It takes two to tango

Лорен блаженно протягивает на спинку дивана ноги и откидывает руки, жмурясь от ослепляюще-ярких солнечных лучей. Нагое тело приятно щекочет тепло, а она лишь больше подставляется, словно ластится касанию, и украдкой поглядывает на Кирана, замершего перед мольбертом всего в паре метров. Кусает налитые от долгих и терпких поцелуев губы, затевая шалость. Ладонь с коротко остриженными ногтями отводит волосы со щёк, и плавно, играючи скользит от ушка до ключиц, по плечу, сходя к груди и мягко обхватывая одну ладонью. Она задерживает на ней руку, терзая сосок, оттягивая, пощипывая, зажимая меж пальцев. Возбуждение сладкой негой опускается на сознание, разморённое долгим сном и трепетной близостью, и она закусывает губу сильнее, уже не от одного кокетства. Полустон срывается с губ, когда она обхватывает вторую грудь, проделывая то же самое, извивается, ведомая своими движениями, и шумно выдыхает, стреляя глазами в художника. Бессовестно дразня любимого мужа, дорвавшегося наконец до того, о чём давно мечтал. Произнесённые когда-то, кажется, в другой жизни слова пронизывают порывом горячего воздуха. Я очень, очень давно не рисовал с натуры. И совсем никогда не рисовал женщину, которую люблю. — А ну не шевелись, — строжится Киран, вырывая её из грёз. Он лишь недавно замер перед листом с карандашом в руках — добрых минут пятнадцать до этого он раскладывал материалы, а ещё несколько часов к ряду «до» был занят тем, что долгими ласками и тщательными уговорами готовил к задуманному Лорен. Она способна пролежать спокойно дольше пары минут лишь когда залюблена им до состояния, близкого к летальному. Да и то, впрочем — отмечает про себя Киран — было временно. Он едва успел приготовить рабочее место, а эта невозможная девушка вновь сводила его с ума. Лорен рассматривает его завороженно — полурасстёгнутая оливкового оттенка рубашка оттеняет смуглую кожу, мышцы груди и рук открываются частично, заставляя хотеть большего, словно не она вкушала его, утопая в нежности какие-то жалкие минуты назад, смоль волос стянута лентой на затылке, и пара прядей выпадают из пучка, касаясь шеи, дразня её желанием отвести их за уши или вовсе рассыпать его волосы по плечам. Касаться их, гладить, собирать в пригоршни. Оттягивать, пока он вбивается в неё в безумном темпе. Она нежно стонет, скользя ладонью от ложбинки меж грудей по животу, приближаясь к... — Лорен, — ворчит он, и взгляд, устремлённый на неё, становится необычайно серьёзным. Но Лорен знает его слишком хорошо чтобы упустить ворочающихся на самом дне синевы чертей, выдающих жажду с потрохами. — Мы ведь договаривались, что ты будешь вести себя прилично. — Ничего подобного, — мурлычет она, глядя на него из-под полуприкрытых век. Губа поминутно оказывается закушена, а пальцы ласкают её собственное тело, очерчивая изгибы. Пытка сладка. — Ты заставил меня позировать, но я не обещала вести себя хорошо. — Заставил? — усмехается он властно. Складывает руки на груди, от чего ворот рубашки оттопыривается. Лорен ворчит себе под нос, проклиная тот день, когда влюбилась в этого невозможного, и желание стало сжирать её заживо каждый божий. — Дорогая, у нас был уговор. И ты, помнится, ничуть не возражала против выставленных мною условий. Ладонь спускается ниже, пальцы касаются жара. Лорен выгибается от настойчивого скольжения, всхлипывая через закушенную губу, скребя ногами по дивану, вторую руку опуская себе на шею и сжимая. — Лорен, — предупреждающе рычит он, и она, не глядя на него, раздражение ощущает телом. Но она слишком любит, когда черти берут над ним верх, и нежность облетает шелухой, чтобы остановиться. Пускай ей и нравится, когда он её рисует. Пускай она никогда не привыкнет к тому, как он смотрит на неё, одетую в полицейскую форму, в его рубашку, в кружевную ночнушку. Обнажённую. С подобным благоговением смотрят на иконы, молясь с опущенной в пол головой. Так преклоняются пред святым, неприкосновенным. Этот трепет Лорен ощущает во всём — во взгляде, высекающем искры, в том, как бережно он опускает ладонь ей на талию, прижимая к себе, зарывается в волосы, оттягивая их, и покрывает поцелуями каждый дюйм тела. Она уплывает слишком глубоко в собственные мысли, забывая о бедном художнике, которого его муза столь бесчестно оставила, упуская из вида его присутствие, вздрагивая и выстанывая любимое имя на каждое движение руки. И не замечает, когда горячая ладонь, знакомая каждой шероховатостью и шрамом, накрывает её поверх её же руки. Он отводит ладонь в сторону, целует влажные пальцы, проказно облизывая их, и шире разводит её бёдра, устраиваясь меж ними. Их пальцы сплетаются, когда Киран приникает к ней, потираясь щекой о бедро. Она раздразнена и обласкана, она тянется ближе, капризно дёргаясь, когда не получает своё. Но синева оглаживает её черты с любовью, с восхищением. Так смотрят на произведения искусства, на святыни, на то, что заставляет дыхание замирать. Лорен смыкает ноги у него за головой, призывно поглаживая щиколотками спину, протягивает руку и зарывается в кудри волос. Его имя вот-вот опадёт с алкающих поцелуи губ выдохом, и она смотрит на него с тем обожанием, которому научил её он. Лорен резко выгибается, когда его язык жаркой лаской проникает в неё, а пальцы свободной руки несдержанно сжимают грудь. Выстанывает его имя, протяжно и сладко, и его невероятные губы сжимаются на ней, посасывая, заставляя хватать губами воздух и отчаянно дрожать, цепляясь то за руку, то за волосы, то за мерцание его глаз. Он проскальзывает в неё двумя пальцами, рывком и на всю длину, смыкая губы на ней, и затуманенным рассудком Лорен успевает осознать, что разбудила того самого демона, который из раза в раз искушает её сладкими речами и выверенными ласками, которому она готова отдавать душу каждую ночь и который сам много лет назад подарил ей своё сердце. Она безостановочно вскрикивает, извиваясь, зовёт его по имени и просит ещё. Быстрее, сильнее, глубже. — Иди ко мне, — сипло и неразборчиво. Киран лишь ухмыляется, ускоряя темп, задавая нечеловеческий ритм танцу на оголённых нервах, сводя её с ума лучшим из доступных способов. Она капризно вскрикивает, не получая желаемого, но тело не обманешь — оно содрогается волнами, измученное сладострастием, пульсирующее каждой клеточкой. Когда Киран оставляет на внутренней стороне бедра нежный поцелуй и пытается отстраниться, Лорен цепляется за него руками и ногами, заставляя упасть на неё плашмя. — Не смей опять оставлять меня, — бормочет она злобно, нетерпеливо царапаясь по ткани рубашки в попытке выщелкнуть те несчастные две пуговицы, что он потрудился застегнуть. Ноги со знанием дела стаскивают с него брюки, и Киран усмехает, хрипло и возбуждённо. — Ты насытишься мной когда-нибудь? — завороженно, с нескрываемым обожанием. Лорен задыхается от одного тона, с которым он сознаётся в чувствах, даже не предпринимая попытки их упомянуть. Она фыркает, продолжая с неизменно забавляющим Кирана упорством пытаться лишить его одежды, и шепчет с вызовом в самые-самые губы: — А что, тебе бы этого хотелось, дорогой? Киран усмехается, обрушиваясь на её губы своими, сминает их безжалостно, и жестокий танец тут же оказывается ею подхвачен. Киран уже и не задумывается о том, в самом ли деле ведёт он — даже когда она извивает и просит о большем. Ей удаётся спустить брюки вместе с бельём, и она обхватывает член у основания, сжимая и проводя по длине. Собирает с головки выступившую смазку, следующим же движением раскатывая, а поцелуй становится всё голоднее, всё смазаннее. Лорен никогда не отличалась терпеливостью — а потому сама направляет его в себя и приподнимает бёдра, безмолвно требуя. Кирану бы восхититься тем, как ненасытна его любимая женщина. И он восхищается, оказываясь в ней, с удовольствием наблюдая за тем, как агатовые глаза прячутся за подрагивающими ресницами, а губы приоткрываются с тихим стоном. Нежный румянец покрывает щёки, а волосы спутаны, и обрамляют её лицо беспорядочно. Прекрасна. Киран восхищается — тем, как спустя сотни проведённых вместе ночей в ней всё также желанное и сладко, как в первую. Тем, что и сам не может насытиться ею, как бы долго они оба ни дарили друг другу долгожданную любовь. Он замирает, любуясь её, расхристанной под ним, а потом берёт медленный темп, вбиваясь в неё сильными толчками. Лорен дрожит и протяжно стонет под каждым. Но не проходит и нескольких минут, как она царапает ему плечи и срывающимся голосом приказывает: — Сильнее, Киран. Ухмылка, горячо любимая ею, сливается с её приоткрывающимися в мольбах губами. И темп становится дьявольским. Лорен теряет его губы, истончается связь с реальностью, и до последнего рваного толчка она не слышит ничего кроме их общих стонов, не видит ничего кроме пары любимых глаз. Она сжимается, когда Киран отстраняется, чтобы повалиться на диван рядом с нею. Пустота ощущается чрезвычайно остро, и это чувство отпускает лишь когда он приподнимает её и бережно укладывает на свои колени. Краешкам сознания Лорен отмечает вновь наличествующие на нём брюки. И отсутствие рубашки. Затуманенный взгляд касается его улыбающегося лица. Хочется подняться и поцеловать его, но тело не слушается. Она льнёт щекой к его бедру. — Дорогая, тебя хватит хотя бы минут на пятнадцать? — Не то жалуется, не то восхищается он, поигрывая пальцами в её волосах. Лорен смеётся так коварно, как в подобном состоянии способна. Киран улыбается, поглаживая её виски, щёки, дотрагиваясь до губ. — Не будь так жестока, любовь моя, я ведь так и через неделю не закончу. — Ничего не могу обещать, — она потягивается — сладостно, совершенно разморённо — чтобы тихонько зевнуть, удобнее устроившись на нём, и уткнуться носом ему в тазовую кость. Улыбка не сходит с губ и когда сознание выскальзывает в безмятежную дрёму. А Киран так и остаётся сидеть с ней, поглаживая её волосы, лицо, плечи и спину. Однако всё же заносит карандаш над новым листом, когда сопение жены становится громче.