Lord, we know what we are, but know not what we may be.
(Shakespeare, Hamlet)
— Вот уж не думал, что ты захочешь поселиться в Шотландии. — Это ещё почему? — Гермиона вытапливает тропинку в снегу заклинанием горячего воздуха. Тропинка получается широкой и обстоятельной, но всё-таки вопрос о том, почему именно Шотландия, сейчас актуален как никогда. — Климат на любителя, — у Малфоя, чьё пальто и близко не подходит для здешних морозов, зуб на зуб не попадает. — Я бы выбрал что-нибудь поюжнее. — Уилтшир? — язвительно уточняет Гермиона, но потом соображает, что ляпнула. — Извини, я не хотела. — Уилтшир, — соглашается Малфой, словно и не замечая её поддёвки насчёт Мэнора. — Там хорошо. Тепло. Или Корнуолл — ещё и море. Так почему именно Хайленд? Они пробираются через заснеженное поле — она впереди, Малфой за её спиной. Гермионе неуютно — она ещё с девяносто седьмого терпеть не может, когда кто-то дышит ей в затылок, — но вариантов нет. Не заставлять же его торить эту злосчастную дорожку без магии. Так что остаётся мысленно костерить заботливых авроров, отнёсших антиаппарационный барьер на добрых двести ярдов от дома, и трепаться, чтобы отвлечься, — хотя мороз явственно намекает на то, что всем присутствующим неплохо было бы заткнуться, намотать шарфы повыше и старательно дышать носом. — Я и хотела бы сказать, что меня ностальгия по Хогвартсу замучила, — Гермиона поправляет сползший с плеча ремень сумки, — но на самом деле это единственный подходящий коттедж, который был в продаже полгода назад. — Так вы с Уизли тогда?.. — Угу, — отвечает она. Оба на некоторое время умолкают — да и что тут скажешь? Разъехались и разъехались, обычное дело. Гермиона обходит по широкой дуге очередной куст вереска, а потом вздрагивает от неожиданного прикосновения к плечу. Вбитые войной рефлексы просыпаются в ней за мгновение, и она выворачивается из захвата, резко подаваясь вбок всем корпусом и чудом успев невербально — и тоже скорее рефлекторно, чем осознанно, — сфинитить Калидум. С ним лицо Малфоя превратилось бы в сплошной ожог. Так — он просто замирает, скосив глаза на прижатую к его горлу палочку. Медленно поднимает вверх руки. — Грейнджер, спокойнее… — он почти хрипит и протягивает вперёд — тоже очень, очень медленно и как-то аккуратно — ладонь с лежащей на ней пуговицей. — Оторвалась, — тихо говорит Малфой и потирает большим пальцем кожу там, куда только что упирался кончик палочки. Гермиона чувствует, как лицо заливает краска. Господи, стыдно-то как. И — запоздало — страшно: что, если бы она его прокляла? Да у неё ведь во всё непонятное первым же заклинанием летел вовсе не Петрификус… как когда-то любил говаривать Рон, сначала мочи — потом разбирайся. — Прости, я… — Я знаю, да. Всё нормально, всё хорошо, — во взгляде Малфоя столько понимания, что Гермионе делается не по себе. Во что превратились их жизни, если она от обычного прикосновения дёргается как ошпаренная, а Малфой её успокаивает и понимает? Чёрт знает во что. — Ты в порядке? — Всё хорошо, — твёрдо повторяет он. — Если бы у меня была палочка, я бы, думаю, тоже… в общем, пойдём. Эта твоя миссис Гилберт уже заждалась, наверное. Остаток пути они проделывают в тишине, хотя им обоим, вероятно, есть что друг другу сказать. Гермиона шагает вперёд, думая о том, что всё-таки должна Малфою какие-то объяснения — но объяснения, в общем-то, будут до чёртиков неприглядными. Ей бы к хорошему психотерапевту со всем этим… только вот поди объясни маггловскому психотерапевту, что восемь лет назад в стране развернулась самая настоящая война, в самом эпицентре которой она, Гермиона, оказалась. Да после таких откровений её в Бетлем упекут с какой-нибудь параноидальной шизофренией. Магическому миру отчаянно не хватает собственных психологов. И ещё, пожалуй, адвокатов. — Пришли, — наконец говорит Гермиона, хотя это и так очевидно. К счастью, сегодня репортёров у калитки нет — видимо, им окончательно надоели её бесконечные однообразные «без комментариев». Страшно представить, какую передовицу выдал бы «Пророк», если бы кто-то из журналюг увидел эту сцену: почти-разведённая-почти-Грейнджер и почти-Пожиратель-Малфой входят в коттедж героини войны едва ли не под ручку. Гермиона не выдерживает, фыркает — и ловит удивлённый взгляд Малфоя. — Представила, как мы выглядим со стороны, — поясняет она. — О, — отзывается Малфой с подчёркнутой надменностью. — Надо думать, со стороны мы выглядим просто потрясающе. Как же иначе? — Ты неисправим, в курсе? — В том смысле, что потрясённая публика ещё неделю бы умиротворяющий бальзам хлебала. — А. Ну это-то конечно. — Кстати о потрясённой публике… не хочешь, чтобы я где-нибудь подождал, пока не уйдёт твоя соседка? Гермиона хмурится, пытаясь найти подвох в словах Малфоя — но тот, кажется, абсолютно серьёзен. И абсолютно серьёзно планирует прятаться где-нибудь за углом, чтобы миссис Гилберт не узнала, что он был здесь. Малфой. Лорд, между прочим, Малфой. Возможно, это устроенная ею сцена из-за чёртовой пуговицы так развинтила нервы — но Гермиона начинает злиться. Не на Малфоя, нет, а на эту мудацкую жизнь, в которой всё идёт наперекосяк, неправильно, так, как быть не должно. — Не выдумывай. Во-первых, дети всё равно сдадут ей нас с потрохами, — что святая правда. — Во-вторых, не хочу, Малфой. Просто не хочу. — Спасибо, — Драко чуть крепче сжимает пуговицу от чужого пальто — так, что её ребро врезается в ладонь. Спасибо. Драко правда благодарен, и дело тут вовсе не в том, что он всерьёз замёрз. Просто если бы Грейнджер захотела его спрятать от этой миссис Гилберт… так было бы правильно. Логично. Настолько правильно и логично, что он сам предложил ей это сделать прежде, чем она попросила бы его о чём-нибудь таком. Он давно убедился в том, что мир устроен справедливо — тем самым ебучим сортом справедливости, что предназначен для таких, как он. Мир только и делает, что указывает Драко на его место, и место это уютным не назовёшь. Неважно даже, что именно на этот раз — тюрьма под Министерством, в которой тебе ломают пальцы за то, что ты посмел косо взглянуть на младшего аврора, или вымороженная и выстуженная всеми ветрами камера в Азкабане, или холодная квартира на окраине Хаверинга, или полутёмная аптечная подсобка. Если бы Грейнджер сейчас захотела, чтобы Драко подождал полчаса в каком-нибудь сарае, он ничуть не удивился бы. Такое желание тоже было бы вполне справедливым. В этом мире справедливо, логично и правильно всё. Всё, кроме Гермионы, которая будто плевать хотела и на логику, и на правила. И справедливость у неё тоже какая-то своя. Она распахивает перед ним украшенную венком из остролиста дверь — Драко обдаёт потоком пахнущего выпечкой и корицей тёплого воздуха. — Входи, — просто говорит она. И он входит. Скинув с плеча рюкзак и сняв припорошённое снегом пальто, он так и мнётся у двери. Грейнджер смотрит на него вопросительно — чего, мол, стоишь? — и Драко всё-таки делает шаг вперёд, проходит в гостиную, осматриваясь по сторонам. — У тебя славно, — говорит он. Вполне искренне говорит — и удивляется тому, как похож её дом на то, что он представил себе, когда Грейнджер пригласила его в гости. Никакой вульгарной вычурности, аляповатых безделушек или кричащих цветов: тёмное дерево и свет, много света. И много книг, конечно же. Эта гостиная так неуловимо — и так сильно — напоминает Хогвартс, что у Драко на мгновение замирает сердце. — У меня половина коробок после переезда так и не разобрана, — отзывается Гермиона, но ответить Драко не успевает: в гостиную влетает девочка лет пяти, в которой дочь Уизела и Грейнджер распознал бы любой идиот — её ярко-рыжие волосы вьются так же буйно, как у матери. — Мама, Хью разбил вазу! — Девочка замирает, заметив Драко. — Ой. — Ту вазу, которую нам бабушка Молли дарила? — деловито интересуется Грейнджер, разматывая шарф. — Малфой, знакомься, это Роуз. Роуз, это мистер Малфой, он наш гость. — Да, бабушкину… здравствуйте, мистер Малфой, — девочка заливается краской и, не дождавшись ответного «здравствуйте», убегает из гостиной. — Этой вазе до отказа Репаро ещё биться и биться, — вполголоса жалуется ему Грейнджер, — ух, ты бы видел это чудовище. Драко хмыкает. Он может в общих чертах представить вкус Мелинды Уизли, так что Грейнджер остаётся только посочувствовать. Наверняка какой-нибудь свадебный подарок, который дорогая свекровь хотела видеть всякий раз, приходя к ним в гости. В Мэноре, на счастье, было достаточно мест, где можно было разместить такие штуки так, чтобы они не попадались тебе на глаза годами. Впрочем, отец с подобной дребеденью обычно не слишком-то миндальничал — в подвалах была целая комната, забитая монструозными подарками вроде винтажных серебряных портсигаров и этих самых ваз. — Пойдём? — говорит Грейнджер. — И так опоздали. Донна просила вернуться пораньше, ей ещё к внукам в Бристоль… На кухне их встречает пожилая ведьма, чем-то напоминающая ему Помону Спраут — с той лишь разницей, что при виде Драко на лице декана Хаффлпаффа никогда не появлялось такого выражения. Узнала. Конечно же, узнала — шесть лет назад его лицо мелькало едва ли не в каждом выпуске «Пророка» и «Новостей Магического мира». — Миссис Гилберт, — Грейнджер словно и не замечает, что температура на кухне резко упала до минусовой, — это Драко Малфой. Драко, это миссис Гилберт, она выручает меня с детьми… да и вообще выручает. Рада вас познакомить. — Очень приятно, — осторожно улыбается он, внутренне готовясь к абсолютно любой реакции на своё приветствие. Надо отдать ведьме должное: свои эмоции та оставляет при себе — по крайней мере, до поры. Холодно прощается и — ну конечно, вот оно, — добавляет: — Гермиона, милая, не могла бы ты меня проводить? — Я подожду здесь, — отвечает Драко на вопросительный взгляд Грейнджер. — Всего доброго, миссис Гилберт. Он остаётся один. Моет руки. Смотрит за окно — за окном начинается снегопад, такой неправдоподобно медленный и густой, будто кто-то наверху встряхнул стеклянный шар с фальшивым снегом, который теперь засыпает крошечный игрушечный коттедж. Вот только всё самое настоящее: и снег, и эта пустая тихая кухня, и Рождество. Первое нормальное — насколько это вообще возможно в сложившихся обстоятельствах — Рождество за последние пять лет. Отсюда, с этого невозможного расстояния, последний Сочельник в Мэноре видится ему чем-то полузабытым и почти сказочным. Кажется, это был первый год, когда все они — как же глупо это было с их стороны — наконец поверили в то, что война закончилась, откатилась за горизонт, как давно отгремевшая гроза. Домовики наряжали праздничное дерево и украшали Мэнор омелой и еловыми ветками. Астория уже ждала их первенца. Невозможно красивая мама вальсировала с помолодевшим отцом в каминном зале под несуществующую, слышную только им двоим, музыку и смеялась. Он и хотел бы сказать, что уже тогда что-то предчувствовал, но нет: интуиция не кричала ему о том, что уже в феврале эту открыточную картинку сомнут, порвут и растопчут, — ничего такого. Драко просто смотрел на них всех — эльфов, Тори, родителей — и чувствовал себя каким-то невозможно счастливым и умиротворённым. Интересно, куда Министерство отправило их домовиков? Впрочем, какие уж теперь, нахрен, домовики. Снявши голову, по волосам не плачут. В противном случае рыдать можно было бы вообще не останавливаясь. Драко прислушивается к происходящему в коридоре, но никак не может разобрать слов. Впрочем, он и без того прекрасно представляет всё, что может сказать миссис Гилберт, а раз так, то даже снегопад интереснее этого разговора. Драко так и остаётся стоять у окна, сунув руки в карманы, и размышляет о том, не возьмёт ли всё-таки Грейнджер во внимание слова своей соседки. Входная дверь хлопает так, что слышно даже на кухне. Драко оборачивается на стук — как раз вовремя, чтобы увидеть влетающую на кухню Гермиону, от которой исходят волны ледяной ярости. Он вспоминает, что в последний раз видел её такой в день, когда она взялась курировать его условно-досрочное, — и даже не пытается о чём-то спрашивать. — Всё нормально! — бросает ему Грейнджер таким тоном, что ему становится окончательно понятно: к увещеваниям соседки она не прислушалась. Скорее уж наоборот. Гриффиндор — он и есть Гриффиндор. Интересно, не будет ли у неё проблем по его милости. Не хватало ещё, чтобы эта миссис Гилберт отказалась сидеть с отпрысками Грейнджер из-за того, что та водится с такими, как он. Тем временем она наливает себе воды из-под крана, осушает стакан одним глотком. Раздражённо бросает куда-то в сторону: — Да какого чёрта! — Грейнджер… — Да что она себе!.. — ну вот, у возмущённого очередной мировой несправедливостью Гриффиндора кончились слова. Вечно они на этом режутся. — Грейнджер, — повторяет Драко. — Всё нормально. — Да нихрена это не нормально! — она раздражённо опускает стакан на столешницу. — Ты бы слышал, что… Драко присаживается на подоконник и усмехается. Всё-таки она славная. И — иногда — чудовищно несообразительная, хоть мозгов ей и выделили на пятерых. — Ну что она такого тебе сказала, Грейнджер? — он чувствует себя так, словно разговаривает с расстроенным из-за сущей ерунды ребёнком, ещё не понимающим, что сломанная игрушка — отнюдь не главная из жизненных проблем. — Что я пожирательский отброс и место мне в тюрьме, а не за твоим столом? Или что я опасен для тебя и твоих детей? — Нет, но… — …но что-то из этой серии. Я знаю, и мне плевать. И ты наплюй. — С каких пор тебе плевать, Малфой? Тебе! — Теперь Грейнджер кажется ему не столько злой, сколько растерянной. Драко равнодушно пожимает плечами. С тех самых пор, как он выслушал десятки вариаций на эту тему от авроров, стражников в Азкабане и потенциальных работодателей. Рано или поздно настолько однообразные оскорбления приедаются — или, по крайней мере, перестают так ощутимо топтаться по болезненной гордости. В конечном итоге это не оскорбления даже — так, констатация факта: ну да, пожирательское отребье. Ну да, клейма ставить негде. Ну да, разницы между ним и Грейбеком никто не видит и видеть едва ли когда-нибудь начнёт. — Грейнджер, давай не будем заводить этот разговор, — мягко просит Драко. — По крайней мере, до первой совместно распитой бутылки огневиски. А поскольку до этого нам далеко, да и для огневиски рановато… у тебя вон ёлка не наряжена. Помочь? Без палочки будет сложновато, конечно, но наверняка у магглы Грейнджер в доме найдутся стремянка и какие-нибудь игрушки. Впрочем, Драко был бы готов и снег ей почистить. Или, скажем, огород перекопать. В декабре. Что угодно, лишь бы не обсуждать с ней всю ту неописуемую херню, в которую за последние годы превратилась его жизнь. К счастью, Грейнджер — умница — вопросов больше не задаёт. И он ей за это охуительно благодарен, честное слово. — Мам, так мы будем ёлку наряжать? — раздаётся от двери детский голос. Драко не может подавить улыбку: эту требовательную и слегка надменную интонацию узнал бы, разумеется, любой студент Хогвартса из несостоявшегося выпуска девяносто восьмого. Маленькая Роуз Грейнджер даже разговаривает так, как когда-то разговаривала Грейнджер-старшая — и Драко с некоторым облегчением понимает, что не рассматривает эту рыжую девочку как уменьшенную копию Уизела. Это было бы уж как-то совсем не по-взрослому. Интересно, а сын у неё такой же рыжий? — Будем, конечно, куда же мы без ёлки, — Грейнджер нагибается, чтобы чмокнуть девочку в макушку, — беги за Хьюго. — У тебя тут хорошо. Со стороны коридора раздаются детские вопли под аккомпанемент чего-то бьющегося. — Спокойно, ага, — меланхолично отзывается она. — Извини, что пришлось отнять тебя от сегодняшних дел. Мне было совершенно не с кем их оставить, а аппарировать за тобой завтра даже на десять минут… — Мама, Хьюго опять разбил вазу! — Роза тащит за собой упирающегося малыша. И снова ужасно напоминает ему Грейнджер в её традиционной хогвартской испостаси: маленькая заучка и её недалёкие однокурснички… с той лишь разницей, что мальчик с каштановыми волосами заметно младше сестры. Ему простительно. — Я сейчас, — Грейнджер выходит из кухни. — Привет, Хьюго, — Драко протягивает ладонь для рукопожатия, и маленькая ладошка на удивление крепко сжимает его пальцы. — Я Драко. — Я Хью, — серьёзно отзывается мальчик. И снова — кажется — никакого сходства с отцом. Впрочем, и на Грейнджер маленький Хьюго не слишком-то похож. Пошёл в своих маггловских предков или в кого-нибудь из Прюэттов? Да нет, те, вроде бы, тоже были поголовно рыжими — ну, насколько Драко помнил справочники по генеалогии из библиотеки Мэнора, которые чертовски заинтересованно листал лет в двенадцать, когда отец впервые завёл разговор о том, что рано или поздно ему подыщут в невесты какую-нибудь девочку из благородного чистокровного рода. Забавно, что до этого момента Драко даже не помышлял ни о чём подобном — хотя, казалось бы, уж наследник-то рода должен понимать неизбежность таких вещей. Скорее всего, отец хотел бы свести его с младшей сестрой Эрнеста Макмиллана — Энди была младше них на три года, тоже училась на Хаффлпаффе и была бы более чем достойной партией… при других обстоятельствах. Но так уж вышло, что война основательно подпортила реноме их семьи, Драко понравилась совсем другая хаффлпаффка, а лорда Малфоя вполне устроил выбор его наследника. А вот судьбу, кажется, не устроил. Драко выходит вместе с детьми в гостиную, копается в одной из коробок с ёлочными игрушками — маггловские, но старые и вполне симпатичные, не безвкусный пластик. Даже они — правильные, по-хорошему правильные, как и всё остальное в доме Грейнджер. Будто его на пару дней пригласили в жизнь, которая могла бы быть и у него: с детьми, трущимся у ног рыжим котом и стеклянными ёлочными игрушками, передававшимися из поколения в поколение, — ту жизнь, которая не случилась и уже никогда не случится. Кому нужен бывший Пожиратель в семье? Кто захочет завести с ним детей? Вряд ли во всей магической Британии найдётся хоть одна настолько невменяемая женщина. Неожиданно Драко чувствует злость. Не на себя — давно уже нет смысла злиться на себя и свои идиотские решения. На дракклова Уизела, умудрившегося проебать всё и сразу — и этот дом, и детей, и Грейнджер. Ему досталась идеальная жизнь, за которой Драко сейчас подсматривает украдкой, а он не оценил. Тупой рыжий мудак. — Мистер Малфой, а как вы с мамой познакомились? — от поисков навершия для ёлки его отвлекает голос Розы. — Вы работаете вместе, да? Можно было бы соврать, но что-то подсказывает Драко, что Грейнджер не придёт в восторг от такого «коллеги». Так что он выуживает из коробки сплетённого из накрахмаленного кружева ангела и аккуратно ставит на стол, выигрывая немного времени на обдумывания ответа. — Можно просто Драко, — качает он головой и выдаёт самый безопасный ответ, — мы с твоей мамой учились вместе. — На Гриффиндоре, да? Мама говорит, что я обязательно попаду на Гриффиндор, если сама захочу. Но я и хочу, там учились мама, папа, Гарри, дядя Джордж, дядя Перси… все! Вы вот тоже. Ну вот, Малфой, снова быть тебе разочарованием. Но раз уж решил говорить правду — продолжать стоит в том же духе. Наверное. — Нет, я учился на Слизерине, — отзывается он, заранее представляя реакцию мини-Грейнджер. — О, — Роуз округляет глаза. — Папа говорит, что на Слизерине учатся только злые волшебники. Ну кто бы сомневался. — Папа вообще много чего говорит, — Драко оборачивается на голос Грейнджер и замирает. Она стоит в дверях гостиной и слушает их разговор, оперевшись плечом на косяк, вся подсвеченная солнцем — солнце путается в её каштановых кудрях, плещется в глазах, цепляется за простой серый кардиган. На короткое мгновение ему кажется, что эта, домашняя, Грейнджер — полная противоположность не менее незнакомой давешней Грейнджер из Аврората. Но только на мгновение: Драко снова замечает в глазах Грейнджер колючий холодок, который в очередной раз заставляет его задуматься о том, что он ни драккла о ней не знает. — Рози, а кто ещё из наших знакомых учился на Слизерине, помнишь? — тихонько спрашивает она и тут же подсказывает: — С папиной работы. Роуз хмурится: вопрос явно ставит её в тупик. Зато немедленно находится Хьюго: — Мисс Панси! Драко вопросительно приподнимает брови. Панс? В Аврорате? Звучит как дурная шутка, — но, кажется, шутками здесь и не пахнет. Грейнджер едва заметно качает головой: не сейчас. Драко понимающе кивает и снова закапывается в содержимое коробок, продолжая прислушиваться к разговору Гермионы с детьми. — Мисс Паркинсон, угу. Она училась вместе с мистером Малфоем на Слизерине, но разве она злая волшебница? — Нет… но папа же говорил… — Роуз выглядит растерянной и огорчённой. Ещё бы: непререкаемый авторитет Уизела рушился прямо у Драко на глазах… что само по себе неплохой рождественский подарок, как ни крути. Нет, наверное, он всё-таки злой волшебник. — Иногда даже взрослые ошибаются, ребёнок, — тем временем говорит Грейнджер. — Часто ошибаются. — И папа? И ты? — И я. И папа. Все взрослые делают ошибки. Помнишь сказку про самого мудрого волшебника, который ошибался сильнее всех? Драко едва не давится воздухом. Весело у них тут. Остаётся только надеяться, что житие пресвятого Дамблдора Грейнджер излагает с купюрами — всё-таки после таких-то сказочек и взрослые спят крайне херово, что уж говорить о детях. Сам проверял. Маленькая Роуз кивает. Задумчиво. Драко чувствует, что пауза как-то совсем уж нехорошо затягивается. — Эй, а кто-нибудь тут хочет надеть макушку на ёлку?.. Гермиона так и остаётся стоять в дверях, зачарованно глядя, как Малфой берёт на руки Хью, крепко сжимающего в ладошках кружевного ангела, и осторожно поднимает повыше. Зрелище настолько неправдоподобное, что впору идти добровольно сдаваться в Мунго. Найдётся ведь там палата для галлюцинирующих героинь войны? Она бы ни за что на свете не подумала, что Малфой может ладить с детьми — честно говоря, он в её представлении и с людьми-то в целом не особенно ладил. Но жизнь в который раз доказывает Гермионе, что её представления о Малфое реалистичностью, мягко говоря, не отличаются. Вот и сейчас он возится с Хьюго и Роуз так запросто, будто это он, а не Рон, вырос в окружении кучи братьев и сестёр. Ей, впрочем, иногда казалось, что такое детство только заставило Рона испытывать к детям… нет, ну не отвращение, к счастью, — просто отсутствие интереса. По крайней мере, именно так она его и оправдывала. Малфой тем временем аккуратно надевает на голову Розы собственноручно сплетённый венок из мишуры, и от этого зрелища у Гермионы почему-то перехватывает дыхание и становится до глупого горько — хотя, казалось бы, что такого? В конце концов, нет ничего сложного в том, чтобы повозиться с чужими детьми пару часов — и это ещё не повод злиться на Рональда и думать о том, что именно этот дурацкий венок Роза, может быть, и будет вспоминать всю жизнь при мысли о Рождестве. — Грейнджер, — окликает её Малфой, — чего стоишь? Давай к нам. — А мама говорит, что называть людей по фамилии невежливо! Гермиона мысленно стонет. Возможно, она перестаралась с воспитанием своих детей. Кажется, Малфой того же мнения. По крайней мере, взгляд отводит и выглядит каким-то… смущённым? — Мама права, — соглашается он, кивая. — Мы так больше не будем, да, Гермиона? И улыбается. Да так, что в ответ не улыбнуться просто невозможно. Чёртов слизеринский засранец. — Конечно, — по крайней мере, не при детях. Иначе и впрямь нехорошо как-то получается. — Я мудрая Ровена Равенкло! — уже забывшая о воспитании взрослых Рози деловито поправляет корону из мишуры. И тут же: — Мам, нужны ещё шарики! Интересно, вспомнил ли сейчас Малфой их совместную — друг против друга — охоту за диадемой этой самой Ровены в Выручай-комнате? Гермиона ловит на себе задумчивый взгляд бывшего сокурсника и понимает: ещё как вспомнил. И, вероятно, что чуть не залепил ей тогда промеж глаз Авадой — вспомнил тоже. Гермиона снимает с полки очередную коробку с ёлочными игрушками и протягивает Малфою. Чудны дела твои, Господи… или Мерлин. Или Годрик. Или, чем чёрт не шутит, даже Салазар. Кто там отвечает за примирение старых школьных врагов в магическом мире? — Драко, только не расколоти, — говорит она, сама удивляясь тому, как просто, оказывается, произнести его имя. — Эти остались мне от бабушки. В конечном счёте, кто бы ни отвечал — со своей работой он справляется неплохо.