конца оформиться в сознании Мирай, когда массивная рука Юкимуры взлетела в воздух и наотмашь ударила ее по лицу. Голова Мирай дернулась в сторону от силы удара, едва затянувшаяся ранка на губе открылась, тут же заливая подбородок свежей кровью. В глазах потемнело, зрение поплыло, затянутое густым туманом, будто экран неисправного телевизора — помехами. Хватка на горле усилилась, Юкимура приподнял ее, вынуждая подняться на носочки, чтобы сохранить хоть какую-то опору. Хрипя от нехватки кислорода, Мирай ухватилась здоровой рукой за его запястье, но силы в ней почти закончились, и пальцы лишь слабо царапнули по ткани его пиджака. — Ты бойкая, — неприятно растягивая слова, почти что промурлыкал этот маньяк. — Мне нравятся бойкие дамочки. С этими словами он высунул язык и пролизнул широкую полосу вдоль окровавленных губ и щеки Мирай, которую буквально затрясло от отвращения. Оставив липкий след слюны на ее коже, Юкимура довольно облизнулся, смакуя ее кровь. Лицо Мирай исказилось в гримасе ярости и омерзения. Нужно срочно что-то придумать, как-то отбиться от этого чокнутого громилы. Но он многократно превосходил ее в физической силе. И где Мина, она в порядке? Мирай не видела ничего по сторонам от себя, периферийное зрение совсем отказало… Стоп. Нож. Ее нож ведь все еще торчит из его бока, верно? — Но-но-но! — неодобрительно цокнул языком Юкимура, грубо отбивая ее потянувшуюся к ножу руку, и сам небрежно, с тошнотворным хлюпаньем, вытащил лезвие из своей плоти. — Дерзости тоже нужно знать меру, маленькая госпожа. За непослушание положено наказание, разве глава Сакамото тебя этому не научил? В таком случае, позволь мне преподать тебе этот важный урок. Измазанный в его собственной крови нож двинулся к ее лицу, покрытое алыми разводами лезвие влажно блеснуло и обожгло холодом стали ее кожу. Мирай выпучила глаза, чувствуя, как ужас начинает вытеснять ярость из ее сознания. Он же не собирается изуродовать ее сейчас? Сакамото не мог дать своим людям разрешения на подобные действия по отношению к ней, а значит, он действует самовольно. Что задумал этот больной ублюдок? Ответ на этот страшный вопрос Мирай, к счастью, так и не получила. Выстрел прогремел удивительно громко, будто разорвав саму ткань реальности своим грохотом. Пуля попала в плечо Юкимуры, и этого наконец-то оказалось достаточно, чтобы заставить его отшатнуться от Мирай. Давление его пальцев на ее горло ослабло, и она лихорадочно сделала первый надрывный вдох, жадно хватая ртом драгоценный кислород. Новый выстрел громыхнул оглушительным взрывом, и Мирай будто в замедленной съемке увидела капельки крови, разлетевшиеся по воздуху вокруг левого плеча Юкимуры. Ошеломленная происходящим, она заторможенно подумала, что стреляют явно крупнокалиберными пулями, судя по тому, с какой силой и напором они прокладывают себе путь сквозь человеческое тело. Сообразив, наконец, повернуть голову, Мирай во все глаза уставилась на Мину, которая продолжала сидеть на полу, сжимая в неподвижных тонких руках пистолет, — тот самый, что Юкимура выбил из руки Мирай. Карие глаза казались огромными на ее белом, без кровинки, лице. В них полыхало что-то дикое, безумное, отчаянное, и от одного взгляда в эти темные омуты Мирай вдруг ощутила неожиданный холодок внутри. А Мина смотрела только на Юкимуру, все еще державшегося на ногах. Миловидное лицо застыло неподвижной бескровной маской, и живыми на нем казались одни лишь эти шоколадные глаза, — наполненные сейчас голодной, обезумевшей тьмой. Мирай не смотрела на Юкимуру, поэтому не видела, как разъехались в кривой усмешке его губы, не видела, как он мазнул пальцами по простреленному плечу, пачкая их в крови. — Знал, что в тебе есть потенциал, красавица, — прохрипел он. Звук его голоса и эти слова будто сорвали последние стопоры внутри Мины. Мирай видела, как исказилось в мучительной гримасе ее лицо, как разбитые губы поднялись над зубами в почти животном оскале, видела, как уверенно движется тонкий палец, ложась на курок. Громыхнул новый выстрел, а затем еще один, и еще, и еще. Пули впивались в дергающееся тело Юкимуры, с голодной яростью прогрызая дыры в его плоти. Одна из пуль попала прямо в горло, и горячая кровь тут же брызнула на стоящую сбоку от него Мирай. Спустя еще несколько выстрелов пули в магазине закончились, и в коридоре воцарилась гулкая, тревожная тишина, а палец Мины все продолжал и продолжал надавливать на курок, на что пистолет отзывался лишь холостыми сиплыми щелчками. Юкимура неподвижно лежал на полу, и вокруг его изрешеченного пулями тела угрожающе-медленно растекалась багровая лужа. Мирай перевела сбившееся дыхание, пытаясь унять гулко колотящееся сердце. Адреналин огнем расползался по ее венам, приглушая боль в теле. Юкимура был мертв, Мина убила его. И если бы не она, Мирай не знала, что этот социопат мог бы сотворить с ней самой. Мина спасла ее. Вот только сама девушка была теперь в совершенно никудышном состоянии. Ее начало трясти; пистолет ходил ходуном в исцарапанных, хрупких руках. В глаза вернулось осмысленное выражение, а вместе с ним, похоже, к сознанию Мины начала подкрадываться истерика, — но на истерики у них не было времени. Мирай подбежала к ней, аккуратно забрала пистолет из ледяных трясущихся пальцев. Шоколадно-карие глаза тут же вцепились исполненным ужаса взглядом в ее окровавленное лицо. — Я й-йе-го уб-б-била, — надрывно прошептала Мина, клацая зубами и глядя в лицо Мирай до предела расширенными глазами. В белках ее глазных яблок полопались сосуды от пережитого напряжения, оплетая шоколадную радужку воспаленно-красной паутиной. — Ты меня спасла, — твердо ответила Мирай, намеренно перечеркивая новым смыслом слова Мины и пытаясь поднять девушку с пола. Но ноги не держали Мину, тут же начав подгибаться под ее пусть и совсем маленьким, но все равно непосильным в этот момент весом. Вдалеке послышался звук голосов, а следом — топот множества ног. Черт возьми, нужно пошевеливаться! Мирай бросила полный обреченного отчаяния взгляд на лежащий в отдалении пистолет, — он был слишком далеко и бежать за ним уже не было времени, потому что преследователи с секунды на секунду именно там и выбегут в коридор. Ублюдок Юкимура тоже какого-то черта оказался безоружным. Мысленно осыпая проклятиями их бедственное положение, Мирай поднялась на подрагивающие ноги и помогла взобраться себе на спину дрожащей всем телом Мине. На счету была каждая секунда. Тело сопротивлялось любому, даже самому микроскопическому движению, боль обжигающими волнами растекалась по поврежденной руке, стучала злобными молоточками в висках. Собрав по крупицам все оставшиеся силы, Мирай поспешила к скрытому в стене проему, ведущему в потайной ход. Она не знала, известно ли о нем преследующим их боевикам Мори-кай, но предпочла рассматривать наихудший вариант, в котором они тут же погонятся за ними следом. Лучше приятно удивиться в конце, чем опасно ошибиться. Закусив разбитую губу, чтобы сдержать рвущиеся из груди болезненные стоны, Мирай побежала по темному коридору потайного хода, пригибаясь под весом худенького, дрожащего тела Мины. Она не знала, как долго бежала в этой темноте. Время будто остановилось. Возможно, прошло всего несколько минут, а может — целая вечность, но наконец они достигли люка, ведущего на поверхность. Сгрузив беззвучно всхлипывающую Мину на земляной пол, Мирай взобралась по короткой железной лестнице в стене и толкнула крышку люка, предварительно провернув железный засов. Свежий прохладный ветерок тут же приятно обласкал ее вспотевшее избитое лицо. Уже начинало светать, и в отдалении слышались голоса птиц, приветствующих новый день. Потайной ход действительно выводил к шоссе, скрываясь в редких зарослях придорожной лесопосадки. Мирай уже собиралась вновь спуститься вниз, чтобы помочь Мине выбраться наружу, как вдруг сзади ее плечи обхватили чьи-то руки. Страх разрядом тока пробил ее с ног до головы, и она с отчаянием дикого зверя забилась в этих чужих руках. Как их так быстро нашли, неужели люди Мори-кай уже поджидали здесь? А она оказалась слишком уставшей и вымотанной, и даже не заметила чужого присутствия. Ни в коем случае нельзя позволить им… — Крошка, да уймись ты, если не хочешь схлопотать по голове! Знакомый звук этого голоса заставил Мирай тут же замереть, вновь и вновь прокручивая в голове услышанные слова. Даже сейчас, слыша его наяву, она была слишком раздергана, чтобы не списать это на слуховую галлюцинацию. Но в следующий миг руки на ее плечах потянули Мирай наверх, а старший Хайтани материализовался в ее поле зрения. Руки Риндо — а держал ее именно он, — отпустили ее, и Мирай тут же грузно плюхнулась на землю, придавленная оглушающим чувством облегчения. Конечно, все правильно, — Хайтани ведь следили за GPS-сигналом ее маячка, поэтому смогли первыми добраться сюда. — Где Мина? — отрывисто спросил Риндо, и Мирай, не в силах выдавить ни слова, лишь молча махнула рукой на провал люка. Младший Хайтани, не медля ни секунды, полез вниз, а Мирай пыталась выровнять сбившееся дыхание и отогнать заползающую в уставшее тело дрожь. Невыносимая тяжесть давила на измученные плечи, и ей казалось, что она уже никогда в жизни не сможет подняться на ноги. — Выглядишь дерьмово, — отвесил сомнительный комплимент Ран, на что Мирай лишь устало хмыкнула, качая головой. — Чувствую себя еще хуже, — невнятно пробормотала она в ответ. Через миг на поверхность выбрался Риндо, бережно прижимая к себе плачущую Мину, которая отчаянно цеплялась исцарапанными дрожащими пальцами за тонкую ткань его свитера. На лице младшего Хайтани застыло темное, полное сдерживаемой ярости выражение, — состояние сводной сестры явно выбило его из колеи. Ран, поменявшись в лице, подошел к ним и очень осторожно коснулся спутанных волос Мины, скользя потемневшим взглядом по избитому лицу заплаканной девушки, которая тут же ухватила его за руку, сжала его ладонь в испачканных кровью пальцах. — Скоро будешь дома, воробушек, — пообещал Ран хриплым, севшим голосом. Сидящая на земле Мирай наблюдала эту картину семейного воссоединения и вяло подумала, что, пожалуй, стала первым и единственным свидетелем проявления настолько искренних эмоций у обоих Хайтани, но эта мысль не задержалась надолго в ее изможденном мозгу. Все, чего ей хотелось, это просто лечь, прямо тут, на землю, и проспать несколько суток кряду. Однако ее желанию не суждено было сбыться. Рев приближающегося автомобиля они услышали одновременно, а через миг по асфальту с мерзким скрежетом чиркнули несколько пуль. Погоня настигла их слишком быстро. Адреналин с новой силой взревел в крови Мирай, возвращая плотность конечностям, которые еще секунду назад норовили расплавиться в усталый кисель. Расслабляться было рано. Она неловко подскочила на ноги, тут же пошатнувшись и налетев на Рана, который ухватил ее за плечи и поволок к стоящему на обочине черному мерседесу. Риндо, пригибаясь, бежал следом, неся на руках сестру. Пули прочерчивали воздух, наполняя его свистящим гулом, и, подняв голову, Мирай увидела приближающийся к ним синий минивэн. А следом увидела и дуло крупнокалиберной винтовки в окне, и вдруг очень четко осознала, куда целится стрелок. — НАЗАД! — взревела Мирай, резко тормозя и изо всех сил дергая Рана на себя. — Сейчас рванет! Взрыв был оглушающим. Пуля угодила в бензобак мерседеса, и машина полыхнула не хуже крошечной сверхновой. Взрывной волной Мирай, Мину, и обоих Хайтани повалило на землю. В ушах разливался противный звон, тело потеряло всякую ориентацию в пространстве. Пытаясь справиться с головокружением, Мирай едва не упала, когда чьи-то руки не слишком бережно дернули ее вверх, ставя на отказывающиеся функционировать ноги. — Проваливайте, я их задержу, — отрывисто скомандовал знакомый голос, но Мирай лишь через пару секунд признала в нем Рана. — Черта с два, они же тебя прикончат! — огрызнулся Риндо, размашистым движением вытаскивая пистолет из наплечной кобуры. — Зубы обломают, — криво усмехнулся Ран. Его лицо было измазано в грязи и саже, под правым глазом кровоточила свежая царапина. Он бережно поднял на руки наполовину оглушенную сестру и бросил на Риндо непривычно тяжелый, серьезный взгляд. — Мирай еле на ногах стоит, так что нести Мину не сможет. Поэтому ты уходишь с ними, Рин. Мирай нахмурилась, пытаясь сообразить, что так сильно напрягло ее в словах старшего Хайтани. Спустя секунду осознание пришло: он назвал ее по имени, без привычного прозвища. Значит, их дела действительно плохи. — Ран, — заикаясь, прошептала Мина, глядя на него во все глаза и испуганно цепляясь пальцами за его рубашку. Он улыбнулся ей, и в этой улыбке не было ни грамма привычной издевательской насмешки. — Да не переживай ты так, воробушек, — шире усмехнулся он, передавая Мину в руки мрачно хмурящегося брата. Плутовато подмигнул ей. — И не из такого дерьма выбирались, правда ведь? Крики боевиков Мори-кай становились все ближе: они уже обходили место взрыва, и сквозь языки бушующего пламени были видны их темные силуэты. Ран аккуратно разжал пальцы намертво вцепившейся в его рубашку Мины и кивнул брату, одновременно с этим вынимая из-за пояса пистолет. Челюсти Риндо были сжаты так сильно, что на щеках вздулись желваки; Мирай казалось, она почти может различить скрип его зубов. Не сказав ни слова, он грубо всучил ей в руки свой пистолет, развернулся и, не дожидаясь ее, быстрым шагом двинулся в чащу лесопосадки, прижимая к себе сестру. Мирай машинально сжала пальцы на холодной рукояти чужого пистолета, пристально глядя в исцарапанное лицо старшего Хайтани, который уже собирался разворачиваться к их преследователям. К горлу подкатил раздувшийся ком, заполнил его, царапая гортань острыми шипами. Преследователей было слишком много. А у Хайтани был всего один пистолет, — остальное оружие сгинуло вместе с автомобилем. Мирай вдруг с отчетливым страхом осознала, что может видеть его сейчас в последний раз, и внутри нее поднялся яростный протест против самой этой мысли. — Эй, Ран, — хрипло окликнула она его, когда он уже почти отвернулся. Полуприкрытые сиреневые глаза нашли ее измазанное в крови и грязи лицо. Мирай кивнула ему. — Не вздумай помереть, окей? Знакомая лисья ухмылка растянула его потрескавшиеся губы, приоткрывая ряд ровных белых зубов. Он насмешливо отсалютовал ей рукой с зажатым в ней оружием. — Если дама просит, — лениво протянул Ран, а затем махнул рукой, указывая стволом пистолета вглубь лесопосадки, где уже скрылись Риндо с Миной. — А теперь вали давай, крошка. Оборачиваться Мирай не стала. Она хотела верить, что еще увидит старшего Хайтани, и что при этой следующей встрече у него по-прежнему будет пульс. А сейчас нужно было догнать Риндо и понять, что им делать дальше. Позади раздались гулкие разрывы автоматных очередей и одиночные выстрелы. Мирай до скрежета сжала зубы и ускорилась еще больше, подгоняя заплетающиеся ноги и не обращая внимания на боль, пронизывающую каждый сантиметр тела. Она верила, что Ран справится. Риндо она догнала через несколько минут, и по ее ощущениям с Раном и преследователями их разделяло чуть больше полукилометра. Риндо угрюмо молчал, и Мирай не пыталась с ним заговорить, понимая, что сейчас не лучший момент для того, чтобы лезть ему в душу. Мина обезьянкой прилипла к спине сводного брата и вела себя тихо, как мышка, только дышала тяжело и прерывисто, глотая безмолвные слезы. В полном молчании они вновь приблизились к шоссе, и в предрассветном сумраке Мирай смогла различить с противоположной стороны дороги темнеющую громаду какого-то крупного завода. Пуля, неожиданно впившаяся в ствол дерева в считанных сантиметрах от ее головы, заставила ее подскочить на месте и тут же поспешно пригнуться. Риндо моментально последовал ее примеру. Пули с пронзительным свистом замельтешили между стволами деревьев. Мирай и Риндо с Миной пригнулись как можно ниже к земле, пытаясь спрятаться за деревьями, — но их стволы были слишком тонкими, чтобы создать действительно надежное укрытие. Из-за угла высокого забора, окружавшего территорию завода, с мерзким скрипом шин вырулил черный фургон, ощетинившийся стволами автоматов из всех окон. Мирай услышала, как глухо выругался себе под нос Риндо и мрачно согласилась с каждым вылетевшим из его рта нецензурным словом. Численное превосходство врага не оставляло им и шанса. Боевиков было больше десяти, все рассредоточились позади фургона, сделав автомобиль прикрытием для себя. Несмотря на это, Мирай все же удалось подстрелить двоих из них, но патроны в единственном имеющемся у них пистолете опасно подходили к концу. Они были почти безоружны, ранены, и лишены какой-либо возможности для безопасного отступления. Кровь шумела в ушах лихорадочными ударами, но решение для этой патовой ситуации никак не находилось. Мирай видела, как Риндо раскрыл рот, намереваясь что-то сказать, но так и не проронил ни слова, — потому что до их слуха внезапно донесся становящийся все громче рев мотора. Преследователи прекратили огонь, тоже прислушиваясь. Рев движка нарастал, становился все ближе, и Мирай до рези в глазах вглядывалась в пустынную дорогу, — но ничего не видела. А затем сидящий рядом с ней Риндо вдруг одобрительно хмыкнул, — и в следующий миг из-за ближнего угла забора на шоссе вылетел мотоцикл, несущийся на умопомрачительной скорости. Сейчас было еще недостаточно светло, чтобы разглядеть все в деталях, но Мирай могла поклясться, что различила темную фигуру, размытым пятном спрыгнувшую с мотоцикла и откатившуюся в сторону, — а сам оставшийся без управления байк на всей скорости понесся по заданной траектории прямиком к вражескому фургону. Боевики Мори-кай хаотично засуетились, разбегаясь во все стороны от своего автомобиля, который этот мотоцикл-камикадзе через миг протаранил с оглушительным скрежетом. Один удар сердца, второй — и воздух вновь лопнул от разрывающего барабанные перепонки грохота взрыва; столб оранжевого пламени взметнулся в светлеющее на горизонте небо, а взрывная волна пригнула к земле тонкие ветки тянущихся вдоль шоссе кустарников. Помотав головой в надежде хоть немного приглушить мерзкий звон в ушах, Мирай приподнялась на четвереньки, выплевывая забившиеся в рот листья, попавшие туда, когда она рухнула на землю, подкошенная взрывной волной. В первое мгновение она посчитала, что у нее галлюцинации от удара головой и усталости, потому что в предутренней туманной дымке длинноволосый мужчина в кожаной куртке с железным ломом наперевес, уверенно шагающий по направлению к дезориентированным взрывом якудза, выглядел слишком сюрреалистично. Вот только ей не мерещилось, судя по тому, как Риндо с оттененной уважением обреченностью обронил: — Ну и псих! Мирай искренне согласилась с озвученным диагнозом. Что вытворяет ее безумный шеф? За те несколько секунд, что она таращилась на него в полном неверии, что это происходит на самом деле, Баджи успел замахнуться зажатой в руках железной трубой и наотмашь пройтись ею по головам двоих ближайших к нему якудза, свалив тех с ног. — У них же автоматы, а он безоружен! — едва ли не взвыла Мирай, поспешно принимая устойчивое положение и вскидывая пистолет. Кусок арматуры уж точно не выглядел в ее глазах равноценным соперником для огнестрельного оружия. — Он отказался брать ствол, когда мы разделились, — пожал плечами Риндо, поднимаясь на ноги и подхватывая Мину, которая была уже, казалось, на грани обморока. Мирай, только что метким выстрелом в плечо сбившая прицел одного из якудза, уже направившего автомат в сторону Баджи, который как раз в этот момент беспечально охаживал ломом головы двоих его коллег, на этих словах резко повернулась к нему, но через миг вновь перевела взгляд на якудза. — Какого черта? — прошипела она, вновь нажимая на курок. Тут же быстро проверила магазин и убедилась, что в пистолете оставалось еще четыре патрона. Неутешительный расклад. — Он что, с ума сошел? Как можно было отказаться от пистолета, имея дело с таким количеством противников и будучи в такой непростой ситуации? У Баджи ведь не было никаких шансов против них, даже с этой железякой, которой он — стоило это признать, — орудовал весьма ловко. — Ты мне скажи, — закатил глаза Риндо, уже начавший бесшумно двигаться к дороге, поддерживая Мину. — Он же твой друг, или шеф, или кто там еще. Мирай ничего на это не ответила, вместо слов выпуская очередную пулю в мужчину, подскочившего к Баджи сзади. Она не стала спрашивать, что задумал Риндо, направляясь прямиком к дороге, потому что и так все поняла. Младший Хайтани между тем и сам озвучил свою идею: — Нам нужно укрытие. Он мотнул головой в сторону слетевшей с петель калитки в заборе. Если они проберутся туда, то смогут какое-то время сдерживать напор противника, прячась от их пуль. Мирай кивнула и поднялась; пригибаясь, они с максимальной скоростью побежали к этому лазу в заборе, пользуясь тем, что якудза отвлеклись на Баджи. Тот увидел их и тоже начал отступать к спасительной калитке. Через несколько мгновений все четверо привалились к забору, тяжело дыша и отдуваясь. Баджи обеспокоенно разглядывал ее окровавленное лицо, но когда он открыл рот, явно намереваясь узнать, в порядке ли она, Мирай лишь покачала головой, давая понять, что сейчас не время для этих вопросов. Задвинув усталость подальше, она на секунду выглянула в проем калитки и дважды нажала на курок. Двое якудза повалились на землю, но этого было катастрофически недостаточно. На ногах оставалось еще четверо вооруженных врагов, а в ее пистолете… — Осталась всего одна пуля, — скрипящим от напряжения голосом бросила Мирай, не оборачиваясь на своих спутников. Она слышала тяжелое, надрывное дыхание Мины, испуганно схватившейся сзади за ткань ее пыльной водолазки; Риндо невнятно чертыхнулся в ответ на ее слова, зато Баджи неожиданно беспечно хмыкнул, и Мирай все же обернулась, приподнимая брови, бросила на него вопросительно-недоверчивый взгляд. Не самое подходящее время для веселья, разве нет? Ее шеф лишь небрежно пожал обтянутыми кожаной курткой плечами и ухмыльнулся шире, открывая острые клыки. Эта шальная усмешка на грязном поцарапанном лице выглядела неожиданно опасной. — Эта пуля нам и не понадобится, — уверенно заявил он и поднял вверх палец, будто призывая всех прислушаться. И Мирай действительно уловила новый звук в воздухе: шум приближающегося автомобиля. Следом раздался визг шин, переполошенные вопли якудза и отчетливый звук нескольких глухих ударов, а затем — тишина. Мирай переглянулась с Риндо, который в ответ непонимающе покачал головой, затем перевела вопросительный взгляд на Баджи. Тот лишь ухмыльнулся еще шире и, отбросив в сторону железный лом, уверенно зашагал к калитке. — Наш транспорт прибыл, — бросил он на ходу. Все еще настороженная, Мирай последовала за ним; Риндо шел следом, поддерживая за плечи обессиленную сестру. Картина им всем открылась занимательная: на обочине стоял черный пикап, а возле его капота на земле лежали тела бессознательных якудза, которых водитель машины, очевидно, попросту сбил. Неподалеку потрескивал языками пламени догорающий вражеский фургон. Ни один из преследователей не был в сознании. — Эй, — раздался слегка подрагивающий от волнения голос. — Все целы? За рулем пикапа сидел побелевший от тревоги Чифую; он обежал всех четверых встревоженным взглядом, остановившимся на Мине. При виде нее в его зеленых глазах промелькнул целый ураган эмоций, но Мина опустила голову, почему-то избегая смотреть на своего парня и уцепившись за руку Мирай. — Нужно забрать Рана, — первым нарушил тишину Риндо и уверенно зашагал к машине. — Отличный тайминг, Чиф, — Баджи показал другу большой палец, направляясь следом за Хайтани. С этим сложно было поспорить. Мирай подвела Мину к открытой передней дверце рядом с водителем, ожидая, что девушка захочет сесть с Чифую, а сама забралась на заднее сидение, где уже сидел Риндо. Кости в ее теле снова уверенно плавились в бесполезный кисель. Однако Мина почему-то юркнула в сторону, проскользнула прямо под рукой Баджи, намеревавшегося сесть рядом с Мирай, и сама села возле нее сзади, опустив глаза и не встречаясь ни с кем взглядом. Мирай обменялась недоуменными взглядами с Баджи, который слабо пожал плечами, будто говоря «ну ладно», и занял место спереди. Чифую тронул машину с места, но Мирай видела, как он то и дело бросает обеспокоенные взгляды на Мину через зеркало заднего вида. Он никак не прокомментировал то, что она не села рядом с ним, и Мина тоже молчала, упрямо устремив взгляд на свои исцарапанные, подрагивающие руки. Мирай почувствовала, как дрожит ее худенькое тело, и осторожно накрыла ладонью ее ледяные пальцы, желая успокоить. Присутствие Чифую по какой-то причине не только не расслабило Мину, но будто бы лишь вызвало в ней еще больше напряжения, — но сейчас у Мирай не было сил анализировать ее поведение. — Мири, ты в порядке? — все же задал этот вопрос Баджи, оборачиваясь к ней с переднего сидения. Его карие глаза казались совсем темными, широкие брови тревожно сдвинуты к переносице. — Все выглядит хуже, чем есть на самом деле, — успокоила его Мирай. — Прибавь газу, Мацуно, — коротко потребовал Риндо севшим голосом. Прижатым к нему плечом Мирай чувствовала, каким напряженным было его тело. Мина, сидящая с другой от нее стороны, дрожала все сильнее, теперь уже вглядываясь широко распахнутыми глазами в быстро мелькающий пейзаж за окном. Никто из них не знал, что им предстоит найти на месте взрыва мерседеса, где они оставили Рана. Мирай чувствовала, как тревога, исходящая от Риндо и Мины, забирается ей под кожу, сжимает сердце ледяными липкими пальцами. Страшные картины того, что они могли увидеть совсем скоро, то и дело пробирались в ее голову, и Мирай с силой зажмурилась, отчаянно пытаясь отогнать от себя эти полные крови видения. Пикап миновал поворот шоссе, и его пассажирам открылся вид на догорающий остов мерседеса. Однако мерседес Хайтани горел не один. Выпучив глаза, Мирай с недоверием уставилась на полыхающий неподалеку минивэн, в котором их ранее настигли боевики Мори-кай. Что это… когда он успел взорваться? Счет сожженных машин этой ночью бил все рекорды, доходя до абсурда. Тела боевиков Мори-кай беспорядочно усыпали землю, и Мирай не бралась судить о том, сколько из них были все еще живы. А на обочине сидел Ран Хайтани собственной персоной, измазанный в грязи и крови, с растрепанными, покрытыми сажей волосами и… как ни в чем ни бывало, курил, выпуская в пропитанный гарью воздух светлые облачка вишневого дыма. Пикап остановился рядом с ним. Ран в последний раз затянулся, плавно выпустил из легких ароматный дым, затем затушил окурок о землю и медленно поднялся, лениво отряхивая от пыли и так уже испорченную одежду. — Долго же вы, — цокнул он языком с наигранным неодобрением в голосе. Заговорив, он наконец стал для Мирай по-настоящему реальным, и она шумно выдохнула, чувствуя, как развязывается тугая пружина у нее внутри, а облегчение горячей лавой растекается под кожей. — Ран, — всхлипнула Мина, протягивая к нему дрожащие руки через открытое окно, и Хайтани бережно пожал ее исцарапанные грязные пальцы. — Ну, чего ты ревешь, воробушек, — с непривычной мягкостью в голосе произнес он. — Я же обещал, что мы выберемся. С этими словами он обменялся взглядом с братом и молча кивнул ему. Отпустив руки Мины, Ран забрался в кузов пикапа и развалился там с усталым кряхтением. — Слышь, Мацуно, — окликнул он. — Газуй давай, я страшно хочу помыться. — Ты сильно ранен? — встревоженно осведомилась Мирай, разворачиваясь на сиденье, чтобы видеть старшего Хайтани через опущенное заднее стекло. — Жить буду, — вяло отозвался он. — Ты выстрелил в их бензобак? — уточнил Риндо, тоже разворачиваясь к брату. — В эту игру могут играть двое, — хмыкнул Ран, согласно кивая. Затем повысил голос: — Эй, клыкастик! Судя по тому, что я не наблюдаю нигде одолженного тебе байка, ты его проебал? — Это был не байк, а дерьмо на палках, Хайтани. Считай, что я тебе одолжение сделал, — фыркнул с переднего сидения Баджи. Ран недовольно цокнул языком, а затем развернулся в кузове, чтобы посмотреть на Мирай. — Так что, крошка, ты говорила, у тебя все получилось? Теперь папенька оставит нас всех в покое? Мирай облизнула губы, обдумывая свой ответ. Она была уверена, что манипуляция с разумом Коджи Сакамото прошла успешно; оставалось лишь дождаться, когда он отдаст своим людям приказ остановить охоту за приемной дочерью. — Думаю, мы это совсем скоро узнаем, — тихо ответила она, отворачиваясь к окну. Смертельная усталость накрыла ее тяжелым одеялом, глаза начали слипаться. Не верилось, что все наконец-то закончилось, и они все остались живы. Мирай прокручивала в голове все произошедшее за эти несколько часов. Пищи для размышлений события этой ночи давали предостаточно, но в одном она была уверена на необъяснимом, глубинном уровне: цепь, связывающая ее с седьмым главой Мори-кай, лопнула, даруя ей освобождение. «Я наконец-то свободна, Майки, — подумала Мирай, сквозь полуприкрытые веки провожая взглядом мелькающие за окном деревья, по чьим кронам рассвет уже разливал мягкую позолоту. — И теперь я смогу подарить свободу тебе». На горизонте выплывало на светлеющий небосвод сверкающее солнце, изгоняя из воздуха остатки ночи и тьмы. Начинался новый день.