Ты — сирена в моей темноте Ты нуждаешься во мне сейчас так же, как я нуждался в тебе с самого начала Я буду защищать тебя от самого себя Я никогда больше не позволю гневу поглотить или уничтожить тебя
— Ты… угрожаешь мне? — спрашивает Ацуши. Он растерян и напуган. Он всё ещё не понимает, как на это реагировать. — Не люблю крики. — Сейчас в них есть смысл? Руки непроизвольно сжимаются, сминая в них бумаги. Вся его жизнь уместилась в одной лишь папке. — Нет, но… — Рюноске делает паузу. — Вдруг ты подумаешь это сделать. Повисла пауза. Рюноске отходит от двери, приблизившись к Ацуши, а затем просто садится на пол: — Садись. Нам нужно многое обсудить. — Ты не хочешь выгнать меня или вызвать полицию? — спрашивает Ацуши, внимательно вглядываясь в человека напротив. Если раньше Рюноске казался ему открытой книгой, то за последнее время он превратился в настоящего незнакомца. Ацуши никогда ничего о нём не знал. Никогда. — Чтобы сесть самому? Думаю, мы оба друг перед другом сделали массу всего не самого законного. Ацуши сел на пол и только после этого понял, что весь дрожит. Адреналин добрался до каждой клетки тела. — Но ведь дело не в законе, — говорит Ацуши. Дело в том, что больше ничего не будет как прежде. Ацуши всегда понимал, что его самое главное увлечение и страсть закончатся — рано или поздно. Он всегда понимал, что невозможно всю жизнь скрываться и жить во лжи. Он понимал это всегда, но всё равно упорно и отчаянно сопротивлялся этим мыслям. Он запрещал себе так думать. Он должен был быть уверенным в собственном успехе — разве не так совершаются идеальные преступления? Если долго мечтать, то всё получится? Если действительно продумать всё до мельчайших деталей, то всё получится? Сейчас он сидит перед Рюноске и теперь знает, что его план никогда не был продуман. Знает, что облажался где-то в начале, знает, что так и не научился лгать. А ведь он обещал себе. — Ацуши, к чёрту закон, — говорит Рюноске. — Разве я тебе не противен? Ацуши чувствует, что ещё немного и впадёт в истерику. Давно его так не накрывало. Его дыхание уже участилось, он чувствует стремительно наступающий жар. — А я тебе не противен? — спрашивает Рюноске. — Ты буквально держишь в руках то, что… — Ты никогда не будешь мне противен! — Ацуши перебивает его, срывается на крик, хотя это, действительно, бесполезно. Непроизвольно Ацуши начинает немного раскачиваться. Так происходило всегда, когда ему было плохо. Очень плохо. Он переходит на шёпот: — Разве ты не понимаешь? Больно, больно, больно. Он не понимает, что происходит. Он понимает только то, что всё закончилось. Теперь всё закончилось. Это было понятно ещё тогда, когда Ацуши узнал о другом телефоне, но теперь — точно. Вот она — точка. Рюноске специально завёл его в угол, чтобы доказать это. Рано или поздно это должно было закончиться. Нельзя было обманывать себя, заглушать голос в голове, который говорил, что он ничего не добьётся. Нельзя было лезть в это. Это же, чёрт возьми, ненормально! Он правда думал, что кто-то сможет влюбиться в него? Что кто-то будет вместе с ним просто так? Да, с подстроенным сценарием, с немного фальшивой личностью. Но Ацуши успел раскрыться — и показать что-то настоящее. Никто не видел, как ему снятся кошмары. Никто не успокаивал его из-за них. — Я готов ответить на все твои вопросы. Рюноске, похоже, настроен спокойно. Не видно, что он собирается причинять Ацуши вред или звонить в полицию. И это странно. Он здесь для разговора, но одна лишь мысль об этом кажется настоящим абсурдом. Ацуши не святой, чтобы после всего сделанного к нему так относились. Он буквально проник сюда посреди ночи, отключил камеры, чтобы Рюноске об этом не узнал; он давно готовился к тому, что проникнуть в этот кабинет и узнать обо всём. — Так просто? — с недоверием спрашивает он. — Я же сказал, что нам нужно многое обсудить. Когда, если не сейчас? Ацуши кивает, смотря вниз, на свои руки. Это всё ещё звучит как безумие, но что он теряет? Он спрашивает только: — Зачем? Ком в горле от происходящего не проходит, поэтому сложно говорить больше. — Конкретнее. Ацуши сжимает челюсть. Приходится взять себя в руки: — Зачем ты тоже следил за мной? Рюноске облизывает губы, затем неопределённо ведёт плечами: — Мы уже обсуждали это как-то с тобой. Мне нужен был контроль над ситуацией. Ацуши снова кивает. Это звучит логично, но всё ещё ни черта не понятно. — Что выдало меня? — спрашивает он снова. — Ничего. — То есть? — Я нахожу информацию на всех, с кем встречаюсь. Это моя необходимость. Рюноске правда сидит и просто говорит с ним, отвечает на все вопросы. Он не выглядит разозлённым или разочарованным. Он не выглядит напуганным, хотя Ацуши знает, что стремление к абсолютному контролю должно пугать. Его не пугает. Ни своё стремление, ни чужое. Ацуши начинает медленно успокаиваться: — Допустим. Но ведь в какой-то момент ты же понял, что здесь всё не так просто? — Да, — кивает Рюноске. — Я узнал о тебе до того, как мы познакомились. Ацуши задерживает дыхание: — То есть?.. — Если ты думаешь, что подозрительная активность на моих аккаунтах или какие-то дополнительные приложения остались для меня в стороне, то ты ошибаешься, — отвечает Рюноске, приподняв уголок губ. — Правда, я тогда не понимал, кто и зачем мог так настойчиво пытаться узнать меня, когда я ничего из себя не представлял. Ацуши и подумать не мог, что у него с самого начала не было шансов вести эту игру. Звучит как самый большой провал. — И как ты нашёл меня… тогда? — Через моего давнего знакомого. — Дазай Осаму, — ровно говорит Ацуши, догадываясь. — Конечно, ты знаешь и это, — ухмыляется Рюноске. — Да, Дазай помог мне во многих вещах. Раньше мы почти не общались, но я знал, чем он занимается, и знал, что он может с этим помочь, если я попрошу. — Он не посчитал это странным? — У него есть собственные причины на то, чтобы так не считать. Тишина. Ацуши пытается вспомнить, видел ли хоть что-то, что может быть связано с Дазаем, раньше, но ничего не выходит. Вообще. В этом и есть отличие профессионала от подпольного самоучки. Собственная ничтожность покалывает на кончиках пальцев. Это обидно. — А Чуя? — вспоминает он тихо. К этому человеку, как бы не было неприятно это признавать, он привязался. Они работали вместе так долго, они проводили время вместе так много, что это было неизбежно. Но каждый раз Ацуши постоянно одёргивал себя и твердил самому себе, что ему это не нужно. Рюноске улыбается: — Он здесь вообще не причём. Но совпадение интересное. — Это... радует. Хоть что-то во всём этом было искренно? Чуя действительно был рядом не для того, чтобы навредить. Это заставляет улыбнуться. У него правда есть друг. И он был всё это время. Всё же Ацуши хмурится, задавая следующий вопрос: — Получается, когда мы только встретились, ты уже обо всём знал, но всё равно позволил мне весь этот… спектакль? — Мне было интересно, — отвечает Рюноске просто, как будто кто-то спросил, как у него дела. — Я никогда не сталкивался с таким и, возможно, это было опасно, но у меня уже была подстраховка на случай, если что-то пойдёт не так. — Но ведь всё уже пошло не так, — говорит Ацуши, смотря прямо в глаза. Он понимает, что сейчас можно говорить начистоту. Не обманывать ни его, ни себя. Как бы не было больно. — Ацуши. Слышать теперь своё имя от него… странно. Ацуши понимает, что уже по-другому смотрит на Рюноске, по-другому видит его. И это не вызывает в нём ничего, кроме бесконечного сожаления. — Ты ошибаешься, — продолжает Рюноске. — Что? — мгновенный вопрос. И долгая пауза для осмысления. Что всё это значит? — Все, с кем я встречался до тебя, видели во мне только одну сторону. Они никогда даже не задумывались над тем, что то, что происходит на сцене, тоже является правдой. А ты… ты знал меня всего. Ты правда интересовался моим творчеством. И тем, что я чувствую. Он пытается сесть ближе, но Ацуши всё ещё в ступоре и не понимает, что происходит. — Никто никогда не интересовался моим творчеством так, как ты. А для меня это важнее всего. Ацуши пытается понять, не снится ли ему всё это. Выглядит как сон — всё слишком стремительно и вместе с тем просто. — Ты нарушил всё моё личное пространство, следил за мной, подстраивался под меня, — продолжает Рюноске. — Но мне всегда было с тобой так легко. Мне не нужно было притворяться. Я знал, что ты всё знаешь, и я наконец-то был собой. Все считали меня странным. — Звучит так, будто ты оправдываешь меня, — не веря, говорит Ацуши. — Зачем? — Я тоже нарушил твоё личное пространство. Считай это равным обменом. Ацуши усмехается, мотая головой в отрицательном жесте: — Может быть, это ты мог быть самим собой. Но ты сам сказал, что я подстраивался. И это правда. — Это всё было необязательно. И это не имеет смысла, потому что я узнал о тебе всё, что только мог, и я всё ещё продолжаю относиться к тебе так же. — Ты ничего обо мне не знаешь, — резко отвечает Ацуши. — Не всё можно узнать по интернету или через друзей-хакеров. — То же относится и к тебе, — отвечает Рюноске, пожимая плечами. — Мы знаем друг о друге столько, сколько позволяли технические возможности, и столько, сколько мы позволяли сами себе. Всё же в какие-то моменты ты раскрывался для меня. Разве нет? Снова виснет молчание. Ацуши опускает взгляд. Сожалел ли он хоть раз о том, что позволял проникнуть ему куда-то глубоко в самое сокровенное? Чувствовал ли он себя неправильно, рассказывая о прошлом и постепенно разрушая идеально выстроенную картинку? Безусловно, в каждом из нас есть собственные демоны, и никто из нас не может быть идеальным от начала до конца. Безусловно, он не жалел. Ни разу. Ведь в те моменты он наконец чувствовал себя… свободным? — У нас ещё есть возможность узнать друг о друге, — добавляет Рюноске тихо. Чтобы добить? Надежды — это всегда очень больно. Они есть, и их обязательно разрушают. Его слова правда звучат заманчиво, но не являются ли они ловушкой? Ацуши уже поймали, загнали в угол, узнали всё, что только было возможно, а теперь выдвигают такое прекрасное предложение? Можно ли доверять Рюноске теперь?.. А можно ли доверять Ацуши? Вся ложь делится пополам — никто из них не был ангелом. Сейчас верится только в самое худшее — в что-то от вызова полиции до очередного обмана. А Ацуши не умеет врать. И никогда не умел. И у него ни черта не получится с этим и дальше. Он небрежно кидает папку с информацией о себе в угол комнаты: — Я — идиот. Я долго думал признаться тебе во всём, потому что со временем понял, что любовь не может быть такой. — Какой она может быть? — спрашивает Рюноске. — Мы ни разу не обсуждали это. — Конечно, не обсуждали! — отвечает Ацуши, грустно усмехаясь. — Ты просто позволял мне любить себя. — Ты думаешь, что я ничего не чувствую к тебе? — Ты никогда не говорил мне обратного. — Я бы и не сказал, пока не удостоверился бы в том, что ты действительно тот, кто мне нужен. Я никогда никому этого не говорил. Ацуши молчит, пытаясь осмыслить это. Это было… проверкой? — И как это понимать? — спустя время спрашивает он. Рюноске тоже долго молчит. Разговор становится всё сложнее. — Я говорил тебе, что мне важен контроль над ситуацией. Никто бы не понял эти мои слова так, как ты. Потому что тебе нужен контроль не меньше. Ацуши долго собирается с мыслями. Он много думал об этой стороне вопроса. — Да, он мне нужен. Без него я никогда не почувствую себя в безопасности. Но иногда мне кажется, что контроль перекрывает все чувства, становится будто... важнее. Разве это может быть правильным? Разве контроль не равен недоверию? — Правильно то, что тебя устраивает, и то, что тебе нужно. Рюноске медленно сокращает между ними расстояние. Они смотрят в глаза друг другу, видя каждую деталь радужки. У Рюноске потрясающие серые глаза, похожие на шторм, на бурю, на смятение и бесконечное отчаяние. Хочется захлебнуться в этом, сделать тем, что видят перед самой смертью. Сердце ускоряет свой темп. Ацуши действительно умирает. — А мне нужен ты. Это правильно? — шёпотом говорит Рюноске. — Я… я не знаю, — растерянно отвечает Ацуши. Конечно, правильно. Так хочется почувствовать себя действительно нужным. Хочется избавиться, наконец, от одиночества, от навязчивых мыслей о своей ненужности, от сомнений в своём — всё ещё — самом любимом человеке. Хочется избавиться от несвободы, навязанной его прошлым, его самыми сильными страхами. Избавиться от того, что было раньше, от фальши, от грязи, от всего. И просто быть с ним. — Я хочу быть с тобой, Ацуши. Назови меня безумцем — мне всё равно. Но это правда. Хочется избавить и его от одиночества, о котором он поёт в своих песнях, от чувства отчаяния, от внутреннего холода. Вся рациональность отключается окончательно — Ацуши и так никогда не мог мыслить здраво. — Я подключился к твоим камерам и поставил ещё одну в спальню, — говорит Ацуши, продолжая загипнотизированно смотреть ему в глаза. — Я знаю. — Я по-прежнему имею доступ ко всем твоим аккаунтам, телефону и геолокации. Я постоянно читал твои сообщения и прослушивал звонки. — Я знаю. — Я следил за твоим другом, поджидая у его дома, я взламывал тех, с кем ты общаешься. — Это я тоже знаю. — И тебя всё ещё ничего не смущает? Рюноске улыбается, но затем пожимает плечами: — Я буквально только что сказал тебе о том, что тоже следил за тобой, а ещё за всеми своими бывшими. Такие папки есть не только на тебя. — А они не хотели вызвать полицию? — Когда ни о чём не знаешь, это становится ненужным. Тогда почему Рюноске доверил ему это? Из-за того, что они в этом похожи? Ацуши действительно не чувствует никакой угрозы — в глазах Рюноске этого нет. Почему, почему, почему? Почему он ведёт себя так, будто действительно всё в порядке? Всё в порядке? Всё правда в порядке? То, о чём он говорил с Дазаем Осаму, правда? Он любит его?.. — О чём думаешь, прелесть? — мягко спрашивает Рюноске, а затем берёт его руку и крепко сжимает. Ацуши сначала желает ответить, но потом теряет всякий смысл. Смысла и правда нет. Он просто резко приближается, притягивает его за шею и целует, вымещая в этом действии всё. Весь свой страх быть странным, отвергнутым, остаться в одиночестве. Все свои чувства — их так чертовски много — и всё своё обожание. Рюноске удивлён, но быстро прижимается к нему, как будто это всё, чего он хотел с самого начала. Ацуши тоже только этого и хотел.***
Смена в магазине проходит ужасно медленно, но это место даже не хочется сжечь. Чуя где-то вслед кричит «удачи», пока Ацуши, не оборачиваясь, уже вылетает отсюда, потому что торопится. Он улыбается, потому что наконец смог быть честным с Чуей. Смог не дистанцироваться от него, смог не притворяться. Телефон показывает, что у него ещё есть 12 минут. Спасибо Чуе за то, что он очень понимающий друг. Клуб уже наполнен людьми, и их так много, намного больше, чем Ацуши когда-либо видел на его концертах. Он всегда может обойти толпу и проникнуть за кулисы, но всё ещё предпочитает смотреть издалека — там лучше слышно, лучше видно. И лучше чувствуется весь процесс — с первой до последней секунды. Свет гаснет, фоновая музыка стихает. Внезапно все софиты направляются в середину сцены, подсвечивая ярко-красным. Представление начинается.Я видел, как ты подаёшь мне знаки Идеальная картинка того, как ты забираешь мою жизнь Теперь все мои боги, что были до тебя, мертвы Аллилуйя апокалипсису в моей голове
Яркие огни врезаются в сетчатку глаза, распарывая всю чувствительность нервных окончаний. Громкая — прекрасно — музыка отдаёт в сердце? Ниже? В груди? Кажется, что от звуковых волн трясётся всё существо, звуковые волны пронизывают каждый сантиметр тела. И очень хочется прожить каждый момент этого вечера. Ацуши любит концерты, хотя в помещениях всегда душно, громко и воняет потом. А ещё Ацуши любит его. Изящный человек в обтягивающих кожаных штанах, в белой рубашке и чёрном корсете — он выглядит настолько хорошо, просто ступая по сцене, что хочется сойти с ума. Ацуши сошёл с ума.Я стану твоей тенью Я пойду за тобой И никогда не отпущу тебя