Though I am not naturally honest, I am sometimes so by chance.
(Shakespeare, The Winter's Tale)
Конечно же, они напились. Совершенно банально накидались. Надрались, откровенно говоря. С Малфоем надрались, Мерлин милостивый. Нет, началось рождественское утро вполне чинно и даже в каком-то смысле тривиально: в семь утра Гермиона — босиком и в дурацкой зелёной пижаме в горошек — спустилась в гостиную, сжимая в одной руке подарок для Малфоя, а в другой — неприятно холодящий пальцы вредноскоп. Присела возле коробок с малфоевскими подарками детям (там, она уже знала, были плюшевый медведь для Хью и кукла для Роуз) и поставила металлический волчок на остриё. Вредноскоп издевательски покачался несколько секунд и упал на бок с глухим стуком, возвещающим о том, что Малфой не замышлял ничего плохого, а у неё всё-таки паранойя. — Я бы обиделся, Грейнджер, — устало произносит Малфой, — но какой смысл? Гермиона вздрагивает и оборачивается: он стоит в дверях кухни со стаканом воды в руках и наблюдает за ней. Бог весть сколько уже наблюдает. Она чувствует, как щёки начинают гореть: слова «неловко» явно недостаточно, чтобы дать исчерпывающую характеристику этой ситуации. — Ни малейшего, — Гермиона сгребает с пола вредноскоп и засовывает в карман. И добавляет так, словно это всё объясняет: — Дети. — Дети, — задумчиво повторяет Малфой, — да. И всё-таки в свой дом ты меня позвала. Но не доверяешь. Ты странная, Грейнджер. — Не совсем. Не то чтобы, — Гермиона всё-таки украдкой кладёт под ёлку крошечный свёрток с надписью «Драко» на этикетке. К несчастью, Роуз уже научилась читать, а значит, от воспитательной беседы в случае чего будет не отделаться. Впрочем, кажется, Рождество вообще получается щедрым на… на интересные беседы, да. — Но? — Я не знаю, Малфой. Дело вообще не в тебе, подарок от кого-то малознакомого я бы в любом случае проверила, — она поднимается на ноги. — Я за них боюсь. Постоянно. Доволен? — Не сказал бы, — Малфой сонно трёт глаза ладонью. — Хочешь кофе? — Я думала, ты обиделся. — Не настолько, Грейнджер, чтобы так запросто лишать себя законной дозы кофеина. Пошли, — Малфой скрывается в дверях кухни, и Гермионе остаётся только последовать за ним. На кухне она садится за стол, подбирает под себя ноги и как-то очень заторможенно наблюдает за тем, как он колдует — другого слова и не подберёшь — над туркой с кофе. Зельевар, что тут ещё скажешь? Идеальный, прирождённый зельевар, лишённый возможности нормально работать по призванию. По кухне разносится запах свежесваренного кофе — терпкий и прекрасный до одурения. Гермиона проводит по лицу рукой, пытаясь взбодриться, но всё происходящее всё равно кажется ей каким-то странным мороком: вот она сидит на своей кухне, а Драко Малфой варит кофе. Нет, даже не так: Малфой варит им кофе. Им двоим. Вот он ставит перед ней кружку, и Гермиона благодарно кивает, обнимая её ладонями и чувствуя, как по замёрзшим пальцам растекается тепло. — Это странно, — только и говорит она. — Что? Кофе? — Ты. Всё это, — она поводит головой, указывая на кухню, плиту с дымящейся туркой, окно с валящим за ним снегом. На самого Малфоя. Тот только пожимает плечами, садясь напротив. Делает глоток из кружки и блаженно прикрывает глаза. — Сто лет не пил нормального кофе, — поясняет он. — Почему ты на меня не злишься? — спрашивает Гермиона. — За вредноскоп. — Я ведь уже сказал, Грейнджер. Какой смысл? — он наконец смотрит на неё, и ей становится не по себе под этим взглядом — спокойным и уверенным. Совсем не то, чего ожидаешь от Малфоя. — Я знаю, что ты неплохо ко мне относишься. По крайней мере, куда лучше, чем большинство людей, которые меня окружают… вон, кретинский поступок мне простила — хотя и была совершенно не обязана. А что не доверяешь… так мне никто не доверяет, Грейнджер. Это нормально. Гермиона очень хотела бы с этим поспорить. Очень. Вот только она вспоминает, как вчера миссис Гилберт отчитывала её, словно девчонку, и даже не пытается отрицать очевидное. Просто делает глоток кофе и поднимает взгляд на Малфоя. Некоторое время молчит, без зазрения совести, не скрываясь, разглядывает — и почти не узнаёт. Он повзрослел, наконец понимает она. Чертовски повзрослел. Все они чертовски повзрослели, оставаясь при этом всё теми же растерянными сопляками, какими были восемь лет назад — только со взрослыми работами, детьми, мужьями, тюремными сроками, паническими атаками и Мерлин знает с чем ещё. — Как ты выдерживаешь? — тихо спрашивает Гермиона. — Всё это дерьмо. Она почти уверена, что Малфой её всё-таки пошлёт. — А сама? — лучше бы послал. — Уизли, развод, «Пророк»… Мордред и Моргана, Грейнджер, да ты меня чуть не прибила вчера из-за сраной пуговицы! Это что, нормально, по-твоему? — Не из-за пуговицы, — вяло сопротивляется она. — Не настолько я больная. — Ну да, из-за того, что я тронул тебя за плечо. И плюшевых мишек с вредноскопом проверяешь. Грейнджер, магглы называют это ПТСР. — А то я не знаю, — уже вполне от души огрызается Гермиона, отодвигая кружку. Проснуться у неё получилось и без кофе, спасибо, Малфой. — Зато у тебя артрит, близорукость — думаешь, я не вижу, как ты щуришься? — и чёрт знает что ещё. Вот это-то нормально, да? — А чего ты хотела после пяти лет в Азкабане? — шипит он. — И давай потише, дети спят. — Я хотела бы, чтобы ты наконец выпил грёбаный костерост, — Гермиона и впрямь приглушает голос. — Или гордость не позволяет? — Я его и выпил, — Драко пожимает плечами. — Он просто не работает, как надо. — Почему? — она запоздало понимает, что постановка вопроса дурацкая. Малфой усмехается. Пожимает плечами. — Ты ведь понимаешь, почему магглорождённые не обеспечивают своим семьям очень долгую и здоровую жизнь, правда? — Потому что Статут… — Хуятут, — фыркает Малфой. Получается почему-то совсем не обидно. — Я тебя умоляю, кого вообще волнует Статут? Вот тебя бы, скажем, сильно заботил бы Статут, если бы заболели твои родители? Не тупи, Грейнджер, не в этом дело. Просто наши зелья крайне слабо работают на магглах. Мне как-то Снейп объяснял, эта хрень порогом Макфарлана называется. — Но ты-то маг. — С полностью заблокированной магией, ага, — иронии в голосе Малфоя хоть отбавляй. — Какой из меня маг? Да если ты мне сейчас дашь свою палочку, я ею только камин растопить смогу. У меня даже стихийных выбросов быть не может. Гермиона ошарашенно молчит. Она знала, конечно же, о печати. Знала, что Малфой не может пользоваться магией осознанно. Но это… — Но это же… — у неё просто слов нет. — Что? — Бесчеловечно. — И когда Министерство волновали подобные мелочи? Нашла гуманистов. — Хорошо. Тогда — это просто опасно! Когда они снимут печать, магия может запросто разнести половину… им что, обскуров мало? — Если снимут, Грейнджер, — как-то очень устало произносит Малфой. — Что крайне маловероятно, если ты ещё не поняла. — Обязаны. Гермиона упрямо поджимает губы, но прекрасно понимает: он прав. Слишком много несостыковок в деле Малфоя, слишком старательно под него копала пресса, слишком… слишком уж это всё было чересчур. — Да нихрена они никому не обязаны. В том-то и проблема, — он укладывает подбородок на сцепленные руки. — Грейнджер, вот правда, я очень ценю твою… ммм… хотел сказать — гриффиндорскую придурь, но ладно, назовём её верой в человечество. Но, уж поверь мне, в Аврорате совсем не ангелы сидят. Ещё два месяца назад я был абсолютно уверен в том, что рано или поздно меня запихнут обратно в Азкабан и я там сдохну. — Извини за Рона, — Гермиона опускает взгляд на кружку с кофе. Остыл почти. — А ты-то тут при чём? Ладно, Грейнджер, это всё ещё разговор для бутылки огневиски, а на дворе всё ещё семь утра. Давай я лучше тебе твой подарок отдам. Гермиона кивает, надеясь, что Малфой не слишком-то потратился. — А я тебе — твой. Уже под ёлкой, если что. Часто говорят, что сложно подарить что-то тому, у кого всё есть. Гермиона с удовольствием послала бы этих умников к чёртовой бабушке: всю прошедшую субботу её куда больше занимал совсем другой вопрос: что подарить тому, у кого, по большому счёту, нет ничего. И почему-то ей казалось, что книга в данном случае — вообще не лучший подарок. Возможно, стоило отдариться чем-нибудь простым и дешёвым — но нет; ведь у Гермионы, конечно же, возникла идея. Ужасная, бредовая, непомерно затратная по нынешним меркам Малфоя идея — которую она, разумеется, немедленно осуществила и теперь с замиранием сердца следила за тем, как он борется с дурацкой ленточкой на свёртке. Когда ленточка всё-таки оказывается побеждённой, в гостиной повисает такая тишина, что её, кажется, можно резать ножом. — Всё нормально? — осторожно спрашивает она у Малфоя и торопливо добавляет: — Извини, если это слишком, я просто… Она просто. Драко молчит, глядя на лежащее в его ладони кольцо лордов Малфоев. Кольцо, которое, как он думал, было для него безвозвратно потеряно у «Борджина и Бёрков» — гоблинская работа, платина и зелёный сапфир; целое состояние, заложенное им за сто галлеонов ради крыши над головой и куска хлеба. Наследие его семьи. Всё, что осталось ему от отца. Драко проводит по оправе камня кончиком пальца и поднимает на Гермиону неверящий взгляд. — Как ты… — После войны владельцы «Борджина и Бёрков» обязались отчитываться обо всех артефактах, перекупленных у бывших сторонников Волдеморта, — голос Грейнджер звучит как-то сдавленно, почти виновато. — В декабре Борджин предоставил данные за последние четыре месяца, информацию о продаже кольца недавно подшили к твоему делу… я подумала, что ты захотел бы его вернуть. — Я… да, — Драко не знает, что ей сказать. — Да. Спасибо, Грейнджер. Правда — спасибо. Знаешь, он ведь обещал мне не перепродавать его до марта… старый козёл. — Ты не злишься? Драко качает головой и опускается в одно из стоящих у камина кресел, взвешивая на ладони кольцо. Взвешивая собственные эмоции. Злится ли он? Драккла с два. Да, может быть, ему неловко. Чудовищно неловко за собственную неспособность выкупить отцовское кольцо — как и за то, что его собственный подарок для Грейнджер на фоне того, что она только что для него сделала, будет выглядеть бледно. Мягко говоря. И всё-таки… — Мерлин, Грейнджер, не глупи, — выдыхает Драко, — это лучший рождественский подарок из всех, что я получал. У меня и так перед тобой уже, наверное, Долг жизни, но это… — Какой ещё Долг жизни, Малфой? Не выдумывай. — Я сейчас предельно серьёзен, если ты ещё не поняла. А ведь она и впрямь, кажется, не понимает, что для него сделала. Дурацкие гриффиндорцы с их дурацким благородством-по-умолчанию. Поттер вот, теперь Грейнджер — хорошо хоть, что у Уизела с беззаветным альтруизмом херово, иначе бы Драко сразу всей их золотой троице задолжал. Что было бы, как ни крути, немного перебором даже по его — весьма изменившимся за последние годы — меркам. — Для Долга жизни нужно что-то покрупнее, чем… — Чем спасение жизни? — язвительно уточняет Драко. — Малфой, ты мне подарок обещал, — бурчит Гермиона, и он улыбается — так неумело и так старательно она переводит тему, — вот и давай его сюда. Ему становится чертовски неловко за ту ерунду, что он приготовил для Грейнджер. Это, конечно, и в подмётки не годится её подарку — и впрямь самому ценному из всех, что она могла ему преподнести, и дело тут даже не в сумме, в которую ей обошлось кольцо. Хотя, конечно, и в сумме тоже: Драко даже думать боится, сколько запросил за фамильную драгоценность Малфоев горбатый скряга Борджин или его ушлый компаньон Бёрк — пятьсот галлеонов, тысячу? Подарок для Грейнджер обошёлся Драко в двадцать — и при этом сожрал почти все его сбережения. Две последние недели он всё свободное время в аптеке проводил за попытками сделать для неё духи. К счастью, у Хислоп нашлись и экстрактор Сокслета, и делительная воронка — Драко всегда подозревал, что в этой подсобке можно и докси лысого найти, если догадываться, где искать. По крайней мере, небольшую брошюрку «Духи́ и ду́хи: парфюмерный справочник зельевара» Драко там и впрямь выкопал и взялся изучать — а потом и попытался сварить, руководствуясь советами из книжки, что-то своё. Точнее — что-то её. Какая она, Грейнджер? Что он вообще о ней знает? Что приходит на ум, когда он думает о ней? Пыль библиотеки Хогвартса и терпкий ладанный запах книжных корешков. А ещё? А ещё россыпь перца — нет, не злого чёрного, а розового: её фырканье над его дурацкими шутками. А ещё — «Эрл Грей» с двумя чайными ложками сахара, который она готова, кажется, пить бесконечно, — бергамот. Или её глаза — такого странного оттенка: тёмный мёд с золотыми брызгами апельсинового сока. И где-то глубоко под всем этим: тёплая надёжность корицы, чистота мускуса и — теперь он точно знает — мягкость ванили. Когда-то очень давно, на самом первом занятии по зельеварению, Снейп обещал научить их заваривать славу и разливать по бутылкам известность — но нужно было, оказывается, вовсе не это: Драко понятия не имеет, как повторить в одной-единственной склянке духов дракклову Гермиону Грейнджер. Потому что Грейнджер — сложная. Он протягивает ей флакон с притёртой пробкой, чувствуя себя полнейшим дураком. Как можно собрать воедино всё, что она собой представляет? Тёплые вечера на его кухне и то вежливое безразличие, за которым она пряталась от него; разговоры о Хогвартсе и холодное «присаживайтесь, мистер Малфой»; этот удивлённый взгляд и прохладные пальцы, скользнувшие по его ладони, чтобы забрать флакон; благодарную улыбку и крошечную морщинку между бровей — ей не понравилось, да? Почему-то Драко хочется провалиться сквозь землю или хотя бы сделать вид, что ему будет глубоко наплевать, если его подарок окажется в мусорном ведре вместе с осколками уродской вазы от Молли Уизли. Так почему ему не плевать? — Попробуешь? — осторожно спрашивает он. На лице Грейнджер появляется странное виноватое выражение. И тут до него доходит очевидное. Драко даже тихонько смеётся — Мерлин, ну какой же он кретин, а. — Ты не пользуешься духами, да? — он заставляет себя улыбнуться. — Извини, я должен был сообразить. — Малфой… — Знаешь что, просто забудь. Я придумаю что-нибудь ещё и… — Малфой, чёрт возьми, — перебивает она его, — послушай, я понятия не имела, что ты… я бы предупредила. — Конечно, — он продолжает улыбаться. — Чёрт, — повторяет Грейнджер, засовывая флакон в карман кардигана, — прекрати. Я очень благодарна тебе за подарок и… да нет, просто благодарна. Правда. Просто это очередная тема для бутылки огневиски — а сейчас без четверти восемь утра — и вообще Рождество. С Рождеством тебя, Малфой. — С Рождеством, Грейнджер, — отзывается он. Дурак. К счастью, от неловкого молчания их спасают дети, ворвавшиеся в гостиную — и Драко улыбается уже вполне искренне, глядя на то, как они терзают обёрточную бумагу, добираясь до своих подарков: Роуз уже вполне может читать сама, а маленькому Хьюго надписи с ярлыков расшифровывает Грейнджер. Славные. Все они славные. И дети, и даже — а может быть, особенно — Гермиона. — Мам, не могу открыть! — Хью морщит нос и, кажется, готов вот-вот расплакаться над свёртком. — Драко поможет… да? — Грейнджер как-то неуверенно смотрит на него, будто ожидает, что он может отказаться. — Грейн… Гермиона, ну конечно же, я помогу, — он садится на пол рядом с ними и чувствует себя до странности своим, распаковывая подарок и вручая Хьюго плюшевого медведя. Медведя немедленно обнимают и прижимают к груди — и Драко тихонько выдыхает. Да и Роуз её кукла, кажется, понравилась. — А теперь, — Грейнджер поднимается сама и протягивает ему ладонь, — идём готовить. Иначе не успеем к посланию королевы. Драко вопросительно смотрит на Грейнджер. Она что, собирается аппарировать в Лондон вместе с детьми, чтобы постоять на какой-нибудь площади и послушать, как маггловская королева говорит что-то о Рождестве? — А, — она понимающе улыбается, — ты же не знаешь. Королева каждый год выступает с речью по телевизору, слушать послание — это традиция. Начало в три, так что у нас не слишком много времени. Сходишь за дровами? И да, Драко идёт за дровами, топит камин в гостиной, помогает Грейнджер возиться на кухне с индейкой и пудингом — короче говоря, занимается абсолютно нормальными рождественскими делами. Может быть, не такими, как когда-то в Мэноре — с домовиками у них и дел-то толком не было, — и всё-таки нормальными. Возможно, ему стоило бы возблагодарить Мерлина за то, что он встречает Рождество здесь, а не пялится в стену азкабанской камеры, кутаясь в тонкое одеяло. Но Драко благодарен не Мерлину и не Поттеру даже, который вытащил его из тюрьмы и тут же исчез с горизонта, а Грейнджер. Он машинально крутит отцовское кольцо на пальце и украдкой косится на Гермиону, которая пытается одновременно посматривать в телевизор и успокаивать хныкающего сына — тому явно спать хочется больше, чем слушать пространную речь королевы о разрыве между поколениями. Помедлив, Драко встаёт и аккуратно подхватывает Хьюго под мышки. — Отдыхай, — негромко говорит он вскинувшейся было на помощь Грейнджер, — уложу и вернусь. Роуз, пойдёшь с нами? Это наглость. Вести себя подобным образом в её доме, с её детьми, с ней — непозволительная наглость для такого, как Драко. И всё-таки это получается словно само собой — так просто и так естественно, как будто они дружат уже добрый десяток лет и помочь ей с капризничающими детьми — обычное дело. И за это он благодарен ей тоже. Да и вообще список «за что Драко Малфой благодарен Гермионе Грейнджер» за три неполных месяца разросся до каких-то совершенно неприличных размеров — и самое пугающее, что состоит он из самых разных и порой самых неожиданных вещей. Вот, например — за право дарить слишком личные и совершенно бесполезные подарки; за то, что она просто кивает и поудобнее устраивается на диване, когда он уводит детей из гостиной; за то, что спустя полчаса они вместе моют посуду и Грейнджер вполголоса рассказывает ему о том, как магглы празднуют Рождество. Ему с ней просто. И это совершенно, оказывается, бесценно. Гермиона думает об этом весь день. Не думать у неё просто не получается с учётом того, что это Рождество — с ума сойти — лучшее за несколько последних лет: оно не омрачено ни ссорами с Роном, ни попытками Молли научить её тому, как быть хорошей женой и матерью. А с Малфоем ей спокойно. Вероятно, миссис Гилберт, узнай это, сдала бы колдомедикам. Да и сама Гермиона ещё полгода назад покрутила бы пальцем у виска, скажи ей кто-нибудь о том, что… да обо всём этом. Перечислять бесполезно — слишком много вещей из сегодняшнего дня можно запросто вписать в перечень «совершенно невозможно». Карман оттягивает флакон с духами, Малфой перетирает вымытые Гермионой тарелки и рассказывает ей о том, как запорол какое-то зелье на позапрошлой неделе… все эти глупые маленькие взрослые вещи, по которым она, оказывается, чертовски соскучилась — как только можно соскучиться, когда день за днём, месяц за месяцем проводишь в компании двоих маленьких детей. То есть в полном, в общем-то, одиночестве. Или дело всё-таки не в этом? Уложив детей на ночь, Гермиона заглядывает в гостиную — и замирает в дверях, глядя на сидящего на диване Малфоя. В освещённой блеском гирлянд полутьме тот выглядит каким-то особенно усталым и осунувшимся — и даже не замечает её, когда она тихонько проходит на кухню: сидит, уставившись невидящим взглядом на пляшущее в камине пламя. Возвращается она с бутылкой виски и парой стаканов. — Я не пользуюсь духами уже девять лет, — говорит Гермиона и опускает бутылку на стоящий перед диваном столик. — Разливай. — Девять лет, — повторяет за ней Малфой и тянется к бутылке. Осторожно принюхивается, открутив крышку. — Маггловский… что тогда случилось? — «Лагавулин», — она кивает и опускается в кресло. — Это был девяносто седьмой, мы тогда прятались в лесу Дин. Я накрыла то место всеми защитными заклинаниями, какие мне тогда только в голову пришли, но… в общем, я подошла к самой границе лагеря, а там были егеря. Облава. И Скабиор — он был там за главного — учуял запах. Гермиона делает глубокий медленный вдох и впивается ногтями в ладони. — Но вас ведь не тогда поймали, — Малфой ставит перед ней стакан с виски. — Нет. Это было потом. Но тогда… он был в футе от меня, понимаешь? Мне казалось, это длится часы. Я стояла и боялась дышать, боялась шевелиться — если бы у меня под ногой хрустнула ветка, нас бы схватили. Если бы Скабиор подался на этот фут вперёд, нас бы схватили. И всё из-за того, что мне, девятнадцатилетней дуре, захотелось политься духами. В лесу. На самом деле всё было ещё сложнее. Ей хотелось, чтобы Рон порадовался тому, что она пользуется подаренными им духами. Он, кстати, ушёл из лагеря в ту ночь. — Ты ведь понимаешь, что твоей вины в этом… — А самое глупое знаешь что? — перебивает она, словно торопясь договорить. — Самое глупое, что мне тогда так хотелось закричать. Прямо Скабиору в лицо. Я как будто с ума тогда сошла. — Но так и не закричала. — Не закричала, нет. — Пей. Гермиона послушно опрокидывает в себя содержимое стакана — одним глотком, наплевав на то, что с «Лагавулином» так вообще-то не обращаются. В горле немедленно становится горячо, а на глазах выступают слёзы. — Не могу себя заставить, — подытоживает она, — с духами. Не могу, хотя тоже глупо. Как будто за углом егеря ходят… в две тысячи-то шестом. — Грейнджер, это не глупо. — Глупо, — упрямо повторяет она и ставит свой стакан на стол. — Давай ещё. Малфой молча кивает и допивает содержимое своего стакана. — Даю, — отдышавшись, соглашается он. — Подожди секунду, жарко. Он стягивает свитер — и до Гермионы вдруг доходит, что за все эти месяцы она ни разу не видела его в футболке. А спустя ещё пару мгновений она понимает, почему: на шее Малфоя, чуть ниже правой челюсти, красуется азкабанская татуировка — руны и цифры. Блядь. Драко прослеживает направление её взгляда и мысленно костерит себя за собственный идиотизм. Потирает ладонью татуировку — содрать бы эту дрянь вместе с кожей, да только он сомневается, что её в принципе можно свести. У отца так и не получилось. — Грейнджер, да ты заслуживаешь ещё один орден к своему первостепенному Мерлину, — усмехается он. — Расслабился и забыл про неё, представляешь? — А я забыла, что они это делают, — отзывается Гермиона. — О да. Они это делают, — фыркает Драко, а сам вспоминает, как проплакал всю свою первую ночь в Азкабане. Последнее, чего тебе хочется в двадцать один, — чтобы тебя клеймили, как скотину. — Как и много чего ещё. Забей, Грейнджер, давай лучше ещё по одной. — Давай, — соглашается она. Протягивает свой стакан. — Но забивать я не хочу. Достали уже… забивальщики. Драко разливает. Это не старый огденский, конечно, но стоит признать: ничуть не хуже. Может быть, даже лучше. — А магглы молодцы, — он делает ещё один глоток из стакана. — Метро, виски… — ...адвокаты, нормальная судебная система, права заключённых, — подхватывает Грейнджер. Бутылка маслянисто поблёскивает в отсветах сияющей на ёлке гирлянды. Драко запрокидывает голову на спинку дивана, чувствуя, как по телу разливается тепло. — Не уверен, что это можно сравнивать. Если бы брат или друг жертвы какого-нибудь маггловского маньяка охранял урода, все твои замечательные маггловские штуки не сработали бы. — Ты себя сейчас с маньяком-убийцей сравнил? — удивлённо спрашивает Грейнджер. Мерлин. — Грейнджер, — устало говорит он. — Ты же умная. Ты наверняка читала моё дело, читала все протоколы допросов, ты же всё прекрасно понимаешь. — Тебе было семнадцать. — Я был совершеннолетним. — Они тебя шантажировали. Он тебя шантажировал. Угрожал твоей семье. Да одно это… — Ничего не меняет. Грейнджер, не делай из меня святого. — А ты не делай из меня дуру, — раздражённо обрывает она. — Я прекрасно понимаю, чем ты занимался во время войны… даже если этого нет в твоём деле. — Да ну? — усмехается Драко, допивая свой виски и наполняя стакан снова. Почему-то ужасно хочется надраться. — Тогда объясни мне одну вещь, пожалуйста. — Какую? — Почему ты со мной возишься, Гермиона? Он впервые назвал её по имени — просто так. Не при детях, потому что те просто не понимают, почему взрослые едва не переругиваются в каждом разговоре. Просто так. Гермиона едва заметно вздрагивает. — Потому что мне не похуй, наверное, — пожимает плечами она, взяв себя в руки. — И поскольку концепцию непохуя объяснить достаточно непросто, давай этим и ограничимся, а? — Нет. — Наливай. — Наливаю. И всё-таки почему, м? — Я знаю тебя с одиннадцати лет, Драко, — отплачивает она ему его же монетой, — этого, по-моему, вполне достаточно, чтобы… — Я тебя ненавидел. Ты меня ненавидела. — Не нагнетай, — она подхватывает со стоящей на столике тарелки обветрившийся кусок яблока. — Я тебя не ненавидела. Просто не понимала, почему ты ведёшь себя как конченый мудак без особой на то причины. Хмель в голове заставляет Гермиону сползти с кресла и устроиться на ковре. Как ни крути, так гораздо удобнее. Она смотрит на Малфоя снизу вверх и снова натыкается взглядом на грёбаную татуировку. Если кого она сейчас и ненавидит — так это министерских уродов, считающих нормой… такое. — А ты правда меня ненавидел? — спрашивает Гермиона неожиданно даже для себя самой. Едва ли она хочет знать ответ на самом деле. — Да, — отзывается он, не глядя на неё. Так и сидит, запрокинув голову и разглядывая потолок. — Поэтому и не понимаю. — Ну и не понимай на здоровье, — фыркает она. — Какая разница, почему? Малфой тоже сползает на пол, прихватив с собой стакан и бутылку. Гермиона окидывает её критическим взглядом: оказывается, половину они уже уговорили. — Сейчас я тебя не ненавижу. — Вот уж спасибо! — она не может удержаться от смеха. — Нет, серьёзно. Это… это странно, Грейнджер. Для меня — странно. Мордред, да я тебя чуть не убил тогда, в Выручай-комнате! — Мы были детьми, Малфой. В лучшем случае — подростками, которых все предыдущие годы стравливали взрослые. И я сейчас не только про Снейпа говорю — Макгонагалл была немногим лучше. А Дамблдор? Да после одной его выходки с передачей кубка Хогвартса на первом курсе вы и должны были возненавидеть нас всех… иногда мне кажется, что он сделал это вполне сознательно. — Веришь в то, что старый маразматик был не таким уж и маразматиком? Гермиона качает головой. Тихонько выдыхает, чувствуя, что голова уже где-то совсем под потолком. — Верю. Ты? — Верю. Это была какая-то долгая игра в тёмную, так что мне с самого начала была камера в Азкабане приготовлена. Может быть, та самая, в которой до этого сидел Блэк. — Подожди, — Гермиона даже слегка трезвеет: слишком уж неожиданный оборот приобретает разговор. — Ты тоже думаешь, что Сириуса… — Посадили без вины, в отличие от меня? Конечно, — пожимает плечами Малфой. — Почему ты так удивляешься, Грейнджер? Если припоминаешь, я Блэк по матери — а уж семейную историю мне вдалбливали хорошо… даже когда дело касалось предателей крови. Гермиона некоторое время молча обдумывает сказанное. Малфой тянется за её стаканом, задевая тыльную сторону ладони пальцами. Тёплые. Руки у него неожиданно тёплые. — Держи. Так вот: если бы мне на первом курсе — да хоть бы и на последнем — сказали, что я буду праздновать Рождество в твоём доме, сидя рядом с тобой на ковре у камина и надираясь маггловским виски… да я бы решил, что мой собеседник ебанулся, понимаешь? Какой ковёр, какое, к дракклам, Рождество… да я бы скорее в свою нежную дружбу с Поттером поверил, чем в это. Но не срослось как-то. — Что? — Дружба с Поттером. Выдернул меня из Азкабана и au revoir. — Что?.. — глупо повторяет Гермиона. Если бы не две трети бутылки на двоих не слишком-то пьющих взрослых — она бы точно протрезвела сейчас окончательно. — Поттер, — медленно, членораздельно повторяет Малфой, — вытащил меня из Азкабана. Грейнджер, ты меня вообще слушаешь? — Нет, ты уверен? Откуда ты знаешь? — Да он сам меня оттуда забрал, — в голосе Малфоя слышно недоумение. — Ты разве не знала? Вы же с ним лучшие друзья. Я думал, он перед тобой обо всём отчитывается. Гермиона невесело усмехается. Вот поди тут объясни, как так вышло, что с Гарри они уже давно не лучшие друзья — и едва ли вообще друзья. — Не отчитывается. Мы уже несколько лет разве что открытками по праздникам обмениваемся. И, кстати говоря, на это Рождество отправить дежурную «счастья-вам-в-наступающем-году» отписку семейству Поттеров она благополучно забыла. Но, кажется, у неё только что появился более чем весомый повод вручить её Гарри лично. Кивнув на бутылку, на дне которой плещутся остатки виски, Гермиона ставит свой стакан на ковёр перед Малфоем. — Разливай.